Все в памяти моей. Гл. 43. Пустота...

    Это  был  еще  девяносто  первый  год.    П.К.  последний  раз   отдыхал   в  заводском  профилактории.  Вскоре  у  них  в  институте,  на  станции,   начались  «междуусобные  войны»,  как  и  на  многих  государственных  предприятиях.  Кто  побойчее  и  понаглее,   расталкивая  локтями  впереди  и  рядом  стоящих, лезли  на  трибуны,  дабы  не  опоздать  и  получить  кусок  пожирнее... Наталья,  моя   очень  близкая  подруга, (она  несколько  лет  работала  секретарем  у  нас  в  отделе,  а  затем  долгое  время  была  секретарем  у  П.К.  и  теперь,  все  еще  работая  на  станции,  была  в  самой  гуще  происходивших  там  событий),  кое-что  рассказывала  мне.
 
    Из  всего  услышанного  я  поняла  (для  себя),  что   плебеи, - только  так  я  могу  назвать  тех,  кто  принимал  самое  активное участие  в гнусном  фарсе, - общем  собрании, - не  только  переизбирали  директора,  но  и  в  полной  мере  наслаждались   своей   мерзостью,  унижая   и   оскорбляя   глубоко   порядочного  человека.
    
    А  ведь  у  него  было  больное  сердце.  И  он  перенес  уже  один  инфаркт. И  все  об  этом  знали.   И  предали-то,   в  основном  те,   кому  он  помог,  кого,  как  говорят,  вытащил   «из  грязи -  в  князи»...    Захотелось  власти, - и  случай  подвернулся:  по  всей  стране   шла   кампания,  как  говорил  один  из  «местечковых»  президентов, «ператрахивания   кадров»,  что в  полной  мере  потом  коснулось  и  нашего  завода...

   Он  молча  слушал,  как  его  обвиняли  во  всех  грехах, и  за  все  собрание  не  проронил  ни  слова.

   Я   была  поражена:   как,  и   никто   не  сказал  ни  слова  в  его  защиту?   Из рассказа  Натальи  поняла: никто! Кто растерялся, кто побоялся, чуя  перемены,  кто  злорадствовал, а  кому  было  и  наплевать.
 
   Уже  потом,  когда  все  свершилось и  в  директорском  кресле  уже  восседало  новое   начальство,  были какие-то  шевеления  «восстановить  справедливость»  у  тех,  кто  опомнился,  но…  после  боя  кулаками  не   машут.

   А  он  молча  всех  выслушал  на  собрании-судилище  и   так  же  молча  ушел  из  директорского  кабинета. Попросил  только  оставить его научным  сотрудником,  чтобы  довести  начатое  до  конца: будучи  директором, он  все  время  продолжал  работать  над  новыми  сортами  овощей. (Я  открыла  сайт  станции  в  интернете:  сколько  там  их  под  его  именем!).       


    Теперь   его   переселили   в   маленький  кабинет,  почти  чулан.  Но  надо  отдать  должное  рабочим  станции, -  после   их   стараний  он  выглядел  очень  даже  прилично  и  современно.
   
    И   за  все  это  время  я  не  услышала  ни  одного  нарекания,  ни  одного  плохого   слова  в  адрес  кого  бы  то  ни  было!   На   мои  возмущение,  гнев,  боль  он  сказал,  усмехаясь  одними  глазами:

-  Время  теперь  такое...  Молодежь  все  хочет  успеть.  Как  в  революцию...

   Мы  сидели   в   его   новом  кабинете  за  столом,  он  держал  мои  руки  в  своих  ладонях.  Глядя  мне  в  глаза,  сказал:

-  Все  будет  хорошо...  Ты  мне  веришь?
 
-  Я  тебя  люблю, - ответила я  и  увидела,   как   он   быстро-быстро   закивал  головой  и  отвел  в  сторону  повлажневший  взгляд.

   Он  вообще  был  не  очень  разговорчив.   Любил  слушать.   Но   я   все  же  многое  успела  узнать  о  нем, -  вытянула,  выпытала...    Рассказывать  умел. Особенно  о  своем  детстве, -  без  матери,  с  отцом  и  братом.  Как  ушел  из  дому  и  долгое  время  почти  беспризорничал.

    Как  бросил  школу  и  затем  опять  вернулся  к  учебе.  Об отце,  что  был  землемером,- в те  времена  очень  уважаемая  профессия,  особенно  в  провинции.  Как  учился  в  Мичуринске. О  первой  любви... Как  приехал  на  Алтай. О семье,  о  детях.
   
       …Зима.  Мы  едем  в  его  служебной  «волге».  За  рулем  водитель.  Рядом  с  ним  П.К.  Я  на  заднем  сидении.  П.К.  сидит,   повернувшись   лицом   ко  мне.  Молчит,  только  глаза  смеются.  Мне  неловко.   Между  нами  еще  ничего  не  сказано,  мы   друг  с  другом  еще  на  «вы».  Я   приезжала   по   делу,  с чертежами  теплицы.  Теперь  меня  везут  обратно,  на  завод.   Щеки  мои  горят  от   его   взгляда,  кажется,  вот-вот  лопнут!   А   за   окном  машины  метель,  дороги  почти  не  видно. Как  хочется,  чтобы  метель  и  дорога  не  кончались!
   
-    Красивая  вы...  -  произносит  он  тихо,  почти  одними  губами.

     У   меня   на   глаза   наворачиваются  слезы.   Наклоняю  голову,  пытаюсь  скрыть  их  за  густым  мехом  шапки,  которую    надвинула  до  бровей.
 
    Подъезжаем  к  проходной.
       
-   А  вот  такой  вопрос:  я  хотел  сделать  в  доме  камин,  но  сказали,  что  нужны  чертежи,- там  как-то  рассчитывается  каждый  кирпич? – как  сквозь  вату  слышу  я.
   
-  Я  поищу!   И  позвоню... - говорю  я  и  выхожу  из  машины.

-  Обязательно!  Буду  ждать!   
 
    «Буду  ждать!».  Он  будет  ждать!   Я   словно   взлетаю  к  нам  на  третий  этаж,  бросаю  в  своем   углу   на   стул  шубу,  шапку,  туда  же  летит  шарф,  и,  на  ходу  растрепав  рукой  примятую  шапкой  шевелюру,  уже  несусь  наверх,  в   библиотеку:   кажется,  в  «Юности»  я  что-то   недавно   видела!  Роюсь  в  подшивке.  Вот  оно,  нашла!  Расчеты,  рисунки.

    «Окапываюсь»  у  себя  на  рабочем  месте. Отгородившись  от  всех  кульманом  и   доской   чертежного   стола,   изучаю   расчеты.  Ничего   сложного,  смогу.  Быстро   доделываю   «текучку»   по  работе  и  уже  через  пару  дней  чертежи  камина  готовы.  На  последнем,  общем  виде,  цветными  карандашами  дорисовываю  его  самого, -  в  кресле,  в домашних  тапках,  нога  на  ногу,  с  газетой  в  руках,  напротив  камина,  и  рядом,  на  полу,  внучка.

   Он  потом  хранил  этот  рисунок  в  сейфе...
   
   В  эти  же  дни  я  побывала у него  дома (единственный  раз  за  все  годы),- надо  было  продумать  привязку  камина  на  месте.  Это  был  старый,  наверное,  еще  довоенной  постройки,  дом.   Кажется,  всего   три   комнаты   и   большая  веранда -  прихожая.   Простая  обстановка,  все  только  самое  необходимое. И  очень  много  книг.  Они  теснились  на  стеллажах  от  пола  до  потолка  и  не   стояли  строго  по  ранжиру,  в  порядке, в  котором  тогда во  многих  квартирах  выставлялись  книги  «для  красоты», для  впечатления, а  видно  было, что  здесь  их  читают.
 
   И   когда   чуть   позже,  уже   при  Горбачеве,   все   вокруг   обзаводились  земельными   участками,   строили  дома - дворцы, -  он  жил  в  том  же  старом  доме.
 
    А  камин  выложили, - по  моим  чертежам,- и  он  работал  нормально.Я  затем  еще  делала    для  него  чертежи, -  бани-сауны,  погреба-овощехранилища,  (там  были  близко  грунтовые  воды,  его  погреб  все  время  заливало  водой  и  надо  было  делать  хорошую  гидроизоляцию),    плавательного   бассейна   в   детском  саду.  И  все  это  построили.   И  работа  эта  доставляла  мне  радость...      

    ...Мы  сидим  в  его  машине  на  обочине  Змеиногорского  тракта.  Свернуть  в  сторону с  трассы  невозможно, - сугробы  выше  машины. Я не  могу  остановить  слезы.  Его  зовут  в  Москву,  в  Мытищи, на  должность директора  их  основного  отраслевого   НИИ.  Это  сказал  он  мне  сейчас.
   
-  А  ты  как  считаешь? – спрашивает  он.
   
   Что  я  могу  сказать?   Ничего  советовать  я  не  вправе.  Это  его  жизнь,  его  работа,  его  семья,  наконец. Так и  говорю. И плачу. И  мы  долго  молчим.
   
-  Решать  тебе, -  говорю  я.
 
   В  Москву  он  не  уехал, - здесь  было  дело,  которому  он  отдал  половину  своей  жизни.  Здесь  было  все: работа,  дети,  друзья,  ну,  может,  где-то  и  я, -  хотя  для  настоящего  мужчины,  как  это  понимаю  я,  основным  является,  все-таки,  его  дело.  А  он  был  настоящим, -  в  работе,  в дружбе,  в  любви.

   Это  было  еще  в  начале  восьмидесятых...

   В  девяносто  втором  его  не  стало...  Отказало  сердце...
               
   

   ...Февраль,  (или  март?)  92-го.  П.К.  болеет.  Дома.  Опять сердце.  Только  недавно  лежал  в кардиоцентре.  Мы  уже  давно  не  виделись. Позвонил  мне  на  работу,   сказал,   что   едет  в  поселок,  в  нашу   поликлинику,   к   врачу:  кардиограмма  и  пр.  Смогу  ли  я  подъехать?  Конечно,  смогу! О чем  разговор!
 
    Вхожу  в  вестибюль  и  вижу,  как  навстречу  уже  идет  он,  в  шапке  и  распахнутом  полушубке,  один.  Выходим  на  улицу.
   
-   Застегнись, - говорю  я, - холодно.
   
-   Хорошо,  свежо, - смеется  он, -  надоело  дома!
 
   Погода  действительно  неприятная,- холодный  ветер,  поземка,  уже  грязный,  местами   подтаявший,   снег,   скользкая,   покрытая   ледяной  коркой,  дорога.  Я  достаю  из  сумки  пакет  с  грецкими  орехами:
 
-  Бери, - даю  ему  в  руки, - это  с  Украины,  настоящие.
    
-  Ух,  ты! – достает  из  пакета,  колет  в  руке, - спасибо! -  а  глаза  сияют  и,  кажется,  видят  меня  всю,  насквозь...
   
   Выходим  за  ворота.
   
-  Где  твоя  машина? – спрашиваю. –Кто  тебя  привез? - я уже знаю,  что,  когда  болен,  он  за  руль  не  садится.
   
-  Я  на  автобусе, - и  опять  смеется.

-  Как?  На  автобусе?  Один? – я  застываю  на  месте.  -  А  как  же?... -  и  прикусываю  язык, -  мне  хочется  спросить:  а  как  же  смотрит  на  это  твоя  жена?
   
-  Да  ладно...  Все  заняты,  ничего  страшного,  я  сам...
   
   Догадываюсь:  служебную  машину  у  него  забрали,  своя - у  зятя.  И  чтобы  не   причинять   хлопот,   никому  ничего  не  сказав,  поехал  автобусом,  хотя  велено  лежать.      
      
   А  я  той  весной  была  вся  в  работе.  Поручили  очень  интересный  проект.  Втроем,  я,  Володя К.,  наш  инженер-электрик,  и  Витя  Т.,   строитель   из  отдела    главного   механика,   должны   были   разработать   всю   проектную  документацию  по  стенду  для  испытаний  глубинных  насосов.  Военка  в  стране  в  то  время  очень    хромала,  и,  оставшись  без  заказов,  а  соответственно, и   без   денег,   завод  пытался  держаться  на  плаву   за  счет  гражданского  потребителя.
    
   И  как-то  само  собой  получилось, что  ведущую  роль  в  нашей  «троице»  выполняла  я:  основная  схема,  расчеты,  планировки,   подбор   оборудования,  большинство  смет.   Дважды   за   весну   побывала   в   Москве,   собирала  по  предприятиям  нужную информацию. В  моем  углу, на  рабочем  месте, за  кульманом  все  время  толклись  мы  втроем,  наше  начальство, начальство  других  отделов.   Наталья  В.,  сотрудница,  как-то  сказала,  глядя  на  все  эти  «совещания»  в  моем  закутке:
 
-  Ну,  Михална,  это  твой  звездный  час!
   
   А  мне было очень  интересно, как всегда, когда начинает  что-то  проясняться,  когда  уже  что-то  вырисовывается...  Так  в  любой  работе, - поначалу  и  не  хочется,  и  не  нравится,  и  даже  страшно:   ничего  не   знаю,  ничего   не  понимаю,  все  незнакомо!  А  потом  увлекаюсь,  втягиваюсь  по  уши,  -  и  уже  появляется  интерес, и  даже  азарт. Что  только не довелось  мне  проектировать!  И  холодильные, и насосные  станции;  и котельные,  и компрессорные; и  всяческие  водо-газо- и  прочие  трубопроводы!  И  бассейны,  и  очистные  сооружения,  и  даже...  колбасню-  коптильню  для  заводской  столовой!
 
    И   в   тот   раз   работа   увлекла  по-настоящему.  На  задний  план  ушли  домашние  неурядицы,  Виктор,  -  что  само  по  себе  уже  было  хорошо  для  меня.  При  встречах  с П.К. я  взахлеб  рассказывала  о  своем  «грандиозном»  проекте. А  он  все  так  же  работал  над  своими опытными образцами,  выращивал    и  ухаживал  за  ними  сам.  Ожидал  комиссию  по  приемке  опытов.   И   все  меньше  говорил  сам,  все  больше  слушал.  Похудел,  даже  будто  помолодел.
 
    Мы  встретились  в  четверг.  Были  в  лесу. Как  обычно, июль самый   теплый   месяц  на  Алтае. Зреет  земляника,  малина,  костяника.   В  лесу  полно  этих  ягод  и  в  воздухе  стоит  их  густой  аромат.   П.К.  в  хорошем  настроении, -  да,  собственно,  я  и  не  помню  его  другим,  в  каких  бы  ситуациях  мы  не  оказывались, что  бы  ни  происходило, он  никогда  не  терялся,  я   ни   разу  не  видела  даже  признака  смятения  на  его  лице.  И  мне  было  спокойно  с  ним. В  тот  раз  он  много  говорил  о своей  работе, - об  опытах, о  комиссии,  которая  уже  работает  на  станции,  о  том,  что  все  складывается  хорошо  и  он  уверен  в  успехе...
 
    Долго  молчим. Я  смотрю  в его  глаза  и читаю  там  то,  что  хочу  читать. Смотрю  и  не  знаю,  не  чувствую,  что  вижу  их  в  последний  раз...
   
-   А  вон  спелая  земляника, позади  тебя, - показывает  глазами  и  улыбается.

   Я  отхожу  к  кустам, увидав в траве спелую ягоду. Срываю ее  и, выпрямившись,  оглядываюсь  на  него. Он  стоит, опершись  одной  рукой  на  дерево,  с  улыбкой  смотрит   на  меня.  В  клетчатой  рубахе  с  коротким  рукавом, светлых  брюках.  Смеется…  Загорелый,  красивый…
 
   Таким  и  остался  в  моей  памяти…
 
   Через  день,  в  субботу,  его  не  стало...  Говорят,  сидел  на  диване,  с  улыбкой  на  губах,  а  сердце  уже  молчало...   

    Узнала  я  об  этом  только  на  следующий  день,  в  воскресенье.  Мы  всей  семьей  были  в  дальнем,  новом  саду.  Всей  семьей,-  это:   мы  с  Виктором,  Андрей  с  Мариной  и  Глебом,  и  был  с  нами  и  Игорек, сын  Сергея, - мы  на  выходные  забрали  его  к  себе  у  родителей  Алены.
 
    Возвращались   домой  уже  вечером.  Пока  отвезли  Андрея  с  его   чадами,  Игоря -  к  бабушке, -  вернулись  к  себе,  когда  солнце  уже  садилось.
 
     Я  только  успела  помыться  в  душе, - Виктор  уже  смотрел  телевизор  в  большой  комнате, с  чаем,  с  пирогами, -  пришли  Света  Неволина  и  ее  дочь  Ира.  Очень  близкие  мне  обе,   со   Светой  знакомы  давно,  я  знала  ее  еще  шестиклассницей,  потом  на  свадьбу  сама  шила  ей  платье.   Ее   мама,   а  особенно  бабушка,  баба   Поля,   столько   сделали   для   меня,   помогая   с  маленькими  Сергеем  и  Андрюшей!  Теперь у  нее  у  самой  была  взрослая  дочь.  И  от  них  у  меня  секретов  не  было.

    Как  обычно:
 
-   Есть  будете? – первый  вопрос,  который  я  всегда  задаю  своим  близким.
   
-   А  что  у  тебя,  лелька? – спрашивает  Ира.
 
    Я  ее  крестная (вернее,  мы  с  Володей,  братом  Светы,  записаны  в  ЗАГСе  ее  почетными  родителями),  и  по  их  обычаю  она  зовет  меня  лелькой.
 
-   Борщ,  пироги, - отвечаю  я.
   
-   Давай  борщ, -   слишком  бодро  говорит  Ира.
      
   Надо  же,  обычно  она  борщ  не  ест,  а  тут…  Света  от  еды  отказывается.   
Ира  ест,  но,  вижу,  нехотя, будто  тянет  время. Света  молчит, только  как-то  странно  смотрит  на  меня. “ Что-то  случилось, “   глядя  на  них,  думаю  я.  Одними  губами  спрашиваю  Свету:  “Что?”  Она  молча  смотрит  на  меня  полными  слез  глазами.
   
    Мы  сидим  втроем  на  кухне.  Ира  поднимает  глаза  от  тарелки:
   
 - Лелька,  ты  можешь  выйти  с  нами? -  тихо  спрашивает  меня.
            
   Теперь  я  уже  не  сомневаюсь:  что-то  с  П.К.! Видимо,  сердцем,  внутри,  не  признаваясь  самой  себе, я  все  последнее  время  была  в  тревоге  о  нем:  не  случилось  бы  чего…  Но  о  самом  худшем  никогда  даже  мысли  не  было!  Подумалось:  может,  там  был  скандал  из-за  меня?  Хотя  что-то  подобное  уже  как-то  было.   Обошлось.   Ведь  с  самого  начала  было  понятно  и   решено  между  нами:  никто  семью  никогда  не  оставит. Это было  давно,  более  десяти  лет  тому,  когда  я  при  первом  нашем   разговоре,  еще  не   решаясь  ни  на  что,  сказала:
 
-   Поздно.  Все  поздно… - и  он  согласился  со  мной…

    Вышли  на  улицу. Виктору  сказала,  что  закончились  таблетки  от  головной  боли,  (это  было  правдой),  и  я  возьму  их  у  Светы.
 
  Некоторое  время  идем  молча.  Я  понимаю,  они  уводят  меня  от  окон  моей  квартиры.
 
-  Ну,  не  томи, - не  выдерживаю  я, - говори  уже!  Что-то  с  ним?
   
-  С-свет,  т-ты  т-только  держись,- сильнее, чем  обычно, заикаясь,  произносит   она.
      
-  Что? -  и  по  ее  глазам  я  вдруг  понимаю,  ЧТО  произошло!  Но  понимаю  умом,  не  сердцем. – Когда?   Как?  Сердце?
   
-   Да…  Вчера…  Сегодня  приходила  ко  мне  Наталья, просила, чтобы  я  сказала  тебе…  Чтобы  ты  не  узнала  это  от  других…  или  по  радио.  Она  была  рано  утром,  но  вас  весь  день  не  было  дома.  Я   боялась,  чтобы   Виктор   не  принес  тебе  эту...  новость...  из  гаражей...
    
    Дорогие  мои  подружки!  Спасибо  вам. Вы  боялись,  что  у  меня  не  хватит  выдержки,  не  хватит  сил   перенести  этот   удар...   Да,  земля  подо  мной  качнулась...  И  мелькнуло  в  голове:   как   часто   на  вопрос:   -  Так  мы  завтра  увидимся?,- он  отвечал: “Только  землетрясение нам  может  помешать!”...

    И   силы   духа  и  выдержки  у  меня  хватило  в  тот  вечер.   Не   хотела,  чтобы  Виктор  заметил  мое  состояние.  Уже  было  поздно,  и  он  вскоре  ушел  спать.  А  я,  оставшись  одна  на  кухне,   до   утра   простояла  у  окна.  Не  плакала,  нет.   “ Этого  не  может  быть!    Этого  не  может  быть!” – стучало  в  висках.  Как  же  это?   Есть небо,   есть  луна,   вон   звезды...  светятся,  а  его  уже  нет?   Есть  зеленая   трава,  и  что,  он  уже  никогда  по  ней  не  пройдет?  Почему? За  что?  Зеленая  трава…  зеленая  трава…  и..  никогда? - засело  в  голове.
       
   А   потом   был   понедельник,  и   надо  было  идти  на  работу.  И  я  была  благодарна   моим  коллегам:  никто  в  тот  день (во  всяком  случае,  при  мне)  не  заводил  разговор  об  этой  новости. Хотя  уже  сказали  по радио,  написали  в  газете.  Догадывались...

   А  я  была, как  “на  автопилоте”,- занялась в своем углу работой,  закопалась  в  чертежи… Голова  гудела  от  боли.  Сердцем  я  еще  не  почувствовала,  что  осталась  в  этом  мире  одна,  что  его  уже  нет...   Забывшись,  с  надеждой  смотрела  на  телефон...  И только  на следующий  день  до  меня  дошло:  телефон  больше  не  зазвонит!  Никогда!…  Никогда  больше  я  не  услышу: “Добрый  день!  Какие   у  нас  сегодня  новости?”...  И  держалась,   не  плакала.  Какое  это  страшное  слово - никогда!
 
     На  панихиду  и  похороны  не поехала. Понимала:  нельзя. Шеф, наш  главный,  заглянув  в  мой  угол,  спросил:
 
-   Светлана  Михайловна,  поедете  на  похороны?  Я  еду,  вас  подвезу. -  И  увидев,  как  я  качнула  головой,  произнес:  - Понятно... 

   И  хорошо,  что  не  поехала.  Запомнила  его  живым,  смеющимся,  счастливым…

   Все  это  было.  Было  со  мной,  в  прошлой  жизни. Может,  и  не  надо  было  писать  об  этом,  но…  я  помню  все…

   А  потом  спасали  работа  и сад. На работе  можно  было  забыться. В  саду…  выплакаться.   Домой   идти  не   было   желания.  Не   могла   видеть   Виктора.  После  того,  как  он  в  день  похорон,  придя  домой,  бросил  мне  на  колени  газету  с  некрологом  и   грязно  выругался...
   
    Опять  я  ночами  стояла  на кухне  у окна. Опять слушала  гудки  тепловозов…  Жить  не  хотелось.  А  надо  было.  Дети,  внуки.   Я  еще  была  нужна  им.
 
    На  девятый  день  поехала  на  кладбище.  Отвез  наш  общий   друг,  мой  и  его.  Посадила  его  любимые  ромашки.  Долго  сидела  перед  фотографией. Одна.  Никто  не  мешал.
 
    Только  что  прошел  дождь.  Теплый,  по- настоящему  летний.   Вспомнила:  в  день   похорон   стояла   страшная  жара.  А   вот  сегодня – дождь.  Выглянуло  солнце.   С  сосен  падали  тяжелые  капли,   с  глухим  звуком  разбивались  о  землю,  растекались  по  мраморной   плите.  Какая-то  серая  птичка,  крохотная  пичужка,   уселась  на  ветку  сосны,  прямо  передо  мной,  повертела  маленькой   головкой  и   уставилась  на  меня  своими  блестящими, как  две темные  бусинки,  глазами. Я  боялась  пошевелиться, спугнуть ее.  Слезы  высохли…   И  вдруг  она  так  тихо, словно  только  для  меня, пропела: чи- вик! Чи-и-вик!…  и  упорхнула.
 
    Больше  не  плакала.   Он  долго  еще  был  жив  для  меня.   И  вспоминала  уже  без  боли,  со  спокойной  грустью.  Жил  человек  светло,  светло  ушел,  и  оставил  о  себе  только светлую  память… и  пустоту  в  моем  сердце  на  долгие  годы...