Мальчик

История пойдет о тринадцатилетнем мальчике, родившимся не в то время и не в том месте.
I.
Всё было хорошо, пока одним воскресным солнечным утром 22 июня 1941 года в Ленинграде волнующийся голос по радио не объявил  о начале войны.
Объявление войны. На улицах было тихо, слишком тихо, не смотря на то, что весь город стоял и слушал слова диктора. По моей коже бежали мурашки, мне было холодно и страшно, я боялся, что ждёт нас. Я практически не слушал этот запинающийся голос, ужасно раздражающий в тот момент, я пытался отыскать хоть какую-ту помощь и поддержку на лицах людей, но, увы, ничего не нашел. Одни смотрели тяжело и прямо, другие были исполнены юношеским азартом и стремились на фронт. Я надеялся, что сейчас кто-нибудь скажет, что это неправда, это лишь бессмысленная проверка, но нет, никто так ничего и не сказал.
Все вдруг увидели, что на небе необыкновенно красное зарево, такого просто никогда не было. И один пожилой мужчина сказал: «война будет очень долгой, жестокой и кровавой. Люди на него набросились, а он ответил: «вы посмотрите, какой страшный закат». Этот страшный закат преследовал меня ещё очень долго.
Вечер все провели в туманном осознании реальности, хоть каждый в душе и надеялся, что это какая-то глупая шутка, а не война.
Я читал о войне, учителя рассказывали нам, но только сейчас я начинал понимать, что война-это не красиво сказанная история о храбрых героях, это долгое и тяжелое испытание, бессмысленное испытание людей. Хоть я ещё и не слышал звуков пушек, криков и стонов, но я уже испытывал то чувство страха и готовности воевать.
Это была бессонная ночь всей страны. Никто не спал, никто не говорил, все только ожидали. Наутро война не оказалось сном, а под вечер, отец собирал чемоданы.
II.
Все начали работать - долго и тяжело. Я стал ходить с мамой на металлургический завод. Мне там даже нравилось, на время я забывал о войне, постоянная занятость и щебетания женщин отвлекало. Вечером я шел домой, наблюдая всё тот же красный закат. Перед сном мы с мамой молились, нам нравилось верить, что кто-то может спасти нас, но он почему-то всё не спасал.
Дни шли медленно и грустно. С каждым днем люди становились более молчаливыми, с каждым часом они всё больше переставали улыбаться, с каждой минутой, они всё больше понимали, что их прежние жизни уже никогда не вернутся, их забрала война.
Я был мал и многого не понимал, задавая людям вопросы, они не отвечал. Когда мне было особенно тревожно, такое случалось утром, женщины переставали говорить, и казалось, всё погружалось в атмосферу войны и сожаления, тогда я не мог не думать о папе, мне было стыдно, что я не в силах удержать слёз, что мне не нужна эта война, и я не верю убедительным и патриотическим речам диктора по радио, мне было стыдно, что я считал войну бессмысленной, а смерти людей напрасными.  Мне было противно, что кому-то нужны смерти тысячи людей для счастья победы в войне.
Только  мои глаза начали наполняться слезами обиды и несправедливости, как меня позвали к начальнику фабрики. Я его раньше не видел, только мельком и издалека. Он был стар, но даже старость не смогла украсть у него той юношеской красоты, которая бывает только у добрых людей. Его звали Михаилом Петровичем Тарасовым, он был мастером своего дела, на работе его все уважали, а некоторые даже побаивались.
-Ты уже работаешь здесь несколько дней, а ещё не был мне представлен, нехорошо.
-Я сын Нины Владимировны,- без запинок ответил я.
-Да, времена изменились, детей заставляем работать, нехорошо,- я даже не понял, сказал ли он это мне или самому себе, я счел нужным не отвечать.
-Так как тебя зовут?- спросил старик.
-Петр, Петя.
-Хорошо, нравится тебе здесь?
-Я служу на благо своего Отечества,- протараторил я, услышанную ранее диктором фразу.
-Нет, значит,- с какой-то странной и непонятной для меня интонацией ответил начальник.
-Я этого не говорил.
-Да, не говорил. А война тебе нравится?
-Как же она может нравиться?- с полным недоумением в голосе спросил я.
-А вот Кольке и Паше она нравится, они героями стать хотят, говорят, подождёт их война ещё года два, и точно на фронт пойдут.
-Да их же сразу там убьют!
-Да, убьют, война никого не щадит.
-Ты, Петя, наверное, не понимаешь причину войны, да?- спросил он.
-Как же! Понимаю я всё.
-И что же ты понимаешь?
-Что на нас напали враги, и нам надо дать отпор,- ответил я, уставясь в дряхлый коричневый пол.
-Но ты не понимаешь, зачем напали?
-Да, не понимаю,- после этого он долго молчал, решая сказать мне что-то или нет.
-Скажу тебе только одно, взрослые порой не могут наиграться в детские игры, и когда такие люди занимают уважаемые посты, страдаем все мы,- это последняя его фраза окончила нашу беседу, и я решил уйти работать дальше, не смотря на то, что у меня ещё была куча вопросов, но я не осмелился их задать. Кажется, нашим разговором, я заставил его задуматься о чем-то таком, чего я ещё не в силах понять.
После я ещё заглядывал к нему, мы разговаривали о войне, и я всё никак не мог понять, как он относится к ней, то он с блеском в глазах рассказывал о подвигах героев, то тихим голосом о её последствиях.
III.
Август. Это было начало чего-то страшного и смертоносного. То был кровавый сон, проснуться от которого не могли несколько лет. Время, когда смерть поджидала за каждым углом.
Я точно помню первую бомбардировку. Был летний день, наполненный безгранично чистым небом. Я шёл на работу в лёгкой рубашке и шортах. Через несколько секунд над моей головой зажужжали семь самолётов, они летели красиво, стройно. Я засмотрелся, закинув голову назад, и простояв так несколько минут. И вдруг улыбка, любопытства и весёлости, сменилась на беззвучный крик в горле. Вот она - пришла. Война. Перед моими  глазами лежало двое людей, маленькая девочка и её мама. Я слышал своё дыхание, всё остальное потеряло звук и смысл, чувствуя капельки крови той девочки или её матери, ещё теплой, на моём лице и теле. Бомба убила их.
Я не мог идти на работу, но и домой тоже. Для меня замедлилось время, я потерял слух, а глаза видели только алую кровь тех невинных людей. И я наконец-то понял, не нацисты мои враги, враг мой – война.               
***
Прошло три месяца. Теперь гибель людей не приносит мне столько боли. Мертвые люди стали повседневной картиной, а звуки самолётов и стонов, теперь как шелест деревьев – неминуем. Еда теперь снится мне только во снах, между кошмарами смерти и ужасами голода. Я привык ощущать ноющую боль в животе, не дающую спать. Но если я ещё мог работать полный день, то  мама уже две недели лежала дома. Самое страшное, никто не знал, что с ней. Врачи именовали эту болезнь как война, лечения от которой нет.
***
Зима. Первый снег и лед. Раньше люди выходили из дома, чтобы встретить чудесный первый снегопад, теперь люди проклинали его. Улицы продолжали заполняться трупами оголодавших, и война всё не заканчивалась.
Пробираться сквозь сугробы до ручья, отнимало слишком много сил, которых у меня и так не осталось. Мама всё продолжает болеть. А я пытаюсь не думать ни о чём. Холодная бесчувственность - и смерть, и спасение для каждого ленинградца.
Отопление не включили. Света, как и еды, нет. Мамы, похоже, скоро тоже не будет.
Вот, что я помню о зиме 1941 года.  Мы не были готовы к такому испытанию, никто не был. Ленинград захватила смерть, голод и холод, а надежду разорвало нацистскими бомбами.
IV.
Февраль.
Меня заставляли работать. Даже злость, таящаяся внутри меня, не могла победить мою безразличность. Кажется, так чувствуют себя больные люди, находясь на одре смерти, желание скорее умереть, чтобы все мучения прекратились.
Конец рабочего дня. Мои пальцы так устали и замерзли, что уже не чувствовали боли. Голова кружилась, ноги не слушались, но я продолжал работать. Каждый день я ждал окончания войны, мне было уже без разницы, проиграем мы или нет, главное, чтобы мама дождалась конца ненужной войны.
По дороге мне встречаются люди, не такие, которых я видел тогда, в самом начале, при объявлении диктором о начале войны или о конце счастливой жизни, теперь люди были тусклыми, темно-синие или фиолетовые синяки – единственная цветная часть на их лицах, окружающие бесцветные глаза, кожа у них была сморщена. Мы изменились, нас уже нельзя назвать людьми, мы стали жертвами войны, которая так жестоко над нами надругалась.
Тот день стал одним из самых памятных в моей жизни, тогда я увидел дикарей. Я свернул за угол, потому что не хотел видеть очередную бомбу, неудачно приземлившуюся на людей. Было темно. Ноги вязли в снегу, а глаза не могли найти дорогу домой. Я заблудился, но это меня не расстроило, меня мало что теперь огорчало. Увидев двух людей, что-то не поделивших между собой, и явно  не в лучшем расположении духа, я решил пройти незамеченным.
-Дай мне, это я его поймал,- прохрипел неприятный мужской голос.
-Ты уже съел половину, моя очередь!- настойчиво ответил второй.
-А ну отдай!- после этих слов первый набросился на второго, и успешно, ему всё-таки удалось отнять свою добычу. Теперь я мог разглядеть, что было у него в руках. Это был рыжий кот. Мёртвый кот. Мне стало плохо, казалось, все мои внутренности хотят выйти наружу.  Я чувствовал запах мёртвой плоти, она была для меня привычной, но то, как мужчина засовывал себе в рот части кота, было ужасно. Из уголков его рта текли тоненькие струйки крови, руки были алы, а на одежде были комки шерсти.
-А ну убирайся отсюда!- прокричал мужчина, обращаясь ко мне.
-Это моё. Я не буду делиться!- добавил он всё тем же голосом.
И снова я почувствовал оцепенение. Они думают, что я смогу съесть кота. А смогу ли я его съесть? Этот вопрос звучал в моей голове. Смогу ли я убить в себе всё то, что осталось от человечности? Смогу ли съесть живое существо, такое же, как и я, получив при этом ещё и удовольствие. Ответить я не мог или не хотел. Я боялся получить ответа. Неужели война сделала это с нами? Ей мало убивать нас, ей нужно убить в нас человека.
Мои ноги сорвались, и я убежал. Я бежал со всех ног, не глядя куда, но зная зачем, пытаясь убежать от голода, от холода, от страданий, от войны. Но у меня ничего не вышло. Упав, я покатился в какую-ту яму, снег попал под одежду. Снег отрезвил меня. «Я лучше умру человеком, чем убью ради голода!» - пронеслось у меня в голове.
 V.
Было начало весны. Снег начал таять. Капель, цветы, солнце – ничего не могло вернуть людям радость, ничего не могло их осчастливить. Люди продолжали умирать.
Я сидел возле окна, обклеенного скотчем и изолентой. Мама тихо спала. Тишину нарушал только стук веток об окна. Я решил открыть окно впустить свежий воздух и сел у стола, рисуя что-то непонятное, но как мне казалось душевное. Вдруг мои глаза увидели чудо. Ласточка сидела на подоконнике, напротив стола.  С августа все птицы стали исчезать, увидеть их была большая редкость, то ли потому, что они чувствовали многочисленные смерти людей, то ли потому, что их ели сами люди. Я смотрел на неё, как старики смотрят на фотографии беззаботной юности, она была для меня той ниточкой в прошлое, которое было так далеко и казалось ненастоящим.
После долгого обдумывания, я всё-таки решил разбудить маму, она любила птиц.
-Мам,- тихо позвал я, она не ответила.
-Мама, смотри, кто прилетел,- более настойчиво проговорил я, но она всё также не просыпалась.
-Мам, пожалуйста, не надо,- со слезами на глазах проговорил я. Я понимал, что значило её молчание, но не хотел этому верить.
-Мам, я не смогу без тебя,- после этих моих слов, ласточка улетела, как и моя мама.
Эпилог.
Этот мальчик умер, подцепив какую-ту лихорадку, как умерли 630 тысяч ленинградцев, не выдержавших 871 день блокады, и, не дождавшись окончания войны.