Зрелый плод

Маленькая модная галерея в первом районе.

Просчитано-рискованное декольте хозяйки.

Просекко не самого дешевого сорта.

Все было продумано, все сделано для успеха – и успех выставки оказался оглушительным.

Знаменитый аукционист в бабочке окуривал зал трубкой с вишневым табаком (тогда еще было можно). Известный адвокат, кажется, нашел себе клиента – перешептываясь, они удалились в интимную полутьму переговорной комнаты. Араб с белом бурнусе – мог быть и шейхом, кто знает? – вежливо отказавшись от бокала, кивнул в сторону самого большого полотна в самой красивой раме – беру. Автор колонки в «Кронен цайтунг» обошел зал, меняя, подобно хамелеону, скептическую гримасу на почти восторженную. Его под руку сопровождала красавица-хозяйка. Дамы в вечерних платьях щебетали, как стайка разноцветых птичек на лесной поляне.

К концу вечера были проданы три картины. Две остались висеть до конца выставки, приобретение же араба наутро доставили в аэропорт: частный самолет унес коллекционера, четырех его жен и свиту куда-то на жаркий Восток.

Прощаясь, несколько гостей обещали серьезно подумать о покупке – серьезнее всего обещал думать клиент известного адвоката. Автор колонки покинул галерею последним. Пошатываясь и что-то напевая под нос, он отправился в сторону Шотландских ворот. Выпроводив гостя, владелица галереи позволила и себе наконец глоток просекко.

Опустевшую стену наутро украсило полотно того же размера.

Протрезвев, критик написал сдержанно-благожелательную статью, и это было почти сенсацией: обыкновенно его колонки были пропитаны язвительным ядом. Живи он сто лет назад, от него досталось бы и Климту, и Коломану Мозеру, и Шиле – но жил он в наши дни, и сарказм свой тратил в основном на неизвестных дебютантов. В нашем городе его слова звучали окончательным, не подлежащим обжалованию приговором.

На сей раз вердикт был оправдательным. Спрятавшийся за псевдонимом автор (писал критик), очевидно, явил нам плод долгих художественных изысканий. Там, где неопытный глаз будет напуган мнимым хаосом цвета и формы, искушенный зритель увидит синтезированную зрелым мировосприятием художника гармонию. Кисть его легка, но это легкость опыта, это легкость преодоленных ошибок и соблазнов, легкость ухода от закостеневших форм.

По-видимому, над автором не тяготели внехудожественные обстоятельства, заставляя его угадывать желания пресыщенной публики (писал критик, имея в виду, конечно, погрязшего в дорогостоящем бракоразводном процессе N.N. – чтобы отстоять виллу в нижнем Хитцинге, тот вынужден был распродавать невысохшие холсты). Нет! Не гонящийся за сиюминутной славой, предпочитающий тишину мастерской художник наслаждается мистикой творчества, но не материальными плодами оного (еще раз пнул он ментальное тело N.N., и без того уже не подающее признаков жизни) – и приглашает нас разделить его скромные радости. 

Увидев такое дело, остальные начали соревноваться в восторгах.

Новый венский пост-экспрессионизм наконец обрел своего лидера! – объявила одна газета.

Если бы музыку Хиндемита можно было воплотить в краске – она была бы такой и только такой, - утверждала другая.

Сколько же галерей должен был обойти автор, сколько творений предшественников должен был пропустить через себя, чтобы – в итоге – прийти к этой степени раскрепощения и свободы? – спрашивала третья.

Картины продавались хорошо. По слухам, благодарная галеристка презентовала критику этюд новообретенного лидера венского пост-экспрессионизма.

N.N. меж тем проиграл процесс и съехал из нижнего Хитцинга. Но город наш не заметил эту маленькую трагедию. Кого он греет, свет вчерашних звезд?

Но все хорошо в меру. Неопределенность с авторством дерзких шедевров, поначалу казавшаяся частью интриги, начинала затягиваться – а город наш не любит неопределенности. И, в конце концов, стала казаться едва ли не подозрительной.

Спустя три месяца, уступая требованию художественной общественности, галерея вынуждена была раскрыть анонима.

Лидером нового пост-экспрессионизма оказался пятилетний сын хозяйки. Он самозабвенно изрисовывал холсты в задней комнате (мама не жалела красок для любимого чада), пока она принимала посетителей, и – как точно угадал критик, открывший миру нового гения – нисколько не был озабочен материальными плодами творческого процесса.