Царапина на стекле. Глава двадцать девятая

28 июня, суббота.
За сутки до «старости»
__________
Пожалуй, самый длинный день в году для меня, да и для многих, я думаю, это день перед днём рождения. Что-то это как тавтология сейчас прозвучало.
В этот день что только не делаешь, но время всё равно идёт со скоростью черепахи, словно издеваясь над тобой. И как ни стараешься – ускорить его не получается, поэтому я уже готова к тому, чтобы пережить этот день. Именно с приставкой «пере».
С того самого момента, как я открываю глаза, меня встречают не только первые утренние лучики солнца, но и ещё злорадно ожидает уныние, которое прячется за каждым углом.
Ещё в это время ни за что и ни при каких обстоятельствах не задумывайтесь о своём возрасте, а то опять паршивое уныние ухватит вас за ноги и прикуёт цепями к себе.
Я потягиваюсь, отбросив в сторону одеяло. Оно падает, подняв тучу пыли. Замечательно, надо открыть окно.
Вот так и буду ходить целый день, приказывая себе что-то делать глаголами в форме инфинитива. Одеться. Собрать постель. Выйти из комнаты. Пойти на кухню.
– Доброе утро, дорогая! Всё хорошо? – наконец-то у мамы выходные наступили.
– Всё хорошо, мам, – я показываю жест «о' кей» левой рукой, соединив в кружок указательный и большой палец.
Так, вежливая и благодарная дочь, что ты только что забыла сделать? Новый приказ: поздороваться.
– Ммм, доброе утро! – мычу я, роясь в холодильнике.
– А я уж думала, ты этого не скажешь, – замечает мать, моя посуду.
– Прости, я немного не в себе, – типичное глупое оправдание грубиянки.
Мария за такое пилила бы меня до самого обеда. Кстати о сестре. Где она?
– А где Мария? – спрашиваю я, сидя за столом и срывая этикетку с йогурта.
Мама не оборачивается на меня, продолжая заниматься своими делами.
– Решила в магазин сходить, а то по твоей милости она на улице не бывает.
– Это почему по моей? – удивляюсь я, слегка поперхнувшись.
– У вас ключ один на двоих. Вернее даже, он твой. Учитывая то, что ты уходишь гулять, не предупреждая никого, Мария боится в один прекрасный день часами простоять под дверью, ибо ты куда-нибудь ушла.
– Ну, теперь я уходить уже не буду. Улетать-то уже послезавтра, – я закатываю глаза, продолжая есть.
– Доброе утро! – доносится со спины глухой голос.
– Привет, пап! – здороваюсь я.
– Доброе утро, милый! – мягко говорит мама.
– Уф-ф-ф, только не при мне все эти нежности! – ворчу я, когда папа целует маму в щёку. – Пап, ты же неделю не брился! Сейчас маму заколешь!
Они смеются, наконец, обратив внимание на моё присутствие в комнате.
– Ей Богу, как маленькая! – папа ерошит мне волосы. – Шестнадцать лет, а как маленькая!
– Пап, мне пятнадцать! – гнусавым голосом отвечаю я. – Всё ещё три раза по пять!
– Ладно, – усмехается он. – Когда завтра будет два раза по восемь, уж не вой!
Я показываю ему язык, встаю и кидаю всё, что осталось после моей трапезы, по нужным местам: ложку – в раковину, коробку из-под йогурта – в мусорное ведро. Разворачиваюсь и ухожу.
– А вымыть за собой? – слышу я строгий голос мамы.
Я покорно возвращаюсь и включаю воду в раковине. Только с нашим краном явно всё плохо: воду в нём не настроить – либо она будет горячая, как лава или мой компьютер после целого дня работы; либо ледяная, как воздух на северном полюсе или как моя душа. Сполоснув ложку в кипятке, я ухожу. Теперь уже с чистой совестью.
Ну вот, отец сказал про возраст, и теперь все мысли только об этом. Уныние отбрасывает сигарету, которую оно долго покуривало, ожидая, когда я, наконец, сорвусь, и хватает свою серебряную цепь. Ещё немного и сидеть мне на ней, как сторожевой собаке.
Что мне делать, я так и не могу придумать, да и нет на это особого смысла. Звонить друзьям, гулять или спорить с Марией я не хочу. Сейчас любая людская компания будет меня раздражать, если уж говорить открыто и откровенно. Я бы с удовольствием написала что-нибудь, но ежедневника у меня уже дней двадцать где-то как нет, а изводить тетради мне не хочется. Это навевает мне лишние мысли о школе, а любое рассуждение о школе в каникулы – это как вить себе верёвку, чтобы повеситься; чем больше думаешь, тем скорее она будет готова, и тем раньше ты покинешь бренный мир.
О, мысли о самоубийстве, как же давно вы не посещали мою голову. Но всё, что я скажу про самоубийц – это слабохарактерные люди, которые считают, что смерть – решение всех проблем. Конечно, вскрыть себе вены и наблюдать, как жизненные силы, вместе с кровью и твоей никчёмной душонкой, покидают каждую клеточку твоего тела – это всяк «проще»! Впрочем, это дело каждого. Люди делают что-либо в меру своей глупости.
Я лежу на кровати и краем глаза таращусь на свой огромный чемодан в углу. Чемодан воспоминаний. Каждая вещь в нём хранит память о каком-нибудь дне, а то и о нескольких. Может, вещи помнят гораздо больше, чем я сама...
Видно «думать» – это моё любимое занятие. Если бы мой сегодняшний день был отдельной серией в сериале, то на экране бы просто была моя фигура, лежащая на кровати, с полностью отстранённым выражением лица, а толстый закадровый голос с одной и той же интонацией читал бы «мои мысли». Эта серия провалилась бы на телевидении и стала бы самой позорной за всю историю.
Примерно так я переживала, переживаю и, вполне возможно, буду переживать все дни перед днями рождения. Жалкое зрелище, правда?
Поэтому, я избавлю вас от мук наблюдений за моим философским нытьём.
Увидимся завтра, ладно?