Реликт

Надиных стариков звали Гурий и Стеша. Жили они за городом в Фатьянове, в избушке косматой от пакли, клоками торчавшей меж рассохшихся бревен. Деревенька, похожая на раскатившийся с пригорка рулон ромашкового ситца и прохладный темноватый дом, пахнущий молоком и стружкой, где коротала летние каникулы Надя – всё мне сразу понравилось.

Моей начитанной подружке, неясно грезившей о неизведанном, было скучновато с деревенскими, хотелось не чепуховых разговоров и больших дум. Вот она и призвала в гости меня, горевшую неукротимым исследовательским пылом ко всяким диковинным тварям, населявшим землю задолго до царя Гороха.
Это чудное для нашего городка увлечение началось у меня в те поры, когда папа, страстно любивший книги и скупавший их всюду, где доводилось бывать машинисту, привез мне из Серпухова богато иллюстрированный том, повествовавший о зарождении жизни. Приобщившись к тайнам, скрытым под его лакированной, с гребенчатым ящером, обложкой, я пропала.

Отныне доисторические чудища, свершавшие свой мрачный путь в глубинах веков, заполнили мое воображение. Их трагедия бередила душу, и разглагольствовать о ней я могла, пока язык не отвалится. То, что нужно для сельского досуга, решила Надя.

Она выгрузила на домодельный крепко сколоченный стол книжки из библиотеки, и подтолкнула меня вперед – знакомиться. Баба Стеша – румяная и говорливая, мне обрадовалась:
– Будет Надюшке с кем лясы точить. А то все со мной старой… Нешто молодым это надо?
Не чинясь, приняла купленные мною круглые золотистые коржики:
– Мы тут печевом не набалованные… – и скоро ушла хлопотать по хозяйству.
Дед Гурий, костистый старик с такими же как у Нади добрыми серыми глазами, приветил меня по-своему:
– А не забоится городская барышня в дому с мышами спать? – пряча усмешку в сивых усах, спросил он. Узнав, что «не забоится» – а то я мышей не видала! – погладил меня по волосам заскорузлой ладонью: «Ну-ну…»
Дед был мастеровит, в закутке за печкой у него имелась «лаболатория», там шоркал рубанок, вжикала ножовка и точил железные зубы напильник.

Устроив мои пожитки возле покрытой пестрядью тахты, Надя повела меня на двор. День выдался парной, душный. В холодке у забора среди куриной слепоты и белых зонтиков сныти лежали осоловелые гуси – пышные, как подушки.
– Наши, – похвасталась Надя. – Ишь, упарились, даже плавать не хотят.
– Разве тут есть где? – встрепенулась я.
– А пруд-то фатьяновский на что? Вон там под горкой…
– И купаться можно?
– Не… -- сморщила нос Надюшка, – берег топкий, весь в коровьих лепёхах, а на глуби вода, говорят, студеная, и такие омуты, что дна нету.
– Как это?
– А так, течение понизу сильное, вглубь уходит – то ли речка там подземная, то ли озеро.

Кроме гусей, был еще лентяй Мишка, валявшийся под крыльцом. Вывалив язык лопатой, он смотрел на нас, жмурясь, и вяло дрыгал метелкой хвоста. Присев на корточки, Надя потрепала ему холку:
– Смирный стал старикашечка, – сказала она, – а раньше всё, бывало, с дедом на зайцев ходил.

За домом рос любовно ухоженный огород, где баба Стеша рвала в подол фартука колючие огурцы и краснощекую редиску. Нам велела взять лукового пера и укропу, да нарыть молодых картох.
В летней кухне, куда она привела нас, уже булькали в чугунке рыжие яички. Мы живо накрошили в глиняную миску огородной снеди, нацедили из жбана шипучего кваску, пахнущего горелой коркой, и скоро подавали на стол окрошку с жирной сметаной, ржаные сухари, а на сладкое – давешние коржики и литровую банку свойской малины.

После обеда баба Стеша легла вздремнуть. Дед Гурий подсел ближе к свету чинить валенок – вырезал из старого голенища подметку и стал прилаживать ее к худобе, кладя ровные стежки дратвы. Мы с Надей уселись с книжками тут же, и завели разговор о превратностях эволюции. Листая библиотечный атлас с ящерами, я вещала об ужасных напастях, убивших рептилий на границе нашей эпохи. Почти всех.
– И летучих? – с жалостью спросила Надя. – Могли ведь улететь…
– И их, – кивнула я. – Но предки птиц додумались отрастить перья и уцелели.
– А разве птицы из динозавров пошли? – удивилась Надя.
– Ну да, курица – не птица… – хмыкнул дед Гурий.
– А кто ж? – Надя подняла глаза от картинки.
– Вот, барышня уверяет, динозавр. Бывший.
– Да не я – наука.
– Тем боле, – гнул свое дед.
– Будет чушь-то молоть, – подала голос баба Стеша. – Надюш, гусей кормить пора. Свечерело уж.
– Надя захлопнула атлас и поднялась:
– Ты со мной не ходи, они щиплются черти, аж до синяков – натягивая резиновые сапоги, предупредила она. – Лучше на пруд ступай, там сейчас хорошо, не жарко. И я скоро приду.
Она показала мне терявшуюся в лопухах стежку, сбегавшую вниз, откуда слышалось мычание бредущего с водопоя стада. Отойдя немного, я оглянулась. Стоя на крыльце, Надя с протяжным зовом рассыпала комбикорм: «Те-е-ега-тега-тега!»

Пруд оказался извилистым, дальний край его зарос осокой. Я села не у воды, а чуть поодаль, на кочке, кудрявой от мелкого белого клевера. Отсюда зеркало пруда с плывущими сливочными облаками, открывалось взгляду целиком. Солнце уже сошло за березняк, и на воде потускневшим глянцем лежал тихий вечерний свет.
На пруду, считай, никого не было. Только кормилась на мелководье стайка серых уток, да полоскала белье баба, звонко шлепая вальком разложенное на деревянных мостках тряпье. Скоро она ушла, покидав мокрые жгуты в корзину. Пруд совсем опустел.

Я бездумно смотрела, как столбик мошкары вьется над бледно-розовыми чашечками стрелолиста, как зигзагами носятся в стоячей воде шустрые водомерки. Вдруг от стены осоки отделилось и неторопливо двинулось к середине пруда странное: поверху скользила плоская змеиная головка на тощей шее, за нею в толще воды влеклось небольшое, но увесистое тулово. У «змея» был широкий желтоватый не то нос, не то клюв, иногда он раскрывал его и при этом как-то судорожно вздергивался весь из воды. Кто бы это мог быть, гадала я.

«Змей» неуклюже нырнул, бултыхнув тушкой с нелепыми культями по бокам, усаженными – я это видела – пучками перьев. В волнении я вскочила, вперив взгляд туда, где исчезло пернатое чучело. Дикая мысль сверкнула в уме, когда «змей», вынырнув, на миг явил себя целиком: крылатый ящер! Даже зачатки перьев есть! Неужели?! Ну да… птичий предок! Правда, тот жил на деревьях, а этот плавает, но до чего похож!

Не в силах пережить открытие в одиночку, я ринулась наверх – позвать кого. Навстречу, отмахиваясь веткой от комаров, спускалась Надя.
– Там… Там!.. – запыхавшись, крикнула я и потащила ее к пруду.
– Утоп кто? – перепугалась она.
– Там… ящер… динозавр… – глотая буквы, выговорила я.
– В нашем пруду?! – засмеялась Надя.
Но тут ей стало не до смеха: ящер возник над пустынной гладью, раскинув голые крылья. Надя открыла рот, но слова не шли. Ворочая шеей, как рулем, реликт исчез в камышах, глубоко вдававшихся в пруд.

До потемок мы сидели на берегу, надеясь повидать рептилию еще разок. Спорили. Строили дерзкие догадки. Наде не верилось, что древнее существо могло уцелеть посреди деревенской лужи, но потом она припомнила бездонные омуты и подземные неизвестно куда ведущие стоки…
Я напирала:
– А вот в озере Лох-Несс плезиозавра видели!
– Так то в Шотландии…– с сомнением качала головой Надя, – а то у нас…
– Да чем же Фатьяново хуже? – сердилась я.
На это возразить было нечего.

Из-за рощи глянула темная луна, бросив оловянный отблеск на непроницаемо черные воды. Монстр не появлялся. Комарье зверело. Хлопая себя по голым рукам и расчесывая укусы, мы пошли домой, решив: надо писать в Академию наук.

Узнав, что в пруду завелся динозавр, старики приняли это по-разному. Баба Стеша, не дослушав, махнула рукой: «Удумают же!», выдала по кружке молока с хлебом и погнала спать.
Не таков был дед Гурий. Тот, хмуря лоб, выспросил все до тонкости и постановил: «Зверя сперва изловить, а уж потом докучать ученым». И он, дед Гурий, самолично готов завтра с утречка идти на ящера. А чего – на зайцев ходил, авось, и динозавра добудет. На том и порешили.
До утра мы с Надей не спали. Лежа на широкой тахте, пихали друг дружку локтями:
– Как же он не вымер? Ведь прорва лет… – шепотом вопрошала Надя.
– Крокодилы тоже до сих пор живут, – возбужденно бормотала я. – А рыба латимерия! Четыреста миллионов лет плавает. Недавно нашли – жива!

На заре дед Гурий стал смазывать свою мелкашку.
– Ты куда с ружжом-то, дурень! – кипятилась баба Стеша. – Курям на смех!
Завидев дедовы сборы из под крыльца, зевая, вылез Мишка и тоже пристал к экспедиции. У Нади на шее болтался бинокль, а я «вооружилась знаниями» – захватила атлас с рисунками, чтоб на месте решить, с кем наука в моем лице имеет дело.

Сойдя к пруду, мы двинулись берегом в обход. Когда деревня, досматривающая последний сон, осталась позади, а заросли осоки приблизились, дед Гурий взял «ружжо» наизготовку и пустил Мишку вперед. Пригнув голову, пес потек в росистой траве. Мы – следом, стараясь ступать тише. Надя озирала в бинокль чужие берега и вдруг ахнула: «Гляньте!»

Мишка тоже что-то учуял: встал, вытянув морду. Мы замерли. Из осоки вперевалку выбрался наш динозавр – лысый и блестящий, будто салом намазанный. Он вытянул шею, распластал крылья с редкими маховыми перьями и зло зашипел.
Мишка попятился и сел на хвост. Я выронила свою книжку. Дед Гурий опустил ствол и обессилено согнулся пополам – его душил хохот: «Ой, дуры девки! Ох, помру!»
Мы с Надей вылупили глаза. Ящер забил крыльями, разинул пасть и затрубил. Мишка презрительно тявкнул и на всякий случай спрятался за деда. Надя вдруг прыснула.
Одна я ничего не понимала. «Птичий предок» был страшен, будто его живьем ощипали.
– Гусь это, гусь… – икая от смеха, вымолвила Надя. – Линяет…
Гусак топал перепончатыми лапами и хрипло орал, но атаковать нашу до зубов вооруженную банду не решился.

Дед Гурий, отсмеявшись, сказал, что птица верно больна – вон, все перо вылезло. Потому и на воде не держится – одна башка торчит. Чтоб не мучить беднягу, мы убрались восвояси, оставив его тихо доживать свой век.
Баба Стеша встретила нас насмешками. Дед перенес их стойко, а мы с Надей не скрывали разочарования. Нам было жаль лопнувшей сенсации.
В тот же день я простилась с Фатьяновым. Надя пошла проводить меня до рощи. Баба Стеша дала с собой гостинец – мешочек гусиного пуха. А дед Гурий, посмеиваясь в усы, звал бывать еще.