Иди, моряк! Часть четвертая

Начало
http://proza.ru/2015/03/26/94

 
       Аэропорт.


          Когда выходишь из самолета в Елизово, сразу понимаешь, что попал на край света. По сравнению с величественными и заснеженными круглый год вулканами нелепые результаты человеческого труда у их подножья кажутся мелкими, ненужными, лишними. Даже большие трансконтинентальные авиалайнеры выглядят хрупкими и словно игрушечными. А старое, обшарпанное здание аэровокзала и допотопная дощатая пристройка для выдачи багажа только подчеркивают, что вот эти огромные, сверкающие вершины на горизонте будут стоять вечно, а все что понастроено вокруг, пусть даже не из досок, а из стекла и бетона, все равно - ненадежно и временно.

          Похожие ощущения возникают в Египте у подножия великих пирамид, когда, повернувшись к ним спиной, наблюдаешь трущобы и горы мусора. Сначала это зрелище вызывает негодование и недоумение - как можно так загадить окрестности одного из чудес света! Но потом становится ясно, что контраст между великим и ничтожным, возвышенным и низменным, прекрасным и уродливым только усиливает впечатление от памятника древней цивилизации. Тысячи лет взирает Великий Сфинкс на смену дней и ночей, веков и эпох, поколений и поколений. Пройдет еще много лет, превратятся в прах и сами трущобы, и люди, населяющие их, и множество других людей, а он все также будет смотреть и смотреть в марево африканской пустыни.

          Вот так же и камчатские вулканы, несмотря на то, что некоторые вершины зловеще курятся, а подземные толчки на полуострове совсем не редкость, все равно производят впечатление чего-то вечного и незыблемого. Прекрасный вид открывается на них из Петропавловск-Камчатского аэропорта. У меня было больше чем достаточно времени полюбоваться этими природными пирамидами, когда жена с сыном первый раз прилетали на Камчатку.

          Накануне я впервые заступил дежурным метеорологом в штабе флотилии.

          - Видишь, все просто, - флагманский штурман водил  карандашом по спутниковой карте погоды, - с Курил подойдет завтра очередной циклон, небольшой, слабенький... На день не больше... И уйдет, как всегда в Берингово море... А дальше чисто, область высокого давления, значит солнечно, морозно, безветренно.

          Так утром в пятницу я и доложил командующему. За окном уже пробовал силу подошедший циклон.

          - Значит, говоришь, эта канитель ненадолго? - переспросил вице-адмирал.

          - Так точно! - уверенно подтвердил я. - Максимум на сутки.

          - И дальше на выходные - полный штиль?

          - Так точно, товарищ адмирал! Дальше область высокого давления... - я начал опять показывать по карте, но командующий перебил:

          - Вижу, еще не слепой! Этого года выпуска? Какое училище? ТОВВМУ?

          - Никак нет, товарищ адмирал! Высшее военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола!

          - А, ВВМУПП - суперклуб! Молодец! Хер тому, кто из ТОВВМУ! - командующий, сам выпускник тихоокеанского училища, довольно рассмеялся и хлопнул меня по плечу. - Смотри, лейтенант, не обмани с прогнозом, а то у нас тут важное и ответственное мероприятие на выходные запланировано… А знаешь, чем синоптик от сапера отличается? Нет? Синоптик, как и сапер, ошибается один раз... но каждый день!

          - Никак нет, товарищ адмирал, прогноз точный! В субботу и воскресенье ожидается ясная, без осадков погода, ветер юго-западный, вслед уходящему циклону, три-пять метров в секунду, температура воздуха днем - минус три-пять, ночью - девять-двенадцать градусов мороза. Волнение моря - один-два балла.

          Ночью ветер почти успокоился, и субботним утром заснеженные сопки ослепительно сверкали отраженным солнечным светом. Торпедолов с командующим и его гостями на борту вышел из бухты Крашенинникова, пересек Авачинскую губу и, оставив за кормой Трех Братьев, направился в бухту Саранную. Я же, сменившись с вахты, отпросился у командира боевой части и, оставив позади верхнее КПП, направился домой на улицу имени 50-летия ВЛКСМ. Во вторник прилетала жена с сыном, и мне нужно было доделать разные мелочи по ремонту.
Мелочей на удивление оказалось больше, чем я предполагал. Уже за полночь, решив прерваться до утра, курил я на кухне, выпуская дым в открытую форточку. Улица в ответ дышала в лицо бодрящим морозным воздухом, а в чистом ночном небе даже самая малая звездочка сияла, как звезда первой величины.

          "Синоптик, как сапер - ошибается один раз, но каждый день", - почему-то вспомнились мне слова командующего. "Не всегда", - сказал я тихо вслух и, прикрыв форточку, отправился спать.

          Настойчивый дребезжащий стук и неприятный воющий гул разбудили меня воскресным утром. Завывал порывистый ветер, залетая с разгона в дымоходы и водосточные трубы, срывая с крыш домов и верхушек сугробов снежные шапки, наваливаясь со скрипом на оконные рамы, гулко гремя надорванной кровлей и постукивая незапертой на кухне створкой. "Циклон, - спросонок подумал я, закрывая форточку на шпингалет... И сразу проснулся! - Как, циклон?! Откуда?! Не должно быть никакого циклона!"

          А ураган разыгрался не на шутку. Ветер со скоростью двадцать пять метров в секунду и порывами до тридцати сдувал птиц, людей и животных и на пустынных улицах одинаково легко играл вырванным у кого-то из рук и изрядно потрепанным зонтиком, сорванным с пожарного щита красным треугольным ведром и кусками шифера с развороченной крыши продуктового магазина. Непогода продолжалась и в понедельник, и в ночь на вторник.

          Командующий и компания крепко застряли в Саранной, испытав все прелести семибалльного шторма на торпедолове с мореходностью максимум до четырех баллов. У них оторвало оба якоря, отказал один из двух дизелей, их сносило на камни и норовило опрокинуть, и даже самые стойкие теряли силы, поддавшись панике и морской болезни. И только выдержка адмирала, взявшего командование на себя и мастерство мичмана - командира катера, вставшего у штурвала вместо укачавшегося матроса-рулевого, спасли торпедолов от гибели.

          Но об этом стало известно позже, а в понедельник меня вызвал Ситников. Он рассматривал карты погоды и не верил своим глазам. Пятничный наш циклончик пересек Камчатский полуостров и, замедлившись, завис над Кроноцким заливом. В этом еще ничего необычного не было. Циклонам и раньше случалось зависать на время, но потом они продолжали свой путь - всегда на северо-восток. А этот постоял над морем, набираясь сил и все быстрее закручивая против часовой стрелки свою спираль. Затаился, словно зверь, готовящийся к гигантскому прыжку. И прыгнул - понесся, вопреки всем метеорологическим законам в обратную сторону. И накрыл в воскресенье и Петропавловск-Камчатский, и Рыбачий, и Авачинский залив, и бухту Саранную с несчастным торпедоловом.

          - Твоей вины, Володя, здесь нет, - Игорь Семенович выглядел расстроенным. - Такого никто не мог предположить... Но, сам понимаешь, виноват всегда стрелочник... И когда командующий вернется, тебе лучше ему не попадаться... Хотя бы несколько дней... Я-то постараюсь тебя прикрыть, но боюсь, что под горячую руку попадет всем. Мне терять нечего и не привыкать, а вот тебе адмирал может карьеру испортить. Куда бы тебя отправить, пока он не остынет?

          - У меня завтра жена с сыном прилетают, товарищ капитан второго ранга, мне командир отгул дает.

          - Жена прилетает? Так, так, так... Отлично! Нет, отгула мало... Краткосрочный отпуск... Минимум на три дня... Да! Звоню Коле Рыкову, пусть дает тебе три дня отпуска. За это время адмирал, надеюсь, отойдет и успокоится...  Он, вообще-то, мужик нормальный, не злопамятный...

          Жена с двухлетним сыном должна была прилететь из Москвы во вторник 6 декабря в 14.00 по Камчатскому времени. Автобус в аэропорт ходил из поселка подводников два раза в день - утром и вечером. К утру ветер почти стих, но начинался сначала редкий и мелкий, но чем ближе мы подъезжали к Елизово, тем все более крупный и плотный снег. Задний теплый фронт уходящего в сторону Охотского моря циклона принес с собой тонны мокрого снега. Последние километры водитель автобуса преодолевал медленно и наощупь сквозь сплошную и непроглядную метель.

          Аэропорт, не успев открыться после урагана, снова закрылся по нулевой видимости из-за снегопада. Прибытие нужного мне рейса сначала перенесли на восемь часов вечера, а потом и вовсе на восемь утра. При этом отказывались сообщать, вылетел самолет из Москвы, или нет.
Это сейчас есть мобильная связь и интернет, можно не выходя из дома получить любую информацию по любому рейсу из любого аэропорта мира. А в то время просто дозвониться до справочной аэровокзала представляло проблему. И даже находясь в аэропорту, невозможно было получить точную информацию.

          Денег с собой я взял немного и почти половину потратил на скромный ужин в местном ресторане. Ночевать пришлось в зале ожидания в крайне неудобном кресле. И до этого, и много раз после я замечал, что почти везде на вокзалах, в аэропортах и на автобусных станциях ставят такие специальные кресла, или скамьи, на которых и просто сидеть неудобно, а уж ночь коротать и подавно. К тому же, температура в зале ненамного превышала уличную, а сквозняки не обходили своим пронизывающим дыханием ни один угол. Ко всему прочему, огромная, деревянная, обитая по краям латунью дверь, громко хлопала именно в тот самый момент, когда ватное, измученное тело находило более менее подходящее положение, чтобы уставший мозг начал, наконец, засыпать.

          “Бабах!” – грохочет дверь. И ты подскакиваешь и начинаешь заново искать удобное положение, чтобы через некоторое время снова забыться чутким беспокойным сном. И тут снова: “Бабах!” И ты вздрагиваешь, очнувшись от дремоты, одновременно стараясь не потерять с трудом найденную, подходящую позу в этом пыточном кресле, чтобы через минуту снова задремать. И опять: “Бабах!” И ты уже не шевелишь ни одним мускулом, и только мозг просыпается на несколько мгновений, потом только на мгновение, потом на пол, на четверть, на одну десятую, на одну сотую, на одну тысячную мгновения. И вот, ты уже спишь, совсем не реагируя на этот звук, пока какой-нибудь совершенно другой шум тебя не разбудит. И процесс засыпания начинается снова.

          Мокрый густой снег шел до двух часов ночи. Метровые сугробы накрыли улицы, дворы, дороги и взлетное поле. Елизово - дневной аэропорт и ночью не работает. Чистку полос от снега отложили до утра. Под утро вдарил крепкий мороз, и мокрый снежный покров встал непробиваемой ледяной коркой. Скорость очистки ВВП специальной техникой не превышала сорока метров в час. Было ясно, что потребуется минимум двое суток, чтобы снова принимать и выпускать самолеты.

          Но пассажирам и встречающим истинное положение дел не сообщили, а только переносили и переносили время вылетов и прилетов на несколько часов вперед.

          День я кое-как перекантовался. Один раз перекусил в дешевой забегаловке и пару раз покупал пирожки у бабки на привокзальной площади. Когда информацию о рейсе снова перенесли на утро, у меня еще были деньги на автобус, но дорогу до Рыбачьего не успели расчистить от заносов, и уехать было не на чем.

          Перспектива провести вторую ночь в продуваемом зале ожидания на инквизиторском кресле меня не прельщала. Я пошел с обходом по ночному аэровокзалу, заглядывая в каждый угол и тыкаясь в каждую дверь. И не зря! На втором этаже рядом со входом в ресторан находился небольшой гардероб с тонкой фанерной дверью, только для видимости закрытой на хлипенький замочек. Мне не составило большого труда проникнуть внутрь.

          "Вот это удача!" - подумал я. Внутри небольшой каморки стояли полумягкое кресло и два стула, а на вешалке висели халат и старое пальто. Отличное получилось ложе! Давно я так сладко не спал! В повседневной жизни, привыкнув к уюту, не замечаешь таких мелочей, как удобная постель. Нужно провести ночь в зале ожидания на жестком кресле, чтобы ночлег в гардеробе ресторана на сдвинутых стульях и под рваным пальто показался таким комфортным. Правда, под утро я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо.

          - Гражданин, гражданин! Что вы здесь делаете? - надо мной нависал усатый сержант милиции с равнодушным и помятым лицом. Видно, сам еще минут пять назад кемарил у себя в дежурке, а сейчас пошел с утренним обходом и засек незапертую дверь гардероба.

          - Да ничего не делаю... Сплю, - миролюбиво ответил я.

          - Что значит - сплю?! - голос охранника правопорядка начал набирать обороты, приобретая стальные непререкаемые нотки. - Здесь спать нельзя! Документики предъявляем, живо!

          - Полегче, сержант, полегче! Вот мое удостоверение - я офицер из Рыбачьего, семью из Москвы встречаю. Сами знаете - аэропорт закрыт, дорогу занесло... Вторую ночь здесь кантуюсь, в зале ожидания продрог на сквозняке, пошел размяться и согреться, а тут дверь открыта... Вот я и пристроился...

          - Странно, очень странно, - понизил голос милиционер, возвращая мне документы, - вечером я обходил - дверь вроде закрыта была... В любом случае, товарищ лейтенант, помещение это служебное, и посторонним в нем находиться не положено. Тем более что скоро персонал на работу приходить начнет, а тут беспорядок...

          - Все ясно, сержант, уже ухожу...

          Раннее утро, начало седьмого. Еще темно, как ночью, но уже понятно, что близится рассвет. Темнота совсем другая, не та, что после заката. Может, чуть прозрачней воздух, может, чуть светлей... А еще звуки пробуждающегося городка: то тут, то там натужно заводятся замерзшие за ночь машины; все чаще хлопают двери подъездов, выпуская хмурых, заспанных жильцов; коротко срабатывает сигнализация магазина, готового принять свежеиспеченный товар. Закуриваю последнюю в пачке и первую утреннюю, натощак, сигарету. До тошноты противно и одновременно не менее приятно. Курильщики поймут...

          Одинокий лунатик у громоздких игровых автоматов остервенело дергает за рычаги и нервно бьет по кнопкам, выпуская световые торпеды по беззащитному конвою. Сверху на ящике с надписью "Морской бой" лежит небольшой сверток из грубой коричневой оберточной бумаги. Видимо, игрок освободил руки, чтобы ничто не мешало безжалостной атаке.

          Прохожу мимо… Хочется есть, и ноги сами идут в сторону закусочной, источающей ароматы фастфуда и подгоревшего кофе. Порция вареных сосисок с атомной горчицей и бронебойным зеленым горошком, запитая обжигающим безвкусным кофе в бумажном стаканчике, съедает мои последние деньги.

          А вот и рассвет! Первые солнечные лучи рассыпаются тысячами разноцветных искр, отражаясь от белоснежных сугробов. Стрельнув сигаретку, наслаждаюсь фантастическим видом на, казалось бы, нереальные вулканы, так хорошо видимые в это ясное морозное утро. Огромные пирамиды исчерчены кривыми линиями ущелий и разломов, контрастно выделяющимися на фоне льда и снега. Словно черные молнии оставили свои отпечатки на белоснежной фотобумаге крутых склонов.

          В чистом и не по-зимнему голубом небе ни облачка, ни самолета. Аэропорт все еще закрыт, и хотя дорогу в Рыбачий расчистили, уехать мне уже не на что. В кармане осталась жалкая пара монет, по номиналу как раз подходящая для торпедной атаки. Или я не подводник?!

          У автоматов несколько человек, но давешнего лунатика не видать. А пакет он свой забыл - так и лежит сверху, только съехал назад в углубление, где его почти и не видно. Если не знаешь, то и не заметишь сразу. Но ведь я знаю... И это знание теперь не дает мне покоя. Хожу по аэропорту и выглядываю лунатика, а проходя мимо игровых автоматов, проверяю - на месте ли?

          Лунатика нигде нет, а сверток лежит. Час лежит, два лежит... Игроки постоянно меняются, люди подходят и отходят, но пакет никого не интересует, и хозяин не появляется. Три часа прошло, четыре... Обстановка без изменений... Наконец я решаюсь - подхожу, как ни в чем не бывало к автомату, забираю пакет и так же спокойно отхожу. Бумажный сверток оказывается неожиданно легким и мягким на ощупь. Спрятав его за пазухой, направляюсь в дальний угол зала ожидания, чтобы вдали от посторонних глаз заглянуть внутрь, но не успеваю сделать и десяти шагов, как кто-то крепко берет меня сзади за локоть.

          - Гражданин, можно вас на минуточку!

          - В чем дело? - сиплю внезапно пересохшим горлом и, едва не выронив сверток из-под куртки, оборачиваюсь.

          - А, лейтенант! - мой утренний сержант улыбается. - Не узнал - богатым будешь. Напарник сообщил по рации, что двух алкашей задержал, понятые нужны. Пойдем, поможешь.

          - Я не могу, я... я... - пытаюсь придумать отговорку, но ничего путного не приходит в голову, - я... жену встречаю...

          - Пойдем, это ненадолго, - не отпускает мою руку мильтон, - и поверь, времени у тебя еще предостаточно. Аэропорт, дай бог, только завтра откроют. Так что, понятым побудешь, и езжай смело домой! Выспись, побрейся, помойся, а то жена прилетит, а тут ее какой-то бич встречает.

          Сержант был прав. Я и сам уже крайне неприятно себя чувствовал после двух суток скитания по аэровокзалу, ночевок в одежде, без душа, без смены белья, без возможности даже зубы почистить. Максимум, что я мог - это в туалете помыть лицо и руки. Но это не спасало от ощущения, что весь я от макушки до пяток покрыт грязной, жирной, вонючей коркой. Бр-р-р-р... Одежда измялась, обувь и низ джинсов заляпаны грязью, воротник и манжеты рубашки одного цвета с обувью. Начинающая чесаться двухдневная щетина завершала образ вокзального бича.
Но дом с горячей ванной и чистым бельем был для меня недосягаем.

          "Как же быть? Денег нет и взять их негде. Как назло - ни одного знакомого лица. Если сержант не врет, и аэропорт действительно до завтра не откроют, то на вечернем автобусе надо ехать в Рыбачий. Придется у кого-нибудь из попутчиков просить в долг. Все же свои, можно сказать... Сослуживцы. Покажу удостоверение, небось, не откажут, мне ведь только на билет... Блин! Как есть хочется! Может у этого попросить до завтра? Нет, не даст, скорее всего... Он же вечером сменится, и завтра его не будет... Да и неудобно офицеру у сержанта в долг просить, тем более, подводнику у милиционера. У него, наверняка, зарплата раза в два меньше моей, а я к нему с протянутой рукой. Нет, не пойдет. Лучше у кого-нибудь из своих, из рыбачинских... А, все-таки, что же в этом свертке?"

          Так размышлял я по дороге в милицейский пикет. В отделении милиции Елизовского аэропорта недавно сделали ремонт. Сквозь свежую побелку проступали рыжие пятна старых протечек. Ярко-синие стены по-гогеновски гармонировали с ядовито-зеленым цветом, в который выкрасили пол, двери и скамейки вдоль стен. Зловещим черным пятном высился в углу огромный то ли шкаф, то ли сейф с жирными пятнами от пластилиновых печатей и ржавым навесным замком, на который, по всей видимости, не хватило краски. В черный же цвет покрасили решетку в небольшом  "обезьяннике" и решетки на двух окнах со стеклами, заляпанными мелом и краской от последнего и всех предыдущих ремонтов. Рамы и низкие подоконники, как ни странно, тоже были черными. Инородным предметом в этом ярком буйстве красок выглядел благородный, красного дерева канцелярский стол с пузатой тумбой и массивными фигурными ножками.

          На исцарапанном и мутном листе плексигласа, закрывающем столешницу, кипа бумаг и папок; три разномастных телефонных аппарата; карандашница из латунной, среднего калибра артиллерийской гильзы, обрезанной под сорок пять градусов; в ней несколько шариковых ручек и карандашей, все сплошь с погрызенными кончиками; стопка потрепанных газет и журналов, верхний из которых раскрыт на незаконченном сканворде; банка из-под растворимого кофе, превращенная в пепельницу; стакан в подстаканнике с гербом СССР; пара наручников-браслетов.
На стенах висели многочисленные приказы, инструкции, ориентировки, образцы заявлений и объяснительных. С потолка свисал круглый, когда-то белый, а теперь пожелтевший плафон, заботливо накрытый на время ремонта и забытой навсегда газетой. Завершали картину два чахлых цветка в глиняных горшках - по одному на каждом подоконнике, и портрет Горбачева в узком простенке между окон.

          Запах масляной краски  еще не выветрился и особенно резко ощущался при входе в отделение. Потом он растворялся, уступая место застарелым ароматам казенного помещения. Пахло мокрым шинельным сукном, старым ржавым железом, вчерашними кислыми щами,  и еще, почему-то, псиной. Сколько ремонтов не делай, здесь всегда будет так пахнуть. Эти запахи - такие же обязательные атрибуты пикета, как наручники на столе, как тесный "обезьянник", как портреты разыскиваемых на стенде.

          Тонкой ноткой в этом грубом коктейле потерялся нежный флер модного мужского одеколона. Ну и конечно, пахло табаком, потому что на низком подоконнике сидел и курил в приоткрытую форточку еще один милиционер званием постарше, по-хозяйски игнорируя табличку "Не курить!", висевшую прямо под портретом Михаила Сергеевича. Создавалось впечатление, что генсек, помимо борьбы с пьянством, проводит еще и кампанию по борьбе с курением. Как минимум, в отдельно взятом милицейском отделении.

          Скамью слева от входа занимала уборщица аэровокзала в синей рабочей куртке, надетой поверх пальто, из-за чего ее и так не худенькая фигура казалась еще больше. Справа от двери за решеткой маялись двое. Первый - крупный породистый мужчина лет сорока в енотовой шапке впечатляющих размеров, в дорогой дубленке нараспашку, под которой в расстегнутом вороте синей атласной рубахи на волосатой груди рыжела массивная золотая цепь. Он был в стельку пьян. На месте ему не сиделось, он то вскакивал, то садился, ронял на пол шапку, поднимал и надевал ее обратно на кудрявую шевелюру, не выпуская при этом из рук пухлого кожаного портфеля. Он то бормотал что-то нечленораздельное, то смеялся непонятно чему, то вдруг громко начинал петь, на удивление красивым, густым баритоном.

          Весь расхристанный, потный, с прилипшими ко лбу завитками, с раскрасневшимся лицом и бегающим взглядом, он находился в той стадии опьянения, когда мозг почти не работает, язык заплетается, руки-ноги не слушаются, но весело безумно!  Всё вызывает радость и смех, хочется петь и танцевать, все вокруг друзья и товарищи! Следующей стадией обычно бывает либо поиск приключений, "подвиги" и агрессия, а потом сон и забытье, либо сразу сон.

          Другой арестант, похоже, достиг именно последней стадии. Уронив голову в лежащие на коленях руки он, казалось, спал, не обращая внимания на окружающих. Что-то тревожно-знакомое показалось мне в его щуплой фигуре, одетой во все серое и неприметное.

          - Ага, вот и второй понятой, - старшина затушил бычок прямо в цветочном горшке и сел за стол, достав из ящика чистый, незаполненный бланк. - Перевертайло, давай сюда этого Карузо, будем оформлять!

          И обращаясь к нам с уборщицей, добавил:

          - Граждане привели себя в состояние сильного алкогольного опьянения, нарушали общественный порядок, били посуду в ресторане, приставали к официанткам. Ваша задача, как понятых, подтвердить качество и количество изъятых у задержанных документов, личных вещей, денежных знаков и ценностей, чтобы впоследствии ни у кого не было претензий. Ясно?

          И снова сержанту:

          - Перевертайло! Ну что ты там копаешься?

          Мильтон с забавной фамилией безуспешно пытался вытащить из обезьянника вцепившегося в прутья решетки певца. Чем сильнее тянул милиционер, тем громче пел задержанный:

          - Яблоки на снегу, яблоки на снегу... Ты их согрей слезами, я уже не могу!

          - Не могу я его оторвать, заразу! - сержант еле сдерживался, чтобы не двинуть упрямцу как следует.

          - Ладно, оставь его... Давай, тащи второго, - скомандовал старшина, чьей фамилии я не знал, но которого в унисон сержанту, мысленно обозвал Перебейнос.

          Старшина Перебейнос и сержант Перевертайло - отличное сочетание, тем более что у первого, на самом деле, был замечательный, боксерский, свернутый на бок нос, под которым висели пышные казацкие усы.

          Сержант потянул за плечо второго арестанта. Тот послушно поднялся и молча пошел к столу с опущенной головой и безвольно повисшими руками, ступая медленно и нетвердо, как лунатик.

          Меня словно током ударило - Лунатик! Это был он - хозяин таинственного свертка, который сейчас лежал у меня за пазухой! На мгновение мне даже показалось, что вся эта сцена подстроена специально, чтобы уличить меня в воровстве, но излишняя сложность комбинации опровергала эту мысль и удержала меня от внезапного желания бежать.

          А Лунатик тем временем оказался не намного трезвее своего собутыльника, но все-таки смог рассказать, что он помощник капитана рыболовецкого сейнера, что всей командой они летят в отпуск, что он и Петрович ждали остальных в аэропорту, да перебрали в ресторане, что он меру знает и пить умеет, а вот Петровича развезло, и это не удивительно, потому как, если кэпа понесло, то уже не остановить, что, вообще-то, Петрович пьет редко, но если начинает, то отрывается по полной...

          Он продолжал говорить, но его уже никто не слушал, потому что все уставились на внушительную кучу денег, которую сержант выудил у него из карманов вслед за мелочью, сигаретами, зажигалкой, записной книжкой, документами и мятым носовым платком. Помимо вороха мелких и крупных купюр, смятых вместе с платком в кармане брюк, из внутренних карманов куртки появилась пачка сотенных купюр в разорванной банковской упаковке и несколько книжек с бонами - чеками Внешпосылторга.

          - Батюшки, деньжищ то сколько, - ахнула уборщица, аж привстав со скамьи.

          - Так это отпускные, премия за путину и долг по зарплате за полгода вернули, - объяснил Лунатик, - это еще что, у кэпа в портфеле зарплата всего экипажа... Я чего в ресторане бузить начал - хотел Петровича с деньгами увести от греха, а то уже двое подозрительных в углу стали на нас коситься... А он ни в какую... "Всех куплю!" - орет, фужеры бьет, официанток лапает... Хорошо, родная милиция подоспела...

          - Тэ-э-экс... - протянул Перебейнос, глядя многозначительно на сержанта и накрывая деньги газетой, - вы это... того... Никитишна и вы, гражданин, выйдите-ка за дверь! Тут дело серьезное, нам с сержантом посоветоваться нужно.

          - А деньги считать, когда бу... - начала было уборщица, но осеклась, наткнувшись на ледяной взгляд старшего мента.

          - Никитишна! - зашипел Перебейнос.

          - Поняла я, поняла, - женщина стала подталкивать меня к двери, - пойдем, милок, начальство без нас разберется.

          Чего уж тут было не понять... Свидетели только мешали. Даже пьяный Лунатик и тот понял, что и он, и Петрович, и вся команда сейчас могут лишиться значительной части заработанного. Доказывай потом, что не верблюд. Что не прокутил, не прогулял, не профукал экипажные деньги. Его же с кэпом для того и отрядили, чтобы касса была в сохранности, а он... Понятые сейчас уйдут, и он останется один с этими перевертайлами. Петрович не в счет - промурлыкав пару раз "бессаме мучо...", капитан опустился прямо на пол обезьянника и, поджав ноги и обняв драгоценный портфель, захрапел, как ни в чем не бывало. Одна надежда - этот небритый молодой человек, который пока не двигается с места...

          - Товарищ, - еле слышно, одними губами обратился ко мне Лунатик, - прошу вас, помогите... Пожалуйста...

          Если бы он закричал, то добился бы меньшего эффекта. Внутри меня уже шла борьба добра со злом, милосердия с равнодушием, справедливости с эгоизмом - борьба с самим собой. И эта мольба, это хватание за соломинку перевесило чашу весов в нужную сторону.

          - Никитишна, сидеть! - громко скомандовал я уборщице.

          Та от удивления и неожиданности плюхнулась обратно на скамейку, а я уверенно продолжил, обращаясь, главным образом, к ментам:

          - Всем оставаться на своих местах! Перевертайло, вы видели мои документы! Я, как старший по званию, ввиду чрезвычайности ситуации, принимаю командование на себя! Никто не выйдет из этого помещения, пока не будут переписаны все деньги и ценности, как этого требует закон! Всем ясно?! Старшина, приступайте!

          Громкий уверенный тон, интонация, не допускающая возражений, театральная подача с четко расставленными акцентами, повышенный голос в нужных местах - несомненно, я поймал кураж!

          Никитична с открытым от изумления ртом переводила испуганный взгляд с меня на старшину и обратно. Перевертайло весь как-то сжался и опустил голову, уставившись на носки своих сапог.

          Лунатик смотрел на меня, как на чудо, унылая гримаса трансформировалась в подобие робкой улыбки.

          - Кто... Кто ты такой? - Перебейнос ошарашенно выкатил на меня глаза. Рыжие усы ощетинились, на висках заблестели капельки пота. Добыча пыталась сорваться с крючка!

          - Перевертайло! - заорал он и звонко хлопнул ладонью по столу, пытаясь вывести сержанта из оцепенения. - Кто это такой, я спрашиваю! Кого ты привел?!

          - Так это... Как его... Лейтенант с Рыбачьего... Подводник, кажись...

          - Да, лейтенант! Да, из Рыбачьего! - я решил идти ва-банк. - Оперуполномоченный особого отдела в/ч 62695! Властью, данной мне КГБ СССР, приказываю подчиняться!

          - Мне кажется, он брешет, - сержант начал приходить в себя. - Я его утром из ресторанного гардероба турнул, он там на стульях дрых... Жену, говорил, встречает...

          - Ты тут комитетом не козыряй! Если есть документ - показывай! - Перебейнос заговорил уверенней и, видя, что я не тороплюсь доставать корочки, уже с насмешкой добавил: - Посмотрим, какой ты "упал намоченный". А выяснится, что врешь - пеняй на себя!

          Я понимал, что мой обман не пройдет, но ничего лучшего придумать не мог. Все присутствующие ждали моего хода, а я тянул время, надеясь сам не зная на что.

          Тем временем, Перебейнос окончательно пришел в себя.

          - Значит так, лейтенант! Никакой ты не особист, как я погляжу... Я бы мог привлечь тебя за проникновение в служебное помещение аэропорта, и неважно, что это был гардероб ресторана, или за противодействие работе правоохранительных органов... Но вижу, что человек ты хороший и честный, просто молодой еще и неопытный. Зачем тебе жизнь ломать? Давай, так договоримся - ты закрываешь дверь с обратной стороны и забываешь все, что тут видел, а мы с сержантом, в свою очередь, забываем про твои фокусы. Согласен?

          То ли от голода, то ли от приторно-вежливой интонации старшины у меня внутри образовалась противная, тянущая пустота. Почему-то заложило уши, и словно сквозь вату я услышал свой ответ, произнесенный моими губами, но чужим, незнакомым голосом:

          - Считайте деньги, старшина. Я никуда не уйду!

          - Ну, что же, не хочешь по-хорошему, придется по-плохому! - Перебейнос грузно поднялся из-за стола, расстегивая потертую кобуру. - Сержант! Арестовать преступника!

          - Батюшки! - запричитала Никитична, всплеснув руками. - Не доводи до греха, сынок, отступись!

          Перевертайло двинулся в мою сторону. Я машинально отступил и первым услышал за дверью шаги и несколько взволнованных голосов.

          После короткого стука в приоткрывшуюся дверь заглянул рябой вихрастый парень в "аляске" и водолазном свитере "чш" с растянутым  и надорванным воротом. Оглядев помещение, он увидел сидящего у стола Лунатика и, радостно кинув за спину: "Здесь!", распахнул дверь до конца. За ним толпилось человек десять разного возраста, веса и роста мужчин, одетых тоже по-разному, но в тоже время похожих друг на друга. Множество деталей не оставляло сомнений, что это подчиненные Петровича - команда рыболовецкого сейнера. Обветренные загорелые лица, сильные грубые руки, пара шкиперских бородок, пара треугольничков тельняшек, выглядывающих из-под рубашек. И у всех что-то такое во взгляде - прямом и уверенном, привыкшем спокойно смотреть в глаза опасности.

          - Братцы, как же вы вовремя! - воскликнул Лунатик, - Выручайте!

          И море хлынуло в милицейское отделение! Смело, напористо, с рокотом!

          - Проходите, проходите, - пропускал я каждую волну напутствием, - спасайте ваших товарищей и деньги...

          Когда все вошли внутрь, я  решил, что теперь они и без меня справятся, и плотно закрыл дверь с обратной стороны...


                Эпилог


          Две новые летние рубашки из тонкого коттона - вот, что лежало в свертке из коричневой бумаги. С короткими рукавами, с погончиками на пуговицах, с карманчиками на груди - одна светло-голубая, а вторая бледно-оранжевая. Мой размер... "Странно, подумал я, Лунатик совсем другой комплекции, да и ростом пониже. Может в подарок кому купил? А может это вовсе и не его сверток? Что-то он там, в дежурке про чемодан в камере хранения говорил... Почему тогда рубашки отдельно таскал?"

          На выяснение истины не хватало уже ни времени, ни желания. Чьи бы ни оказались эти рубашки, теперь они моя добыча, которую необходимо срочно продать. И никаких угрызений совести!

          Как нельзя вовремя подвернулись два разукрашенных, как новогодняя елка дембеля. После короткого торга они стали счастливыми обладателями новых рубашек, а я, наскоро проглотив несколько вокзальных пирожков, успел на вечерний автобус в Рыбачий.
Какое наслаждение - отмокнув в горячей ванне и напившись чаю с хлебом и с маслом, утонуть в настоящей постели, убаюканным бархатным прикосновением нежного белья к нагому телу.
А на следующий день свежим, отдохнувшим, выбритым, с цветами (вру, откуда зимой цветы?) встречать долгожданных жену и сына.

          Самолеты из Москвы начали прибывать ближе к вечеру. Вторым приземлился нужный мне борт. Пассажиры длинной вереницей шли от самолета к выходу с летного поля. Затаив дыхание я ждал, когда появятся родные лица. Но вот уже идут члены экипажа, а моих все еще нет.

          - Девушка, - обратился я к одной из стюардесс, - это все пассажиры? В самолете никого не осталось? Мои жена с сыном должны были с вами прилететь, но почему-то их нет.

          - Не волнуйтесь, - устало улыбнулась миловидная стюардесса, - следующим рейсом прилетят. В Домодедово такая чехарда была - сажали всех подряд, с разных рейсов, только чтобы быстрей отправить. Так что, ждите - обязательно прилетят.

          Авиалайнеры приземлялись каждые сорок минут. Но и на третьем самолете моих не оказалось. Четвертый рейс сел, когда уже совсем стемнело. Прошли все пассажиры, вот уже и пилоты появились. Да что же это такое?! Пятый рейс ждать, или, может быть шестой? Стоп, стоп, а кто это там позади экипажа в знакомом берете ведет за руку маленького медвежонка в желтой шубке? Никогда и никуда не торопящаяся, почти везде опаздывающая, всегда невозмутимая - моя любимая, ненаглядная, долгожданная жена! А с ней наш чудо-сынок - моя радость, моя гордость, моя любовь!

          Обнимаю и целую жену. Подхватываю на руки сына, а он смотрит на меня с опаской, выгибается, освобождаясь от объятий, и кривит личико, собираясь заплакать. Вот-те на - не узнал! Я расстроился и даже растерялся... Хотя немудрено, в его возрасте четыре месяца разлуки - большой срок. А если учесть, что пока я был в училище, сын рос в другом городе и считал, что папа - это фотография в серванте, то сейчас я для него - чужой человек.

          Домой мы добрались уже к ночи. Хорошо, что пустили дополнительные автобусы, а то пришлось бы ждать до утра. Всю дорогу сын ревниво косился в мою сторону, наотрез отказываясь сесть ко мне на колени. А так хотелось его потискать, понюхать теплую макушку, ощутить приятную тяжесть маленького тельца. Но, увы... Разумом я понимал, что нужно время и терпение, но в душе было немного обидно. А он даже говорить со мной не хотел и на вопросы не отвечал. Прятался все время за мамку.

          А дома ждали другие печали. В двери торчала повестка: “11 декабря в 09.00 прибыть в штаб в/ч 62695 к флагманскому штурману флотилии".

          Я помрачнел... От сослуживца, которого встретил вчера, я уже знал о неудавшейся рыбалке в Саранной, о громах и молниях, которые метал командующий по приходу в базу. Но меня, как будто, и не касалось... Другие проблемы волновали, да и Семеныч обещал прикрыть... Поэтому через товарища я лишь попросил продлить до понедельника краткосрочный отпуск  из-за задержки рейса. И вот - вызывают... На ковер... По головке явно не погладят...

          - Что-то случилось? - жена заметила перемену настроения.

          - Все нормально, - не стал расстраивать я, - на службу завтра вызывают...

          - Так ведь, завтра суббота, и ты говорил, что до понедельника в отпуске...

          - Говорил... Думал, два выходных вместе проведем, но вот... Не судьба.

          - А ты не ходи! Скажешь, что записку не получал.

          - Если не приду, оповестителя пришлют. Все равно придется идти, только хуже будет.

          - А если дверь не открывать? Он постучит-постучит, да и уйдет.

          - Слушай, ну что за детский сад?! Это же служба, а я о-ф-и-ц-е-р! Понимаешь?!

          - Ну не сердись, я все понимаю... Просто соскучилась... Хотелось побольше вместе побыть.

          Пока обустраивались, разбирали вещи, ужинали - наступила ночь глубокая. У меня уже скулы сводило от зевоты, а у моих европейцев сна ни в одном глазу. Конечно, девять часов разницы. Всей стране известно - когда в Москве пятнадцать часов, в Петропавловске-Камчатском полночь.

          Так и проболтали всю ночь. Не подавая вида, что внутри засела тревога, я радовался, шутил и смеялся. Особенно поднимало настроение то, что сын стал ко мне привыкать. Мы даже поиграли вместе его игрушками, хотя он делал вид, что меня не замечает, напрямую ко мне не обращался и в глаза не смотрел. Но я чувствовал, что мы становимся ближе. А когда утром, собираясь как на эшафот, я надел свою форму, он смотрел на меня уже совсем по-другому.

          А мне так не хотелось уходить! Поцеловав жену и потрепав по голове сына, я остановился на пороге, не решаясь покинуть этот маленький, уютный, семейный рай.  "Может, не надо?" - мелькнула в голове шальная мысль. "Надо, Федя, надо!" - ответил сам себе фразой из фильма, а вслух произнес:

          - Ладно... Я пошел...

          Сын, глядя мне прямо в глаза, ободряюще улыбнулся широкой, детской, искренней улыбкой и махнул рукой, словно благословляя:

          - Иди, моряк!

          Как может ребенок двух с половиной лет вложить столько смысла в два коротеньких слова?! Иди, моряк! Ничего не бойся! Выполняй свою моряцкую работу и возвращайся домой! Помни, мы в тебя верим, и что бы ни случилось, мы тебя ждем! Потому что мы тебя любим! Иди, моряк!


          Я шел навстречу неприятностям, а в душе у меня все пело. Теперь я не сомневался, теперь я точно знал -
ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!


                Калининград
                22 марта 2015 г.