It will not braek

«Я не сломаюсь» — а токсичная ложь вредна обожжённому сердцу.

У неё начинается свой апокалипсис. Здесь нет безумно горячего пламени, вздымающегося до небес кровавых, словно стараясь их коснуться и обжечь; здесь нет оглушительных отчаянных криков и глухих звуков ломающихся костей; здесь нельзя утонуть, захлебнуться в грязной мерзкой воде. У неё потому что свой личный апокалипсис, появившийся так же внезапно, как и большая комета на голубых небесах. Тут ужасно, просто ужасно холодно, губы синеют безмолвно, и пальцы дрожат; тут везде молчаливая горькая тишина, когда даже громкий резкий крик — не крик; тут можно потонуть лишь в своей ядовитой лжи, оправдываясь, тем самым впуская в измученные лёгкие её ещё больше.

«Я не сломаюсь» — и кому ты лжёшь? У тебя даже голос горько ломается, просто хруста, как у костей, не слышно.

«Я выдержу» — ты покрываешься секретными трещинами; к тебе пришёл личный апокалипсис, принимай посылку.

Она улыбается широко, а смеётся оглушительно-звонко, так даже колокол не глушит и не замирает гулом в ушах. У неё глаза голубые чисты, даже когда с губ слетает ложь-хлорка, въедающаяся постепенно в стенки её надломившегося сознания. Ей всегда говорят, что она храбрая, самоотверженная и честная; ей остаётся только не сердечно благодарить и отводить по-странному всё ещё чисто-голубой взгляд, который, кажется, не сломается и останется таким на века — глубоким и чистым, как озёра. Когда её нога перешагивает уверенно порог комнаты, когда рука, исчерченная болезненными ссадинами, закрывает тихо дверь, она касается лбом стены каменной и холодной и дышит глубоко, тяжёло, рвано ртом. Она хочет проснуться; и она этого сделать не может.

«Я сильная» — и почему-то по смуглой коже проходят незримые трещины.

«Я…» — договорить, увы, не можешь, потому что горло безумно саднит, сжимает горчащий ком, и глаза щиплет, наверное, из-за яркого солнца.

Она тонет в хаотичных безумных днях без отдыха и задыхается собственной ложью. И правду отчаянную говорить нельзя, противопоказано, грешно. На её усталых острых плечах лежит слишком много судеб, жизней, будущего, что ей нельзя даже закричать в холодный воздух, когда идёт проливной дождь, пробирающийся под тонкую кожу, которая лишь на взгляд толста. При победе очередной она улыбается, как и нужно, победно; на вопросы о своём счастливом благополучии и могуществе, как и нужно, отвечает спокойно и уверенно, ведь да, земной Бог должен быть сильным, так положено, слабые Боги умирают через неделю, ломаясь с треском, как тряпки. Ей дали главную судьбу Бога человеческого, настоящего и зримого. Вот только мраморная маска с каждым ударом хочет сломаться, а её приходиться зашивать словно простыми нитками из своей же кожи, которая хранит раны, превратившиеся в белесые шрамы — одежда прячет правду, становясь её второй маской.

«Я честна» — как переменчивый ветер.

«Я сильная и не сломаюсь» — ты не Феникс, из своего же пепла сожжённого не появишься.

«Я не боюсь» — охотник, пахнущий мерзко порохом, такое говорил дикому разъярённому волку, оставшемуся без семьи… угадай, кто не вернулся домой?

Подруга-судьба, которая вовсе и не подруга, решает собственноручно связать ей толстую тугую петлю и дать в руки дрожащие душистое мыло. Если она не поймёт таких чётких намёков, то её тогда против системы суицидно повесят, с наслаждением слушая слабые хрипы, которые будут вырываться жалобно из глотки. Она уже не жилец; она боец, дикая девчонка-ветер, надежда на светлое будущее, но не жилец — таково её предназначение, таков её нерушимый закон. Дорогие лекарства спасают лишь на пару часов, создавая иллюзии светлого тёплого покоя, её уже нельзя спасти из этого вечного ядовитого круговорота, затягивающего её всё дальше… вглубь, где используют жёстко, точно безличное оружие.

«Я не могу молчать» — рот зашей гнилыми нитками и свяжи губы в тугой узел; тебе говорить противопоказано докторами-законами.

«Я вижу каждого насквозь» — и небо чёрное как смоль.

«Мне хочется разреветься, понимаешь?» — храни копилки из слёз на сердце до сих пор горячем.

Она отчаянно и глухо молчит, кусает нервно губы, смотрит на далёкий горизонт, окрашивающийся медленно в красный, словно гранат. Ей снова пора идти в бой, сжав крепко кулаки, закрыв рот от громких болезненных криков; вокруг собирается глупая толпа, чтобы посмотреть на восхитительное зрелище. Вот только, увы, она не знает, кто для них кажется ущербнее: она сама или всё же враг? Зато она самой себе кажется грязной, уставшей, сломанной в нескольких местах, как какая-то безмолвная игрушка, и никто не придёт, и никто не спасёт от ночных кошмаров, въедающихся так подло в душу — там её взгляд всегда чистый разбивается вдребезги, становясь, как и все — безличной девчонкой, готовой идти на войну.

«Я не сломаюсь» — у нас тут война, девочка; твой личный апокалипсис.

«Я — Корра!» — девочка… ты имя скоро можешь забыть, понимаешь?..

«Я сильная» — как мелкая девчушка среди врагов.

Скоро будет твоя конечная, девочка-ветер, готовься к выходу; бери в ладони живые горячие чувства, выходи из громыхающего вагона. И с отрытым сердцем, сгоревшим, увы, дотла — пешком, по рельсам железным своей же жизни, расписанной по законам, правилам и рецептам докторов.

Девочка-море, слышишь, как в разбивается вдребезги что-то внутри, создавая словно химический ожог?

«Я не сломаюсь, потому что я Корра».

Ты не сломаешься, потому что сломанных уже не сломать…

«Я не сломана».

Будь твоя правда, девочка, не верующая больше в наивные сказки.

«Я ведь… не сломаюсь, да?».

Залижешь раны и вернёшься в привычный вагон... а затем по кругу.

«Такова моя судьба?».

Ты же знаешь ответ.