Байка о таксисте

Город тонул в алых густых сумерках, небо, вдали еще пресловуто-оранжевое, темнело тут, сверчки пели свою песнь, и если закрыть глаза можно было почувствовать себя в деревне, ибо весенний воздух был так же свеж и чист, и пьянил он, и нельзя было им надышаться. На город, вместе с тьмой, наплывало умиротворение, успокоение, и лишь на железнодорожном вокзале люди еще суетились, как суетятся муравьи с своем муравейнике. "Такси, нужно такси, тааакси, такси в любую точку города" - приставали всяких видов мужички в латаных перелатанных куртках, с болезненными, какими-то странными лицами, характерными лишь для таксистов-одиночек, в большинстве своем опущенные жизнью. В их движениях читалась какая-то кукольность, они словно были заводными игрушками, у которых заела пластинка, взгляды были заискивающими внешне, а внутри блестела надежда, глубоко обреченная, но пылавшая каким-то темным огнем, голоса были жеманные, тон то ли непреклонным, то ли просящим, но и с требовательными нотками одновременно, они вставали, совсем низенькие и хилые неприступными скалами перед пребывающими вставали они, и были они жалки, и сердце желало сжалиться над ними, и горело отвращением, неприязнью, и хотелось дать положительный ответ на их застывший на губах немой вопрос, но и разума хватало на то, чтобы твердо сказать: "Нет".
Среди них был один неприметный, но в чем-то другой. В волосах пробила седина, в глазах забилась еще совсем детская добринка. Среднего роста, среднего телосложения, военная выправка, сильные когда-то руки, с возрастом деревенеющие, горбатый нос, чуть кривой, после давешнего перелома. Стоит в стороне от всех, с легким стыдом поглядывает на проходящих, молча держит табличку в руках на которой от руки большим буквами написано: "Такси. Недорого." И шастали люди мимо него, кряхтя, таща за собой свои тяжелые сумки, бодро семенили старики с тюками и баулами, вприпрыжку, вслед за родителями бежали дети и никто из них не обращал на таксиста внимания, собственно как и на других.
Стоял на вокзале он лишь по четным дням, по одним лишь ему известным причинам. И каждый четный день он почти ни с чем ездил домой на своей старенькой "шестерке", привычно ютясь на добром кожаном кресле, включал городское радио, музыка, лившаяся из магнитолы, бальзамом ложилась на сердце, залечивала раны, давала сил доехать до дома, пустой двушки, даже без домашнего животного, вечными постояльцами которой были лишь белые засаленные обои.