Не дают умереть по-геройски

rasskaz

Меня бесит то, что Эльтадж так и не смог выйти из детства. То есть, в моих глазах он навечно остался ребенком. Хоть, правду говоря, он возмужал, догнал меня в росте, а усы и вправду делали его похожим на мужчину. Но внутри всей этой мужской наружности таился ребенок, который робко выглядывал в мир. Как будто подростка одели в отцовскую одежду, вот он и теребит длинные рукава и подол отцовского пиджака. А лицо Эльтаджа охватили паника, страх, так что мне было невмоготу на него смотреть. Видеть бы вам как он умолял меня перед смертью.
«Дядя, ведь кажется я умираю. А, дядя? Почему молчишь? Горло все больше пересыхает. Слова выпадают изо рта, как алмаз… Что за черт? Они язык мне режут… Дядя, ты плачешь? Да, говорю ведь, наверно я умру. Эмидосту , ради всего святого, не давай дяде плакать…»
Я был изумлен одной вещи. Как этот ребенок, о котором без устали талдычат все в районе, во время того самого события не растерялся посреди бойни. Как ему удалось под градом пуль протащить на себе пять километров человека в несколько раз превосходящего его по весу?
Да, я вот еще что рассказать хочу, извините, если отнимаю время, да что поделать, ей-богу, на душе накипело, излиться хочу. Однажды летом я взял отпуск и отправился в нашу деревню. Хотелось немного отдохнуть от шумихи и суеты большого города, и к тому же напиться вдоволь речной, родниковой водой нашей деревни. Я оставался в доме своего отца (теперь здесь живет моя мать и брат со своей семьей), утешался голосом матери, по которому соскучился, ее добротой, заботой и словно возвращался в детские годы… Её вкусная стряпня омолаживала меня, тело наполнялось странной силой. Через неделю настал черед моего брата выпасти скот. Брат был на работе, поэтому пасти скот отправился я с Эльтаджем. На всякий случай я повесил на плечо ружье.
Я поглядывал на скотину, рассыпавшуюся по склону долины, и не заметил как меня сморил сон. Я внезапно проснулся на мычание коров. И что же я увидел? Два волка напали на стадо и повалили телку, а Эльтадж с дубинкой в руке громко кричит и бьет волка по морде, пытается отбить телку. Четырех-пятилетние коровы, не переставая мычать, тоже пытаются отпугнуть волков. Я схватил ружье и помчался туда, но Эльтаджу удалось прогнать волков до моего прибытия. Пес моего брата Агбилек прибежал на шумиху, стал лаять вослед волкам и помог Эльтаджу. Я обнял и поцеловал своего смуглого, долговязого племянника, которому в то время было всего двенадцать.
Он после всегда шутил – «Дядя направил на волков не ствол винтовки, а приклад» – и мы хохотали вместе.
«Дядя, говорят ведь нынче медицина сильно двинулась вперед? Лечат всё, кроме спида и рака. И? Почему бы им меня не излечить? Я смерти не боюсь. Ой… что за черт, рот исполосован! Язык режет мне рот, как серп с хрустом косит траву. Ребенком я проглотил абрикосовую косточку, бабушка говорила, что в животе у меня вырастет абрикосовое дерево, будь бабушка здесь, я бы спросил у нее: может это оно выросло у меня в животе. Разве может такое случиться, столько времени ведь прошло? Ну да, наверно, это его ветки  да сучки колют мне язык и рот. Ей-богу, рот мой пахнет абрикосом, как-будто я только что съел абрикосы… Дядя, абрикосы растут в этот сезон?.. Ээээ, хватит плакать…»
Как же мне не плакать? Племянник мой, герой, на глазах пожелтел, как абрикос, собирается отдать Богу душу! Почему этот абрикос так и вертится на языке? Мартовская стужа режет, как алмаз, какие тут еще абрикосы? Алмаз… резать… косить… все эти слова я подхватил от Эльтаджа…
«Доктор, милый, дорогой, как нам быть, ведь от речей нашего мальчика нам невмоготу… Неужели нет никакого исцеления? Может, продать всё, что у нас есть и отвезти его заграницу, если там смогут его вылечить?»
Врач человек хороший. Смотрит прямо мне в глаза. Говорит безвольно: «Почему же? Я ведь уже вам сказал. Ему нужно пересадить почку, обе вышли из строя одновременно. Сначала нужно найти донора, а потом вам придется заплатить за почку. За всё про всё выйдет около 60 тысяч».
«Но ведь кто-то из нас тоже может дать свою почку, взять хоть меня самого», – это говорю я.
«Это можно, но почка должна быть подходящей, совпадать, нужно проверить», – а это говорит доктор перед уходом.
О Боже, о Боже! Если мы продадим нашу деревню, весь скот, коров, овец, всех кур да цыплят, всё равно не сможем собрать эту сумму. Вся надежда остается на государство. Вот в нефтяном фонде столько миллионов крутится. Я пойду просить, даже не просить, а требовать выделить деньги, чтобы отвезти ребенка в Израиль или же в Турцию…
…Сказано – сделано, я взял с собой и мать, недавно приехавшую из района. Приняли не меня, а мою мать. Дверь была приоткрыта, так что я слышал ее слова. «Сынок, да буду я твоей жертвой, умереть бы мне под твоими ногами, мы нежданно-негаданно попали в беду, у сына моего сына, геройски сражавшегося с армянами, отказали почки, сейчас он при смерти, пусть засох бы у меня язык при этих словах. Сынок, о храбрости этого мальчика в нашем районе знает и говорит каждый. Когда его отец, собравший батальон добровольцев, сражался с врагом в Эйригая, этот мальчуган относил отцу и его батальону воду, хлеб. Ровно два года мой сын сражался с врагом в Эйригая. Наконец, враг пересилил, направил на батальон моего сына русских танкистов. Сын сражался с врагом в одиночку, отправил своих людей спасти из пекла женщин и детей деревни. Вот этот ребенок, у которого отказали почки, проявил тогда героизм..!

…Кольцо окружения понемногу сужалось. Мехи открывал огонь то из гранатомета, то «Града», хотел показать врагу, что он бьется не в одиночку. Медленно темнело, сгущались сумерки. Командир увидел как внизу отошли на безопасное расстояние деревеньские жители вместе со своим скарбом и облегченно вздохнул. Закрыл глаза двум боевым товарищам, павшим на поле боя. Забил в магазин автомата последние пули, проверил снаряды «Града», заново забинтовал ноющие раны. Почувствовал, как медленно покидают его силы. Наверно, от обильной потери крови. Думая обо всем этом нагнулся посмотреть в посуду с водой – на дне оставалась вода лишь на один глоток. Залпом опрокинув в себя эту воду, он распластался на траве и потерял сознание… (От высоты, которую занимал Мехи, до родника в глубине ущелья было всего пятьсот метров. Но спуститься туда за водой было равнозначно уступке этой высоты армянам даром. Вдобавок, армяне, заняв эту высоту, могли бы уничтожить с помощью наших же «Градов» и пушек отступающих солдат и жителей села. Мехи готов был умереть от жажды, но не допустить подобного. По сути, он остался здесь сражаться в одиночку до последнего и умереть как мужчина.)      
…Как только сгустились сумерки мальчик ползком пробрался в окоп к своему отцу.
В темноте он наткнулся на какие-то предметы, ступня задела чьи-то тела, переборов страх он перепрыгнул через них, в надежде найти отца согнулся в три погибели и стал шарить руками. Вдруг руки его наткнулись на что-то горячее, горячее, как головешка. Руку обожгло, но он ее не убрал. Это был автомат отца, раскаленный от стрельбы. В воздухе еще витала дневная жара, поэтому ствол еше не остыл. А чуть поодаль лежал потерявший сознание отец…
…Хотя отец был не крупным, отчего-то оказался чересчур тяжелым. Поэтому приходилось делать передышки. Порой он приходил в сознание и вытянув руки пытался сам ползать, но немного спустя вновь терял сознание. Мальчик догадывался, что они уже миновали полпути. Но ему ужасно хотелось пить, наверно, отцу тоже. Вдруг ему послышался шелест воды. Он напряженно вслушался и понял: где-то поблизости есть родник. И вспомнил, что они они дошли до местечка, который называли Гарасу. Он был спокоен, так как отцовский автомат был рядом. Встреть он врага, мог уложить бы парочку, отплатить кровью за кровь. Говорят, так легче встретить смерть.
Он прихватил автомат и спустился к Гарасу. Эта вода считалась нехорошей, нечистой. Но теперь ему и отцу выбирать не приходилось. Им нужна вода – хотя бы промочить горло!
Во рту пересохло, но пить первым он не стал, наполнил сапоги и помчался к отцу. Поднес сапог ко рту отца. Отец сделал глоток и замер. Еле-еле поднял руку, провел ладонью по лицу сына и пробормотал еле слышным голосом:
- Ты уходи… Быстро уходи…
Мальчик выпил залпом воду из другого сапога и немного освежился. Его воодушевило то, что отец, наконец-то, вымолвил пару слов. Он снова перекинул тяжелую отцовскую руку через плечо и принялся ползти…
В другое время, при иных обстоятельствах он, наверное, не смог бы нести этого отяжелевшего человека. К тому же, если бы этот человек был другим, чужим. Мужская рука на его плече словно меняла их местами. Шестнадцатилетний подросток становился отцом, а тот, кого он волочил – его сыном…
…К рассвету они добрались до железнодорожной станции, расположенной внизу их деревни. Мальчик прикинул, что люди еще должны находиться на этой станции. Да и не будь их там, он что-нибудь придумал бы. Пусть, главное, очнется отец, укажет ему путь, или просто по-прежнему проведет ладонью по его лицу. Эльтадж готов был без устали нести отца хоть целую вечность. Пусть только отец останется в живых. Пусть только…
Первое, что он увидел – будка железнодорожника. Пригнулся и побежал туда. Будка, никогда не остававшаяся без хозяина, теперь была пуста. Значит, враг захватил и эти края. В будке он нашел термос, пачку сахара, и целую гору крошек от черствого лаваша. Термос был наполнен горячим чаем. Значит, ушли недавно. Если надбавить ходу, удастся дойти до людей.
Он размешал в сахарнице полусладкий чай и дал отцу выпить. Не приходя в сознание тот отпил чаю. Затем Эльтадж накрошил лаваша в чай, приготовил что-то вроде кашицы и влил в рот отцу. Но раненный не смог это проглотить, жидкость стекла изо рта на подбородок. Эльтадж потерял надежду, накрошил еще лаваша и отправил себе в рот, запил сладким чаем и снова принялся за свой мучительный труд. Они ползли около часа, вдруг отец открыл глаза. Снова провел рукой по лицу сына и с огромным трудом пошевелил посиневшими губами:
- Дай оружие…
Эльтадж так этому обрадовался, что принялся целовать отяжелевшие отцовские руки, снял автомат с шеи и протянул отцу. Как только раненый боец увидел свое оружие  - немного оживился, прижал автомат к бедру, затем направил ствол на сына и сказал голосом, которого Эльтадж никогда еще от него не слышал:
- Сейчас же уходи отсюда! Я приказываю тебе, как командир! Оставь меня, уходи!
Мальчик сначала испугался направленного на него дула. Но, воодушевившись тем, что автомат находится в руках отца, переборол страх и зарыдал.
- Отец, я тащу тебя уже целые сутки, не могу же теперь вот так оставить и уйти. Прости, я не могу подчиниться твоему приказу, даже если ты готов в меня выстрелить.
У мужчины задрожали кисти, автомат выпал из рук. Он в последний раз простонал и закрыл глаза. Мальчик поначалу ничего не понял. Ему захотелось приподнять отца, что-то ему сказать. Затем он налил немного чаю в сахарницу и поднес к губам отца – никакой реакции, так до Эльтаджа дошло, что тот отдал Богу душу. Поначалу он слегка перепугался. Но чуть спустя понял: перед ним лежит не кто-нибудь чужой, а собственный отец. И поняв это, воодушевился. Вспомнил, что когда умирает человек, ему закрывают глаза. Задыхаясь от рыданий, он закрыл ладонью карие отцовские глаза. Понял: если не выплачется, идти дальше не сможет. Обняв тело родного человека, он горестно заплакал. После принялся тащить отяжелевший труп…

…Разошлась весть, что сын Мехи принес с собой еще и труп. Он так долго волочил тело, что кому оно принадлежит было не узнать. А сам молчал. Как бы ни пытались к нему подступиться, он неподвижно стоял возле трупа. На крик прибежала бабушка, а потом и я – его дядя, черт бы меня побрал. Увидев меня, он тотчас зарыдал. А потом задрожал, затрясся и грохнулся наземь.
Мы похоронили брата, деревеньские жители сорок дней держали траур по своему храброму командиру. А Эльтадж всё еще не приходил в себя. Он не мог нормально помочиться, а при ходьбе сгибался в три погибели. Врачи сказали, что повреждены почки, примет курс лечения – поправится. Да, он поправился, но спустя ровно десять лет почки опять отказали…
… - Сынок, да буду я жертвой твоих детей, не дай моему внуку умереть, помоги прооперироваться заграницей…
Начальник с плоским затылком наклонил голову к справке, которую мать положила на стол, повернулся задом к матери, обратился лицом к окну (всё это потом рассказала мне мать) и сказал:      
- Вот так… у нас, женщина, нет денег для добровольцев и их детей. Представь, если у всех семи миллионов откажут почки, тогда что, все они должны получить лечение заграницей? Разве у страны хватит на это денег? Нет, не хватит!
- Не видать бы тебе в жизни покоя! – сказала мать от злости, выходя из дверей. – Мерзавец, объявил семь миллионов людей негодными!

Уже долгое время его почки были подключены к аппарату. Не помогал уже и прибор, который называют диализом. Почки полностью отказали. Эльтаджу не удавалось свободно говорить, он бредил. Теперь целыми днями он разговаривал в воображении с отцом, говорил о его последнем сражении, ранении. К тому же говорил так, будто видел его воочию.
«Отец ведь мой… Сосчитал – убил ровно сорок армян. Под конец приказал мне вернуться… Но я и не собирался… Отец ведь мой, не дал бы ему там остаться… Отец говорит, я посадил абрикос, он уже зацвел, хочешь  - попробуй плодов… Дядя, а доктор не пришел?»

Эти строки я нашел в его блокноте, может, он написал их сам. Напишите это на надгробье:
«Когда я умру не плачьте, отец может услышать, вздрогнет, закровоточат раны его в могиле».

Он попрощался с мастерами, изготавливающими надгробья, и ушел. Молодой подмастерье поднялся с места и ударил кулаком о черный неотесанный кусок мрамора перед собой. И простонал – то ли от того, что поранил руку, то ли от услышанной горестной истории:
- Не дают умереть по-геройски!   


4 октября – 2010