Рассказ моей прабабушки про любовь

Прабабушка всегда была скупа на эмоции, когда рассказывала о своей жизни.

Я замирала от страха или подпрыгивала от возмущения, слушая ее истории, а она только грустно усмехалась.

- Ну, сиротой в одиннадцать лет осталась... ну, отчим нас с братом из родного дома выгнал...  подумаешь, делов-то, зато жизнь понюхала, - ее руки ловко мастерили кругленькие одинаковые пирожки и укладывали их ровными рядами на противень.

Наверное, с годами у прабабушки все перегорело. А может она просто умела прощать.

Про любовь она вообще никогда ничего не говорила. Но однажды, когда я, будучи пятнадцатилетней девчонкой, уж очень пристала к ней, восьмидесятитрехлетней, с расспросами, она вот что рассказала.

– Я полюбила твоего прадеда, как только увидела его в лазарете, больного и худого. И я каждой клеточкой своего тела ощутила, что он тоже влюбился в меня. Это не передать никакими словами, такое можно только почувствовать. Это было после революции в восемнадцатом году. Нищета, голод, разруха. Мне тогда было всего семнадцать, а Шуре двадцать два. Он ждал еще полгода до моего восемнадцатилетия, чтобы сделать мне предложение. И ни разу не предпринял попытки, чтобы воспользоваться мной. Мы с братом, бездомные и никому не нужные, жили на квартире у хозяйки – старенькой бабушки. Мой брат, твой двоюродный прадед Иван Иваныч, ему тогда четырнадцать было, учился в ремесленном училище и полученную там пайку, маленькую черствую краюшку хлеба, делил со мной.

Бабушка промокнула глаза платком.

– Все тогда голодали, всем было не до любви, а я вдруг учуяла своего мужчину и влюбилась. Я жить без твоего прадеда не могла, секунды не проходило, чтобы я о нем не подумала. Я у брата Вани куска хлеба не взяла, потому что своею любовью сыта была. Восемнадцать мне исполнилось в январе, а Шуре двадцать три в феврале, в тот день он мне предложение и сделал, хозяйка моя нас благословила, и мы поженились. Первое время мы жили у нее, а потом Шуре дали распределение, и мы уехали, брата Ваньку забрали с собой, воспитали, образование дали, в люди выпустили. Он потом женился и своих детей завел. Да, ты все это знаешь. И у нас детишки были, только вот выжили не все. Четверых я родила, а выжили только последние двое, Коля да Нина, потом еще мальчика нам подбросили. Мы его Ванькой назвали, в честь моего папы и брата. А потом началась война, и двух моих мальчишек на нее забрали…

Бабушка заплакала, я слушала, не перебивая. Я знала все про бабушкину жизнь, но никогда еще та не рассказывала о себе так проникновенно.

– А потом на Ваню похоронка пришла, на приемыша моего, да, господи, какой он приемыш?… Он же сынок мой родной!… Я же нашла его, двухмесячного, у крыльца, завернутого в тряпки!… мы с Шурой его выкормили, выходили… а потом… раз…  и война… и его на фронт забрали, по возрасту подходил…

Бабушкины губы дрожали.

– Я до сих пор себя виню, что не так молила, что не так просила, как за родного… Коля, мой сыночек, тоже на войну пошел. Только Коля вернулся, а Ванечка нет, ой-ой!

Она плакала.

– А твой прадед не достался войне потому, что всю войну я верила и знала, что он живой, что ничего с ним не может случиться, пока любовь моя его хранит. И даже когда похоронка на него пришла, я не плакала, потому что чувствовала, что Шура жив. И он вернулся. Глаза мои его даже вначале не признали, а сердце уже ногам и рукам подсказало, что бежать и обнимать надо. Никто его не узнал, даже дочка. Он пришел после ранения больной, страшный, почерневший весь, а мне лучшего и не надо было, лишь бы он, лишь бы только он рядом...

Бабушка шептала, взмахивая руками, я сидела рядом и гладила ее по седой голове и плечам.

– Вот так и прожили жизнь, бывало, и ругались, и ссорились, а по ночам мирились. И когда он меня целовал, я знала, что никто меня так не поцелует и не обнимет, как он. У меня других мужиков и не было никогда, и сравнить мне не с кем было, а я все равно знала, что он самый лучший, потому что только для меня судьбою предназначен…

Бабушка вздохнула.

– Тогда, в феврале восемьдесят первого, когда Шура умер, нам еще не позвонили, а я уже почувствовала, что Шуры больше нет, и заплакала горько-горько, потому что разорвалась связывающая нас ниточка, и я поняла, что моего любимого, единственного родного человека больше нет рядом…

– Ба, а как же мы? – тихим шепотом потрясенно произнесла я, - мы же тоже твои любимые и родные.

– Детонька, запомни на всю жизнь. Муж или жена – это самое родное, что есть у человека. Родителей и детей не выбирают, какими они по жизни достались, с такими по жизни и живешь. Это хорошо, если повезло. Я за свою жизнь много чего насмотрелась, на моих глазах и те, и другие, друг друга предавали… А вот муж или жена – это святое, мужа или жену надо почуять, твое или не твое, мужа или жену надо выбрать, а выбирает за нас наше сердце, тут мы ничего сделать не можем. Вот так-то, кОша моя родная.