Кровинка

"Плачет сидит.
О красном платье.
О красном пятне...

Бегали эти ножки,
болела утроба.
И алела арбузная рана
в квадрате рам на стене".

Многое видели мои глаза. Глазки мои, с детства такие наблюдательные. Бывает подолгу наблюдал за кошкой, что охотилась на мышек да курочек. Охотилась ловко, проворно, осторожно ступая на мягких лапках по снегу. Иду за ней тихонечко; затаюсь, будто бы своим делом занят - в руках набираю снежные комья или в небо гляжу - а сам за ней следом. Подходит к сараю и ныряет всем своим хищным существом в тонкую щель в деревянной стене. В курятнике тепло, темно, по зиме и в самые морозы сидят наседки, трясутся друг к дружке; сонно петух глядит своим янтарным глазом за курочками. Я к окну. В мутноватой зелени видно как кошка скачет по деревянным насестам, старается, да так, что любой там тропический хищник позавидует ее охоте, и сам стоишь диву даешься. В хрустальных сосульках серебро ходит, часы наручные живут своей жизнью неторопливой - я дышать перестаю, сейчас самое интересное начнется. Вижу: пыль в луче света дернулась, вспорхнули наседки, проглядел сторож свою сторожку. На носочки приподнимаюсь, на дощатом полу, сеном покрытом, вцепилась воровка в самое горло курице; крепко держит, не отпускает. По курятнику перья и крылья, крики испуганные, на своем - на птичьем проклинают чертовку, а предпринять что-то боятся, пятно красное на белой грудке пугает, да и коготочки острые сверкают по злому. Петушок важно походит, походит, вскинет тяжелой шеей, поглядит сердито в сторону кошки, да успокоиться, в кучку соберет смелость и стоит напротив нее. Наседки еще сильнее причитать начнут; тут уж и собака выть начинает. Тогда кошка в ту же щель выскакивает, тут и ищи потом ее, убийцу.

А вечером дома все домашние сидят. По телевизору трещат программы, стиральная включаться; белье крутится на барабане. За столом тушеный кролик, приборы аккуратно расставлены, в рюмочках красное разлито. Я не голоден совсем. На кошку смотрю. На блюдечко с молоком. Снова на кошку. Спокойно спит себе, бог знает только, что сниться ей. Поближе подойти, да ухом к животу - слышно становиться в тишине как урчит она. Откуда урчанье это довольное берется только я знаю. Потому что глазки мои наблюдать любят. И вижу я то, что кошка днем делает. А сейчас лежит незабвенно, будто бы и не хищник совсем, а зверь простой. Домашний. Да только знаю я еще, что довольна она потому, что дело свое хорошо исполнила, сама себя хвалит, проснется бывает; растянется, выгнется в спинке и выпустит когти - сверкают те злобно, под верхушками кровинка застыла.

"Вот видишь гнездо?
Целься в него.
Там птицы живут и поют.
И я нарочно не попадал,
чтоб птицы взрослели".

Глазки мои наблюдать продолжают. Ночью через улицу пьянь песни поет. Открыто так, размашисто, по всей улице мат и похоть гуляет, в мое окно стучится. Я снова на носочки и к окну. Кто это там? Вглядываюсь, сквозь ночь и снег плохо получается, но глазки мои к ночи приспособлены, не сдаются без боя. Фонарь с редким огоньком на ветру качается, под светом его тень гуляет, в сугробах спотыкается, орет, в небо ручищами длинными тычет. Да небу только что? Оно пуще еще снегом посыпать начинает. Вижу - злиться тень начинает. Чувствую - гневается она. Под окном, близко совсем ко мне, еще две тени проскальзывают в шепотах и смехе все; одна шляпу снимает, козырек от снега мокрый весь, к другой поближе встает, смеется, нагло к губам тянется - целует. Не сопротивляется вторая, ближе все лезет, ночной тоске отдается и любви... Стало мне стыдно от того, я от окна подальше, в теплый угол постели зарылся, лежу в полудреме и в небылицу цветную попадаю. Тут разбираться, не разбираться - всякое в голову ночным часом взбредает. Уже заснул почти полностью, сон вплотную подходит; но слышу, пьяная тень кричит что-то, как безумный, по-волчьи невразумительное что-то, то ли ветер уносит, то ли стекло не подпускает ко мне. Я к окну тихонечко, чтоб не видно в луне было. Фонарь на ветру качается, тени все исчезли куда-то; одно неясное на снегу осталось. Напрягся весь, энергия ото лба в ресницы пульсирует - зрачки расширяет. Живи еще минут тридцать назад, это неясное губами к жаркому сердцу прильнуло; то ли от злости, аль от ревности, или от скуки человечией  произойти такое могло. Смеялась, танцевала она под окном моим, да кто-то ручищами сильными под фонарь самый утащил красавицу в красном платье - лежит в снегу, словно сугробом накрывшись, и крови не видном совсем, в платье запуталась, руки в стороны раскинула. Тут то и оно красное и хищное по улице прошло, размашисто и открыто; в ночи похоть сверкает, на стены ложиться. Довольна она, да потому, что дело свое хорошо исполнила, вытащит ножичек иной раз- сверкает лезвие, да на верхушке кровинка застыла.