ТВ - 1

Вы не знаете, как это страшно

Предисловие:
Это не рассказ. Это хроника событий тех лет, которые уже забылись. Я специально не правила текст, превращая его в художественное произведение, потому что текст превратился бы во что-то совсем другое. Рассказ о том же, это «Апельсины». 
А это – хроника, хотя имена изменены. Тогда просто было так…


Июль 95 Москва.
- Какой спецэффект? – видеоинженер держал пальцы на пульте, и на десятках мониторов проплывала зеленая волна, косо, по диагонали, то сужаясь, то расширяясь, и лицо Эллы Памфиловой дрожало и расплывалось, сменяясь камуфляжем веселеньких парней с автоматами, косившим в сторону от микрофона, на короткую машкину юбку, - Машка поймала их в любимом своем месте, у Курского вокзала, и теперь они рады были плести, что угодно, и именно то, что нужно Кириллу. Так уж он придумал вопросы, а машкино дело было – наловить их побольше.
- Вот эта, - Кирилл оторвал правую руку от виска и потянулся за сигаретой. Видеоинженер неодобрительно покосился, но промолчал. Глубокая ночь, и никого на этаже, и на ближних этажах тоже, только охрана во дворе, под рубиновыми кольцами телевышки.
- Алка, - открой окно, - сказал Кирилл, не оборачиваясь, - Пишем.
Памфилова снова заговорила, и Александра вспомнила, наконец, кого ей так мучительно напоминала депутат Государственной думы. Доронина же молодая! – Не выдержав, она хмыкнула, милейшая женщина, только государство-то тут причем?
- Давай наши заставки, - Кирилл по-прежнему не отрывался от мониторов, и Галка в углу нырнула в огромную сумку, с нее ростом, и, погремев там, застыла с кассетой у бетакамовской стойки.
- Быстрее, - нетерпеливо проговорил Кирилл и снова взялся за голову, - я увижу.
На мониторах осталось сплошное серое мерцание, и резкий визг заставил Александру поморщиться.
- Стоп. Вот это.
- Что дальше? – Галка заглядывала в сумку.
- Памфилова.
Александра подошла и встала за спиной Кирилла, лицо его стало желто-серым, и капли пота на висках, хотя ветерок из окна был холодным. Август, опять московский август.
- Потом, - Кирилл оттолкнулся от пульта, и кресло бесшумно откатилось.
- Кирилл, - пискнула Галка, - может, кофе?
- Потом, - нетерпеливо повторил он и толкнул соседнее кресло Александре, - садись, думай. Еще пять минут сделаем и прервемся.
Александра добросовестно слушала лирические воспоминания Памфиловой о жизни с мужем-офицером в деревне, и недоуменно крутилась в кресле.
- Что? – Кирилл не повернулся, уловив ее движение.
- По-моему, - нерешительно заговорила она, - потеря темпа. После клипа…
- Пусть поговорит. Там сейчас будет фраза…
Наезд, крупный план, доронинские, с придыханием интонации:
- Ребята, берегите себя! Я понимаю, трудно уберечься от ненависти, жажды мщения, но ребята, уберегите себя…

Январь 96 Северный Кавказ.
Подвал университетской аппаратной в сигаретном дыму, непривычно медленное мелькание мониторов, и Кольцов, звезда «Криминального канала», уже не косится недоуменно: чего ей тут надо?
- Я не могу остаться в Москве, - нахально пояснила Александра чуть ли не сразу после знакомства, - и я хочу с вами работать.
- Почему со мной? – удивился он тогда.
Она подумала и честно ответила:
 - А больше в городе никого нет.
- Мишенька, -  Кольцов не отрывался от монитора, - перекрывай, а потом делай  курсантика.
Он повернулся к Александре, нетерпеливо крутившейся на облезлом диванчике, хорошо здесь, конечно, но никто твоего мнения пока не спрашивает, а хочется сказать, когда клеится картинка, которую и она бы выбрала, и когда кажется, что лучше что-то другое. Но помолчим пока, все равно хорошо…

 Июль 95, Москва.
- Алка! - обрадовано крикнул Кирилл, - ты мне как раз нужна! На какой вокзал машину прислать?
И сразу все отошло, отъехало, за окном машины Москва, огни, впереди ночь, аппаратная, блаженство и покой. И сразу захотелось жить…

В аппаратной стоял хохот. Татьяна смущенно и подчеркнуто скромно вертела джойстик, в который раз прокручивая качавшегося Грачева. Голос ее на кассете был совершенно серьезным и почтительным.
- Павел Сергеевич, вы любите армию?
- Да вы что? – Грачев качнулся, - да я ее терпеть не могу, это родители в училище запихнули.
Последние слова снова потонули в хохоте.
- Паша тебя расстреляет, - утирая слезы, сказал Кирилл.
- Да ты что! – Татьяна невинно округлила глаза. – Он мне на банкете говорил, что нас любит, за то, что у нас он живой. 
- Если б только у нас, - пробормотал оператор, покосившись на экран. Изображение поехало, промелькнули какие-то столы, зеленое поле, и все исчезло.
- Это Ленка Агапова прилетела, - прояснила Татьяна, - начала на меня руками махать…
- Это что? – ошалело поинтересовалась Александра, - это так и пойдет?
- Да нет, конечно, - Кирилл включил перемотку, - там он о реформе говорит. А ты садись, пиши текст.
- О чем?
- О Родине. Ретро. В стиле замполитов.
- М-м, - Александра задумалась, - ну уже… как-то…
- Ничего. Вспомни детство.

Хихикнув, Александра прошла в соседнюю комнату и принялась отгонять Машку от компьютера.
- Подожди, доиграю. – Машка переключила скорость, и кубики посыпались быстрее, - видишь, я тут чемпионом буду!
- Да ну его, этот тетрис, - возмутилась Александра, - ерунда какая-то.
Обиженная Машка встала, и недовольно дернув плечом, пошла в аппаратную. Оттуда послышались крики.
- Ну нельзя, Кирилл, нельзя, - Татьяну было слышно, наверное, в другом конце коридора. – Мы опять подставляемся.
- Да мне плевать! – так же громко отвечал он, - это у тебя мозги сдвинулись. Они же все преступники.
- Ну закроют программу. Мы и так всё про Пашу сказали, он не хуже…
- Ты ездишь к преступникам! – Заорал Кирилл. Такого голоса Александра еще не слышала, и, навострив уши, быстро принялась печатать, стараясь побыстрее заполнить окно, - и ты берешь интервью у преступников, и все это сказывается на твоих мозгах!
- Кирилл!
- Тебе главкомы улыбнулись, и уже хорошие? Да их всех судить надо…
- Ну Кирилл!
- И меня тоже, - тише добавил он, - потому что я молчал…
Все сразу замолчали, и в тишине послышался капризный голосок Машки:
- Так что, я сегодня не монтирую?
- Все по домам! – снова рявкнул Кирилл, - остаются Алка и Светка.
Машка возмущенно пробежала по комнате, схватила сумку и исчезла. Татьяна, хлопнув дверью аппаратной, остановилась у стола и достала косметичку.
- Дурдом, - сообщила она вопросительно поглядывающей Александре, и принялась красить губы, - Кирилл шизует.
- Это всегда так?
- Конечно, всегда. Монтаж…

Январь 96. Северный Кавказ.
- Готово? – Кольцов повернулся к видеоинженеру.
- А что берем?  - Крупный план пьяного десантного капитана, качающийся на плече автомат, невнятные, замедленные слова
- Вот это, - Кольцов сам нажал на «стоп». – Отсюда.
- Некоторые стреляются, - капитан снова качнулся вместе с автоматом, - некоторые сходят с ума…
- Да ты успокойся, - голос Кольцова, его не видно, и снова пьяно растянутые слова:
- Я виноват, что остался жив…
Холодок узнавания, привычного попадания в цель. Да-да, - Александра не отрывалась уже от монитора, - да, все так, и все мы, наверное, сумасшедшие, иначе зачем делаем это? Почему нам хочется, чтобы это услышали?
- Саша, - Кольцов повернулся, пока отматывались, склеиваясь обе кассеты, - а зачем вам это? Я – понятно, у меня это не первая война, а вам зачем этот военный идиотизм?
Сейчас выгонит, - испуганно подумала она, и, хрипло кашлянув, деловито проговорила:
- У вас там два скачка заметных, перекрывать будете?
Кольцов помолчал несколько секунд, потом ответил, не поворачиваясь к мониторам:
- Я знаю. Пусть так будет.

Июль 95. Москва.
Часа в два ночи Кириллу понадобились синхроны. Он растолкал водителя и укатил на Тверскую.
_ Там сейчас одни проститутки, - скептически заметил оператор, складывая в сумку запасные аккумуляторы.
- Ничего, - Кирилл коротко рассмеялся. – Вот их и поспрашиваем.
- Побьют.
- Как-нибудь. А вообще-то… Скажи афганцам, пусть двоих дадут.

Поставив точку, Александра растянулась на ковре, подальше от соблазнительной кровати, которую Кирилл называл реквизитом, набрав в пустом окне большими буквами: приедешь, разбуди!
Я только зарядку сделаю, а вовсе не засну, - уговаривала она себя, глубоко вдыхая и таращась в потолок. Очень хотелось посмотреть кирилловы клипы, но лень было идти в аппаратную. На полу было жестко и холодно, и она воспользовалась компромиссным реквизитом, шинелью, с одним капитанским погоном. На вешалке висел еще полковничий китель, наверное, самого Кирилла, но его брать было нельзя из чувства субординации.
Сразу стало тепло, уютно, спокойно. И глаза сами закрылись, и не нужно было идти в аппаратную, доставать кассету, нажимать кнопки, отматывая на начало и регулируя звук…
Панель «Бетакама» засветилась, и кассета мягко нырнула в щель, и знакомые с детства слова стали заполнять черную ледяную пустоту, поселившуюся внутри с прошлого года, с того самого декабря 94, разделившего жизнь пополам, на «до» и «после». И дрожь от этого холода проходила, сменяясь тупым смирением: нам никуда не деться от нашего детства, наших игр в войну, наших генов, пропитанных страхом уцелевших в этой вечной войне, и нам неуютно в мире, потому что он - только пауза…
«Хотят ли русские войны…», - и на экране Прага 45 года, и цветы, летящие в наши танки, и счастливые танкисты на броне…
«Спросите вы у тишины…» - Прага шестьдесят восьмого, отчаяние на лицах, поднятые кулаки, и растерянные мальчишки шестидесятых, выглядывающие из люков…
«Спросите вы у тех солдат…» - а у них уже ничего не спросишь, потому что они остались в сгоревших танках в разрушенном городе. Боже мой, да с кого же спросить за все это?

Январь 96. Северный Кавказ.
На экране была братская могила, вернее, пока еще траншея, и трупы лежали вдоль ее края, и камера двигалась медленными рывками, и путь ее казался бесконечным. Изображение дрожало, и цвет плыл; десятая перезапись, и кто знает, какой ценой это досталось…
- Пиррова победа в Грозном, - медленно произнес Кольцов, и камера наехала на обрывки зеленого флага, а потом отодвинулась, и по экрану поплыли развалины города, ставшего братской могилой. Так бывает, когда сама планета вдруг проявляет свою ярость и стряхивает с себя каменные коробки, хороня под завалами их обитателей. А потом живые пытаются спасти хоть кого-нибудь, проклиная стихию.
В городе оставались живые, но они не могли никого спасать, потому что все они были в каменной ловушке чужой воли и своей ненависти. И они могли только убивать, не ощущая, что все они жертвы…
- Вы видите выход? – Спросила Александра, мельком удивившись своему нахальству, - ведь ненависть – не выход.
Он долго молчал, и она нерешительно добавила:
- Я не имею права судить, я не была, но… если опять ненависть, этому не будет конца…
- Этому не будет конца, - ответил он после долгой паузы, - хорошего выхода уже нет, но если бы я был президентом…

Июль 95. Москва
Кирилл выдвинул антенну запищавшего телефона и прижал его к уху. Он молча слушал, все больше мрачнея, и оттого, что машина стояла в пробке на раскаленном асфальте Тверской, напряжение внутри ощущалось физически.
- Пиши все программы, - сказал он, наконец, - если что изменится, звони.
- Алка, - он повернулся, - берите камеру и езжайте в Совет Федерации, там надо снять губернатора. Задашь два вопроса: о переговорах и о независимости Чечни.
Галка ахнула.
- Так ты все-таки будешь делать!
Машина тронулась, Кирилл не услышал, или сделал вид.
- Кирилл! – она повторила громче, - если ты это сделаешь, тебя съедят. Он же депутат, ему ничего, а тебя подставляют…
Кирилл достал сигарету и повернулся к водителю:
- Поставь Высоцкого. Поищем для клипа.
- Вот как, - Галка повернулась к Александре, - вчера с Татьяной весь вечер уговаривали. Он нас воспринимает, как информационный шум…

Январь 96. Северный Кавказ.
- …Граница, - четко произнес Кольцов, - визовый режим, эвакуация русских, им так не жить. И дальше, по пунктам…
- Но в фильме-то, - Александра нахально глянула на монитор, - там этого нет, и смысл другой.
- Так я же еще не закончил, - голос его стал мягким, почти вкрадчивым, - в конце и скажу словами…

Июль 95. Москва
- Кирилл, можно вопрос? – Александра нерешительно присела в кресло; Кирилл свалился на кровать-реквизит и рассеянно смотрел в потолок, не выпуская из пальцев сигарету.
- Десять минут все можно. Дай только еще таблетку, голова раскалывается.
На пороге появилась Светка, слегка покачиваясь.
- Кирилл…
- Знаю, третьи сутки. Иди, спи, сам домонтирую.
- Кассеты вроде все, если что… Мастер на мониторе.
- Ну разберусь, иди. Давай вопрос, - он повернулся к Александре.
- У тебя в программах совершенно нет агрессии. Как ты это делаешь, если все время о войне?
Кирилл засмеялся.
- Когда я учился в Академии, у нас преподавал профессор, - он назвал фамилию, - нас этому специально учили. Психология…
- Мало ли кого учили, - возразила Александра, - сейчас даже в мультиках уровень агрессии зашкаливает.
- А это моя позиция, - он опять почему-то засмеялся, - иначе нельзя.

… Две маленькие девочки замерли у гроба, разглядывая отца, наверное, но не с отчаянием, скорее с любопытством. Они были очень маленькие, а кругом было столько людей и море цветов, и когда четверо офицеров подхватили гроб, зарыдала только женщина в черном. На их личиках оставалось только любопытство и удивление.
… Молодой чеченец стоял лицом к стене, неуверенно поворачиваясь, когда его спрашивали, рядом стояли двое в камуфляже, и он все время косился в их сторону, невнятно произнося слова. А потом слов не стало вовсе, только сквозь его лицо проступило, растекаясь по монитору, алое пятно спецэффекта, и отрешенный голос Асмолова пропел за кадром: «и новое нелепое сраженье с самим собой, самим собой…».
- Мы – военная программа, - произнес Кирилл, и лицо его внезапно расслабилось при наезде камеры, - но я хочу говорить о любви. В этом – надежда…

Январь 96. Северный Кавказ.
На экране была все та же бесконечная череда трупов, и камера все чаще застывала, словно спотыкаясь, а может быть, спотыкаться стал невидимый оператор, и низкий голос Кольцова с идеально точными интонациями произнес:
- Вы верите в то, что бандиты, не державшие в руках ничего, кроме смертоносного оружия, займутся мирным трудом? Вы. В это. Верите?
Цвет все также мелькал, плыл, исчезал, и только траншея казалась черной и бездонной…

Декабрь 95. Москва.
После лета была осень. Потом зима. Но время давно уже измерялось не временами года, а штурмами, заложниками, переговорами… И ее друзья, ее отряд опять в Чечне, и опять была Москва, аппаратная и церковь на Соколе, и Александра медленно повторяла все известные ей имена, и представляла их всех, и просила… Ведь только Бог мог сделать так, чтобы все вернулись живыми. Может быть, и возвращаются те, за кого просят, потому что Бог – есть любовь, а значит, надежда… А теперь к этому детскому саду, как называла отряд Александра, прибавился еще Кольцов. И его она тоже вспоминала и представляла. Он казался взрослее их, но был таким же, играющим в войну мальчишкой…
Когда в детстве они играли в войну с Кириллом, и какая-то из их армий побеждала, Кирилл предлагал:
- А давай снова, и пусть все оживут!
И если бы можно было промотать обратно кассету, так, чтобы упавшие опять встали, и осколки гранаты собрались и вернулись в аккуратную оболочку, и из каменной крошки поднялся целый дом с живыми жильцами, и вместо траншеи снова стала веселая зеленая трава… Может быть, Кирилл тоже хотел этого?
… По экрану медленно ползли крупные черные буквы, складываясь в слова:
- Всем поэтам, художникам, артистам, писателям, не вернувшимся с войны, посвящается…
И уцелевший афганец пел песню почему-то про Сирано, которую написал тот, кто не вернулся.

Монтаж шел уже вторые сутки, и скачущий ритм не надоедал, но Александра не отрывалась от компьютера в другой комнате, в третий раз переделывая текст про флот. Она отвлеклась, когда в аппаратной наступила тишина, сменившаяся громким спором. Юра, молодой театральный режиссер, что-то доказывал Кириллу, встревал звонкий голосок Машки, а потом Кирилл сказал вдруг медленно и отчетливо:
- Я понял, после Афгана, после Анголы: кто побывал под пулями, уже не сможет создать ничего.
- А ты? – чуть не вслух произнесла она и тут же поняла, что никогда не сможет задать ему этот вопрос. А ты…

Январь 96. Северный Кавказ.
- Я взрослый человек, - Кольцов говорил, как бы раздумывая, продолжать ли не относящийся к делу разговор, - но меня туда тянет. Потом возвращаешься, - он повернулся к видеоинженеру, рассеянно крутившему джойстик, - Миша, это пламя оставь для клипа. Так вот, когда я там, хочется домой, вообще… вернуться. Здесь расслабляешься, отходишь, и начинает чего-то не хватать. Невозможно заснуть… в тишине.
- Это я слышала, - не подумав, ляпнула Александра, - ребята тоже говорили.
- Да, конечно, - он замолчал, и она испугалась, что ничего больше не услышит, но Кольцов все же договорил:
- А им на десяток лет меньше. И ничего в жизни не было. Кроме войны.

Тишина в пустом коридоре за дверью, ярко освещенные кабинет Александры, третий день, как ребята вернулись, и очередная бутылка, громко звякнувшая о стакан, когда Костя разливал водку. Андрей снова прикурил, отрешенно глядя в стену над ее головой. Или сквозь стену, в какое-то неведомое пространство. О ее присутствии они уже давно забыли, и только поэтому она слышала их разговор.
- Мы – взрослые мужики, - Костя быстро выпил, и снова взял сигарету, - мы сидели там и видели, как они падали. Там же открытое место. Мальчишки… из-за нас.
- А что можно было… - Андрей без стука поставил стакан на стол. - Приказ…
- А как теперь… нам… как жить? Это забудется? – недоверчиво спросил он сам себя, но ответил Андрей, и голос его был незнакомым:
- Никогда. Ты всегда будешь помнить об этом, и ничего уже не изменить.
Глаза их были одинаково остановившимися и почти бесцветными и видели сейчас что-то очень далекое от тепла и уюта ярко освещенного кабинета. Александра как-то замедленно подумала, даже не удивившись этой мысли: если бы они повторили это перед камерой…

Тяжелый микрофон-«пушка» дрожал в руке, яркий свет отражался в темных глазах Игоря, и они казались такими же черными, как его маска.
- Нам нечего кричать, когда наши парни умирают, - хрипло проговорил он, - разве что «мама»… это все, что осталось.
Он замолчал, но оператор продолжал снимать, и изображение расплылось, а потом четко сфокусировалось на блестящем кольце гранаты, выглядывающей из кармана разгрузки.

Июль 95. Москва.
Голос Высоцкого не был напоминанием о мирном времени, он возникал из грязно-белого снега в рамке вертолетного люка, перечеркнутого длинным черным стволом, а там, на снегу, были разрушенные дома, сгоревшая техника, трупы, словом, война… По экрану побежали буквы, справа налево: исполнилось 15 лет со дня смерти… И Кирилл шагнул в сторону от ограды на Ваганьковском, пропуская парней в камуфляже с маленькими яркими букетиками.
- Сдавать? – Татьяна с сомнением смотрела на монитор, - ну… поехали.
Кирилл остался в кресле, только откинулся на спинку и сильно потер лицо ладонями, оставляя белые полосы. Глаза были красными и припухшими.
- Сейчас.
Казалось, вместе с напряжением ушла какая-то поддерживающая его сила, и в сером рассветном сумраке он выглядел не расслабленным, а каким-то обмякшим. И Александра неуверенно пошевелилась, нашаривая шуршащую упаковку таблеток в сумке. Кирилл резко встал, и, не глядя на них, жестко произнес:
- Через полчаса буду в офисе.
Дверь аппаратной хлопнула, и Татьяна пожала плечами, вынимая кассету из «Бетакама»:
- Пошли и мы.

Январь 96. Северный Кавказ.
- А я не знаю эту песню Высоцкого, - Александра удивленно посмотрела на Кольцова, слушая незнакомые слова:
- «Нет державы, нету трона, жизнь России и законы, все к чертям…»
Он усмехнулся.
- А у меня много такого, чего не знают. Давай боевиков, - он повернулся к видеоинженеру, - и спецназовцев, чтобы острее ощущалось.
Зачем острее? – Александра недоуменно вытаращилась, но промолчала, помня обещание «сказать словами».
Глаза в прорезях маски во весь экран, сменившиеся планами боевиков с автоматами, и слова Высоцкого: «где былая ваша гордость, пистолет сжимает твердая рука…» 
Это был совсем незнакомый Высоцкий.

Июль 95. Москва.
- А ничего, - вяло сказала Татьяна, - сняли программу.
- Как? – Александра растерянно сжала трубку в руке, отчетливо увидев серое лицо Кирилла на монтаже, и совсем глупо спросила: - А как же клип?
- А что клип… Кирилл уехал, - невпопад сказала Татьяна, - не знаю, куда. И я на дачу, ну их всех.
= А теперь что? – снятие программы казалось чем-то невозможным, противоестественным. Совершенно невозможно было представить, что после привычных позывных пойдет какой-нибудь повтор, или, - и такое может быть, - позывные вообще не прозвучат больше в эфире.
- А теперь ваш с Машкой музей. Аппаратная свободна, ваяйте клип. Текст готов?
- Музей, – тупо повторила Александра
- А ты думала? Кирилл тоже не может все время стены прошибать. Хоть неделю отдохнем…

Январь 96. Северный Кавказ.
- Мы никому не нужны, - так же хрипло проговорил Игорь. Глаза его были неподвижны, только световые точки мелко дрожали в них, и так же дрожали блики на серебристом металле микрофона, - нас посылают на бойню.

Черная траншея замерла в стоп-кадре, и голос Кольцова дрогнул, может, случайно, а может, рассчитано.
- Боже милосердный, неужели это наш дом?
- Миша, - он протянул кассету видеоинженеру, - поищи меня трезвого для титров.
- А где слова? – бестактно удивилась Александра.
- Какие слова? – Кольцов так же искренне удивился.
- Ну… вы же хотели… про границу… про конец войны…
- А… - он посмотрел на нее без раздражения, и даже улыбнулся.
- Это же не последний мой фильм. Скажу.

Июль 95. Москва.
Снова была обычная суета, из-за стенки доносился голос Кирилла, охмурявшего очередного политика, боготворившая его секретарша, Изольда Павловна, из восторженных шестидесятниц, бегала туда с бесчисленными чашками кофе, а Машка с Александрой вместо монтажа смотрели взятого напрокат «Бедного гусара» и расслабленно покуривали.
Татьяна бесшумно появилась на пороге и зловеще поинтересовалась:
- Сколько минут на мастере?
Обе подскочили, и Машка быстро-быстро заговорила, повертев джойстик:
- Вот тут я для клипа возьму, посмотри… А тут можно микшером, где исторические костюмы…
- Сейчас посмотрю, - так же зловеще пообещала Татьяна и кивнула Александре:
- Иди с текстом к Кириллу, Леша хоть озвучку запишет. Ваятели клипов!
Александра робко протянула листочки Кириллу и уставилась на монитор компьютера с неизменными цветными шариками, ничего другого для расслабления Татьяна не признавала. Игра стояла на паузе, и отрешенно сфокусировавшись, Александра вздрогнула от хохота Кирилла:
- Алка, это что еще? Откуда про английскую разведку?
- Ну это мне в музее… - поспешно объяснила она, - там парень их твоей Академии рассказывал, что войны с Наполеоном – это происки английской разведки. Надо было столкнуть Россию с Францией, а на самом деле…
- Я тебя умоляю, - Кирилл утер слезы, - оставь в покое хоть музей вооруженных сил. Ты хочешь, чтобы его тоже закрыли?
- Почему тоже? – Александра оживилась.
- Галка, - Кирилл снова рассмеялся, - расскажи про сдачу программы. В лицах.
Галка, обежав стол, быстро уселась в кресло и приняла надменный вид.
- Это Директор, - пояснил Кирилл. Он прошелся по комнате от двери к окну. – А это мы пришли.
У Галки на лице появилось тоскливо-безнадежное выражение, тут же сменившееся живой улыбкой.
- Кирилл берет пульт, - она взяла дистанционку, - вот так. И хочет промотать пресс-конференцию Ольшевского с твоим текстом, это же официоз, и к программе никаким краем… А он решил, что вот самая крамола. Перехватывает пульт и слышит, что?
- Что? – Александра сдвинула брови, вспоминая. Да ничего там не было, обычный треп политика…
- Слышит слово «нестабильность»! – Торжествующе продолжила Галка. - И начинает орать, что мы нагнетаем… А Кирилл спрашивает: а разве в стране стабильность? Он застонал и слушает дальше. А дальше у тебя слово «террористы». Он открывает рот, а Кирилл спрашивает: разве в стране нет террористов?
И тут ему звонит Председатель! Он стонет в трубку, а мы слышим в селекторе: у тебя эти? Сочувствую.
- Закроют Ольшевского, - Кирилл снова хмыкнул, - что он тебе плохого сделал?
- Он сказал, что Лебедь – конченый политик, - с готовностью доложила Александра. – И что Грачеву ничего не будет за Буденновск.
- Центр стратегического анализа и прогноза! – Кирилл захохотал, - Аналитики!
- Еще не конец! – Галка подскочила и снова замерла в кресле. Тут пошла Памфилова, Чечня, Совет Федерации, он уже не стонал, а мычал. А когда последняя заставка, - нет, вы смотрите, - она оттолкнулась от пола и развернулась лицом к стене.
- Он вот так повернулся, и физически стал биться лбом…
Вошла Татьяна, толкая перед собой взлохмаченного Лешу. Тот упирался и жалобно напоминал, что спит третий час. За трое суток.
- Кирилл, хватит дурака валять, пусть озвучку пишут,  Светка сегодня на ночь не остается, а без Светки они ничего…
- Причесаться, - ныл Леша, - и душ…
- Про английскую разведку убери, - Кирилл протянул текст Леше, - музей жалко.
- Можно! – громко крикнула Светка, и в динамике послышалось невнятное бормотание, отчетливое «блин», и, наконец, размеренный голос Леши:
- «Оружие всегда было характерной принадлежностью воюющих армий. Мы привыкли представлять фигуру фашиста в неизменным «Шмайссером»…
Александра рассеянно следила за дрожащими стрелками индикаторов, в который раз изумляясь моменту, когда текст переставал быть ее собственностью, или ее порождением, и становился чем-то иным.
- «…Когда же воюют одним оружием, в одной и той же форме, говорящие на одном языке, это называется – война гражданская».
По экрану плыло холодное мерцание изысканных клинков, причудливые формы старинных пистолетов, а потом появилась витрина чеченской войны, и камера наехала на раскрытый паспорт убитого боевика с потемневшим пятном крови, и остановилась на дате рождения: 1902…

Январь 96. Северный Кавказ.
- Я не могу больше жить, - сказал Костя. В широко раскрытых глазах стояли слезы, и он повторил, обращаясь в никуда, к ярко освещенной стене кабинета, - я просто не знаю, как жить дальше…

Май 96. Москва.
- Когда в стране идет война, - мягко и как бы нерешительно произнес Кирилл, - об армии, солдаты которой гибнул в окопах, можно делать передачи только на две темы: или как этой армии в войне победить, или о том, как этой армии вообще в войне не участвовать.
Он сделал длинную паузу, всматриваясь куда-то сквозь объектив камеры, оператора, стену комнаты, и так же мягко договорил:
- Еще об армии в период войны, можно вообще не делать передач…

Март 96. Северный Кавказ.
Новости, невнятные, совсем непредпраздничные, явно лживые новости. И чем бодрее были голоса дикторов, тем понятнее становилось, что в Грозном опять произошло что-то страшное. Опять катастрофа, только теперь именно с отрядами, не с пехотой. Сейчас убивали профессионалов.
Александра вышла на улицу, быстро оглядев тускло блестящий под фонарями лед, сугробы по краям тротуара. Машина Андрея стояла косо, почти уткнувшись в сугроб.
- Что случилось? – Спросила она, открывая дверцу, ведь ночь кругом, глубокая ночь…
Андрей молча втащил ее в машину и продолжал молчать, сильно сжимая ее руку. Ощутив алкогольный запах, она попыталась поймать его взгляд, но лицо его было в тени.   
- Ты спрашивала меня тогда, - заговорил он, наконец, - тогда, в прошлом году… а я не хотел.
Она пошевелилась, и Андрей отпустил ее, привалившись к левой дверце.
- А теперь я хочу сказать. – Александра молчала, боясь прервать его.
- Я – спецназовец, - неожиданно выкрикнул он, - всю жизнь, из первых… Я привык воевать, я ничего, кроме этого…
Он замолчал, и молчание было слишком долгим.
- Что случилось? – она почти прошептала это, уже догадываясь, уже поняв, и поэтому договорила в полный голос:
- Сегодня?
Он так же долго молчал, не глядя на нее, потом едва слышно произнес:
- Как нас подставляют…

Ноябрь 96. Москва.
Оператор уже укладывал штатив в багажник, когда к машине подошла пожилая женщина.
- Маша, тут еще ребята подъехали, может, снимете?
В машине было тепло, и Машка с сожалением открыла дверцу, выходя на снег. Подъехавшие афганцы тоже рассаживались за столики возле могилы. Машка шагнула к ним, на ходу бросив оператору:
- Доставай камеру, поснимаем еще немного.

Январь 96. Северный Кавказ.
- Было поле, - так же хрипло произнес Игорь, - надо было преодолеть это поле, чтобы попасть в станицу, - голос его сорвался, и он договорил шепотом, - Первомайскую…
Микрофон бесстрастно писал молчание, и камера так же бесстрастно фиксировала антураж: спину дежурного, сидевшего у радиостанции, шлемы, выстроившиеся на полке, замок на решетке оружейки.
- И это расстояние, - неожиданно четко заговорил Игорь, - полито просто кровью, которая никому не была нужна…

Ноябрь 96. Москва.
Оператор успел сделать шаг, и взрывная волна бросила его на машину. Оглушенный, он подхватил камеру и начал снимать. Ему казалось, что он не видит Машку только оттого, что после удара глаза заливают слезы…

Ноябрь 96. Северный Кавказ.
Кольцов медленно двигался вдоль строя мальчиков с веселыми лицами, они радовались то ли окончанию церемонии, - сегодня было принятие присяги, то ли предвкушая праздничный обед. Он остановился и, не оборачиваясь, спросил:
- Вопросы будут?
Александра взяла микрофон, сомневаясь, стоит ли? Но размотавшийся шнур уже упал на снег, и какой-то мальчик сделал шаг вперед, и тогда, подчиняясь его готовности, она спросила:
- Если вам придется воевать, вот как сейчас, на территории своей страны, как вы…
- Я думаю, мы выполним свой долг, - радостно перебил он, прямо глядя в камеру, - это же наша работа!

Декабрь 95. Москва.
- Вы смотрите наш программу? - Голосок Машки прозвенел за кадром, и солдатик в белом тулупе улыбнулся сквозь облако пара, морозный московский день, и воздух тоже кажется звенящим, и Александра тоже улыбнулась, представив, как хмурится оператор, поглядывая на укутанную камеру.
- Конечно, - радостно ответил солдатик, - это наша любимая программа.
- А почему? - Так же радостно спросила Машка.
- А смотреть больше нечего на нашем телевидении.
- Молодец, Машка! – Кирилл закружил ее по комнате, - где наш реквизит?
- Четвертый дубль? – поинтересовался оператор, алчно поглядывая на бутылку шампанского под елочкой.
- Не бойся, оставим, - Кирилл рассмеялся легко и беспечно, и все принялись рассаживаться, теснясь и сдвигая стулья.
- Звон отдельно запишешь! – Скомандовал Кирилл, - снимаем!
Бокалы зазвенели нестройно и весело, и в кадре застыли радостные лица. Впереди был Новый год, и они были счастливы, потому что не знали, что произойдет в нем…

Март 96. Северный Кавказ.
Игорь расставил стаканчики в ряд на скамейке и принялся разливать водку. Он был уже пьян, и рука заметно дрожала.
- Мы были первыми, - он кивнул на двух малознакомых Александре парней. – Мы ушли, и другие уйдут. Андрей, Костя… все. Командир ушел, а без него…
 - В трусости нас не обвинят, - рассеянно сказал один из них, - мы везде были, не отказывались.
- Ладно, - Игорь кивнул ей, - за нас. За то, что нас больше нет.
Глоток был слишком большим и обжигающим, и на глазах у нее выступили слезы.
- Ладно, - Игорь протянул ей банку с водой. – Мы говорили, ты снимала, что толку. Мы никому не нужны…

Май 96. Москва.
- История государственного национального телевидения, - так же мягко и неторопливо проговорил Кирилл, - знает не одну попытку закрытия нашей программа, - и сегодня мы выходим в эфир в двестипятидесятый и последний раз.   

Ноябрь 96. Северный Кавказ.
- Вы еще не знаете, Саша, как это страшно. – Кольцов, отвернувшись, смотрел на поле за оградой училища, с пятнами сухой, ломкой травы, выглядывающей из снега, - невостребованность журналиста. Когда ты не можешь сказать, что должен.

Москва, после мая 96.
По всем каналам крутились предвыборные агитки, на всех углах кричали: голосуй, или… и со всех газетных полос смотрели добрые и как бы честные лица кандидатов. И в этой безумной карусели уже не оставалось места для последнего выпуска программы, которая так нравилась солдатику в белом тулупе.
Дай Бог, чтобы он остался жив…