8. Первая жертва

– Гляди! Да это же наша писаная красавица! – раздался звонкий мальчишеский голос.
– А какой от нее идет запах! – тут же подхватил второй, и пара вихрастых и чумазых оборванцев с гоготом устремилась к ней навстречу.

– Все кончено. От такой славы мне не избавиться никогда, – прошептала сквозь слезы девушка. Она быстро свернула с широкой городской улицы в узенький проулок и вошла в неприметную дверь старого, покосившегося от времени дома, а за спиной у нее остались хохотать довольные маленькие шалопаи. Мальчишки караулили ее – сомнений не было.

Первую танцовщицу Храма Радости, непревзойденную Ико Ма Линь, и ранее не обходила стороной широкая известность, но вот от ее нынешней славы впору было удавиться1. И ладно бы над ней скалились только вездесущие мальчишки, но и во взглядах взрослых жителей Славного Харама нет-нет, да и проскальзывали нескрываемые ухмылки. Еще бы! Ну как не улыбнуться при встрече с такой знаменитостью, можно сказать, гордостью города, а вернее говоря, настоящим посмешищем? Разве найдется в столице другая такая девушка, которую отметил бы своим вниманием поистине мифический зверь? Ико была уверена: пройдет еще пара лет, и эта история станет настоящей легендой, да только ей в ней будет отведена самая незавидная роль.

«Первая жертва» – такое прозвище дали ей мальчишки, и оно приклеилось к девушке сразу же после того, как она упала в обморок на пристани. Первая жертва кайсана, которую зверь не свалил с ног ударом могучей лапы, не разорвал пополам острыми зубами, а на которую он помочился, выражая верх своего презрения, если только это чувство могло родиться у неразумного зверя. Но что было, того не вернешь, и хотя Ико понимала, что за всеми этими усмешками и издевками горожане прятали свой собственный страх и выплескивали на нее радость от того, что чудом остались живы, но все это, увы, ее совсем не радовало.

Ведь это она первая из всех горожан потеряла сознание от страха и, словно осенний лист, упала на деревянные мостки причала. И что с того, что вслед за ней без малого сотня людей повалилась без чувств на землю? Главное, что первой упала она. В Храме Радости Ико изучила двадцать три способа падения и единственное, что смогла сделать, когда дневной свет померк у нее перед глазами, так это упасть грациозно и правильно, без переломов костей. Но кто знает, что в тот момент она надломила самое ценное в себе – свою бессмертную душу? Уж лучше бы она научилась стоять, и пусть бы ее даже разорвал страшный зверь, зато в памяти народа она навсегда осталась бы храбрейшей из храбрых. Ее останки были бы с гордостью преданы огню сестрами и братьями, а имя золотыми резами навечно отпечаталось на вратах любимого храма и осталось в доброй памяти людей. Глядишь, и ее бы поминали время от времени, а может быть, даже устроили бы очередной праздник радости в ее честь. Но теперь ее репутация была испорчена на веки вечные…

Привратник Храма, одноглазый Хиам, преградил ей дорогу в святилище привычным вопросом:
– Радуешься ли ты жизни, путница?
Что было ответить ей? Врать или притворяться Ико просто не могла, ведь боль щемящего сердца не заглушить никакими уловками. Безрадостным послушникам не было места в этой обители, и ей нечего было сказать ему в ответ.
– Ну что ж, – продолжил привратник, – приходи тогда, когда вновь обретешь радость жизни. Живи в радости! – и с этими словами тяжелые створки врат закрылись, а Ико показалось, что перед ней навсегда захлопнулась дверь в прошлое.

Впрочем, иначе и быть не могло. Оступившемуся послушнику Храма Радости, впавшему в уныние, отчаяние или впустившему в себя отраву – «простое желание быть в печали» – закрывался вход в это царство света, мира и огня. Не сохранившему дар радости – один из самых дорогих даров в жизни человека – не было места в этом Храме, ведь ослушник отрекался от того, что издревле считалось смыслом бытия человека. Умение не предаваться печали, не пропускать в себя эманации грусти и тоски было одним из первых, чему обучали неофитов, и ей казалось, что уж эту науку она познала в совершенстве, но теперь правда жизни предстала перед ней воочию. Ведь это именно она допустила в свое сознание сначала крохотную тень сомнения, а потом уже тонкий ручеек недовольства протек мимо ее мысленных заслонов и превратился в полноводную реку горести, отчаяния и страха, затопившую ее с головой. И в этой реке утонула та жизнерадостная девушка, которой она была прежде, и проявилось на свет безвольное и безрадостное существо, которому не было названия на языке людей. Она не узнавала себя и страшилась собственной тени, опасливо перебегая из подворотни в подворотню, избегая встречи со своими обидчиками.

Ныне Ико боялась сделать любой шаг наружу из своего скромного укрытия, маленькой цветочной лавочки, ставшей ей надежным убежищем от жадных до потехи над слабыми жителей города. И ладно бы только эти проклятущие мальчишки дразнили ее, но нет – даже те, кого Ико искренне считала своими друзьями и подругами, отвернулись от нее и опалили жалкую неудачницу горячим огнем презрения и спеси.
Оказывается, огонь Ра мог жечь не хуже раскалившегося добела южного солнца, несущего смерть всему живому. Под эти опаляющие лучи Ико и попала сегодня утром, а потом ее просто добили эти маленькие негодяи. Две самые любимые воспитанницы – близняшки Ма и Танта – первыми встретили ее у ворот храма и в один голос расхохотались, видя смятение и горечь изгнанницы.

– Посмотри-ка на нее! И это была лучшая из нас! – бархатным приливом надменности журчала Ма, в голосе которой Ико явственно различила все тридцать три тона порицания.
– И не говори, сестра, – мигом подхватил ее возмущение голосок Танты, – невиданное непотребство!

Что тут говорить – в выражении недовольства ее воспитанницы всегда были особенно сильны, но никогда ранее их слова не были направлены против нее. Ученики храма поговаривали, что именно в этом – в выражении сильных отрицательных черт характера – более всего и преуспели близняшки, но еще никогда ранее их талант не достигал таких высот, не попадал на такую благодатную почву. Ведь Ико бежала навстречу сестрам, чтобы окунуться в волны радости и света, которыми не хуже других могли поделиться с ней девушки, но, увы, свет, исходящий от них, был лишь фальшивым отблеском настоящего огня любви.

Разве может доставить кому-то радость унижение и страдание любого человека, а тем более близкого и родного? Разве может быть счастлив человек, когда он отрывает от себя свою собственную часть, с которой жил все эти долгие годы? Ико училась в храме почти двадцать лет, и за это время близняшки стали ей лучшими подругами. Вернее, она считала их таковыми, но, как оказалось, их истинное лицо было искусно спрятано за масками лжи и притворства. И теперь, когда Ико лишилась права на вход в обитель, маски стали не нужны, и сестры с радостью их отбросили.

– Ты теперь никто! – хладной змеей шипела Танта. – Быть тебе отныне жалкой подстилкой в Доме несвободной любви!
– Никто тебе не поможет. Уходи-ка ты отсюда поскорее! – кивнула, соглашаясь с сестрой, Ма. – Теперь твое место на свалке отбросов! И всегда было там!
И хором близняшки продолжили:
– Тебе никогда не стать главной среди нас! Только мы отныне будем первыми танцовщицами, а ты так и останешься первой жертвой! – и с жестоким хохотом они обе плюнули в лицо растерянной девушке, навсегда вычеркивая ее из своего круга родных2.

Все это лицедейство подруг показалось Ико фальшивым танцем, до которого опустились искусные танцовщицы, но, может быть, это и был истинный танец подлости, низости и предательства? Ико не стала разбираться, она просто отшатнулась от девушек, словно на нее вновь повеяло гнусное дыхание кайсана, опалив ее своим зловонием. В тот момент она явно почувствовала тонкий запах гнили и смрада, исходящий от близняшек, на который ранее, как оказалось, зря, не обращала внимания.

Ико давно заметила за собой особенность – она чувствовала, чем пахнет внутренняя суть человека. Одни люди источали ароматы цветов и луговых трав, другие – соленых ветров моря или горных вершин. Запахов людей было бесконечно много, но попадались среди них и такие, от которых хотелось держаться подальше. Иногда девушка не только чувствовала запах, но и видела, что от прошедшего мимо человека остается неясный след в воздухе, словно отблеск неяркого солнца на водной глади реки, покрытой рябью волн.

Большинство людей оставляли после себя туманный след сомнений, неуверенности и тех обычных мирских желаний, которые присутствовали в них в этот момент. Изредка попадались люди, за которыми летела радуга, и уж совсем редко, а вернее, единственный раз, ей показалось, что одна старая женщина оставила огненный след бесконечного солнечного света. Именно такой луч вдруг коснулся ее глаз, и девушка, отшатнувшись, невольно закрыла глаза рукой, чтобы защититься от ослепительного света ясности, пронзившего ее в этот миг.

Как же она была слепа до сих пор! Ведь и ранее у нее не было сомнений, что обе ее воспитанницы только искусно скрывают за приветливыми масками свои настоящие лица. Ведь она сразу, еще при первой встрече с близняшками, увидела их в истинном свете, но вот потом предпочла закрыть глаза на недостатки и решила замечать в них только хорошее.

И в этом было ее спасение, поняла Ико. Ведь даже сейчас, когда завистницы жалили ее злобными словами, словно огненными плетьми, девушка видела в них лишь только две искорки белого света, спрятанные глубоко внутри. Перед ее глазами снова как наяву встали две чумазые заплаканные мордашки, которые пятнадцать лет назад ткнулись ей в ладони и оставили на них следы горести, сиротства и долгих лишений. Все годы обучения в Храме эти девочки приходились ей самыми близкими из воспитанниц, и даже теперь, когда они с упоением раскрывали темные стороны своего характера, Ико не могла смотреть на них другими глазами. В этот миг она как никогда ясно поняла, что будет любить их всю свою жизнь, любить вот такими, какими они стали, – неблагодарными, подлыми и завистливыми. Настоящая любовь, поняла Ико, не зависит ни от чего в этом мире, и если ты любишь по-настоящему, то будешь любить всегда. Будешь просто любить, и все. Любить потому, что иначе не можешь. И будешь держаться, ведь теперь уже не сможешь упасть…
И поэтому, когда Иа Ма Тан, лучший танцор храма и ее единственный партнер, вслед за близняшками тонкими лезвиями насмешек располосовал последние остатки пелены неясности, стоящей перед ее глазами, и выбил у нее из-под ног почву, на которой держался весь окружающий мир, она устояла. Устояла потому, что навеки обрела опору любви внутри себя.

– Что ты творишь, любимый? – лишь прошептала Ико, глядя, как ее возлюбленный, подхватив под руки близняшек, исчезает за воротами храма. – Что ты творишь…

И затем она пошла прочь, ослепнув из-за нахлынувших слез. Ико перестала видеть дорогу и просто шла, переставляя ноги мягким отточенным шагом храмовой танцовщицы. Она была сейчас вся в этом шаге. В одном шаге от самой себя, от той прежней девушки, в которой радость была средоточием жизни. Ныне же она познала печаль. И отойдя от себя прежней, она увидела себя со стороны, увидела такой, какой казалась, но не была, какой пыталась быть, но не становилась. Ико вдруг отчетливо поняла, что никогда не знала себя по-настоящему. Она жила в захватившем ее танце жизни, который увлек ее и повел далеко, в неведомые дали, но, главное, отвлек от самой себя. От той маленькой девочки, которая была настоящей и жила в любви и радости. Она вспомнила, как когда-то давно, когда она еще только делала первые шаги в этой жизни и «крепко» стояла на ногах, у нее не было ни малейшей уверенности, что она сможет пойти. Она просто делала шаг за шагом и шла, влекомая неведомым ей ныне чувством свободы, от которого у нее внутри словно раскрывались крылья, и она летела по этому миру, полная добра и света.

Ее путь был радостным – без сомнений, печали и обыденной «новизны» жизни. Ей все было интересно, и так она познавала мир и себя. Только теперь девушка поняла, что новое знание, которое вошло в нее сегодня утром, не сделало ее другой, ей просто приоткрылась еще одна грань человеческих отношений. Но что изменилось в ней самой? Разве она стала другой? Разве у нее исчезло что-то, что она доселе считала очень дорогим? Для нее словно не было этих долгих лет неискренней радости и фальшивой дружбы, ведь она любила своих воспитанниц и радовалась их успехам, а огорчения вспоминала с улыбкой. Она словно расправила что-то внутри себя в этот миг и стала выше, ровнее, а может быть, просто сбросила незаметный груз иллюзий и ошибочных представлений недавнего прошлого и стала собой. Выправила что-то в самой себе и, облегченная, пошла дальше.

Тихая радость заполнила ее изнутри мягким светом, она шла откуда-то из неведомой глубины, что таилась в ней самой. Ико на миг остановилась и вгляделась в это неведомое пространство, которое она раньше просто чувствовала в себе. А теперь смотрела и видела, как в небывалой глубине ее внутреннего «я» блеснула острой вспышкой капля белого света, и теплая волна узнавания заполонила ее изнутри. Она вдруг почувствовала в себе жизнь неведомого и прекрасного существа – своей сути. Именно к ней все это время стремилась та ее часть, которую она всегда считала лучшей, настоящей, а вернее, той, которой она сама и была.

И две сути слились в одно целое, настоящее, вечное. Теперь Ико поняла, что прошла последний рубеж, который отгораживал ее от самой себя. Ей сразу стали ясны ее ошибочные представления и опыты, которые теперь казались просто туманной дымкой над гладью озера бесконечного света, дорожной пылью, что окутывала странницу на ее пути. И от этого понимания внутри нее родился беззвучный крик, который породил неизмеримо сильную волну, что пронизала насквозь все ее сущее и вырвалась наружу. И все пространство вокруг Ико преобразилось в тот же миг. Если бы люди могли это увидеть, пред ними предстала бы прекрасная девушка, купающаяся в ореоле радужного света, от которого плавилось и пылало вокруг пространство.

– Куда она делась? – послышался рядом взволнованный мальчишеский голос. – Вот только что стояла здесь!
– Удрала! – подхватил второй парнишка. – Эх, невезуха! Не видать нам теперь монет от этой сквалыги Танты!
– Ничего, мы ее дома дождемся! – эхом откликнулся первый забияка, и пара давешних мучителей с хохотом исчезла в переулке.

Это невольное откровение не огорчило Ико и не вызвало даже тени легкой усмешки на ее лице. Впрочем, удивляться теперь было тоже нечему. Она поняла, что близняшки нарочно наняли сорванцов, чтобы ее хорошее настроение уступило место постоянному страху и напряжению. Однако теперь девушка видела все в ином свете и поняла, что эти мальчики, сами того не ведая, оказали ей настоящую услугу – они подарили ей саму себя. И этот дар был бесценным. Вернее, они лишь помогли ей найти в себе то, что она считала давно утраченным и открыть глаза на реальность мира.

Вот только теперь Ико видела намного глубже и за простыми действиями людей узнавала проявление иной воли: бесконечной, всемогущей, единственной. Той, что творила весь этот мир от начала времен. Явление ее было столь волнующим, что Ико отдалась полностью этому неизбывному и никогда ранее не испытываемому чувству. Ее заполнил покой, и все встало на свои места. Оказывается, это так просто – поставить себя на место, только сначала нужно навсегда расположить впереди себя Его, и тогда все остальное само собой окажется на подобающем ему месте. Главное не мешать, не стоять на пути того, что изменить нельзя.

И она сделала мягкий шаг в сторону, пропуская мимо себя то, что неслось прямо на нее. Ико и не заметила, как оказалась посреди бегущей толпы, которая волнами с пенными хрипами и проклятиями обтекала непонятную преграду. Люди бежали, падали, поднимались и снова падали, словно гонимые ураганом-шуи листья мангрового дерева Каи3, а за ними явственно чувствовалось движение какой-то иной воли. Яростное дыхание непонятного существа пахнуло на нее смрадом, и она тут же узнала его. Нет, это было не дыхание зловонного и страшного зверя кайсана, от которого она потеряла сознание на пристани. Но Ико ощущала, что внутри и этого дыхания лился тот же поток чужой и холодной воли. Если б ненависть могла пахнуть, то она бы пахла именно так, поняла Ико. А еще отрава и боль, жажда и смятение чувствовались в этом запахе. Люди же пахли сильнее всего животным страхом, гневом и отчаянием.

Ико осознала, что страшная угроза нависла над ними. Тень, за всеми ними неслась тень ужаса едва ли менее сильного, чем тот, что вызывал у людей кайсан. Но в то же время она чувствовала, что это был и сгусток слепой ярости исковерканного людской жестокостью лесного зверя, который просто рвался на свободу, сметая все на своем пути.

– Бык, лесной бык сорвался с привязи! – стонала снедаемая ужасом толпа.
– Беги, легконогая, – вывел ее из необычного состояния громкий крик пробегавшего мимо человека, – уводи его от людей!

Ико только на миг запнулась, как тут же осознала себя летящей на крыльях яростного зимнего ветра, лавиной спускающегося с вершин закатных гор. Она ощутила, что у нее вдруг выросли крылья, ноги превратились в хвост, руки покрыло оперенье из невидимых и сильных волокон, а голову украсил яркий гребень. Невиданной птицей ощутила себя девушка, и из ее груди вырвался восторженный крик радости и света. Крик этот был настолько тонким, что люди его не услышали, но преследовавший их зверь остановился как вкопанный.

Старый лесной великан, в дикой ярости гнавшийся за людьми, вдруг услышал зов, в котором были и плач по несвободному зверю и его неизбывной тоске, и обещание радости скорого освобождения из жестокого плена. В нем звучал призыв к равному. Крик бросил вызов его звериной природе, и дикий бык на мгновение остановился. Он в сомнении поводил носом вокруг, но не ощутил рядом никого, кто мог бы издать такой крик. Бык плохо видел, и мельтешение людей перед мордой приводило его в ярость, но, получив краткую передышку, люди успели разбежаться, и теперь перед зверем осталась совершенно пустая улица, в конце которой стояла та, что послала ему зов. Бык снова помотал головой и опасливо сделал шаг вперед. Он словно не верил сам себе. Что могло остановить его? Ни крепкие деревянные запоры, ни каменные стены не удержали лесного властелина в плену. Лишь слепая ярость и боль погнали обезумевшего зверя на людей. Он вдоволь нахлебался людской «доброты» и теперь жаждал лишь одного – смести перед собой любую преграду, что закрывала ему желанный путь домой. Бык ясно чувствовал далеко впереди пресную воду, а за ней степную равнину и лес, бывший ему домом. Он также чуял там, на полях, своих сородичей, которых должен был защищать по праву старшего. И вдруг впереди снова раздался тонкий призывный зов, который обещал спасти его от злых и неразумных тварей, что жили в этом страшном месте, и увести домой. Зверь опустил голову и медленно двинулся вперед. Весь запал ярости исчез без следа, и лишь нетерпение и тревога за свое племя подгоняли его вперед. Затем он побежал быстрее и вскоре увидел прямо перед собой необыкновенно яркую птицу, которая призывно махала ему крыльями, а затем полетела прочь, призывая его за собой, и великан, не останавливаясь, бросился вслед за своей нежданной спасительницей.

И радостным был их бег, полный подлинного чувства свободы и силы. Уставший бык вновь ощутил себя игривым теленком и яростно затрубил, и в этом крике неразумного зверя горожане услышали то, что так и не находили в самих себе. Разве было в них непоколебимое спокойствие и уверенность, которое излучал из себя ныне дикий бык? Удивительно, но он сразу проникся доверием к своей необычной проводнице, словно почувствовал, что ему дали защиту. Он успокоился и понял, что теперь все будет хорошо, и лишь боязнь потерять свою путеводную птицу подталкивала его бежать быстрее. Но быстрокрылая птица, казалось, никуда не спешила. Она словно специально выбирала такую дорогу, которая кружила и вела их то в одну сторону, то в другую, подчас заставляя делать непонятные петли по пути, а один раз и вовсе повернула назад.

Бык был огромен даже по меркам немаленьких городских строений. Его спина доходила до крыш двухэтажных домов, а увесистые рога, венчавшие голову, пожалуй, доставали до окон четвертого этажа Храма Радости. Ико специально выбирала такой путь, чтобы дикий бык принес жителям, так бездумно впустившим в свой дом лесного гиганта, наименьший ущерб, но тот, казалось, имел собственное мнение на этот счет.

Внезапно он рванул напролом и разметал в хлам злачную городскую харчевню-притон, в которой, по дневному обычаю, не было посетителей. Чуть позже он, как показалось Ико, специально задел плечом высокую башню – «скромное» пристанище сладкоголосого поэта Андроникса, словно хотел выразить свое отношение к его слащавой поэзии. При этом он почему-то осторожно обошел маленькую цветочную лавочку, в которой нашла себе убежище Ико, а потом столкнул покосившийся поэтический храм аккурат на дом городского менялы Скара, спорившего за титул первого живодера с главой клана кожевников. У Ико от удивления из груди вырвался такой потрясающий крик радости, что обломки башни и дома подлетели в воздух и рухнули в реку, навеки похоронив долговые расписки горожан, а заодно и пустив на дно творческие изыскания поэта, очевидно, не нашедшие признания у этой необычной пары. Бык подхватил волну эйфории и издал настолько страшный крик, что стоящие в подворотне у домика цветочницы оболтусы, караулившие свою привычную жертву, враз обмочились, а затем шлепнулись в обморок.

Впрочем, на этом разрушения почти закончились, и удивительная пара, огласившая воздух еще одним победным криком, скрылась за воротами города, развалив напоследок часть городской стены и оставив о себе неизгладимую память у всех добрых людей.

Что ж, и этот день по праву мог бы считаться очередным Днем спасения города, но толпа горожан, обнаружив рвавшего на себе волосы скупердяя Скара и рыдающего от отчаяния пиита Андроникса, пришла в такой неописуемый восторг, что разом простила шальной парочке все их прегрешения и провозгласила новый праздник – День нежданной радости. Что неудивительно, с этим никто и не подумал спорить.
Впоследствии празднование этих событий стало самым любимым и веселым развлечением горожан, а история о неизвестной танцовщице, спасшей город от невиданного разрушения, навеки вписалась золотыми резами на вратах Храма Радости. Этот день вошел в череду священных праздников, породив новый вид танца. Бегство от стада быков также вошло в привычку, и горожане, надев на себя маски птиц и рогатых зверей, частенько с дикими воплями гоняли по улицам нерадивых поэтов и жадных менял, количество которых в городе волшебным образом поубавилось.

Послушники и послушницы Храма Радости каждый год в этот день приветствовали друг друга загадочной фразой: «Да окропит тебя…», и, говорят, они частенько проводили над провинившимися братьями и сестрами какой-то особенно тайный ритуал, именуемый «Первой жертвой», содержание которого его участники не поведали бы никому на свете.

1 – Предыстория описываемых событий рассказана в сказке «Поломанная стрела».
2 – Плевок в лицо человеку у народа кхайлов, к которому принадлежали близнецы, означал символическую смерть человека и навсегда исключал его из круга родных и близких.
3 – Ураган-шуи – сильный морской ветер; мангровое дерево Каи славится своими необыкновенно выразительными почти полностью прозрачными листьями.