Вместо жизни три точки, вместо смерти - кусочки

1.

Мое детство не отличалось ни чем особенным. Обучался и жил я в школе-интернате. Своих родителей я никогда не видел. Даже не знаю, погибли ли они или просто выкинули младенца на помойку.

В интернате меня избивали, и я частенько ходил в синяках. Но никто не забил тревогу даже тогда, когда мне сломали два ребра. А когда я попытался пожаловаться воспитателям, я лишь получил новую порцию тумаков.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я понял, что дальше так нельзя существовать. Мне надоело каждый день бороться за свое существование, выживать, а не жить. Каждую ночь после отбоя я придумывал план побега. И спустя несколько месяцев план был готов. Но исполнить я его смог только после своего семнадцатилетия.

Когда я отошел от интерната на приличное расстояние, я, наконец, почувствовал этот сладкий вкус свободы. Теперь я буду сам за себя, и мне не придется терпеть побои.

Я бродил по улицам ночного города и кричал «Свобода!» несмотря на крики разбуженных мною людей. Я ходил по улицам, скверам, темным переулкам, вдыхая этот блаженный запах.

И вот, в одном из темных переулков, ко мне подошел человек. Я не знаю, сколько ему было лет, как он выглядел — в темноте таких подробностей не разглядишь. Только по голосу можно было догадаться, что это мужчина.

Началось все с классического «Дай закурить», я только открыл рот, чтобы ответить что-то, как на меня обрушился целый ряд ударов. А что-то острое уперлось в живот, проходя сквозь легкую куртку. Я почувствовал, как по коже растекается что-то теплое и вязкое.

Мне стало не по себе, я почувствовал головокружение. Этот «маньяк» уже убежал, а я завалился на холодный асфальт, держась за рану.

С этого и началась моя история…

* * *


Я попытался разлепить веки. Голова нещадно болела, а в районе живота чувствовалось жжение и ноющая боль.

— Папа, он очнулся! — звонкий девчачий голос резанул по ушам, заставив меня схватить за голову.

Я, наконец, открыл глаза и бездумно уставился в потолок. Идеально ровная белоснежная поверхность. Без подтеков и бугров, как в интернате.

Где я? Ничего не помню…

— Как ты себя чувствуешь? — спросил некто, подошедший ко мне. У него был хриплый, словно его обладатель перенес не одну простуду, мужской голос. Я его раньше никогда не слышал.

— Голова… болит… и живот будто иголками истыкали… — я попытался приподняться на локтях, но чья-то рука помешала мне это сделать.

— Лежи, тебе нужен покой, — произнесла вновь девочка. Я попытался рассмотреть ее, но ее ладошка вновь уложила меня на подушку.

— Где я? И как я здесь оказался? — мой голос слегка охрип, а во рту была жуткая сухость, будто я не пил несколько дней. — Можно мне воды?

Буквально через секунду чья-то рука приподняла мою голову за затылок, а к губам поднесли стакан с водой. Вода показалась мне очень холодной, что аж зубы сводило, но стоило мне сделать один глоток, как я, обхватив стакан двумя руками, жадно осушил его.

— Иветта, оставь нас, — сказал мужчина, как только девочка забрала у меня стакан. Ответив что-то вроде «угу», она вышла.

— Как я здесь оказался?

— Тебя нашел мой… кхм… племянник. Ты лежал в переулке в луже крови. Телефонного автомата поблизости не было, вот он и притащил тебя.

— Вы же не сдадите меня назад в интернат? — я попытался приподняться, но его рука не позволила мне это сделать.

— Не сдам, но при одном условии. Ты должен работать на меня.

В моей голове проносились различные картины. От банальной разгрузки вагонов по ночам до мужской шлюхи для извращенца.

— Работа, правда, будет совсем обычной… Вряд ли ты согласишься на такую, но если откажешься — пойдешь, как миленький, назад в свой интернат.

— И кем же я должен работать?.. — я, не соображая ничего, водил глазами, рассматривая потолок, и сжимал в руке кусок одеяла. Я не хотел ни в коем разе возвращаться назад в интернат, к побоям, но его слова волновали меня до дрожи в руках.

— Киллером. Наемным убийцей. Оружием, убивающим вместо своего владельца.

— Или ты не согласен? Тогда ты вновь получишь по башке и отправишься в свой интернат, — он не шутил. По тону было заметно. Мои враги говорили таким же тоном, когда угрожали мне.

— Стойте! Я согласен! — выкрикнул я и попытался встать, но он мне не позволил.

— Вот и отлично. А сейчас отдыхай, а после, когда ты уже будешь в нормальном состоянии, начнем твое обучение. Как тебя зовут, кстати, ты помнишь? — я только хотел открыть рот, чтобы назвать свое имя, но меня тут же прервали. — Впрочем, оно тебе уже не понадобится. С этого дня ты будешь зваться… — он несколько секунд всматривался в мое лицо, — Кот. А теперь отдыхай, Кот. Мне некогда с тобой беседы разводить.

— Кто вы такой? — с трудом выговорил я. Каждое слово давалось тяжело, как при простуде.

— Учитель. Просто Учитель. У меня нет имени.

— А кто та девочка?..

— Это Иветта. Моя дочь. Это она тебе слюни вытирала, пока ты в отключке валялся. Предупреждаю сразу — тронешь ее хоть пальцем — я тебе мозги вышибу, ты меня понял?

— Понял… — сдавленно ответил я, после чего закрыл глаза. По всему телу расползалась слабость, словно я всю ночь разгружал вагоны. И еще очень хотелось спать.

Я слышал, как открылась и вновь закрылась дверь, как кто-то подходит к моей кровати, даже успел почувствовать что-то холодное у себя на лбу.

А после ничего не помню. Словно этот кусок из моей памяти вырезали ножницами.
2.

— Хорошо заживает, — сказала она, перебинтовывая мой торс. И вправду — мой порез уже покрылся багровой корочкой, а синяки стали желто-зеленого цвета.

Я улыбался, чувствуя, как тонкие пальчики прикасаются к моей спине и животу, и делал вид, что не замечаю ее стеснения и порозовевших щек, хоть и смущался сам.

— Тебе уже лучше? — спросила она, завязав бинты так туго, что было тяжело дышать, словно средневековая барышня в корсете.

— Намного. Только хочется уже что-то делать, надоело валяться как овощ, — я вновь лег в кровать, уже зная, что этот ангел вновь заставит меня улечься.

— Но ты еще слаб, — запротестовала она. Другого ответа от нее и не следовало ожидать.

— Боже, Иветта, я валяюсь тут уже три недели, я уже здоров! — я хотел встать, но ее рука помешала мне это сделать.

Она села на краешек кровати и, погладив меня по голове, сказала:

— Тебе будто снова не терпится попасть в передрягу… Думаю, ты не развалишься, если полежишь еще недельку, а то и две. Тебе нужно лечиться, а валяться как овощ — это дело побочное, — хрупкая и нежная ручка сползла на мою щеку. Она провела ладошкой от виска до подбородка, случайно задев пальцами уголок губ и после этого покраснев, как школьница на свидании.

Я улыбнулся и, взяв ее руку в свою, прикоснулся к ней губами.

— Что ты делаешь, ну, не надо! — она попыталась вырвать руку из моей, но я не позволил ей этого сделать. Щеки Иветты вновь покраснели и, смущенная мною, она не знала, куда прятать взгляд больших голубых глаз.

— Неужели ты меня боишься? — засмеялся я и потрепал ее по и без того растрепанным светлым волосам.

— Боюсь! Но если ты меня будешь обижать, я тебя отравлю. Я ведь в котлеты и соль положить могу, и цианистый калий, — она улыбнулась и провела большим пальцем по моему виску. — Забавный ты, Кот…

— Это хорошо или плохо? — я хотел завалить ее на кровать, чтобы обнять, но она, словно догадавшись, отодвинулась от меня чуть поодаль.

— Это хорошо, — и она, вопреки всем моим ожиданиям, наклонилась ко мне и поцеловала в лоб.

Мое сердце забилось так часто, что, казалось, оно бьется о ребра, к щекам прилила кровь, а в душе словно порхали бабочки, как бы это банально не звучало. Я почувствовал некоторое чувство окрыленности. Такое незнакомое и приятное чувство…

— Я пойду… — она вытащила свою руку из моей и встала с кровати, заботливо подоткнув мне одеяло.

— Иветта…

— Да?

— Неужели тебе доставляет удовольствие возиться со мной? Зачем ты это делаешь?

— Потому, что я хочу, чтобы ты смог жить, как человек, — она улыбнулась и, подойдя к двери, уже нажала на ручку.

— Не-е-ет, тут что-то другое, я же вижу. Что случилось на самом деле? Я же вижу, что ты знаешь…

Иветта вмиг помрачнела. Скулы напряглись, губы сжались в узкую полоску. Видимо, я затронул больную тему.

— А ты точно никому не расскажешь? — она убрала руку от дверной ручки.

— Обещаю.

— Тогда слушай меня внимательно и не перебивай, — она вернулась к моей койке и села с краю.

Она мялась, как двоечник у доски, пытаясь подобрать слова и не зная, с чего начать разговор. Иветта теребила в руках подол домашнего сарафана, заламывала пальцы, но все же начала рассказывать:

— У моего отца есть несколько группировок наемников. Он сам их обучал, дал им крышу над головой и пищу. Он и из меня, скажу по секрету, хочет сделать киллера. Девушки-киллерши больше ценятся, ибо большинство жертв — мужчины. А девушке проще будет втереться в доверие, чтобы потом… — она не решилась сказать слово «убить». А я не мог представить, как этот ангел будет убивать и мучить людей. — Я знаю, что это плохо, но мы не убиваем невиновных. Мы убиваем убийц, маньяков, насильников, рецидивистов и педофилов. Неужели такие люди не заслужили смерти? Если не убить их — они убьют ни в чем не повинных людей. А так, убив их — мы спасем множество невинных жизней. Ну, впрочем, не об этом. Я расскажу тебе, почему ты здесь. Один из «новеньких» киллеров, Паук, должен был убить маньяка, который орудовал ночью в переулках, нападая на девушек. Сам знаешь, время сейчас неспокойное, кругом грабежи и разбои, а милиция сидит, сложа руки, ожидая «денежку» за раскрытое преступление. Поэтому и то, что мы делаем, остается безнаказанным. Всем просто плевать, что кто-то по ночам «рубит» людей. Но я опять отвлеклась. Паук вышел на «охоту». Он знал, что наш маньяк орудует примерно в это время. И вот, в одном из переулков, он увидел странного человека. Паука привлекло его странное поведение. И он, недолго думая, попросил сигарет и пырнул его ножом. Паук испугался и убежал, ведь это первое его убийство. Он еще оказался крепким — другие вообще истерили. А после, сбегая по переулкам, он увидел, как какой-то мужчина склонился над девушкой. Девушка уже лежала на полу в луже крови. Паук спугнул маньяка. Но это было уже незачем — девушка уже была мертва. Тогда он вернулся к тому месту, где едва не убил тебя. Ты уже валялся без сознания. Он заткнул рану своей курткой и притащил тебя сюда. Вот почему мы не вызвали ни милицию, ни «скорую». Да и в интернат тебя возвращать никто не собирался. Ты же теперь как важный свидетель, где вариант, что ты ничего не видел и не слышал?

Она резко замолчала. Не знала, что можно еще сказать. Иветта опустила взгляд на руки и вновь принялась перебирать подол сарафана.

— А что с тем маньяком? Его поймали? — я не был испуган, даже не был удивлен. Я не испытывал жалость к себе — мне было все равно.

— Да. Папа смог выследить его на днях… — она понизила голос и опустила взгляд на руки. Зря я, видимо, начал расспрашивать ее…

Я провел рукой по ее плечу: от плечевого сустава до локтя. Она вздрогнула, но ничего не сказала.

— Прости, что заставил тебя рассказать…

— Ничего, ты же должен знать правду… — она взяла мою ладонь в свою и слегка сжала ее. — Я пойду?

— Да, конечно…

Она выпустила мою руку и прошла к двери, не оборачиваясь. И лишь закрывая дверь, она мне улыбнулась.

Она только ушла, а я уже скучаю…

3.

— Не стоит тебе долго по комнате разгуливать… Не оправился ты еще… — запричитала Иветта.

Я уже практически оправился и даже начал ходить по комнате. Под надзором Иветты, конечно. Правда, долго подобные «прогулки» не продолжались. Максимум минут семь. Потом меня вновь укладывали в кровать и накрывали одеялом.

— Да ладно тебе, ничего же страшного не случится, — я подошел к окну и посмотрел на серый двор внизу.

— А если тебе станет плохо? Или ты упадешь? — девочка ходила за мной хвостиком, словно и правда боялась, что я упаду.

— Ты сейчас похожа на курицу-наседку, — рассмеялся я и погладил ее по щеке.

Иветта покраснела, смущенно улыбнулась и несильно ударила меня в плечо. Видимо, не понравилось ей, что я ее назвал «курицей-наседкой». Но уже через секунду она начала лепетать «прости-прости-прости» и потирать мое плечо через футболку.

Забавная она, все-таки. И так заботится обо мне… Обо мне так еще никто не заботился.

— А теперь иди в кровать, — она резко сменила настроение и даже попыталась состроить грозное лицо, что вызвало у меня смех.

Но я все же лег, чтобы не злить свою няньку понапрасну.

— Посидишь со мной немного? — я взял ее ладонь в свою.

Девочка кивнула и присела на краешек кровати.

— Иветта, сколько тебе лет? — я также продолжал держать ее ладонь в своей, но теперь еще машинально поглаживал ее большим пальцем.

— Тринадцать, — тихо ответила она, глядя куда-то в пустоту.

Надо же, она еще такая маленькая…

Но уже такая прекрасная.

Она также сидела с краю на кровати, а я гладил ее руку.

* * *


— Просыпайся, — послышался хриплый голос и с меня стянули одеяло. Я промычал что-то невнятное и с трудом разлепил веки. В комнате было темно. Не был включен ни свет, не светило и из окна. Ночь вообще какая-то темная и безлунная.

— Сколько время? — промычал я, по привычке кинув взгляд на настенные часы, но стрелок в таком мраке не разглядеть.

— Около пяти часов утра. Но время не важно. Сейчас самое время начать твое обучение.

— Обучение? О чем вы говорите? — спросонья я и не понял ничего. Провалявшись с месяц в постели, вовсе забыл о том, что меня будут учить убивать.

— А ты думаешь, что это так просто — выйти на улицу и рубить людей? — рассмеялся Учитель. — Вот же насмешил.

— И что от меня требуется?

— Для начала — одеться. В таком виде ты многому не научишься.

Я вздохнул и принялся на ощупь искать свои джинсы и футболку, выданные заботливой Иветтой.

Он ждал меня в коридоре, около двери. Не говоря ни слова, пошел вдоль по коридору, как я узнал после — к входной двери. Открыв ее, Учитель слегка подтолкнул меня между лопаток вперед.

Темнота, хоть глаз выколи. Да помимо этого еще был жуткий запах. Смесь запаха паленой водки (этот запах нередко шел от воспитателей), сигаретного дыма и, извиняюсь за подробности, мочи. Запах был до того резкий и противный, что, казалось, во рту был вкус этой адской смеси. Невольно вспоминается, как я случайно забрел в комнату воспитателей, после того как меня перевели из детского дома в интернат. Тогда я получил таких тумаков, что даже вспоминать больно. Как будто ушибленные тогда места вновь заныли.

— Гребаные подростки, вечно их сюда тянет, — Учитель брезгливо сплюнул и щелкнул выключателем на стене.

Так как мои глаза уже привыкли к полумраку, мне пришлось сощуриться. Мужчина закрыл дверь ключом и бросил мне:

— Идем.

Мы спускались по лестнице, затем он вывел меня на улицу и повел в сторону гаражей. Зачем гаражи? Он же говорил что-то про обучение… Что-то я отказываюсь понимать что-либо.

Ключ с трудом повернулся в замочной скважине, что заставило Учителя выругаться. Железная дверь была очень скрипучая, даже мурашки по коже пробежались.

— Заходи, — он вновь подтолкнул меня между лопаток. Затем зашел сам и щелкнул выключателем, после чего зажглась одинокая лампочка под самым потолком, и я смог разглядеть что, где и как.

Около стены стоял просто огромный шкаф, ручки которого были перемотаны цепью и закреплены замком типа амбарного для большей надежности. В центре стояло некое подобие длинного стола, почему-то с восьмью ножками. Для большей устойчивости? Если смотреть дальше, можно было увидеть мишени. Тир? Неожиданно. Я думала, что он будет учить меня несколько иному…

— Обращаться умеешь? — он сунул мне в руку пистолет. Он оказался таким тяжелым, что от неожиданности я его едва не выронил. — Хотя что я спрашиваю… Смотри, это — дуло. Отсюда «птичка» вылетит, если правильную кнопочку нажать, — он провел пальцем по дулу.

Объяснение что где продлилось добрые двадцать минут. Я даже заскучал и еле сдерживался, чтобы не зевнуть.

— Не стреляй из пистолета дальше, чем с пяти метров. Это только в кино из пистолетов стреляют с дальнего расстояния. В жизни ты только потратишь время и пулю. Попробуй выстрелить.

Учитель зарядил пистолет и снял его с предохранителя, после чего протянул его мне. Затем он достал из шкафа, где я краем глаза успел заметить целый арсенальный склад, некое подобие наушников.

— Надень, иначе оглохнешь.

Я прицелился и нажал на курок. Пуля вошла в мишень где-то в районе двадцати.

— Слабовато. Но для начала пойдет. Попробуй еще.

Спустя часа тренировки я смог попасть в тридцатку.

Учитель был удовлетворен подобным результатом.

— Завтра надо будет еще подучиться. А теперь иди, поспи последние часы. Только Иветте ни слова. Она со свету сживет и тебя, и меня, — и он вновь подтолкнул меня между лопаток к выходу, а после щелкнул выключателем.

* * *


Я успел вернуться в кровать раньше, чем пришла моя «нянька».

— Выглядишь уставшим. Не выспался? — сразу же защебетала она, стоило мне только оторвать голову от подушки. — Тебе снились кошмары? Или ты просто долго не мог заснуть? — она приложила тыльную сторону своей маленькой ладошки к моему лбу.

— Все нормально, Вет, не стоит за меня переживать, словно я китайская ваза, — я поцеловал ее в лоб и поднялся с кровати.

Иветта смутилась, покраснела, но все же привычным жестом накинула на кровать плед.

— Скажи, а ты за всеми киллерами так ухаживаешь? — хрипло рассмеялся я, смотря в окно.

— Только за особенными, — она оторвалась от кровати и, что было полной неожиданностью для меня, обняла меня сзади. Я смутился и несколько оторопел, не зная, что делать в такой ситуации. Иветта также резко отпрянула от меня.

— Прости, совсем забыла. Все еще болит? — она, не спрашивая разрешения, как делала ранее, полезла мне под футболку, которая болталась на моем худом теле, как на вешалке.

— Ничуть, — я улыбнулся, замечая, как она «расцветает». — Может, раз у меня уже ничего не болит, ты разрешишь выйти мне из комнаты?
4.

— Сейчас ты увидишь немногих, максимум трех человек. Большинство либо на заданиях, либо отсыпаются после ночной «охоты», либо сидят по собственным квартирам, — сказала Иветта, выключая свет в комнате, ставшей моей.

— Сколько вас всего?

— Человек пятнадцать. Я точно не знаю. Редко когда увидишь всех сразу, — ответила она, все еще водя меня по длинным коридорам. Сколько их тут, черт подери? — Изначально здесь была лишь трехкомнатная квартира, но потом, когда места всем стало не хватать, папа купил соседнюю четырехкомнатную квартиру и объединил их. Нельзя, чтобы новичок жил отдельно от учителя — слишком много с ним мороки будет иначе. Да и психика у многих сдает, — вновь ответила девочка, словно прочитав мои мысли. — Кстати, знаешь, какие киллеры встречаются реже всего, но убивают быстрее и более профессионально, да еще и вдобавок мозги запудрить могут? — она так спокойно говорила на эту тему, словно речь шла чем-то будничном и обычном вроде погоды или уборки, хотя еще недавно «ломалась» и не знала, как связать пары слов.

— Ты же уже говорила — женщины.

— Не только. Но при условии, что это будет довольно-таки хладнокровная особа, которая не будет рассказывать о своей «работе» каждому встречному. Также хороши близнецы. Они знаешь, какую тебе головоломку устроить могут? У-у-у-у… Дурка тебе обеспечена после подобного. На нас работает одна пара близнецов. Правда, они уже достаточно взрослые и опытные, из-за чего живут отдельно, так что их ты вряд ли увидишь, — Иветта уже не напоминала мне ту девочку, теребившую в руках подол сарафана и заламывающую пальцы, параллельно рассказывая мне о том, чем занимается ее отец.

Это меня удивляло и настораживало. Ее словно подменили. А может, и у нее есть сестра-близнец?

Да ну, бред какой-то. Видимо, это следствия бессонной ночи. Вернее, «недоспанной».

— А сколько киллеров сейчас живет здесь? — я решил перевести тему разговора, сам не зная объяснения своим действиям.

— Пятеро. Четверо парней и одна девушка. Они еще недостаточно опытные, как ты уже понял. Паук и Ехидна самые младшие. Они у нас года три.

— И сколько же у вас длится все обучение, если после трех лет киллер считается новичком?

— Около трех лет. Но на «самостоятельное житье-бытье» отпускают только через пять лет. Так что тебе еще лет пять придется меня терпеть, — Иветта улыбнулась, а затем, посмотрев вперед, на темную деревянную дверь, сказала: — Это кухня. Отсюда я и таскала тебе обеды.

Я улыбнулся, вспоминая, как она меня в первый день после того, как я очнулся, пыталась накормить с ложечки.

Девочка толкнула дверь и, стоило ей только переступить порог кухни, сказала:

— Доброе утро, Паук.

Паук? Это тот, который меня едва не прирезал?

На подсознательном уровне у меня остался какой-то страх, похожий на животный.

Я не понаслышке знал, что такое животный страх, ежедневно вытерпливая побои и прячась по углам, где меня, конечно же, находили потом и избивали вновь. Страх превращает в животных, постоянно убегающих от своих хищников. И страшно то, что ты никогда не сможешь ответить. Ты как антилопа против львов, и ты можешь только бежать да прятаться. Что толку, что ты бросишься защищаться? Тебя лишь быстрее разгрызут острые зубы. И страшно то, что тебя не «ломают» сразу, а оставляют как шута, развлекающего своего повелителя, чтобы любоваться твоими мучениями. И так происходило каждый день. А я прятался каждый день, пока не додумался уйти прочь.

Так и тут. Я не знаю, что творится у него в голове. Вдруг он захочет меня прирезать вновь ради того, чтобы я не проговорился? Где гарантия, что я тогда действительно не видел его лица? Кто об этом знает кроме меня самого?

— Кот? — шепотом позвала меня Вета и даже взяла меня за руку. — Ты чего задумался?

— А? Да так, о вечном, — отмахнулся от нее я.

— А я уж было решила, что ты боишься… Пошли, — она взяла меня за руку, а другой рукой подтолкнула меня между лопаток.

Кухня была очень просторной и светлой. Около стены стояло то, что в рекламе мебельных магазинов называют кухнями, в центре был просто огромный деревянный стол, застеленный белоснежной скатертью с вышитым на ней узором, на стенах в подвесных горшках были раскидистые вьющиеся комнатные цветы, а также имелось большое окно, занимавшее едва ли не половину стены. Около стола, спиной ко мне стоял тот, кто, как я понял, и является Пауком. У него были волосы пепельного цвета, а одет он был в темно-синюю растянутую майку, через которую были хорошо видны его мышцы, и в черные спортивные брюки. У него была огромная татуировка на плече, занявшая почти весь участок выше упомянутой части тела, в виде паука.

— Доброе утро, Паук, — повторила Иветта чуть громче, подойдя ближе. Ну, а я, как верная собачка, пошел за ней.

— Доброе, — ответил он, вытащив из уха тоненький белый проводочек. Его голос был грубый, прокуренный. Он вытащил плеер из кармана и, положив его на стол, повернулся лицом к нам. У него были острые и грубоватые черты лица. Острые скулы выпирали через бледную кожу. Нос длинный, узкий, с горбинкой, появившейся, видимо, от перелома. — Это и есть Кот? Наслышан, однако, — он похлопал меня по плечу. От него шел еле уловимый запах табака. — Я Паук, — он представился и протянул мне руку, хотя я итак знал его… имя, благодаря приветствию Иветты.

— Приятно познакомиться, — я с некой опаской, оставшейся на подсознательном уровне, пожал его руку.

— Иветта, ты зачем этого слона на кухню пустила? — послышался недовольный девчачий голос. Я повернул голову в сторону говорившей.

Она стояла, уперевшись спиной о дверной косяк. Шорты и майка, которые явно были пижамой, болтались на ее худом жилистом теле. Кожа у нее была светлой, не то, чтобы прямо белой-белой, практически прозрачной, а самой обычной, как у большинства людей. Но вот что мне первым бросилось в глаза — это ее волосы. Они были алого цвета и ассиметрично коротко подстрижены. Длинная красная челка спадала ей на один глаз, и она все время смахивала ее. Лицо у нее было совсем детское, с россыпью веснушек на носу. Наверное, это и есть Ехидна… Интересно, сколько ей вообще лет?

— Это Ехидна, — шепнула мне Иветта, пока девушка выясняла отношения с Пауком, при этом обозвав его криворуким, — Младшая сестра Паука. Кто-то поговаривает, что у них отношения, но я считаю, что это лишь слухи, не более. Они попали сюда после того, как убили своего опекуна. Тот…

— Что это такое вы тут обсуждаете? — неожиданно прервала нас Ехидна, положив перед нами на стол руку с длинными ногтями. Руки у нее были жилистые, как и все тело. Через кожу на ее кисте можно было изучать анатомию скелета кисти человека, уж очень четко было видно каждую косточку.

— Я хотела познакомить Кота с тобой, но ты так сильно была увлечена ссорой с Пауком, что мне пришлось это сделать самой.

— Ехидна, — она протянула мне руку.

— Кот, — я пожал ее маленькую ладонь. Ее ногти слегка царапнули кожу на моей руке.

— Я сестра… этого, — она указала взглядом на Паука, поедающего бутерброд. — Мы погодки.

— То есть тебе… — я попытался прикинуть, сколько же лет сейчас Пауку.

— Шестнадцать, — ответила она.

Надо же, Ехидна была совсем еще ребенком, когда пришла сюда… Больше похоже на то, что ее вынудили. Или у нее не было выбора. Вряд ли ребенок согласился бы на подобное.

— Я ничуть не жалею о том, что пришла сюда. Да и Паук, думаю, тоже. Если бы мы не попали сюда, кто знает, что было бы потом, и было ли бы то «потом» вообще. Там, за стеной, жестокий и ужасный мир, где сильные жрут слабых. А тут мы сами выдумываем правила игры, поэтому мы всегда оказываемся победителями. Ты должен быть благодарен за то, что оказался здесь.
Примечание к части

Надеюсь, что вы все же читаете меня. Если читаете - то извините за задержку проды.
За следующую главы автор засядет, как только будут три комментария от разных людей.
Всем бобра с:
5.

— Этот удар эффективен, когда твой противник выше и крепче тебя. Прямой или боковой удар кулаком по гортани, если же ты бьешь сбоку — то удар лучше наносить ребром ладони или предплечьем, — Учитель показал все в близости к моему горлу, но не докасаясь до него. Он, можно сказать, показывал этот прием на воздухе. — Теперь попробуй ты. Только сильно не бей.

Я попытался повторить все эти жесты. Мужчина кивнул и продолжил:

— Если же этот удар не сработал, у тебя такого бедного-несчастного задрожали руки, и ты не смог это сделать, или же твой противник просто увернулся, ты указательным и средним пальцами «тыкаешь» ему в глаза и носком ботинка ударяешь в солнечное сплетение. Без тренировки в солнечное сплетение попасть будет сложно, но я думаю, ты быстро запомнишь, где оно находится. Могу сказать для примера: на рубашке между четвертой и пятой пуговицей сверху. Сегодняшний урок тебе ясен?

Я кивнул. Ночами меня тренировали редко, в основном все занятия проходили днем. Пусть Иветта и ворчала по поводу того, что мне вредны физические нагрузки, но она уже не упиралась из-за меня рогами и ногами, как делала это раньше, поэтому ее даже слушать никто не стал.

— Тогда свободен. Иди, а то там Иветта небось испереживалась вся, как же ты с такой раной тренироваться будешь, — хмыкнул он, выпроваживая меня за дверь.

Вета и правда испереживалась. Она ходила туда-сюда, заломав руки за спину, перед дверью комнаты, отведенной для тренировок.

— Ну, как ты? — сразу же «подлетела» она ко мне. — Ничего не болит?

— Господи, Иветта, прошло уже два месяца, у меня уже только шрам остался, что может у меня болеть? — я поцеловал ее в лоб. Девочка смутилась, но отталкивать меня не стала.

— Ты устал?

— Есть немного, — согласился я. — Проголодался еще, — это было чистой правдой. Не ел я со вчерашнего вечера, завтраком пришлось пренебречь из-за тренировки.

— Пойдем, я тебя покормлю, — и Иветта, как заботливая мамаша, взяв меня за локоть, повела меня на кухню.

На кухне уже что-то бурно обсуждали Череп и Упырь.

Череп — самый старший из киллеров. Ему сейчас двадцать два, он здесь почти пять лет и скоро отправится в «свободное плавание». Выглядит он как киллер из американского боевика — бритоголовый, накаченный, одетый в кожаную одежду. Но в душе он был добрым, как маленький ребенок.

В Упыре не было ничего упырьского. Кровь по ночам он не пьет, да и кожа у него была достаточно смуглая, а не бледная, как нарисовало бы воображение любого, кто услышал бы его кличку. Единственное упрьско-вампирское, что в нем есть — так это острые клыки на верхней челюсти, но по размеру они ничуть не отличались от клыков обычного человека.

— Так вот, я тебе и говорю, что… — начал Упырь, привычным жестом запустив пятерню в свои темные вьющиеся волосы.

— Котлет хотите? — спросила Вета, открывая крышки у всех кастрюль, ища выше упомянутое блюдо.

— Нет, спасибо, — отмахнулся Упырь.

— Две, пожалуйста, — ответил Череп, тем самым вызвав улыбку на моем лице.

Он — яркий пример того, насколько может быть обманчива внешность. Вряд ли кто-то, увидев Черепа, мог даже предположить, какой он добрый в душе. Я вообще удивлен, что этот человек подался в киллеры. Череп никогда не рассказывал о том, как он сюда попал. Как, впрочем, и все. Но я точно знаю, что без нужды сюда никто бы не подался. Если у человека и есть тяга к убийствам, то он будет рубить людей просто так, а не получать за это деньги.

— А где Лис? — поинтересовался я, пережевывая котлету.

— На «охоте» с Ехидной и Пауком, — ответил Упырь, от скуки заламывая свои пальцы. — Паука же теперь одного не отпускают, после того, как он… — парень осекся. — А Ехидна идет в качестве приманки. Ты же слышал про того педофила-убийцу, то повадился разгуливать средь бела дня? — он сощурил свои темные глаза.

Я кивнул и продолжил ковыряться в котлетах. К слову, они очень вкусные. Раз в триста вкуснее, чем те непрожаренные куски, отобранные у дворовых псов кухарок, названные котлетами.

— Ну ты и нашел тему, чтобы за столом поговорить! — Иветта с грозным видом перекинула кухонное полотенце через плечо и скрестила руки на груди. — Аппетит людям отобьешь!

— Я вас умоляю, — отмахнулся от нее Упырь и вновь продолжил вещать про того убийцу-педофила. А также про его жертв.

Я слушал его в пол-уха, краем глаза наблюдал за Иветтой, которая для большего создания впечатления угрожающего вида, поигрывала желваками. Но вместо ожидаемого ею «грозного вида» у всех были лишь улыбки на лицах. Уж очень карикатурно выглядела девочка в данный момент.

Неожиданно послышалось, как открылась, а затем захлопнулась входная дверь.

— Фу, как я устала! Больше никогда «по педофилам» не пойду! Фу, как противно! — из коридора послышался возмущенный голосок Ехидны.

— Не ной, мы устали не меньше тебя! — возмутился Паук.

— Ой-ой-ой, кто бы говорил! Стоял, ничего не делал, глазами лупал только! Да и вообще — к тебе он не приставал! — возмущенная девушка ввалилась в кухню.

Ремень на ее джинсах был порван и теперь просто болтался в хлястиках, майка была разорвана, и через нее проглядывалось белье, что вызвало легкую улыбку у Черепа и Упыря, но, заметив, какой злой взгляд у Ехидны, они сразу же сделали серьезные лица.

На лице, а если говорить точнее — на носу и переносице, были испачканы в крови. Также было несколько капель на лбу, и неаккуратными прядями свисали несколько прядей волос, сменивших свой цвет на бурый.

Паук и Лис, которые зашли несколько позже, выглядели не лучше. Разве что одежда была не рванная, а перепачканная чужой кровью. И рыжие волосы Лиса, и светлые волосы Паука частично были испачканы бурой жидкостью. Их одежда и руки были также перепачканы кровью.

— Ты хоть не тащила на себе этого борова, — вздохнул Лис, направляясь к раковине — смывать с рук «боевой раскрас». — Он такой тяжеленный был, наверное, как мы все вместе взятые.

— На тебя он хотя бы не заваливался! — запротестовала «приманка». — Я думала, что эта скотина меня раздавит!

— Бедная-несчастная Ехидна, все ее то убить, то раздавить хотят, — театрально сложил руки Паук.

— Ишь ты, как харахориться, так мы все горазды, а как сделать что — так мы глазками будем лупать и ожидать, когда Лис придет на по…

— Да заткнитесь вы уже! — громко сказал Череп и ударил кулаком по столу. От этих, казалось бы, простых действий, вздрогнули не только Паук и Ехидна, к которым это было адресовано, но и все мы вздрогнули, включая Иветту, которая даже выронила из рук тарелку с котлетами для Лиса. — Извините, — смутился Череп и продолжил есть.

Нас разразил смех. Хотя, на смех это было мало похоже, скорее на что-то истерическое.

— Что здесь происходит? — на кухню вошел Учитель и все мы резко замолчали.

— Ничего, извините, — опустила взгляд вниз Ехидна, одновременно пытаясь прикрыться остатками майки.

— В новостях объявили, что нашли тело неизвестного мужчины, спрятанного за гаражами и прикрытое мусором, — его глаза были сужены от ярости. А мы все, в свою очередь, находились в состоянии, похожее на шок. Череп отложил подальше вилку, Упырь перестал рассматривать стену и немигающим взглядом смотрел на Учителя, Иветта так и застыла посреди кухни с тарелкой котлет в руках, Паук заламывал пальцы, у Ехидны задрожали руки, и она опустила их на колени, также кусая губы. А я лишь смотрел в пустоту, не понимая ничего. — Смерть наступила сегодня с утра от многочисленных ножевых ранений. Кто, кто вас, баранов, учил прятать тело?! — Учитель также добавил парочку нецензурных слов, выражая свои эмоции. Он еще долго разводил тирады, по поводу того, как надо прятать труп, а потом, добавив «Молитесь, чтобы вас, придурков, никто не видел» выгнал из кухни тех, кто не имеет отношение к сегодняшнему педофилу. Когда захлопнулась дверь, я вновь услышал ругань.

Даже жалко ребят стало… Хорошо им досталось…

— Больше никаких самостоятельных дел. На все дела — либо со мной, либо с Черепом, либо с Упырем. И молитесь, придурки, чтобы вас никто не видел. Я не хочу менять место жительства, — сказав это так громко, что и плотно закрытая дверь не была помехой для звука, он вышел из кухни, громко хлопнув дверью.

Я осторожно заглянул на кухню. Паук пытался попасть зажженной спичкой по сигарете, Лис ходил по кухне, заломав руки за спину, а Ехидна просто сидела на стуле. Последнюю мне было жалко больше всего. На ней лица не было.

— Да ладно вам, я сколько в свое время прокалывался — и ничего, живой, здоровый. И у вас все в порядке будет. Райончик-то спальный, вряд ли вас кто-то заметил. А если и заметил, то вряд ли обратили внимания. Плюс дело быстро замнут. Сейчас столько этих разборок, мафии и прочей гадости, — успокаивал их Череп. — А ты бы сигарету убрал, — обратился он конкретно к Пауку, — Учитель узнает или почувствует запах дыма — точно тебя прибьет. Эх, что за неспокойный люди пошли… Как что — сразу курить… — ворчал он, заваривая себе чай.
Примечание к части

Три отзыва - новая часть :)
6.

— Когда тебе придется убивать с помощью холодного оружия — главное, не паникуй, — сегодня меня учил Череп. Учитель, взяв с собой Лиса и Паука, отправился на задание. — Я, когда был новичком, в первый раз должен был убивать ножом. Так я с перепуга забыл, в какую руку его вообще нужно брать, и как вообще им стоит наносить движения. Я надеюсь, что тебе для «первого раза» не попадется нож. Кстати, а ты правша или левша?

— Правша.

— Тогда смотри, — Череп достал из кармана складной нож и, открыв его, положил себе на раскрытую ладонь. — Полной ладонью, то бишь всеми пятью пальцами, ты обхватываешь рукоять. Старайся сжать ее как можно крепче, так меньше вероятности, что у тебя дрогнет рука. Сами же удары следует наносить не сверху и замахнувшись, как в кино, а на минимальном расстоянии. Причем старайся не бить в грудную клетку — ты запросто можешь попасть в ребро. Учитель будет учить тебя, куда следует наносить удары, но на «деле» ты вряд ли сможешь это вспомнить, плюс — дрожащие руки. И еще. Для начала перережь горло — так они не будут кричать, что не привлечет внимания людей. Это еще Джек Потрошитель установил. И чуть голову в сторону наклоняй. Только не свою, а жертвы. Так ты не извазюкаешься в крови. А теперь покажи мне, как ты будешь наносить удары вон той подушке, — Череп указал в угол, где валялась старая подушка, на которой мы отрабатывали удары.

Я кивнул и, забрав у него нож, при этом, взяв его так, как мне только что объяснили, побрел к подушке.

Присев у пыльного дьявольского отродья, я начал вонзать в нее нож.

— Так? — прищурившись, спросил я у своего «учителя».

— Так, так, — кивнул тот. — Вытаскивай нож из подушки.

Но не тут-то было. Уж не знаю, за что лезвие могло зацепиться в подушке, но вытаскиваться оно упорно не хотело. Я двумя пальцами левой руки чуть придавил ткань у ножа, а правой рукой резко дернул его на себя. Вытащил!

— Вот черт… — тут же выругался я. Вытаскивая нож, я порезал себе руку.

Ну, порезал, грубо сказано — лишь слегка зацепил острием ребро ладони. Даже боли не было. Но кровь крупными каплями выступила на порезе, а одна капелька и вовсе покатилась по предплечью.

Вроде такая ерунда, от которой и крови-то быть не должно, а она «проложила тропинку» почти до локтя.

— Эх ты, ничего тебе доверить нельзя… — заворчал парень. — Иди к Иветте, пусть она тебе обработает.

Я кивнул и вышел за дверь.

Первым делом я пошел на кухню, зная, что Иветта где-то в это время готовит. И не прогадал ведь.

Девочка стояла спиной ко мне, что-то помешивая в кастрюле. Делала она это с таким счастливым выражением лица, словно это было самое приятное занятие на свете. Я даже невольно улыбнулся.

— Вет… — тихо позвал ее я.

— А? — она оторвалась от своей готовки и повернула голову в мою сторону. — Что с твоей рукой? — она сразу же изменилась в лице и едва не выронила ложку.

Неужели я заставил ее поволноваться?

— Все в порядке, просто царапина, — отмахнулся я. — Только ты не могла бы помочь мне остановить кровь?

* * *


— Вот так вот… — она туго перевязала мою ладонь бинтом, пропустив его между большим и указательным пальцами и завязав на запястье. — Точно не больно?

— Точно, спасибо, — улыбнулся я и хотел было приблизиться к ее щеке, как Иветта тут же отпрянула от меня.

— Что ты делаешь? — тихо и, как мне показалось, даже немного испуганно, спросила она.

— Я лишь хотел сказать тебе «спасибо»… Или ты имеешь что-то против?

— Нет… — ответила она, опустив взгляд.

Что с ней? Она стыдится того, что отреагировала так?

Я легко прикоснулся губами к ее щеке. Девочка смутилась и покраснела, но не сказала мне ничего.

Я чуть отпрянул от нее и теперь уже коснулся кончиками пальцев ее щеки.

— У тебя было такое, что сердце колотиться как безумное?

Ее рука дернулась, а после она все же дотронулась до моей руки, но тут же одернула ладонь.

— В последнее время даже слишком часто…

Я, набравшись наглости, уже смелее поглаживал ее щеку.

— И когда же это бывает?

Она вновь смутилась.

— Позволь мне сохранить это в тайне…

— Извини… А моё сердце так реагирует на тебя.

Реакция Иветты удивила меня. В ее мимике, жестах, глазах читалось удивление, некий испуг, счастье и, возможно, удовлетворение. Я так и не смог этого разобрать, потому что она тут же опустила взгляд. Ее щеки слегка порозовели, с головой выдавая ее смущение.

— Хочешь почувствовать, как оно бьется?

Она сомневалась. Это было видно по выражению ее прекрасного личика. Но, вновь опустив взгляд, она поднесла свою руку к моей груди.

Мое сердце заколотилось, как безумное. Оно билось так сильно и часто, что, казалось, вот-вот сломает ребра. Она передвинула руку чуть левее. Ее маленькая и хрупкая ручка легла как раз туда, где через слои кожи, мяса и костей было сердце, которое отбивало бешеный ритм.



А мы сидели так, друг напротив друга, еще долго. Она все также слушала, как бьется мое сердце, а сердце не желало успокаиваться и продолжало биться о ребра.
7.

Я и не заметил, как прошло полгода.

За постоянными уроками и тренировками мне некогда было следить за временем.

Жизнь текла своим ходом, каждый день перемещаясь из рутины в рутину. Меня учили всему — стрелять, обращаться с ножами и метать их, технике рукопашного боя. И, конечно же, психологическому воздействию.

Оно одно из самых ценных в нашем деле.

За все время, проведенное здесь, я перестал сомневаться в правильности своего решения.

Здесь ко мне впервые стали относиться, как к человеку.

Находясь в интернате, я терпел постоянные унижения и побои. Я был загнанным в угол зверем, козлом опущения. Всем, что было необходимо тем, кто сильнее меня.

Они породили во мне страх. Страх, превративший меня в животного, убегающего от своих хищников. Они думали, что стали вожаками, которые заставили нас всех встать на колени.

И, да, я стоял перед ними на коленях! Но у меня не было другого выхода!

А теперь я свободен… Хоть это понятие свободы и относительно.

Я не жалею о своем решении.

Сейчас вы, наверное, скажите, стоит ли такое человеческой жизни?

Думаю, такой вопрос способен задать только человек, который никогда не испытывал подобного.

Стоит.

За каждодневными унижениями, ты затвердеваешь, «покрываешься панцирем». И тебе все равно, каким способом ты разрушишь этот плен. Даже если таким…

Да и все равно, кто знает, как бы сложилась моя судьба, если бы я не сбежал из интерната. Кем бы я стал? Людским мусором? Отбросом человеческой расы?

А тут у меня есть хоть какая-то, да значимость.

Эта глупая власть над жизнями людей.

И пусть мы звереем от власти, мы в этом случае гордые звери, а не загнанные в угол.

И, раз это такое благородное занятие, как говорила о нем Иветта, то почему бы не попробовать?

Раз мы спасаем жизнь многим людям, ценой одной…

… то почему нас называют убийцами?..



— Доброе утро, Кот, — сказал Паук, как только я зашел в «тир».

Парень упражнялся в метании ножей. Несколько «стальных орудий» уже были в мишени, застряв где-то на уровне семидесяти.

— Доброе, — кивнул я, взяв несколько метательных ножей, последовал примеру Паука. — Давно тренируешься?

— Да с час, наверное, — он метнул очередной нож и тот попал прямо в центр мишени. — А ты чего раньше не пришел?

— Проспал, — сознался я и тоже метнул нож, но он лишь плашмя ударился о мишень и со звоном упал на бетонный пол. — Вот черт…

— Ничего, бывает. Тренируйся еще, и все получится. А я пока пойду, покурю, — Паук похлопал себя по карманам поношенных джинсов в поисках заветной пачки.

— Иди, — я метнул следующий нож, и тот все же попал в мишень. Не в центр, правда, но хоть что-то.

— Уже лучше. Через часа два и в центр попадать будешь, — заверил меня Паук и вышел из гаража.

Железная дверь громко хлопнула, заставляя поморщиться. Не самый приятный звук для моих ушей…

Очередной нож угодил в «двадцатку». Вот же…

* * *


— Кот, — учитель вошел в комнату, когда Упырь рассказывал мне о преимуществах маскировки, — Ты сегодня идешь с нами на дело.

Я?..

Это более, чем неожиданное известие. Я не думал, что меня так рано возьмут на убийство…

— Но, правда, близко к «жертве» я тебя не подпущу. Будешь просто зрителем.

Я никогда не слышал о том, что меня могут взять как «зрителя». Мне раньше никто об этом не говорил, поэтому я даже не знаю, хорошо это, или плохо.

— Когда?

— Как уже стемнеет и люди попрячутся по своим норам. Часов в десять вечера. Пойдешь со мной и Черепом. Главное, не трынди много, не мешай, и не задавай лишних вопросов. Пистолет-то заряжен. Упырь, подготовишь его. Расскажешь, что, да как. А то от этих новичков одни проблемы, — закончив свой монолог, он вышел из комнаты.

— Ну, в принципе, Учитель сказал, что и как делать. Просто идешь тихо-молча за ними, не путаешься под ногами и не задаешь лишних вопросов. И, да, перед «отходом» не ешь — может стошнить.
8.

— Иди за мной молча, никуда не сбегай. А то я знаю вас. Вечно вам все страшно, — ворчал Учитель, идя на ощупь.

На этой улице в спальном районе не горели фонари. И даже луна была скрыта за тучами. Смотреть приходилось не только по сторонам, но и под ноги, чтобы случайно не споткнуться и не перебудить весь район своим падением и руганью.

— Учитель, еще долго идти? — спросил Лис, идущий где-то за мной.

— Почти пришли. Она должна выйти из дома около полуночи.

Она? То есть мы… вернее, они будут убивать женщину? Но как же так?.. Она ведь даже не сможет оказать сопротивления…

Но я был вынужден молчать. Не хотелось мне получить от Учителя и Лиса тумаков посреди улицы. Нужно заткнуться и идти молча.

— Мы пришли, — Учитель резко остановился. — Если верить ее распорядку дня, что дал нам заказчик, она скоро должна выйти из дома.

Заказчик? Но ведь убийства исключительно из благородных побуждений, как сказала мне Иветта…

А как же маньяки, педофилы, насильники и прочая ересь?

Неужели все… ради денег?..

Я ведь до последнего верил, что иду на доброе дело. А она вот вышло.

Лишь корысть и жадность. И больше ничего. Никакого гребаного благородства, о котором так часто пишут книги. Ничего…

— А вот и пошла, мадам… — презрительно произнес киллер. — Лис, иди, задержи ее хоть ненадолго, — парень кивнул и тут же побежал к фигурке, вышедшей из подъезда. — А ты, Кот, не делай ничего сам. Ты тут всего лишь зритель. Не забывай об этом.

Я молчал. Просто не знал, как и что ответить.

С одной стороны, мне до безумия было жаль эту женщину, а с другой — я не хотел отправиться на улицу. Или хуже того — на тот свет. Меня уже начали обучать «премудростям» и теперь вряд ли отпустят. Так что у меня нет другого выхода.

Я сам не понимал, что я лишь овца, заблудившаяся в стаде волков. Но сейчас мне уже не выбраться из этого плена. И, как сказала Ехидна, я должен быть благодарен, что я оказался здесь.

А Лис тем временем отвлекал жертву разговорами. Она что-то любезно объясняла ему, и даже размахивала руками, с целью показать или рассказать что-то более подробно.

Киллер вдруг махнул рукой, подзывая Учителя. Киллер достиг ученика едва ли не в один прыжок.

— Кто вы? Что вы от меня хотите? — бормотала девушка, отступая назад.

Но глупышка не знала, в какие сети она забрела. Лис заломал ей руки, держа ее сзади. Она сначала попыталась отбиваться ногами, но потом парень сильнее свел ее руки и, кажется, сломал ей кость, о чем можно было догадаться по характерному треску. Жертва хотела было закричать, но ее мучитель зажал ей рот ладонью, из-за чего из ее горла вырвалось лишь бессвязное, чуть хрипловатое, мычание.

— Отклони ее голову чуть вправо, — приказала Учитель. — Иначе мы уделаемся в ее крови с ног до головы.

Жертва начала мычать чуть активнее, но киллер отвесил ей пощечину, тем самым заставив ее замолчать.

Лис, взявшись за ее волосы, отклонил ее голову чуть вправо. Учитель достал из кармана складной нож, открыл его зубами и, отодвинув шарф и воротник с шеи девушки, шепотом произнес:

— Тебя заказал тот, кого ты любишь больше жизни.

И он полоснул лезвием по коже. Сразу же из раны полилась кровь, пачкая ее светлое пальто. Учитель отошел чуть в сторону, чтобы она не испачкала кровью его руки или одежду.

Лис отпустил девушку, и та упала на асфальт.

— Учитель, она еще дышит, — сказал парень.

— Вспори ей брюхо, — ответил мужчина и кинул ученику складной нож.

Первым делом юный киллер расстегнул пальто жертвы, словно боясь, что лезвие не пройдет через плотную ткань. Затем он открыл нож и, вонзив его куда-то в живот жертвы, отчего та последний раз захрипела и как-то странно дернулась, начала опускать его вниз, словно резал не человеческую плоть, а сливочное масло.

Кровь девушки окрашивала ее одежду, асфальт вокруг нее и, конечно же, руки Лиса в алый.

— Довольно, — произнес Учитель. — Все равно не выкарабкается уже, а мы только зря время потратим, и нас могут вычислить. Уходим.

Я последний раз взглянул на мертвое тело. Ее длинные волосы были окрашены кровью. Ее лицо еще было вполне «живого» цвета. На щеках виднелся отпечаток ладони. Глаза были полуприкрыты.

— Хватит на нее смотреть! Уходим! — это было адресовано мне. Лис забрал нож из тела жертвы и, вытерев его об ее пальто, протянул Учителю.

Раньше я никогда не видел смерть. Впервые я увидел, как душа уходит из тела несколько секунд назад. Смерть — она такая… величественная и грязная. А еще она словно обезумевшее от страха и ярости животное — нападает на каждого, кто стоит у него на пути.

А убийство…

Оно не яркое и запоминающееся, как можно было бы подумать. Убийство, как и смерть, не бывает красивым. Убийство всегда остается убийством.


Возвращались назад мы молча. Правда, совсем близко к дому, я спросил:

— Учитель, а разве мы не должны убивать убийц, педофилов и насильников? Зачем мы убили ни в чем не повинную девушку?

Учитель остановился, а затем повернулся ко мне. Его скулы были напряжены, губы сжаты, а глаза метали молнии.

— Кто тебе сказал такое? Иветта? И ты послушал ребенка? Конечно, в некоторой степени она и права, мы и, правда… как бы это сказать… убийцы с благородными намерениями. Но одними «благородными намерениями» сыт не будешь, а кушать хочется всегда. Из-за этого убийства убийц стало лишь увлечением, которое просто нелепо связано с работой. А зарабатываем мы, беря заказы, за которые мы имеем довольно-таки неплохие деньги. И мы убиваем всех, кого попросит заказчик — мужчин, женщин, стариков и детей. Ты сам себе выбрал такую судьбу, сбежав из интерната и соглашаясь на подобную работу. Теперь тебе уже не выбраться из этих сетей. Хочешь жить — умей вертеться. Хочешь есть — умей убивать. Суть проста. И не надо строить из себя благородного ангела — ты будешь овцой среди волков. А знаешь, что потом волки сделают с овцой?

Я не знал, как и что ответить.

Так вот все же какова работа киллера без этого лишнего пафоса и благородства…

Как в законе джунглей — убей, чтобы прокормить себя.

Но мы, скорее, как домашние коты. Поймав «мышку» мы играем с ней, а потом убиваем.
9.

— Что-то случилось? — Иветта вошла в комнату. Она, как всегда, была похожа на ангела. Словно сотканная из лучиков света, она вошла в полумрак комнаты. Ее тихий голос эхом отражался от стен, и, казалось, проникал в самые глубины подсознания.

— Нет, все в порядке, — я попытался улыбнуться, но вышло чересчур фальшиво и натянуто.

Там, внутри, у меня все перевернулось от пережитых событий. И убийство несчастной девушки, и фраза, сказанная ей Учителем, и то, что я должен убивать всех, кого закажет заказчик. События сменялись настолько быстро, что я даже не успевал удивляться. Все было слишком… Слишком.

Девочка подошла чуть поближе ко мне. Разгладив складки пледа, брошенного на кровать, она спросила:

— Можно я присяду?

— Да, конечно, — я чуть-чуть подвинулся, подтверждая свое согласие.

Вета села рядом и, к моему удивлению, обняла меня. Я почувствовал, как к щекам приливает краска, а внутри все наполняется каким-то странным счастье, смешанным с удовлетворением. Сердце забилось чаще и сильнее, до такой степени, что мне казалось, что оно вот-вот сломает ребра.

И это все несмотря на то, что перед моими глазами до сих пор стояла сцена убийства. Несмотря на то, что я до сих пор слышал ее последний хрип. Несмотря на то, что мне все казалось залитым ее кровью.

Внутри меня словно боролись двое — тот, кто не может успокоиться от пережитого и тот, кто хочет насладиться данным моментом.

А Иветта лишь сильнее прижималась ко мне своим хрупким тельцем.

— Что у тебя случилось? — она оторвалась от меня и подняла свой взгляд на меня.

Мне хватило секунды взгляда в ее глаза, чтобы решиться ей все рассказать.

Но вот только поймет ли она меня?..

Не будет ли она испытывать ненависть не только ко мне, но и ко всем?..

Или все же мне не стоит поселять подобное чувство в ее маленьком сердечке?..

— Я сегодня… — я резко перешел на шепот. Слова словно вырывались из моего рта сами, а я был не в силах их контролировать.

— Что ты сегодня?

— Я видел смерть... — прошептал я так же шепотом, не в силах сделать свой голос громче.

— Прошу скажи громче, я не понимаю.

— Я ВИДЕЛ СМЕРТЬ! — почти выкрикнул я, словно внутри меня прорвало дамбу, перекрывающую связки.

— Тебе было страшно?.. — это, пожалуй, был единственный вопрос, который я не ожидал от нее. Я ожидал, что меня засыпят тысячью вопросов, вроде того, как это произошло, где и когда. Но я даже представить не мог, что она спросит о моих чувствах в тот момент.

— Безумно… — к шепоту добавились и всхлипы. Только не при ней… — Я видел лужу крови под ней… Я слышал ее последний хрип… Я видел, как из нее уходит жизнь… Я видел ее последний вдох… Это и правда страшно… Я никогда не испытывал ничего страшнее…

— Но сейчас же уже все позади?..

— Позади… Но ее облик до сих пор стоит у меня перед глазами…

— Ты уже не сможешь ничего исправить, постарайся забыть…

— Я постараюсь…

Она неожиданно вновь обняла меня и прижала к себе. Я уткнулся носом в ее плечо, вдыхая ее запах.

Все можно вытерпеть… Все можно забыть…

Но есть образы, которые не хотят уходить из памяти…

* * *


— Прицеливаясь, не зажмуривай один глаз, как снайперы из кино — так ты потеряешь ориентацию, — диктовал Учитель, пока я держал винтовку, уперев приклад себе в плечо. — Приклад прижимай к плечу как можно плотнее. И саму винтовку держи крепче. А то рука дрогнет, попадешь не туда, куда надо.

— Угу, — кивнул я и вновь прицелился.

— Наушники надень, оглохнешь, бестолочь!

Трепет, мило.

Я закатил глаза, пробурчал что-то себе под нос, но все же положил ружье и лениво прошел за наушниками. Надев их, я взял винтовку уже в знакомом положении.

Самое сложное было — постараться не закрыть один глаз и не прищуриться. «Крестик» на оптическом прицеле расплывается из-за этого.

— Через несколько секунд пройдет, — сказал мужчина, словно прочитав мои мысли. — С предохранителя сними.

Я кивнул, чуть отодвинул предохранитель, что находился позади спускового крючка, прицелился и…

— Ты как целился, полудурок?!

Подумаешь, я всего лишь в стену попал… Чуть-чуть ниже мишени попал. Что сразу-то кричать?

— Перезаряжай и стреляй снова. Ты у меня отсюда не выйдешь, пока в центр не попадешь!

Вдохнув, я упер приклад себе в бедро, заломал «ствол» и перезарядил винтовку.

Я не знаю, что со мной сегодня. Руки, наверное, с непривычки дрожат. Я ведь впервые вообще держу в руках винтовку.

Или просто мой мозг не хочет успокоиться от пережитых событий?

Неужели я стану таким же… убийцей?..

— Ну, и что ты греешь его, как кисейную барышню? Ты сегодня стрелять будешь или нет?

Я прицелился и выстрелил. В этот раз уже лучше вышло. Намного лучше. Пуля вошла где-то в районе сорока.

— Уже лучше. Практикуйся еще.

Я вздохнул и заломал «ствол».

* * *


— У меня для всех вас новость, — объявил Учитель, как только все мы собрались за столом. — Иветта, присядь, пожалуйста.

Девочка, застывшая посреди кухни с половником в руках, пожала плечами и, положив поварешку на стол, подошла к столу и присела на кухонную табуретку.

— Не думаю, конечно, что эта новость станет для вас чем-то значимым, но я давно думал об этом и, наконец, решил, что пришло время для реализации. С завтрашнего дня я начну обучение Иветты.

Он будет учить этого ангела… убивать? Но… зачем? Она же не способна убить…

— Поздравляю, Вет, — улыбнулась Ехидна. — Добро пожаловать в семью.

Неужели и ей тоже придется безжалостно кромсать ни в чем не повинных людей?...
10.

— Это, мой недалекий друг, револьвер, — Упырь достал из шкафчика с оружием револьвер и покрутил его в руках. — Стрелять из него ничуть не сложнее, чем из пистолета. Откидываешь «барабан», или «цилиндр», называй, как тебе нравится, влево, заряжаешь, возвращаешь «цилиндр» в исходное положение, отводишь курок, целишься и нажимаешь на спусковой крючок. Думаю, что целиться тебя мне учить не надо — не зря же ты тут столько времени проторчал, — Упырь явно был недоволен тем, что сегодняшнее мое так называемое занятие проводит он.

Учитель, как и Череп, на «деле», за старшего, если так можно выразиться, остается лишь Упырь. Конечно, обучить меня премудростям стрельбы из револьвера мог и Лис, но тот с утра, чуя неладное, куда-то смылся, да и Учитель попросил об этом Упыря. Вот теперь он и отдувается.

Упырь, если честно, был не самым лучшим учителем — язвительный, вредный, заносчивый и принижающий. Но зато он объяснял более чем доходчиво.

Вздохнув, я кивнул, надел наушники, чтобы не оглохнуть, хоть и на время, совместил «мушки» и прицелился.

— Не забывай о том, что нельзя прищуривать глаз — так снизиться острота и второго глаза, — голос киллера доходил до меня словно через вату. — И не сжимай ты его так сильно! Это тебе не винтовка, которую нужно сжимать, чтобы руки не дрожали! Так у тебя только пуля в другую сторону будет отклоняться!

Я и не заметил, что сжимаю оружие. Учитель, кажется, мне говорил, что пистолет нельзя сжимать… Но это выходит как-то рефлекторно.

Я чуть ослабил хватку и нажал на спусковой крючок. Пуля попала в район восьмидесяти.

— Неплохо, неплохо… — растянуто проговорил парень, словно перебирая языком каждую букву. — Но потренироваться еще не мешало бы.

И в этот момент дверь гаража со скрипом распахнулась.

— Доброе утро! — в «тир» зашла Ехидна, одетая в красный спортивный костюм. Ее неровно подстриженные красные волосы были собраны в подобие пучка на затылке. Девушка улыбалась нам во все тридцать два.

— Ты что-то задумала? — спросил Упырь, повернувшись к ней. Парень прищурил свои карие глаза, оглядывая киллершу с ног до головы. — Уж больно ты светишься, прямо как лампочка Ильича.

— Ну-у, почти. Вет, заходи, а, чего ты там толчешься-то?

Иветта? Ого… Не ожидал, если честно…

— Иветта? — Упырь взлохматил свои темные волосы.

— Думаю, Учитель простит нам такое небольшое самовольство, — и она игриво подмигнула. — Вет, ну, что ты там толчешься?!

— А, можно, да? — Иветта переступила порог гаража.

Девочка была одета в джинсы, разорванные на коленках и серую толстовку, которая была ей явно не по размеру. Надо же, я и не знал, что у нее есть такая одежда. Я видел ее исключительно в платьях и юбках.

Ее светлые волосы были наспех стянуты в неаккуратный «конский хвост», вместо привычной косы.

Проще говоря, Иветта была какая-то… не Иветта.

— Доброе утро, мисс, — Упырь отвесил шутовской поклон.

— Доброе, милорд, — девочка поклонилась в ответ, что вызвало на моем лице улыбку. Ехидна закусила губу, чтобы сдержать смех.

— Ладно, Вета, мы не за этим сюда пришли! Становись напротив мишени, я сейчас принесу винтовку!

— А не рановато ли подобное творить без Учителя?

— Ой, не грузи мне мозг, Вампиреныш, — киллерша взяла его за обе щеки. — Только от тебя нотаций я не слышала!

Мы с Иветтой прыснули. То ли от того, что она назвала его «вампиренышем», то ли от этого казалось бы милого жеста.

Ехидна открыла шкаф и вытащила оттуда винтовку. Пока она доставала оружие, Упырь успел показать ей язык, что заставило нас с Иветтой рассмеяться вновь, но, поймав на себе взгляд «Вампиреныша», сделать серьезные лица.

— А я с пистолета начинал, — хмыкнул я, наблюдая, как Ехидна наперевес с винтовкой.

— Да у тебя все с бухты-барахты! Вот поэтому и решили начать с чего-нибудь полегче, а то тебе с твоей раной боялись тяжелое давать. А лично нас с Пауком начали учить с винтовки. Помню, Учитель еще говорил: «Для начала нужно обучиться стрельбе с винтовки. По мере обучения ты подходишь к жертве все ближе. Таким образом нож —- последнее чему приходиться обучаться». Ну, а самое последнее было и вовсе — рукопашка. Ибо для этого нужно, цитирую: «посеять все оружие, что у тебя есть, выйти на пустырь, где нет ни камня, ни палки и найти такого же идиота, как и ты». Хотя азы начинают давать с самого начала, их даже тебе в начале дали. Так же все было? — спросила она у Упыря.

— Именно, — кивнул парень.

Надо же, а я думал, что все так и происходит, как происходило у меня… А оно вон как вышло… Я и не знал, если честно.

— Держи, Вет, — Ехидна протянула Иветте винтовку.

Девочка кивнула и, взяв оружие за приклад, затем уперла его себе в бедро, переломила ствол, зарядила, вернула ствол в исходное положение, прицелилась, даже не щурясь, что делал при первой попытке выстрелить я, нажала на спусковой щелчок.

Выстрел в замкнутом помещении получился довольно-таки громким, из-за чего у меня заложило уши, потому, что я уже успел снять с себя наушники.

— Прямо в центр, — проговорил Упырь безо всякого удивления. — Учись, студент.

Прямо в центр? С первого раза? Но как у нее получилось все столь мастерски без подготовки?.. Ее обучение ведь планировали только с сегодняшнего дня начать…

И почему никто не удивлен, кроме меня?..

— Кот, что-то не так?.. — тихий и мягкий голос Иветты звучал для меня будто из параллельной вселенной.

— Просто уши заложило… — улыбнулся я. — А где ты так стрелять научилась?

— Хоть мой отец и сказал, что он начнет мое обучение с сегодняшнего дня, учить меня начали гораздо раньше. С самого детства папа брал меня с собой на занятия с киллерами. И уже в девять я умела стрелять из винтовки, ружья, пистолета и револьвера. Также меня обучили обращаться с ножами и основным приемам рукопашного боя. Но хоть это и основная составляющая, все же можно владеть все этим в совершенстве, но быть просто ужасным убийцей и киллером, — Иветта говорила спокойно, без запинок, срываний на крик, плач или шепот. Она делала лишь короткие паузы, словно рассказывала давно заученный текст.

— И… Что же главное?..

За нее ответил уже Упырь.

— Целеустремленность, равнодушие и хладнокровность…

— …и умение играть чужими судьбами и жизнями, — закончила за него Ехидна.
11.

— Одно из главных умений в работе киллера — это не умение обращаться с оружием и даже не умение маскировки, — Учитель расхаживал по комнате туда-сюда, заломав руки за спину. Я же стоял, прислонившись спиной к оштукатуренной белым стене. — Одно из самых главных умений — умение воздействовать психологически. Как и на разум жертвы, так и на свой разум.

Я слушал его, как говориться, в пол-уха. Настроение было странновато-непонятным, а тонкие ниточки мыслей путались в непонятный клубок, сверкающий всеми цветами радуги.

— Ты меня вообще слушаешь? — мужчина прервал свой монолог и перевел взгляд на меня.

— А? — его голос вывел меня из раздумий, словно ковш воды на голову. — Да, конечно, простите…

— Прощаю. Итак, на чем я остановился? Ах, да. Самое главное — умерить свой пыл. У тебя, конечно же, ничего не выйдет, если ты будешь своими дрожащими культяпками держать револьвер над виском жертвы и, заикаясь, говорит: «Я-я те-те-тебя-бя-бя убь-убь-убь-ю!». Ты так только смех у него вызовешь. Действовать нужно быстро, четко и хладнокровно. Если ты уже приставляешь дуло к виску, хотя этого делать и нельзя, — надеюсь, ты помнишь, почему, — то постарайся сделать так, чтобы у тебя в этот момент руки не дрожали. Не для того тебя учили, чтобы ты кому-то массаж при выстреле в упор делал.

— И как же можно успокоиться человеку, который впервые убивает? — я искренне недоумевал.

Я же не суп буду варить, а человека буду убивать! ЧЕ-ЛО-ВЕ-КА! Пусть и того, кого я видел впервые. Пусть и того, о котором я не знал ничего. И, возможно, он даже окажется последней скотиной, но это все же человек. Такой же, как и я.

— Тут уже явно дело в привычке или в выдержке, — продолжал я, — Но только что делать тем, у кого ее нет? Если мне впервые в жизни приходится взять в руки оружие и убивать, то, как быть тогда? Если я раньше не видел смерти и мертвых тел, еще теплая кровь, из которых стекает к твоим ногам?

Учитель покачал головой и посмотрел мне в глаза. Понял все. Или просто лишь сделал вид. А может, вспомнил свое первое убийство.

— А ты представь, — он говорил низким, словно севшим, и тихим голосом, — Что тот, чья жизнь сейчас в твоих руках — убил близкого тебе человека. Того, кто был для тебя всем. Он взял и, — р-раз! — прирезал ножиком в грязной подворотне ради ста рублей в кошельке. Представь. Хотя бы на секунду. А потом бей! Бей, не раздумывая! Бей, пока не пропало желание разорвать его на клочки и скормить бездомным собакам. А когда его кровь брызнет тебе на лицо и потечет по рукам… Не отступай. Продолжай представлять, что он лишил тебя всего, забрав жизнь того человека. И кромсай его тело, пока все не окрасится в прекрасный алый цвет. Только не увлекайся. Помни о том, что у тебя не так много времени. Заканчивай «играть» и уходи. А потом уже с годами опыт придет.

* * *


Я стоял у окна кухни с дымящейся чашкой чая в руках. Нагретое стекло обжигало руки и, казалось, вот-вот лопнет.

А за окном раскинулся ночной город. Он не по-книжному красив. Он нереально скверен.
Редкие горящие фонари, в которых уличные хулиганы еще не успели разбить лампочки, явно не справлялись с задачей осветить улицу. Где-то в подворотнях те же самые хулиганы избивали пятиклассника, возвращающегося домой со школы. Где-то неподалеку — распивали паленую водку местные алкоголики.

А вы говорите — романтика ночной жизни…

Такую «романтику» придумали те, кто никогда не был избит в грязных подворотнях. А меня избивали. Пусть и не в подворотнях, а на заднем дворе нашего интерната, но воспоминаний хватило на всю оставшуюся жизнь.

За моей спиной послышались еле слышные шаги. Словно кошка ступала своими мягкими лапками по ковру. Это, наверное, Иветта. У нее очень тихие шаги. Настолько тихие, что, не вслушиваясь, их и не услышишь.

Меня обняли сзади, даже через одежду давая почувствовать горячее дыхание.

— Не спится? — Иветта перестала меня обнимать и, подойдя к окну, облокотилась на подоконник.

— Я пока даже не пытался заснуть. Не хочется спать, — я поставил горячую чашку на деревянную поверхность подоконника. — А ты почему не спишь?

— Не могу заснуть, — девочка прислонилась лбом к холодному и чуть запотевшему оконному стеклу, оставляя беловатые чуть туманные следы от своего дыхания, — Мысли донимают, мешают отключиться.

Я протянул руку и погладил ее по светлым и мягким волосам.
Вета улыбнулась, но, тем не менее, не покраснела и ничего мне не сказала. Неужели научилась не стесняться меня? Еще недавно она становилась пунцовой, стоило мне только взять ее за руку. Привыкла, наверное.

— Хочешь, мы проговорим до рассвета? — я не знал, что я говорю. Мною сейчас вряд ли руководил разум. Скорее… сердце? Да, да, это точно оно! Именно тот орган, что бьется где-то в груди, разгоняя кровь по венам. — Проговорим до рассвета, как два человека, что не могут заснуть? Как влюбленные, что хотят романтики и уединения? Как два человека, которым завтра, возможно, предстоит убивать?

Мы так и проговорили до рассвета, как два человека, что не могут заснуть. Как влюбленные, что хотят уединения. Как два будущих убийцы.

А рассвет медленно опускался на город, осветляя небо своими желто-красными красками у самого горизонта.
12.

Год спустя

— И запомни — действовать надо хладнокровно. Иначе ты можешь поддаться своей жертве и стать марионеткой в ее руках. А что может быть хуже, когда твоя жертва дергает тебя за веревочки? — Учитель давал мне последние наставления, одновременно по-отцовски заботливо поправляя на мне камуфляжную куртку.

Тяжелый автомат неприятно оттягивал плечо. Мне повезло. Я не стану приближаться к жертве, и мне не придется вовсе говорить с ней. Я смогу убить ее, лишь сделав один выстрел.

— Может, влюбиться в нее?

Я прикрыл глаза, пытаясь в воображении передать образ своей жертвы. Интересно, кто это — мужчина или женщина, будет ли моя жертва молода или уже в возрасте, будет ли она сопротивляться или встретит смерть лицом к лицу, как старого знакомого? Скоро я и это все узнаю.

— А вот этого тем более не стоит делать, — взгляд киллера мгновенно похолодел, голос огрубел и стал тверже самого твердого сплава. — И смей поддаться животному началу, утешая себя надеждами о романтическом чувстве. Не для этого я тебя учил, чтобы ты в мыслях лелеял лишь образ какой-то размалеванной курицы, тьфу! Чувств вообще нет. А для убийцы — тем более. Поэтому…

— … не смей испытывать к жертве ни жалость, ни сострадание, ни тем более похотливого желания, иначе окажешься марионеткой в ее руках, — закончил за него я. — Да, да, я это все помню. А еще: «Следи за руками и за голосом, не позволяй ни одной мышце дрогнуть, иначе ты кроме смеха ничего и не вызовешь». И это я помню.

Все же год моего обучения не прошел даром. За все это время меня научили не только мишени пробивать, но и тому, что чувств нет. Нет жалости, нет сострадания, нет дружбы и нет любви. Есть лишь взаимовыручка и взаимовыгода, а также похоть, доставшаяся нам от дальних предков. Учитель повторял это все каждый день едва ли не по несколько раз. И я заучил это так, что отскакивало от зубов.

«Ты — киллер. А это значит, что тебе не дозволено испытывать то, что испытывают другие. Убийство для тебя несет лишь денежную выгоду, а не сборник испытываемых чувств внутри. Жалость? Своей жалостью ты только доказываешь им, какие они все-таки ущербные, и пусть до тебя им доказали это те, кто их заказал. Ты. Не. Должен. Испытывать. Ничего. А про сказки о любви вообще забудь. Ты не кисейная барышня, ждущая в башни своего принца. Ты выше этого. Ты — наемный убийца.», — повторял он изо дня в день. И я слушал это, как заученную мелодию, что играет каждый день по радио.

Учитель все же прав… У меня не было иной судьбы, кроме как стать наемником. И теперь мне придется самому расхлебывать это.

Но что было бы, не стань я киллером? Меня забили бы в первый же день после того, как я сбежал, хулиганы? Или я, не приспособленный к жизни на улице, попал бы под машину? Или умирал бы в грязной подворотне от голода?

А если бы я не сбежал вовсе? Что было бы тогда? Меня также бы забили на заднем дворе? Или, выйдя оттуда, я бы с трудом окончил ПТУ и спился бы?

А так у меня хоть что-то есть… Хоть какое-то уважение… Хоть какая-то… власть.

Девять из десять дорог ведут к мучениям. Десять из десяти — к смерти. И сейчас я мечтаю лишь о том, чтобы перестать мечтать.

— Это отлично. Не забывай об этом. И не забывай о том, как правильно выстрелить — без этого уж никак. Возьми, — Учитель протянул мне белоснежный конверт без каких-либо надписей. — Здесь его фотография и краткое досье — где и как найти. Убивать будешь с крыши. Так надежнее. Все остальные вопросы — потом. Конверт откроешь уже на крыше.

Я кивнул и, забрав «письмо», свернул его в два раза и положил в задний карман джинсов.

Вроде все сделано.

Автомат был «упакован» в чехол для гитары — чтобы не привлекать внимание. Вряд ли человек с автоматом на плече вызовет у окружающих положительные эмоции.

— Удачи. И постарайся не облажаться.

— Спасибо, — кивнул я, понимая, что я, скорее всего, наломаю дров. Руки уже немилосердно дрожали, из-за чего я даже дверь открыл с трудом.

Камуфляжная куртка и чехол с автоматом висели на мне тяжким грузом, сковывая движение. Я на некоторое время даже почувствовал себя героем древнегреческого мифа, что был вынужден держать небо на своих плечах.

Закрыв глаза, прислонился к прохладной стене. Благо, Учитель не видит меня сейчас, иначе я бы запросто мог получить по первое число.

— Кот… — мягкий девичий голос вывел меня из раздумий.

— Да? — я открыл глаза и чуть мотнул головой, желая смахнуть с себя остатки страха и слабости. Не очень хорошо будет представать в таком виде перед ней.

Иветта стояла в шаге от меня. Из-за надетого на нее черного свитера с короткими рукавами, кожа девочки казалась еще светлее и прозрачнее, чем обычно, словно Вета была ожившим покойником.

Она растеряно теребила подол короткой джинсовой юбки одной рукой, пряча вторую за спину.

— Я тут пришла удачи тебе пожелать… — тихо-тихо проговорила она, а затем, убрав руку из-за спины, вложила что-то холодное мне в ладонь. — Ты возьми на всякий случай, вдруг пригодится…

Я улыбнулся.

Иветта такая заботливая… Обо мне никто не заботился раньше. Это все же так приятно, когда о тебе заботятся.

— Спасибо, — я наклонился и поцеловал ее в лоб, ощущая, как ее волосы пахнут шампунем с запахом яблок.

— Удачи, Кот, — она обняла меня, прижимаясь всем своим хрупким телом ко мне. — Я верю, что у тебя все получится.

Какая она все-таки светлая… Она знает, что я иду убивать человека, возможно, ни в чем не повинного, но все же она желает мне удачи и даже вкладывает в руку нож. Ребенок она еще. Ребенок, поддавшийся влиянию взрослых, который думает, что идет на благое дело.

Ребенок…

Но такой понимающий и прекрасный ребенок…
13.

Тонкая белая бумага легко разорвалась в моих руках. В конверт были сложены три фотографии и лист бумаги, на котором на пишущей машинке было напечатано краткое досье. Имя-фамилия, где и когда его можно встретить, каким способом убить, мотив убийства (если заказчик таковой решил указать) и «сумма к оплате».

Во внешности моей жертвы нет ничего примечательного. Обычный сорокалетний дядька с пивным брюшком и бородкой. И волосы, и выше упомянутая борода у него уже полностью седые. То ли он возраста, то ли от нервной… кхм… работы. На носу очки в позолоченной оправе. В общем, кроме бороды и очков взгляд «зацепить» и не за что. Придется внимательно вглядываться в каждого похожего на него прохожего, а это, знаете ли, дело не слишком незаметное — оптический прицел уж очень сильно любит пускать солнечных зайчиков. Радует, что погода пасмурная, но кто знает, что взбредет в голову коварному солнцу.

Некий Архипов Павел Кириллович должен был проходить в Пушкинском переулке сегодня, двадцать четвертого октября, ровно в шестнадцать ноль-ноль по местному времени.

Стрелки моих наручных часов, подаренных Учителем на первую годовщину нашего знакомства, показывали половину четвертого. Значит, мне на все про все осталось лишь тридцать минут.

Я бегло пробежался глазами по остальным пунктам досье, отмечая, что мотив заказчика — месть за убитую беременную жену. Более никаких других подробностей расписано не было.

Это какой же надо быть скотиной, чтобы убить женщину, носящую под сердцем ребенка… Это же надо быть даже хуже животного, чтобы совершить такое.

Достоин ли такой человек жить? Не думаю.

Я, конечно, не бог и не судья, чтобы решать, кому стоит жить, а кому — нет. Я лишь их помощник. Оружие, с позволения сказать. И сейчас именно моей рукой свершиться правосудие. Мое правосудие. Пусть оно и будет не совсем верным, зато оно будет моим.

Я мельком взглянул на шестизначную цифру с тремя нулями и припиской «млн»* в конце, а затем свернул листы бумаги и вновь положил их в задний карман. Сняв с плеча чехол, до этого неприятно оттягивающий плечо, медленно расстегнул «молнию». Рядом с автоматом там уже был комплект гильз. Еще два комплекта находились в карманах куртки.

Черный ствол «Калаша», который уже держал в руках не один наемный убийца, странновато поблескивал, несмотря на то, что солнца на небе не было и в помине.

Я кинул неподалеку от края крыши, чтобы был хорош обзор, но в то же время, чтобы не свалиться вниз, опустевший чехол, поставил оружие на специальную установку, приготовил запасной комплект гильз.

— Ну, вроде все, — шепотом произнес я. Легкий ветер, коснувшийся щеки, смешивался с моими словами и уносил их куда-то вдаль. — Надеюсь, что все получиться.

Я знал, что Учитель для подстраховки пришлет кого-то из старших. Скорее всего, это будет либо Череп, либо Упырь, что с недавнего времени живут неподалеку отсюда. А может быть, это будет и Лис, что, по мнению мужчины, целыми днями болтается без дела.

Я лег на бетонную поверхность крыши многоэтажки. Холод бетона проникал через камуфляжную куртку и футболку, неприятно соприкасаясь с животом. Устремил взгляд вниз, готовый в любую секунду снять крышку с «оптики» и нажать на «курок»**.

От высоты немного закружилась голова. Непривычно все же смотреть на мир с высоты птичьего полета. Все казалось таким маленьким, словно муравьи, копошащиеся в муравейнике.

Но мой переулок был все также пуст. Не было даже случайных прохожих.

Длинная стрелка часов упорно застыла на «без десяти», не желая двигаться дальше. Секундная стрелка же, как всегда, бегала по кругу, но сейчас, казалось, она движется до безумия медленно.

Когда в конце переулка все же показалась темная фигура, ровно в шестнадцать ноль-ноль, минута в минуту, секунда в секунду, у меня уже порядком затекло все тело. Но, заметив прохожего, я заметно приободрился.

Сняв крышку с прицела, я посмотрел через него на человека, желая удостовериться, моя ли это жертва.

И мне повезло в этот раз. Архипов шел, не торопясь в накинутом на плечи темном пальто. Это точно он. Нет сомнения. И очки, и борода… Я даже не буду доставать фотографию, чтобы удостовериться.

Я снял автомат с предохранителя и прицелился. Нужно целиться к грудь, в область сердца. Нельзя стрелять в голову или в лицо. Так его не опознают и не заплатят.

Руки дрожали, хотя Учитель говорил мне, что этого не должно быть, что нельзя показывать свои слабости. Но как бы то ни было — я убивал впервые. Я уже видел смерть, отправляясь на задания с Учителем или с кем-то из старших, но я впервые убиваю самостоятельно.

Но, в конце концов, эта скотина убила беременную женщину…

Руки у меня еще раз дрогнули и дернулись, но я все же нажал на спусковой крючок. Сначала раздался резкий хлопок — звук, с которым пуля вылетает из дула. Затем — звук удара о тело. Мужчина что-то прохрипел и упал на колени, схватившись за грудь, по которой уже расползалось алое пятно. Затем он и вовсе упал на асфальт лицом вниз.

Я еще несколько секунд наблюдал за своей жертвой, как завороженный, словно любуясь, как под ним растекается пятно алой жидкости.

Я убил человека.

* * *


— Кот, — Череп уже ожидал меня на лавочке у подъезда, доедая эскимо, — Как все прошло? Ты справился?

— Я… Я не знаю… — мой голос предательски дрогнул. Ну, вот опять! Учитель же говорил о том, что нельзя показывать свои эмоции, а я…

— Не-ет, дорогой мой, так дело не пойдет. Ты говори либо «да», либо «нет». В нашем деле нет третьего варианта ответа.

— Да… Но все же полностью уверен я быть не могу…

— Так, пошли в машину. Там и поговорим, — парень взял меня чуть повыше локтя, даже через толстую ткань я чувствовал, как крепко его пальцы сжимают мою руку. — Ты замерз?

— Немного… Там был ветер…

— Ветер, — проворчал киллер, пытаясь скопировать мой голос и интонацию, — А еще высоко, страшно и мамы рядом нет. Будешь? — и он протянул мне покусанное эскимо.


От его реплики я невольно улыбнулся. Уж очень это выглядело карикатурным и забавным. Череп, с виду совсем как киллер из американских фильмов — бритоголовый, в кожаной куртке и с цепью, толщиной в палец, на шее, сидит на лавочке перед подъездом и ест эскимо, размазываю по подбородку подтаявший шоколад. И как этот человек вообще может кого-то прирезать?

Я молча плелся за наемником. Чехол «от гитары» висел на плече тяжким грузом, словно оттягивая меня ниже к земле. Ноги от пережитого стали ватными, отчего ходить было несколько неприятно.

Череп открыл «Ниву» ключом и кивнул мне, чтобы я садился. Я откинул автомат на заднее сидение, а сам расположился на переднем, вытянув ноги.

— А теперь рассказывай, где, что и как, — он вставил ключ зажигания.

— Я подождал, когда он подойдет… Прицелился и выстрелил… Попал не то в грудь, не то в живот… Он упал на землю, на асфальте сразу пятна красные появились… — неизвестно откуда взявшийся комок в горле мешал мне говорить. Глаза неприятно обжигало и щипало.

Неужели я и правда — убийца?.. И мне больше нет спасения от того, что я натворил?.. Неужели их образы будут преследовать меня до конца жизни?..

— А дальше… Дальше не знаю… Скажи, я теперь и правда убийца? Я ведь убил его! — я, незаметно для самого себя перешел на крик, смешивающийся с нечто похожим на всхлипы. — А если за него захотят отомстить и найдут меня?! Меня же убьют! А если начнут разбираться в этом деле и выйдут на меня? Меня посадят! И РАДИ ЧЕГО ВСЕ ЭТО?! СКАЖИ МНЕ, РАДИ ЧЕГО?!!! — я кричал, как безумный. Уже и не помню, что я тогда выкрикивал, кажется, что-то похожее на то, что лучше бы меня тогда прирезали, чем сейчас жить в страхе и что я ненавижу все и всех.

Горячие капли непроизвольно брызнули из глаз, обжигая кожу щек и падая на воротник.
Я все еще продолжал что-то выкрикивать, царапая короткими ногтями обивку сидений.

Во мне сейчас не было ни капли жалости к убитому моими же руками человеку. Во мне была лишь жалость к самому себе и страх за то, что будет дальше. А вдруг меня и правда найдут? Что будет тогда? Меня посадят? Убьют? Что, что, скажите мне, произойдет со мной дальше?!

Неожиданно по моей щеке прошелся удар ладони. Крики и всхлипы прекратились, даже слезы, казалось, перестали течь. Кожу неприятно обжигало в тех местах, куда пришлась ладонь Черепа. Где-то под кожей что-то, в свою очередь, неприятно пульсировало, как пульсировало несколько секунд назад в висках, в моменты выброса адреналина.

— Успокоился? — голос киллера вдруг стал более чем серьезным. Он говорил коротко, прямо и хладнокровно, от былой несерьезности и детской веселости не осталось и следа.

— Вроде… — шепотом ответил я и схватил за ударенную щеку. — Что я вообще тут устроил?

— Это нормально, — он положил руки на руль. — У многих такая реакция после того, как они… Ну, ты понял. Все будет нормально. Если ты делал так, как сказал Учитель — тебя не найдут. Успокойся.

— Есть вода? В горле пересохло…

Наемник кивнул и откуда-то с заднего сидения достал бутылку «Нарзана».

— Выпей воды и поедем. Главное, не закати такой скандал еще раз при Учителе. А то простой пощечиной не отделаешься.

Я кивнул и открыл пробку на бутылке и сделал несколько жадных глотков. Холодная жидкость медленно растекалась по горлу, проникала в кишечник, в желудок.

Череп повернул ключ зажигания.

— Тебе лучше? — спросил он, чуть приоткрыв окно рядом с собой.

— Немного… Но внутри все же…

— Пройдет однажды. Или просто привыкнешь. Скоро приедем, пойдешь отдыхать. Тебе нужен отдых. Попросим Иветту нажарить котлет. Я уже давно не ел домашнюю пищу.
Примечание к части

*Действия происходят в девяностых годах прошлого века, когда в обиходе активно участвовали миллионы (современные тысячи).
14.

Иветта сидела на кровати, застеленной синим пледом, скрестив ноги по-турецки. Перед девочкой лежала открытая книга, которую та с интересом читала.

Я встал в дверном проеме, облокотившись спиной о косяк. В квартире стоять в куртке в обычное время было бы довольно-таки жарко, но сейчас я не чувствовал ни жара, ни холода.

Вета неожиданно оторвалась от книги и повернула голову в мою сторону.

— Ну, как все прошло? — тихо спросила она, загнув в книге страничку и положив ее на прикроватную тумбочку.

Я молчал. Просто не знал, что ответить.

Не хочется, чтобы она узнала о том, что я своими руками… Но и слабаком в ее глазах стать не хочется.

Никого, кроме Иветты, дома не было. У входа стояли только ее туфли. Даже Череп не решил зайти — получив сообщение на пейджер, он начал что-то бормотать себе под нос и ругаться, а после, доставив меня по месту назначения, направился своей дорогой. Учитель и Лис, скорее всего, на деле. Паук и Ехидна либо тренируются, либо тоже на деле.

— Кот?.. Не молчи, пожалуйста… — она спустила ноги с кровати, явно намереваясь встать.

Мои ноги вновь онемели, но я все же решил подойти к Иветте. Эти четыре шага дались мне труднее всего в моей жизни. Даже, пожалуй, труднее моих самых первых шагов.

К горлу вновь подкатил горьковатый комок. В районе глаз стала как-то горячо. Я медленно осел на кровать.

— Все хорошо? — девочка двумя руками взяла мою ладонь. Руки у нее теплые, горячие практически. Но они все же греют, а не обжигают.

— Я убил его… — произнес я одними губами.

Я ожидал, что Иветта сейчас переспросит меня, но она молчала. Поняла все.

Она кивнула и обняла меня, пытаясь сильнее прижаться своим маленьким и хрупким телом ко мне. Я нерешительно обнял ее в ответ, положив руки ей на спину.

Через тонкую ткань ее домашнего сарафана я без труда мог прочувствовать тепло ее тела своими холодными от волнений руками. Я уткнулся ей в плечо, изо всех сил стараясь сдерживать слезы.

Иветта шептала успокаивающие слова, а я, вдыхая запах ее тела, кусал губы, стараясь не показать своей слабости. Тем более перед ней.

Я плохо помню, что было дальше. Помню лишь то, как она гладила меня по плечам, несмотря на то, что моя куртка была испачкана в пыли с крыши. Помню, как я шептал ей на ухо признания в любви…

— Кот… — шепотом попросила она меня, — Можешь почитать мне?..

— Конечно… — также шепотом ответил я и провел рукой по ее волосам. Иветта улыбнулась и откинулась на кровать, прикрыв глаза.

Улыбнувшись, я взял с тумбочки книгу в зеленой потрепанной обложке и открыл ее на странице, что загнул прежняя читательница.

Хоть я и говорил тихо, но мой голос звучал достаточно громко, эхом ударяясь о стены. Он был также непривычно низким и хриплым, словно и не был моим вовсе.

— «Луна сияла – июльская ночь была тиха – изредка подымался ветерок, и легкий шорох пробегал по всему саду.
Как легкая тень молодая красавица приблизилась к месту назначенного свидания. Еще никого не было видно, вдруг из-за беседки очутился Дубровский перед нею.

— Я все знаю, — сказал он ей тихим и печальным голосом. — Вспомните Ваше обещание.

— Вы предлагаете мне свое покровительство, — отвечала Маша, — Но не сердитесь — оно пугает меня. Каким образом окажете Вы мне помочь?

— Я бы мог избавить Вас от ненавистного человека.

— Ради бога, не трогайте его, не смейте его тронуть, если Вы меня любите — я не хочу быть виною какого-нибудь ужаса…

— Я не трону его, воля Ваша для меня священна. Вам обязан он жизнию. Никогда злодейство не будет совершено во имя Ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих преступлениях».
15.

С утра все суетились и бегали туда-сюда, убирая квартиру и попутно нарезая салаты и колбасу.

Сегодня, так сказать, сбор киллеров по случаю моего «вступления в семью». Сама Иветта сравнила это с Булгаковским балом у Сатаны. Она сказала мне об этом, дожаривая уже, наверное, сотую по счету котлету. Я же тупо сидел на стуле, раскачиваясь из стороны в сторону, как полоумный.

— Ну, и чего ты мне тут качаешься? Кораблик, блин! — откуда не возьмись появилась эта бестия с красными волосами, что зовется Ехидной и помешала моему безумно интересному занятию. В руках у девушки была палка колбасы, которой она размахивала, словно средневековый рыцарь мечом. — На, нарежь лучше. Не царь, чтобы на стуле просто так сидеть!

* * *


Уже через полчаса народу в квартире стало очень много. Прямо яблоку негде упасть. Помимо нашего небольшого состава в лице пяти киллеров и Учителя, заявились еще человек пятнадцать, если не все двадцать. Где-то среди этой толпы, если верить Иветте, должны быть Череп и Упырь, но что-то я пока их не приметил.

Немногочисленные девушки подходили к Иветте и восхищались, как она выросла и похорошела. Иветта же смущенно улыбалась и цеплялась, словно маленький ребенок за мать, за мой рукав.

Когда, наконец, «восхищающиеся» решили сделать перерыв, Вета, не выпуская рукава моего свитера из своей ладошки, потянула меня куда-то в сторону.

— Хочешь, я устрою тебе небольшую экскурсию? — в ее небесно-голубых глаза мелькнул недобрый, словно дьявольский огонек. Губы же расплылись в улыбке. Что задумало это создание?

— Я был бы не против, — я не смог сдержать улыбки, ведь она улыбалась мне.

И меня вновь схватили за рукав свитера и потащили на кухню, где уже разгуливали множество незнакомых мне людей. Нет, они не были разодеты в пух и прах. Они ничем не выделились бы из толпы. Такие же джинсы, в которые сейчас была облачена половина страны, такие же рубашки или футболки, такие же куртки с многочисленными карманами… Но только мы знаем, что в карманах были спрятаны ножи и гильзы, а то и вовсе — пистолет или револьвер. Только мы знаем, что у них работа такая — людей убивать.

— Это Палач, — Иветта указала рукой на мужчину, наливающего себе в стакан воду. Он был лет на пять-семь моложе Учителя. Он был непривычно взрослым для киллера, даже на висках седина пробивалась. Киллеры ведь, говорят, долго не живут… — Он самый старший из киллеров. Ему уже тридцать пять. Лет десять назад убили всю его семью, включаю трехмесячного сына. Тогда он твердо решил отомстить. Он хотел лишь нанять киллера, но получилось так, что после отмщения, сам решил зарабатывать на жизнь, убивая.

Дровосек, — она указала на мрачноватого типа с капюшоном на голове, стоящего в углу, облокотившись на стену, — Самый первый, кто стал обучаться у отца. Убивает редко, но, как говориться — метко. Его основное оружие — топор, из-за чего и произошло такое прозвище. Но пользуется он им уж очень редко — это привлекает внимание. Никто не знает ни его настоящего имени, ни кто он такой и откуда он взялся. Кроме, пожалуй, его самого. Ходят слухи, что он своих родителей топором зарубил, а после сбежал. Хотя я слабо в это верю.

Химера, — единственная девушка, пришедшая в платье. Ярко-алая, чуть поблескивающая ткань, плотно облегала ее фигуру. Тощие ноги облачены в черные колготки, похожие на сетку, в которую заворачивают докторскую колбасу. Обута в туфли на высоком каблуке, которые при ходьбе отдают неприятным клацаньем, — Бывшая проститутка, уставшая от подобной деятельности. Убивать людей, говорит, гораздо лучше, чем торговать своим телом.

Инквизитор — единственный верующий киллер, — девочка взглядом указала на парня в черном свитере с длинными волосами, собранными в хвост. На свитере у него поблескивал православный крест, — Убивает исключительно тех, кто по его мнению, виновен в чем-либо перед богом. Считает, что таким образом он отчищает нашу землю от грешников. Ранее был учеником игумена, а после, когда церковь сгорела, попал к нам. Ума не приложу, как это произошло, но факт остается фактом.

Чума, — девушка в одежде не то темного, не то зелено-болотного цвета, увлеченно разговаривающая о чем-то с ее полной противоположностью — девушкой в белом, — Ранее работала медсестрой в онкологическом центре. Она была своеобразным ангелом смерти — облегчала мучения тех, кому не долго осталось, подменяя лекарства. Когда все это начало потихоньку вскрываться, уволилась из больницы, прихватив с собой несколько смертельных препаратов. Все ее жертвы получают укол в шею. Ну, или в руку. Кому как повезет.

А рядом с ней — Ангел. Ее имя дано ей не только из-за внешности — она родилась в семье священника. С детства слушала молитвы и проповеди. Когда ей было шестнадцать — ее жестоко изнасиловали. С тех пор она здесь. Она лишь хотел мести, а оно вот как вышло… И, кстати, она им отомстила. Это случилось через полгода после того, как она стала наемницей. Но, думаю, она лучше тебе расскажет об этом сама.

Тень, — парень с пепельными волосами, одетый в джинсы и болтающуюся на нем, как мешок, серую футболку, — Никто не знает, как он выглядит. Он никогда не оставляет за собой следов. Действует четко и слаженно. Никто не знает, как он выглядит, зато все знают, как он убивает. Точную причину его прихода сюда — не знаю. О нем нет даже слухов. Ведь он… Тень.

Мор, — Мор стоял неподалеку от Химеры. На нем, несмотря на то, что находился он в теплой квартире, было надето пальто, — Бывший наркодиллер. Хотя, возможно, никакой он и не бывший… Убивает также, как и Чума — вкалывает двойную дозу наркоты, которую он добывает через старые связи. Несколько назад ему жестоко «наступили на хвост», из-за чего про наркотики ему пришлось забыть. А так как делать он больше ничего не умел, а к хорошей жизни — привык, он здесь.

Ястреб и Стервятник, — два абсолютно одинаковых человека мужского пола, различаемые лишь цветами свитеров, — Я тебе как-то говорила о них. Близнецы-наемники. Работают в паре. Способны заморочить голову так, что мама, не горюй. В уличной драке случайно убили человека, после чего испугались, несколько дней ныкались по подъездам, где их нашел Череп, а затем привел сюда.

Тихоня, — забитый в угол, попросту говоря, дрыщ. Очки на пол-лица, засаленные волосы — все при нем, — В совершенстве владеет снайперской винтовкой, но действовать на близких расстояниях — боится. До того, как стать наемником, учился в физико-математическом институте. Когда он учился на третьем курсе, у него заболела мать. Онкология. Ему пришлось бросить институт и устроиться на работу. Ну, а помимо работы, у него была и «подработка» — он по ночам людей с крыш убивал и получал за это неплохие деньги. Его сначала хотели устранить, как соперника, но вскоре передумали. Кстати, его мать скончалась в больнице. Ей дали не то лекарство. А еще по слухам у него роман с Чумой. Ирония, не правда ли?

Пророк, — девушка в больших черных солнцезащитных очках с черными волосами, лежащими на плечах, — Слепая с рождения. Не различает даже темноту и свет. Играла в переходе на скрипке, чему ее научили в подростковом возрасте. Как-то стала свидетелем заказного убийства и папа, сомневаясь, что она действительно слепая, привел ее сюда. Но, как оказалось — она действительно слепа, как крот. Зато остальные органы чувств у нее развиты превосходно. Основное ее оружие — нож.

Волк — сын охотника, — Вета указала на парня со шрамом, тянущимся от уголка глаза до подбородка. Больше я не запомнил ничего в его внешности, — В детстве на него напал волк, из-за чего на лице остался шрам. После этого он возненавидел и людей, и зверей. Ну, а дальше — понятно…

— Вет, а я тут вспомнил… Паук и Упырь… Несмотря на то, что я их уже больше года знаю, я не знаю, почему они стали киллерами. Может, расскажешь мне? Ну, и про остальных заодно…

— Хорошо, но если ты действительно этого хочешь. Череп — сын известного в узких кругах мафиози, что хотел сделать из своего сына наемника, чтобы тот, в случае чего, мог защитить его и его дело. Череп, конечно же, был против такого поворота событий, но уже некуда было отступать. Вот и пришлось такому доброму человеку резать людей. Упырь психически не здоров, но, скорее всего, диагноз был поставлен либо ошибочно, либо потому, что так кому-то было нужно. Почти десять лет он находился в психушке. Ну, а после сбежал и попал к нам. Паук и Ехидна, осиротев, стали жить у опекуна, что жестоко издевался над ними, а ее и вовсе — насиловал. Паук убил его, а после они сбежали, не забыв поджечь дом. Лис был воспитан шлюхами — одна недалекого ума девушка угораздила забеременеть, а через девять месяцев на свет родился Коля, или, как мы называем его — Лис. Четыре года назад в бордель ворвались неизвестные люди и расстреляли всех, кто там был. Лису повезло. Он как раз в то время вышел прогуляться. Ну, а после ему уже было некуда идти. Его встретили на крыше тогда еще совсем юные Череп и Упырь, когда Лис решил сброситься вниз. Ну, а я… А я просто дочь киллера, — Иветта улыбнулась и в ее глазах вновь зажегся хитрый огонек.
16.

— Буквально недавно свершился, как мы его называем, — обряд инициации у молодого, но, тем не менее, талантливого киллера, — Учитель бросил взгляд на меня. Говорил он все это таким тоном, словно произносил тост на дне рождении, а не говорил о «посвящении в киллеры». — С этого самого момента попрошу считать Кота — полноценной частью нашего «механизма».

Со всех сторон послышались поздравления. Я улыбался и лишь кивал на них. Помимо поздравлений мне пытались дать советы и наставления, что и как лучше делать.

Краем глаза я взглянул на Иветту. Она улыбалась. Так лучезарно и искренне, как умеют улыбаться только дети.

Впрочем, остальные тоже улыбались, как мне показалось, искренне. За семнадцать лет, проведенные в интернате, я так и не узнал, что такое искренняя улыбка. Каждый день меня окружали лишь насмешки и оскалы. А тут… Даже тепло где-то внутри становится.

Взяв Вету за руку, я почувствовал, как маленькая и теплая ладошка сжимает мою ладонь. Я слегка сжал ее руку в ответ, словно говоря: «Я с тобой». Она вновь улыбнулась.

Меня в этот момент переполняли эмоции. Словно где-то внутри расцветали причудливые цветы. Я словно чувствовал, как по моим венам течет кровь, а сердце бьется часто-часто. И словно всего мира нет. А есть только она и я. И я держу ее за руку, а она улыбается.

Но прикосновение чьих-то холодных рук к моей щеке заставили меня вернуться в реальность. Я вздрогнул то ли от неожиданности, то ли от холода рук.

Это была Пророк. Девушка водила холодными руками по моему лицу, ощупывая каждый сантиметр кожи, смотря незрячими глазами перед собой. Кончики ее темных, чуть вьющихся волос, касались моего носа. От них, кажется, пахло ромашками…

— А ты красивый, Кот, — проговорила она. У нее был низкий и чуть хрипловатый голос, но в то же время, он был завораживающим, словно затягивающим в омут ко всем известным чертям. — Далеко пойдешь.

Она убрала руки и вернулась на свое место.

Слепая ходила медленно и грациозно, словно кошка, крадущаяся за добычей. Она не спотыкалась, не запиналась, не хваталась за стены или любые окружающие ее предметы. Не стучала перед собой она и тростью, и не имела, по крайней мере, в квартире она обходилась без нее, собаки-поводыря. Мне уже казалось, что Пророк — вовсе не слепа, а лишь симулянтка.

— Это еще не все, что я хотел бы сказать, — продолжил вдруг Учитель. Все без исключения повернули головы в его сторону. — Иветта уже около полугода проходит обучение, — со всех сторон послышались «Поздравляю», но Учитель тут же пресек все звуки жестами, — Она уже делает большие успехи, — я краем глаза заметил, что девочка улыбается, — И поэтому я хочу сейчас сказать о том, что, — он вытащил из кармана рубашки белоснежный конверт, сложенный в два раза, — Завтра Иветта станет киллером.

У меня в глазах резко потемнело, словно кто-то щелкнул выключателем. Я не мог и не могу представить, как этот ангел будет, не щадя никого, убивать.

Но даже если она будет резать людей направо и налево, для меня она все равно останется ангелом. Ангелом смерти.

* * *


Иветта с самого утра впопыхах бегала по квартире, боясь что-то забыть. Лис, проснувшийся из-за ее звонкой болтовни и топота ее ног, протирая глаза и причесывая пятерней рыжую растрепанную шевелюру, пил чай и с каменным выражением лица жевал бутерброд с неровно отрезанным куском ветчины.

Я же сидел на табурете у стола, наблюдая, как Иветта носится по квартире, а Ехидна пытается успокоить ее и помочь ей собраться.

Учитель, кажется, снова ушел на дело… На этот раз вместе с Пауком. А нам троим досталась истерящая Вета.

— Вет, ну, поверь мне — на деле тебе точно не понадобится запас продуктов на два дня, — спокойно проговорила Ехидна, застегивая молнию на кожаной куртке Иветты.

— А вдруг мне придется спасать бегством, я забегу в старый дом, он развалится, и мне придется жить под завалами? — не унималась девочка.

Я улыбнулся с этого зрелища. Милая и переживающая Иветта, которая боится, что у нее ничего не выйдет.

— Вет, если ты так будешь переживать и капризничать — то тебе точно придется спасать бегством! — красноволосая поправила воротник на куртке юной наемницы. — Не переживай, не нервничай и не суетись. И тогда все будет хорошо.

Ехидна зарядила пистолет и, поставив его на предохранитель, отдала Иветте.

— «Магазин» полный, но, если вдруг не хватит — в карман куртки я положила тебе «запаску». Не волнуйся, главное. Все будет хорошо, — наемница чмокнула девочку в щеку.

Я встал с табуретки и подошел к ней.

— И, правда — главное, — не волнуйся. И тогда все будет хорошо, — я обнял ее, и она прижалась ко мне.

Я наклонился и поцеловал ее в лоб, пожелав ей удачи на прощание.

Я чувствовал ее страх, хотя она и старалась не показывать этого. Я видел желтоватые искорки страха в голубых глазах. Я чувствовал дрожь, исходящую от ее тела.

Иветта старалась не показывать свой страх. Но я все же чувствовал его. Телом? Сомневаюсь. Разумом ли? Тоже маловероятно.

Есть только одно, чем я мог это почувствовать.

Это сердце.

Оно колотилось так бешено, что, казалось, вот-вот проломит ребра. Внутри все сжималось от страха. И этот страх был сильнее, чем мой собственный. Такого я не испытывал еще никогда: ни когда меня избивали в интернате, ни когда я видел, как на моих глазах убивают человека, ни когда сам убил. Было страшно, но не так, как было страшно сейчас.

Страшно не за себя. Страшно за нее.

Как только за ней захлопнулась дверь, сразу же захотелось подорваться с места и бежать, бежать за ней. Просто проследить, как все пройдет. Просто выстрелить, если у нее дрогнет рука. Да хотя бы просто поддержать ее!

— Учитель попросил кого-то из наших подстраховать ее. Одну он ее бы ни за что не отпустил бы, — Ехидна то ли констатировала факт, то ли пыталась меня успокоить.

Единственное, что мне хотелось сейчас — схватить винтовку и пойти следом за ней.
Именно я хочу оказаться рядом с ней в такую минуту, Я!!! А не кто-то иной…

* * *


Спустя каких-то минут сорок я вновь лежу на пузе на крыше многоэтажки, с СВД* в руках, словно заправский снайпер. Я знал адрес. Подслушал в разговоре Иветты и Ехидны.

Лис и Ехидна пытались сдержать меня, но я все же, прихватив винтовку из «тира», направился к месту назначения.

Я пялился в оптический прицел, хотя и была большая вероятность того, что он сбликует. Иветту я приметил сразу же. Вон она, стоит, спиной облокотившись об угол дома. Нервно теребит рукав куртки. В рукаве пистолет. Самое незаметное место.

Я видел… Вернее, чувствовал, как напряжена она. Боится… Первый раз увидит смерть все-таки… Причем даже не увидит, а сама же и спровоцирует.

Время тянулось неумолимо медленно. Секунды казались часами, минуты — днями. Я уже потерял счет времени, когда вдалеке появилась фигура. Иветта подошла к своей жертве, завела разговор.

Я все это время держал его на «мушке». Боялся, что сейчас он догадается, что к чему и выстрелит в Иветту первым. Но, к счастью, все пошло, как надо. Девочка вовремя сообразила, что к чему, и нажала на спусковой крючок.

Благодаря тому, что пистолет был с глушителем, звука выстрела не прозвучало.
У Веты затряслись руки и подкосились ноги.

Заметив это, я быстро сложил винтовку в чехол и буквально слетел вниз. И шестнадцать этажей не показались расстоянием.

Я застал ее, когда она стояла на коленях перед трупом. По асфальту растекалась лужа крови. В чужой крови уже были испачканы и колени девочки.

— Кот… Это ты… Как ты здесь оказался?.. Я что, убила его?.. — ее мысли путались, как когда-то путались и мои.

Я не стал отвечать ей.

Я просто взял ее за руку, поднял с колен и повел прочь, подальше от места убийства. Нельзя нам там светиться.
Потом я ее успокою. Потом отвечу на все ее вопросы.
Все потом.
Ну, а пока безопасность превыше всего.
Примечание к части

*СВД — Снайперская винтовка с поражением до 1000 метров.
17.

— Что… Что случилось?.. — онемевшими от страха губами шептала Иветта. — Это и правда я сделала?.. Но… Но как?.. — по ее щекам катились непрошенные слезы. Руки дрожали, и она изо всех сил пыталась зацепиться за мою куртку. — Я… Я не понимаю, как это произошло… Я не знаю, как я могла решиться на такое… Кот… Так больно… Я же убила его… Я…

Она не могла говорить. Она захлебывалась собственными слезами. Соленые капли катились по лицу, по подбородку, падали на воротник, на куртку, а оттуда и на асфальт. Она сейчас выглядела… словно мокрый котенок.

Маленькая, хрупкая, заплаканная… С дрожащими руками и растрепанными светлыми волосами. На ее куртке были пятна чужой крови, а колени и вовсе были насквозь пропитаны ею. Ее хотелось обнять, пожалеть…

Я чувствовал, как ее изнутри разрывает от боли. Как боль ломает ребра, сжимает сердце и желудок. Я чувствовал ее боль сильнее, чем чувствовал свою собственную боль. И это было странно и даже пугающе.

Почему сейчас мне больнее, чем было больно, когда я сам убил впервые?.. Почему я хочу обнять и прижать к себе убийцу, а не оттолкнуть ее? Почему меня не смущает, что ее одежда в чужой крови? Почему я… не боюсь ее?..

Кап…

С неба упала одинокая капля. Упала прямо на мою ладонь и по пальцам скатилась на землю.

Кап…

С неба упала и вторая капля, на этот раз, опустившись мне на нос. Дождь холодный. До такой степени холодный, что даже зубы сводило. Хотя, я бы больше удивился, если бы дождь был бы теплым в середине ноября.

Кап… Кап… Кап…

Дождь уже начал активно барабанить по крышам и асфальту. Я вмиг почувствовал, как промокла моя одежда, и что стало холоднее.

Иветта продолжала плакать, но уже беззвучно. Даже на ее лице не было слез. Дождь смыл их.

Я снял с себя куртку и накинул ее на плечи девочке.

— А как же ты?.. — она подняла на меня свои заплаканные и покрасневшие глаза.

— А мне не холодно… — соврал я.

— Кот, а что будет дальше, если меня найдут? Я же убила его… — истерика прошла. Но я знал, что это лишь временно. В ее голосе осталась лишь еле ощутимая дрожь.

— Так и должно быть… — одними губами ответил я, выпуская пар изо рта.

Так и должно быть…

Так и должно быть…

Но сердце все же твердило, что это совсем неправильно.

* * *


Я распахнул глаза.

Мне снова приснился сон о том дне.

В последнее время он меня посещает уж слишком часто…

— Все в порядке?.. — шепотом спросила Иветта, проводя рукой по моим волосам.

— Да, все хорошо, — так же шепотом ответил ей я.

— Я слышала, как ты кричал во сне… — девочка положила руку мне на лоб. — Это нормально, никто не контролирует себя, когда ему снятся кошмары… Что тебе снилось?

— Ничего особенного, очередной бред, — я приподнялся с кровати и, чмокнув Иветту в щеку, включил светильник.

Вета сидела на самом краешке моей постели уже полностью одетая. Даже куртка была застегнута на молнию.

— А куда ты собралась?

— На задание, срочно надо. А ты поспи еще, — и она, словно заботливая мать, поцеловала меня в лоб и выключила свет. А затем, тихо ступая по паркету, вышла из комнаты.

Но спать мне больше не хотелось.

Я смотрел в темноту, лежа на кровати. Темнота завораживала. Черная, пугающая… Но в то же время она меня затягивала.

Я никогда не боялся темноты.

В ней можно подумать.

Мысли движутся по отработанной, известной только им, траектории. И больше ничего ненужного не лезет в голову.


Два года уже прошло с тех пор. И два года меня мучает один и тот же сон.


Надо же, мне уже двадцать. А Иветте, этому маленькому и милому созданию, которое всегда хотелось оберегать и защищать, уже шестнадцать. Как же быстро время летит…

За эти два года Иветта превратилась в настоящую наемницу. Убивала всех, кого только не прикажут. Хладнокровно и не раздумывая. Настоящий профессионал.

Но для меня она все такой же ангел, как и два года назад.

Ангел смерти.

На самом деле, Вета была столь хладнокровной лишь на «работе». Дома она сразу же становилась эмоциональной. Она могла смеяться и плакать, могла улыбаться, а могла рыдать навзрыд. Но когда нужно было — она вновь превращалась в хладнокровного убийцу.

Я любил, когда она обнимала меня и, утыкаясь носом в плечо, шептала, что любит меня.
И я знал, как ей нравилось, когда я отвечал ей, что я люблю ее сильнее.

Это было унизительно, но мы не могли любить друг друга открыто. Киллерам любить нельзя… Наши чувства — все равно что танец на минном поле. Каждый день боишься, что все раскроется…

Но если мы счастливы — нам же ничего не может помешать, верно?..

* * *


Днем я сидел на полу в коридоре с книгой в руках. Не знаю, почему, но мне нравилось читать именно здесь. Это как собака, которую приучили есть исключительно из зеленой миски. Она из красной еду в жизни не возьмет. Так и я…

Перед моими глазами только и успевали мелькать строчки Булгакова. Книга меня затянула очень сильно…

Вдруг я услышал, как открылась дверь в ванную комнату и, нехотя поднял взгляд. Иветта была бледна, словно смерть. В руках у нее была зажата полоска картона или нечто вроде этого.

— Что-то случилось? — я поднялся на ноги и подошел к ней, обняв ее за плечи.

— Кот… — ее голос сел и казался низким, — Я беременна.
18.

— Папа нас убьет, — шепотом проговорила она, прижимаясь ко мне.

— И правда — убьет, — согласился я с ней. Иветту, может, и не убьет, а вот меня точно щадить не будет.

Все, возможно, было бы иначе, будь Иветта немного постарше. И не будь мы наемниками.

Киллеры — как монахи. Никаких чувств. Дружба, любовь, счастье — для нас закрыты. Горе и сострадание — тем более.
Есть только долг и работа. И нельзя отвлекаться ни на что более.

А мы вот все это нарушили. И наказаны, конечно же, не по-детски будем.

Сейчас я был зол сам на себя. Я не знаю, как я мог допустить такое. Я ведь не хотел этого… По крайней мере — сейчас…

Вета сидела на кровати, опустив взгляд в пол. Она еще ребенок, запуталась во всем… И слишком доверилась мне.

Я обнял ее за плечи одной рукой, второй провел по волосам. Девочка никак не отреагировала на это, словно мои действия были лишь в моем воображении.
Вздохнув, я сказал:

— Может, он все же поймет нас?

— Да не поймет он ничего, Кот! Как ты не понимаешь?! Нам запрещено!! Мы можем только убивать, а все остальное — не для нас! — воскликнула она со слезами в голосе.

Я не знал, что ответить. Я просто молчал, сжимая ее ладонь в своей. Я бездумно смотрел на стену, внимательно рассматривая рисунок из тоненьких трещинок-паутинок на белой штукатурке. Раз трещинка, два трещинка…

Неожиданно хлопнула входная дверь. Иветта вздрогнула и принялась тыльной стороной ладони вытирать набежавшие слезы.

— Кто есть? — звонкий голос Ехидны разнесся по квартире. За те полгода, что Ехидна и, соответственно, Паук, живут отдельно от нас, я уже и отвык от ее голоса, разносящегося по всей квартире.

— И тебе привет, Ехидна, — ответил я, лениво поднявшись с кровати. Иветта тоже встала и, на ходу вытирая еще не высохшие слезы, вышла в коридор вместе со мной.

Ехидна в это время развязывала высокие кеды. Короткие красные волосы были растрепаны и торчали во все стороны, будто девушка только-только встала с кровати.
В районе виска алела царапина, сильно выделяющаяся на бледной коже.

— Что с щекой? — Вета улыбнулась, хотя красные глаза выдавали ее с головой.

— Да так, порезалась, — отмахнулась киллерша. — А ты чего ревела?

— Я? Да так, книжка грустная попалась…

— А не врешь? Смотри, Кот, если это из-за тебя — я тебя своими руками пристрелю, — судя по твердости ее голоса, Ехидна явно не шутила. Я даже испугаться успел.

— Не нужно, он хороший, — запротестовала Вета и, улыбнувшись, обняла меня.

— Смотрите у меня, — произнесла девушка, прищурившись. — Ну, что, чаем меня поить сегодня будут?

* * *


Стоило же так проколоться, черт…

Следя за одним, не заметил слежки за собой.

И сейчас я лежу на земле холодной земле, кусая губы от боли. Мои запястья и щиколотки перевязали грубой веревкой, чтобы я не брыкался и не убежал. Да я как-то и не собирался… Тут проще потерпеть, чем бежать куда-то. За семнадцать лет, проведенные в интернате, я уже это понял.

Меня предварительно оглушили и отобрали оружие.

А сейчас меня избивали ногами. Надо же, думал, что власть получил, а теперь вот вновь лежу на земле, получая тяжелыми ботинками по ребрам. Создавалось такое впечатление, что мне ломают ребра. Но я терпел. Я уже прокусил губу, пытаясь сдержать жалобные стоны. Во рту чувствовался неприятный солоноватый привкус металла.

— Ишь ты, какой терпеливый, — один из них брезгливо сплюнул и ударил меня между лопаток. — Ни звука не издал. Где же таких воспитывают, интересно…

— Да известно где, — ответил другой, обладающие более визгливым голосом, пнув меня под ребра, — У одного из самых мажористых киллеров, что себя Учителем называет. Слышал о таком?

Я сильно стиснул зубы. Мало того, что тело болело от ударов, так еще, и они все поняли. Боюсь, что у меня помимо болей во всем теле, будут еще большие неприятности.

— А что это такое у него здесь? — широкая мужская ладонь проникла в карман моих брюк и вытащила фотокарточку. — А хорошенькая, слушай…

— Это дочка этого их Учителя. Он из нее тоже киллершу воспитал.

— Интересное кино, выходит, — он хмыкнул и даже, кажется, забыл, как избивать меня. — Слышишь, ты, ублюдок. Бросаешь все и уходишь в туман. Чтобы я тебя рядом с киллерами не видел. Иначе этой миленькой особе, — он помахал перед моим носом фотографией Иветты, — Наступит трындец. Тебе ясно?!

— Ясно, — прохрипел я, выплевывая кровь изо рта.

— Развяжи этого кретина, только нам мокрухи не хватало. Пусть ползет отсюда.

* * *


Я в тот момент боялся не за себя.

Я боялся за нее. Вернее, за них.

А группировку киллеров, не менее сильную, чем наша, боятся все же стоит.

Вот мне и пришлось доползти до места, ставшего мне домом и покидать все свои пожитки в дорожную сумку.

— Кот… — шепотом произнесла Иветта, застыв в дверном проеме. На ее щеках уже поблескивали слезы.

Я не смог ей ничего ответить. Боялся разреветься и сам. Я просто молча обнял ее, понимая, что я в последний раз прижимаю к себе ее хрупкое тело.

— Так нужно… Прости меня… Я не хочу, чтобы ты и наш ребенок жили в страхе из-за меня… Я вернусь… Я обещаю тебе… — бормотал я, поглаживая ее волосы. А после я поцеловал ее в макушку и ушел, пообещав вернуться.

Я и правда не хочу, чтобы она жила в страхе из-за меня. Хотя, скорее, это я не хочу жить в страхе за нее.

И я сбежал. Как последний трус. Словно крыса с тонущего корабля.

Первое время я скитался по вокзалам и подъездам, а потом все же мне удалось снять квартиру за небольшую плату у старушки.

Я подрабатывал мелкорабочим, мол, принеси-подай. Я ничему так и не был обучен, кроме как убивать.

И в тот момент мне казалось, что это уже конец моей истории… Но нет. Это только пролог. Даже не начало.
19.

Жизнь стала скучной и неинтересной. Прошло всего три недели, а кажется, словно я в серости уже ни один десяток лет. Серая, без малейших вкраплений иного цвета, жизнь затягивала меня, словно черти в свой тихий омут. И я уходил туда с головой, даже не пытаясь сопротивляться. Подработка мелкорабочим для меня сейчас единственный способ достать деньги, хоть она скучна и неприбыльна. Из тех деньги, что я заработал ранее, убивая, я взял с собой лишь малую часть, и мне не хватит и на месяц проживания.

Сейчас я больше всего на свете хотел увидеть Иветту, но я боялся подставлять ее опасности. Нельзя рисковать ее жизнью ради пятиминутной встречи с ней. Сейчас я уже трижды успел пожалеть о том, что не проверил на наличие слежки. И что пошел на «охоту» на группировку киллеров. И что вообще согласился на это дело. Сейчас из-за своих неправильно принятых решений я вынужден отказаться от встреч с ней. Я не знаю, как долго это протянется. Хотелось бы, чтобы не навсегда…

Но все же случилось так, что мы встретились. Не специально, случайно. Посреди многолюдной толпы, где каждый куда-то торопился, не замечая ничего и никого вокруг.

Она, увидев меня, растерялась. Голубые глазенки метались из стороны в сторону, не зная, за что бы зацепиться. Но уже через мгновение она обняла меня и заплакала, словно ребенок. Она прижималась ко мне всем своим телом, гладила своими непривычно горячими руками мои замерзшие ладони, еле слышно шептала мне о том, что любит меня. Она обнимала меня, словно обнимала в последний раз. Да я и сам понимал, что следующего раза может и не быть…

И от этого я и сам готов был расплакаться…

Я поцеловал ее в лоб и пообещал, что скоро мы встретимся, а после вновь растворился в толпе, оставив ее одну.

В горле застрял комок, а сердце сжималось от боли. На языке был чуть горьковатый привкус, словно от ее невыплаканных слез. Я чувствовал себя ужасным человеком, предателем, трусом, подлецом! Я заставил ее плакать… Я оставил ее одну… Мне и самому сейчас больно от того, что больно ей, но другого выхода у меня не было.

Иветта, прости меня, если сможешь…

* * *


Следующего раза и, правда, не было.

Спустя несколько дней я, как обычно, развлекал себя тем, что смотрел черно-белый старенький телевизор, показывающий лишь один канал. Канал был нудный, в основном по нему крутили лишь детективные фильмы, в которых вранья было больше, чем сюжета, да новости. А старухе, у которой я снимал комнатушку, очень даже нравилось.

И сейчас как раз показывали очередной выпуск новостей.

Черно-белый диктор на маленьком экране сухо читал текст, в который я слышал лишь в пол-уха.

— Сегодня на улице Ленина в ноль часов двадцать минут по местному времени был обнаружен труп девушки, — я слегка поморщился. Уже какое-то недоброе предчувствие поселилось внутри меня. Я как раз живу сейчас на соседней улице… — Судебно-медицинской экспертизы установили, что девушка находилась на третьей недели беременности, — я придвинулся поближе к экрану и начал вслушиваться, как можно внимательнее. — При убитой были обнаружены документы на имя ******ой Иветты Валерьевны…

Что-то горячее подкатило к моим векам. Боль вырывалась из глаз и скатывалась по щекам. Я слышал то, что диктор сказал, что смерть наступила в результате пятнадцати ножевых ранений, слышал фразу: «А теперь к другим новостям». Но мне это было неважно. Я готов был драть на себе волосы, я сгибался пополам от моральной боли, кричал и ревел, как раненный зверь. Я хватал все предметы, попавшиеся мне под руку, и швырял их в экран.

Сначала внутри будто растеклось что-то горячее, потом лопнуло, словно раскаленное стекло, а после просто становится пусто, а то горячее, что растекалось внутри, вытекает из глаз, обжигая щеки.

Во мне рушился целый мир, разбивалась вдребезги вселенная. Я сидел на полу, уперевшись лбом в чуть прохладную стену. В памяти всплывали моменты, проведенные с ней. Наши встречи, наши прощания… Поцелуи, объятия, разговоры…

Рядом с ней я впервые почувствовал себя кому-то нужным. Я впервые понял, что я — не бесчувственная машина для убийств с простейшими физиологическими навыками. Благодаря ей полость внутри меня заполнилась. И заполнилась не какой-нибудь жидкостью, а чувствами, эмоциями… Я стал счастливым благодаря ей.

А тут все оборвалось. В один миг. Словно ничего и не было.

Я не могу поверить, что я ее потерял… И вряд ли поверю вовсе.

* * *


В себя я пришел только на следующий день. Я не знаю, что было со мной вчера, этот день словно растворился в моей памяти. Старуха говорила, что я, закрывшись в комнате, кричал и рыдал, словно раненный зверь, разбивая вдребезги все, что попадется мне под руку. Я отказывался от еды и воды, отказался я и ото сна…

Так, по ее словам, продолжалось всю ночь. А на утро, когда слез уже не осталось, я, наконец, пришел в себя.

Я хотел попрощаться с ней.

Я столько раз видел смерть, столько раз сам же становился ее инициатором, но чтобы кто-то отобрал у меня того, кто был мне дорог… Такое было впервые.

Я все же жуткий эгоист. Так хладнокровно убивал незнакомых чужих мне людей, а как убили человека, что был дорог мне — так я в истерику впадаю.

Теперь я понимаю, что чувствовали близкие тех, кого я убил. Изнутри разрывает просто от боли… А еще становится пусто, словно оттуда вынули все, что было раньше. Пусто и больно одновременно…

Я надел первую одежду, что выпала из моего шкафа. Нужно идти… Я хочу увидеть ее в последний раз. Пусть мертвой, пусть в гробу — но увидеть. Я итак был достаточно долго лишен возможности увидеть ее, так почему же я должен лишать себя возможности увидеть ее в последний раз?

Но ее там не будет. Будет всего лишь тело.

Я шел до места, что так долго было моим домом. Я не смотрел по сторонам, не раздумывал, куда мне идти. Я просто шел туда, куда меня несли ноги. Остановился я только перед дверью, обитой коричневым кожзаменителем. Дверь была чуть приоткрыта, и оттуда доносились голоса и плач.

Я зашел внутрь. В коридоре уже стоял могильный крест с табличкой. Мне хватило того, что я прочитал лишь имя. Иветта…

На кухне параллельно стояли два гроба. Один из них был закрыт крышкой, а второй был открыт. Вокруг гробов столпились люди в черной одежде, которые плакали и причитали.
Мои шаги для них стали чем-то неожиданным. Они все сразу подняли головы на меня, однако, не сказали ничего.

Я подошел к открытому гробу, положил руку на стенку.

Она была также красива, как и при жизни, разве что кожа приобрела желтоватый оттенок. На Иветту надели белое платье, похожее на свадебное. Руки были сложены на груди крестом. По запястиям тянулась тонкая полоска бинта, которой женщины заботливо перевязали ей руки.

Я дотронулся рукой до ее ладони. Холодная, словно камень. А на что я, откровенно говоря, надеялся? Что она будет теплой, как и раньше?

— Иветта, — с губ сорвался тихий не то всхлип, не то стон. Слезы уже сами собой покатились из глаз, падая на обивку гроба. Тыльной стороной ладони дотронулся до ее щеки, как я делал при жизни, но под ладонью я почувствовал лишь холод.

Мне хотелось как раньше, прикоснуться губами к ее губам, но я понимал, что кроме холода и сладковато-приторного привкуса формалина я не почувствую никакого вкуса, кроме выше упомянутого вкуса формалина. Смерть отобрала вкус ее губ.

Я слышал, что покойников целуют в лоб. И я неумело прикоснулся губами к холодному телу. Она уже не улыбнется в ответ на такой жест, не обнимет и не скажет, что любит меня. Мне осталась лишь восковая кукла в деревянном ящике, слепленная по образу моей возлюбленной. А скоро и ее у меня отберут, спрятав под двухметровой толщей земли.

В последний раз взял ее за руку. Горячие и солоноватые капли все еще катились из глаз, попадали на губы. В последний раз я поцеловал ее ладонь, оставляя на коже мокрый от слез след губ.

Это все моя вина. Если бы я тогда внимательнее бы следил за тем, что происходит, если бы я не носил с собой ее фотографию! Но я уже не в силах ничего исправить…

— Прости за все… Прости, если сможешь… — судорожно шептал я, гладя ее остывшие руки, — Прости, что не смог защитить тебя… Прости… Прости, что тебе пришлось примерить свадебное платье так… Надеюсь, что там, куда ты попадешь после смерти, тебе будет хорошо…

Поцеловав ее еще раз в лоб, я отвернулся, чтобы больше не смотреть на ее тело, и подошел к другому гробу. Он закрыт, но я знаю, чье тело там.

Я положил руку на крышку, оставляя на лакированной поверхности след ладони.

— Учитель… Спасибо за все… И простите, если сможете… — шепотом произнес я.

Я слышал, как за моей спиной перешептывается толпа. Я убрал руку с крышки гроба и неслышно ушел, не притворив за собой двери.

Я как в бреду спустился по лестнице, вышел из подъезда.

Легкий ветер еле ощутимо обдувал тело. Воздух пах дождем и прелыми листьями. И этот запах отчего-то казался мне похожим на запах смерти.

Кто-то коснулся моего плеча, заставив обернуться. Ехидна, одетая явно не по погоде в легкую куртку, стояла возле подъездной двери. Я не знаю, как я не заметил ее раньше…
На ее щеках блестели влажноватые дорожки.

Мы обняли друг друга и заплакали, словно дети, вновь.

* * *


Ехидна увела меня прочь от подъезда. То ли она не хотела, чтобы я видел, как выносят гробы, то ли сама не хотела смотреть на это. А может, все вместе.

Она взяла меня за руку и сильно сжала мою ладонь, ища у меня поддержки. Но я ничем не мог помочь ей. Я, скорее, сам искал поддержки.

Наемница привела меня в парк. Серое небо нависало над городом, неприятно давя на виски. Многочисленные голые деревья уходили ввысь, в это серое небо. Обстановка была унылой. Как раз подходила под мое состояние сейчас. Как будто погода стала отражением моей души…

Паук уже сидел на лавке и курил, выпуская в и без того серое небо дым.

— Она была нашим другом. Мне тоже будет не хватать ее, — сказал он вместо приветствия.

Но Паук держался, в отличие от нас с Ехидной. Паук выпускал в небо струи дыма и, щуря серые глаза, смотрел в никуда.

Каждый переносит боль по-своему…

Кто-то плачет, закрывшись в комнате, кто-то заливает горе алкоголем, кто-то курит, а кто-то пускает пулю в лоб. Все люди разные. И боль они переносят по-разному. Даже если боль одинаковая…

— Будешь? — киллер протянул мне раскрытую пачку сигарет. — Закури, легче станет. По своему опыту говорю.

Я взял одну сигарету из пачки и, зажав жесткий фильтр между губами, чиркнул зажигалкой и закурил. Горьковатый дым неприятно раздражал горло, вызывая кашель, но я все равно сделал еще одну затяжку.

Ехидна же просто сидела на лавке, теребя рукав куртки. Она молчала, не делала более никаких жестов. Словно сейчас есть только она и куртка. А весь мир подождет.

Именно так скорбела Ехидна. Тихо, без слез и криков, без травки организма. Просто опустив взгляд, и не говоря ни слова.

Я выпустил табачный дым изо рта и, вздохнув, низким голосом произнес:

— Я хочу отомстить за нее.

Примечание к части

Автор плакала, когда писала.
20.

— Такие дела за один день не решаются, — сказал Паук, затушив окурок о лавку и выкинув его в сторону. — Понадобится много времени. Соваться к ним сейчас — самоубийство. Мы не знаем ни сколько их, ни как они вооружены. Подожди пороть горячку. Мы со всем разберемся, но чуть попозже.

Сейчас я понимаю, что он был прав, но тогда… Тогда мне казалось, что он просто не хотел, чтобы Иветта была отомщена. Я был слишком разгорячен пережитым горем, я готов был рубить всех, кто даже малейшим образом причастен к ее смерти! Мне не хватало хладнокровия и разумного мышления. Я тогда не понимал, что своим желанием могу погубить не только себя, но и остальных.

— А кто у нас есть еще, помимо наших? Может, бывшие киллеры или кто-то в этом роде? — я уже начал думать, кого следует взять для совершения мести.

— Бывший киллер — только мертвый киллер. Бывших киллеров не бывает.

— Бывают, — тихо произнесла Ехидна, а мы с Пауком одновременно подняли на нее взгляд. — А как же Ведьма? Она была лучшей, а после просто ушла, оставив записку, с просьбой не искать ее.

— О Ведьме мы знаем лишь из рассказов Учителя. Не факт, что он вообще не придумал ее…

Я молчал. Я никогда не слышал о Ведьме. Даже предположить не мог, кто это такая. Хотя это было важно сейчас. Но не думаю я, если честно, что та, что отказалась от убийств, захочет убивать вновь. Да и где она сейчас… Остается только догадываться…

— А кто такая, эта Ведьма?

— Ведьма была лучшей из киллерш. Она была одной из первых, кто стал обучаться у Учителя. Именно она воспитала Иветту. И, думаю, она как никто захочет отомстить за нее. Она ушла лет шесть-семь назад, оставив на столе записку, с просьбой не искать ее. Больше никто не слышал о ней, — Ехидна посвятила меня в краткую суть дела.

Ведьма, на мой взгляд, согласится… Вернее, должна согласиться… Она воспитала Иветту, была для нее кем-то вроде матери. А тут ее убили…

— Как мы сможем найти ее?

— Нужно поискать в документах Учителя, — Паук закурил вновь. — Там должно быть. Вот только там сейчас «безутешные» родственнички, придется нам побыть ворами или кем-то вроде них. Надеюсь, что нас не поймают. Кто знает, что ожидать от их так называемой «семьи».

— Так называемой?..

— У них не было семьи, — ответила вместо брата Ехидна, — Мы были их семьей. Кровные узы еще ничего не значат, значат отношения и понимание.

* * *


— Ехидна, постой на шухере, — приказал Паук, открывая дверь скрепкой. — Мы постараемся успеть, пока они все на похоронах и поминках.

Девушка кивнула и, как только ее брат открыл дверь, зашла внутрь квартиры и заняла «пост» у входа. А если говорить точнее — прямо у глазка.

Паук подтолкнул меня между лопаток по направлению к кабинету Учителя. Одновременно он снял с плеч потрепанный рюкзак и на ходу начал расстегивать его «молнию». Как он потом объяснил мне, это для экономии времени.

Кабинет Учителя сейчас был открыт. Я толкнул дверь, пахнущую деревом и лаком, и зашел внутрь.

Никогда ранее я не бывал здесь. Но, впрочем, здесь не было ничего интересного. По всему столу были раскиданы бумаги. Больше ничего на поверхности стола не имелось, словно никаких иных предметов, кроме листов бумаги не существовало.

— Так, гребем все, что здесь есть. Разбираться будем потом, — с этими словами киллер стал скидывать всю бумагу со стола в рюкзак. Я же начал открывать ящике стола и, доставая оттуда листы, клал их в рюкзак Пауку.

— Ехидна, ну, что там?! — спросил он через всю квартиру.

— Пока никого нет! — не менее тихо ответила она.

— Все, валим, — он застегнул рюкзак и выгнал меня из комнаты.

Ехидна все еще стояла перед дверью, внимательно смотря в глазок.

— Систр, валим.

Наемница кивнула и открыла дверь. Когда мы вышли, Паук, чтобы на некоторое время «запудрить» мозги родственничкам Учителя и Иветты, закрыл дверь с помощью все той же скрепки.

Вот и все. Сюда нам больше не суждено вернуться.

* * *


Жить я остался у Паука и Ехидны. Стоило мне только зайти в мой новый дом, как Паук сразу же спрятал бумаги.

«Успокойся для начала, — сказал он, — Ты так только начнешь пороть горячку и сделаешь только хуже. Когда ты, наконец, успокоишься, тогда и будем разбираться».

Но на то, чтобы я успокоился, ушло немало времени.

По началу я каждую ночь просыпался с криками, потому что видел ЕЕ в сновидениях. А было и так, что я кричал в бреду, не в силах проснуться.

Я чувствовал, что в такие моменты кто-то сидит у изголовья моей кровати, положив теплую и нежную руку мне на лоб. Мне хотелось назвать ее по имени, выкрикнуть, что она жива, а это все был лишь дурной сон! Но разум мне подсказывал, что это Ехидна, пришедшая меня успокоить.

Раза три или четыре Паук оттягивал меня от открытого окна, Ехидне пришлось спрятать все ножи и отказаться от уксуса.

Меня рвало на части от боли, но я тогда считал, что им было все равно. Сейчас, отойдя от горя, я осознаю, что они желали мне блага, но тогда это было для меня предательством.

Иветта что, не была их другом? Почему они не скорбят о ней, как скорблю я? Почему?!

Боль отпустила меня внезапно. Однажды утром я просто проснулся и понял, что внутри у меня ничего не болит. Внутри у меня просто вообще не было ничего больше. Я словно огрубел от пережитого. Даже не кричал от боли…

«Ты все еще хочешь отомстить за нее?» — спросил у меня Паук, закурив в форточку.

Я ответил: «Да».

Тогда он отдал мне все те бумаги, что мы забрали в день похорон.

Надо же, три месяца уже прошло с того момента…

Еще три месяца ушло на то, чтобы проследить за той группировкой, мол, что и как. У нас уже даже команда была собрана…

Но все же был еще человек, который бы хотел отомстить за нее.

Ведьма.

21.

Я нажал на кнопку звонка. За дверью послышались шаги, затем возня с многочисленными замками, а после дверь отворилась. Напротив меня стояла женщина в спортивном костюме, с собранными в неаккуратный хвост черными волосами. Единственная черта ее внешности, за которую зацепился мой взгляд — нос с небольшой горбинкой, словно от перелома. Ее зеленые глаза внимательно изучали меня с ног до головы. Она выглядела достаточно молодо, хоть ее возраст и выдавали мелкие морщинки в уголках глаз.

— Вы — Виктория? — спросил я ее с порога. Она кивнула, хотела было открыть рот, чтобы что-то у меня спросить или сказать мне, но я продолжил говорить сам: — Но я знаю о вас, как о Ведьме.

Женщина вмиг побледнела и переменилась в лице.

— Что тебе нужно? — прошипела сквозь зубы она.

Я не решался сказать сразу. Между нами на несколько секунд даже зависло напряженное молчание. Настолько напряженное, что в воздухе, казалось, электроны витают.

— Иветту убили, — я произнес это тихо, но мой голос странным эхом отразился от стен, словно еще раз напоминая мне об этом. — И я хочу отомстить за нее.

— А я-то тут при чем? — Ведьма, а теперь просто Виктория, скрестила руки на груди.

— Я думал, может, вы захотите тоже отомстить за нее. Вы же воспитали ее… — мне не дали договорить эту фразу, оборвав меня не то, что на половине — на четверти:

— Это было в моей прошлой жизни. Сейчас я лишь любящая жена и заботливая мать. Я отказалась от убийств ради материнства.

— Если захотите отомстить — приходите. Нам не помешают лишние руки, — с этими словами я развернулся на триста шестьдесят градусов и хотел было уйти, но меня тут же остановили.

— Стой! А как ее убили? Кто? И главное — за что?

* * *


Мы сидели под лестницей, где лежала вековая пыль. Мы оба сидели прямо на полу, не боясь испачкать одежду. Ведьма, обняв колени, просто устремила взгляд куда-то в пустоту.

Бывшая наемница слушала меня, не перебивая. Она так и просидела все время, за которое я рассказал ей все, что знал сам, — обняв колени руками, смотря куда-то в пустоту и редко делая короткие вдохи и выдохи, чтобы не начать чихать из-за обилия пыли.

Лишь один раз она перебила меня. Вернее, даже не перебила… Когда я закончил рассказ, она спросила меня:

— Он… пустил себе пулю в лоб?.. — некогда «стальной» голос дал осечку — легкая дрожь выдавала, что она вот-вот расплачется.

— К сожалению…

И я вновь замолчал. Я ожидал, что меня завалят вопросами, что, как и почему. Но нет. Виктория была сдержана в вопросах. Она даже не задавала их боле. Наверное, она сейчас глотала беззвучные слезы, боялась открыть рта, чтобы дрожь в голосе не выдала ее эмоций.

— Ведьма?.. — тихонько позвал я.

Ведьма кивнула головой и, наконец, заговорила:

— Я ушла из киллеров восемь лет назад, когда Иветте было лишь девять, если не меньше. Я воспитывала ее с младенчества, несмотря на то, что мне самой было лишь семнадцать. Она не была настоящей дочерью Учителя. Он принес ее с одного из заказов. Ему поручили убить семью, но вот у него не поднялась рука на младенца… Малышка просто пропала. По началу ее поисками пытались заниматься, но вскоре, всем стало все равно. Я отказалась и от убийств, и от нее спустя девять лет. Иветта уже выросла и не нуждалась в такой няньке, как я. А я хотела семью. Я тогда как раз влюбилась вновь… И мне пришлось отказаться ото всего ради семьи и материнства.

Но я хотела бы сказать не об этом. Те чувства, которые я испытывала к Иветте — нерастраченная материнская любовь к моему ребенку. Мне было пятнадцать, когда я узнала, что беременна. Мой избранник… Как бы помягче выразиться… Он был наркоманом. Вкалывал себе в вены всякую дрянь, а потом ходил несколько часов с расширенными зрачками. Я влюбилась в него из-за красоты. Так глупо, надо же. У него были иссиня-черные волосы и ярко-синие, словно нарисованные краской, глаза. Все были против наших отношений… Да и он, узнав, что я жду от него ребенка, послал меня на все четыре стороны. Я родила едва ли не на голой земле в подворотне. Наспех закутала своего сына в оторванный подол своего платья и положила на крыльцо ближайшего роддома. Что было с моим ребенком дальше — я так и не узнала. Меня искали довольно-таки долгое время, но так и не нашли. Это было давно, двадцать лет назад. Но я до сих пор корю себя за свой поступок. И до сих пор я надеюсь, что однажды увижу его.

А я молчал. Я все понял.
22.

— И на кого мы охотимся? — спросила Чума, перезаряжая пистолет, на который она нехотя сменила любимые вакцины.

— А действительно, на кого? — поддержал ее Волк. — Ты главный, ты хоть и скажи, на кого мы будем охотиться. Мы с радостью поможем, но ты скажи, на кого.

— На всех. Убивайте без разбора.

Я еще раз окинул взглядом наемников. Все при полном вооружении. Палач на всякий случай еще раз проверил заряд своего револьвера, затем второго револьвера, висевшего у него на поясе. Дровосек, усмехнувшись, поправил свой капюшон и остро наточенный топор на плече. Химера держала в правой руке заряженный пистолет, а на поясе у нее был целый набор ножей и заточек. Инквизитор решил обойтись лишь несколькими ножами. Чума, как и говорилось ранее, сменила любимые вакцины на огнестрельное оружие. Ангел, Мор, Ястреб и Стервятник также взяли пистолеты. Тень имел набор разнообразного оружия — от перцового баллончика до ручной гранаты. У Волка были охотничье ружье и охотничьи ножи. Пророк взяла ножи и электрошокер. Тихоня, задача которого была прикрывать нас, взял с собой СВД и ручной гранатомет. У Упыря и Черепа имелось по «Калашу», но они, казалось, в любой момент готовы были броситься в рукопашную. У меня, Паука, Ехидны и Лиса имелся такой же стандартный набор, как и у Химеры, если не считать тот факт, что Ехидна прихватила с собой газовый баллончик и электрошокер.

Не хватало только одного человека… Я до последнего надеялся, что она придет… Но нет, она, видимо, все же начала новую жизнь, забыв о старых связях.

Мы решили особо не церемониться с ними. Дверь сразу же выбил Череп. Считай, мы застали из врасплох. Мы, конечно, могли бы и просто подкинуть им гранату, но разве это будет отмщением? Это будет лишь взрыв здания, после которого нас будут искать. Да и могут пострадать невинные люди. А так все итак будут знать, что это лишь межгрупповые разборки.

Стоило нам только ворваться к ним, угрожая оружием, как сразу же несколько киллерш подняли визг. Парни же мгновенно схватились за оружие. Но оружие ведь еще и зарядить-открыть надо… В этом у нас было большое преимущество.

Я сходу застрелил одного из них. Я его сразу узнал. Один из тех, кто угрожал мне расправой над Иветтой. И вот свершилось…

Он упал на паркетный пол, держась за рану на животе и выплевывая изо рта кровь. Под ним, по паркету, мгновенно стало расползаться алое пятно.

Вся группировка киллеров застыла в немом шоке. Наверное, это был их вожак, или что-то вроде того.

Но их ступор продлился недолго. Один из парней, что стоял ближе всего к убитому, худой, с жилистым телом, собранными на макушке в хвост редкими светлыми волосами, и мелкими, бегающими туда-сюда, крысиными глазками, схватился за пистолет. Он направил дуло на меня и нажал на спусковой крючок.

Уж не знаю, как мне тогда удалось увернуться, но пуля угодила в стену и «завязла» в штукатурке и бетоне.

И тогда между нами развязалась битва. Другого слова просто не могу подобрать.

Я краем глаза успел увидеть, как Пророка оглушили, ударив по голове прикладом автомата. Слепая тут же бессознательно повалилась на пол. Надеюсь, что она жива, а это всего лишь обморок.

На меня тут же напал парень с крысиными глазками. Он вновь направил дуло на меня, и уже положив палец на спусковой крючок, но я оказался проворнее. Я успел выстрелить первым, попав ему точно в запястье. Он заревел, словно раненный буйвол, схватился за простреленную руку, конечно же, выронив оружие. Я не стал терять времени даром и выстрелил еще раз, на этот раз в голову.

Думаю, не стоит описывать то, как его мозги и куски черепа разлетелись по комнате. Я забрал трофейный пистолет и убрал его в карман.

Я видел, как Чума, откинув с себя раненную девушку, одетую в желтый домашний халат, подбежала к Пророку и, положив два пальца ей на сонную артерию, начала проверять пульс.

К Чуме сразу же сзади подкралась рыжеволосая девушка в свитере и джинсах. Рыжая успела даже положить руки на горло девушке, но я тут же отправил ее на тот свет, выстрелив ей точно в висок.

— Жива? — спросил я у бывшей медсестры.

— Жива, — кивнула Чума. — Ее нужно вынести на улицу, здесь мало воздуха.

— Вынеси, а я не могу отлучиться сейчас.

Чума кивнула и, с небывалой для ее комплекции легкостью, подняла Пророка на руки и вынесла ее за дверь.

Череп уже дрался в рукопашную с каким-то здоровяком, раз за разом ударяя его кулаком, где уже был надет кастет. Здоровяк тоже не отставал и уже хорошенько подбил скулу Черепу. Когда противник получил в солнечное сплетение и повалился на пол, Череп успокоился и проверил пульс у поверженного врага. По его выражению лица я понял, что он жив, но без сознания.

Инквизитор, явно позабыв о своей вере, вспарывал мачете живот одному из киллеров.

Ехидна уворачивалась от ударов девицы, которая вот-вот намеревалась выстрелить в нее. Не только уворачивалась, но и успевала наносить ответные. У девицы уже были разбиты губы.

Ангелу повезло меньше всех. Один кретин, считай, навалился на нее всем телом. Ангел была безоружна — пистолет выбили у нее из рук в самом начале битвы. Я попытался «снять» наемника с девушки, но не тут-то было. Противник оказался хитрее и шустрее меня, стоило мне только занести огнестрельное оружие над его головой, как он тут же повалил меня на пол, без малейших шансов на сопротивление. Но тут меня уже спас Упырь. Выстрелив из автомата Калашникова, он попал ему под лопатку. Рана оказалась смертельной. Он немного побрыкался, а затем уже навсегда затих, устремив остекленевший взгляд в потолок.

Я скинул труп с себя и подбежал к Ангелу. Девушка лежала на спине и тяжело дышала. Через расстегнутую куртку на рубашке виднелось бурое пятно.

— Ты как? Сильно больно? — я растерялся. Не знал, что говорить и как делать. У меня, буквально на руках, столько раз умирали люди, но это была моя работа. А сейчас, когда у меня на руках умирает человек, и ему нужно помочь… Я просто не знал, что делать.

— Уже совсем не больно, — она улыбнулась через силу, хотя ее глаза были полны слез. Голос у нее был тихий, ослабленный, замученный. Девушка держалась за рану на животе, пачкая руки собственной кровью.

— Давай, я вынесу тебя на улицу? Там Чума, она знает, что и как делать!

— Не стоит… Какая разница, умереть сейчас или через пятнадцать минут. Кот, не жалей меня. Такова уж моя участь, — из ее серо-голубых глаз на виски скатились крупные соленые капли. — Я надеюсь, что вы еще отомстите за Иветту…

— Тебя ведь можно спасти! Я выведу тебя отсюда, мы вызовем «скорую»… Ты только потерпи чуть-чуть…

— Кот, это бесполезно… — ее голос совсем-совсем затих и охрип. — Я умираю. Я столько раз видела смерть, и неужели ты думаешь, что я не знаю, как это происходит? Меня уже не спасти. Знаешь, Кот, мне уже плевать на то, попаду я в Рай или в Ад. Если Бог и существует, то он будет умолять меня о прощении… — она вдохнула и больше выдохнуть не смогла. Ее веки сами собой закрылись, руки опустились ниже.

Я проверил пульс, дотронувшись до ее виска. Ничего.

Так умерла Ангел.


Дровосек рубил одного из противников на куски. Говорю без увеличений и прикрас. У ног «киллера с топором» уже лежала отрубленная рука его жертвы.

Палач в этот момент получил пулю. Заряд огнестрельного оружия попал ему в шею, повредив голосовые связки, отчего мужчина не мог ни кричать, ни хрипеть. Я даже не успел ничего сделать или сообразить, как он перестал дышать.

Ехидна, наконец, прикончила свою противницу пулей в живот и теперь обыскивала труп в поисках трофейного оружия.

Паук, выпустив всю обойму пистолета, уже сражался на ножах. Одно неосторожное движение его противника — и лезвие вошло киллеру в горло. Отплевываясь кровью, Паук, поверженный, упал на пол.

Его сестра издала крик. Она подбежала к брату, вытащила нож из его горла, но кровь только большим потоком хлынула из раны. Девушка громко кричала и плакала, умоляя Паука не умирать.

Бывший противник Паука уже решил напасть на его сестру. Но его тут же остановил Череп, выстрелив из «Калаша».

Ехидна же, поцеловав в лоб мертвого брата, словно сошла с ума. Она принялась ножом кромсать труп убийцы, при этом повторяя, что она отомстит за его смерть. Ее пытался оттащить Череп но, конечно же, ничего из этого не вышло.

Лис, несмотря на глубокую рану в руке, с которой стекала кровь на паркет, успел застрелить своего соперника. Но, к сожалению, попал он ему лишь в плечо, поэтому пришлось выстрелить еще раз. На этот раз он попал прямо в сердце.

Химера напала сзади на парня с засаленными черными волосами, ткнув ему в бок заточку. Он, откинув голову назад, начал захлебываться собственной кровью. Рука у него дернулась, и он нажал на «курок» автомата. Пуля летела по ведомой только ей траектории. И остановилась лишь, завязнув в плече Дровосека. С плеча киллера капала кровь, но он все равно продолжал орудовать своим топором. Тот, кто ранил его, сейчас валялся на полу с заточкой Химеры под ребрами. Девушка вытащила заточку и, на всякий случай, ударила его ею еще раз.

Мор был застрелен дрищеватого вида киллером.

Ястреб и Стервятник, путая всех вокруг, нападали сзади. Один из них, — издали и не разберу, кто, был ранен в ногу, из-за чего хромал, оставляя за собой красноватую дорожку.

Тень напал, спрятавшись в темном углу. Как всегда его никто не видел. Сначала он оглушил жертву шокером, чтобы не брыкалась, а потом просто перерезал ей горло. Он экономил на патронах, рассчитывая, что в случае опасности они спасут ему жизнь.

Волк оглушил кого-то прикладом по голове.

А на меня вновь напали. Я почувствовал, как что-то липкое растекается у меня по боку. На мгновение я подумал, что ранен, но нет, мне снова повезло.

Надо мной стоял Волк, обеими руками держа охотничье ружье. Он брезгливо скинул с меня труп.

— Тебя не задело?

— Нет, я в порядке, — я взглянул на тело моего неудавшегося противника. Его лицо было искривлено в предсмертной гримасе, рот приоткрыт, серые глаза устремлены в потолок. В районе желудка у него зияла черная рана.

— Ты осторожнее бы действовал. И как ты вообще стал во главе, ума не приложу. Разве что из-за того, что это была твоя идея, — распинался Волк, пока я поднимался на ноги.

— Ты бы рот не разевал, — я, даже не знаю, зачем, отряхнул брюки. — Пока тут мне морали читаешь, ведь и пристрелить тебя могут.

Я оглядел оставшихся в живых киллеров. Ехидна кромсала чье-то тело. От несчастья бедняжка совсем озверела. Она совершенно не контролировала себя. Действовала, как животное. Разве что зубами никого не рвала.

Уставшая Химера, тяжело дыша, ударила ножом неизвестно откуда взявшуюся девушку-киллершу. Жертва Химеры, схватившись за рану, не устояла на ногах и повалилась на пол, выпуская изо рта тоненькую алую струйку.

Упыря оглушили, как бы смешно это ни звучало, табуреткой. А когда наемник завалился на бок, его принялись продолжать добивать табуреткой, пока его тело не превратилось в кровавое месиво. Череп хотел было помочь ему, но его «вовремя» отвлекли, ударив под дых.

Один из близнецов, ослабев от кровопотери, упал на пол. Второй вынес его на улицу, к Чуме, а когда он вернулся — его подстрелили.

Лиса, с его рукой, я давно отправил к Чуме, хотя он и отнекивался. Он говорил, что еще способен «замочить пару придурков», но он потерял слишком много крови. Я удивлен, как он до сих пор держится на ногах.

Волк, единственный вместе со мной, кто не получил никаких телесных повреждений, был убит с одного выстрела.

Нас осталось всего четверо.

Я, Химера, Инквизитор и Череп.

Наших противников осталось всего двое. Не могу поверить, что, наконец, прервался их нескончаемый поток. Их было так много, словно это была не одна группировка. Их количество прибавлялось, а количество нас лишь уменьшалось. Но теперь, надеюсь, все закончится.

Одного из них Химера сразу же отправила к праотцам с помощью метательного ножа. Второй же, более сильный и крепкий, державший двумя руками «Калаш», успел сообразить что-либо раньше, чем его недалекий друг. Он успел нажать на спусковой крючок, и...

Острая боль пробила плечо. Я инстинктивно схватился за раненное плечо. На коже сразу же почувствовалось нечто липкое. Кровь?..

Внутри раны что-то пульсировало. Я уже не помнил, какова она, эта боль — пульсирующая, разрывающая... Меня били, меня резали — но так больно мне еще никогда не было.

Я видел, что Инквизитор все же успел перерезать горло «последнему самураю». Мир перед глазами потихоньку затуманиваться, покрываясь туманной серой дымкой, словно табачный дым, который я выпускал в форточку, куря с Пауком.

Последнее, что я помню — образ женщины, черной, как сама ночь, мелькнувший перед глазами.

* * *


Я очнулся в незнакомом месте. Очень сильно пахло плесенью, сыростью и мокрой штукатуркой. Я лежал на каких-то тряпках, собранных в кучу. Укрыт я был клетчатым пледом, дурно пахнущим нафталином.

Моя куртка и свитер валялись где-то рядом. Раненное плечо было обработано и перевязано бинтами. Я попытался встать на ноги. Голова кружилась, и меня немного пошатывало из стороны в сторону.

Я подошел к своим шмоткам, собранным в кучу. На свитере и на куртке виднелась характерная дыра и пятна крови. Сверху на одежде лежал тетрадный лист в клетку, исписанный чьим-то мелким почерком.

      “Я притащила тебя сюда, когда ты потерял сознание. Тебе повезло, рана оказалась неглубокой, повреждений особых не нанесла, через время будешь как новенький.
      Если понадобится помощь — обращайся.
      К сожалению, тогда я уже подоспела слишком поздно. Жаль, конечно, что вы потеряли многих. Возможно, если бы руководство дали бы кому-то опытному, а не тебе, желторотику, все пошло бы, как надо. Я вовсе удивлена, что матерые киллеры пошли за тобой и даже доверили тебе, как организатору, руководство. Наверное, это потому, что Иветту любили все.
      Еще раз скажу, что если тебе что-то нужно будет — приходи ко мне. Но никогда, слышишь меня, никогда не упоминай о моей прошлой жизни! Я к ней никогда не вернусь. И тебе не советую. Я сделала лишь одно исключение, потому что мне была дорога Иветта.

      Надеюсь, что я искупила свою вину перед тобой…

Ведьма. Твоя мать. ”


Я смял записку и положил ее в карман брюк, а после, надев свитер и куртку, вышел из своего подвала.

Ведьму я больше никогда не видел и за помощью к ней никогда не обращался боле. Я не был зол на нее за такую судьбу. Не был зол и за избиения в интернате. А все благодаря Иветте и моей любви к ней. Такому сладкому и нежному чувству. Благодаря ей я в течении нескольких лет чувствовал себя счастливым.

И сейчас меня переполняло чувство облегчения, невесомости и полного удовлетворенияю Я вновь был счастлив. Мы все же отомстили за нее.

* * *


Остальные члены моей «команды» растворились в серости обычных будней. Никто из них после отмщения так и не вернулся к работе киллера. Я мало что знаю о том, где они сейчас и с кем они, лишь поверхностная информация.

Ястреб погиб в тот же день от потери крови.

Ехидна сразу после свершения мести покончила жизнь самоубийством. Придя домой, я обнаружил лишь ее холодное тело с перерезанным горлом и предсмертной запиской, что она не сможет жить без Глеба, больше известного, как Паук.

По телевизору несколько раз показывали слепую скрипачку, на концертах которой плачет весь зал. Она улыбалась и выглядела счастливой. Кажется, никто даже догадывался о прошлом звезды.

Лис отказался от убийств в пользу семьи и обычной жизни — как-то пересекался в городе с ним. Он выглядел счастливым, но в глазах все же читалась грусть от прошлой жизни. Теперь Лис — не убийца, а примерный семьянин с двумя детьми, женой и престижной работой. Даже внешне он выглядит иначе — рыжие волосы потемнели, став медными, а в зелёных глазах не было того блеска, лишь грусть.

Череп стал инкассатором. Работа тоже не шибко безопасная, зато стабильная и высокооплачиваемая.

Чума и Тихоня все же поженились. Чума вернулась к работе медсестры и училась на врача в университете. Тихоня же устроился в что-то вроде войск гражданской обороны снайпером. Так сказать, перешел на сторону Света.

Инквизитор вернулся в свою церковь и до остатка жизни стал замаливать грехи, искупляя все свои убийства пред всевышним.

А я? А что я?

Я ничего не умел, кроме как убивать. Периодически мне заказывали жертву, платя хорошие деньги, но моя «работа» утратила свою актуальность с уходом «лихих девяностых». Прошло уже время, когда всем стало не все равно. И убивать за деньги стало уж очень рискованно.

Да и надоело мне убивать. Мне уже двадцать шесть, а я не умею ничего, кроме как «рубить людей в капусту». А я больше не хотел этого. Мне, признаюсь, хотелось бы больше взять себе учеников.

Но кто захочет учиться на убийцу?

Я думал, что не смогу найти себе ученика.
До определённого момента.
23.

Я возвращался с задания, которые сейчас стали большой редкостью.

Меня называли профессионалом, хоть я совсем еще недавно был простым учеником, который оружия в жизни не держал.

Я шел домой. За все время, прожитое там, я привык называть это место домом. Когда-то меня привели сюда Паук и Ехидна.

Был сильный дождь, можно даже сказать — ливень. Я накинул на голову капюшон куртки, устремив взгляд в помокревший асфальт.

Дождь тяжелыми и крупными каплями спускался на землю непрерывным потоком. Сильный ветер раскачивал ветви деревьев до такой степени, что, казалось, они скоро упадут. Я чувствовал прохладу даже сквозь теплую куртку.

В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгонит. А меня заказчик вот вытурил.

Свернув на свою улицу, я пошел к своему подъезду. И тут я заметил ее.

Она сидела на мокрой лавке, надев на голову капюшон лёгкой толстовки. Она насквозь промокла от дождя. Даже волосы, которые в мокром состоянии казались русыми, не спрятанные под толстовку, насквозь промокли.

Я подошел к ней. Шум дождя заглушал мои шаги, которые за годы работы наемником стали практически бесшумными. Но она все же услышала мою поступь.
Вздрогнула, но вида не подала.

— Почему ты здесь сидишь, мокнешь?

— Мне больше некуда идти… — прошептала она дрожащим голосом. Замерзла… Даже губы посинели…

Я снял с ее головы капюшон толстовки, а после убрал с лица мокрые пряди волос. Несколько секунд она просто рассматривала меня, а затем, смутившись, перевела взгляд на землю.

Боже, как она была похожа на Иветту…

Я всматривался в до боли знакомые черты лица. Скулы, нос, подбородок… Безумно похожие линии… Даже изгиб губ такой же.

Сейчас ее волосы намокли и выглядят скорее русыми, нежели светлыми, но, я более, чем уверен, что когда они высохнут, они будут едва ли не белоснежными.

Вот только глаза у нее зеленые… А у Иветты голубые были.

— А ты симпатичная… — я, не сдержавшись, провел большим пальцем по ее щеке, чувствуя дрожь ее тела под своими руками. Не зная, зачем, я добавил: — Будешь работать на меня?

— Какая работа? О чем вы говорите?.. — она явно не знала, что сказать. Я вспомнил себя в ее положении и не смог не сдержать улыбки.
— Да не волнуйся ты, — я усмехнулся, — Проститутку я из тебя делать не собираюсь. Пойдем лучше ко мне, чего под дождем мокнуть.

Я подал мне руку, за которую она с некой неохотой и страхом взялась. Руки у нее были холодные, словно лед. И неудивительно, при такой-то погоде…

Я завел ее в подъезд, затем мы поднялись на нужный этаж, где я ключом открыл дверь квартиры. За все это время она не проронила ни словечка. Я тоже был нем, словно рыба, считал, что нет необходимости расспрашивать ее о чем-либо сейчас.

— Проходи. Не обращай внимания на беспорядок, я живу один, мне не для кого прибираться.

Она, изо всех сил стараясь скрыть свой страх, сняла с себя мокрую толстовку и развязала шнурки на кедах.

Маленькая глупая девочка. Надеется, что обмануть меня сможет, скрыв свой страх? Но не тут-то было… Страх имеет свой запах, маленькая глупая девочка.

— Проходи, проходи, нечего в коридоре разговаривать! — я слегка подтолкнул ее меж лопаток и сам стянул с себя куртку.

Она прошла вдоль коридора и, немного поплутав по квартире, зашла на кухню. Посмотрела под столом в поисках табуретки, а когда вытащила ее, забралась на нее вместе с ногами.

— И какую работу вы мне хотите предложить? — все же спросила она. Ей кажется, что сейчас она набралась смелости… Но нет.

Сейчас она была еще больше похожа на Иветту. Дрожащие губы… Отведенный в сторону взгляд… Она перебирала подол своей футболки, которая тоже успела напитать влагу.

Испуганная, словно мокрый котенок…

И мне на подсознательном уровне, где-то в глубине моей мертвой души, хотелось ей помочь. Хоть как-то. Хоть чем-то.

Но я мог помочь ей лишь в одном.

— Киллер. Наемный убийца. Оружие, убивающее вместо своего владельца.


Она молчала. Лишь открывала и закрывала рот, словно выброшенная на берег рыба.

Ее зрачки мгновенно сузились, а в глазах с зелеными искорками читался страх.

Но девчонка была крепкой.

Другая на ее месте уже подскочила бы с криком, перевернула бы все, что можно, сбежала бы, а после и вовсе бы вернулась с милицией.

Я чувствовал, как она «ломается». Ломается в выборе между «честной» жизнью и вообще жизнью.

Я знал, что ей нужна работа. Вряд ли бы «домашняя» девочка сидела бы под проливным дождем на лавке, одетая в легкую дешевую одежду, которая и летом не всегда согреет. Она сейчас готова будет согласиться на любую работу. Лишь бы не пропасть среди серых улиц.

— Я согласна… — севшим голосом ответила она.

— Вот и чудненько, — кивнул я. — Тебе следовало бы переодеться, у тебя одежда насквозь промокла. Еще не хватало тебе слечь с воспалением легких, — с этими словами я поднялся с табуретки. — Я поищу тебе одежду, а ты расскажи, кто ты и откуда ты.

Новообявленная киллерша кивнула. Ее «босс», в моем лице, удалился в комнату и принялся искать в шкафу одежду для нее. Я знал, что где-то в глубине шкафа есть одежда Ехидны, которую я так и не решился выкинуть. И вот она все же пригодилась мне.

— Меня зовут Инга, — доносился из кухни чуть дрожащий голосок. — Мне шестнадцать. И… Я сбежала из интерната.

Что ж, знакомая история… Более, чем знакомая.

Но я не сказал ничего вслух. Я лишь протянул ей одежду, чтобы она смогла переодеть свои промокшие шмотки на сухие.

— А как зовут вас?

— На «ты». Между нами не столь большая разница в возрасте. Называй меня «Хозяин». У меня нет имени.

Девочке явно придется несладко. И я это уже знаю.

Но пока я не буду ничего ей говорить. Мне не нужно, чтобы она уходила. Я не хочу терять образ Иветты, дарованный мне в виде Инги.

* * *


Уже прошла неделя, как она жила у меня.

Жила она тихо, спокойно, скандалов не поднимала, истерик не закатывала. Варила борщи и убиралась, что меня, в принципе, более, чем устраивало.

Сегодня я сделал ей документы, «дав на лапу» паспортистке. Теперь уж ее точно никто не сможет найти, и ей не придется возвращаться в интернат.

А я знал, как ей не хотелось возвращаться туда. Она не только сама говорила об этом, но и я прекрасно понимал ее в этом плане.

— Твои новые документы, — я откинул на стол ее новый паспорт.

Имя я дал ей то же, на кого она была похожа — Иветта. С фамилией же я решил особо не заморачиваться. Лишь перевел слово «черный» на английский, вот тебе и фамилия.

Она открыла коричневую книжечку и несколько секунд всматривалась в текст. Между ее бровей уже залегла неглубокая складка от того, что она хмурилась.

— Тебе нравится твое новое имя? — я сел напротив нее.

— Но это же не мое имя… Меня зовут Инга… — тихо возразила она.

Отчего-то эти слова вывели меня из себя. Я грубо схватил ее за светлые волосы, отчего она заскулила, словно щенок.

— Инги больше нет. Она погибла. Нет больше Инги, понимаешь?! — почти кричал я, потянув ее за волосы и запрокинув ее голову назад. Через несколько секунд, когда основной жар спал, я спросил уже более спокойно и тихо: — Или ты хочешь вернуться назад в интернат?

Она лишь отрицательно помотала головой, а затем приглушенно выговорила:

— Не хочу…

— Так как тебя зовут? — я ослабил хватку, но ее волос из рук не выпустил.

— Иветта. Иветта Блэк, — вперемешку со всхлипами слова все-таки вырвались из ее глотки.

— Вот и хорошо. — Я отпустил ее, смахнув с руки несколько светлых волосков.— Извини за грубость.

Чувствую я, что мне нелегко придется с этой девчонкой. Уж больно она строптивая. Ну, ничего, вода камень точит, и из нее мы сделаем что-то путное. Но это, конечно же, со временем.

— Поставь чайник, Иветта. И сделай мне бутерброд.
24.

Девочка сидела перед столом, уставившись в серо-белую чашку с чуть мутноватой жидкостью — чаем.

— Ты уже остепенилась, Иветта, с сегодняшнего дня я начну твое обучение, — эти слова стали более, чем неожиданны для нее. Да и для меня самого, признаюсь, тоже. Я просто продумал всю ночь над тем, правильно ли я вообще поступаю. И решил, что все же я прав. А раз я прав — то нельзя задерживать ни на секунду обучение.

— Обучение? Что это значит? — она поудобнее расположилась на стуле, подогнув под себя ногу.

Наивная малышка… До сих пор ничего не понимает…

— Я уже говорил, что работать тебе придется наемным убийцей, — я сказал это как можно тверже. Со стороны, наверное, даже слышно было, что в моем голосе звенела сталь. — Но вся загвоздка в том, что кроме убийства физического, ты должна уметь убивать и морально.

— То есть я должна играть с чувствами людей? Тебе не кажется это аморальным?

— Ты итак играешь с жизнями людей, Ив, — я выдумал ей такое сокращение. Просто язык не поворачивался назвать ее Ветой. — Наша профессия сама по себе аморальна. А игра с чувствами… это лишь так, разминка. Ты пойми — убить физически — это работа, убить морально — искусство. А ты должна научиться делать и то, и другое.

* * *


Обучать Ингу, а теперь уже Иветту было несложно Юная наемница все схватывала буквально налету. Да и свой характер она показывала редко. Самая большая трудность состояла в том, что не было подходящего помещения — тренировать Иветту приходилось прямо в обычной двухкомнатной квартире на окраине города.

Тренируя девочку, я сразу же вспоминал свои уроки с Учителем, а иногда его заменяли Череп или Упырь. У этих воспоминаний был кисло-горький, но в то же время — сладковатый вкус. Сладковатый от приятных воспоминаний и тех моментов, кислый от того, что они никогда больше не повторятся, а горький от того, что многих этих людей уже нет в живых. А если и есть — то встретиться мне с ними больше не суждено.

Львиную долю времени ее обучения я уделил психологическому воздействию. Я помню, как Иветта рассказывала мне о киллерах — киллеры-девушки — редкость. У многих сдает психика еще на начальной стадии обучения. Поэтому обучение нужно было сделать как можно более плавным.

Я пока что лишь пытался научить ее хладнокровию и терпеливости. И ей явно не удавалось. Она вздыхала, выражалась себе под нос не совсем приличными словами, но все же внимательно слушала меня.

Зато Инга делала большие успехи в рукопашном бою и прекрасно орудовала ножом. Я, конечно, выбрал не совсем верный путь ее обучения, но таковы были обстоятельства.

На выходных я отвозил ее за город, где она практиковалась в стрельбе. А сам в это время, облокотившись спиной о ближайшее дерево, курил, выпуская сероватый дым в воздух.

Иветта радовалась, как дитя, когда ей удалось поразить цель. А я лишь усмехался с этого и, делая очередную затяжку, говорил, что до совершенства ей еще далеко.

Она от этого лишь злилась и продолжала стрелять по мишеням. А когда я ей говорил, что пора собираться домой, она спрашивала, лучше ли у нее получается, чем в начале тренировки.

Зачастую, устав, она засыпала прямо в машине, на заднем сидении, подложив под голову рюкзак, в который я складывал оружие и патроны. Девочка принципиально отказывалась ездить на переднем сидении, потому что там, по ее словам, нельзя было вытянуть ноги. Какой же она все же еще ребенок…

Когда мы подъезжали к дому, она специально притворялась спящей, чтобы я на руках донес ее до квартиры. И я знал, что она притворяется, но не мог ничего с собой поделать. Донеся до квартиры, я стягивал с нее куртку и укладывал в кровать, укрывая одеялом. Она улыбалась, а я ненадолго задерживался у кровати, любуясь ею.

Я вглядывался в до боли знакомые черты лица. До безумия и до чертовой дрожи в коленях хотелось прикоснуться. Я вспоминал, как прикасался к Иветте, и к глазам подкатывало что-то горячее. Но мне нельзя было распускать нюни сейчас, а тем более — при ней. Какой я подам пример своей ученице?

Она улыбалась, сквозь сон, натягивая одеяло до самого подбородка. Веки чуть подрагивали. Она видела сны. Сновидения у нее яркие и запоминающиеся. И хорошие, раз она улыбается.

Мне не всегда удавалось сдерживаться, и я, едва касаясь, гладил ее по белокурым волосам. От этого она улыбалась еще больше.

В эти моменты я очень боялся, что она не спит. И этот страх был не похож ни на какие страхи. Он был… желанен? Я не уверен, что смогу дать точное определение этому слову. Оно слишком многогранно, чтобы назвать его так коротко.

Иветта, — или Инга? Черт возьми, я уже и сам запутался! — была также прекрасна, как и другая обладательница сего имени. Перед моими глазами сразу же возникает она — мой ангел смерти с голубыми глазами. Я вспоминаю все время, проведенное с ней. Я помню все, до мельчайшей секунды. Даже вкус ее губ до сих пор помню. От них пахло малиновыми леденцами. Теми самыми, которые были моими любимым в детстве.

А теперь, когда ее уже несколько лет нет со мной… Когда пора бы забыть все… Тоска вновь разрывает сердце и подкатывает к горлу. Можно и найти точную ее копию, можно и дать ей ее имя — но она никогда, слышите, никогда не заменит ее! Любим все мы в жизни только раз. А остальное время тратим на поиски похожих на нее или же него.

Но эта копия… Она ничуть не отличается от оригинала, разве что глаза другого цвета.
И чувства испытывать заставляет те же…

А ведь я с самого первого дня ее пребывания здесь внушал ей, что любви нет…
Хотя я сам был иного мнения…

* * *


В один из снежных дней недавно наступившей зимы я вынужден был отправиться на задание. Ив, которой уже к тому времени исполнилось семнадцать, осталась дома одна, умоляя меня взять ее с собой. Но я ответил грубым и решительным «Нет». Еще было слишком рано.

Придя домой, уставший, перепачканный снегом и чужой кровью, замерзший и очень голодный, я застал такую картину. Иветта, обняв колени руками, сидела на полу, облокотившись спиной о стену. Перед ней лежала открытая книга, которую она внимательно изучала глазенками.

— Что читаешь? — спросил я, стянув с себя куртку и бросив ее в коридоре.

— Даже не представляешь, Хозяин, как интересно! — ее глаза горели, словно в них развели костер. — Эта книга про любовь. Она такая… Такая…

— Про любовь? — я удивленно изогнул бровь и подошел к ней.

— Да, да, именно про любовь! Это такое прекрасное чувство! Восхитительное! Легкое! Нежное! И…

— Нежное, говоришь? — я захлопнул книгу и откинул ее на диван. Дешевенький бульварный романчик в мягком переплете. И охота ей подобное читать? — Я сейчас тебе покажу, что такое «нежное», — и я схватил ее за волосы. Иветта всхлипнула и закусила губу. — Ты, в первую очередь, киллер, — я, не зная, что я творю, ударил ее головой о стену. Девушка вновь заскулила и закусила до крови губу, — А уже потом — человек. Забудь о всех своих чувствах, — ударил снова. Висок и скула заметно покраснели, — А уж об этой вашей любви, — очередной удар. Я разбил ей висок… Алая струйка крови стекала из рассеченной кожи на щеку, касалась губ, — Тем более.

И я, наконец, отпустил ее. Иветта заскулила, схватилась за висок, слизала кровь с губ. Она хотела было отползти в угол, спрятавшись там от меня, но не тут-то было.

— Я еще не закончил.

Она кивнула и покорно опустила голову. Я достал из кармана брюк складной нож. Тот самый, подаренный ее тезкой в день моего первого убийства. Открыв зубами лезвие, я схватил ее тонкую руку, обтянутую молочно-белой кожей. Кожа казалась практически прозрачной, через нее виднелась тонкая сеточка вен. Я полоснул лезвием по кисти. Надрез сделал неглубокий, чтобы не осталось шрама и чтобы не повредить сухожилия.

На глазах у провинившийся наемницы выступили беззвучные слезы. Она не кричала, не плакала, хоть болезненные слезы и выступили у нее на ресницах. Она просто смотрела, как я режу ее плоть. И от этого мне стало безумно жаль ее.

Ведь ни меня, ни Иветту не воспитывали так. Наказания, конечно, были, но никто нас не резал и не избивал.

Я не выдержал и отпустил ее руку. Я, двадцатисемилетний хладнокровный убийца, сейчас сам готов был расплакаться. Какой же я зверь, подонок, мразь! За что я с ней так? За что, за что, за что?! Что, черт возьми, на меня нашло?!

Я и сам любил! А с ней я поступаю так… Почему, мать вашу?!

Да потому, что я не хочу, чтобы она, став киллером, страдала. Не хочу, чтобы убивалась по какому-нибудь кретину, или еще хуже — по своей жертве. Так уж пусть лучше она считает меня мразью, чем потом все закончится так, как у меня. Потом же спасибо скажет.

— Покажи, сильно разбил висок? — я взял ее лицо за подбородок и повернул к себе разбитым виском. Кровь уже остановилась, но кожа и светлые волосы были испачканы в крови. — Сильно больно?.. — я кончиками пальцев дотронулся до раны.

Инга вдруг расплакалась. На этот раз уже в голос. Я бы мог вновь ударить ее хорошенько, но почему-то в этот раз я этого делать не стал. Я чувствовал за собой вину и чувство вины гложило меня изнутри.

Я прижал ее к себе, дал возможность выплакаться… Я даже на минутку зарылся носом в ее волосы, пахнущие ромашковым шампунем, и поцеловал в макушку.

— Все, все, не плачь… — шепотом произнес я, проведя рукой по ее волосам. — Иди, мой кровь с лица… Поставь чайник, чаю попьем. Я замерз жуть!

Она кивнула и, поднявшись с пола, отправилась в ванную. Через минуту уже был слышен шум воды. Наверное, она там вновь плачет… Зря я все-таки с ней так. Избил ее, руки ей порезал… Она ведь и не провинилась-то особо ни в чем…

Но уже поздно было отступать.

* * *

— Надеюсь, ты, наконец, поняла, что этой вашей «любви» — нет, — сказал я, закурив. — Это же всего лишь иллюзия. Да и вранье чистой воды. Люди говорят, что любят, но потом и предают, и изменяют, и бросают. Тебе лучше не ввязываться в эту дрянь, Иветта, — я выпустил изо рта дым. — Мы же животные. Просто в нашем развитие произошел сбой. И появилась эта выдуманная и никому ненужная эстетика. Без нее людям было бы все равно, где жить, что есть, и с кем трахаться. Любовь если и есть, Иветта, то только тогда, когда над тобой два метра земли.

— Хозяин, твой чай, — худые девичьи руки, украшенные ссадинами и порезами, протянули мне серо-белую чашку с дымящейся жидкостью.
25.

— Я хочу заказать убийство, — мужчина, все еще не вышедший из девяностых, крутил в руках ключи от машины.

Клиент в этот раз более чем обнаглел — заявился ко мне прямо домой. Но делать нечего — пришлось принимать его прямо здесь. Закрыв Иветту, несмотря на все ее протесты в комнате, я позвал заказчика на кухню. Чай я ему предлагать не стал, — слишком много чести! — и поэтому сразу перешел к делу.

— Где, кого и когда? И как убить?

— Но с одним условием. Я хотел бы, чтобы киллером стала девушка.

Он что, думает, что у меня как в борделе — выставляют тебе всех киллеров и выбирай, какого хочешь? Хочешь мужчину, хочешь женщину, хочешь высокого, хочешь толстого…

— Нет у меня девушек киллеров. Есть только я.

— Хозяин… — тихий голос Иветты прервал наш разговор. — А как же я?

* * *


Я, конечно, был против того, чтобы она отправилась убивать сейчас. Она еще юна и неопытна. Но заказчик был непреклонен, да и обещал он приличную сумму. Услышав это, у моей ученицы загорелись глаза. Она тянула меня за рукав и повторяла: «Хозяин, ну, Хозяин, ну пожа-а-а-а-алуйста-а-а-а!». В конце концов, я сдался…

Но главное, из-за чего я боялся — так это то, что ей придется не просто убить. Моральное давление. Она должна была притвориться его другом.

На это ушел долгий месяц. Иветту мы определили в тот же ВУЗ, где и училась жертва. Я контролировал со стороны все, насколько это возможно, но разве можно руководить тем, к чему ты и подобрать-то близко не можешь?

Каждый день, возвращаясь домой, девушка, в глазами, полными пламени, воодушевленно рассказывала мне, что и как. Как эту жертву вообще зовут? Кажется, Роман… А может быть, и Артем…

Я не ревновал ее, нет, вы не подумайте. Я просто беспокоился за нее. Не слишком ли много на себя она берет? Она словно не понимает, что потом ей придется убить его...


Убийство было назначено на середину февраля.

На улице было очень холодно. И не припомню я за всю свою жизнь такой лютой и холодной зимы.

Иветта вместе со своим «ухажером» стояли в заснеженном закоулке, прячась от пронизывающего до костей ветра. Я же стоял буквально за углом дома, кутаясь в пуховик и выпуская в воздух сигаретный дым. До моего слуха доносились лишь их приглушенные голоса.

— Иветта, мы с тобой знакомы не так давно, но уже сейчас я могу назвать тебя своим другом! — воскликнул он. Ишь ты, какой раздовольный и самоуверенный. Знал бы он, для чего послан его «друг».

— У меня никогда не было друзей… — тихо прошептала девушка.

То ли она хорошая актриса, то ли она хреновый убийца. То ли она сейчас выстрелит, то ли расплачется.

Она еще все же слишком юна…

Я затушил выкуренную наполовину сигарету о стену дома, зубами снял с руки перчатку и снял с пояса пистолет. Заряжен. Осталось только снять с предохранителя и, в случае чего, выстрелить.

— Иветта, почему ты молчишь так долго?

— Понимаешь… — она зашмыгала носом, — Я не могу быть твоим другом… Это все мое «задание»… И я должна лишь…

И тут я уже не выдержал. Стрелял я практически вслепую. Пуля попала ему точно в висок и прошла навылет. Вот черт… Теперь труднее будет опознать, могут не заплатить.

Инга упала на колени, не обращая внимания на снег, и заревела в голос. Протяжно и жалобно, словно раненный зверь. И лишь иногда, всхлипывая, тихо бормотала: «Не умирай, прошу…».

Я подошел поближе к ее неудавшейся жертве, посмотрел на его конвульсии и выстрелил еще раз. На этот раз — прямо в сердце. Чтобы наверняка.

— Иветта, мы уходим. — Я взял ее за плечо, но она лишь отмахнулась и продолжила реветь. — Иветта!

— Зачем ты убил его? Как ты мог?! Он же был моим первым и единственным другом! — она оттолкнула меня от себя и принялась вновь продолжать рыдания у трупа, без намека на брезгливость затыкая руками рану на груди, из которой еще текла кровь, и целуя висок.

Я не выдержал, глядя на это зрелище и, вновь грубо схватив ее за волосы, поднял с колен.

— Ты, в первую очередь, киллер… — я ударил ее головой о стену дома. — А уже потом — человек, — последовал еще один удар о стену. Она закусила губу, шмыгнула носом, но ни всхлипа, ни плача не издала. — И тебе нельзя испытывать каких-либо чувств. Тебе нельзя привязываться к людям, — еще один удар… Из ее глаз полились непрошенные слезы. По виску стекала алая струйка.

Я не выдержал и отпустил ее. Вновь я повел себя, как животное… Не смог сдержаться… А я лишь хочу, чтобы она не мучалась от душевной боли потом.

Она без сил упала на землю. На белоснежный снег с виска капала алая кровь.

— Я не всегда буду рядом, и не всегда смогу спасти твою задницу, Ив, — я достал из кармана перочинный нож и, открыв его зубами, осмотрел в свете зимнего солнца лезвие. — Тебя нужно наказать, чтобы ты как следует запомнила урок, как думаешь? — я взял ее за левую руку и, осмотрев ладонь, слегка погладил по коже. — Я буду наказывать тебя до тех пор, пока ты не станешь профессиональным убийцей… — острие лезвия коснулось ладони. Я сделал неглубокий надрез между большим и указательным пальцем, — И ты будешь убивать мужчин, женщин, стариков и детей. Всех, кого тебе «закажут»! — далее «поцарапал» костяшки, — Ты сама выбрала для себя такую судьбу, сбежав из интерната! А без меня ты бы погибла. Но, знаешь, Иветта, за мою доброту приходится платить… — в завершение — порез на запястье и, решив, что с нее уже хватит, отпустил ее руку и откинул саму девушку в сторону.

Иветта упала на колени, до крови закусив губу, а на щеках блестели непроизвольные слезы.

— Надеюсь, ты усвоила урок? — спросил я, закрыв нож и положив его в карман.

— Да… — хрипло ответила она, выплевывая изо рта кровь.

— А теперь пойдем, Иветта. Здесь холодно, еще не хватало, чтобы ты заболела.

* * *


А затем свершилось и второе ее убийство. На нем я тоже был рядом с ней, но на этот раз она была более хладнокровна. Вспоров мужчине брюхо ножом, она, вытерев с переносицы, брызнувшую ей на лицо кровь, спросила меня, улыбнувшись:

— Так?

Я лишь кивнул. Быстро учиться. А может, лишь многое переосмыслила в жизни.

А за этим убийствам последовали еще убийства, и еще, и еще…

Она убивала всех, кого ей заказывали — мужчин, женщин, стариков и детей. Без жалости и хладнокровия.

Я, если честно, гордился ей.

Она сейчас была очень похожа на ту, которой я отдал свое сердце — такой же ангел. Ангел смерти.

Иветта, спустя три года обучения, уже стала профессиональным киллером, к которому частенько поступали заказы.

Я все же добился своего. Я все же воспитал из нее убийцу.
26.

Четыре года спустя

Я все же воспитал из нее отличного убийцу. Иветта убивала без разбора, лишь бы платили. Она мне сама признавалась, что не чувствует ничего к тем, кого убивает. Они для нее лишь заработок, не более.

Я добился того, чего хотел. Я воспитал безжалостного убийцу. Но этот факт не мешал мне продолжать испытывать к Иветте странные чувства. Они не были похожи на те, что я испытывал к ее тезке, совершенно не были похоже. Более легкие, менее приторные, менее нежные и щемящие в груди, хотя я знал, что за нее я любому глотку перегрызу.

Я был вроде работодателя у нее. Находил ей заказы и получал от этого небольшую часть прибыли. Мне хватало на жизнь. Да и я сам периодически «вспоминал молодость», хотя мне доверяли мало — хоть я и опытен, но уже стар. В моем возрасте многие киллеры уже мертвы или уходят «в мир людей», хотя это более чем редкость. Если бы я не был убийцей, то у меня еще был бы шанс завести семью, разобраться с делами, получить образование и найти приличную работу… Но куда? Мне уже целых тридцать два. Я уже несколько лет должен лежать в сырой земельке, кормя червяков и опарышей.

Да и не хотелось мне спокойной жизни. Пока у меня есть Иветта, я буду ее Хозяином. Я буду киллером, пока убивает она.


И вот я нашел для нее нового клиента. Заплатить обещал лимон баксов. Что ж, хорошая цена…

Вот только был у него один недостаток. Он из моей прошлой жизни.

Из той группировки киллеров, на которую мы устроили облаву. Он — это один из тех, кто избивал меня, когда я «прокололся». Один из тех, кто повинен в гибели Иветты. В гибели моей Иветты!!!

Я еле сдержался, чтобы не прихлопнуть его на месте. Ему тогда повезло — его оглушил прикладом Череп, благодаря чему он остался жив и даже невредим, не считая сотрясения мозга.

Теперь он уже не убийца. Лишь, как он сам выразился, мафиози. Он заказал сына банкира. Не знаю уж, почему, но в глазах к парню читалась такая лютая ненависть, что мне даже не по себе стало. И он просил… — Нет, он настаивал! — чтобы убийцей была девушка. Да чтобы не просто прихлопнула — а еще и охмурила. Хах, Иветта будет рада, что из нее собираются сделать шлюху.

Мобильный телефон завибрировал на деревянной поверхности стола. Кстати, это и есть Иветта. Ее имя крупными буквами светилось через весь экран смартфона.

— Дело сделано, — ее голос был довольный-предовольный, как у кота, что объелся сметаной.

— Хорошая работа. Заказчик будет доволен. Где тело?

— У мусорных контейнеров, на захудалой улице. Вряд ли ее найдут раньше завтрашнего дня.

— Хорошая работа. Жду тебя сегодня. Ближе к вечеру, — я краем глаза взглянул на нового заказчика убийства.

— Договорились, — девушка по ту сторону телефонных проводов вздохнула. Неужто устала от убийств.

— Удачи, Иветта, — с этими словами я прервал звонок. — Ну, и, каковы условия убийства? — я повернулся к заказчику.

* * *


В шесть часов вечера раздался звонок в дверь. В квартиру, словно рыжий ураган, ворвалась Иветта.

— Явилась? — я вышел в прихожую.

— Да… Хозяин… — девушка тряхнула растрепанными рыжими волосами.

Я вышел на свет, держа меж средним и указательным пальцем сигарету.

Встреча проходит не у меня дома. Эта квартира — наш так называемый «штаб». Место, где мы принимаем заказы и забираем выручку. Мы меняем его каждые две недели. Так проще скрыться. И от закона, и от неблагодарных клиентов.

— Работа будет не из легких, Иветта, — я затянулся, выпуская изо рта сероватый дым, — Но клиент заплатит достаточно.

— Где заказчик? — она скинула кожаную и повесила ее на вешалку, заботливо оставленную хозяевами квартиры.

— На кухне, — коротко бросил я, сделав еще одну затяжку. Господи,


Заказчик в это время сидел на стуле, на котором он явно не помещался, нервно крутя ключи от машины в руках.

— Ну, наконец-то! Где тебя черти-то носили? — раздраженно протянул он своим мерзким голосочком.


— Я здесь не для того, чтобы выслушивать о том, как мне лучше планировать свой день. Заказ делать будем, или посидеть пришли? — она положила руку прямо перед его носом и стала перебирать длинными ногтями по столешнице. Я научил ее и грубости, которой нужно отвечать, когда грубят тебе. Мы не священники, чтобы молиться за то, чтобы нам больше не грубили.

— Воу, киска, полегче!

— «Киской» ты своих шлюх называть будешь! Кого заказывать будем? — девушка заметно напряглась. Кажется, она уже сейчас готова была перерезать горло этому недоумку.

— Иветта! — не выдержал я. Если она еще так выеживаться будет, то точно получит пулю в лоб. Или нож в ребра.

— Простите… — не хотя выдавила из себя она. — Так кого будете заказывать?

— Его, — заказчик бросил на стол фотокарточку.

Парень. На вскидку лет двадцать-двадцать пять. Коричневые растрепанные волосы, светлая кожа, серо-зеленые глаза, тонкие губы, острые скулы, ровный нос. Среднестатистическая внешность. Таких у нас пачками заказывают.

— Кто он?

— Андрей Смирнов. Сын одного из самых известных в городе банкиров. — ааа, ну, тогда ясно-понятно. Папаня чего-то натворил, а расплачиваться будет сын. Имя с фамилией, правда, у «сынули» не достаточно редкое, что усложнит поиски. Но, надеюсь, помимо фотографии и имени дадут хоть какую-то информацию о нем.

— Как прихлопнуть? Пистолет, нож, препараты?

По столу покатилась маленькая пластмассовая баночка.

— Это что еще за хрень? — удивленно приподняла наемница одну бровь, открывая крышку. Внутри были две маленькие ампулки с красноватым веществом.

— Сильнодействующий яд. Экспериментальная разработка. Убивает наповал. Набираешь шприц и вводишь под кожу. Через сутки он труп. И ты вне зоны риска, и я. А яд через сутки уже успеет распасться. То есть ни патологоанатом, ни какая судмедэкспертиза не найдет никаких его следов. Был человек — нет человека, — он хрипло и мерзко засмеялся.

— То есть моя задача — просто вколоть ему эту штуку?

— Какая ты глупая, киска, — он потрепал киллершу по щеке. Отчего-то внутри у меня стало горячо и неприятно. — Ты должна вступить с ним в отношения. И не только в дружеские. Он должен доверять тебе, как самому себе. А потом ты его прихлопнешь! Как муху! Вонзив нож в спину! А в нашем случае — шприц… — заказчик вновь захихикал.

— И все? — она покрутила в руках баночку с ампулами, исподлобья смотря на заказчика.

— Да.

— А сроки? Каковы сроки?

— Одна неделя.

— Одна неделя?! — она подскочила со стула так резко, что тот упал на пол. Если честно, я был удивлен не меньше. Работа-то масштабная, а тут срок лишь неделя… — Да на это не меньше месяца уходит!

— А твой хозяин еще говорил, что ты в этом профи… Ну, думаю, за лимон баксов его прихлопнет любой… — медленно начал подниматься со своего места мой враг из прошлой жизни.

— Стойте! — девушка поставила свой стул вновь и села на него. — Я согласна! Но вот если я задержусь со сроками… Что будет?

— Вакцина убивает в течение суток, а после смерти полностью распадается в организме человека.

— Намек понят.

— Расписание его дня я пришлю тебе на e-mail. Отсчет идет с завтрашнего дня. Удачи, киска. — заказчик с кряхтением поднялся со стула и направился к выходу.

— Приходите еще! — крикнул ему вдогонку я. Моя ученица хихикнула, тряхнув копной длинных рыжих волос. — А ты, Иветта, перекрасся в более неприметный цвет. А то с твоей рыжей башкой тебя уже полгорода запомнило.
27.

Мобильник еле слышно завибрировал, информируя меня о пришедшем сообщении. Я лениво открыл один глаз, размышляя о том, кто все же решил отвлечь меня от послеобеденного отдыха. Не хотя я протянул руку и, забрав телефон, провел пальцем по экрану, разблокировав его.

Хм-м, Иветта? Что же, интересно, ей понадобилось?

«Нужно встретиться» — лишь одна немногословная запись. Она пугает меня. Раньше не было никаких «Нужно встретиться». Она говорила мне все при первой возможной встречи.

Но я все же написал ей в ответ не менее многословную фразу: «Приходи в семь ко мне».



Она как всегда была пунктуальна. Ровно в семь она стояла у меня в коридоре и расшнуровывала кеды. Волосы девушки уже были подстрижены под «каре» и перекрашены в черный. С ее бледностью это выглядело несколько пугающе.

— Явилась?

— Да, Хозяин…

— Что ты хотела, Ив? — я сделал затяжку, вдыхая никотин.

— Мне нужно поговорить. Это по поводу дела.

— Дела? — я выпустил в потолок квартиры серый дым и изогнул одну бровь. — Ты теряешь хватку, Ив.

— Но это важно! Очень-очень важно! — затараторила она.

— Снова придется мне спасать твою шкуру… — устало пробурчал я, потушив окурок о стену. — Ну, проходи на кухню.

Инга прошла на кухню и уселась на стул, привычно подогнув под себя ногу.

— Рассказывай, что да как.

Но Иветта не спешила рассказывать что-либо. Она потянулась за единственной конфетой-леденцом, но есть его не стала, лишь теребила в руках, громко шелестя фантиком.

— Ты же знаешь, какое дело мне поручили… Я должна была играть влюбленную дуру для сыночка банкира. Обычное дело для меня. Вот только… Он оказался слишком хорошим… — неужели влюбилась? Надо же… Не доглядел я…

— Ты не должна испытывать каких-либо чувств, — начал я, помолчав с минуту, — Ты в первую очередь киллер, а уж потом — мешок из кожи с мясом и костями. Неужели ты не помнишь, что было в первый раз, Иветта?

— Да как же не помнить, помню я все прекрасно, — она дотронулась до шрама на руке. — Что мне делать, Хозяин?

— Хочешь, я повторю наказание? — я лишь усмехнулся.

Почему-то неприятно внутри, словно огнем обжигает. Странное чувство… Новое, неизведанное, неприятное… Как раскаленное масло на холодную кожу… Почему-то боль причиняет, хотя и не режет.

— Не стоит. Здесь это будет неуместно. Я лишь хочу отказаться от «задания». Я не смогу убить его, — она просила меня о помощи. В наивных зеленых глазенках читалась мольба.

Но я был непреклонен.

— Иветта, ты уже достаточно взрослая, чтобы решать свои проблемы самой.

— Но ты же сможешь дать мне совет?.. Я за этим-то и пришла…

Я хотел было открыть рот, чтобы ответить, что она — киллер, а киллеры — как монахи, им запрещено испытывать все плотские чувства. Но воспоминания, кольнувшие где-то в глубине сердца, не позволили мне ответить так. Раз уже суждено ей любить, то не каким словами, никакими побоями от этого не отучишь. Меня ведь не смогли отучить…

— Делай, как считаешь нужным. Это единственное, что я могу тебе посоветовать.

В этот день я узнал, что такое ревность.

* * *


Она позвонила мне вновь на следующий день. Голос ее был взволнованным и дрожал немилосердно. Дыхание сбилось, как не сбивалось даже после длительной пробежки.

— Что ты хотела, Ив?

— Хозяин… Мне нужно встретиться… Это срочно… Хозяин, пожалуйста… — я слышал, что она едва сдерживает слезы. Казалось, еще чуть-чуть и по щекам покатятся соленые капли.

— Прекрати биться в истерике, Иветта. Что у тебя случилось? — я волновался за нее, но показывать этого я не стал.
— Я встретилась с заказчиком… Я лишь хотела отказаться от дела… А он… — дальше лишь всхлипы.

— Ты все же решила отказаться от дела? Он угрожал тебе?

— Да… И он…

— Прекрати истерику. Успокойся и едь ко мне. Такие дела решаются с глазу на глаз.


* * *



— Выпей, успокойся и расскажи мне все, как было.

Она сидела на стуле, подмяв под себя ногу и уставившись заплаканными, словно остекленевшими глазами в окно.

— Что это? — она взяла из моих рук стакан с белым вином.

— Белое вино десятилетней выдержки. Одно из лучших успокоительных, придуманных человеком, — ответил я и отпил из своего бокала.

Дождавшись, пока и она сделает глоток, я сказал:

— Рассказывай, как все было.

Повисло молчание. Она не знала, что сказать. Сейчас даже матерая киллерша выглядела маленькой и беззащитной. Хотелось обнять ее, прижать к себе, погладить по волосам и позволить ей выплакаться… Но нельзя давать ей возможности раскисать. Привыкнет.

— Я позвонила ему и попросила о встрече… — я с трудом промолвила она. — Он согласился. Мы договорились встретиться в полночь, недалеко от дома моей жертвы. Потом меня огрели по голове. Очнулась я привязанная за руки в каком-то гараже. Я сказала заказчику, что я отказываюсь от дела. А потом он вколол мне какую-то дрянь в шею. И сказал, что это яд, который убьет меня через сутки. Если я не выполню задание… И что противоядия от этой гадости нет ни в одной аптеке… — она до крови закусила нижнюю губу и заломала пальцы на левой руке, на которых виднелись тонкие серебряные кольца.

— Иветта… — я и сам не знал, что сказать. Во мне словно боролись два человека: тот, кто чувствует хоть что-то и убийца с сердцем из пластмассы. Я не сразу смог подобрать слова. Мысли путались. Никогда мне еще не приходилось успокаивать никого. — Я понимаю, что тебе трудно. И что ты испытываешь к своей жертве так называемые чувства. Но пойми — ты киллер, а потом уже — человек. Чувства должны быть тебе чужды. А сейчас тем более в твоей крови должен играть лишь эгоизм. И ты должна убить его. Хотя бы для того, чтобы выжить самой.

— Без чувств проще, — прошептала она, — Но без них нет смысла.

— А смысла вообще нет. Мы живем для того, чтобы жить. Это и есть весь наш «смысл».

— Хозяин… — она словно пропустила мимо ушей то, что сказал я, и слушала так, лишь ради приличия.

— Да?

— А ты когда-нибудь попадал в подобную ситуацию?

Я не хотел вспоминать ничего. Не хотел, чтобы воспоминания, делающие меня слабее, подкрались к моему мозгу. Поэтому я ответил почти сразу же:

— Нет.

— Неужели ты никогда не любил? Не испытывал никаких чувств к кому-либо? — она сейчас была похожа на наивную промокшую под дождем или от собственных слез старшеклассницу, что влюбилась не в того, в кого надо.

А вот эта фраза уже ударила по моей памяти. Буквально за мгновение я вспомнил все: как обнимал Иветту, как я гладил ее волосы, как шептал, что никому не отдам. А позже иные моменты: как я прощался с ней. Прощался навсегда.

К глазам уже начало подкатывать что-то горячее, но я вновь ответил отрицательно.

— Что-то не так?..

— С чего такой вопрос?

— Просто ты молчишь так долго…

— Нет, все в порядке, Ив. Иди к своему Смирнову. Ты знаешь, что делать. Ты нужна мне живая.

Я еле сдержался, чтобы не добавить: «Я не могу потерять и тебя».
28.

Новое сообщение от абонента Иветта.

20-11-2014 18:10

Я умру, Хозяин…

— Мы найдем выход, Иветта, слышишь?! — я и не заметил, как сорвался на крик. Иветта сидела на моем диване, глядя пустыми глазами куда-то в пустоту. Она уже не плакала.

Как я понял, она так и не смогла вколоть яд Смирнову. Да и вообще она потеряла вакцину.

Глупая наивная девчонка… Какой наивной была — такой же наивной и осталась… Парочка ласковых слов — и она уже на колени перед ним падает. Дура…

Я до последнего надеялся, что у заказчика кишка тонка, и он вколол Иветте пустышку, вызвав у нее лишь эффект плацебо, но нет… Через десять часов она начала кашлять, словно была туберкулезной или заядлым курильщиком. На ладонях у девушки оставалась кровь. Она делала вид, что ей уже все равно, но руки у нее дрожали нещадно, что ее с головой выдавало.

Я нервно мерил комнату шагами, куря одну за другой. Окурки уже были везде — на столе, на полу, в пепельнице, на диване, у меня в карманах. Но я все же не мог успокоиться. Пустая пачка уже полетела в сторону, и я, разрывая зубами целлофановую пленку, тянулся за новой сигаретой.

Чиркнув зажигалкой прямо перед своим носом, я затянулся.

Иветта уже совсем поникла. Даже в зеленых глазах слезы навернулись. Ну, оно и понятно — это ее последние двадцать четыре часа, а она их сейчас только и делает, что сокращает, вдыхая мои никотиновые пары.

И тут я придумал, что можно сделать. Затушив наполовину выкуренную сигарету, я схватился за мобильный телефон.

— Я придумал, что нам делать, Ив! — воскликнул, набирая номер.

Единственное, что я произнес в телефонном разговоре: «Нужно встретиться». Мне не отказали, к счастью. Завершив звонок и убрав телефон в карман джинсов, я повернулся к наемнице и закурил вновь.

— Обещай, что когда я сдохну, — я сделал затяжку, после чего выпустил изо рта дым, — Ты не будешь реветь. Не люблю, когда разводят сопли. В основном, это все фальшь. А я не люблю этого, знаешь же. Моя смерть все равно ничего не изменит, Ив. Разве что одним убийцей меньше станет, — и я хрипло рассмеялся, затянувшись вновь.

Надеюсь, что она и правда не будет реветь, если я сдохну сегодня.

Иветта, моя милая Иветта… Я надеюсь, что ты сможешь простить меня, если сегодня меня не станет. Это все для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты жила. Ты молодая, красивая, у тебя вся жизнь впереди. У тебя есть Смирнов, и ты его любишь. А про меня забудь. Я ведь мучил тебя.

Но это все было лишь для того, чтобы спасти тебя. Я ведь любил тебя, Иветта. Глупо, правда? Сам тебя учил, а тут… Сердце ведь нельзя закрыть на все замки, сама же знаешь…

Будь счастлива, моя маленькая глупая девочка. И не пытайся отомстить за меня. Это не приведет ни к чему хорошему.

* * *


— Ну, и что ты мне хочешь предложить? — спросил заказчик, откинувшись на спинку стула и поигрывая ключами от машины. — Небось хочешь купить у меня противоядие для своей киски? Неохота оставаться без одного из лучших профессионалов? — он засмеялся над собственной «шуткой»

— Практически. Я предлагаю сделку, — сейчас я с трудом сдерживался, чтобы не выстрелить в эту жирную свинью.

— Сделку? — мой собеседник снова хохотнул. — И что же ты мне предлагаешь?

— Давай я убью Смирнова. Обещаю, что он будет мучиться. А ты дашь мне антидот и навсегда отстанешь от Иветты. Свои деньги можешь забрать назад — они нам не нужны.

— Нет, мы же договаривались, что Смирнова убьет именно она. Если его убьешь ты… Это будет не так эпично. А представь, если его убьет Иветта. Он получит «нож в спину» от той, кому он доверял, с кем проводил все свое немногочисленное свободное время. Он будет страдать не только физически, но и морально.

— А ты уверен в правильности ориентации Смирнова? — не выдержал я, выслушав его тираду.

— А ты бы приберег сарказм для кого-нибудь другого. Помни, что жизнь твоей лучшей в моих руках. Знаешь, я мог бы оставить ее в живых… — он отложил в сторону свои ключи и принялся теребить цепь на шее, — Но тогда тебе придется сыграть со мной в одну очень интересную «игру»…

— Ты пользуешься моим положением, зная, что я не смею отказать тебе в данный момент. Что за «игра»?

— «Русская рулетка». Слышал о такой?

— И не раз. Если я выиграю, то ты дашь мне антидот?

— Я привык отвечать за свои слова. Держи, — он протянул мне револьвер и патрон, взявшиеся неизвестно откуда. — Пользоваться умеешь?

— Не хуже тебя,— прошипел я, вставив патрон в «барабан» и раскрутив его. Черт возьми, я впервые молился всем известным богам, моля их о выигрыше. — Может, я отойду? Не очень хочется пачкать в крови и мозгах твою белоснежную стену, — усмехнулся я, поднеся дуло к виску.

Щелчок.

За…ряжен?..

То есть сейчас я умру? Сейчас все закончится?

И мне не удастся ни спастись самому, ни спасти Иветту?

Но… Не должно быть такого финала… Все же должно было закончиться хорошо…

Я до последнего надеялся на свою победу… Шанс выиграть был больше восьмидесяти процентов, а тут…

Нет, так не должно быть! Я должен спасти ее! И она будет жить! Я уже потерял одну девушку, которую я люблю, я не могу потерять и ту, что так похожа на нее.

— Стреляй.

— Позволь мне сначала прочитать тебе стихи, — я пытался потянуть время, чтобы была возможность взять реванш. Может, я успею перезарядить его, пока заказчик отвлечется. Я не могу умереть сейчас. Не могу оставить ее одну со смертельным ядом в крови. Не могу…

В голове мысли путались в разноцветный клубок. Но я все же смог выудить из памяти стишок из далекого 2007-ого. Откашлявшись, я начал читать строки:

— Лишь десять грамм свинца в висок,
Уйти помогут и забыться,
Ложатся пальцы на курок,
И сердце прекращает биться…

— Стреляй, — вновь приказал заказчик.

Что ж, я умру сейчас… Раскидав мозги и куски черепа по белоснежным стенам. Неблагородная смерть, если честно. Хотя смерть сама по себе не бывает красивой или благородной. Зато перед ее лицом все равны — и король, и раб, и даже безжалостный убийца вроде меня.

Мозг умрет в первую же секунду. Я даже не успею подумать о чем-либо.

Черт возьми, как глупо умирать так!

Зато я теперь понимаю Учителя. Все удивлялись, почему матерый киллер не выдержал гибели дочери и застрелился… Просто мы в ответе за тех, кого мы приручили. Даже если приручил — убийца. И ради того, кого мы приручили, мы готовы даже на самострел. Или ради спасения, или ради того, чтобы не оставлять ее одну на том свете, если он, конечно, есть. Или все же мы делаем это из-за того, что не сможем представить дальнейшей жизни без нее?

Что ж, уже у меня нет времени рассуждать на такие философские темы. Сейчас я пущу пулю себе в висок и все закончится.

Но все равно, Иветта, если ты меня услышишь, знай — я не могу сказать, что я люблю тебя. Я могу сказать лишь то, что я привязался к тебе. Любил я лишь одну, а ты просто была на нее слишком похожа. Моя милая, я не злодей, и не чудовище. Я имею сердце и вот мое несчастие. И раз ради тебя я совершаю такое… Задумайся над тем, что я все же тебе желал.

Я еще раз усмехнулся. Прямо в лицо смерти. Старуха в черной рясе уже склонилась надо мной и уже вот-вот готова была прикоснуться своими ледяными губами к моему виску.

Здравствуй, Смерть. Вот мы и встретились. Госпожа и ее верный жрец.

Я нажал на спусковой крючок.

А что дальше? А дальше пустота. И невероятно громкий звук моего раскалывающегося на части черепа.

* * *


Холод асфальта неприятно через одежду прикасался к телу. Безумно болело в подреберье, и что-то липкое, вязкое и теплое было на коже. А на верху — небо. Бескрайнее, истыканное множеством звезд. Они были крупными и непривычно яркими. Яркие и желтые… До такой степени желтые, что от них болели глаза.

Я закашлялся, и по моим губам потекла еще одна теплая струйка крови. Я… умираю?.. Но почему смерть ожидает меня в грязной подворотне, вонзив нож в ребро, а не в душной комнате с дулом у виска?

Это как в моей первый день… Или в последний… Я даже не знаю, как его правильно назвать. Первый день моей новой жизни, и последний день, и когда меня называли по имени. Я уже и не помню его. Кажется, на А начинается…

А вдруг это и правда тот день? И все, что со мной произошло — лишь иллюзия моего умирающего сознания? Просто длительная агония…

Вдруг и не было ничего, а я лишь пролежал несколько часов в холодной подворотне, истекая кровью?..

Какая уже теперь разница?

Перед моими глазами возникла бабочка. Бабочка с большими белыми, чуть переливающимися в цвете луны, крыльями. А затем еще одна. Точно такая же, словно их рисовал один художник. Бабочки кружились надо мной, а я следил за ними взглядом, истекая кровью. Как здорово все же умирать и наблюдать за бабочками…

Бабочки вдруг подлетели совсем близко друг к другу, а затем отлетели в сторону. Я из последних сил повернул голову, чтобы продолжить наблюдать за ними. Бабочки сели на тонкую руку, которая была такого же цвета, как и их крылья. Мелькнула и вторая рука, что прикоснулась к их крыльям. А после они улетели ввысь, в звездное небо.

Я поднял взгляд выше, на ту, на руке которой мгновенье назад сидели бабочки. Иветта?..

Ее кожа была странного бело-лунного цвета, но я был более чем уверен, что это она. Она была одета в платье, в котором ее похоронили. Она улыбалась, глядя на меня.

— Пойдем со мной? — она подошла ко мне и протянула мне руку. — Сегодня для тебя все закончилось. Но ты не бойся, это лишь начало нашего с тобой пути.

Я взялся за ее руку. Такая же теплая и нежная, как и раньше, при жизни.

Неожиданно стало так легко, боль словно пропала внутри меня… Я поднялся на ноги и пошел вместе с ней в ночь. Туда, куда повела меня мой ангел смерти.

А за нами следовали бабочки с большими белыми крыльями…