И я буду с тобой

Недавно заточенное серебристое лезвие бритвы легко вошло в кожу. Надрез получился глубоким, болезненным, отчего я поморщился и сжал зубы. По краям раны тут же появились маленькие капельки крови. Алая жидкость стекала по коже, оставляя за собой чуть красноватый след, а затем упала на земляной пол подвала. Я стер кровь с пореза и, не дожидаясь, пока остановится кровь, натянул рукав толстовки обратно на предплечье.

Мои руки уже давно исполосованы множеством шрамов. Шрамы на руках заживут. Шрамы в сердце — никогда.

У каждого свой способ уходить от любви.

Мой был таким.

Я погасил тусклую лампочку, висящую под самым потолком. Подвал тут же погрузился во тьму, в которой он пребывал каких-то жалких пятнадцать минут назад. Выйдя из подвала, запер скрипучую ржавую металлическую дверь на ключ, с трудом засунув его в замочную скважину — не то от того, что в темноте я не видел и собственных рук, не то от того, что руки нещадно дрожали.

Я поднялся на улицу. Пахло дождем, сыростью, слякотью. Люди прятались от дождя в воротах плащей и пальто, под зонтами и капюшонами.

Холодная капля упала мне на затылок. А затем еще одна. И еще одна.

Поморщившись, я натянул на голову капюшон толстовки.

Люди мелькали перед моими глазами, все они старались побыстрее добраться до места назначения, ускоряя шаг. Я же никуда не спешил. Просто некуда было спешить.

Я ненавидел их. За все: за их спешку, за унылые лица, за то, что у них нет ЕЕ, и даже за то, что они просто могут жить.

Я пытался несчетное количество раз найти знакомый образ в толпе среди прохожих — но, как назло, ничего мне не удавалось — ни в первый раз, ни в пятый, ни в десятый, ни даже в сотый.

Я ежедневно приходил к ее дому, но видел лишь пустырь да сгоревшие головешки. Хмурый пожарный с седыми усами выписал мне справку о том, что ее дом сгорел полгода назад. Пьяный участковый врач не раз твердил мне, что ее больше нет.

Но я не верил им. Нет, так просто не может быть! Она жива! Живее, чем любой прохожий на улице, чем хмурый пожарный, чем вечно пьяный врач! Даже живее, чем я…

Она просто уехала. В другой город, в другую страну, на другой конец света. Сменила имя и цвет глаз, чтобы ее не смог никто найти. Может, она там даже и счастлива, у нее есть семья, любимый человек… Но она не могла бросить все и уехать — она ведь говорила, что любит меня, и что всегда будет рядом со мной. И я верил ей.

Я верил ей, а не тому, что о ней говорили.

Я не поверил даже тогда, когда ее мать показала мне ее могилу — маленький земляной холмик с завядшими цветами и пожелтевшими венками. Не верил… Лишь кричал и доказывал, что они все мне врут.

Наверное, благодаря этому я и оказался в комнате с белым потолком, имея лишь право на надежду и веру в любовь.

— Я хочу быть с тобой… — шептал я в пустоту, надеясь, что она где-то на другом конце мира услышит меня.— Я так хочу быть с тобой… Пусть все говорят, что тебя нет… Я все равно хочу быть с тобой… И я буду с тобой…

Я выбил оконное стекло, которое сломалось под моими руками, словно шоколад. Осколки тут же впились в мои ладони, из-за чего стекло тут же окрасилось в багровый цвет.

Отломав один осколок, самый крупный, я спрятал его себе под матрас, зная, что сейчас обязательно придут санитары или медсестры, которые будут что-то кричать и доказывать.

Я достал свой осколок из-под матраса через несколько дней, когда с меня наконец-то сняли смирительную рубашку. Стекло все также покоилось под матрасом; глупые врачи, глупые медсестры, глупые санитары — заковали меня в смирительные оковы, а сами даже не догадались проверить под матрасом.

Я провел указательным пальцем по сколу. На пальце тут же выступили алые капельки крови, похожие на рубины. Сделал еще один надрез, уже целенаправленно. А затем еще, и еще.

Я резал эти пальцы за то, что они не могли прикоснуться к ней. Резал до тех пор, пока они не превратились в кровавое месиво. А затем, уже с трудом остановившись, я задрал больничную балахонистую футболку с синим клеймом на рукаве и принялся уже кромсать кожаные ремни, стянувшие слабую грудь, внутри которой билось сердце.

Мое сердце.

Мое сердце устало быть без нее. Мое сердце устало плакать. Мое сердце рвалось на свободу. Мое сердце рвалось к ней.

Я, словно художник, рисовал на своей груди алые полосы. Мне было совсем не больно. Я даже улыбался.

И страшно мне тоже не было…

Плевать, что я умру. Зато теперь я вновь буду счастлив.

Я хочу быть с тобой… Я хочу быть с тобой… Я так хочу быть с тобой… Я хочу быть с тобой… И я буду с тобой.



Вечно.