Отравленная совесть

 
Для тех, кто читал первое -   "Похороните меня за ложью". И не только для тех.
Этот же, думаю, нуждается в корректировании по мере моего перечитывания


                Памяти мамы

............
Больно для детей лишь то, что реально.  Ну, или, по крайней мере, для этих детей.

Мама жила с ними так редко, так странно — и даже страшно... И хотя тело еще помнит тепло ее ласковых рук, душе всегда было одиноко, ибо она росла и оформлялась без ежедневной маминой заботы, одобрения, защиты. А детям так важно знать, что они самые любимые, самые красивые, что у них обязательно всё получится,  а мама всегда будет рядом — поймет и отогреет...

С годами мама становилась почти нереальной. Волшебной феей, прилетающей в их детский мир — рассказать чудесную сказку, обнять на время, уложить спать. И снова улетала. И тем нереальнее казалась  ее смерть — мама просто в очередной  раз улетела...

- Там дедушка и мама. Дедушка пытается вытащить ее на улицу, а мне крикнул, чтоб спали и не лезли туда, не видели. А я маму даже не узнала, глаза красные, страшные... - Младшая сестра прижалась к старшей. - И что теперь будет?!

Лариса до сих пор не могла себе простить  предательского самообмана и той трусости, которая заставила лишь сильнее натянуть одеяло, чтобы  укрыться с головой.
«Я не могу это увидеть...» - стонало сердце, не зная еще, как страшно и безжалостно мучает совесть  - и чем дальше, тем безжалостнее, заставляя платить за   детскую вину всей твоей жизнью,  здоровьем, судьбой. Саморазрушением.

Даже под защитой одеяла и обрывков дыхания сестры она услышала будто мамин голос:
- А Лариса спит?
- Спит. Не пугай детей. Как ты могла такое натворить?!

А  девочка не спала. Она чувствовала себя предательницей, - мерзкой, мерзкой, мерзкой тварью, -  но страх не позволял ей пошевелиться, не то чтобы осознать, что вдруг это последняя возможность увидеть маму — живой...
Зажмурившись, сбежать от правды — не это ли она будет делать и дальше?

Дети не верят в смерть, потому что не понимают ее. И у них нельзя отнять то, чего почти не было. Сейчас — взрослой — больнее...

Хлопнула дверь - и иллюзорное детство окончательно треснуло. Дедушка  поволок  маму до ближайшей машины, которую сможет остановить. И был бы телефон дома, разумнее-то вызвать скорую для промывания желудка. Но дружбы с соседями никакой.  Чтоб в 5 утра искать телефоны. Жена уже уехала на завод. И теперь от этого низкорослого, щупленького мужчины, прошедшего всю войну,  выжившего в рукопашных атаках, но задавленного деспотизмом супруги, -  именно от него зависела  жизнь дочери, загубленная и давно не нужная ей самой...
Собственной матерью ли загубленная еще в детстве — волевым и строгим воспитанием, матерью отнятый шанс после неудавшегося брака вернуться в родной дом, окрепнуть, ожить, отогреться в родительской любви, быть прощенной и понятой. «Вышла в 20 лет замуж  - теперь терпи. Нечего дитя сиротить и позорить нас на всю улицу. Придумали разводиться через год!  Раньше головой думать надо было, а не п...».

И она терпела, пока однажды  не сбежала-таки от нелюбимого  мужа, второпях закутав в одеяльце свою первую дочь. С тех пор Лариса и росла без отца, не видя его, не зная, не любя...  В какой-то затаенной обиде на него, что не искал свою дочь. И не прощая...

Судьба? Искать виноватых? Демон матери, которая вскоре стала бабушкой и еще одной внучки — Любашки, рожденной уже во втором браке непутевой дочери? Или сами повзрослевшие уже Лариса и Люба? Им бы каждую минуту, проведенную с заболевшей мамой, твердить ей, как необходима она им, как ждут дни встреч и что необязательно выздоравливать, чтобы быть любимой! А, напротив,  любить, вопреки и безусловно,— чтоб помогать выздоравливать, даже если уже инвалидность -  и врачи  не излечили это за 10 лет...


Да, феи летают. Но Лариса не знала, не хотела знать, что они могут разбиваться. Ведь в сказках такого не бывает!

Кто виноват? Если человек не хочет жить, какая сила способна заставить его остаться здесь? Долг? Любовь? Надежда? Вера?
Чувство долга притупляется болезнью; дети в любви эгоистичны; надежды и веры уже не осталось... Умерли за 10 лет.

Кто виноват?  Врачи, оставившие  без присмотра молодую женщину, которая только что, ранним утром, пыталась отравиться, а сейчас, после промывания желудка,  - под капельницами... На 7 этаже, где открыто широкое и  высокое окно, манящее убить, дабы спасти.
Дедушка реагирует  раньше врачей. Влетает в палату, услышав грохот опрокинутой капельницы. Бежит к окну и   успевает схватить лишь пятку падающей вниз дочери. Нога  выскальзывает, и отец, беспомощно перегнувшись через подоконник, смотрит вниз, куда летит его Таня. Сначала - как птица, спокойно, без страха. И лишь когда до земли остается  совсем чуть-чуть,  она вытягивает руки вперед...
Официальное заключение констатирует факты: «разрыв селезенки, многочисленные переломы»... и еще многое, страшное, никак не связанное с жизнью. Или сказками, откуда прилетают феи.


Может, все виноваты  - и нет их, виновных. И 7 этаж стал тем 7-ым небом, где познают наконец счастье  - счастье свободы от боли и стыда. От себя. Ведь самое трудное в этой жизни - сбежать именно от себя.
…................

Ларисе так не хотелось возвращаться в убогий домик с их убогим детством. Да и можно ли  было думать об этом после слов, брошенных наконец бабушке на прощание - перед уходом в детский дом: «Ноги нашей здесь никогда не будет! Ты никогда не поймешь, что счастье не в сметане и конфетах! Ты никогда не понимала нас! Ты всегда думала о нас хуже, чем мы есть! И всегда так хотелось сбежать из этой тюрьмы, где запрещено иметь свое мнение, своих друзей, свои тайны! Это из-за тебя наша мама, не раздумывая, быстро выходила замуж, то на Украину сбегала, то в Сибирь нас увезла, лишь бы ПОДАЛЬШЕ ОТ ТЕБЯ! Ты никого не любишь! НИКОГО!  Ты лишь требуешь, чтобы все ходили по струнке, жили по ТВОИМ законам! Только такие тебе нужны! А мы и мама нужны были, чтоб было кого всю жизнь упрекать и чтоб все тебя жалели, какая ты жертва, а мы все сволочи. И мама ИЗ-ЗА ТЕБЯ умерла! Ты всех рядом убиваешь, высасываешь!"
…..................

Теперь бабушки давно уже нет. В это Ларисе тоже не верилось — как и в смерть мамы, потом дедушки. Бабушка  их пережила.
Слишком много смертей в одном месте, пусть и разросшемся неуклюже достроенными комнатками. И разве ей пытаться теперь вдохнуть в него новую жизнь, когда у самой душа просит терапии?
Впрочем, лимит доверия медицине исчерпан...


Во дворе дышится легче.  Вечернее небо теряет свои краски, последние капли зари стекают на крышу, вспыхивают яркой судорогой, и серое небо опрокидывается на беспомощный флигелек, потерявший всех. Или убивший. Даже свою хозяйку.

«Нужно как-то суметь полюбить его. И не только потому, что по закону вышла шестая часть моя - несчастных 9 кв. метров... Всё, что осталось нам от мамы.  Остальное — маминым братьям...  Сыновьям бабушки. Их части больше, но ремонт здесь все равно никто делать не будет. Продать, сровнять, забыть, будто и не было ничего.
Полюбить? Стены, где росла мама, росли мы... Разве он простил мою клятву не ступать на его порог? Забыл ли?» - снова и снова думала Лариса, надеясь, что после 35 переболела уже  своим максимализмом, помудрела и успокоилась. Пора бы уже! Сама ведь пытала счастье в двух браках, сын теперь взрослый, решил вот в армию, а потом снова продолжить институт, такой же упёртый, как она в его годы. Закончила литературный факультет с красным дипломом, а ведь все твердили, что без папы-мамы это невозможно -  5 лет очно, да еще успешно, -  и  прийти все-таки к своей мечте — учитель русского языка и литературы! И плевать уже, как больно и стыдно, в 17...20 лет, ходить в одной и той же юбке год, чтоб к следующему курсу купить другую, новую, если повезет, еще на год... И как стыдно и холодно -  уже в начале ноября стоять на остановке в открытых босоножках, всё еще не купив себе осенние туфли. Потому что от папочки-то досталась ножка, и даже не 41-ый размер... Поди купи на ту стипендию, хоть и повышенную.  А еще труднее  - найти!.. Это сейчас уже можно купить всё что угодно, на любые ножки и ноги, были бы деньги. А тогда -  лишь характер  и держать подбородок выше, если кто и заметил, если кому и смешно! Идите вы все!

А потом 10 лет преподавания. А потом как-то вдруг врачи... и оставила школу, сначала думала, что на время оставила. Что и ЕГЭ это дурацкое со временем примет. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Карьера помахала отличным дипломом - и прочь на бешеной скорости! К более амбициозным.  К более сильным...
Словно внезапный ветер, с которым уже не по пути.

Обе свекрови не захотели, чтобы невестка-детдомовка имела в их доме постоянную прописку. Еще, не дай бог, оттяпает, если не уживутся... Знаем мы этих сироток!
 К  первому браку Лариса не была готова. Они не встретились как бы случайно и судьбоносно, столкнувшись на перекрестке и потеряв голову от вспыхнувшей  между ними искры.   Нет.  Просто 21. Диплом в руках, нужно 3 года, чтобы  закрепить,  а он вроде неплохой парень, сельский. Порекомендовала хорошая женщина, с ее-то мудростью...  Вот и познакомили их, как-то «скоропостижно».   И  теперь главное — уехать из этого города. Сбежать отсюда, где столько боли, смертей, слёз,  - и начать с чистой страницы. И  накануне 1 сентября   увидеть первых своих учеников!!!

Развелись через 4 года. Коллектив ее обожал, уважал, гордился ею. Долго еще потом слали ей открытки и письма. И снова переехать -  убежать подальше, чтоб не встречаться даже глазами на тесной сельской улице с тем, кто уже враг. Не любила — не полюбила. Возненавидела.

С таким трудом сделанная потом в Ростове регистрация, хоть и временная: новая школа помогла,  а иначе  сына не разрешали  оформить в садик,  и он послушно сидел каждый день на последней парте, рисуя  что-то своё, пока его умная, высокая и красивая мама вела уроки  - с 8 утра и до 18 вечера, с перерывом на  пересменку или редкое «окно», чтобы успеть забежать в буфет.
Завучей уже раздражало это:  мол, в ущерб педагогическому процессу и так не положено! Вот и выбили через руководство города временную регистрацию, в общежитии строительного техникума, без права проживания в указанной комнате под № 23.
  Маленький Илюша пошел в детсад, ежедневно устраивая душераздирающую сцену: «Мамочка, я с тобой, пожалуйста! Я посижу тихо! Не надо в детсад! Не хочуууууууууууу!"
И бежал за ней, пока не останавливала калитка. Однажды охранник прозевал, калитка легко открылась, и рыдающий пацан выбежал прямо на середину дороги.  «Ма-мааааа!».  И Лариса летит на ту же дорогу, обнимая, рыдая, уводя скорее оттуда, пока не выехала, не приведи господи,  какая-нибудь машина, -   снова  возвращала к воспитателям, порядком с ними переругавшись, что так к работе не относятся и следить за детьми надо!

А сама — уже опаздывая — бегом к ученикам. Чтобы потом ночью, часов до трех, после проверки тетрадей и написания планов уроков, сидеть над корректированием чужих статей, подрабатывая в каком-то малоизвестном  журнале "Союз... чего-то там».  А на 6 утра будильник заведён. С  ненавистью  лишь к  себе! Не выйдет из нее героини " Москвы... со слезами".
И поделом! Сама во всем виновата! Забеременела, а ведь знала уже, что не будет с супругом-то  жить. А тут бац — отрицательный резус. Аборт — почти гарантия бесплодия. И много всего тогда в голове: зачем, что будет, а как иначе...  А потом как-то ночью сон. Выносят ей из раскрытых дверей храма ребенка, завернутого в светлое, чистое,  и говорят: «Вот сын твой, и нареки его Илья».  Проснулась тогда в холодном поту, мужа толкает: «Нет, не девочка, как хочешь ты. Мальчик будет! Сын».

«Да откуда тебе знать, всего месяц беременности! Глупости, сны ей вещие, не смеши. Дай спать».

Когда родился четырехкилограммовый богатырь, имя уже не приходилось выбирать.

Второй брак Лариса не считала ошибкой.  Все, кроме нее.  Напротив,  она искренне верила, что если поможет человеку, кому хуже, труднее, голоднее, чем ей сейчас, когда лучший кусочек для сына, - то воздастся свыше, то ценить это будет новый муж, который не боялся взять на себя заботу о «чужом» ребенке и любить его как родного. Доброта  - это главное в человеке, думала Лариса, и неважно, каков доход, внешность или прошлая биография человека. Все имеют право на любовь и понимание. А жалеть — это ведь то же, что любить. Ведь так?

Но «прописку», теперь уже  снова в другом городе, свекровь не разрешила.   А муж не обладал достаточным характером, чтобы стукнуть по столу и защитить жену.  Так и жили следующие 4 года на съемной квартире.  Зарплаты небольшие, друзья все чаще зовут попить пива, недельные загулы...

А ненависть к себе лишь растет. «Вот дура, но ведь знала же, что хотела в науку, для чего старалась, училась... Отказалась от аспирантуры, вышла за первого. Сбежала из Таганрога! Забыть! Спрятаться! От кого спрятаться? От себя? Не хотела же замуж, я ведь так хотела заниматься совсем другим! Сейчас бы уже кандидатская была. А здесь и стараешься, и пирожки, и вареники, и борщи,  и сама не синий чулок, и всё еще лезут знакомиться... и что этим мужикам надо?  Ведь даже без свадьбы, без колец. Понимала, что оба без денег. Просто расписались — и всё, не в этом счастье. Я же хотела просто уважения, заботы... Неблагодарные! Дура, думала, оценит, что ТОГДА не бросила его, в трудную минуту, вытащила из дерьма. Ничего нельзя делать без любви...  иначе - очередной самообман... себя убиваешь и другого...»

И, несмотря на отсутствие регистрации, что по сути означат бомж,  Лариса собирает  вещи. Хватит, 4 года — не бросил пить, значит, уже не бросит. Все эти записочки: прости, любимая, в последний раз, я слабый, помоги-потерпи. Котенок, львёнок, солнышко...  ВСЁ!!!!!!!!!! Не могу больше!!!!!!!! Не могу!!!!!!! Или бросить его и вернуться в тот город, откуда всегда бежала, или повешусь. Надо выжить! Надо! У меня есть сын! А умереть, как мама,  - значит, я тоже сломалась, как она? Значит, всё зря? Зачем тогда я вообще родилась? Жить маминой жизнью? Платить за ее грех? Или всю жизнь наказывать себя за ту детскую трусость, будто предала ее? Предала!!!!! РАЗВЕ Я ИМЕЮ ВООБЩЕ ПРАВО НА СЧАСТЬЕ? Разве я умею быть счастливой и любить себя, простив, приняв?  Видя каждый день в своем лице черты своего папочки, кому не нужна; рост, плечи, стать — всё от него. И лишь душа — от мамы... С  моими постоянными ошибками!
И каждый мой шаг — это новое наказание той провинившейся девочки. Каждый шаг — вопреки себе. И, если бы Бог не дал вовремя сына, меня бы уже  не было. Я знаю это.
А сейчас  - бежать. Назад. Туда, откуда детством, душой, образованием. Страхом».
…...........................

В Таганрог Лариса вернулась спустя 15 лет. Не узнать ни города, ни ее. Здесь же окончательно  оформила развод со вторым мужем, ничего не деля  с ним через суд, пусть забирает,  хотя ее и спрашивали: «Будете оформлять алименты от мужа? Вы на инвалидности, жилплощади своей нет,  прожили  в общей сложности 9 лет, включая его места лишения... Имеете право на алименты».

«Нет, - почти расхохоталась Лариса, - какие алименты на меня, 35-летнюю тетю? Пусть живет спокойно. Проживу. Сама выбрала мужа — сама и выпутываться буду».

И снимала скромную комнату дальше. Без душа, теплой воды. Да и не привыкать.  Всё детство так прошло — без удобств, с тазиками и туалетом во дворе. Это мелочи! Всегда, конечно, хочется лучшего, но и это не катастрофа. Главное — укладываться в свой доход и чтобы нервы никто не трепал.

После смерти бабушки, когда ее, переломанной и замершей, нашли на пороге своего флигеля, Лариса и Люба, с которой они отдалились за эти 15 лет, узнали, что третья часть домика делится поровну на них сестрой. То есть по 1/6  - каждой.  Сестра жила в доме мужа, растили общего сына. Поэтому бабушкин флигель для нее стал лишь дополнительным доходом, узаконить который тоже вылетало в копеечку и нервы.  Для неудачницы  же Ларисы — это  единственное место, где  по закону  она может наконец спокойно быть зарегистрирована со своим несовершеннолетним  сыном. «И НИКТО, НИКТО теперь этого не запретит! Маму убила, а меня  - не получится!»
…..........................................

«И все-таки чужая я здесь, и дом этот чужой, страшный. А через 15 лет еще страшнее.   Низкие потолки теперь, когда я выросла во все 183 см, вообще раздавливают!!! Стою тут  - будто играю с собой прятки. Тошно! Сын все равно уже решил, что Таганрог ему чужой, видимся теперь все реже, захотел к отцу, а я — кто? Высоко взлетевшая — и упавшая с той же высоты! Кем ему теперь гордиться, когда он в лицо мне сказал: «Сама виновата. Как ты могла с не худшими мозгами и  твоими данными за дураков каких-то выходить?! Надо было делать карьеру — была б и квартира, и машина...  А ленивые и слабые всегда проигрывают, еще и других винят. Я постараюсь не профукать свою жизнь, как ты, и не остановиться на полпути!»

Дай бог, дай бог...

Да, они  иногда виделись,-  все больше не понимая друг друга. Обнимались... даже  секретничали... Но это все равно как если бы одна половина души раз в неделю...  месяц... год... приклеивалась к другой, а потом насильственно разлипалась — и жила вся расклеенная, полудыша, полусуществуя... Нечто липкое, бесформенное, сопливое...
…....................

Вечер густел. В домике было пусто и темно. Даже включенная лампочка в малюсенькой комнате не высвечивала паутины в сиротливо-серых углах, никогда не знавших обои.

«Как можно жить здесь, когда первый вечер наедине с ним — и время сразу сузилось до воспоминаний! Так меня прошлое никогда не отпустит! Вот и  старенький диван, где я пряталась в ту ночь, зажмурившись под одеялом... И ничего  не перемотать уже, не исправить...»

Потолок раздавливал что-то в самом центре головы...  Не хватало воздуха.

«Какая блажь, - будто слышала она смешок стороннего наблюдателя,  - потолок, видите ли, ее давит! Да люди после работы еле доползают до койки, хоть какой-нибудь, упасть, провалиться в сон! А те, кто оказывается вообще на улице?!»

«Знаю! Знаю! Сама так жила! И на двух работах! И на улице приходилось спать, правда, ночь одну, да и то майскую. И падала без ног, знаю!»

Знала, как всегда ей не хватало родного дома, где никто не тронет, никто не попрекнет. Чтобы внешний, враждебный мир, с его суетой и борьбой за выживание, с его конкуренцией и социальными ролями, - остался за порогом, и, убаюканная родным теплом, смогла наконец заснуть не вымученным сном, а спокойно и беззаботно.

Но ТА Лариса никогда не жаловалась.   С улыбкой, прямой спиной, прической и аккуратным макияжем она начинала каждое новое утро, каждый свой урок, потому что всегда знала, что это не самое страшное в жизни -  жить без родителей, без дома и разочаровавшись в семейных отношениях — не самое страшное, даже если экономишь на всем и ученикам видна твоя небогатая жизнь. Разве в этом вся жизнь? Разве это главное? А когда ее дети, случалось, даже аплодировали в конце урока, который они прожили вместе, взахлеб! НЕ это ли богатство?!
И если выбираешь свой путь, то плакаться глупо,унизительно и недостойно. Плакала она в подушку, ночами, никогда не считая при этом себя сильной. Живучей - может быть... Но не сильной...

К чему тогда СЕЙЧАС эти попытки пожалеть или оправдать себя? Или снова расковырять себя, не зажившую.
Если любишь  пострадать, если вынес из детства манию самобичевания, ненавидя сам факт своего рождения, - непременно выберешь направление, или даже не направление, а манеру жить, которая непременно приведет тебя к тому плачевному результату, который изначально запланировала твоя голова или душа —  или что там управляет нами?

Вроде бы всё логично. Раз получил что-то — значит, хотел этого. И не напрягай окружающих  своим жужжащим  нытьем. У каждого своих проблем выше крыши.  А уж выше этой крыши — тем более...
Кто у нас для этого? Психологи, - аналитики,  а... еще психиатры...  А еще так по-русски: собутыльники. И мать тебе родная, и врач, и лучший друг..  (Бр...  Пить или курить Ларису никогда не тянуло.  Увы или к счастью...)

Раз зачитывалась русской  литературой 19 века с ее идеей страдания, очищающего  душу, и вечным самокопанием, то чего теперь-то плакать: ах, я должна была прожить совсем другую жизнь! Глупо ведь?

Вот воистину: горе -  от ума. И больших, вернее — ЛИШНИХ знаний!

И кричала же практичная бабушка: «Выключай свет! Нагораешь со своими книжками!» - вот и спала бы без  всяких там «кто виноват» и  «что делать»...
.................

Но Лариса как-то однажды доросла до того, что быть сильной - это уметь признать свою слабость... И разрешить себе право на ошибки. Потому что - человек...

Раньше она будто боялась признаваться, даже самой себе, в слабостях и недостатках. «В человеке должно быть всё прекрасно...».

ДОЛЖНО!  Казаться не совсем  собой: быть лучше, красивее, умнее, смелее, оптимистичнее. И улыбаться! Всегда улыбаться! Чтобы никто не догадывался, что там у тебя внутри. Никто за твоей сильной игрой не увидел маленькую, нелюбимую запутавшуюся девочку, которая так и не поняла, начала  ли она жить на этой земле — или просто старается соответствовать той, которую от нее ждут. Которая всех устраивает.

Маска прирастала к ее Я, и, в конце концов, поработило его, подчинив себе.
Ты должна! Всегда! Ухоженная. Красивая. Интеллигентная.

И если не выдерживала, рас-слаб-лялась — то где? Дома, где муж, сын... И тогда  в крик прорывалось ее настоящее, негармоничное, агрессивное до беззащитности.   Потому что везде неуютно. С кем-то. И внутри себя... И в маске — ложь.  И  маски — смерть.

Перфекционизм — страшная вещь, если становится не по силам человеку. И «хочу» вырождается  лишь в строгое, диктаторское «должна».

А когда быть человеком? ЖИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ?!

Так и прятала боль с детства. В стихи с 9 лет, в дневниковые записи. Отсюда — и любовь к литературе, к языку.  Отсюда и решение стать учителем. Чтобы ближе к детям, к их настоящему, еще не испорченному. Тогда она еще верила в это. Как будто сама себя забыла, забыла, что дети бывают порой так жестоки — с самыми родными людьми, когда они начинают  раздражать или позорить.

Теперь Лариса понимала,  почему лирический герой ее стихотворений так слаб, жалок, размазан, обречён и всегда рядом со смертью.  Всю свою слабость она отдавала ему, живущему  на странице, в рифме. Чтобы, чем слабее он, тем сильнее она, реальная — родившая сына, просыпающаяся каждое утро, чтобы не просто заработать  на кусок хлеба, но,  и что гораздо дороже, получить наслаждение от возможности поделиться с детьми своей силой, знаниями, улыбкой.

И, когда молодого педагога с четырех-пятилетним стажем  кто-то   при знакомстве спрашивал о ее хобби, она, как ошарашенная, надолго задумывалась, а потом, как бы оправдываясь, признавалась: «Не знаю... Моя работа и есть мое хобби. Мое желание. Мое творчество. Это даже дороже семейного счастья. Только там я на своем месте. Делаю то, что умею и хочу.  Кажется, вот совсем бы не платили — и то тянуло бы к моим ученикам. Будто там и есть моя большая, настоящая семья. Глупо, это, да? Неправильно, наверное...»

И смогла бы Лариса увидеть себя в каком-либо ином качестве? Быть кем-то другим, не-преподавателем?
В школу она играла с детства, еще до своей школы. Хотя тогда и не знала, что такое коллектив.  И кто ты в нем. В детсад их не отдавали, хотя времена тогда позволяли и не было таких проблем с очередями. «Нечего им там делать. Пусть дома растут — здоровее будут, и флигель под присмотром»,  - вынесла решение бабушка.

Уходя на завод в начале шестого утра, бабушка с дедушкой закрывали их на ключ, завтрак — обед на столе, ведро для нужды в коридоре. И так — до семи вечера. Исключая, разумеется, выходные. Когда можно было наконец – днем -  вдохнуть  воздуха во дворе или по дороге с бабушкой на рынок.

Жизнь под колпаком в те, дошкольные годы, была нарушена лишь однажды, когда Ларису положили в больницу. С почками. Так она впервые узнала, что такое коллектив, пусть и на время. Врачи не исключали возможности операции, а девочка панически боялась даже уколов, закатывая истерики при попытках взять кровь из вены... Врачи устали  от нее  - и бабушка занялась траволечением и скупкой баллонов с березовым соком, от которого уже было не пройти, не зацепившись.

«Это всё отчим твой, тварь такая. И зачем она вышла замуж за этого убийцу! Знала же, что  чужая  дочь будет ему как кость в горле! А ты еще всегда капризничала. Плакала, ночи не давала  спать. Вот и бил тебя, ментяра, ногами. Скинет на пол и бьет по спине, по почкам. А эта дура еще от него родила! И что? И дочь мою загубил, бил, садист, по голове,  угробил, из больниц не выходит. И вы вдвоем на моей шее, а отцы-убийцы копейки платят алиментов тех. Сдохли  бы давно без бабушки. Как собачата...» - И снова заливала шиповник кипятком, завинчивая термос.

Пить это казалось сущей отравой. Но тогда муки девочки были вознаграждены сказочным подарком — ее первой (или просто запомнившейся) настоящей игрушкой. Не сшитой мамиными руками  маленькой  матерчатой куколкой, а большим, тяжелым, бурым медведем!

Он до сих пор еще «живой». Сидит вон в стареньком кресле - пожелтевшая морда, пожелтевший бант на шее, столько раз уже штопанной. И даже по-прежнему рычит, опрокидываемый на спину.
 
Илюха, сын, умирал со смеху, когда увидел его. Сейчас дети избалованы разнообразием игрушек и зачастую забывают их сразу же, как очередной «китай» ломается.  А так важно, когда что-то детское остается незаменимым на всю твою жизнь, становясь с годами лишь дороже...

А вот кукла появилась позже. Настоящая! Помогла тоже болезнь. С опухшим от «свинки» горлом, Лариса еле говорила, еле дышала. Бабушка даже перепугалась.

«Помрет, видно, дитё. - И потом, поправляя одеяло внучки, серьезно спрашивала:  Ну чего тебе хочется? Скажи, пойдем с дедом купим».

Неужели здоровым детям не нужны ласка и внимание? Почему люди добреют лишь тогда, когда ты лежишь с температурой под 40 и они думают о худшем исходе, стремясь исполнить последнее твое желание...

Лариса лишь выдохнула: «Куклу».

И скоро, долгожданная, она появилась: короткая стрижка шатенки, неморгающие, широко раскрытые карие глаза с большими ресницами, толстенькие ручки, ножки, шелковое коротенькое платьице: белый верх и юбка - синяя в белый горошек, или белая — в синий горох. Теперь уже не припомнит точно.  Уходя в детский дом, меньше всего Лариса думала о том, чтобы ей, подростку, прихватить еще свои  малочисленные, но такие выстраданные детские игрушки. Нам же всегда хочется с чистого листа!..

Быть может, разбирая десятилетиями захламляемый сарай, она  и обнаружит пропажу по имени Лариска?.. Да, ничего другого  девочка  тогда не придумала, и пусть психологи разбираются, почему дети называют кукол  своими именами.
Наверное, давно уже лежит где-то — выброшенная, раздетая, поломанная, без ножек, без ручек, без головы. Лежит и плачет:  когда же найдут ее, пожалеют, соберут... 

И, даже если полностью собрать уже нет никакой возможности — полюбят какая есть.
Занесут в  теплый дом, усадят в кресло из взбитых подушек.
Спасут. Как она однажды  спасла   больную  девочку 6-ти  лет.
…...............

Не спалось.  Хотя мышиная возня даже успокаивала (было не так одиноко), обволакивала пульсирующие мысли, но тяжелая голова не хотела уступать сну свое замысловатое господство. И  словно скрежетом по металлу внутри.

«Черт знает что! Как будто я верила, что смогу СЕГОДНЯ уснуть! Если призраки и существуют, то наверняка все они собрались именно в этой комнате!»

Рука дотянулась до выключателя.  После — до книжной полки. Нащупала первую попавшуюся книгу.

«История одного предателя»... Они с сестрой когда-то подарили ее дедушке, к 23 февраля, кажется... Ну да, точно, вот и надпись.
О каком-то разведчике... или шпионе. Сейчас Лариса  сама себя чувствовала именно шпионкой, влезшей в нечто чужое. Вот-вот раздастся бабушкино «А ты спросила разрешения, прежде чем нос свой сувать?! Нечего брать без разрешения!». Хотя  ведь это ее, Ларисын, книжный шкаф: тетради, учебники, контурные карты... Так и ждали ее тут годами. В глубине — потрепанная тетрадь с подростковыми размышлениями... Первая платоническая любовь... Которую тоже нужно было глубоко прятать.
Серёжка...

Лариса снова закрыла глаза. Еще несколько минут назад, беря в руки эту старую тетрадь, она намеревалась с оценочным скептицизмом  и по диагонали пробежаться по записям подростка, которому казалось, будто воюет со всем не понимающим ничего миром.

«Неужели она настолько драматично всё воспринимала, та Лариса?»
Так наверняка чувствует себя читатель какой-нибудь бездарной книжки, возмущенно задаваясь вопросом: «И как это вообще могло прийти в голову, как могли ЭТО напечатать?! Куда катится наша литература!»

Да вот катится же куда-то — такими Ларисами, Катями, Женями...
Но иногда искренность становится хотя бы частичной компенсацией ущербности, и мы снисходительно прощаем автору срам словосовокупления.

«Да, если верить той Ларисе, она уже прошла через свой ад.(Тут без штампов ну никак!)  Пусть, конечно, земля ей будет пухом — бабушке нашей. И прочее там. Не суди, да не судим...»

Почему всё было именно так? Лариса помнит себя маленькой, когда бабушка, уходя на работу, подсовывала ей под подушку яблоки и конфеты с наказом: «Любке не давай!Сама чтоб съела. Она вылитый свой отец — зверюга. Его кровь».

А утром Лариса делилась  с сестрой, не понимая, как  можно иначе.
«Только бабе не говори — ругаться будет», - предупреждала  она младшую.

Одно воспоминание нахлёстывает на другое — и вот Лариса уже раздетая, лет 6-7, зимой, босая -  и голой попой сидит нам пороге.
В тот вечер, то ли оттого, что была полусонная, то ли просто из вредности, девочка капризничала и не хотела мыться, приседая над неудобным, широким ведром. Разозлившись, бабушка вытолкала ее, зареванную и орущую, во двор, захлопнув дверь, - так, подумать над своим поведением и попросить прощения.
Прощения Лариса не попросила. Она не билась в дверь,  несмотря на морозный  вечер, не кричала, а, обхватив колени руками, уткнулась в них подбородком и сидела, пытаясь согреваться дыханием.

Бабушка сдалась первая.

Не после этого ли случая Лариса загремела в больницу — с теми почками, чтобы ей купили медведя?

На войне — как на войне...

Больше всего на свете бабушка любила хвастаться. Какая она...! Хозяйственница, труженица, экономистка и всё на свете умеет!
При этом ее булочки попахивали старой мукой, загаженной мышами. Привычка такая — покупать всё десятками килограммов, впрок, на годы. По комнатам расставлялись, уже хаотично, 10-литровые банки с рисом, гречкой,   5 мешков муки на зиму, сахара не меньше,  10 -15 баллонов растительного масла  - это под кровати. Флигель всё больше терял атмосферу жилища, постепенно превратившись в склад, ожидающий внезапного  наступления голода. Многие, выжившие в голод, на  всю жизнь остаются параноиками.
И это теперь Ларисе даже не смешно.
Позже, когда они уйдут в детдом, флигель  станет  музеем с уникальной коллекцией пыли, запахов, консервов  разных лет и даже десятилетий.

И кто виноват?

Монотонно повторяющиеся вопросы постепенно  навеяли  поздний сон, первая острая боль незаметно  для нее отступила  - И Лариса уснула.
И вот она, 9-летняя, вместе с мамой и сестрой живут в Сибири, далекооооо от бабушки! Целый год!..

Они в самом деле оказались тогда в Новосибирском районе.

В те дни, незадолго до отъезда, врачи в очередной раз разрешили маме передохнуть в домашней обстановке. Утром бабушка с дедушкой отправились на работу. А внукам строго наказали «одну мать не оставлять и ходить за ней по пятам».
Разорванные воспоминания как-то мудрёно перекручиваются, состыковываются в подсознании, и уже непонятно, где сон, где реальность...

С самого утра мама твердо решила сбежать. Подальше от ненавистной больницы, от своей матери, от несвободы жить. Было ли это результатом ремиссии, вселяющей в человека надежду и веру, что всё плохое позади и теперь лишь от тебя зависит твое будущее, - но тогда мама делала всё четко и быстро: нашла документы какие-то, собрала что-то из вещей, раздобыла где-то деньги, спешно, но с особенным чувством поцеловала своих дочерей и сказала, что уезжает из города. Так надо, так ей будет лучше - если они любят ее. Глаза одержимо горели, руки что-то перебирали...

-Нет, мама, мы тебя никуда не отпустим! Ты не понимаешь, что делаешь!

Женщина отталкивает их, спешит к выходу; девочки хватают за чемодан, руки.... падают... цепляются за юбку, ноги... плачут и кричат:

-Пожалуйста, мама! Нам сказали ни на минуту не оставлять тебя. Верни ключ! Баба нас убьет! Если едешь ты, значит, едем и мы.  Не бросай нас! Мы не останемся здесь одни!

Две сестры  понимали  сейчас лишь одно: если не хватает детских сил удержать маму, надо идти вслед за ней. Так будет безопаснее ей  - и спокойнее им.

Мама знала и конкретную цель - в Сибири жил  дядя Коля, родной брат ее отца. В том же селе Большепесчанка проживала со своей семьей и двоюродная сестра мамы — Евдокия Николаевна, Дуся. Их точный адрес не являлся  секретом: из Сибири часто приходили письма по-родственному и, не спрятанные, лежали на столе у бабушки. 

Пересадки, дня 4 поездом... Лариса лежала наверху, смотрела в окно, уткнув подбородок в ладошки и  под стук колес засыпала... Это было первое их путешествие. Так далеко и так безрассудно!

Наверное, когда бабушка с дедушкой обнаружили вечером записку: «Мы уехали в Сибирь», они первым делом помчались на телеграф — связаться с далекой родней и предупредить их. Чтобы встретили, приютили, пока не приедет дедушка к брату и не заберет  дочь-беглянку. И, разумеется, провинившихся внучек.

Какое-то время они с сестрой не могли  посещать школу — личные дела учащихся со всеми оценками  остались в Таганроге. А вот дедушка в самом деле приехал. Увидел, что дочь чувствует себя хорошо, устроилась уже учителем музыки (пения) в сельскую школу, работает. Администрация выделила сначала маленький мазаный домик, а затем аж 2-этажный! Умели ведь в селах ценить труд учителя! Или в сибирских селах...

Это было самое счастливое время во всем их детстве. Лариса пошла в 3 класс, Люба стала первоклассницей (личные дела с копиями свидетельств переслали почтой — по запросу школы). И дедушка тоже решил остаться здесь, не возвращаться к жене, что давно поперек горла. Так от бабушки сбежали все!

Они впервые почувствовали себя СВОБОДНЫМИ! У них всё было как у других детей: мама рядом и любит баловать их пирожками, и этот запах так и остался самым родным на всю дальнейшую жизнь — запахом счастливого детства. У них появились друзья и подруги. Дети теперь гордились тем, что их мама преподает их одноклассникам, позволяли себе шептаться на уроках, пересаживаться к подружкам, за что получали замечания  строгой, но справедливой мамы-учительницы.

Мама подрабатывала и в сельском клубе — художественным руководителем, худруком, как все говорили. Организовывала музыкальные вечера и танцы. Сама выступала на сцене клуба  - с баяном и песней! А под «Яблочко» Любашка даже пританцовывала ей в костюме матроса. Зал аплодировал!

У Ларисы  же тогда появилась ее первая и, скорее всего, уже единственная собака. У  их сибирских родственников ощенилась сука — немецкая овчарка. Карапуз сам подполз к ее ладошками уткнулся в них. Прижала к себе — лучшего подарка в свой день рождения Лариса и не ждала.

В школе всё шло хорошо,  девочек хвалили. Крыша над головой была, И Мухтар, быстро подрастая, сторожил их жилище. Хозяйство дополнял поросенок, которого мама и дедушка взяли на  выкармливание.

Со временем в их жизни появился дядя Витя. Мама — красивая, молодая женщина, поверившая в исцеление и новую любовь, и он — интересный одинокий мужчина, который даже не догадывался о ее болезни.

Наступило межсезонье. Погода бунтовала — настроение мамы всё чаще менялось. А тут еще бабушка вызвала телеграммой беглого мужа: возникли какие-то проблемы с приватизацией флигеля при соединении с пристройкой.

“Справятся, - решил дедушка,  - а я туда и обратно».
Но он задерживался, а маме становилось всё хуже. Она все больше погружалась в нечто свое, внутреннее, ведомое лишь ей. Почти забросила работу, часто опаздывала или вообще покидала класс посреди урока; коллеги  перешептывались, вздыхали и странно переглядывались. Лариса это видела...

С сестрой они выполняли уже почти всю работу по дому. Даже комбикорм поросенку  запаривали сами и тащили ведро в сарай. Сначала широко распахивали  дверь, шумели страшным голосом, стуканием да топаньем, чтобы крысы, которые, по их разумению, обязательно должны были здесь водиться, успели разбежаться от страха по норам. Быстро выливали ведро поросенку  - и стремглав назад!
Домашние задания девочки выполняли тоже самостоятельно и вовремя. Сделает Лариса свое — надо помочь сестре.

Когда мама в забытьи в очередной раз затопила 1ый этаж их дома, девочки поняли уже, что дальше будет лишь хуже.

-Господи!.. мама! Что ты наделала! Ну зачем ты взялась за эту стирку?! И где?! Это же кровать, посмотри: кро-вать! Пошли на 2ой этаж, ляжешь там.

Воды было до того много, что палас плавал в ней.

- Простите меня, доченьки. Простите, я хотела как лучше, - женщина беспомощно тряслась, извинялась и была уже чуть ли не младше своих детей.
- Всё, не плачь. Конечно, ты хотела как лучше. Пошли... Люба, да выпусти ты уже этого кота на улицу, господи!!!..
         
Разумеется, ночью было не до сна. Почти до рассвета они с сестрой собирали воду в ведра, выжимая тряпки, выносили и  снова набирали до краев. Выносили тяжелый мокрый палас и половики, развешивали по двору  где только можно. Как-то полистали учебники и, полчаса вздремнув, утром обязательно на занятия, никому не жалуясь, никого ни о чем не прося.

Мамино отсутствие на работе они объяснили ее плохим самочувствием, простыла, мол, сильно, а больничный будет позже. Они не обратились даже к дедушкиному брату, живущему на другом конце села. А сам дедушка так и не возвращался. Дядя Витя, несостоявшийся мамин муж, давно исчез из их жизни, сообразив, что с его женщиной что-то не так, и лишь однажды спросил: «А чем вы тут питаетесь? Мама хоть готовит?» - и всунул куль с конфетами и печеньем. Больше они его никогда не видели. Да и на том спасибо.

Потом наступила та страшная ночь, когда приступ мамы им  уже не удалось успокоить, - и пришлось бежать за помощью на улицу. Мама, босая, на сибирском снегу, не хотела ничего слушать и возвращаться в дом, полный, по ее убеждению, опасности. Это была ночь криков, слез, мольбы  и беспомощного отчаяния. И только, видимо, благодаря взорвавшемуся в крови адреналину, никто из них не подхватил воспаления легких.
Наутро они, опухшие от плача, трясущиеся от холодного страха, сидели в доме тети Дуси - маминой двоюродной сестры, которая в срочном порядке отправила телеграмму в Таганрог.


В Таганроге, вернее его пригороде, маму сразу же определили в больницу. Домой ее теперь будут отпускать крайне редко, под особый, тщательный присмотр родни, да и то, если столь желанное всеми улучшение наступит.

Больная 33-летняя женщина сама это понимала. Но не принимала.
Теперь жизнь становилось абсолютной тюрьмой, в которой надо изгнить за свои грехи, одержимость и вину...

Для бабушки же во всем оказались виноваты дети. Вернее внуки - те "непутевые, что нарожались от разных отцов и сгубили жизнь ее дочери-красавицы".

- На вас вся вина, бестолочи! Не удержали больную мать, да еще вместе с ней сбежали на край света!  Это из-за вас ваша мать целый год не получала лечения и всё, чего мы добивались годами, коту под хвост. Теперь всё так запущено, что, случись что, это из-за вас она погибнет! Да если б вы тогда удержали ее, побежали бы к соседям, связали бы все ее, вызвали врачей, она бы, может, сейчас уже совсем здоровая была! Ведь она ж год назад была совсем как нормальная. И кто ее только надоумил от матери родной бежать! Свободы ей захотелось, а вы, безмозглые, ей только помогли и - угробили ее! Это вы во всем виноваты! Так и знайте, случись что, на вашей совести всё!

И девочки видели маму в кругу диких, страшных, полоумных теток, не соглашаясь с правдой. Что делает их мама здесь?!
Порой она переставала их узнавать - родных детей.  Забывала, кто они для нее.
И от этого детская обида становилась лишь мучительнее, ощущение этого мира как чего-то несправедливого, наказывающего их за какую-то вину.

Обозначится на лбу морщина,
И душа заноет от стыда.
Я увижу впереди лишь спины -
И почувствую: пришла беда!

И я крикну: "Боже, как жестоко!"
И ответишь Ты мне: "Не греши!"

Но зачем же горя столько много
Для ОДНОЙ страдающей души?!

Ларисе тогда было 13.

В тот август маме будто, по словам врачей, стало лучше и ее разрешили забрать домой - в "отпуск" без решеток.
Ни один психиатр никогда не перехитрит душевнобольного, идущего к  своей цели.
До дня рождения Ларисы оставалось 5 дней.
Каждый ребенок ждет подарки. А от родителей - особенно.
В данном случае подарком уже было спокойствие в доме и здоровье мамы.

За 5 дней до дня рождения своей дочери ее мама покончила с собой, напившись таблеток в родном, родительском доме - доме своего детства и взросления, первых слёз влюбленности и уроков ненависти. Отравилась. Но и здесь сердобольный отец спас. Откачали. И тогда она выбрала 7-ой этаж.
Прыгнуть.
Полететь.
Разбиться.

Хоронили маму за 3 дня до дня рождения.


С тех пор у Ларисы нет дней рождения.

Возможно, внутри нее нет давно уже совсем ничего - кроме непомерной вины и непосильной ноши совести.
Отравленной совести.
Но не набравшейся пока мужества разбиться.
...........................................

Сон резко оборвался.
Прятаться теперь было некуда.
2015