В Подмосковье во время войны

ИЗ ОРСКА САНИТАРНЫМ ПОЕЗДОМ
 Осень 1943 года. Город Орск. Мне 11 лет. Я только что переболел жестоким брюшным тифом. И вот - новая напасть - регулярные изматывающие приступы малярии. Приём акрихина, единственного доступного тогда лекарства от малярии, не помогает. И всё это - на фоне постоянного недоедания того времени. Врачи советовали для прекращения приступов малярии сменить для меня «климат места проживания». Конечно, они понимали, насколько трудно в условиях военного времени воспользоваться  таким советом.
 
Но мама нашла способ, как это сделать. Она написала своей маме Антонине Никаноровне и получила от неё письмо с согласием на то, чтобы я какое – то время пожил у неё в деревне.

 Очень существенную помощь оказала маме Вера Всеволодовна, главный врач одного из многочисленных госпиталей Орска. Она уговорила офицеров,, уезжавших домой после окончания лечения, взять меня с собой - до Москвы.

Их было трое: капитан Чёрный, старший лейтенант Лобанов и ещё одистарший лейтенант, фамилию которого я не помню. Тогда они казались мне очень пожилыми людьми. Сейчас я думаю, что ни одному из них не было и тридцати лет. Оба старших лейтенанта были на костылях. Моим основным «опекуном» стал Лобанов как самый энергичный из них, или просто как самый здоровый.

 Итак, в первых числах февраля 1944 года поздно вечером на станции Никель мама проводила меня и моих опекунов до санитарного вагона поезда Орск - Оренбург. Я был уже полусонным и не помню, какой это был вагон и как мы в нём разместились. Помню только, что в вагоне было очень тесно.

Скоро состоялась пересадка в санитарный вагон поезда, пришедшего с юга, кажется, из Ташкента. Это был обычный плацкартный вагон. Моим спальным местом стала третья полка. В этом вагоне ехали, в основном, офицеры. Кто–то из них ехал долечиваться, но были и такие, кто не только для войны, но и для мирного труда были малопригодны - по инвалидности.
Удивительно, но именно инвалиды казались самыми жизнерадостными пассажирами. ,Но ничего удивительного в этом не было: для них война была окончена, они своё отвоевали, и они остались живы! Но и те, которым, возможно, ещё предстояло воевать, не казались угнетёнными. Всё – таки в начале 44–го года уже ощущался перелом в ходе войны в нашу пользу. 

НЕ ДЛЯ ДЕТСКИХ УШЕЙ
Почти никто из них не говорил о войне. Правда, один 19 – летний лейтенант с восторгом рассказывал о том, как ему, командиру взвода, было удобно воевать в части, где командиру роты, старшему лейтенанту, было 20 лет, а командиру батальона,  капитану - 22 года, и потому обращались они друг к другу не по званию, а по имени: Ваня, Вася, Коля.

 Запомнился мне старшина с оторванными кистями обеих рук. В госпитале две кости предплечий каждой из его рук были разделены и превращены в примитивные клешни. Этот старшина, ловко действуя своими «клешнями», охотно демонстрировал всем желающим заплечный солдатский мешок, наполненный поваренной солью, которой он запасся где – то в Средней Азии.

 Он с гордостью говорил о том, какая это огромная ценность, такой мешок соли, нынче в его родных краях. И предлагал всем желающим поспорить с ним о том, сколько стаканов соли уместилось в его мешке.

 Но больше всего разговоров было о женщинах. И, конечно, разговоры были не для ушей 11 – летнего мальчика. И, наверное, поэтому эти разговоры накрепко западали в мои уши. Так офицер с тяжёлым ранением в челюсть, и поэтому очень неразборчиво говоривший, ухитрился всё – таки довести до сведенья слушателей, что ему с женой удавалось за ночь - до двадцати раз. Слушатели упорно не верили, уточняли, не ослышались ли они, а он повторял: «Да, двадцать раз!» и блаженно улыбался.

 Довольно пожилой (по моим тогдашним представлениям) майор рассказывал, как он с медсестрой из санбата уединился на берегу какого – то водоёма и как у них всё хорошо началось. Но когда, как казалось майору, всё прекрасно завершилось, он неожиданно обнаружил, что его партнёрша потеряла сознание.

 Перепуганный майор без штанов побежал к водоёму, набрал воды в офицерскую фуражку, чтобы обрызгать девушку. И обнаружил, прибежав с водой, что девушка открыла глаза и весело смотрит на него, бесштанного.

 Не видя в ситуации ничего комичного, он обозлился и набросился на девушку. «Ты что, разыгрывала меня?» И получил замечательный ответ: «Что ты! Конечно, нет! Просто я почти всегда в такой момент теряю сознание - от удовольствия.»   

 Моим «опекунам» мама передала небольшие деньги - мне на дорогу. На станциях на эти деньги Лобанов покупал мне еду: хлеб, варёную картошку, кислое молоко (простоквашу). Еду он выдавал мне небольшими порциями. Один из наших соседей по купе, увидев это, решил, что Лобанов жадничает. И на очередной станции на свои деньги купил для меня простоквашу. Я мгновенно опустошил одну полулитровую банку простокваши и тянулся за второй, когда в купе вошёл Лобанов.

 Он перехватил у меня банку и очень нелестно отозвался об умственных способностях соседа: «Неужели трудно понять, что ребёнок долго недоедал и ему опасно сразу же есть помногу!» Про себя я подумал, что Лобанов, конечно, неправ, чрезмерно осторожничая. Но, видимо, Вера Всеволодовна выдала ему некие конкретные наставления, и офицер честно выполнял эти наставления главного врача.

На третьи сутки пути по «графику» моей болезни должен был начаться очередной приступ малярии. Но его не было. Смена климата подействовала! В этот день мы проехали Куйбышев (ныне - Самара). В Москву на Казанский вокзал мы приехали на следующее утро, то есть через четверо с половиной суток после отъезда из Орска.

 Лобанов вручил мне остаток денег, проводил до выхода из Казанского вокзала и показал здание Ленинградского вокзала, откуда мне предстояло продолжить поездку самостоятельно. Он сказал, что на этом вокзале я должен найти кассу продажи билетов на пригородные поезда. Мы сдержанно, «по мужски», попрощались. Лобанов ушёл.

 ИЗ МОСКВЫ - В ПОДМОСКОВЬЕ,
 Передо мной, 11-ти летним мальчишкой, приехавшим из небольшого уральского городка,  лежала огромная совершенно пустынная площадь, покрытая толстым слоем чистейшего снега. От Казанского вокзала через площадь в снегу пешеходами были протоптаны две дорожки. Левая из них вела на Ленинградский вокзал. С вещмешком за плечами, в котором находился весь мой сложенный мамой багаж, я пересёк площадь, нашёл пригородные кассы, недолго постоял в очереди.

 Действуя в соответствии с маминой инструкцией, купил билет на пригородный поезд Москва -  Клин до станции Фроловская. Довольно скоро состоялась посадка и поезд отправился. От Москвы до станции Фроловская, последней перед Клином, примерно 80 километров. Современные электрички со всеми остановками проходят это расстояние за полтора - два часа. В феврале 1944 - го пригородному поезду потребовалось на этот маршрут больше четырёх часов.

 Следуя всё той же маминой инструкции, от станции Фроловская я должен был пешком дойти до села Фроловское (примерно полтора километра) и узнать у местных жителей, где живёт мамина сестра, учительница Надежда Владимировна Лошакова.

 Село Фроловское оказалось почти полностью сгоревшим во время отступления немцев в декабре 41 – го. Но первая же встреченная мной женщина показала, как найти Лошаковых. На пороге их жилища и был встречен тётей Надей и её детьми.

 Встречен без удивления. Видимо, тётя Надя уже была предупреждена о моём предстоящем появлении письмом мамы. Строго говоря, жилище, которое я увидел, нельзя было назвать домом. Это была времянка, неприспособленная для жизни зимой, типа тех, которые в 60 – ые годы на Юге строили на дачных участках. А их довоенный дом сгорел вместе с другими домами села.

 Эту времянку тётя Надя строила в течение 1942 - 1943 годов, причём основной рабочей силой и «главным прорабом» стройки, говорила она, был её сын Генка, мой двоюродный брат (старше меня на полтора - два года). И всё же они смогли зимовать в своей времянке, так как в ней было главное для этого - печка. В жилище были примитивные топчаны для постелей, грубо сколоченный стол и два или три стула такого же «стиля».

 Тётя Надя назначила Генку мне в провожатые и наутро мы вдвоём отправились дальше. «План – график» движения на предпоследнем этапе моего пути предложила тётя Надя. Мы (Гена и я) должны были из Фроловского пригородным поездом доехать до Клина (примерно 10 км), затем так называемым «паровичком» из Клина по короткой ж.д. ветке - до городка Высоковск (ещё 10 км) и, наконец, из Высоковска пешком дойти до деревни Колосово (6 километров).

 В Колосово жила старшая сестра мамы М.В.Петропавловская. Чтобы одолеть эти примерно 26 километров пути нам потребовался весь световой день. Пригородный поезд из Москвы в Клин ходил тогда довольно редко, а «паровичок» из Клина в Высоковск и обратно вообще делал в сутки только две поездки. В тот день Генка и я были на посадке в «паровичок» самыми первыми пассажирами. Это был очень забавный вид транспорта.

 Он ходил по ветке узкоколейной ж.д. только от Клина до Высоковска и обратно. Весь «поезд» состоял из небольшого паровозика и одного большого вагона с двумя длинными скамьями внутри вдоль обеих длинных стен. Посередине вагона стояла железная печка.

 За ночь стоянки вагон промёрз насквозь весь, включая печку. Истопники для этой печки в составе поездной бригады не предусматривались. Но дрова около печки лежали. Пожилые  тётки – пассажирки, появившиеся в вагоне после нас, предложили Генке и мне тут же заняться разведением огня в печке.

 Ко времени отправления поезда печка уже хорошо топилась. В вагоне стало почти тепло. Доехав до Высоковска, и пройдя через малолюдный городок, мы по пустынной снежной дороге через обширные поля с редкими перелесками пришли в деревню Колосово. Марию  Владимировну застали дома.

 Это была довольно суровая и «очень пожилая» женщина, какой по моим ученическим понятиям и должна быть директор школы (Ей было тогда 43 года!). Она нас плотно накормила, расспросила меня о жизни в Орске, и уложила спать. Рано утром она разбудила нас, накормила, выдала нам санки, чтобы везти на них наши вещевые мешки, а не оттягивать ими плечи, и отправила нас в путь, а сама пошла на работу в школу.

  Мы шли в плотной зимней одежде, в валенках, таща за собой по очереди санки по неровной снежной дороге через леса и поля с пологими подъёмами и спусками, через безлюдные деревни. На месте большинства деревень стояли только печи с трубами.

 В деревне Владимировка, где жили тогда бабушка Антонина Никаноровна и тётя Кланя (Клавдия Владимировна), мы были засветло. В тот день мы прошли пешком примерно 23 километра. Думаю, это неплохой результат для мальчишек голодной военной поры, одному из которых было меньше четырнадцати, а другому одиннадцать с половиной лет.

 ДЕРЕВНЯ ВЛАДИМИРОВКА,
 Бабушка Антонина Никаноровна встретила нас буднично – доброжелательно, так, как будто внуки без матерей объявляются у неё ежедневно. Вскоре  пришла с работы тётя Кланя (Клавдия Владимировна), оживлённая, весёлая, насмешливая. И очень заинтересованно расспрашивала она о подробностях моего путешествия из Орска вообще и нашего с Генкой марш – броска из Фроловского во Владимировку в частности. Наутро Генка ушёл домой. Больше ни разу в жизни я с ним не встречался. 

 Так началась для меня новая, деревенская жизнь. Бабушке и тёте Клане повезло больше, чем семье тёти Нади. Потеряв свой, сожжённый немцами, дом в Воздвиженском, они смогли вселиться в пустовавший дом в деревне Владимировка.

 Это был небольшой бревенчатый сруб размером примерно четыре на четыре метра с двумя небольшими окошками, глядевшими на деревенскую улицу. Примерно треть площади  дома занимала русская печь, стоявшая вблизи задней и боковой стен так, что между печью и стенами оставался только узкий проход.

 Небольшой закуток между передней стеной с одним окошком и печью использовался как кухня. Здесь стоял кухонный стол и здесь же находилась крышка подполья. Это подполье, в моих глазах, было главной ценностью дома. Когда впервые при мне бабушка открыла крышку в полу, я испытал настоящее радостное потрясение. И было чему радоваться.

 Подполье - в феврале! - почти до самого пола было заполнено «продуктами»: картофелем, свёклой, луком, морковью, капустой, брюквой, (по местному - бушмой). Был небольшой бочонок мочёной брусники. Картофель, как я узнал, был получен на «трудодни» тёти Клани, а все остальные овощи вырастила бабушка Тоня на участке земли, примыкавшем к дому.

 Кроме «подпольных» запасов было ещё немного молока от козы, и почему – то совсем немного яиц от кур. В деревне, как и в городе, совсем не было сахара, очень мало было соли, поэтому ни варений, ни солений в доме не было.

 Правда, иногда бабушка пыталась делать «повидло» - из смеси проваренных, растолчённых и перемешанных овощей (свёклы, моркови, бушмы) с добавкой раздавленной мочёной брусники. Я с удовольствием ел этот продукт.

 Большие проблемы были в деревне с хлебом. Колхозникам карточек на хлеб, как и на другие продукты, не полагалось. Хлеб они должны были печь сами из муки, которую  они должны были смолоть из зерна, заработанного  на трудодни в колхозе. Но зерна (ржи) в подмосковных колхозах на трудодень выдавалось очень немного . Поэтому муки было очень мало. И мололи рожь на ручных мельницах, которые стояли в каждом деревенском доме. О мельницах речь ещё впереди.

 И вот поскольку муки было очень мало, в тесто для будущего хлеба намешивали и картофель, и свёклу, и  всякое прочее… На хлеб это изделие было похоже только по форме. И всё – таки с едой в деревне проблем было намного меньше, чем в городе. Здесь всё же было что – то, что можно есть.

 Тяжелейшей проблемой деревни тех лет было почти полное отсутствие мужчин трудоспособного возраста. Так в 28 дворах, то есть в 28 семействах Владимировки было только двое мужчин. И, строго говоря, оба были не вполне трудоспособны.

 Одним из них был председатель колхоза Данилович, освобождённый от воинской повинности по возрасту. Ему было больше  60 лет.И был ещё  примерно 30 – летний горбун, муж счастливой женщины и отец счастливого семейства. Это был буквально тот самый случай, о котором говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!»

 Остальные 26 семейств возглавляли женщины, их мужчины были в армии. В колхозе не было никакой техники. В результате редкой изворотливости Даниловича в колхозе имелось 8 молодых, ещё не вошедших в полную силу лошадей (немного больше одной лошади на четыре семейства). В соседних деревнях не было и этого: лошади, как и мужчины, были призваны в армию. Отсюда и появилась горькая женская частушка тех лет:\\Я и баба, я и бык,\\ Я и лошадь и мужик.\\
 
 Все 28 дворов Владимировки выстроились в один порядок на обширной поляне, со всех четырёх сторон окружённой лесом. Большую часть поляны занимала пашня, меньшую - луг. Самый отдалённый от деревни лес начинался примерно метров за 500 от неё, самый ближний - в 30 - 40 метрах. Слабо наезженная по снегу дорога шла через поле к лесу и примерно через полтора километра выходила из леса на более оживлённую дорогу, соединяющую село  Воздвиженское и деревню Александрово, где находился барский дом усадьбы князей Меншиковых. Чтобы идти в Воздвиженское, на этом перекрёстке нужно было повернуть налево. С февраля до июня я с другими школьниками из Владимировки ежедневно, кроме воскресенья, ходил по этой дороге в школу: три километра туда и три обратно. В деревне Александрово  дорога начиналась от бывшего барского дома, а в Воздвиженском она упиралась в «царские ворота» красивой просторной церкви с высокой колокольней.

 В декабре 41–го в колокольню попал снаряд, и половина её обрушилась по вертикали от верхушки почти до фундамента. Сама церковь в 1944 году выглядела совершенно неповреждённой. (Именно в этой церкви с 1901 по 1929 годы служил сначала псаломщиком, а затем дьяконом мой дед Владимир Аркадьевич Петропавловский.)

ШКОЛА В СЕЛЕ ВОЗДВИЖЕНСКОМ                Рядом с разрушенной колокольней стояло двухэтажное  здание  бывшей  так называемой церковной сторожки, одного из немногих уцелевших к концу декабря 1941-го. В этом здании была размещена школа, в которой я учился в 1944 году.  А довоенное здание сельской школы сгорело в том же декабре 41 – го, когда сгорело большинство домов села. «Сторожка» уцелела, видимо, потому, что её первый этаж был каменным.

 Школа, в которой я стал учиться,  была начальная, четырёхклассная. В каждом классе было всего по 8 - 12 учеников. Учительский «коллектив» состоял из двух учительниц. Школа работала в две смены. В первой смене занимались второй и четвёртый классы с одной из учительниц, а во второй смене - первый и третий классы с другой учительницей.

 И первая и вторая смены занимались в одной и той же классной комнате, в которой в два ряда стояло всего около десятка парт. Каждый ряд был отдельным классом. Учительница работала с двумя классами сразу, благо классы были малолюдны. Из окон нашего класса была видна маленькая речка Яуза, а за ней, на другом берегу, - пепелища трёх или четырёх домов, один из которых был домом семьи Петропавловских. Здесь родились и выросли семеро детей Владимира Аркадьевича и Антонины Никаноровны. Младшей среди них была моя мама.

 В этом доме до войны я бывал по крайней мере дважды. Впервые - в возрасте двух или трёх лет. Когда бабушке казалось, что мне холодно, она брала меня на печку - согреться. Мне нравилось пребывание на печке с бабушкой. И, как рассказывала мама, порой я, притворно хныкая, просил бабушку: «Тоня, возьми меня на печку, я икаю!» Второй раз я побывал здесь в 1939 или 1940 году. Деда в тот раз я уже не застал. В 1938 году он был арестован, осуждён и вскоре расстрелян. Поводом для ареста послужили неуважительные слова в адрес Великого Вождя Народов, произнесённые дедом в сельской закусочной в присутствии нескольких односельчан.

 В Воздвиженскую школу ходили дети из нескольких деревень, лежавших на расстоянии двух–трёх–четырёх километров от села. Местность, центром которой было село Воздвиженское, местные жители называют Круг.

 Была красивая легенда о происхождении этого названия. Согласно легенде Александру Даниловичу Меншикову, первому из князей Меншиковых, Пётр Первый пожаловал в этих краях имение такой площади, какую князь успеет объехать верхом за один день от восхода до заката. По «маршруту князя» впоследствии проложили дорогу, имевшую в плане форму кольца. Вот так и возник «Круг». На современной карте Московской области это кольцо (точнее - овал) отчётливо видно. Центром имения князей Меншиковых была деревня Александрово, в которой находился княжеский дом. До Октябрьской революции имение оставалось собственностью потомков А.Д. Меншикова.

 Ближе к весне дорога в школу и обратно стала очень интересной. Несколько раз ранней весной я находил в лесу грибы (сморчки), Бабушка жарила их и получалась удивительно вкусная еда. По дороге в школу и особенно на обратной дороге находилось время попить берёзовый сок. Уже в мае, когда вода стала потеплее, по дороге домой в маленьком ручье шириной меньше метра и глубиной 0,3 – 0,4 метра мои одноклассники устраивали запруду из комков дёрна, взмучивали ногами воду выше и ниже запруды, и руками ловили налимов, уткнувшихся в запруду.

 Тётя Кланя была плотно занята своей работой - она была счетоводом в двух колхозах. Бабушка «стояла у печи», обихаживала свою живность (козу, овцу и кур), а всё остальное время весной, летом и, конечно, осенью проводила на участке земли, примыкавшем к дому, где у неё был огород. Она была хорошей огородницей, у неё обильно росли разные овощи, которых хватало для себя и оставалось на обмен, если появлялась возможность такого обмена
 У колхозниц, весь день занятых в поле, не было времени на выращивание овощей на собственных участках. Поэтому, увидев, что соседские девчонки бегут в лес за ягодой, бабушка просила их набрать ягод и для неё. И к общему удовольствию расплачивалась, например, огурцами - по формуле «мера за меру».

 Бабушка специально для меня засеяла горохом небольшую грядку, наказав мне нарубить в лесу тоненьких берёзовых жердей, чтобы воткнуть их с обеих сторон грядки для поддержки стремящихся вверх плетей гороха.

 Когда я принёс жерди, мне было наказано самому воткнуть их в землю - обязательно верхушками вниз. Но я не стал "обижать" ни в чём неповинные деревца и воткнул их "как надо" - нижней стороной вниз. Через месяц мой горох стал расти в аллее молодых берёзок.

 Заготовленные на зиму дрова закончились, когда в лесу ещё лежал снег. Мне вручили топор и санки и отправили в лес за дровами с наказом рубить только сухие берёзки. На моё счастье тонких сухих берёзок в лесу было немало.
 Справившись с этой задачей в первый раз, я вскоре стал «заправским» дровосеком. Когда снег совсем сошёл, срубленные берёзки пришлось носить на плечах. Но было уже тепло и дров стало требоваться намного меньше, только для приготовления пищи.
 
НАХОДКА НА ЧЕРДАКЕ
В мои 11 лет я был уже заядлым книгочеем. В Орске книг мне хватало, а в деревне поначалу, кроме школьных учебников, книг я не видел вообще. Тётя Кланя получала положенную колхозу центральную газету. Это были «Известия». И я стал регулярным читателем «Известий». Не  помню, чтобы хоть кто – то из колхозников интересовался газетой. Не до того им было.

Я, конечно, прежде всего читал в газете сводки о военных действиях и заметки военных корреспондентов. Кроме того, ещё в Орске я увлекся шахматами и теперь, как болельщик, по газете следил за шахматными событиями.

 С тех, проведенных в деревне месяцев, запомнилось мне противостояние знаменитых гроссмейстеров Ботвинника и Смыслова. На чтение в зимние и весенние месяцы времени у меня было мало. Большую часть светлого времени суток забирали школьные занятия и разные поручения бабушки.

 Например, когда требовалась мука, она ставила меня к ручной мельнице молоть рожь. Солнце закатывалось, быстро темнело. А керосина для лампы не было. Я ухитрялся порой читать при  горящей лучине. Бабушке это совсем не нравилось. Теперь я понимаю, что она просто опасалась пожара. За свою страсть к чтению я получил от моей малограмотной бабушки  уважительное, но не совсем пристойное прозвище… 

 Весной я зачем – то забрался на чердак дома и обнаружил там несколько ящиков с книгами. Это были журналы типа «Русская мысль» и «Русское богатство», в добротных переплётах, в основном за восьмидесятые и девяностые годы девятнадцатого века. Замечательное  открытие! Я запоем читал романы Вальтера Скотта, «Жерминаль» Эмиля Золя, какие – то романы Генриха Сенкевича. Навсегда остались в памяти стихи А.К.Толстого об Илье Муромце, которого на пиру обидел ("обнёс чарой") князь Владимир.
 
Меня до сих пор завораживают эти простые слова в чеканных строках, передающие и настроение Ильи, и тяжёлую поступь богатырского коня, и бряцанье брони, и яркую картину соснового бора, и его аромат. И напоминают весну и лето 44 – го, избушку бабушки Антонины Никаноровны, чердак и ящики с книгами.
 
 В мае 1944 года я получил моё первое «свидетельство об образовании» - об окончании Воздвиженской начальной школы Высоковского района Московской области.
 
.ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОРСК
В августе за мной приехала мама. Она провела два или три дня у Антонины Никаноровны во Владимировке и мы отправились в Москву, через Волоколамск. Большую часть пути до Волоколамска в августе 44–го мы прошли пешком. Поход занял не один день. Хорошо запомнился первый день этого похода - до деревни Дятлово, Мы шли по совершенно пустынно  лесной дороге, примерно километров двадцать, не встретив на своём пути ни одного человека.

 Мосты и мостики через многочисленные в том краю речки, речушки и ручьи были разрушены или разобраны так, чтобы никакой транспорт не смог проехать. Около многих мостов лежали в беспорядке кучки мин с вывернутыми, как я сейчас понимаю, взрывателями. И вообще «лес был сильно засорён войной», точно по В.Богомолову.

 Но, в отличие от тех мест, о которых писал Богомолов, здесь война прокатилась не «в августе 44 – го», а на два с лишним года раньше. Совсем рядом с почти заросшей дорогой лежали какие–то разбитые, а порой и неповреждённые предметы явно военного назначения, обрывки одежды со следами, как мне казалось, крови, в которых копошились насекомые.

 Я хотел получше рассмотреть все эти предметы, но мама не разрешала мне сходить с дороги и, тем более, прикасаться к чему либо руками.

 Даже малину, которой вдоль дороги было много, мама разрешала мне есть только ту, до которой я мог дотянуться, не сходя с дороги. Ночевали мы в квартире при дятловской школе, в  которой до войны брат мамы Борис Владимирович был директором. В 44 - м дядя Боря был в армии, а в Дятлове жила его жена, тётя Дуся, с малолетними тогда сыновьями, моими двоюродными братьями Владленом и Валентином.

 На следующий день мы прошли пешком от Дятлово до деревни Ожогино, где побывали у Анны Ивановны, старшей сестры моего отца. Её, очень немолодую женщину, бригадира колхозной полевой бригады, мы застали в поле, где она косой косила рожь.
Удивительно, но я почти ничего не помню ни о дороге пешком до Волоколамска, ни о дальнейшей нашей поездке  по маршруту Волоколамск – Москва – Оренбург – Орск.