Ярослав 10. Эвакуация

Как мы ехали на Восток – это всё описала мама.
Хотя я помню и переходную площадку товарного вагона, которую отец обшивал досками, и нашего попутчика спавшего с отцом на верхнем «этаже», и преследующий наш эшелон немецкий самолёт, и даже лётчика в том самолёте махнувшему нам рукой. Что означал этот взмах? Угрозу или приветствие? А паровоз выжимал из себя все возможные скорости, и мы внутри вагона чувствовали биение пульса колёс: «Уйти! Уйти!», иначе разбомбит последние вагоны, покарёжит рельсы, будут трупы женщин и детей, кровь смешанная с балластом земляного полотна.
А лётчик махнув ещё раз рукой оставил наш состав в покое, и общий вздох облегчения как облачко взлетел над составом.
Кто был этот лётчик? Ведь ему же ничего не стоили догнать и разбомбить наш состав. Может быть, он обучался в нашем Липецке? Ведь посылают сегодня же парней из Харькова убивать парней из Донецка. Хотя у нас один язык, одна вера, и не понимают харьковские парни причины этой войны без повода и без причины.
А навстречу двигались бесконечной чередой составы с платформами, на которых стояли зачехлённые танки и орудия.
На непредусмотренных никакими расписаниями остановках люди выскакивали из вагонов с чайниками и бидонами и бежали к кубовой за кипятком. Отец в десяти-двадцати шагах от поезда пытался варить кашу. А сколько будет стоять поезд, когда тронется не знал никто. По первому свистку все бросались к вагонам и мама тревожно следила за отцом цепляющегося за подножку вагона. А каша доваривалась на следующей остановке.
Маленькая передышка в Ташкенте, а потом томительное ожидание на пронизанном ветрами берегу Аральского моря. Срывался снежок, и я в щель какого-то сарая слежу за холодными неприветливыми гребешками волн. Море мелкое и одинокие суда где-то далеко-далеко от берега. Высматриваем тот катер, который потянет баржу с нами в неизвестный нам город Чимбай. .
Чимбайский мир мой ограничен детским садом и маленьким двориком. Потом, когда отца забрали в армию, в нашем дворике появились козы. Если мама задерживалась на работе я принимал их из стада. Впрочем, они быстро освоили наш дворик и при возвращении с пастбища сами бежали к нашим воротам, а мне оставалось лишь открыть калитку. А поздно вечером мама их доила.
Конечно в садике у меня появилась масса друзей. Как-то Нонна, моя жена, услышала, что Иосиф Кобзон также в эвакуации жил с родителями в Чимбае, а так как мы с ним ровесники, то естественно ходили с ним в одну группу. Впрочем, Нона могла и ошибиться. А какой-то мальчик Сева был в моих товарищах.
Появились у меня друзья и дома, эвакуированные и мои ровесники: две девочки и мальчик Ваня.
В семье Вани высокий, какой-то сухой и молчаливый старик и три девахи. Это были именно «девахи», жизнерадостные хохотушки, такими рисовал Кустодиев русских красавиц.
Во дворе где они жили девчата затеяли сооружать русскую печь. Меня поразил и необычный вид печки и то, что её строили во дворе под открытым небом, и то, что  глинобитные слои обильно пересыпались  битым стеклом. Мне объяснили, для того, чтобы мыши не делали в стенах печи норок.
Что-то я не помню, чтобы там была кирпичная кладка, по-видимому, печь была сплошь глинобитная.
И как весело перебрасываясь шутками и хохотом, задрав подолы сарафанов, месили крепкими плотными ногами эти три русские красавицы глину.
А потом через некоторое время я обнаружил, что печь оказалась внутри помещения. Значит, стены и кровлю возвели  после завершения печи.
У нас жили ребята, вернувшиеся  с фронта после госпиталей. И конечно, девчата их очень интересовали. Появился откуда-то волейбольный мяч, как повод для знакомства. Играли в кружок. Поскольку мы путались  под ногами, девицы изредка забавлялись тем, что пытались научить меня и Ваню играть в мяч.
В дороге от Чарджоу до Чимбая нам приходилось по несколько дней жить в каракалпакских семьях. Запомнил детскую люльку подвешенную к потолку. В детском матрасике  и в дне люльки под попочкой младенца круглое отверстие, чтобы какая и писая малыш не запачкал постель.
Угощали нас чем-то вроде высушенных комочков творога из козьего молока. По их форме было видно, что их готовили, отжимая в кулаке жидкую субстанцию. На комочках видны были отпечатки сжимавшей их ладони. Угощали также необыкновенно сладкими полосками сушёной дыни.
В целом воспринимал каракалпаков как толпу без ярко выраженной индивидуальности. Знакомые каракалпаки были добрыми, всегда готовыми прийти на помощь, людьми. Но в массе – это толпа в одинаково пестрых халатах, пожилые мужчины с седыми бородами, в тюбетейках или реже в чалме, женщины и молодые люди в тюбетейках. Несколько раз видел женщин в парандже, впечатление чего-то неестественного  и страшного. Казалось под чёрной материей скрываются какие-то страшные и уродливые старухи.
В зное южного солнца зелёным оазисом манила чайхана под густыми ветвями платанов, с бегущим рядом ручейком. Там почему-то я  видел  только одних мужчин, никогда женщин. Сейчас  понимаю, что в такую жару в поле работать нельзя. Работают рано утром либо на закате дня, а днём - прохлада чайханы.
Побывал я с мамой и в семье, где всё было по-европейски: и одежда хозяев и обстановка и быт. Хозяева, по-видимому, относились к культурной элите и занимали более высокое положение в обществе. Увидев их без обязательных халатов и тюбетеек, в европейской одежде, я отметил про себя, что каракалпаки очень красивый народ. А домик их стоял как-то в стороне от города на разветвлённой сети каналов (арыков) и такое обособленное жильё по-видимому было связано со спецификой их работы.
Попали мы к ним в связи с тем, что мама среди прочих общественных нагрузок была и народным заседателем в суде и явилась к ним, чтобы отговорить их от намечавшегося развода. И сейчас же муж и жена начали жаловаться на несправедливость противной стороны. Мама прервала их и попросила дать ей возможность выслушать каждого из них в отдельности, а потом перешли к общей беседе.
Меня их разговор не интересовал и я с интересом рассматривал окружающую обстановку. Особый интерес вызвала вырезанная из дерева сабля. Сколько же времени потратил создатель, чтобы удалив толстый слой дерева, вырезать за одно целое и клинок и рукоять. Увидев мой интерес хозяева сняли саблю со стены и стали дарить её мне. Я долго отказывался от этого подарка, понимая какую утрату понесёт неведомый мне мальчик, но меня всё-таки уговорили: «Да он ещё не одну такую сделает!». Я сдался и принял подарок, но когда  её нёс, то испытывал стыд за то, что я ограбил неизвестного мне мальчика.
А дома меня ждало огорчение.
Пока меня не было, Ваня уговорил девчушек, наших подружек, устроить для него своеобразный стриптиз. И теперь рассказывал мне, что у одной из них попка была поцарапанная и с прыщиками, а у другой кожа была гладенькая-гладенькая. Какая для меня утрата! И я рассчитывал, на повторения сеанса, но, увы, ожидание затянулось на 20 лет.