Холстомерс. Вторая история автомобиля

начало:  http://www.proza.ru/2015/01/18/2293 

   Рон, осмотрев меня, блеснул довольной улыбкой. И щёлкнула некая релюшка,  проскочила искра, и загорелось, припеклось во мне: ”Он мой вожак. А я – возило!”
   В мастерской наворотили меня супер-дупер стереосистемой, заняв колонками половину багажника. Началась у меня весёлая и бесшабашная служба. Мы не ездили на работу, или по магазинам.
   Стайкой в несколько машин везли мы по Приморскому шоссе горластую ораву разодетых и разукрашенных фанатов. Развивались на ветру зелёные хвосты флагов и шарфов, трещали трещотки, гудели трубы, клаксоны оповещали мир, что Маккаби Хайфа непременно станет чемпионом! Рядом с Роном верещала очередная "хатиха”(чувиха). Как все,– в зелёной майке, на каждой щёчке по зелёному сердечку,– она размахивала из окна зелёным лифчиком, зажигая проезжающих.
   Рон врубал музыку. Подпрыгивали колонки. Спертые басы продавливались и выстукивали по корпусу, по валу, по полуосям. Заново прокатывались стойки и стяжки, и подстёгиваемый двигатель набирал обороты. Ритмы же, обертоны и гитарные аккорды скользили и полировали корпус, электризовали меня мускульной болью, и я рвался  взбрыкнуться, отчебучить чво-будь и  помчаться, закусив удила. Вот такое стыдное желание отвергать предписания и регламенты. Пусть мы обязаны воплощать респектабельность, ублажать амбиции бюргеров, пусть нас напичкали системами автоматики и защитами, но не ощутить себя резвящимся жеребцом, не гнать по автобанам, магистралям, не покуражиться и не стать – пусть на мгновение – безрассудным!..

  Золотая молодёжь устраивала шабатными ночами маленькую Америку. До полуночи юноши и девушки чинно, в широком кругу домочадцев благословляли Создателя и родимых бабушек, подаривших субботнюю трапезу. Но в полночь заводили машины, ехали на  пустынный берег за Герцелией, по пути облачаясь в хиппи и фриков.
   Машины оставались на спуске. Из динамиков извергались хиты, клёвые новинки из  Штатов и Европы – Wings, Queen, Deep Purple, Led Zeppelin – всё самое  крутое, вместе с нетленными  Пресли, The Beatles, The Rolling Stones. А хатихим ве куситот  (чуваки и чувихи), встав в круг, дергались в такт, круто принимали рок размашистыми дерганьями колен и локтей.
   В этот раз Рон врубил мои колонки. По честному, меня вспороло звуком так… Будто силой задрали мне зад. Кто-то ринулся в танцы, кто-то расселся вокруг, сосал трубки наргилы, окуривая берег сладковатыми удушливыми благовониями. Пили купленный за  баксы виски, или европейское пиво. Влажная духота обволакивала потной расслабленностью. Сбрасывались футболки, между дрыгающими в ритм головами и ногами белели скинутыми запретами лифчики. Кому уж особенно докучала духота – бежали парочками за камни, и оттуда доносились визги и плеск воды. Там, повелось, купались голышом. Рон пил у машины пиво и оглядывался – ждал Мири. Мири сейчас была его герлфренд. Целую неделю она, облачённая в мантию, заседала в суде, именем закона бесстрастно решала чужие судьбы. Но в конце недели менялась мантия на мини-юбку, на легкомысленную маячку, и она превращалась в  сексапильную, озорную девчонку, кайфующую по полной. Мири поднялась от моря. Она противилась танцам, соблазнилась лишь пивом и нехотя, тащимая Роном, спустилась к воде. Они скрылись в темноте.
  От грохота колонок люди возбуждаются так, что не владеют собой. Называют они это состояние – экстазом. Что переходит потом в оргазм. Мне, машине, не уловить разницу. Просто – секс. Ещё с жеребеночной конюшни, наслушавшись Ганса и Гельмута, мы, необъезженные, уже считали, что у людей есть две вещи, которые заводят их более всего, о чём люди более всего говорят –  это футбол и секс.  Но что это –  страсть, устремления, образ жизни? В  моих механических мозгах шарики за ролики заскакивают, и я до сих пор не знаю правильный ответ.
   Заднее моё сиденье из хорошо выделанной бежевой кожи сколько раз тряслось и прогибалось под совокупляющимися, с их сопением и вздохами, окроплялось пахучими человеческими выделениями.
   Мири в полудреме обнимала Рона, а  Ронин самолёт заходил и заходил на посадку, безуспешно крутился над аэропортом. Сгорало, истекало топливо.
   – Да что ты сегодня?..
   – Всё будет хорошо, мой милый, всё будет… Будет хорошо!– И просила прощения повинными ласками; обнимая фюзеляж, искала убежище и пряталась в Ронину грудь осыпая её поцелуями, поспешными и не жаркими.
   – Расслабься, милая!
   – Да хотелось бы. День тяжёлый. Думала оторвусь с тобою, покувыркаюсь, и всё забудется, пройдет… Да нет же. Перед глазами всё… Но я же твоя.
   Жужжал самолёт, выискивал свободную посадочную полосу. И не хотелось совсем слушать серьезное, ужасное, о чём гудело телевидение… Но  зайчики скакали перед Мириными глазами, нахваталась, слушая дело! Рассказывала Мири, как играли в футбол мехаблим (террористы) отрезанной головой на глазах ещё живых жертв. Как ворвались ночью арабы в ешиву (религиозную шкалу) и, упиваясь, резали спящих детей…
   – А они, плачут, молятся, раскачиваются, вымаливая у Бога пощады.  Понимаешь – детишки!! Тут и взрослых расспрашиваешь, а они в простых вещах не фурычат, в параллельном, Божьем мире обитают… Голову мальчишечке отрезали..– Мири дрожала, невольно заскребло  в душе у Рона.– Обычный такой хозяйственный нож. И пинали голову, футболили, опьянев от безнаказанности,..
   Обнял сильнее Рон подругу, прижался сам к ней, подхватив её дрожь. Стыл пот на спинах обоих.
   –Всё пройдёт, милая! Забудь!
   “Я пробую...”
   – То же нелюди.
   Рука его, покрывавшая кучерявое лоно, соскользнула в расщелину, чуя, как вздрогнула Мири, протестуя неуместности, и как, тут же сникнув, подчинилась. Нега растекалась по телу, успокаивала. Полегонечку они ласкались и молчали. Только зайчики, чуть отдалившись, всё равно скакали и царапали.
   – Хабиби(*1) мой!
   – И ты моя милая.
   Поощрено заскользили ладошки по телу, погружаясь в чувствительные зоны и читали гидрометеорологическую сводку,  что аэропорт уже готов принять набухший самолёт.
   – Да хороший, милень… Киий...Кий… А-аа. Хм… Хы-ха.. А-ха…  А… Ха-а… А-а… Аааа-ааааа! Ми-лень-киий моййй.  Хо-ро…Ха! …-Шо!… Ха-а! … А! Мо-лодЕц, Роник, Молодец! Да! Хо-рошо мне!
   – Cабаба!!(*2)
   – Только всё равно не отпуска-ает. А ты прекра-асный любовник!..
   – Для тебя!..
   – Толь-ко мне нуужен муж.
   – Муж?..
   – Да, муж! Мне ж уже почти тридцать два, Роник.  Кто-то другой мне нужен.
   – Да? И-ии кто же дру-угой?
   – Или ты?! Хьи-хы-хы-ха!
   – А что – э-э, не подхожу?- засверкала улыбка на пол-лица.
   – Хьи-и-хи. Ты меняешь подгузники… Хи-и. Встаёшь ночами к ребёнку… Хы-ха-а… Рончик! Как трещит голова! Не рассосётся никак.
   Створ фар высветил Саида.”Пи-во, сигаре-ты! Пи-во, сигаре-ты! ” 
   “Саидик!.. Впрямь – усмешка судьбы.” – Не она ли судила Саида, и как раз за наркотики! Ну, еще не судила – была на преддипломной практике, только готовила документы для приговора суда. И исчез Саид, она помнила срок, на три года.
   “А теперь вот выручалочка!.  Рон!”– потребовала взглядом.
   Рон понял, и, возражал мимикой: “Ты же…”,–  потянулся за деньгами и одеждой.

   Поредели машины, затихла музыка, шумел негромко прибой, светилась лунная дорожка. Огни  далёкой марины,  зелёный и красный – мерцали, обещая приют неспокойным бродягам. Забылись после косячка обнявшиеся партнёры. Скоро рассветет.
   Сирены распугали блаженство.
   – Полиция!–  Мири подхватилась одеваться. Рон, прямо голый, перескочил через сидение. Синими сполохами озарялся съезд между кручами.
   “Вверх! Быстро вверх!” – завел меня, нажал на газ. Я взлетел на взгорок, въехал на на пустырь, почти навстречу трем полицейским машинам, завывавшим и устремившимся к морю. Рон дёрнул руль в сторону, на кручу. Взревел на полную мотор, закрутились колёса, отбрасывая назад булыжники. Я чуточку запыхался, но мы поднимались! Потом налетели на камень, пронзило всего болью, когда заскрежетало днище. Мы выскочили наверх, поскакали по валунам и ямам. Одна патрульная погналась за нами.
   “Ну куда тебе, крендель с мигалкой, за нами!! Не зря же нас, жеребят, герр Плейшер гонял когда-то на форсе. Ты горку по первости осиль – у тебя-то она покруче выйдет!”   
   Наши преследователи отстали, но синие сполохи гнались за нами. Помчались к югу, где у посёлка припарковалась Мири. Она выскочила к своему Seatику. Поехали по посёлку к Приморскому шоссе. У самого въезда на него, перед светофором притаилась ещё одна полицейская машина – серьёзную организовали облаву. Рон резко вывернул руль, и точно бы врезал бы меня в фонарный столб, если бы не сгладил я его дергание гидроусилителем. Дорога свернула с улочки перешла в грунтовую сельскохозяйственную и привела к заброшенному то ли стану, то ли сараю.
Перед входом серебрилась раскидистая пальма. Погони не было. Рон заглушил двигатель, оделся. Поднявшийся ветерок зашелестел ветвями пальмы, пригнал наконец-то свежесть. Луна и звёзды растворялись в спускающейся светлоте. Рон стоял, опёршись спиной об меня, и дремал. Горизонт раздвигался до дневных размеров, открывая всё больше и больше предметов, поначалу очерчивая их контрастными формами и наполняя постепенно сущностью и незаметной привычностью.
   Рон очнулся, сел в меня, завёл двигатель. Доехали до кибуцной дороги, повернули к шоссе, по нему помчались на север. Наращивалась скорость. Пролетели по пустынному шоссе на красный свет. Рон блуждал в раю и удирал от глюков. Но в моей комплектации отсутствовал автопилот. За Натанией ехавшая по встречке транспортная полиция проматюгалила остановиться, но сдавленное двойной скоростью приказание осталось без реакции. Полицейская машина развернулась где-то на развороте для спецтранспорта, и теперь сирены и приказы матюгальника гнались за нарушителем. Перекрёсток Хавацелет пересекли на зелёный, промчались сквозь стопорящий красным светофор у Кфар Виткин. За нами гнались уже две машины. Внезапно Рон  резко тормознул и тут же вывернул руль вправо до упора, посылая нас вниз на грунтовую дорожку вдоль ручья Александер. С  трудом я вписался в манёвр. Лишь тормоза взвизгнули, не удержавшись. А будь какая марка попроще, не избежать бы опрокидывания. Проскочившие полицейские попятились назад, потихонечку скатились за нами, давая фору. Мы стали заметать следы, петляя с дороги на дорогу. Жерди, ограничивающие участок и перегораживающие дорогу, заметили, когда прошелся по мне удар от них, и посыпались со звоном  разбитые фары.
   Въехали в эвкалиптовую рощу, опять ветви кустов царапали меня. Нашли ложбинку,  схоронились в ней. Рон выключил мотор. Приблизились и промчались мимо сирены. Рон опустил голову на руль, его громкое дыхание стало похожим на храпение.

   Уже много позже, когда стало у меня уйма свободного времени, я анализировал, сравнивал машины и людей. Надо отдать должное, есть и у людей нечто, чему мы, автомобили, завидуем. Но недостатков, недостатков то!.. Они явно превалируют. К примеру, требуют от нас люди надёжности, длительной наработки на отказ. А сами, сами-то! И мы, машины, обязаны иметь с ними дело, когда сплошь и рядом ищут выгоду и предают, предают.
   Рон, мой любимейший водитель, после того, как я, разбиваясь в дребезги, спас его от полиции – продал меня, предал.


*1. хабиби – дружище, мой дорогой – обращение, перешедшее в иврит из арабского
*2. сабаба! – возглас удовлетворения. Арабизм, широко вошедший в разговорный иврит

 продолжение: http://www.proza.ru/2015/06/27/596