Холстомерс. Вторая история автомобиля

начало:  http://www.proza.ru/2015/01/18/2293 

  История 2

Рон, осмотрев меня, блеснул довольной улыбкой. И щелкнула некая релюшка, проскочила искра — и загорелось, припеклось во мне: «Он мой водило. А я — возило!»
В мастерской наворотили меня супер-пупер стереосистемой, заняв колонками половину багажника. Началась веселая и бесшабашная служба. Мы не ездили на работу или по магазинам.
Стайкой в несколько машин везли мы по Приморскому шоссе горластую ораву разодетых и разукрашенных фанатов. Развевались на ветру зеленые хвосты флагов и шарфов, грохотали трещотки, гудели трубы, клаксоны оповещали мир, что Маккаби Хайфа непременно станет чемпионом! Рядом с Роном верещала очередная девица. Как все — в зеленой майке, на каждой щечке по зеленому сердечку — она размахивала из окна зеленым лифчиком, зажигая проезжающих.
Рон врубал музыку. Подпрыгивали колонки. Запредельно густые басы продавливались и выстукивали по корпусу, по валу, по полуосям. Заново прокатывались стойки и стяжки, и подхлестываемый двигатель набирал обороты. Ритмы же, обертоны и гитарные аккорды скользили и полировали корпус, электризовали меня мускульной болью, и я рвался взбрыкнуть, отчебучить что-нибудь и помчаться, закусив удила. Вот такое стыдное желание отвергать предписания и регламенты. Пусть мы обязаны воплощать респектабельность, ублажать амбиции бюргеров, пусть нас напичкали системами автоматики и защитами, но как не ощутить себя резвящимся жеребцом, не гнать по автобанам и магистралям, не покуражиться и не стать — пусть на мгновение — безрассудным!

Золотая молодежь устраивала шаббатными ночами маленькую Америку. До полуночи юноши и девушки чинно в широком кругу домочадцев благословляли Создателя и родимых бабулек, подаривших субботнюю трапезу. Но в полночь заводили машины, ехали на пустынный берег за Герцлией, по пути обращаясь в хиппи и фриков.
Машины оставались на спуске. Из динамиков извергались хиты, клевые новинки из Штатов и Европы — Wings, Queen, Deep Purple, Led Zeppelin — все самое крутое, вместе с нетленными The Beatles, The Rolling Stones и Элвисом Пресли. А парни и девушки, встав в круг, дергались в такт, круто принимали рок размашистыми движениями коленей и локтей.
В этот раз Рон врубил мои колонки. По-честному, меня вспороло звуком так, словно силой задрали зад. Кто-то ринулся в танец, остальные расселись вокруг, сосал трубки наргилы, окуривая берег сладковатыми удушливыми благовониями. Пили купленный за баксы виски или европейское пиво. Влажная духота обволакивала потной расслабленностью. Сбрасывались футболки, между дрыгающимися в ритм головами и ногами белели презревшие запреты лифчики. Кому уж особенно докучала духота — бежали парочками за камни, и оттуда доносились визги и плеск воды. Там, так повелось, купались голышом.
Рон пил у машины пиво и оглядывался — ждал Мири. Мири была его герлфренд. Целую неделю она, облаченная в мантию, заседала в суде, именем закона беспристрастно решала чужие судьбы. Но в конце недели менялась мантия на мини-юбку и легкомысленную маечку, и Мири становилась сексапильной, озорной девчонкой, кайфующей по полной. Мири поднялась от моря. Она противилась настояниям Рона втянуть ее в танцующий круг. Лишь соблазнилась пивом и позже нехотя спустилась к воде. Они скрылись в темноте.
От грохота колонок люди возбуждаются так, что не владеют собой, называют они это состояние «экстаз». Что переходит потом в оргазм. Мне, машине, не уловить разницу. Просто — секс. Еще с жеребеночной конюшни, наслушавшись Ганса и Гельмута, мы, необъезженные, уже знали, что у людей есть две вещи, которые заводят их сильнее всего, о чем люди более всего говорят: футбол и секс. Но что это — страсть, устремления, образ жизни? В моих механических мозгах шарики за ролики заскакивают, и я до сих пор не знаю правильного ответа.
Заднее мое сиденье из хорошо выделанной бежевой кожи столько раз тряслось и прогибалось под совокупляющимися, с их сопением и вздохами, окроплялось пахучими человеческими выделениями.
Мокрые они вернулись, обтерлись полотенцами, устроились на разложенных моих задних сидениях. Я слышал шорохи и шепоты, ощущал, как Мири в полудреме обнимала Рона, а самолет его все заходил и заходил на посадку, безуспешно кружась над аэропортом.
— Да что ты сегодня?
— Все будет хорошо, мой милый, все будет… будет хорошо! — и просила прощения повинными ласками, обнимая фюзеляж, искала убежище и пряталась в грудь Рона, осыпая ее поцелуями, поспешными и нежаркими.
— Расслабься, милая!
— Не сегодня — такой день ужасный! Думала, с тобою оторвусь — и все забудется. Да нет же. Дорогой!..
Жужжал самолет, выискивал свободную посадочную полосу. И не хотелось совсем слушать серьезное, ужасное, о чем гудело телевидение. Но зайчики скакали перед Мириными глазами — нахваталась, слушая дело. Рассказывала Мири, как играли в футбол террористы отрезанной головой на глазах еще живых жертв. Как ворвались ночью арабы в религиозную школу и, упиваясь, резали спящих детей…
— А они плачут, молятся, раскачиваются, выпрашивая у Бога пощады. Понимаешь — детишки! Тут и взрослые в простых вещах не фурычат, в параллельном, Божьем мире, обитают…
Голову мальчишечке отрезали… Мири дрожала, невольно заскребло и в душе у Рона, а вроде бы давно уже слышал про это в новостях. Обычный такой хозяйственный нож. И пинали голову, футболили, опьянев от куража...
Обнял сильнее Рон подругу, прижался сам к ней, подхватив ее дрожь.
— Все пройдет, милая! Забудь!
— Я пробую. То же выродки, нелюди.
Сгорало, истекало топливо в парящем самолете. Мири вздрогнула, чувствуя неуместность, протестуя, но, сникнув, подчинилась.
— Обними меня крепко, хабиби, дорогой! Просто полежим.
— Конечно, моя милая.
Обнявшись, дремали, забывалась боль, самолет все гудел. Заскользила ладошка по телу, погружаясь в чувствительную зону, читая гидрометеорологическую сводку. Аэропорт был готов принять набухший самолет.
Затряслись мои оси. Шепотки, дыханья, вздохи.
— Cабаба [2]! Хорошо... А все равно не отпускает. Ты прекра-асный любовник!
— Для тебя!..
— Только мне ну-у-ужен муж.
— Муж?!
— Да, муж! Мне ж уже почти тридцать два, Рони. Кто-то другой мне нужен.
— Да? И кто же этот другой?
— Или ты?! Хи-хи-ха!
— А что — не подхожу?
— Хи-и-хи. Ты меняешь подгузники… Хи-и. Встаешь ночами к ребенку… Рони! Как трещит голова! Не рассосется никак.
Створ фар высветил Саида: «Пи-во, сигаре-ты! Пи-во, сигаре-ты!»
Саид!.. Впрямь — усмешка судьбы. Не она ли судила Саида, и как раз за наркотики! Ну, еще не судила — была на преддипломной практике, только готовила документы для приговора суда. И исчез Саид — она помнила срок — на три года.
А теперь вот — выручалочка! «Рон!» — потребовала взглядом. Рон понял и, возражая мимикой: «Ты же…», потянулся за деньгами и одеждой.

Поредели машины, затихла музыка, шумел негромко прибой, светилась лунная дорожка. Огни далекой марины, зеленый и красный, мерцали, обещая приют неспокойным бродягам. Забылись после косячка обнявшиеся партнеры. Скоро рассветет.
Сирены распугали блаженство.
— Полиция! — Мири подхватилась одеваться.
Рон, как был голый, перескочил через сидение. Синими сполохами озарялся съезд между кручами.
«Вверх! Быстро вверх!» — завел меня, нажал на газ. Я взлетел на взгорок, въехал на пустырь — почти навстречу трем полицейским машинам, завывавшим и устремившимся к морю. Рон дернул руль в сторону, на кручу. Взревел на полную мотор, закрутились колеса, отбрасывая назад булыжники. Я чуточку запыхался, но мы поднимались! Потом налетели на камень, пронзило всего болью, когда заскрежетало днище. Мы выскочили наверх, поскакали по валунам и ямам.
Одна патрульная погналась за нами. Ну, куда тебе, крендель с мигалкой, за нами! Не зря же нас, жеребят, герр Плейшер гонял когда-то на форсе. Ты горку по первости осиль — у тебя-то она покруче выйдет!
Наши преследователи отстали, но синие сполохи гнались за нами. Помчались к югу, где у поселка припарковалась Мири. Она выскочила к своему Сеату. Поехали по поселку к Приморскому шоссе. У самого въезда в него, перед светофором, притаилась еще одна полицейская машина — серьезную организовали облаву. Рон резко вывернул руль и точно врезал бы меня в фонарный столб, если бы не сгладил я его дерганье гидроусилителем. Дорога свернула с улочки, перешла в грунтовую сельскую и привела к заброшенному сараю.
Перед входом серебрилась раскидистая пальма. Погони не было. Рон заглушил двигатель, оделся. Поднявшийся ветерок зашелестел ветвями пальмы, пригнал наконец-то свежесть. Луна и звезды растворялись в спускающейся светлоте. Рон, оглядевшись, откинулся в кресле. Горизонт раздвигался до дневных размеров, открывая все больше и больше предметов, ненадолго очерчивая их контрастно и наполняя постепенно сущностью и незаметной привычностью.
Рон очнулся, завел двигатель. Доехали до кибуцной дороги, повернули к шоссе, по нему помчались на север. Наращивалась скорость. Пролетели по пустынному шоссе на красный свет. Рон блуждал в раю и удирал от глюков. Но в моей комплектации отсутствовал автопилот... За Натанией ехавшая по встречке транспортная полиция велела остановиться, но осталось без реакции ее распоряжение. Полицейская машина крутанулась где-то на развороте для спецтранспорта, и теперь сирены и приказы матюгальника гнались за нарушителем. Перекресток Хавацелет пересекли на зеленый, промчались сквозь стопорящий красным светофор у Кфар Виткин. За нами гнались уже две машины. Внезапно Рон резко тормознул — и тут же вывернул руль вправо до упора, посылая нас вниз на грунтовую дорожку вдоль ручья Александер. С трудом я вписался в маневр. Лишь тормоза взвизгнули, не удержавшись. А будь какая марка попроще — факт, валялись бы колесами в небо! Проскочившие полицейские попятились назад, потихонечку скатились за нами, давая фору. Мы стали заметать следы, петляя с дороги на дорогу. Жерди, ограничивающие участок и перегораживающие дорогу, заметили, когда пришелся по мне удар от них и посыпались со звоном разбитые фары.
Въехали в эвкалиптовую рощу, и опять ветви кустов царапали меня. Нашли ложбинку, схоронились в ней. Рон выключил мотор. Приблизились и промчались мимо сирены. Рон опустил голову на руль, его громкое дыхание перешло в храп.

Уже много позже, когда появилась у меня уйма свободного времени, я анализировал, сравнивал машины и людей. Надо отдать должное, есть и у людей нечто, чему мы, автомобили, завидуем. Но недостатков, недостатков-то! К примеру, требуют от нас люди надежности, длительной наработки на отказ. А сами, сами-то? И мы, машины, обязаны им служить, а они сплошь и рядом ищут выгоду — и продают, предают.
Рон, мой любимейший водитель, после того как я, разбиваясь вдребезги, спас его от полиции, — продал меня, предал.

[2] Сабаба! — возглас удовлетворения. Арабизм, широко вошедший в разговорный иврит


 продолжение: http://www.proza.ru/2015/06/27/596