11. Охотники за дичью

Деньги всегда заканчиваются внезапно. Из-за их отсутствия сорвалась поездка в Харьков, – без их «наличного присутствия» там нечего было делать. Погода тоже не оставляла никаких надежд на пополнение карманов – сутками моросил осенний, холодный мерзкий дождь. Чемпионат по мордобитию завершился, от матча-реванша Коля наотрез отказался, а пополнить ряды боксеров новыми «пациентами» не удалось.

Лобидзе, Цукерман, Гаркенко и Сохатый вяло резались в карты. В связи с отсутствием денежных знаков играли в «клабур», с «отсрочкой платежа», что азарта также совсем не прибавляло.
– От тоски здесь можно очуметь. В этой дыре, забытой богом и населенной духами, совершенно нечем заняться, от карт тоже уже начинает крыша отъезжать, – без признаков оптимизма сказал Игорь, раздавая карты.
– Да! Сегодня охотничий сезон на зайца открывается, – вдруг вспомнил он. – Эх! Взять бы, сейчас, ружьишко, да по полям побегать.
– Так там же грязь и болото, – откликнулся Серега.
– Ты, Серега, на охоту хоть один раз ходил? На зайца, или на другую какую-нибудь дичь?
– Нет, разве что на воробьев с рогаткой.
– В таком случае, ты ничего не понимаешь. Побегать за зайчиком – это романтика. И никакая грязь не помеха. Иногда за день километров двадцать по пахоте накрутишь, устанешь, конечно, но удовольствие – выше среднего. Я, кстати, на своем заводе председатель охотколлектива. Ни одного сезона не пропускал, на открытие – как на праздник собирались. Без зайчика никто не уезжал.
– У зайца мясо жесткое, – с видом знатока, сказал Коля. – Лучше на «Привозе» кролика «убить».
– Готовить нужно уметь. Я такое жаркое сварганю, – пальчики оближешь. А из печенки делаю такой паштет, что парижскому ресторану «Максим» не снился… Вернемся на гражданку, угощу, – пообещал Игорь. –  Иногда, пару лисиц удавалось подстрелить.
– А с лисицами, что вы делали, суп из них варили? – съязвил Серега.
– Лисица, Серега, – это собака, только блохастая до ужаса и вонючая к тому же. У лисы ценный мех, а все остальное отдавали шакалам, таким как ты.
– Сам ты шакал.
– От шакала слышу. Ходили мы и на кабанчика и на косулю. Неплохо также на пернатую дичь ходить, на утку или на гуся. Охота на дичь сродни зенитным стрельбам по летящим целям. На уток мы, обычно, ездили на озеро Сасик, рядом с Татарбунарами, пока его Цукерман не осушил.
– В Татарбунары я тоже ездил, – оживился Сохатый.
– Так ты, Валера, тоже охотник? – спросил его Игорь.
– Нет, я не охотник, абсолютно в этом ничего не понимаю. Как этих птичек подстрелить я не соображаю, другое дело – ракетой по самолету… – ответил Валера. – Я, до Ливии, служил в Чабанке, под Одессой, тогда ещё командиром взвода. А комбат у меня был капитан Тищук, заядлый охотник. Он приехал из ЗабВО, и там охотился на все подряд. Рассказывал, что ходил и на медведя и на тигра. Отличный был мужик, он и сейчас есть, служит в Германии, весельчак, балагур и страшный бабник.
– Я в ту пору был еще не женат, – продолжал Сохатый, – а Тищук еще не успел перевезти семью и «казаковал» направо и налево. Так вот, он мне и предложил поехать на охоту – в Татарбунары, на гуся, с ночевкой. А с ночевкой,  чтобы рано утром – на зорьке – поохотиться. Когда солнце встанет, бесполезно этим заниматься.
– Правильно! – согласился председатель охотколлектива.
– Я, не долго думая, согласился, тем более что пригашал мой командир, к тому же решил «прогнуться»: зная его слабость к «теткам», я выдвинул встречное предложение – взять с собой девок, для разнообразия.
– Да кто же девок на охоту берет? – с возмущением воскликнул Игорь. – Баба – первый враг охотника.
– Вот и комбат мой так же ответил. Но в последний момент, когда мы уже выезжали из городка на его «Жигуле», передумал. Потом я и сам понял, что поступил опрометчиво с таким нелепым предложением, но как говорят, мы все сильны задним умом. В общем, заехали к одной моей подруге, а у нее сестра – двойняшка… Через две минуты они уже сидели в машине, полностью собранные и экипированные. Солдаты, по тревоге, так быстро не в состоянии собраться. Приехали на место, поставили палатку. Место, скажу я вам, очень живописное. На краю вспаханного поля лесопосадка, а за ней начинается лиман – плавни, камыш, болото. Неслышно плещется вода от легких порывов ветерка, покрякивают утки, поквакивают жабы. Метрах в тридцати от берега, посередине этой тихой заводи небольшой островок, метров пятьдесят на шестьдесят, поросший камышом и высокой травой. В общем, пейзаж Айвазовского на стихи Гоголя – «Тиха украинская ночь на хуторе близ Миргородской лужи». Сказка! И вот мы ворвались в эту сказку с воплями, ружьями, водкой и двумя «телками» в нагрузку, нарушив хрупкий экологический баланс. Разложили костерчик, сварганили шашлычок из предусмотрительно захваченной с собой «дичи», после чего расположились поужинать, а, заодно, обмыть будущие успехи и «шкуру неубитого медведя». «Обмывон» закончился далеко за полночь, ввиду полного истребления боезапаса. До долгожданной зорьки оставалось менее трех часов, а потому решено было спать не ложится, чтобы не проспать. Решили потренироваться в стрельбе по пустым бутылкам, – благо их было в количестве, достаточном для тренировки в стрельбе целого взвода. Но, все-таки, то ли бутылок было чуть больше, чем надо, то ли «гнали ее из опилок», выпитое содержимое этих бутылок и усталость подкосили нас, – расстреляв все мишени, мы свалились спать. Проснулись мы с Тищуком, судя по высоте, на которой висело солнце, часов в одиннадцать утра в машине. Тищук продрал глаза, схватил ружье, с которым спал в обнимку, и с воплем: «Батарея, подъем», выстрелил дуплетом в палатку, в которой спали сестры. Нужно было видеть сестер в тот момент – картина Репина «Ховайся кто может»: полуголые – не успели даже зачехлить свои бюсты по-походному (а бюсты у них, доложу вам, - калибра четыре с половиной), завывая от ужаса, как две пароходные сирены, они выскочили из палатки и понеслись, опережая собственный  визг, в направлении посадки.
– Что, не попал? – спросил Коля.
– Да, промазал, с бодуна ведь был… Но это еще не все. Наступила полнейшая тишина. Казалось, что вокруг все внезапно вымерло. Даже кузнечики боялись хрюкнуть, опасаясь быть обнаруженными. Надев охотничьи сапоги, мы полезли прямо в болото. Я, в этих сапогах весом в полтонны, поплелся за ним, делая полшага в три минуты, еле выдирая ноги из вязкого ила. В какой-то момент у меня в глазах все потемнело, и я понял – это конец! Тищук бодро шлепал впереди меня метрах в двадцати. Не в силах более выдергивать чугунные сапоги из ила, я заорал: «Толя! Я больше не могу, пристрели меня!». Толя обернулся, посмотрел на меня  так, словно хотел сказать: «Говорил я тебе – охота с «телками» несовместима». Если бы, у меня было ружье в тот момент, я бы сам себя пристрелил, лишь бы никуда не ползти. В этот момент я увидел какую-то птичку, низко летящую над камышами, все-таки я – зенитчик. Летательный аппарат был, наверное, не местный, а, может, заблудился, в карте полетов не значился, и я закричал: «Толя! Есть цель! справа, высота десять, параметр двадцать. Огонь!» Тищук вскинул ружье, прицелился, прозвучал выстрел, и в тот же миг подстреленная закуска, не успев квакнуть, или каркнуть камнем свалилась в воду. На все это ушло несколько секунд. «Валера, достань дичь!» – скомандовал Толя. «Я что, собака? Сам сбил, сам и доставай» – ответил я ему и медленно пополз к островку. Толе пришлось «чесать» за подстреленной птичкой, но к островку мы добрались одновременно, только он раньше, а я позже.
– Толя швырнул мне птичку, размером с воробья, с длинным изогнутым клювом, – продолжал рассказ Валера, после короткой паузы. «Кулик ходулочник, занесен в «Красную книгу». Штраф – пятьдесят рублей! Наводчик! Спрячь подальше» – «обрадовал» меня Толя. Выбравшись на твердую почву островка, мы залегли в высокой траве. Через пять минут мы храпели в две трубы, как два маневровых паровоза. Прошло, наверное, не менее часа, прежде, чем я продрал глаза. Прямо надо мной, на высоте пятидесяти – шестидесяти метров, в безоблачном голубом небе медленно плыли два жирных гуся. Пока я будил Тищука и искал его ружье, гуси исчезли из поля зрения, видимо, почувствовали опасность. Тищук сказал, что у меня галлюцинации, и мы побрели обратно к палатке. «Принесли его домой, оказался он живой», – доставая убиенного Толей, а заморенного мною кулика, я заметил, что он еще трепыхается. Со словами: «Живучий гад!», Тищук забрал у меня несчастную птичку, и одним ударом о дерево прекратил страдания персонажа «Красной книги». Так и закончилась моя первая и последняя попытка стать охотником. А птичку жалко!

– Лось мастак сочинять. Такого наплел, что у меня уши трубочкой свернулись. Телок каких-то припаял. В общем, все смешалось в черепушке у Лося: бабы-лебеди и с ними два гуся… Но гундосит складно. Я охочусь с двенадцати лет, а таких рассказов не слышал, – резюмировал Игорь, прослушав рассказ горе–охотника.
– А мне показалось, что вполне правдоподобный рассказ, очень аппетитный, – отозвался Лысый. – Мне даже сон недавно приснился…
– Кусок сала? – спросил Серега.
– Нет. Жареный гусь. Мы все вместе пошли на охоту и подстрелили гуся.
– А кто подстрелил? – спросил Игорь.
– Конечно же ты. Кто еще мог? – ответил Коля. – Лысый, я правильно говорю? Я ведь тоже был на охоте – мне кусок отвалится?
– Да, конечно! Вот бы, сейчас, курочку жареную, – мечтательно продолжал Лысый, – на худой конец и кусок сала не помешал бы…
– Лысый, а хрен в брюле не хочешь? Итак под ложечкой сосет, ты еще раскудахтался – гуси-лебеди! – проворчал Серега.
– У папы живности в хозяйстве полно: куры, гуси, индейки, хрюшки, – продолжал Лысый кудахтать. – Здесь, в этом Дубоухове, я постоянно полуголодный – в этой столовой шеф-повар, наверное, в свое время стажировку в Освенциме проходил. А в магазинах, – полнейший вакуум, такое впечатление, что Мамай пробежал по этим краям совсем недавно. Магазины Приднестровска – это просто продуктовый рай, не то, что  местные.