Что дороже жизни? часть 1 Прелюдия

                роман в двух книгах и в четырёх частях
                (воспоминание об уникальной жизни и любви
                одного советского лётчика)
          
                К Н И Г А  П Е Р В А Я               
               
                Ч А С Т Ь    П Е Р В А Я


                «П  Р  Е  Л  Ю  Д  И  Я»





    …Ясный солнечный день. Такой… бледно-жёлтый… и даже немножечко голубоватый… Какой-то дворик с несколькими деревьями посредине и клумбами цветов по краям, окружённый с трёх сторон навесами…
    А там, у края навеса на полу стоит «Он» – его приятель, с которым  Тимур часто играл (Уже тогда он знал, что его зовут «Тимуром», «Тимурчиком» или «Моим Солнышком»).  «Он» был такой большой – выше него ростом, такой толстый и такой блестящий, как само солнышко. Он не знал, как его зовут, но это не мешало ему играть с ним…
     Увидев «Его», он обрадовался, подбежал к нему…
     Но в этот раз «Он» почему-то сердито пыхтел, на что Тимур, как-то, не обратил внимания, ибо всё оно было увлечено знакомой штучкой с набалдашником, которую он каждый раз крутил.
     Он присел, чтобы удобней было за неё держаться, взялся и, как делал всегда, повернул…
    Но приятель сердито пыхнул и выпустил что-то белое, клубящееся и... сделал ему очень-очень больно…
    Дальше он ничего не помнил…
    Когда он подрос и уже учился в школе, мама, вспоминая этот случай, рассказала, что были они тогда в гостях у бабушки в Бахчисарае, где на низенькой веранде, по восточному образцу окружавшей двор дома, стоял двухведерный самовар из красной меди, сверху никелированный, а изнутри лужённый оловом, в котором кипятили воду для чая.
     Ведь раньше в деревнях у крестьян были свои земельные наделы, кормившие их, но которые не увеличивались с ростом семьи. А семьи росли за счёт того, что сыновья женились и приводили своих жён в родительский дом. У сыновей тоже могли быть сыновья… И когда такая крупная семья садилась за большой стол пить чай, а чая из трав в те времена пили много, потому что он согревал и заменял так необходимые организму пищевые калории температурными, нужны были большие ёмкости с кипятком. Вот и придумали самовары, которые обычно ставили на середину стола…
    Этот же стоял на веранде.  Тимур подсел к нему и, открыв кран,  ошпарил ногу.
    Даже и теперь, много лет спустя, на подъеме правой ноги, если хорошенько присмотреться, можно увидеть небольшой шрам от давнего ожога.
    Ну и наделал же он тогда переполоха! На взрослых напал, ну, прямо-таки, суеверный страх.  Ещё бы! Ведь, примерно в таком же возрасте, при аналогичных же обстоятельствах, погибла его полуторагодовалая сестра. 
    …Маленькая попрыгунья бегала по коридору, где на доске, лежавшей прямо на полу, стоял примус, а на нём – кастрюля с кипящей водой. И надо же было такому несчастью случиться, что, пробегая мимо, она споткнулась об эту самую доску и упала, а кастрюля – на неё!.. 
    Разумеется, это произошло тогда, когда его – Тимура ещё не было на свете.
    И вот, не зажила ещё, как следует, у взрослых эта страшная рана, как случилась беда и с ним.
    Им почудился рок. Преследовала мысль о каком-то проклятии, лежащем на маминых детях, обречённых на ужасную смерть от ожогов в полуторагодовалом возрасте.          Можно себе представить, что они пережили!..
    …Следующий случай запечатлелся более ясно и подробно. Он тоже был связан с  отрицательными эмоциями, но теперь уже с чувством стыда…
    Мама Тимура училась тогда в Симферополе, в учебном заведении нового типа, называвшемся «КомВУЗом», то есть «Коммунистическим высшим учебным заведением». Жили они втроём: он, мама и одна из её подруг, согласившаяся помогать ей управляться с малым ребёнком. Жили не как все студенты – в общежитии, располагавшемся в самом здании КомВУЗа, а в двухэтажном доме, видимо, тоже принадлежавшем учебному заведению, который находился, примерно, в одном квартале от него, на другом конце сквера, примыкавшего к железнодорожному вокзалу.
    Особенностью комнаты было то, что она находилась на втором этаже, а напротив окна стоял телеграфный столб с электрической лампочкой. И каждую ночь через большое окно она освещала её сквозь негустую листву деревьев, росших между зданием и столбом. От этого на противоположной стене комнаты, где была дверь, как на экране кино, отражались тени веток и листьев. Представьте себе, что творилось на этом импровизированном экране в ветреную погоду, когда лампочка на столбе качалась из стороны в сторону и, вдобавок, ветки шевелились! Тогда теневая картина раскачивалась от края до края стены, что, конечно, надоедало и создавало определённый дискомфорт.
    …Проснулся он от сильного беспокойства. Заплакал. Никто не отозвался. Открыл глаза – в комнате темно. Встал, держась за поручни своей деревянной кроватки. Огляделся при тусклом свете лампочки: только тени листьев на противоположной стене выполняют свою бесконечную пляску.
        Позвал маму. Она не ответила. Испугался. Заплакал снова. Удивительно, но и после этого мама не дала о себе знать. Понял, что никого дома нет. Пугали не темнота и одиночество: просто, до нетерпения, беспокоило и припирало «по большому»… Горшок был где-то под кроваткой, но как до него добраться, если он ещё не умел слазить сам? А терпеть не было сил. Что делать?..
       Так и «наделал» в постели… А после, как облегчился, стало стыдно (уже понимал, что совершил предосудительное). Однако, дело сделано!..
      Хотел поскорее уснуть, чтобы не мучиться угрызениями совести, да «оно» не даёт – мешает!
       Думал недолго: схватил первую, подвернувшуюся под руку тёплую «гранатку», размахнулся… и швырнул в сторону окна. За нею – другую… Но сообразил, что все в одну сторону – нельзя:  быстро обнаружится! Потому третью бросил в другую сторону, в темноту… Так все и расшвырял.  Пошарил руками: – нету!  Успокоился и уснул…
        Мама, конечно, обнаружила проказу, но виду не подала. И осталась та история неоконченной…
  А дальше в памяти запечатлелось много всякого: и хорошего, и плохого, и значительного, и не стоящего внимания; события, связанные и не связанные между собой…
Короче, дальше уже вспоминалась сама жизнь во всём её многообразии и великолепии…

    Память… Человеческая память… И кто знает, что она такое: дар ли божий, закономерность или случайность природы?..
Однако, какою бы ни была её собственная природа, она есть величайшее благо!   
И подумать только, чем бы мы были без неё?!.
    Многими благами одарила природа человека, но многого и не додала! Не дала она крыльев, чтоб летать, как птица; не дала такой силы, чтобы, подобно муравью, таскать на себе превеликие тяжести; не может он длительно находиться и плавать под водой, как рыбы; не может бегать, как антилопа, прыгать, как блоха…  Ограничило зрение и слух... Но зато есть у него чудесный дар – его память, а значит, – мышление!
А ну-ка, попробуйте мыслить, если у вас отсутствует память! Конечно, нонсенс! Без памяти невозможно представить себе процесс мышления... 
И возвысился этим человек над всем живущим на земле: полетел выше и быстрее птиц, поплыл глубже и быстрее рыб, помчался быстрее антилоп, поднял немыслимые тяжести, вырвался в космос, увидел невидимые простым глазом миры, проник в тайны материи, познал считавшееся непознаваемым и стал властелином – царём природы.
  Лишите человека «блока памяти» – и нет его! Осталось только живое существо, неспособное мыслить, с набором природных инстинктов... Какой же смысл в подобном существовании, если от него никому не будет никакой пользы – ничего, кроме неудобств окружающим?
  Да будь ты хоть гением, обогатившим человечество величайшими открытиями, подарившим ему неоценимые богатства науки, культуры или искусства, но будучи лишённым памяти, ты – бесполезный общественный балласт! Так не лучше ли умереть, оставив о себе добрую память «благодарных потомков», чем влачить жалкое, никому не нужное, существование; чем прозябать и вызывать к себе, в лучшем случае, жалость окружающих? Ибо, если нет памяти, ты – не человек и даже не вещь, нужная хоть кому-нибудь! Ты – обуза!..
А если, помимо памяти, природа наградила тебя ещё и даром излагать свои мысли на бумаге, да ещё и в стихотворной форме, то можешь с юмором «вспомнить» даже о своём рождении:

                Давным-давно, невесть когда…
                В начале лета, в мае
                пришёл на свет один чудак…
                Зачем? – никто не знает!..
                А день, тот самый, выходным
                случился, вдруг, у бога:
                Сказался, может быть, больным
                он, перебрав немного…
                А, может, просто: «взял отгул
                за сверхпереработки» 
                Или ударился в загул,
                ища забвенья в водке!..
                Как знать? Нам – смертным не дано
                судить причуды божьи!
                Увы! Мы только люди!.. Но…
                но в чём-то смыслим тоже
                не хуже бога мы!..
                Итак:
                В день выходной у бога
                пришёл на свет один чудак,
                каких уж было много
                на грешной матушке бродяг
                тех, что от скуки, вроде,
                придут, походят, наследят…
                И вновь в «ничто» уходят…

                Пришёл, открыл один глазок –
                понравилось не очень!..
                Взглянув на мир ещё разок,
                взревел, что было мочи.
                Смекнув, что мир – «не по плечу»,
                излил, плутишка, сразу
                струю горячих мокрых чувств,
                понятно, не из глазок!..
                И шустро, прежде, чем уснуть
                под маминой косою,
                успел всех ближних опрыснуть
                «живительной росою…»               
               
                Ах, безобидный детский грех,
                смешон и мил до боли!
                Ну, кто, скажи, из нас, из всех
                не баловал тобою?
                Увы! Мы в жизни все грешны –
                живём не по рецептам!
                Тот прячет «трёшку» от жены
                на «двести грамм с «прицепом»»;
                а тот балует, словно кот,
                с соседкой молодою;
                один с сотрудницей живёт,
                другой – с его женою…
                К супруге вашей метит «друг»,
                Чуть-что – под одеяло…
                Увы! «друзей» таких вокруг
                у каждого немало!
                Те «маракуют» «на троих»,
                Тот за троих – не промах!
                Приятель, мало ли таких
                среди твоих знакомых?..
                Один брать взятки – не дурак,
                другой – в карман казённый
                залез, нечаянно, да так
                привык к «ошибке» оной…
                Ну, что ж, по своему с ума,
                мы знаем, каждый сходит:
                Один от тёщи – без ума,
                другой – в могилу сводит…
                И удивительно, подчас:
                откуда, что берётся?..
                А кто грешней всего из нас,
                сам чёрт не разберётся!

                Однако ж, всех, в конце концов,
                как лихо ни крутиться,
                и молодцов, и подлецов –
                всех уровнит землица!
                Надёжно урезонит всех,
                прикрыв грешки и кости!..
                Жаль только: настоящий грех
                останется и после!
                Да,.. есть грехи – куда страшней!..
                Но, странно: от пороков
                от Евы и до наших дней
                не дрогнул мир жестокий.
                Не рухнул он в «тартарары»
                за всё многовековье,
                а лишь согнулся с той поры
                под бременем греховным!
                Не в силах вымолвить протест,
                на согбенные плечи
                взвалив, несёт он тяжкий крест
                страданий человечьих…

                Но этого всего пока
                малыш не знает, то есть,
                у материнского соска
                он трудится насовесть.
                Сосок для парня – не пустяк!
                Он – связь с природой кровной!
                И только много лет спустя,
                в нём станет смысл греховный.
                И слава Богу, что ещё,
                качаясь в колыбели,
                любимый всеми горячо
                всего одну неделю,
                он не вкусил от «благ мирских»
                и даже малых толик,
                что одному, но на троих
                ему судьба готовит!..

                Живи, малыш, назло грехам,
                преступной силе власти!
                К тому же, может быть, и сам
                ты – плод греховной страсти!
                Познай и муки, и покой,
                любовь, измену милой –
                всё, чем Великий Род Людской
                Природа наделила!..

...Отца своего он не помнит. Да и был ли он вообще?.. Понятно, не в биологическом смысле! Вопрос, так сказать, в социальном, в том общепринятом, понятии, когда семья – это: «он», «она» и «они».
«Они» – это те, которые на каком-то определённом этапе жизненного пути, вдруг начинают ощущать непреодолимую потребность вспоминать о «ней», о «нём» и о своём далёком-далёком детстве. И, почему-то, воспоминания эти бывают всегда такими минорными, будто всё пройденное было одной сплошной,  большой и длинной ошибкой, которую теперь, ох, как хотелось бы исправить, да поздно!..
  Когда он стал уже кое-что соображать в этом житейском хитросплетении местоимений, мама объяснила недокомплект тем, что «он нас бросил». 
  Однако, слушая её внимательно, и кое-что сопоставляя, он не мог отделаться от мысли, что бросил не «он»,  а – «мы».
По крайней мере, со слов мамы, после его рождения, «он» прикладывал немалые старания, чтобы увидеть сына. И, не имея прямого доступа к нему, был вынужден залазить на дерево, росшее напротив окна, чтобы хоть одним глазком, хотя бы издали взглянуть на своего питомца… 
Если бы было так, как говорила мама, то он, наверное, не лазал бы по деревьям…
  Что-то здесь не вяжется!..

В Симферополь мама приехала из Бахчисарая, где работала на кожевенном заводе в красильном цехе, и считалась «краснокосынночницей».
В те времена существовало такое феминистское движение, целью которого была эмансипация женщин.  Они требовали себе полную свободу и равные права с мужчинами. В разных местах и разных семьях это выражалось по-разному и с разной ответной реакцией «мужской половины»: в одних случаях – женщины снимали паранджу и становились жертвами религиозной расправы; в других – носили мужскую одежду; в-третьих – уходили от мужей, а последние, видишь ли, были вынуждены залазить на деревья, чтобы увидеть собственного потомка...
Внешне феминистки отличались от других женщин тем, что носили на головах красные косынки.
Как «краснокосынночницу» и активистку, кстати, уже кандидата в члены ВКП(б), её направили учиться в Симферополь. И, если верить документам, то есть, свидетельству о рождении, то своему появлению на свет он был обязан родильному дому «номер один» именно этого города, который и открыл ему свои радушные объятия, щедро одарив всем, чем располагал.
Наверное, мама тогда уже была студенткой, что, в прочем, не совсем вяжется с тем особым положением, в котором пребывают все представительницы прекрасного пола, готовящиеся стать матерями...
Но, если не так, то, какого бы рожна её понесло рожать в Симферополь из милого сердцу Бахчисарая, где она, уйдя от мужа, жила со своими родителями?..

Но вот, бабушку и дедушку он совсем не помнил. С самого малого детства его семья начиналась с мамы и завершалась ею же. Она была ему всем: и мамой, и папой, и дедушкой, и бабушкой.

      Едва над горным ледником
      затеплит солнца лучик,
                сожмётся, хрустнет снежный ком –
      вода польётся с кручи.
      Струя – к струе,.. и вот звончей
                становится их пенье.
                Глядишь, уже течёт ручей,
                ещё через мгновенье
               
                сольются тысячи ручьёв
                в кипящую лавину,
                и воды бурные её
                обрушатся в стремнину,
                всё дальше вниз, искрясь огнём,
                не ведая преграды…
                Так наши жизни день за днём
                бурлят, бегут куда-то.
                Ни разу горная вода
                назад не побежала,
                как день прожитый никогда
                нам не прожить сначала!
               
                Он канет в бездне прошлых лет,
                веков нагромождений,
                уйдут с ним радости побед
                и горечь поражений.
                И только в памяти, порой,
                как в голубом тумане,
                сверкнёт он радуги игрой
                и за собой поманит…

                Так день за днём проходит год,
                за ним – другой и третий…
                Малыш уверенно растёт,
                как в эту пору дети.
                Растёт по дням – не по годам! –
                достиг бедра мамаши…
                (Чужие дети завсегда
                растут быстрей, чем наши!).
                Не налюбуется сынком
                мамаша молодая…
                Кому-кому, а ей на том
                хвала и честь большая!
                Одна, без мужа и родни
                выхаживает сына.
                Смешались в кучу ночи, дни,
                детсад и магазины…
                Всю ночь качает колыбель,
                чтоб на часок забыться
                на лекциях, где сам Кромвель
                ей, может быть, приснится.
                Увидев одиночку-мать,
                где Цеткин или Бебель
                помогут у завхоза взять,
                хоть списанную мебель…
                А после лекций  ей опять –
                бежать за сыном в садик…
                И так набегается мать,
                намучается за день!..
                И снова вечером – вдвоём.
                Малыш закроет глазки
                и просит мамочку о том,
                чтоб рассказала сказку.
               
                И хоть слипаются глаза
                и рот зевота косит,
                но сказку нужно рассказать,
                раз сын об этом просит.
               
                Чем бы ни тешилось дитя,
                не плакало бы только!..
                И вот, мы слышим, как шутя,
                дурачат зайцы волка,
                как добрый доктор Айболит
                компрессы ставит Жучке…
                А наш малыш уже сопит,
                во сне раскинув ручки…

Его дедушка – потомственный крестьянин, у себя на родине в Самарской губернии, не значился ни в «зажиточных», ни, в так называемых, «середняках».
Чтобы как-то прокормить семью, состоявшую из престарелых родителей, жены и троих детей, он вынужден был стать «мастером на все руки», разъезжая по деревням в поисках: «починить», «запаять», «залудить», получая за работу, где  деньгами, где продуктами, а где и какой-либо вещицей. (Отказаться от вещей бедный татарин, в дореволюционной России, имевший большую семью, не мог.  В те тяжёлые голодные годы не мог пренебрегать он хоть чем-то из того, что могли дать ему за работу такие же бедные, как и он сам, люди).  И всё же не всегда удавалось сводить концы с концами…
Однажды, когда на Поволжье «свалилась» очередная голодовка, унесшая обоих родителей и «младшенькую», поверил мужик, с горя, что «за морем телушка-полушка» и, продав весь свой скарб, подался с семьёй в Крым, где по слухам, было «тепло и сытно». Здесь ему понравилось: по крайней мере, не нужно тратиться на тёплую одежду. Да и народ, почти-что, свой, правда, язык и обычаи несколько иные, но привыкнуть к ним не  составило большого труда…
Так и осталась семья в Крыму.
Детям, ясное дело, нужно было учиться, но средств на обучение хватило только одному старшему – Саяру.
Логично: образование должен получить мужчина. Он – кормилец. Зачем оно женщине? Рожать детей и вести домашнее хозяйство можно и, не зная грамоты.
Но Зекие оказалась любознательной и способной девочкой. Она не пропускала ни одного домашнего занятия брата и училась у него всему тому, что он сам знал.
  Так она научилась читать и писать по-арабски (тогда в татарских школах преподавали «Коран» на арабском языке). Позже, после революции, когда пошла работать, освоила и «латинницу».
Понятно, в те времена бюрократия была не в моде: умеешь читать и писать, – значит, грамотная. И не нужно было никакой бумажки.
Так, она и оказалась студенткой  ВУЗа!..
Тимур полюбил Симферополь, и странно – не ту его оживлённую часть: с высокими зданиями, кинотеатрами, магазинами и шумными улицами, и базарами, зазывающими всех запахами пряностей и сладостей, с вызывающими слюнки ароматами восточных яств, с толпами горожан, большинство из которых было русскоязычным.  …А ту, тихую, одноэтажную, с домиками европейского типа, утопающую в тени, как ему казалось, огромных вечнозелёных деревьев, кроны которых тянулись друг к другу, образуя своеобразные тоннели из нешироких улиц, мощённых булыжником и рано утром тщательно подметаемых дворниками.
Да, в то доброе старое время люди умели понимать, ценить и соблюдать чистоту, порядок и уют, создаваемый нашими зелёными друзьями.
В те времена благородная профессия дворника совмещала в себе обязанности и садовника, и сторожа.
Эти люди умудрялись поддерживать на нужном уровне городской быт, поливая и подметая не только проезжие и пешеходные части улиц и дворов, но и разные закоулки…
Мне упорно кажется, что в наш технический век, в научно-фантастическом буме, человеку померещилось, что всю «черновую работу» за него теперь будут выполнять машины. И, потому, поспешив освободиться от этой, на его взгляд, неблагодарной траты энергии, во многих городах он ликвидировал эту довольно распространённую профессию. И, доверившись легкомысленным прогнозам, предварительно не убедившись в реальной возможности обойтись без неё, допустил серьезную ошибку. 
В том, в каком состоянии находятся сейчас дворы и улицы многих наших городов, как они из рук вон плохо убираются и как упорно поливаются машинами, даже во время дождя, лишь только потому, что мероприятие было заранее запланировано; как при этом разводится грязь, проклинаемая пешеходами и, особенно, водителями автотранспорта, я вижу расплату человека за его чрезвычайную доверчивость, обрекшую его чахнуть и прозябать в плену собственных нечистот…
…Тимур любил Симферополь, наверное, потому, что место, где скорым поездом,  реактивным самолётом, а то и космической ракетой пронеслось детство, для нас на всю жизнь остаётся самым лучшим в мире, а в будущем, вероятно, и во всей Вселенной. И неважно: город ли это с шумными перекрёстками оживлённых улиц и тихими дворами-колодцами; городская ли окраина с грязными лужами посреди немощёных улиц с пустырями, более похожими на свалки, заросшими полынью, крапивой и кустами репейника; или деревушка с деревянными либо глинобитными домами, с покосившимися заборами и плетнями, с полуразвалившимися дувалами; хуторок ли, затерявшийся в дебрях тайги или просто юрта в безбрежной, выжженной солнцем, пустыне; или даже яранга в слепящей своей белизною бесконечной зимней тундре с вечно коптящим язычком жировки, трепещущим  в «красном углу» – всё равно!..
Видимо, это – тот самый «инстинкт родины», влекущий животных через тысячи километров, через «тридевять земель» к месту своего рождения только за тем, чтобы именно там (и нигде больше!) воспроизвести себе подобное!
         Человека тоже, в экстремальные моменты  жизни, будто магнитом, тянет туда, где впервые открыл он глаза и увидел свет; где сделал первые, ещё неуверенные шаги по земле,.. по жизни; где бегал, обгоняя беззаботное время; где ещё не совсем ясно ощутил разницу между своим и противоположным полом и грезил о нём,  ещё не ведая причин…   –  Его тянет на родину.

…Иду по улице знакомой,
где каждый камень «в доску свой»,
где каждый кустик возле дома
свидетель прошлых дней живой.
А для меня мой дом был милым
и добрым другом.  Так всегда
таит особенную силу
то место, детские года
где провели мы безмятежно.
И самым милым с этих пор
казаться будет неизбежно
невзрачный дом и старый двор…

И если невозможно прильнуть щекой к её милым камням и деревьям, ощутить их шершавую ласку; если нельзя окунуть ладони и отпить глоток её сладкой воды; если не посчастливится вдохнуть полной грудью её живительный воздух – то он обращается к памяти.

         И она переносит его за помутневшие годы, за бесконечно длинные расстояния туда, где он сделал первый вдох, первый глоток, первый шаг.
         И не беда, если детство было трудным и протекало в нищете, лишениях, в холоде и недоеданиях! Всё равно оно светится в его памяти тёплым пятном и всегда будет вспоминаться с некоторой грустью потому, что оно прошло и никогда уже не вернётся…             Да!..  Детство, детство!..

                Ах, детства чудная пора,
                пора мечты и сказок!
                Когда всё сущее – игра
                без горестных развязок.
                Когда, вставая поутру,
                и даже в непогоду,         
                мы продолжаем ту игру
                с собою и с природой…
                Когда неведомы, подчас,
                мигрень и ревматизмы
                и геморрой не мучит нас,
                и не нужны нам клизмы…
                Когда не режет на заре
                песок бессонниц очи…
                И камни в жёлчном пузыре
                не будят среди ночи…
                Увы! Когда нам пятьдесят,
                у нас не те повадки:
                Всё чаще смотрим мы назад
                и жизнь – одни оглядки!
                Мы не бежим на красный свет
                на бойком перекрёстке.
                И в нас того задора нет,
                завидного, подростков!
                Теперь, вставая поутру,
                мы пьём отвар ромашки
                и нам всё больше по нутру
                кисель из манной кашки…
                Лишь вечно юная душа
                с годами не стареет
                и, вдохновляя каждый шаг
                своей мечтой, нас греет…

         КомВУЗ, где училась мама, находился недалеко от железнодорожного вокзала, а до сквера, завершавшего привокзальную площадь, и вовсе было рукой подать. На нём почти круглый год цвели газоны с ярко-красной сальвией, жёлтой календулой и другими декоративными цветами. Дорожки, посыпанные красным, как обожженный кирпич, песком, всегда чистые, огибая небольшие группки серебристых ёлочек, туй, каштанов и акаций, симметрично сходясь и расходясь, бежали к вокзалу, оставляя по своим краям скамейки, литые из чугуна с бабушками, додрёмывавшими на солнышке свой век и играющими тут же близкими и дальними потомками.
Красные трамваи с неизменной «единицей», висевшей над головою вагоновожатого, с пассажирами, повисшими на «багажных» ремнях, исступлённо звеня, огибали сквер.
И долго ещё для Тимура были символом всех городских вокзалов: площади и скверы при них с цветочными газонами и песчаными дорожками и трамваи, обязательно, под номером «один». Всякое же несоответствие этому эталону он рассматривал как отклонение от некой, раз-навсегда,  установленной нормы.
А как же иначе? Ведь вокзал – ворота города! И каждого приезжего должна встречать приветливая и гостеприимная привокзальная площадь и какой-нибудь вид транспорта обязательно под первым номером, потому что это – первый транспорт, услужливо предоставляемый ему городом! А дальше будут и другие номера!.. Здесь же должен быть только «первый»!..

Время жизни в Симферополе, как нитка с иголкой, связано с «Немецкой площадкой», то есть с детским садиком, где, по идее создателей, дети должны были жить и воспитываться в немецком стиле. Им должны были прививаться немецкий язык и культура, и, вероятно, немецкие обычаи и нравы.
В те времена в промышленности мы успешно пользовались услугами немецких «спецов». Так почему бы ни попробовать аналогичный подход и к воспитанию подрастающего поколения!?. Как говорится: «дурное дело – не хитрое»!
И, как сейчас мне представляется, сами недостаточно образованные в педагогике тёти, называвшиеся «немками», учили малышей немецкому языку и правилам поведения. Работа эта была поставлена казённо и её необходимость не была достаточно понята ни детьми, ни их родителями и, может быть, даже самими воспитателями.
Однако, у садика были и достоинства. Одним из них был его круглосуточный режим работы, дававший родителям определённую свободу, тем более, что круглосуточное пребывание в нём ребёнка было, кстати, и не обязательным. Когда была необходимость, родители могли в любое время забрать его домой. И главное, находился он недалеко от КомВУЗа, что для матери имело немаловажное значение…
–  А у меня для тебя радостная весть! – сказала как-то мама, придя с занятий. – Завтра мы пойдём в детский садик.
«В «садик»?  Ура!  Наконец-то у меня будет много друзей и много игрушек! И, значит, кончились мои мучения, когда не знаешь, куда себя деть от скуки!»
Мама давно обещала Тимуру «детский садик». Обещала, обещала, а его всё нет и нет! А всё потому, что взрослые любят всё усложнять. Вместо того, чтобы взять его за руку и отвести туда сразу, ей понадобилось какое-то «разрешение» другой тёти. А она, почему-то, не хотела его дать и сказала, что ему там «нет места»!
  А он уже видел этот «садик», когда тот переходил улицу. Ещё дядя милиционер в белой каске поднял белую палку и все трамваи и машины остановились. И если бы он пристроился к этому «садику» сзади…   Нет, лучше спереди!..  И тоже взялся бы за руки, то, и тогда на улице всем бы хватило места – она такая большая, что там поместилось бы  сразу несколько «садиков»!
Правда, потом мама объяснила тёте, что Майчик ещё маленький и занимает очень мало места. Вот, столько, сколько на полу занимают его сандалии. А больше ему и не нужно – ведь он же не ходит на четвереньках!..
Засыпая, он так много думал о садике, что ему приснилось, будто он с ним переходил улицу. Справа и слева от него шли другие дети, которые держали его за руки. Дядя милиционер весь в белом поднял палку, чтобы все трамваи и машины остановились. Но один трамвай не захотел останавливаться. Со звоном он продолжал ехать прямо на него. Он дёрнулся, чтобы отбежать, но дети не отпускали рук. Он даже не мог сдвинуться с места!..
 Наверно, трамвай так и задавил бы его, если бы, в самый последний момент, он, в страхе, не проснулся.
И это оказался вовсе и не трамвай даже!..  То были часы, которые называются «будильник», потому что они будят маму, чтобы она не проспала лекции. А вчера  мама  завела их, чтобы  они не проспали «детский садик»…

Дом, где жил «детский садик» находился недалеко от КомВУЗа. Они шли туда пешком, но он нисколечко не устал и ни разу не попросился «на ручки». Войдя в него, они сразу оказались в маленькой полутёмной комнатке со ступеньками, за которыми была ещё одна дверь. Мама постучала, но никто не ответил:– «Войдите!». Когда мама открыла её, то там оказалась ещё одна комната. Вдоль стен в ней стояли точно такие же шкафчики, как в бане, куда он только вчера ходил с мамой мыться. В комнате никого не было. Зато там были три двери, справа и слева от которых стояли детские галоши, точно такие, как и у него.  Их было очень много.
Пока они решали, в которую дверь постучать, одна открылась сама и из неё вышла тётя в белом халате – «Доктор!»… 
Вот этого он никак не ожидал. Он не любил и боялся докторов. Если бы он знал, что в садике будет доктор, то вряд ли согласился бы прийти сюда!  И уж, конечно, не мечтал бы так о нём!
А что теперь делать? Теперь уже поздно! Не убежишь!..
Настроение сразу испортилось. И все желания: играть в игрушки и заводить друзей пропали. Теперь ему хотелось поскорее уйти отсюда.
«Хотя бы тётя доктор не приняла бы меня! Сказала бы, что мне здесь нет места!» – с надеждой думал он, глядя, как она читает мамину бумажку. Но, оглядывая комнату, с сожалением убеждался, что таких, как он сюда можно поместить ещё целый «садик».
И, к его великому огорчению, она не только не сказала того, что он хотел, а наоборот, сказала такое, от чего у него похолодело в животе. Она сказала:
–  Надо раздеть ребёнка… Надо его послушать…
А он знал, что это означает!.. Это – самое неприятное, из того, что вообще можно было для него придумать! И он заплакал.
  Но мама, почему-то, не стала его успокаивать, а начала раздевать.
– Не здесь, – сказала тётя доктор, – пройдите сюда! – и показала на дверь, из которой вышла.
За дверью была небольшая, но совершенно белая, комната. В ней всё было белое: и стол, за которым сидела ещё одна тётя в белом халате, и табуретки, и шкаф со стеклянной дверкой, внутри которого виднелось множество маленьких бутылочек, и кровать, застеленная белой простынёй, поверх которой лежала белая клеёнка.
Может быть, это была вовсе и не кровать, потому, что у неё не было спинок, как у всех кроватей, но это был и не диван, у которого тоже должна быть длинная спинка, прислонённая к стене. И всё-таки, это, наверно, была кровать, потому что с левой стороны под простынью выпирала подушка! А всем известно, что подушки бывают только на кроватях.
Тётя, сидевшая за столом, как ему показалось, с неприязнью посмотрела сначала на маму, потом на него и вышла им навстречу. В руках у неё была деревянная трубка, в которую слушают детей.
«Сколько же у них тут докторов»?!. – с ужасом пронеслось в голове.
Несмотря на его отчаянные сопротивления и рёв, они раздели его догола, даже трусики сняли!..  Доктор, которая была с трубкой, поставила его на какую-то белую доску, а другую положила на голову и объявила:
–  Девяносто…  три…
Потом она поставила его на холодные железные весы и давай взвешивать, словно он не мальчик, а какая-нибудь колбаса… Потом – на табуретку… И, прислонив трубку к груди, приказала:
–  Дыши!.. –  Не дыши!
С расстройства он всё перепутал и когда она приказала: «дыши», затаил дыхание, а когда надо было не дышать, задышал, потому что уже не мог не дышать. Она это заметила и повторила:
–  Не дыши!
А дальше… И вспоминать не хочется!.. Она положила его на холодную клеёнку, которая показалась холоднее весов и стала «щикотать».
Он всегда очень боялся «щикотки». Обычно, когда мама, балуясь, щекотала его, он сначала хохотал, а потом, как правило, плакал. Теперь же была не мама, поэтому он решил начать с последнего.
Было очень обидно, что над ним издевались, а мама стояла тут же и не заступалась за него. Приходилось самому стоять за себя!
Но и это оказалось не самое страшное…
А страшное началось потом: Тётя – доктор посадила его на стул, взяла из стакана с водой железную ложку и хотела сунуть ему в рот. Но он успел вовремя стиснуть зубы и ни на какие уговоры уже не поддавался. Тогда другая тётя, та, которая читала мамину бумагу (не зря он её сразу невзлюбил!), взяла его за подбородок и больно нажала под ушами с двух сторон. Он и не понял, как зубы сами расцепились и противная ложка полезла аж в горло,  Изнутри что-то сильно сжало горло и он отрыгнул. Во рту набралось много слюны.
– Сплюнь! – приказала тётя с ложкой. Её строгое лицо с брезгливо сжатым ртом находилось как раз перед ним. И он, набрав полную грудь воздуха, резко выдохнул его вместе со всем содержимым рта прямо в ставшие вдруг удивлёнными её глаза. Она отпрянула:
– Фу, какой нехороший мальчик! – Сказала она, вытираясь носовым платком.
Он и сам опешил. Он никак не ожидал от себя такой грубой выходки. И теперь, перестав плакать, ждал, какое последует ему наказание.
Мама, державшая его сзади за плечи, крепко сжала их и тряхнула так, что он чуть не прикусил язык, и в глазах засветились искорки. Потом правое плечо освободилось, а правая щека загорелась от её резкого шлепка.
Стало больно и обидно. Хотел, было снова зареветь, но тут сильные руки перенесли его на кровать, перевернули на живот, и попу огрели ещё несколько горячих шлепков.
–  Одевайте! – услышал он неприятный скрипучий голос.
Всё ещё всхлипывающего, привели его в большую комнату, где в два ряда стояли детские кроватки, застеленные сверху одинаковыми синими одеялами. В изголовье каждой белели подушки. На спинках кроватей, обращенных к проходу, висели таблички с какими-то надписями. Возле подушек лежали сложенные вафельные полотенца.
  Тётя, которая читала мамину бумажку, видимо, была здесь самая главная, она подвела их к одной кровати, на которой не было таблички, и сказала:
–  Вот, эта будет его кровать. 

Наконец, его ввели в зал, где было много ребят. Они сидели за маленькими столиками и во что-то играли. Главная тётя взяла его за руку и вывела на середину комнаты, похлопала в ладоши и объявила:
–  Внимание, дети! Вот этот мальчик – ваш новый товарищ. Его зовут… – она посмотрела в бумажку и прочла его имя и фамилию. – Он будет в круглосуточной группе.
Что-то значительное послышалось ему в названии группы. Было невдомёк, что, как раз, эта-то и есть самая нежелательная группа, в которую и не стоило попадать.
Ни у кого из детей сообщение «главной» тёти не вызвало никакого интереса.  Все смотрели на него безразличными глазами, а иные – исподлобья. Теперь ему ещё больше захотелось домой, и он инстинктивно прижался к маминым ногам.
Мама наклонилась к нему. В её лице уже не было никакой злости.
–  Вот, сыночек, – сказала она вполголоса, – это – твои новые друзья.  Будь  умным  мальчиком:  слушайся воспитателей, играй с детьми и не плачь, если будешь скучать по дому и по маме. А завтра я к тебе приду. Понял?
Он всё понял. Понял, что наступило для него тяжёлое время. И кивнул. Но от её слов на него повеяло такой безысходностью, что он ещё теснее прижался к ней, обнял её ноги и дрожащим голосом сказал:
– Я не хоцю цдець оцтаватьця! Я хоцю домой!.. Хоцю ц тобой!
–  Ну, что ты, милый, нельзя со мной! Ты должен…
– Мамоцка! Лодненькая! Не оцтавляй меня! – вырвалось изнутри. Он умоляюще смотрел на неё, а по щекам бежали крупные слёзы.
Он почувствовал, что последние его слова растрогали её. Глаза её тоже заблестели. И он инстинктивно понял, что нужно взывать к её жалости и тогда она, может быть, не оставит его здесь, и решил закрепить первый успех громким рёвом.
Люди и в радости, и в горе солидарны, особенно это проявляется у детей. И не успел он закончить своё первое «колено», как к нему присоединилось ещё несколько голосов, и получилась целая «а капелла».
Остальные дети оставили свои занятия и таращили на них ничего не понимающие глазёнки. Чувствовалось, что через несколько секунд и они последуют их примеру.
Главная тётя быстро подошла к маме и что-то сказала ей вполголоса. Мама со слезами на глазах схватила его на руки и вынесла в «шкафную» комнату. Следом выскочила и «главная». Она стала что-то убеждённо говорить маме на ухо, но он не мог уловить их слов, потому что продолжал плакать.
Поняв свою ошибку, он замолчал, но поскольку рёв детей доносился и сюда, то не смог разобрать ничего, кроме слова «завтра», несколько раз повторенного тётей. И потому, как мама согласно кивала головой, сообразил, что сегодня, кажется, пронесло…
Всю дорогу до самого дома мама упрекала и стыдила его. Ему было стыдно, но что он мог поделать, если в садике наделали так много докторов, как будто без них нельзя было обойтись!
А, придя домой, она предупредила, что его не должен видеть ни один студент, так как все знают, что с сегодняшнего дня «Майчик» ходит в круглосуточный  детский сад. Если его увидят, то ей будет очень стыдно за него. Значит, оставаясь дома, он не должен шуметь, чтобы не привлекать к себе ничьего внимания. И, уходя, заперла его на ключ.

Первый час заточения прошёл более-менее сносно.
Сначала он складывал из кубиков картинки. В садике он успел заметить, что некоторые дети в момент их прихода занимались этим же. Так зачем же тогда ходить туда, где много докторов, если и дома, не выходя на улицу, можно делать то же самое?
Но потом, когда это занятие достаточно надоело, он залез на подоконник и, сплюснув нос о стекло, стал смотреть на улицу.
Однако из-за того, что кроны растущих у дома деревьев закрывали всё, что на ней происходит, то пришлось отказаться и от этого времяпрепровождения.
Слез с подоконника, сел на кровать и мысли сами невольно вернулись к детскому садику. Было до слёз обидно за обманутые надежды. Ведь он так хотел ходить в садик! И вот, на тебе! А всё – из-за этих проклятых докторов! Ладно, пусть бы они сидели там, если без них совсем уж нельзя, но зачем они его раздели и начали совать противную ложку в рот? Разве для этого он пришёл туда?.. Он видел, что до их прихода все дети во что-то играли и никто не плакал, а плакать они стали после того, как он сам заревел… Значит, там не так уж скучно, как здесь одному. Может быть, нужно было остаться с детьми?..
И он тяжело вздохнул.
Но тут перед глазами снова возникли неприязненно сжатые губы и щелки строгих глаз, внезапно округлившихся от удивления, и он во рту ощутил кисловатый вкус железа… И… в детский сад сразу расхотелось.
Задумался. Что делать? Делать ничего не хотелось. Пожалуй, он чего-нибудь поел бы…  А мама придёт ещё не скоро!
Полез в шкаф, но там, кроме чёрствого куска хлеба, ничего не оказалось. Где-то должен быть сахар! С ним и чёрствый хлеб пойдёт, но мама его прячет, потому что он «съедает зубы». Но зубы у него крепкие – сахар раскусывают ещё так! Вот бы найти где-нибудь хоть кусочек и съесть его быстренько, пока он не начал есть зубы!
Обшарил всё, что было можно – тщетно! Сахара нигде не нашёл.
Снова влез на подоконник, держась за оконную ручку. Встал на ноги и обшарил взглядом комнату сверху.
         Ура! Вон, на шкафу стоит сахарница! Слез и стал соображать, как её достать. Подставил к шкафу стул, но рука не дотягивалась до верха шкафа. Нужен, хотя бы, ещё один Тимур!..
         Что делать? Оставалось только сесть у двери и от досады заплакать… 
Стал тихо-тихо поскуливать. Досада и обида  разъедали его изнутри и он не заметил, как расплакался по-настоящему.
Вдруг раздался стук в дверь.
Замолчал. Прислушался. Стук повторился. Вспомнил мамино предупреждение.
–  Майчик, это – ты? – послышался женский голос.
Он молчал, боясь выдать себя. Он даже перестал дышать. Стук снова повторился. Тётя снова позвала его, но, не дождавшись ответа, ушла. Её шаги гулко прозвучали по коридору, потом скрипнула дверь, и вновь стало тихо.
Некоторое время сидел, прислушиваясь к тишине, которую ничто не нарушало.
«Почему я не отозвался?» – запоздало сокрушался он, вспоминая о тёте, стучавшей в дверь. Надо было сказать ей, что он хочет кушать. Она бы нашла маму и передала ей, что Майчик сидит взаперти, да ещё и голодный и плачет. Пускай бы она постыдила её. Нет, пожалуй, не надо! Тогда бы мама пришла и отшлёпала его, а потом отвела бы в детский сад… 
         Ну и пусть! Лучше уж в детском саду, чем вот так: совсем один и никуда не выйти!..
Где-то хлопнула дверь. Раздались приближающиеся шаги. Он насторожился. Но шаги не дошли до их двери и прервались стуком в дверь соседней комнаты. Громко захныкал в надежде, что его услышат и подойдут. Но никто не подошёл. Может, он хныкал недостаточно громко?
Набрал побольше воздуха и стал извлекать из горла более громкие звуки. В соседнюю дверь снова постучали, но там, видимо, никого не было, потому что никто не отозвался. И шаги снова удалились. Опять хлопнула дверь и наступила тишина.
Тишина стояла такая, что слышно было, как на столе тикают часы. Надо будет, как кто-то появится, постучать в дверь кулаком. Уж тогда-то никто не пройдёт мимо!
Но, как назло, никто не появлялся. Напряжённое ожидание утомляло. Глаза сами по себе смежались, хотя он и таращил их, стараясь, чтобы веки снова не сомкнулись…

… Очнулся он оттого, что кто-то его толкал. Оказалось, что мама не может открыть дверь, потому что он уснул прямо под нею.
– Ну, что ты устроил здесь концерт? – сразу напустилась она на него, войдя в комнату. – Я же предупредила тебя, чтобы ты сидел тихо.
–   Да-а, а я не хоцю цидеть тихо – мне цкуцно!
–   Ну вот, в садик ты не хочешь, хотя там не скучно и дома один оставаться тоже не хочешь! Что ж ты мне прикажешь на лекции тебя с собой брать?! Так меня вместе с тобой выгонят из аудитории!..  Вот, это… Я тебя в последний раз послушалась! Завтра,  без разговоров, пойдёшь в садик и больше мне голову не морочь!.. Ты почему хныкал у двери?
–   Я куцать хоцю!
–  Не обманывай! Ты не можешь хотеть…  Ещё не подошло время! Ты просто капризничаешь. И где я тебе сейчас достану еду?.. Столовая ещё закрыта…
–  Дай мне хлеба ц цахалом!
Мама порылась в шкафу, достала хлеб.
–  Ты не будешь его есть – он жёсткий. – Сказала она, разрезая хлеб на ломтики.
–  Ц цахалом буду…  –  возразил он.
Подставив стул, она достала сахарницу, спинкой ножа наколола сахар на маленькие кусочки и вместе с хлебом положила в тарелку. Тарелку поставила перед ним на стол.
– Вот, кушай! А я побегу. Перемена уже, наверно, кончилась… Да больше не хнычь и не стучи в дверь!..
–  Я не цтуцял…
– … Захочешь спать, сними туфельки и ложись на кровать.
Она умчалась, снова заперев дверь на ключ.
Кушать ему, действительно, не хотелось, но от сахара отказаться не мог. При одной только мысли о нём во рту сразу стало мокро и он проглотил слюну…
На следующий день утром той же дорогой, что и вчера, Тимур с мамой шёл в садик. И чем ближе они подходили к одноэтажному кирпичному зданию, тем настроение его становилось всё хуже и хуже.
Но он уже наперёд знал, что сегодня от садика отвертеться не сможет. Придётся смириться со своей горькой судьбой.
И, главное, плакать нельзя, потому что мама взяла с него «честное слово», что он не будет этого делать. «А «честного слова», – сказала она, – «никогда нарушать нельзя, даже если о нём сильно пожалеешь»! 
Со слезами, готовыми брызнуть из уже переполненных глаз, он попрощался с нею и с невыразимой тоской во взгляде проводил её до самой двери. Но решимости его хватило ровно настолько, чтобы за нею успела закрыться дверь. В следующее же мгновение дополнительной порции эмоциональной влаги, естественно прибывшей в переполненные чаши глаз после её ухода, уже негде было скапливаться, и она под действием силы тяжести, не задерживаясь, побежала по щекам.
Вероятно, глаза, каким-то образом, связаны с горлом, потому что не успели первые капли слёз промочить дорожку на щеках, как из горла стали сами вырываться какие-то тихие завывания, постепенно перешедшие в самый обыкновенный плачь, который вначале представлял собою бессвязное сочетание звуков, а потом стал вполне осмысленным, так как в их сонме явственно прослушивались слова:
–  Мамоцка, лодненькая, я хоцю домой!
Воспитательница, зная по опыту, что лучшим успокоительным в этом случае является отсутствие всякого внимания к плачущему, делала вид, будто не слышала и не замечала плача. Зато малышня не могла остаться безучастной к такого рода проявлению эмоций своего собрата и готова была сию же минуту поддержать его своим участием. Создалась угроза перерастания сольного плача в хоровой.
И вдруг к Тимуру подошла совсем ещё маленькая девочка в зелёненьком цветастом платьице с красным фартучком на груди и сунула ему в руку свою игрушку, говоря:
–  Не плать!
        Она пыталась заглянуть вишенками своих глазок в его замутнённые роднички.
        Ощутив прикосновение постороннего предмета, он хотел оттолкнуть его, но, увидев, что это – яркая разноцветная пирамидка, невольно заинтересовался ею и, продолжая всхлипывать, взял её.
Но первая же попытка снять верхний красного цвета колпачок не удалась. Тогда, прижав пирамидку левой рукой к животу, а правой всеми силами ухватив за колпачок, стал крутить его, пытаясь свернуть, и… забыл в очередной раз всхлипнуть. 
–  Давай, я помогу! –  Сказал мальчик постарше, сидевший за ближним столиком. Он встал и подошёл к нему, протянул руку. Тимур, зная, что игрушка не своя, с сожалением отдал её, продолжая следить за ней. Но мальчик тут же сунул её обратно, приказав:
–  Делзи клепте! – Сам ухватил колпачок двумя руками и, убедившись, что Тимур держит пирамиду, потянул его на себя. Колпачок сорвался и мальчик, не удержавшись на ногах, сел на пол.
Вопреки ожиданию Тимура, он не заплакал. Вместо этого крупный рот его растянулся, заняв почти половину лица, а в просвете губ блеснули редкие кривые зубы. Он залился заразительным смехом. Засмеялся и Тимур, засмеялась и девочка, глазки которой при виде упавшего мальчика сперва округлились, а теперь превратились в узкие щелочки.
Тимур стал снимать разноцветные кружочки со стержня и прижимать к животу, придерживая правой рукой. Но больше трёх штук удержать не смог. Остальные рассыпались и укатились в разные стороны.
Мальчик и девочка, смеясь, собирали их и приносили ему. Сообразив, что он не сможет их удержать, он сел на пол, раздвинув ноги, и свалил все кружочки перед собой.
– А петель давай собилать! – Предложил мальчик.
Он надел на стержень маленький кружок, лежавший ближе к нему. Тимур надел другой, бывший у него в руке. Девочка тоже решила внести свою лепту и надела первый, попавшийся под руку.
Когда кружков на полу не осталось, они поняли, что собрали их неправильно. Первым это понял мальчик. Он сказал:
–  Не так! – И снова разбросал все кружки.
Они стали примерять их друг к другу, пытаясь надеть так, чтобы получилась правильная пирамида. Собрали снова, но поскольку каждый старался надеть свой кружок, то пирамида опять не получилась.
         И только с третьего раза удалось собрать её правильно. Довольные, они передавали её из рук в руки и каждый говорил:
–  Вот так плавильно!..

Первые дни пребывания Тимура в онемеченном детском садике были очень горькими. Там существовал режим, в котором было много «нельзя» и мало «можно» и который обязаны были все выполнять.
Дети и воспитательницы были ему незнакомы, и чувство одиночества не оставляло его.
А тут ещё и мама долго не приходила. И что-то похожее на горькую обиду терзало его душу. Хотелось поплакать, да было негде – он не хотел посвящать в свои переживания чужих, а чужими здесь были все.
Ни один человек не сказал ему здесь доброго слова и никто не спросил: «Как дела, Майчик?», как обычно говорили студенты в общежитии, когда он сиживал в коридоре на своём горшке, на что он отвечал: «На больцой, ц плиципкой и ц поклыцкой!», задрав кверху большой палец левой руки, зажатой в кулачок, «посыпая» его пальцами правой и накрывая затем ладошкой.
   На языке взрослых это означало: «Дела хороши настолько, что лучше и быть не может!».  Но при чём здесь «присыпка» и «покрышка» – бог знает! Он отвечал им так, как они его сами научили. Они были довольны и смеялись. И ни один из них не упускал случая, чтобы не спросить: «Как дела?».
А поскольку он всех их знал в лицо, то, завидев знакомого, сам, не дожидаясь вопроса, задирал левую руку и начинал «посыпать» большой палец, а когда тот подходил ближе, говорил:
–  На больцой, ц плицыпкой и ц поклыцкой!               
А здесь никто не угощал его конфеткой, как частенько это делали студенты.
        Он вспоминал, как, получив сладкое угощение, он тут же совал его в рот и тогда на вопросы других о его делах, ничего не мог ответить.
Однажды один из них, проходя, спросил:
–  Как дела?
А у Тимура в тот момент во рту была конфета, и он ничего не ответил.
         –  Майчик! Ты что язык проглотил?
Он помотал головой и высунул между сомкнутыми губами сладкий кончик языка, и ткнул в него пальцем, давая понять, что язык на месте.
–  Нет, оказывается, не проглотил. Но почему ж ты тогда не разговариваешь?..  Ты что – немой?
Он кивнул.
–  Ага! Значит, ты – немой! – Повторил он, улыбнулся и ушёл.
Он ушёл, а Тимур остался в замешательстве: почему дядя так сказал? Разве он не знает, что Тимур мамин, а не его?
Придя с горшка, он спросил у мамы:
–  Мама, а поцему дядя цплацывает, цто я не его? Лацве он не цнает, цто я твой?
–  А как он спросил?
–  Он цкацал: – Ты – не мой?
–  А почему он так спросил? С чего?..
–  Меня длугой дядя угоцтил конфеткой, а он цплацывает: – «Как дела?».  Я покацал, как дела, но не цкацал. Тогда он цкацал: – Ты цто, яцык плоглатил? – Я ему покацал яцык. Тогда он и цплоцил: – Ты цто, не мой?
– Ну, теперь всё понятно! «Немой» это значит – человек, который не может говорить. Есть такая болезнь… Такие больные разговаривают только руками…
–   Луками? Лацве моцно говолить луками?
–  Да, существует такой язык, когда люди общаются между собой с помощью рук… разными жестами.
–    А цто такое «Цецт»?    
  –   Ну, вот, ты показал дяде на язык. Вот это и был с твоей стороны жест. Ладно, немножко подрастёшь и тогда узнаешь, что такое жест?  Всему – своё время!  А на счёт конфеты… я же не раз предупреждала тебя, что нельзя перед едой есть конфеты.
–  Да-а-а! Ецли бы дядя дал конфету поцле еды, я бы цъел её поцле еды! А он ведь дал её до еды! Не будет це конфета цдать до поцле еды!..

…Но, человек ко всему привыкает! Привык к садику и Тимур. А вскоре появились и друзья, жившие недалеко от «КомВУЗа» и ходившие в садик самостоятельно. И у него нашёлся повод просить маму, чтобы она разрешила ему ходить с ними.
И, наконец, настал день, когда мама разрешила. Этому предшествовали длительные уговоры, в процессе которых ему удалось-таки убедить её в полной безопасности  мероприятия…
 
Студенческое общежитие располагалось на втором этаже в основном корпусе учебного заведения по улице Карла Маркса, а садик – на соседней, параллельной ей, улице. Путь к нему лежал мимо трёх – или четырёхэтажного дома, в котором жил тогдашний правитель Крыма – первый секретарь ВКП(б) Крымской АССР Семёнов.
На балконе одного из верхних этажей дома часто сидела собака, которую мальчишки называли «волкодавом». Она всегда лаяла на них, потому что они её дразнили. Ребята говорили, что ни одна собака, кроме волкодава, не может одолеть волка, поэтому только они сторожат стада овец.
Так, посещая садик, Тимур узнал о существовании овец, волков и собак, их загрызающих. 
Кроме того, в садике их учили вышивать «крестиком» цветными нитками. 
  Здесь он также узнал, что кроме русского и татарского языков существует ещё и немецкий, который и не язык даже, а просто такие же слова, как в русском и татарском, но означают совсем другое. Ну, например, слово «диван». По-немецки, это – не диван, а стена; а слово «тыш» это – стол, что по-татарски означает «зуб». К сожалению, более глубоких познаний в новом языке приобрести ему так и не удалось…
Вообще-то, все эти перечисления языков: «русский», «татарский», «немецкий» – всё это условно!  Практически для него существовало два языка: «домашний» (внутренний) – для общения с мамой и её подругами, состоящий в восьмидесяти процентах из крымско-татарских слов, в пятнадцати процентах – из русских и на пять процентов – из казанско-татарских и «наружный» – для общения со всем остальным миром – естественно, русский!
В последнее время в наружном языке появилось отпочкование – немецкий, который он и не признавал за язык. В соответствии с этим решался и национальный вопрос: «мы» и «все остальные»…

        Как-то, проходя с мамой мимо дома Семёнова, он, к удивлению, не увидел волкодава.
        –   Мама, а где волкодав? –  спросил он её.               
        –   Какой волкодав?
        –   Котолый цывёт вон на том балконе. Лебята говолят, цто он – волкодав Цемёнова.
–  Теперь это не дом Семёнова.  Он оказался врагом народа и его расстреляли.
–  А цто такое «влаг налода»?
–  Это человек, который не хочет, чтобы трудящиеся люди, то есть такие, как мы с тобой, жили хорошо. Он – замаскировавшийся буржуй. Хорошо, что его разоблачили!
О «буржуях» и «трудящихся» Тимур уже знал. А вот сочетание слов «враг народа» услышал впервые. Он видел «буржуя». Это толстый человек, нарисованный на плакате чёрной краской, а «трудящийся» это – большой красный дядя, который такой сильный, что разрывает большую цепь двумя руками, от чего «буржуи» разлетаются в разные стороны, как мухи от хлеба, если по нему стукнуть рукой. А ещё «буржуи» убегают от красноармейца с длинной красной винтовкой со штыком…
         Но он никак не мог взять в толк, причём здесь волкодав. Волкодавов не рисовали никакими красками. Он представил себе, что когда красноармейцы с винтовками пришли чтобы арестовать буржуя Семёнова, то волкодав стал их давить, поэтому они расстреляли его вместе с буржуем.
–   А волкодава тоце лацтлеляли?  – спросил он.
–  Не знаю, может и расстреляли...  А вообще, – собака  не причем …
Проходя мимо этого дома с ребятами, Тимур рассказал им, почему там, на балконе нет волкодава. Никто не возразил, так как для всех «мама сказала» было непререкаемым авторитетом...

Первые серьёзные познания мира начались именно в этой самой «немецкой площадке». Так называли этот детский сад. 
Кроме нескольких немецких слов, он узнал там, что сосать пальцы нельзя. Сам-то он не часто совал пальцы в рот, ну разве что, когда задумается! А вот другие ребята…  Были такие, которые вообще не вынимали их изо рта.
«Ну и что же? Пусть себе сосут, если это доставляет им удовольствие!»  Так нет же! «Немкам» это не нравилось! Этим, вообще, ничего не нравилось! Сунешь палец в нос, чтобы поковырять «козюльки» – нельзя! А уж, не дай бог, взять «козюльку» в рот – это скандал!.. А что, скажите, тут особенного?  Она на вкус – ничего!... Он уже пробовал… Только чуть-чуть солоноватая…  Так нет же!  Они такой шум поднимут, будто ты настоящего жука съел! 
А вот, «щеку турка» он ещё не пробовал. Ребята говорят, что вкусно…  Может быть, он давно бы её попробовал, да вот название не очень нравится: ну, как можно кушать «щеку» какого-то «турка»! А ведь если бы она не была его щекой, то так не назвали бы. – Правда, ведь?.. А другим – ничего!.. Вон они в «калидоле», как заходишь со двора,  справа,  какую дырку проели в стене!
Вот уж «немки» возмущались по поводу этой дырки! Как раскричались: «Диван, диван!..» 
И вообще, почему они говорят, что надо знать «немецкий язык»? Мол, каждый культурный человек должен знать его, а сами и не знают, что никакого «немецкого языка»  нет на свете! Просто взяли русские и татарские слова, переиначили их и назвали «немецким языком»!  Ну, почему бы им не говорить на стену – «стена»? Так нет же, они её диваном прозвали…  А диван, наверно, чем-нибудь другим…  А стол?.. Ну, стоит он никого не трогает!  Наоборот, его все трогают: когда кушают,.. играют,.. лазают под ним, когда не хочется обходить его кругом… А та «немка», у которой такая страшно толстая попа, так она иногда сама на него садится… Притом, падает на него попой так, что он аж скрипит от боли и ещё она скажет: – «Уф!», будто не она села на него, а наоборот. 
Так вот, этот бедный стол «немки» называют: «тыш», то есть, «зуб», а чтоб его не спутали с настоящим зубом, спереди к нему добавляют: «дэр» – вроде, как обращение: «Товарищ стол!». Будто ему от этого легче…
Одного мальчика в садике зовут Тимошка… Не Тимуром, как его, а Тимошкой. Тоже мне, нашли имя для мальчика!  Вроде, как дразнилка какая: «Ты – мошка!»  А какой он мошка? Он нормальный мальчик! Только, вот, пальцы сосёт… Нет, не все… – только большие! Ну, назвали бы его также «Тимуром»…  А что?  –  Хорошее имя, ему нравится! Хотя, если захотеть, его тоже можно дразнить «Тимуркой». Получится: «Ты – Мурка!». А ведь всем известно, что «Мурка» – это кошка. А он ведь не кошка! Но пока его никто так не называл.  В «КомВУЗе» его больше по фамилии зовут – «Майчиком»…
Так вот, этого самого «Мошку» каждое утро заводят к доктору в белую комнату и мажут большие пальцы на руках «ёдом» – это такая коричневая штука, жидкая, но очень кусучая. Он уже знает, что такое «ёд»!.. Однажды в «КомВУЗе», когда он упал на лестнице и расшиб себе коленку, было очень больно и он плакал, то ему тоже помазали ногу «ёдом». Тогда ещё студенты кричали: – «Надо ёдом помазать, ёдом!». Тимур тогда думал, что это – что-нибудь сладкое, наподобие мёда, а это оказалось совсем другое… И стало ещё больнее… А Тимошке «ёд» тоже не помог. Он просто обсосал пальцы и они стали не коричневые, а жёлтые.
Тогда «немки» придумали другое: они стали колоть его пальцы иголками. Заведут его в белую комнату и начинают колоть, и спрашивают:
–  Будешь ещё, паршивец, в рот пальцы совать?
А он плачет, потому что больно и кричит:
–  Не буду!  Не буду!
А они ему: – Цыц!  Замолчи! – Потом отпустят его руки, а пальцам-то больно! Вот, он их снова – в рот! На его крики сбегаются дети. А «немки» им говорят:
–  Вот, смотрите, всем, кто будет брать пальцы в рот, будет то же самое!
Тимур знает, как бывает больно, если нечаянно уколешь палец иголкой…

«Немки» говорят, что каждый «воспитанный» ребёнок должен уметь вышивать. А так, как все они – «воспитательницы», то и заставляют всех детей вышивать иголками на лоскутках цветными нитками.
Нет, вышивать, вообще-то, не трудно, но он не любит это занятие потому, что часто колет иголкой пальцы. А ещё потому, что надо сидеть на одном месте и тыкать иголкой «крест-накрест», а ему побегать хочется. И он начинает ёрзать. А «немка» спрашивает его:
–  Где иголка?
Тимур показывает, а она не верит и говорит:
–  Нет! Иголка там!… – и показывает на его попу и смеётся.
Наверно, она плохо видит иголку и, чтобы убедить её, он тычет ею ей в колено. Она сердится и бьёт его по рукам, и ругается:
–  Доннэр – веттэр!..
Почему они все, когда сердятся, вспоминают про ветер!..  Непонятно!  Надо лучше смотреть, а не искать в попе иголки!  Всем давно известно, что в попе – только «какашки»!..
Зато он лучше всех умеет вставлять нитку в иголку. Это просто: надо послюнявить кончик нитки и увидеть на нём тоненькую ворсинку. Вот, её и нужно всунуть в дырочку. Тогда и вся нитка влезет…
И всё равно, он не был у «немок» на хорошем счету, хотя и очень старался, чтобы они его похвалили: пальцы в рот не брал, ни с кем не дрался, старался добросовестно запомнить, что диван – не диван, а стена, и «тыш» – не зуб, а стол.
Он очень любит, когда его хвалят. А кто не любит?!. Если бы всё время тебя хвалили, то и кушать, наверно, не хотел бы!
Нет, конфету, конечно можно, особенно если она «шиколадная»… Кто откажется от «шиколадной» конфеты?!. Или от мороженного, или от «пироженного»?  Эти две вещи и называются-то почти одинаково… Только «мо…» – холодное, а «пи…» – тоже очень вкусное!..
«Немецкая площадка» оставила в его памяти неприятный отпечаток, хотя в тот период он был настолько мал, что, казалось бы, ещё и не должен был иметь какие-то собственные впечатления. Но, видимо, обстановка в садике была столь неблагополучной и действовала на психику ребёнка так отрицательно, что это отложилось в мозгу на многие годы.
Ведь память, словно «машина времени», которую так тщетно изобретают фантасты. Её пытаются изобрести, а она, оказывается, существует ещё со времени Она. Она позволяет нам, много раз «прокручивать» события, случившиеся с нами или в нашем присутствии, либо почерпнутые из других источников информации, словно кадры кинохроники на видеомагнитофоне. Позволяет «заглянуть» и в будущее при наличии знаний объективных законов развития, реальных прогнозов и достаточной степени воображения.
Но заметьте – информация, хранящаяся в нашей памяти, в отличие от машинной, помнится не вечно, не  всю жизнь, в чём, в который раз, проявляется благоразумие и оптимизм природы – она как бы отсеивается, то есть всё, что в нашей практической  реальности оказывается ненужным, как правило, забывается, а всё, что остаётся, является результатом воздействия на наше сознание внешних раздражителей через органы наших чувств.
        Машина не обладает способностью избирательного запоминания информации, а наша память сохраняет только то, что оставило в ней смысловой или эмоциональный след. И, кстати, с чем большим эмоциональным накалом реагирует на событие наше  сознание, тем более глубокий след остаётся в нашей памяти и тем дольше сохраняется воспоминание о нём. Потому и стрессы – эти своеобразные «взрывы» эмоций – запечатлеваются в нас и глубже, и дольше.
Но не любые стрессы! Например, те, которые вызваны положительными эмоциями, запоминаются, как правило, ненадолго. Они, как мощный вихрь, захватывают нас, поиграют нашими чувствами и воображением и мчатся в прошлое, чтобы никогда больше нас не беспокоить.
Радость лечит, сглаживая бороздки и рубцы, и, следовательно, и сама не оставляет после себя следов. Вот почему мы столь ненасытны радостью и можем наслаждаться этим чувством сколь угодно, не уставая морально ни капли.
        При этом, положительные эмоции и стрессы демобилизуют организм, его моральные и физические силы, ослабляют бдительность и внимание и часто являются причинами серьёзных катастроф, развивающихся на почве беспечности и упоения радостью. И потому, глядя на людей, охваченных беспредельной эйфорией и теряющих всякую осторожность при наличии реальной опасности, хочется крикнуть им: «Берегись!»...
А вот всё то, что заставляет страдать, причиняет боль, вызывает страх, омерзение и тем самым травмирует нашу психику, запоминается крепко и надолго.
Похоже на то, что горе ранит душу. И частые воспоминания о нём, подобно алмазной игле, чертящей бороздку на граммофонной пластинке, каждый раз углубляет её и не даёт ране зарасти.  Значит, сама природа создала нас такими, чтобы наши действия, вызвавшие отрицательные последствия, не забывались долго и служили нам уроком на будущее.
Но нет худа без добра! Реагируя на отрицательные эмоции, организм, борясь за самосохранение, мобилизует моральные и физические силы, возбуждает психику, настораживая внимание и обостряя бдительность с тем, чтобы успешно противостоять их пагубному действию. Это стимулирует все наши органы работать и лучше выполнять свои функции. А в момент опознанной чрезвычайной опасности это напряжение достигает такой высокой степени, что мы можем совершить невозможное.
Попав в безвыходное положение, человек находит в себе скрытые резервы и совершает то, что в обычных условиях является не только недостижимым, но и непостижимым.
Это положение подтверждается многочисленными примерами из эпизодов Великой Отечественной войны.
  Например, известны не единичные случаи, когда смертельно раненные наши лётчики силой своей воли заставляли организм работать, чтобы привести и посадить самолёт на свой аэродром. Когда самолёт останавливался, лётчика находили мёртвым. Значит, они жили и боролись до тех пор, пока поставленная перед собой задача не была выполнена. И лишь после этого умирали. Следовательно, смерть, в этом случае, наступала в результате снятия предшествовавшего этому напряжения сил.
В жизненной практике также много случаев, когда осознание человеком неминуемой опасности мобилизовало резервы организма и придавало такие физические силы, что он, безо всякой подготовки, перекрывал мировые рекорды, но в то же время, в нормальном состоянии не мог выполнить требований самого низкого спортивного разряда…

Здание КомВУЗа до революции, видимо, принадлежало какому-нибудь столичному вельможе, потому что претендовало на определённый архитектурный стиль, и со всех сторон было окружено подобием парка, отгороженного от улиц литой чугунной оградой.
         В нём располагались учебные аудитории, студенческая столовая и даже общежитие, в котором на втором этаже и жил теперь Тимур с мамой и её подругами…

          Однажды  мама рано забрала его из садика, что было так некстати: он, как раз, стоял возле чугунной ограды, отделявшей садик от улицы Карла Маркса, и вместе с другими детьми зачарованно смотрел, как по улице проезжал эскадрон кавалеристов.
        Впереди на серых конях ехали музыканты, а за ними, чётко выдерживая строй, гарцевали кавалеристы. Одеты они были в длинные серые шинели до пят, в «будёновках» с большими синими звёздами над козырьком, внутри которых блестели лаком красные звёздочки. Рукоятки шашек, свисавших вертикально с левого боку, и медные наконечники ножен горели на солнце, как золотые. Сверкали и начищенные до золотого блеска шпоры с зубчатыми колёсиками, прикреплённые к сапогам ремешками.
Трубы оркестра, выдувавшего популярный марш     «Мы– Красные кавалеристы», тоже горели золотым пламенем.         
Зрелище это настолько увлекло его, что даже неурочное появлении мамы не произвело обычного впечатления. Наоборот, он был недоволен тем, что «немка», сообщившая о её приходе, отвлекла его от столь интересного зрелища.
Однако, дома утраченное в садике удовольствие было с лихвой компенсировано.
         Оказалось, что к ним приехал мужчина, который почему-то запомнился ему на всю жизнь. Был он среднего роста с тёмными слегка волнистыми волосами, зачёсанными назад. На лицо был симпатичен. Добрая приятная улыбка поселилась в его глазах.   
         Самой главной достопримечательностью его был браунинг, который он вынул откуда-то из внутреннего кармана пиджака и дал Тимуру поиграть, предварительно вынув патроны. Он объяснил, что это – личное оружие, которое выдаётся коммунистам для борьбы с врагами советской власти.   
Тимуру почему-то запомнились его необычные пальцы, вынимавшие патроны, вернее ногти, не такие гладкие и ровные, как у всех, а будто бы гранённые, прорезанные продольными бороздками.
Уже взрослым, глядя на свои изборожденные ногти, он часто вспоминал те, запомнившиеся с детства. И в нём невольно возникала мысль, со временем превратившаяся в убеждение, что тот мужчина и был его настоящим отцом, а вовсе не тот столяр, который залазил на дерево, чтобы его увидеть.
Пробыл он у них недолго. По крайней мере, так показалось Тимуру, не насытившемуся катанием у него на коленях, имитировавших коня, а Тимур – кавалериста. Подняв над головой правую руку с браунингом, он кричал:
–  Ула!.. Мы – клацные кавалелицты!..
После его ухода Тимур особенно остро ощутил, что у него нет папы… Если бы мама знала, как ему сейчас его не хватало!
Правда, это чувство возникло не сейчас.  Оно не покидало его и раньше, ещё до того, как мама сказала, что он нас бросил. Тогда он ещё только «уехал далеко-далеко и приедет не скоро».
И уже в который раз Тимур потребовал от мамы, чтобы она написала ему письмо: пусть  он приезжает скорей-скорей, потому что он по нему очень-очень соскучился.
Он не раз представлял, как к нему приезжает папа, очень похожий на того дядю. Наверно, и у папы есть браунинг. Он просто физически ощущал себя, сидящим у папы на коленях, а тот изображал скачущую лошадь.

         В такие минуты ему так становилось жаль себя, делалось так тоскливо, что хотелось плакать. И он плакал, если по близости никого не было. 
«Живёшь один, никому не нужный!» – думал он, особенно, когда долго не было мамы. Ах, как он завидовал тем детям, за которыми вместо мам на площадку приходили папы. Со слезами на глазах он провожал их до двери.
Откуда было ему знать тогда, что у тех детей,  возможно, была ещё более горькая доля. Ему тогда было невдомёк, что в круглосуточный садик детей отдают не от «хорошей жизни». И если за ними приходят не мамы, а папы, то вряд ли у них есть мамы!..
         Тяжело ребёнку без отца или матери. И тем родителям, которые из эгоистических побуждений собираются сделать его полусиротой, прежде, чем совершить роковой шаг, не худо было бы хоть на минутку, хоть на час поставить себя на место ребёнка и «побыть в его шкуре»!
         Да…очень худо ребёнку без отца, но во сто крат хуже без матери! Недаром в русском языке есть слово «безотцовщина», но нет слова: «безматеринщина». Нет такого слова, да и не может быть потому, что по горькой доле ребёнка, лишившегося матери, есть слово – «сирота»!..

        Тимур приставал к маме с требованием написать папе. Он просил, плакал, настаивал… И не успокоился до тех пор, пока мама не показала ему исписанный тетрадный листок и не прочла содержание письма, где было изложено всё, что беспокоило малыша. Листок был вложен в конверт и опечатан. Он был уверен, что как только папа получит это письмо, он мигом к нему примчится.
  С того дня и начались томительные ожидания папы.
  Однако, проходили дни и недели, а папы всё не было. Не было даже письма от него.
           Первое время он по несколько раз в день спрашивал маму, не получила ли она от него письма. А когда ей приходили какие-нибудь письма, то он считал, что это обязательно от папы и настаивал на его прочтении вслух. И каково же было его разочарование, когда он убеждался, что оно не от него. От обиды он плакал навзрыд, и маме долго приходилось его успокаивать.
Кончилось всё тем, что она стала скрывать от него все письма. 
Постепенно жажда ожидания стала угасать и он привык к тому, что ни папы, ни писем от него не было. Случайно увидев письмо, он уже не набрасывался на него, требуя немедленного прочтения. Однажды мама получила письмо от бабушки. В нём не было обычных буковок. Строчки были похожи на волны и читала их мама с заду-наперёд. Она сказала, что оно  написано по-арабски. После того как она прочла его и передала ему бабушкины приветы, он тяжело вздохнул и спросил:
–  Поцему папа не пицет?..
Она взяла его на колени, посадила лицом к себе и спросила так горестно-горестно:
– Тимурчик, тебе разве плохо с мамой?
–  Холоцо! – ответил он, прижимаясь к ней.
–  Ты маму любишь?
–  Люблю!
–  А как любишь?
Этот вопрос задавался не впервые. Обычно он отвечал на него: «Клепко-клепко люблю!» И обнимал маму за шею,  целовал её щёки, нос, губы и глаза… Если он так не делал, она говорила: «Ты не любишь меня!» и начинала плакать.
В тот раз у мамы было хорошее настроение и он не хотел его портить, не хотел, чтобы она плакала, потому и проделал всё, что было нужно в таких случаях.  Но она не успокоилась – семейная идиллия с обоюдными поцелуями не наступила.
– Нет, тебе со мной, наверно, плохо… – начала она издалека. – Ты меня не так сильно любишь, как я тебя! – и после некоторой паузы добавила: – Я тебя так сильно люблю, что больше мне никто-никто на свете не нужен!
Он удивился: разве он сейчас не доказал, как сильно её любит? Разве он не проделал всё с необходимым чувством? И ещё: что значит «больше никто-никто не нужен»? А папа? Значит, ей и папа совсем не нужен?
Этого он понять не мог. Он любил маму, но любил и папу, хотя и не видел его ни разу. Он был уверен, что папа у него хороший, лучше всех, по крайней мере, не хуже мамы и добросовестно любил его, представляя себе дядю с браунингом. Он считал, что и она его любит… И вдруг…
– Тебе и папа не нуцен? – спросил он озабоченно, – И бабуцка?..
–  И папа,.. и... – она запнулась, – … и бабушка,.. потому что я тебя больше всего на свете люблю! – Повторила она, делая ударение на последней фразе. – Если ты со мной, то мне больше никто не нужен! – Пояснила она. Последние слова как-то щекотнули его самолюбие, но он не сдавался:
–  А папу ты вцё це любиць? – с надеждой спросил он, полагая, что поймает её на слове.
Но она вдруг изменилась в лице. Взгляд её стал неприятно-колючим. И она произнесла убеждённо:
–  За что его любить? За то, что он нас бросил и уехал?.. И на письма наши не отвечает… Наверно, нашёл себе там другую маму и другого сына!
Это было, как удар молнии. Такого он и подумать не мог. Как папа мог найти другого сына, когда ОН – его сын и другого быть не может! Ведь он ЕГО папа, а не чей-нибудь!
  Тем временем мама продолжала:
–  Если бы он нас любил, то давно был бы с нами!..
Это было похоже на правду. Если бы он их любил, то после маминого письма, где она написала, как он его ждёт и как любит, он должен был примчаться к ним сам или, хотя бы, ответить на него письмом и сказать, когда он приедет. А он упорно молчит.
– Ну и пусть!.. – мама махнула рукой. – Нам и без него неплохо!..
Это уже была неправда! Ему очень, очень плохо без него. С мамой хорошо, но без папы плохо! С ним было бы ещё лучше!
– … Мне кроме тебя никто не нужен! – с отчаянием повторила она.
Сейчас он не решился сказать, что одной мамы ему мало, что ему нужен ещё и папа. Он понимал, что это было бы несправедливо по отношению к ней. Это было бы похоже на предательство. Но и согласиться с нею, значит, отказаться от папы вовсе, отказаться от своей заветной мечты?!. Этого тоже ужасно не хотелось. И, не зная, как выйти из создавшегося положения, он не сдержал слёз, внезапно брызнувших из глаз.
– Ну, вот, видишь,  –  обиделась она, –  значит, ты папу любишь больше, чем меня!
И она тоже расплакалась. Он стал целовать её, глотая свои и её солёные слёзы, уверяя, что ему тоже никто, кроме неё, не нужен.  Лишь бы она перестала плакать.
Убеждая её, он постепенно и сам поверил в то, что говорил.
Действительно, у него есть самая лучшая на свете мама, которая любит только его. Что ему ещё нужно? А папу он никогда и в глаза не видел. Может, он вовсе и не такой, каким он его представляет. Может, он и не похож на того дядю. И может, у него совсем и нет никаких браунингов! И, вообще, почему он должен его любить, если он ему не написал ни одного письма,.. ни одного слова?.. Ему и с мамой хорошо!.. Конечно, если бы папа был с ними!..  Но ведь его же нет!..
Так, плача и целуя друг друга и уверяя в своей единственной любви, они просидели почти час. Наконец, успокоились.
И он больше никогда не спрашивал её об отце, боясь снова расстроить. Хотя в глубине души всё ещё надеялся, что настанет день, настанет час и папа всё-таки к ним вернётся. Конечно, мама сначала будет на него обижена и, может быть, даже не пустит в дом, но Тимур обязательно её уговорит простить его. И им вместе будет так хорошо!..  Лучше всех на свете!..
Но шло время, шли годы, однако, ни папы, ни того дяди он больше не видел. Может быть, дядя и не был его отцом? Мало ли на свете людей с изборожденными ногтями!
А может быть и так: мама, не желая снова искушать сына, запретила ему вообще появляться у них…

…Была середина лета.  Мама вместе с другими студентами находилась в деревне недалеко от Симферополя на уборке урожая. А Тимур – на детской площадке «без выходных». Это означало, что никто на определённый период времени за ним не придёт и что ему и самому не разрешается уходить домой по очень простой причине, что там никого из взрослых нет.
         Как-то после завтрака за ним вдруг пришла мамина подруга тётя Зоре Бегишева. Она объяснила, что забирает его к маме, а оттуда он с мамой поедет в Бахчисарай, где жила его бабушка, которая умерла и её нужно хоронить.
Бабушку он помнил плохо. Приходила на память маленькая худенькая старушка и, почему-то, всегда вспоминался при этом большой кованный цветным железом сундук с горбатой крышкой, при открывании которой всегда играла музыка.
Слово «умер» ему уже было знакомо – его часто произносили взрослые. Но физического смысла его в применении к кому-либо из знакомых ему людей он ещё не понимал. 
         Было непонятно, как это бабушка, которая вспоминалась вместе с музыкальным сундуком, уже не существует?.. 
Именно так объяснили ему взрослые сущность смерти.  Всё ясно, когда речь идёт о ком-то незнакомом: ну, умер и ладно! А вот, как это, что нет ни бабушки, ни сундука  –  непонятно! Куда они подевались?..
Слово «хоронить», «похороны» – тоже знакомо. Он часто видел, как по улице медленно проходят колонны людей под тоскливый, тягучий, похожий на лай, «похоронный марш»…

Но он почему то боится похорон. И услышав знакомую музыку, старается куда-нибудь спрятаться и никак не понимает тех мальчишек, которые бегают за такой процессией.
Поэтому предстоящее путешествие не сулило ему ничего хорошего. Одно лишь успокаивало, что он увидит маму. Он очень соскучился по ней и был рад предстоящей встрече. А похороны?..  А-а,.. с мамой ему ничего не страшно!
К маме ехали на «полуторке», прямо в кузове, на борта которого были положены поперечные доски, чтобы на них могли сидеть люди. Машина  бежала между полями, где косилками, запряжёнными парами лошадей, убирали пшеницу. И там, где она была уже скошена, из земли ровными рядками торчали золотистые стебельки, а снопики соломы, играя золотистыми переливами, отражали солнечные лучи.
         За бортом вихрилось тоже позолоченное облако пыли, заставлявшее сидящих в кузове чихать.
Мама уже ждала их с чемоданом. Тот же шофер повёз их на станцию, только теперь они сидели в кабине, где не так донимала пыль, но зато было очень жарко.
Поезда ждали недолго. Подошёл он как-то неожиданно. Тимур вздрогнул, услышав рядом с собою длинный громкий гудок. Обернувшись, увидел, как из клубов не то дыма, не то пара вынырнул большой чёрный паровоз, а за ним застучали по рельсам зелёные вагоны, похожие на небольшие домики.
         Поезд остановился. Шофёр взял его на руки и подсадил в тамбур вагона, помог подняться маме и помахал им рукой.
Войдя в вагон, Тимур удивился тому, что казавшийся снаружи таким маленьким, изнутри он был просторным и вмещал в себя массу людей с вещами.
Как только они уселись на свои места, поезд загудел и поехал. Тимур, убаюканный монотонным перестуком колёс, незаметно для себя уснул. Проснулся он оттого, что его разбудила мама. В вагоне тускло горела  электрическая лампочка, а на улице уже была ночь. Мама протёрла ему глаза наслюнявленным концом носового платка, который торчал из кармашка его коротких штанишек с подтяжками крест-накрест.
Поезд остановился и они вместе с несколькими людьми, сидевшими в их вагоне, по крутым ступенькам спустились на перрон, слабо освещённый одной висящей на столбе лампочкой.
От станции до города ехали в фаэтоне, который, почему-то, называли «линейкой», с двумя керосиновыми фонарями по бокам, запряжённом двумя лошадьми. Кучер – татарин в круглой тюбетейке сидел впереди на кожаном сидении, погоняя лошадей длинным кнутом. Пассажиры расположились спинами друг к другу по три человека с каждой стороны, опустив ноги на длинную приступку, по краям выгибавшуюся дугами, образующими «крылья» над колёсами. Их багаж в виде чемоданов, корзин и узлов был привязан сзади на специальной решётке.
Тимур сидел на руках у мамы справа по ходу и силился разглядеть в темноте предметы, мимо которых они проезжали. Но кроме каких-то старых полуразвалившихся каменных заборов, да каменной арки, под которую нырнули кони, ничего разглядеть не сумел.
Кони бежали рысцой. Их подкованные копыта мерно цокали по каменной мостовой, выбивая из неё голубоватые искры, да приглушенно шуршали по ней колёса с резиновыми шинами.
Фаэтон довёз их до центра города.
Дальше пришлось идти пешком по тёмным, неосвещённым улицам. Он устал и по привычке попросился к маме «на ручки», но одна её рука была занята большим, и, вероятно, тяжёлым, чемоданом, перевязанным багажным ремнём, а другой она тянула его за руку.
–  Потерпи немножко, сынок! – простонала она. – скоро уже… уже близко..!
Подошли к каким-то воротам. Мама подёргала за колечко, висевшее на калитке. Залаяли собаки. Послышались голоса. Калитка отворилась и из неё сначала появился керосиновый фонарь с одним закопченным стеклом и только потом уже лицо незнакомого старика, державшего его. Затем показался и весь старик в белой рубашке навыпуск. Мама поздоровалась с ним,  назвав его по имени. Пропустив их во двор, он запер калитку и пошёл впереди, освещая фонарём дорогу.
В комнате, тускло горела одна керосиновая лампа, подвешенная к потолку. В ней он разглядел нескольких старух, сидевших возле кровати, на которой лежал кто-то, накрытый белой простынёй. Он догадался, что это и есть бабушка.
Одна из старух встала и подошла к маме, застывшей на пороге с чемоданом в одной руке, а другой, больно сжимавшей его руку. Она опустила чемодан на пол, отпустила руку Тимура и молча прижалась к старухе. Плечи её затряслись.
Он ухватился за ручку чемодана, как за спасительную соломку. Было страшно и хотелось плакать.
Что-то причитая, к нему подошла другая маленькая старушка, взяла его за руку, оторвала от чемодана, и подвела к кровати.
Лицо его бабушки было ему совсем незнакомо. Оно было белым, словно намазано мелом. От носа на щеку падала длинная серовато-синяя тень, делая его страшным.
–  Попрощайся с бабушкой! – сказала старушка по-татарски.
     Он знал, как живые люди здороваются и прощаются друг с другом, но как обратиться к человеку, который, казалось, крепко спит, потому что глаза закрыты. На всякий случай он сказал по-русски:
–  До цвидания, бабуцка!
На него все зашикали. Старушка сильнее запричитала, из чего он понял, что сделал что-то не так.
–  Поцелуй бабушку! – сказала та же старушка, но теперь по-русски.
Он приподнялся на цыпочки, уперся руками в край постели и притронулся губами к бабушкиному лбу, ощутив на нём неприятный холод. Этот холод пугал. По телу пробежал озноб, и он заплакал, уткнувшись в мамины коленки. Она тоже плакала.
Взяв его на руки, она крепко прижала к себе и понесла в соседнюю комнату. С помощью старушки, светившей ей лампой, уложила его в постель и, не раздеваясь, легла рядом.
На следующий день он проснулся поздно. На дворе было солнечно и комната сияла  веселым светом.  Мамы рядом не было. Проснувшись окончательно, он сообразил, что находится в чужой кровати. И сразу же воспоминания вчерашнего вечера нахлынули на него, от чего комната как-то потускнела.
Он лежал, боясь пошевелиться, зная, что в другой комнате лежит неживая бабушка и чувствуя, что там никого из живых нет. Значит он один на один с нею!
И снова он ощутил на губах холод бабушкиного лба, и вчерашний страх вернулся к нему.
Вдруг услышал, как отварилась наружная дверь и кто-то, шаркая, вошел в комнату. Он захныкал, давая понять что уже не спит. В дверях появилась вчерашняя маленькая старушка. Она улыбнулась, от чего лицо ее покрылось густой сеткой морщин.
–  О, наш батыр уже проснулся! – пропела она. – Сейчас мы встанем, умоемся и попьем молочка…, а там и мамочка придет…
–  Где мама? – испуганно спросил он. 
– Мама пошла провожать бабушку… –  и старушка, вздохнув, пошаркала во двор.
«Ага, значит, бабушки нет, можно не бояться!»

         Он встал с кровати и, на всякий случай, осторожно выглянул в соседнюю комнату, чтобы убедиться, что там, действительно, никого нет. Кровать, на которой вечером лежала бабушка, была пуста и застелена тёмным покрывалом. Куском тёмной ткани было завешено что-то висевшее на стене.
Дверь на веранду была открыта и в её проёме была видна часть двора, залитого солнечным светом.
Убедившись в том, что за ним никто не наблюдает, он на цыпочках подошёл вплотную к стене и заглянул снизу под материю. Оказывается, занавешенным было большое зеркало.
«И зачем его накрыли тряпкой?» – подумал он, оглядывая комнату.
Кроме кровати, там стоял стол, прислонённый к подоконнику, вокруг которого с трёх сторон лепилось несколько стульев с дырочками в сидениях и гнутыми спинками. Шторки окна были задёрнуты. На окне стояла керосиновая лампа. Такая же лампа, но чуть побольше, с белым абажуром, надетым прямо на стекло, висела в центре потолка.          
  Оглянувшись, он увидел слева на стене часы-ходики с никелированной гирей на цепочке, которые почему-то стояли. Выйдя на веранду, он ощутил, насколько в комнате было прохладнее, чем на дворе. Прямо напротив двери на столбе, подпиравшем крышу веранды, висел медный умывальник с сосочком. На его конце повисла большая капля воды, в которой отражался солнечный двор. Он подбежал к нему и, став на цыпочки, ткнул рукой снизу в сосок. Прохладная струя воды потекла по руке, стекая с локтя на пол мимо большого медного таза, стоявшего на табуретке. Рядом стоял большой самовар, блестя никелем, из-под которого местами на изгибах проглядывала красная медь. Что-то в его виде было зловеще знакомо… 
Ну, конечно, вот она – та злополучная ручка с набалдашником! Он осторожно поднёс руку к самовару и ощутил холод металла. Тогда решился повернуть её, и из крана полилась струйка воды. Она падала прямо на красные кирпичи, служившие самовару подставкой и, разметая по сторонам брызги, стекала вниз на глиняный пол, образуя лужу.  Потом, вдруг, словно одумавшись, побежала в сторону под кустик розы, росший тут же у веранды.
Мама пришла вместе со старушками. Глаза её покраснели, на щеках появились бледные и розовые пятна, нос распух. Он бросился к ней, вытянув вперёд обе руки, но она не подхватила его, как обычно,  а только присела перед ним на корточки и вздохнула:
–  Вот, сыночек, мы с тобою и осиротели! Нет у нас больше нашей бабушки!
Губы её задрожали, нос покраснел и по щекам побежали две крупные слезинки, она судорожно вытащила из кармана своего пиджака мокрый носовой платок и, сморкаясь, уткнула в него нос…
Поручив соседке, той самой маленькой старушке бабушкины вещи, уложенные в сундук с музыкой, который перенесли из бабушкиной квартиры и, взяв некоторые в свой чемодан, а также распорядившись относительно мебели, мама, всё ещё печальная, но уже, как всегда, решительная и деятельная, сказала:
–  Ну, вот и всё!..  Давай посидим на дорожку! – Она села на стул, усадив его рядом.
Они молча посидели минутку, потом мама замкнула дверь бабушкиной квартиры на висячий замок и отдала ключ соседке.
У базара подождали фаэтон. Теперь лошади бежали веселее, чем ночью. Временами то одна, то другая задирала хвост и на бегу разбрасывала по мостовой круглые зеленовато-коричневые «булочки». Днём ехать было куда интереснее. Вся дорога и местность вокруг были хорошо видны. Сначала они протряслись по городской улице, затем, нырнув под арку городских ворот, оказались на шоссе, ведущем к вокзалу. Справа их долго сопровождала высокая каменная стена, подпиравшая склон горы, заросшей снизу буйной растительностью, сверху увенчанной круглыми башенками тёмно-серых скал. Слева от дороги раскинулись сады и кое-где среди их зелени виднелись то кирпичные, то каменные, а то и просто побеленные медным купоросом дома. Проехали какой-то пустырь, потом – стадион. Слева побежала какая-то маленькая речушка, и почти сразу впереди забелело здание железнодорожного вокзала.
Видимо, фаэтон подвозил пассажиров прямо к поезду, потому что не успели они купить билеты в вагон «для некурящих» и дотащить свой чемодан до перрона, как тут же, гудя и пыхтя, и выбрасывая в сторону клубы пара, к нему подкатил паровоз с вереницей вагонов.
Их вагон оказался переполненным, мест для сидения не было. В одном из купе, завидя их, со своего места поднялся пожилой мужчина в очках и уступил маме место, сказав, что ему скоро выходить.
Тимур сразу же полез к маме на колени, с опаской поглядывая на мужчину, боясь, как бы тот не передумал.

Спать не хотелось, и он принялся разглядывать проезжаемую местность. Но, к сожалению, место, которое им уступили, было в середине купе далеко от обоих окон, и он не знал, какому из них отдать предпочтение. Он мотал головой то в одну, то в другую сторону, стараясь не пропустить что-нибудь интересное и, конечно, не успевал уловить то, что быстро проскакивало за ними.
Женщина, сидевшая у окна на сидении напротив, долго следила за ним, улыбаясь. Наконец, она не выдержала и сказала маме:
–  Ваш сынишка очень любопытный. Он хочет видеть всё, а окно далеко. Если хотите, можете пересесть на моё место…
Мама поблагодарила её и последовала её совету.
Теперь он мог видеть всё, правда, только с одой стороны... 
         В Симферополе на вокзале, когда выходили из вагона, какой-то дядя помог маме вынести их тяжеленный чемодан и проводил аж до трамвая. Мама сказала ему:
–  Большое спасибо!
Тимур тоже повторил:
–  Больцое цпацибо!
Дядя засмеялся и ответил:
–  Кушай на здоровье! – и дал ему конфетку, завёрнутую в красивую бумажку, которую старшие дети в садике называли тоже красиво: «Фантик».
Обычно такие конфеты были «шиколадные», которые он любил больше, чем «подушечки», которые продаются без бумажек. Он уже знал, что «шиколадные» – это неправильно. Надо говорить: «шоколадные», но язык никак не хотел повиноваться.
Но, так как дядя пожелал ему «кушать на здоровье», поэтому нужно его поблагодарить. И он сказал:
–  Больцое цпацибо! – на что снова получил:
–  Кушай на здоровье!..
Тимур растерялся. Он понял, что если снова скажет: «Большое спасибо!», дядя ему снова ответит: «Кушай на здоровье!». И так этим благодарностям и пожеланиям не будет конца.
Он вопросительно посмотрел на маму. Она молча улыбалась, хотя и понимала, что он в затруднении, но ничего не подсказала. Тогда он подумал: – «А, может, действительно, ничего не надо говорить, а просто взять да и съесть конфету «На здоровье», то есть, вместо бесполезных разговоров заняться полезным делом?» Тем более, что сама конфета в руке тоже настоятельно требовала, чтобы её немедленно съели! Развернув бумажку «фантик», он увидел, что внутри её конфета обёрнута ещё одной, но уже настоящей золотой бумажкой.
Как всегда, он откусил половину конфеты, а вторую протянул маме.  Но она, почему-то, вдруг, застеснялась. Щёки её покраснели. «Конечно, – подумал он,– если бы не дядя, она взяла бы..!» И тут же сообразил: « Если бы не дядя, то не было бы и конфеты!» – Сплошные противоречия!.. 
А конфета оказалась очень вкусной. Он таких ещё не пробовал. Почему-то мама такие не покупает! Конечно, она тоже, наверно, такие не пробовала. Если бы она попробовала, то в следующий раз обязательно купила бы именно такие. Надо как-то заставить её попробовать!
Он посмотрел на оставшуюся половину. В середине конфеты не было обычного повидла, которое легко слизывается языком, там желтела какая-то другая густая начинка. Она-то, оказывается, и придавала ей этот необыкновенный вкус.
–  Ты только поплобуй!..  –  приставал он. –  Цнаець, какая вкуцная!.. Цовцем не такая, какие ты покупаець…
Мама принуждённо смеялась. Она отмахнулась:
–  Не приставай!  Кушай сам и не позорь меня перед людьми!
Ну, это уже просто ни на что не похоже! Почему она вдруг сделалась такой непонятной?: Во-первых, он к ней ещё не «пристал», он только собирался,.. во-вторых, никаких людей здесь нет, кроме одного этого дяди, который всё время улыбался… 
Он хотел, было, высказаться по этому поводу, но тут со звоном подкатил трамвай. Дядя взял чемодан и, не становясь на приступки, поставил его на площадку трамвая.
Пришлось спешно сунуть в рот и вторую половину конфеты. Красивые бумажки он не выбросил. Завтра он покажет их своим друзьям – пусть позавидуют! Уже в трамвае он аккуратно сложил их вчетверо и положил в карман штанишек. Дома нужно будет показать их маме, чтобы она впредь покупала именно такие...

...Уже в том малом возрасте Тимур понял прелести выходного дня. И, само-собою разумеется, полюбил их. Даже когда был «круглосуточный» режим, накануне выходного мама забирала его домой. В такой день не надо было вставать рано, можно было спать, сколько хочешь. Никто не заставлял его умываться под краном и потом показывать ногти и уши. Никто не говорил: «Когда я ем, я глух и нем!»…  И вообще… Какая прелесть жить дома!
Проснувшись, он первым делом смотрел: в постели ли ещё мама? Если она ещё не встала, он быстро слезал с кроватки и бежал к ней под одеяло. У неё там всегда тепло и уютно, и пахнет таким родным..! И тогда они долго лежат, обнявшись.
А потом они едут в центр города, туда, где много магазинов. Обедают в какой-нибудь столовой, которых там тоже много и где кормят, может быть, и не лучше, чем в комвузовской, но, зато, там блюда подают официантки в фартуках и не нужно самому стоять в очереди в буфет. Официантки принесут всё, что им закажут!
В центре города их маршрут обычно проходил мимо памятника Пушкину. Тимуру казалось, что это – самое красивое место:
Посреди пересечения двух улиц на невысоком постаменте сидит Пушкин, зажав в руке небольшую книжку и повернув голову вправо – на северо-восток, где за степью и морем простиралась его родина. Кажется, будто взгляд его полон ожидания и надежды…  За его спиной и по обе руки тянутся зелёные тенистые улицы…
Тимур знал от мамы, что Пушкин – великий русский поэт, сочинивший самые лучшие сказки для детей. Поэт – это человек, который сочиняет стихи.
         А Тимур, как и все дети, любит стихи. Но не все, а только понятные… В «немецкой площадке» тоже заставляют учить стихи, но они совершенно непонятны и их приходится просто зазубривать.  Ну, вот, например:

Азеунаус, азеунаус,
Цум ротен Октобер
Бристол корсунаус...

         Ну, что это такое, кто-нибудь может объяснить? Просто язык сломаешь!     
         Их даже заставляли петь под музыку: «немка» аккомпанировала на пианино, а дети пели.
         Ещё были и понятные, но не совсем:

Мы – кузнецы
                и дух наш «молот»,
Куём мы счастья ключи.
Вздымайся выше,
                наш тяжкий молот,
В стальную грудь
                сильней, сильней стучи!..
Мама объяснила, что кузнецы – это такие дяди, которые из горячего железа делают разные нужные вещи, как топоры, ножи, дверные ручки, ключи… А «молот» – это большой молоток.
Но всё равно непонятно, почему «дух», который, как говорит мама, есть у каждого человека в груди, вдруг – молоток. И уже совсем никуда не лезет, как это ключи, которыми мама запирает дверь, кузнецы куют своим «духом», который у них лежит в груди, да притом, не в простой груди, а в «стальной»!  Чем же они тогда стучат по наковальне, где из горячего железа получаются «счастливые ключи».
Он приложил к груди ладонь и вдруг, на удивление, услышал слабый стук «молоточка».
Может, это ему показалось? Он ещё раз приложил руку – опять стучит! О своём открытии он рассказал ребятам в садике. И все стали прикладывать руки к своей груди и слушать, как там стучит «молоточек».
Кто-то из ребят догадался приложиться ухом к груди другого и услышал там стук аж двух «молоточков» и тогда все стали делать так.  А он спросил у мамы:
   – Мама, а цто, у кацдого целовека внутли ецть   наковальня и молоток? А кто ими цтуцит?
          – Это сердце стучит. Оно, как мотор, всё время работает. Даже когда человек спит, а если сердце остановится, то человек умирает.
          –  А поцему он умилает?         
          – Потому, что сердце гонит кровь по всему организму, а кровь разносит по организму полезные вещества, которые мы получаем, от пищи, которую едим. Кроме того, кровь разносит тепло по нашему телу. Когда мы дышим, кислород из воздуха попадает тоже в кровь и разносится по организму. Поэтому, если сердце остановится, то кровь перестанет циркулировать по организму и человек сразу умрёт. Сердце – это главный орган человека, как мотор в автомашине.                Конечно, из всего этого длинного монолога он ничего не понял, но переспрашивать не стал.               
Странно, но декламировать он любил не только понятные стихи, но и все, какие знал.  И когда на одном  из вечеров в «комвузовском» клубе на сцену вышла маленькая, такая же, как и он, девочка и продекламировала что-то, он сказал маме, что тоже хочет... Она сказала, что сейчас нельзя, потому что испортится программа. Он возразил, что девочка продекламировала, и никакая программа не испортилась.

  Так, как говорил он довольно громко, то тётя на сцене услышала и спросила их, в чём дело. Студентка, сидевшая рядом, ответила,  что мальчик тоже хочет декламировать. Тётя на сцене сказала:
         – Товарищи, ещё один декламатор просит слова... Дадим ему?
         –  Дадим, дадим! – закричали из зала.
         Тётя позвала его на сцену. Он растерялся, не зная, как    ему пройти туда. Тогда студентка подняла его и передала на один ряд   вперёд. Оттуда перебросили ещё дальше и, не сделав ни одного шага, он оказался на сцене.               
          Огляделся: кругом ни одного стула, а в садике их учили  выступать   только со стула.               
        –  А где цтул? – потребовал он.
        –  Что? – не поняла тетя.
        –   Цтул... – повторил он.
        –   Ах, стул! – догадалась она. – Принесите стул! – сказала она кому-то за сценой.
        Пока несли стул, она спросила:
        –  А как тебя зовут?
        –  Тимул. – ответил он.
        –   Тимул?.. А фамилия?..               
        –   Не Тимул, а Тимул! – повторил он, делая сильный нажим на последнюю букву.
         –   Ах, Тимур? Да?.. А  фамилия?..
         –   Маев...         
         –  Товарищи! – Обратилась она к залу. – Сейчас Тимур Маев прочтёт нам... Что ты будешь читать? – вопрос уже был обращён к нему.               
         –  Я цытать ецё не умею! Я буду декламиловать. – поправил он.
         –   Ах, да!.. Извини, пожалуйста!

         Взобравшись на стул, он набрал полную грудь воздуха и выкрикнул:            
          –  Мы – куцнецы и дух нац – молот, куем мы цацтия клюци...
         Голос неожиданно для него самого зазвучал звонко. Он был уверен, что его слышали на самом последнем ряду.               
        Закончив декламировать, он поклонился, согнувшись в поясе, как их учили в садике. В зале захлопали. Взглядом он отыскал маму и сидевших рядом студенток. Они хлопали больше всех.
Ему было приятно, что он громко и без запинки продекламировал модные в то время стихи поэта Шкулёва и, спрыгнув со стула, подошел к рампе, но дядя, который поставил его на сцену, видимо, замешкался и больше никто не догадался снять его. А прыгать было высоко. Спуститься в зал по ступенькам он мог только задом, а это перед всем залом, он считал, неприлично. В растерянности он стоял у края рампы, пока кто-то все же не догадался снять его и передать тем же путем маме.               
  Когда он оказался на своём ряду, соседки подхватили его и назвали «молодцом». Это окрылило его. Ему казалось, что он действительно декламировал, как настоящий артист. Тогда он сказал, что знает ещё стихи и хочет их продекламировать. Студентки подзадоривали его, ожидая интересную развязку. Но мама усадила его на свои колени и пригрозила, что если он не успокоится, она уведёт его домой. Вид у неё был такой решительный, что не оставлял никаких сомнений в том, что она осуществит угрозу.
   С той поры у него появилась какая-то тяга к сцене. Он не упускал возможности подняться на неё и что-нибудь продекламировать, вовсе не задумываясь над тем, нравится это его слушателям или нет. Он не утруждал себя такой мыслью. Да и вряд ли она могла прийти ему в голову потому, что, делая снисхождение его возрасту, взрослые всегда  дружно хлопали ему. А он верил в их искренность.            
  С первых же выступлений он с удивлением обнаружил, что с высоты сцены почти не видно зала. Всё находится в какой-то дымке. Лица людей расплываются и очень трудно кого-нибудь отыскать. Поэтому у него постепенно выработалась привычка смотреть в зал вообще, не выделяя из общей массы зрителей кого-либо конкретно, смотреть туда, где он знал, находится невидимый конец зала. Он задирал голову, поднимал глаза вверх и декламировал заученно без чувства, без выражений, зато высоким звонким голосом, которым не обидела его природа…
  В выходные дни они с мамой часто ходили в кино, которое, как и все дети, он любил. Фильмы тогда были «немые» с титрами во весь экран, которые все зрители, умевшие читать,  делали это вслух. Но так, как не все умели делать это одинаково быстро, то в зале во время титров стоял неясный глухой гул. А дети его возраста не умели читать вовсе и, потому, им не всё бывало понятно, и они воспринимали действия каждый на свой лад.               
  Один фильм особенно запомнился Тимуру. О чём он повествовал, сейчас вспомнить трудно.  Помнится только, что его симпатии были на стороне какого-то оборванного заросшего дяди, укрывавшегося от каких-то преследователей. Сначала они гнались за ним на лошадях, но когда он спрятался в густых зарослях камыша и они не могли его обнаружить, то по его следу пустили собак. Целую стаю. И когда он, задыхаясь, перебегал речку вброд, собаки догнали его. Оглянувшись, он увидел своих преследователей и понял, что ему не спастись от этих свирепых тварей. Он остановился и сам пошёл на них. Передняя – огромная собака, наверное, тоже волкодав, бросилась на него, раскрыв пасть, из которой текла слюна, готовая мёртвой хваткой вцепиться в него. Он выбросил вперёд руку прямо в раскрытую пасть и через мгновение вырвал её оттуда с куском мяса. Позже Тимур сообразил, что это был язык собаки...
Чем закончился фильм, он уже не помнит. Запомнилось только то, что он после кино плакал, а мама успокаивала его.   
В один из таких дней они зашли в магазин с длинным названием:«У-ни-вер-маг». Он не раз бывал здесь и всегда его интересовал отдел детских игрушек. Он любил рассматривать куклы, которых здесь было великое множество. Но мама сказала, что с куклами играют только девочки, а мальчики в них не играют. Поэтому разглядывать их  разглядывал, особенно тех, которые говорили: «мама» или плакали, когда их клали на спину, как совсем маленькие дети. А были и совсем маленькие куколки, которым нужно было нажать на пупок большим пальцем, чтобы они закричали. Но он ведь не девочка... поэтому он не требовал, чтобы мама их покупала.
Другое дело – заводная игрушка. Эти он любил и бывал очень рад, когда мама покупала ему такую. Среди них были  и автомобили, и серые мышки, и зелёные лягушки, которые прыгали, как настоящие, и деревянные кузнецы, поочерёдно стучавшие молотками по наковальне, когда рукой двигали палочку, и клоуны, делавшие сальто между двумя шестами.
Но заводные игрушки у него долго не держались, потому что его всегда интересовало их устройство. Он их разбирал. Но почему-то обратно они не собирались. Почему-то дяди, которые их делали, не делали их сборными. А стоили они, как говорила мама, очень дорого и у неё часто не хватало денег на их покупку.
В этот раз ещё на улице в витрине он увидел маленькую красивую балалайку. Совсем настоящую, со струнами. Только раза в два или три меньшую, чем те, на которых играют взрослые. Она прямо-таки заворожила его. Он не хотел уходить из отдела, хотя мама несколько раз брала его за руку, пытаясь увести. Но он упрямо вырывал её и снова протискивался к прилавку.
Кто-то из взрослых попросил продавщицу показать её. И вдруг в зале полились звуки настоящей музыки. Тимур был весь в её власти. Он забыл, где находится. Из всех игрушек он видел только балалайку и очень боялся, что дядя её купит. Он со страхом переводил взгляд с продавщицы на покупателя, стараясь уловить в их взглядах и движениях, заберут её или нет.
Видимо, стоила она не дёшево, так как, подержав в руках или побренчав на ней, покупатели вновь отдавали её продавщице.
«Раз все её берут в руки, – подумал Тимур, – значит, и мне можно её подержать. Пусть играть я не умею, но подержать-то можно!..».  Он умоляюще обернулся к маме:
–  Поплоци, поцалуцта, балалайку!
– Зачем? – удивилась мама. – Ни я, ни ты играть на ней не умеем. Пойдём!..
– Ну поплоци, поцалуцта! Я хоцю поделцать... 
Тётя-продавщица заметила его желание и, не ожидая маминого согласия, подала ему его мечту. Балалайка заискрилась у него в руках, словно перо жарптицы, горя лаком гранёных боков, вспыхивая перламутрами глазков на грифе. От неё пахло звонким лесом и весёлыми разноцветными матрёшками, которые, как он видел, вставляются друг в друга.   
Он провёл пальцем по струнам и колокольчиками брызнуло удивительное трезвучие, которое, казалось, зачаровало всё вокруг. Повторенное ещё и ещё раз, оно окунуло мир в тридевятое царство. Витрины засверкали драгоценностями, продавщицы превратились в добрых фей, парящих в хрустальной синеве, а покупатели – в прекрасных дам и бесстрашных благородных принцев...
– Тимочка, отдай, пожалуйста, балалаечку тёте и скажи «спасибо»! – вдруг раздалось над головой и всё вокруг сразу потускнело.
Сказочное царство превратилось в обычный магазин с прилавком, за которым стояла всё ещё улыбавшаяся тётя. С деревянных полок, смотрели грустные игрушки, ожидавшие, когда же их купит своему малышу какая-нибудь мама, у которой для этой цели есть деньги в кошелёчке.
Просто сказать «отдай», но как это сделать?.. 
Не в состоянии расстаться с вожделенной игрушкой, которая способна превращать обыкновенный мир в сказку, Тимур с мольбой во взоре посмотрел на маму, но она, будто не замечая его состояния, протянула руку, чтобы взять её и вернуть тёте. Боясь, что её отнимут силой, он прижал гулкий корпус к себе двумя руками. Тётя с улыбкой тоже протянула к нему руку. Она имела на это полное право: ведь Тимур ещё не купил её. Маме он, конечно, не отдал бы, но тёте... Он бережно подал ей балалаечку с чувством, будто навсегда отрывает от себя частицу своего сердца. Слёзы брызнули из глаз и он снова протянул за нею руки. Но тётя уже не смотрела на него. Она поставила балалайку на место и повернулась к другому покупателю.
Тимур не мог вообразить себе, как он уйдёт отсюда, а балалайка останется.
–  Пойдём! – решительно повторила мама, беря его за руку.
Он упрямо вырвал её и не сдвинулся с места. Сопротивляясь маминым действиям, он прятал за спиной руки, не давая ей схватить их. Он понимал, что если сейчас уйдёт отсюда, то больше никогда не увидит этой балалайки. И чем настойчивее старалась мама увести его, тем упрямее он вырывался. А когда она схватила и крепко прижала его к себе, он заревел во весь голос на весь магазин. Ошеломлённая, она отпустила руки и беспомощно оглянулась по сторонам, как бы ища у кого-то поддержки.
– Так нельзя вести себя, Тимур!.. Как тебе не стыдно! – в отчаянии сказала она.
Сначала ему, действительно, было стыдно, пока она не схватила его. Но теперь ему было всё равно: он забыл о таких ничтожных понятиях, как стыд! Сквозь слёзы он видел только балалайку, которая вот-вот ускользнёт от него навсегда. И теперь в этом отчаянном, вполне критическом состоянии, которое взрослые могли бы охарактеризовать, как: «либо жизнь с балалайкой, либо – смерть без неё!», он был готов пойти на всё!..
Мама изменила тактику: она предприняла попытку убедить его:
–  Я куплю тебе её, но только не сейчас. Сейчас у меня нет денег.
Он знал, что это – только отговорка. Деньги у неё всегда были в «ридикюле», в маленьком кошелёчке, который лежал в специальном кармашке вместе с зеркальцем. Счёта им он тогда, разумеется, не знал и, конечно, не мог знать, хватит ли их на покупку балалайки.
– Ну, пойми же..! – снова повела она своё: – Ты ведь уже большой мальчик... Ты ведь не умеешь на ней играть!.. А она стоит дорого... Если я её куплю, мы будем целый месяц сидеть голодные... Ты хочешь сидеть голодным?
Естественно, он не знал, что такое «сидеть голодным». Если в его жизни и случались моменты, когда перед обеденной переменкой он очень хотел кушать, то ведь это было недолго и не смертельно. Ведь потом он, всё равно, наедался... А играть он научится!.. Ведь и вышивать «крестиком» он тоже сначала не умел, а ведь научился!.. И нитку в иголку вдевать..!
– Мамоцка, лодненькая,.. я науцуць!.. Вот увидиць, я науцуць..!

Ему показалось, что она заколебалась, что он убедил её. Но тут она снова сделала строгое лицо и сказала:
–  Ну, хватит! Вон, на нас все смотрят – пойдём!
Сама того не желая, она подсказала ему ход: раз на них все смотрят, значит, ей это  неприятно. Он огляделся: нет, ещё не все в магазине смотрели на них: продавщицы делали своё дело, а некоторые покупатели рассматривали интересующие их игрушки. И только две девочки постарше, тоже пришедшие в магазин с мамой, с любопытством разглядывали его, забыв о нужных им игрушках. Значит, нужно сделать так, чтобы все обратили на них с мамой своё внимание и чтобы все осудили её за неуступчивость.
Полагая, что она устыдила его, она снова взяла его за руку и потянула к выходу. А это совершенно не входило в его намеренья. Он дёрнулся назад и, не устояв на ногах, упал на спину на пол. Оказавшись на полу, он серьёзно испугался и громко закричал. И, чтобы усложнить ситуацию, затопал ногами, не понимая, что этим терял симпатию окружающих к себе.
– Фу, какой капризный и невоспитанный мальчик! – с отвращением сказала мама девочек. – Вот, девочки, никогда не берите с таких, вот, мальчиков пример!
– А ну, встань сейчас же!.. – этот голос уже принадлежал продавщице. – Ишь, какой спектакль устроил здесь!.. Вставай!.. Или я позову милиционера и он тебя заберёт в тюрьму.
В отношении милиционера... он знал, что этим только пугают. Но вспомнил, что когда входили в магазин, он, действительно, видел поблизости милиционера, который и сам мог сюда войти. А его теперешняя поза была не самой приличной... За это, действительно, могут посадить в тюрьму. Он уже было собрался встать, но увидел, что мама подошла к продавщице и что-то ей говорит, будто извиняется. Он перестал орать и прислушался:
–  Да, пожалуйста! – Ответила продавщица. – У нас есть ещё... Можете не беспокоиться...
Кажется, он победил... Но из слов тёти, похоже, что ему может достаться не именно эта балалайка, а какая-нибудь другая, ведь она сказала, что у них есть ещё. А та, другая, может быть совсем не такой!
–   Нет, мне только эту..! – закричал он, вставая.
Мама объяснила ему, что купит именно эту балалайку – тётя отложит её. Только нужно съездить домой за деньгами.
         Он поверил...
И через полчаса у него в руках была именно та балалайка, которая так ему понравилась.

Это была его первая победа, показавшая, что мама не всесильная, что при очень большом желании и настойчивости можно заставить её сделать по-своему.  Впоследствии он не раз убеждался в правоте своего вывода. И действительно, когда ему бывало что-либо очень нужно, он всегда находил средства убедить её исполнить его желания.
Всю обратную дорогу он бережно нёс покупку, крепко прижав её к себе. Дома её развернули и он сразу же сел играть.  И тут он заметил, что внутри балалайки что-то тарахтит. Перевернув её, он вытряхнул две плоские цветные штучки, похожие на  «сердечки».
– Мама, цто это такое? – вскочил он, протягивая маме находку.
–  Это, наверно, специальные приспособления, чтобы играть на ней громко и не было больно пальцам... Да-да!.. Кажется, они называются «медиаторы»… – И она показала, как надо ими пользоваться.
С медиатором струна зазвучала ярче и напевнее.
Из песен, которые он знал, для начала, по его мнению, больше всего подходила «Чижик-пыжик».
                – Чижик-пыжик, где ты был?                –  На Фонтанке водку пил.
                Выпил рюмку, выпил две,
                Зашумело в голове. –
                Стала музыка играть,
                Начал Чижик танцевать.
                Танцевал, да танцевал…
                И штанишки потерял.

Он быстро подобрал её, но только на одной первой струне, потому что не знал, как пользоваться остальными двумя.
Играл он её до тех пор, пока не заболел палец, прижимавший струну к ладам на грифе – она его сильно резала. Чтобы уберечь палец он попробовал надеть на него мамин напёрсток, но с ним игра не получилась – звучание стало каким-то резким и дребезжащим.
А через пару дней, когда «Пыжик» надоел, он подобрал украинскую песенку: «И шумэ, и гудэ...».
               
                И шумэ, и гудэ
                Дрибный дождик идэ…
                А хто ж мэнэ молоду
                Тай до дому провэдэ?..

К сожалению, на большее его не хватило... 
И вскоре балалайка обрела своё постоянное место на стене над маминой кроватью, откуда изредка снималась, когда к ним приходил кто-нибудь, умеющий на ней играть...
По прошествии многих лет из памяти Тимура стёрлись многие воспоминания. Например, он не помнит, почему вдруг перестал ходить в «немецкую площадку».  Перебирая всякие возможные варианты, он остановился на том, что, скорее всего, её просто-напросто закрыли.  Может быть, эксперимент не удался...  А других детских садов поблизости, возможно, не было... Как бы там ни было, но теперь всё время, пока мама была на занятиях, ему приходилось коротать его по своему усмотрению.
Это была свобода, значения которой он тогда, естественно, не понимал. Да, в таком возрасте мало кому из живущих в городской местности предоставляется такая шикарная возможность самому распоряжаться своим дневным временем!
И если бы не взрослые... Ах, эти взрослые!.. Почему-то они всегда считают необходимым вмешаться в то, что делают дети и, то и дело, портят всю прелесть свободного времяпрепровождения? 
То они снимают тебя с парапета чугунной ограды, откуда так хорошо можно наблюдать за всем, что происходит на улице, где большие ребята катаются на буферах трамваев «зайцами» (Ну и слово придумали: «заяц»! Как будто зайцы умеют цепляться за буфер трамвая!..);  то задерживают тебя на улице, когда ты сам пытаешься проделать то же, чтобы попробовать «заячьи» удовольствия и спрашивают: – «Где твоя мама?» и «Почему ты ходишь по улице один?»…
Единственным местом, где на Тимура никто не обращал внимания и не тиранил его, был комвузовский двор. Он состоял из двух частей: фасадной и внутренней (то есть, хозяйственный двор, располагавшийся позади здания).
В переднем дворе был раскинут сквер со всеми причитающимися ему атрибутами: газонами, цветочными клумбами, декоративными деревьями и дорожками, покрытыми красным песочком с мелкими обломками морских раковин. Если хорошо порыться в этом песке, то можно собрать целую коллекцию слюдяных и перламутровых частичек, сверкающих на солнце неестественным светом, искрящихся, как самые настоящие драгоценности.
Хозяйственный двор был отгорожен от поперечной улицы высокой кирпичной стеной с массивными железными воротами, которые часто открывались, впуская и выпуская грузовые машины и подводы, запряжённые «битюгами» с толстыми мохнатыми ногами. Он был завален кучами угля, угольного шлака, штабелями дров, пустых ящиков и мешков, накрытых брезентом.
Там располагались кухня, прачечная, какие-то мастерские и разные подсобные помещения. Конечно, он был наиболее интересным для изучения, но его пребывание там всегда кому-то мешало, а из подсобок его просто бесцеремонно выпроваживали. Целый же день копаться в угольных кучах было и скучно, и неприятно, а кроме того доставалось ещё и от мамы за безнадёжно испачканные штанишки и рубашки.
И потому всё своё дневное время он проводил на цивилизованной части двора, в сквере, где на каждой дорожке к его услугам были массивные чугунные скамейки, обитые разноцветными деревянными брусками, образующими форму сидений и спинок с обязательным приложением – урнами для мусора. Которые в те бесхитростные времена именовались более прозаично: «плевательницами».
Если перешагнуть через небольшие бордюрчики, сделанные из побеленных кирпичей, поставленных на ребро углами вверх и ограждающих дорожки от газонов, то попадаешь в другой большой мир, о существовании которого не знаешь ничего, ходя только по дорожкам.
Там среди кустиков цветов, каких-то декоративных трав живут всякие букашки, жучки и муравьи.  И если вообразить, что ты – один из них, то вся та зелень, которая для остальных людей является просто травой, для тебя станет садом или, скорее, непроходимым лесом, где каждый кустик – это дерево, а трава – кустарники...
Очень интересно наблюдать за жизнью муравьёв.  Они, как и люди: и работают, и воюют между собой.  Устраивают дома, делают дороги и таскают по ним свои грузы.  Оказывается, они не все одинаковы.  Есть среди них жёлтые, красные и даже чёрные.  И каждая масть живёт отдельно и с другой не дружит.  Особенно воинственными Тимуру показались красные муравьи. Стоит какому-нибудь чёрному попасть туда, где живут красные, как они тут же набрасываются на него и перекусывают его пополам в самом тонком месте его туловища, которое у людей называется талией, и утаскивают к себе в дом.   
А однажды ему повезло увидеть настоящую войну между двумя разными видами. Кто из них напал на кого, он долго не мог определить, потому что из их жилища выбегали и те, и другие и вокруг валялись трупы и чёрных, и красных. И только обнаружив, что подкрепление к красным прибывает со стороны, догадался, кто агрессор. И потому решил помочь обороняющимся. Вооружившись прутиком, он стал давить всех красных муравьёв, прибывающих на помощь своим. Постепенно заметил, что их стало меньше. И наконец, когда из входа в жилище стали выходить только чёрные, понял, что они победили.
Но было интересно, что же теперь происходит в стане агрессоров. Готовится ли новая атака? Для этого нужно было найти жилище красных. Решил поискать в той стороне, откуда прибывало подкрепление. Нашёл какое-то жилище, но никаких муравьёв вокруг не было видно. Поковырял прутиком, но никто оттуда не вылез. «Устрою-ка я им наводнение.» – решил он и написал прямо в дырочку, служившую входом в жилище. Когда моча впиталась в сухую почву, оставив после себя грязное болотце, понял свою ошибку: ведь по этой грязи ни один даже самый храбрый муравей не сможет выползти. Постоял немного и ушёл, отказавшись от первоначальной затеи...
Как-то, сидя на скамейке после обеда, он доедал печенье, которое мама купила ему к сладкому кефиру. Нечаянно уронив одну галетку, он перевернулся на живот сполз на землю и поднял её. Отряхнув её и обтерев об штаны, взял в рот.
Проходившая мимо студентка заметила:
– Так ты можешь заболеть!
–  Поцему? – спросил он.
– А потому, что на земле живут мельчайшие существа, невидимые простым глазом, которые называются микробами. Их можно заметить только в микроскоп... Ты знаешь, что такое микроскоп?.. Ты видел микроскоп?..
Тимур не знал, что такое микроскоп и никогда его не видел, да и не мог видеть, о чём студентка могла догадаться сама, но, на всякий случай, кивнул, мол, видел...
– Среди микробов есть такие, – продолжала студентка, – которые вызывают тяжёлые заболевания и даже смерть. Поэтому, если ты что-нибудь уронишь, не поднимай его и не ешь. Понял?.. А то умрёшь!
Она ушла.  Он с сожалением выбросил недоеденную галету, так как не хотел умирать, как бабушка, и не хотел, чтобы его похоронили. Несмотря на то, что тётя сказала, что «микропов»  глазами увидеть нельзя и для этого нужен какой-то «микро... скот», он всё же поднял галету и внимательно стал её разглядывать, надеясь: может нечаянно увидит хоть один «микроп». Уже прошло немало времени, подумал он, а с нею ничего не произошло! Её никто не съел... И он начал сомневаться в истинности слов студентки.
Нет, он верил в существование каких-то там «микропов», от которых можно умереть. Но ведь у них, хоть они и маленькие и незаметные, должны же быть глаза, уши, руки и ноги. И когда галета упала, они должны были увидеть или услышать это и прибежать. А так, как они очень маленькие, то и бежать к галете они должны долго. Тогда, если галету поднять сразу, они могут ещё не успеть добежать до неё. Значит, её можно будет скушать!
Вот, например, муравьи... Они, ведь, бегают быстро, а всё равно, пока они добегут до галетки, если она упала не рядом, сколько времени пройдёт! За это время можно несколько раз поднять её. Конечно, если она полежит долго, тогда другое дело!.. А потом, если они, действительно, такие очень маленькие, им же очень не просто будет на неё взобраться. Вот, он, например, на скамейку сразу сесть не может. Ему сперва нужно на неё залезть... Это тоже займёт много времени...
А что, если попробовать уронить галетку и сразу поднять её и скушать, не дав «микропам» успеть залезть на неё! Тогда, ведь, ничего не будет.
И он решил провести специальный эксперимент. У него осталась последняя галетка, её-то он и решил принести в жертву «науке». И не только... Эксперимент  рискованный, жертвой его может оказаться и он сам. Ведь нужно уронить галетку и успеть поднять её, пока «микроп» не взобрался на неё и потом съесть. А вдруг «микроп» опередит его! Тогда он может умереть...  Вот, ведь, какие дела! Он задумался... Жалко галетку, да и себя тоже... Но истина настоятельно требовала подвига. Ведь, если опыт удастся, сколько печенья, конфет и других, очень вкусных вещей, можно будет сохранить!
Он присел на корточки возле клумбы, подальше от упавшей галеты, чтобы собравшиеся возле неё «микропы» не успели быстро прибежать, достал из кармашка последнюю и потому самую вкусную галетку, посмотрел на неё в последний раз и, решившись, уронил её и тут же поднял. Внимательно оглядев её, обнаружил несколько мелких комочков земли, приставших к ней, отряхнул их, для надёжности вытер её об штанишки и съел.
Потом весь день прислушивался к себе: не заболел ли? Не раз прикладывал ладонь наружной стороной ко лбу, как это обычно делала мама, когда он действительно болел, но так ничего, похожего на болезнь, и не почувствовал. Придя домой. Попросил маму, чтобы она посмотрела, не заболел ли он. Мама обеспокоено спросила:
– В чём дело? Ты что: плохо себя чувствуешь? Что у тебя болит?
Тогда ему пришлось подробно всё рассказать.
Мама подтвердила слова студентки, объяснила, что, действительно, нельзя ничего подбирать не только с земли, но и с пола, потому что микробы не бегают, они находятся на каждом миллиметре любой поверхности и в воздухе, и даже в воде. Поэтому воду сырую пить нельзя и поэтому её кипятят.
– Если со стола часто не вытирать влажной тряпочкой пыль, которая всё время на него оседает, – резюмировала она, – то, положив на стол кусок хлеба и потом съев его, можешь тоже заболеть.
– Тогда и тляпку надо поцтилать, – заметил он, – потому, цто на ней тоце долцны быть миклопы.
– Да, ты правильно понял. – похвалила она, погладив его по головке...

Основной повседневной его задачей было скоротать время до обеденного перерыва, называемого «большой переменкой». А ко времени звонка на ту «переменку» он обязан был уже дежурить у входа в столовую, чтобы первым войти в зал и занять места за «нашим столом» для мамы и её подруг, что осуществлялось наклоном стульев спинками к столешнице. После чего нужно было занять очередь в буфет и раздаточную. В буфет обязательно, потому что там продавался сладкий кефир в гранёных стаканах, заклеенных сверху бумажками, который Тимур не то, что любил, а просто обожал. С каким чудесным аппетитом он уплетал его, отказываясь иногда от традиционного обеда, это надо было видеть!..
Когда прибегала мама или кто-нибудь из её подруг, он уступал им место в очереди и освобождался. Сам же садился за стол и ждал, когда взрослые принесут обед. Но, поскольку, просто сидеть и ждать – занятие довольно скучное, то он обычно разнообразил его, например, раскачиванием на спинке стула. Тут уж скучать не приходилось: чуть замешкаешься и сразу окажешься на полу с болючей шишкой на голове.
Однажды тётя, сидевшая за соседним столом и с тревогой наблюдавшая его трюки, сказала:
– Майчик, ты так когда-нибудь шлёпнешься и тебе будет очень больно.
«Вот ещё! Я всегда так делаю и никогда не «шлёпаюсь» – подумал он.
Захотелось показать ей, что он ещё не так умеет. И стал раскачиваться на предельной амплитуде. 
Но ведь предел определяется практически. Умом его не определишь, не превысив.
Увлёкшись наблюдением за выражением её испуганного лица, которое в момент критических отклонений корчилось в страшной гримасе с округлением больших глаз, он упустил момент начала торможения и не сумел остановить движения назад... 
И, конечно, дело кончилось тем, чем и должно было кончиться... Он с грохотом упал на пол, больно стукнувшись головой.               
 Присутствовавшие студенты сбежались к нему, но он сам, вгорячах, вскочил на ноги, не зная, что делать: то ли плакать, то ли смеяться. А, увидев перекошенное страхом лицо подбежавшей матери, испугался сам, и закатился в истерическом плаче.
Сначала, открыв рот, он не смог издать ни звука, затем, сумев таки вдохнуть воздух, с громким криком, на который был способен, вытолкнул его из лёгких. Зал столовой, обладавший неплохой акустикой, мигом подхватил его крик, отражая от стен и потолка. Мама, причитая, стала растирать ушиб на его голове. Кто-то поднял стул и поставил на место, кто-то дал маме медную монету, чтобы она приложила её к шишке. Мамины подруги принесли еду. Все разошлись по местам. Страх и боль прошли, но он продолжал плакать больше от обиды, что тётя оказалась права.  Всхлипывая, он искоса недружелюбно поглядывал на неё.  Когда мать ушла за вторым блюдом, он упрямо стал снова взбираться на спинку стула.
– Ух, какой ты нехороший мальчик! – зло сказала тётя и отвернулась, и больше ни разу не посмотрела на него.
Мама ссадила его с его пьедестала, нашлёпала  по попе, при этом, запретив плакать и на его, как ему казалось, законное возмущение, пригрозила всыпать ещё, утвердив тем самым не столько торжество справедливости, сколько торжество силы…

Однажды Тимуру здорово повезло. 
Было утро. Он стоял у фасадной ограды и смотрел на улицу, где как раз перед воротами «КомВУЗа» была трамвайная остановка. Его внимание, как всегда, было приковано к трамваям. В этот относительно ранний час желающих прокатиться «с комфортом», почти не было. Один только белобрысый загорелый пацан в каких-то серых бесцветных трусах и когда-то красной вылинявшей майке с грязными локтями и такими же коленками немного старше его, будто бы дразня его, садился на буфер трамвая, идущего в сторону центра города и возвращался таким же образом обратно. Проделав трижды свой вояж, он перешёл улицу и подошёл к ограде.
– Айда со мной кататься! – сказал он Тимуру.
– Я не умею. – нехотя признался он.
– Айда!.. Я научу!..
Оглядываясь по сторонам, Тимур выбежал на улицу и когда подошёл нужный им трамвай, пацан уселся на левый буфер, показал, как надо ставить ноги на сцепку и за что держаться. Пока Тимур приноравливался, трамвай, зазвенев, тронулся и он остался, так и не успев взобраться на свободный буфер. Пацан уехал, помахав ему рукой. А Тимур был вынужден отойти к остановке, где подождал его возвращения. Садиться на следующий трамвай самостоятельно он побоялся.
Через несколько минут пацан уже перебегал улицу. Когда снова подошёл нужный им трамвай, мальчуган сначала подсадил Тимура, а затем проворно вскочил сам на свой буфер.
– Держись крепче! – крикнул он. Трамвай на ходу раскачивался и требовалась немалая сноровка, чтобы, держась за скобу, к которой привязана верёвка от дуги, удерживать ноги на крюке сцепки, скакавшем как оглашенный, то влево, то вправо.
Оказывается катание на буфере не столько удовольствие, как ему казалось со стороны, сколько безрассудная удаль, если не сказать «глупость». А так как по своей натуре Тимур уже тогда был рассудительным, то, дождавшись остановки, соскочил на землю и не пошёл за напарником, по привычке рванувшим налево, а отошёл к тротуару.  А тот бегом проскочил перед самым носом полуторки, прогромыхавшей по булыжникам, и выскочил на противоположный тротуар.
Тимур видел, как он оглянулся, ища его, но тут же потерял его в толпе, хлынувшей к подходившему трамваю. Он не стал ждать его отправления и пошёл пешком к своей остановке.
Вдруг раздалась резкая трель милицейского свистка. Он оглянулся: трамвай, тронувшийся было, как всегда, со звоном, сразу же остановился, и он увидел, как милиционер, с головы до ног в белом, уводил от него вырывавшегося незадачливого пассажира. Ему даже показалось, что он ищет глазами и его. И сразу же спрятался за дерево. Уж кого-кого, а милиционеров он боялся больше даже, чем докторов. И только убедившись в том, что ему уже ничто не угрожает, кинулся бегом домой.
Вот так и закончилась его тяга к трамвайным буферам. И теперь, стоя на своём «посту» у ограды и наблюдая за тем, что творится на улице, он больше не интересовался тем, как большие мальчишки катаются «зайцами». Его больше интересовало то, как они ухитряются не попадаться в руки милиционеров, которые часто дежурили на этом перекрёстке, где трамваи, идущие от центра, сворачивали направо, огибая сквер, а потом от вокзала шли до его остановки, находившейся прямо перед ним.  А когда среди них мелькала красная выцветшая майка, поспешно отходил от ограды, чтобы снова не оказаться приглашённым на эту опасную забаву...

После окончания «ВКСХШ имени Молотова-Скрябина» (так назвали «КомВУЗ» в последний год маминой учёбы, что означало: «Высшая Коммунистическая сельскохозяйственная школа»), прибавив ещё год к старому сроку обучения, её направили парторгом в колхоз имени С.М.Кирова Бахчисарайского района, где начался новый этап биографии Тимура.
Деревня эта называлась Бийэль. По-татарски «бий» – паук, «эль – местечко, то есть – «паучье место», но возможно и другое объяснение: в тюркских языках слово «бай» (князь) имеет различные произношения. Крымские татары говорят: «Бий». Тогда «Бийэль» можно перевести как «княжье место».
Располагалась она в пойме реки Альма, которая несёт свои скудные воды с вершин горы Роман-Кош к западному побережью Крымского полуострова в Каламитский залив.
От реки деревню отделяли заросли кустов тала и фундука, образовавшие сплошной труднопроходимый лес, а ниже по течению – сады. И как ни странно, находясь в таком зелёном окружении, сама деревня не могла похвастаться своим зелёным убранством. Так, кое-где возле домов сиротились одинокие деревца, не создавая положенного тенистого уюта.
Раскинулась деревня вдоль склона оврага, вырытого речушкой и её временными притоками, образовывавшимися в половодье и во время дождей в течение многих тысячелетий в плодородной почве полуострова, богатой меловыми отложениями, отчего склоны оврагов образуют подобие террас, горизонтальные части которых покрыты растительностью, а крутые, местами, белеют меловидным щебнем с желтоватыми прожилками глины.
Речушка была мелководная, но с очень прозрачной водой, от чего всё её галечное дно хорошо просматривалось и в солнечный день переливалось разноцветной мозаикой.
На её красочном фоне то тут, то там в освещённой золотистыми лучами воде, против её течения, взмётывались серебристые вспышки. Это косячки плотвы, то ли вспугнутые более крупным хищником, то ли в поисках злачных мест, прорывались вверх через быстрину. И только там, где вода, вымыв почву из-под мощных ивовых корней, образовывала глубокую и тихую заводь, цвет её становился зелёным и даже тёмным.
В таких местах дна не было видно потому, что солнечные лучи никогда туда не проникали, что создавало особую таинственность и вселяло необъяснимый страх в детскую душу. Однако, ребята постарше и посмелее удачливо ловили здесь относительно крупную рыбёшку. Говорили, что в таких местах случаются водовороты, в которые затягивает купающихся, даже умеющих хорошо плавать, и что в них обычно водятся крупные сомы, питающиеся утопленниками, и что поймать их совершенно невозможно потому, что они очень хитрые и всё видят, всё слышат и всё понимают.
   На телегах речушку переезжали вброд, а для пешеходов был сооружён висячий мост, шириною в три доски. При ходьбе доски амортизировали, подбрасывая незадачливых пешеходов, особенно, если вес их был невелик. И тогда переход по мостику походил на ходьбу по канату, с той лишь разницей, что ширина основания здесь была больше...
Для вновь назначенного парторга, тем более с малым ребёнком, специального жилья, естественно, никто не приготовил, поэтому первое время они жили у председателя колхоза, выделившего им одну из комнат своего дома.
Жена его – добродушная дородная тётя – всячески старалась проявить своё гостеприимство, вплоть до того, что предложила питаться с ними, отчего мама, по ей одной известной причине, категорически отказалась.
И напрасно: иногда времени готовить пищу у неё совершенно не было, потому что уходила она из дому чуть свет и приходила затемно. Так что Тимуру, хочешь-не хочешь, приходилось питаться с её детьми, а что ела мама сама, известно было только ей одной.
Председателя колхоза он не помнит, так как видел его раза два. Летом крестьяне уходят из дому, когда дети ещё спят и возвращаются домой, когда они уже спят. Помнит он его двух девочек, с которыми играл и трапезничал.
В первый же день их мама удивила его, поставив перед ними полную деревянную «таву» жареного гороха. Он был предварительно вымочен в солёной воде и потому необычно крупный, мягкий и вкусный. Это не было едой. Как в России семечки, так у крымских татар – жареный горох – забава.  Дети целыми днями бегали по улице с карманами, набитыми этим лакомством.
А когда им с мамой предоставили отдельное жильё и Тимур попросил её пожарить горох, то получил совершенно несъедобное блюдо. Он не сумел разгрызть ни одной горошины. И тогда впервые в жизни он обнаружил, что в мире существует кулинарное искусство, которое, порой, казалось бы, из несъедобных продуктов, выколдовывает для нас-гурманов волшебные блюда.  И, кроме того, открыл пренеприятную для себя истину, что мама его – не всемогущая и, что есть в мире вещи, которые даже ей не по-плечу!..
Комната, в которую они переселились из председательского дома, находилась на колхозном дворе и была частью колхозной избы, в которой соседствовали и правление колхоза, и магазин, называвшийся «кооперативом».
Сам колхозный двор был на целый этаж ниже уровня улицы, поэтому, чтобы войти в контору или магазин, нужно было сначала спуститься вниз по ответвлению дороги, изгибающемуся дугой, к воротам и войти в колхозный двор. Затем повернуть налево и подняться по деревянной лестнице с резными перилами на второй этаж, на длинную террасу, напоминавшую собой палубу парохода.  Отсюда уже можно было входить во все комнаты дома, включая и комнату, выделенную для семьи парторга, если бы дверь, в неё не была заколочена. Вход в неё с улицы, был сделан позже, безо всяких лестниц.
В комнате, кроме двери, на улицу смотрели ещё два окна: по одному с каждой её стороны и лишь одно окно – во двор.  Поскольку все окна остальных комнат традиционно выходили во двор, то можно сделать вывод, что пока они жили у председателя, здесь проводилась генеральная переделка.
На всех окнах комнаты были ситцевые занавески, которые двигались по туго натянутым бечёвкам. Посреди комнаты стоял большой круглый стол, накрытый тёмно-коричневой бабушкиной шалью с бахромами, превращённой, за неимением другого подходящего материала, в скатерть. И надо сказать, что в новом своём качестве она казалась шикарной и, никак не соответствовавшей, остальному, довольно бедному, убранству комнаты. Вокруг стола стояли четыре стула со спинками.
Большая двуспальная кровать (тоже бабушкина) с никелированными спинками, обрамлёнными, большими блестящими шарами по краям и другими, чуть поменьше, – между ними, которые навинчивались на вертикальные прутья, стояла, как раз, у окна на веранду, и потому, окно это было полностью занавешено.  Левее, закрывая собой проём заколоченной двери, стоял большой трёхстворчатый шкаф, левая сторона которого служила буфетом.
Он был настолько высок, что для того, чтобы достать сахарницу с конфетами-подушечками, которую мама от него ставила наверху, Тимуру приходилось пододвигать к нему сначала стол, потом ставить на него стул и только так, еле-еле, дотягиваться до неё.  У середины же левой стены, чтобы она не пустовала, стоял бабушкин, кованный цветным железом, сундук с музыкой. На дне его ещё до сих пор лежали некоторые её вещи. Теперь это был мамин сундук, служивший ей в качестве комода. В нём всегда лежало чистое постельное бельё и нижняя одежда. 
Через некоторое время мама купила настоящий коричневый, покрытый лаком комод и тогда сундук почти полностью опустел и стоял в комнате, как память о бабушке. Теперь его открывали очень редко.
Ничем не обставленной оставалась правая стена. Единственным её украшением были часы-ходики с гирькой, похожей на сосновую шишку. Но поскольку они, видимо, давно не смазывались, то для их нормальной работы веса одной гирьки не хватало, и, в придачу к ней, был подвешен ещё и старый висячий замок. Ежедневно, не менее двух раз, гирьку с висячим замком нужно было подтягивать вверх, иначе часы останавливались. Эта обязанность лежала на Тимуре. Чтобы выполнить эту процедуру, ему приходилось становиться на стул и, ухватившись за другой конец цепочки, подвешенной на гвозде, чтобы она не убежала при полном опускании гирьки, тянуть её, пока грузики не упрутся в корпус часов. Но при этом часы часто сдвигались от вертикали и, похромав немного, останавливались. На подбор правильного положения, при котором они ходили не хромая, приходилось тратить много времени. Поэтому мама очертила карандашом на стенке их правильное положение двумя вертикальными чертами, что значительно упростило  регулировку их хода.    
Спал Тимур вместе с мамой на одной кровати:  другой не было. Да в ней и не было никакой необходимости, потому что этот вариант их больше устраивал.
Вечером они лежали, обнявшись, согревая друг друга. Просыпаясь утром, он, обычно, не обнаруживал маму возле себя. Она уходила на работу рано. Приготовленный для него завтрак стоял на столе. Его не нужно было подогревать, так как он был накрыт полотенцем, а сверху – маминой подушкой.
Проснувшись, он, первым делом, отодвигал занавеску окна, выходящего на веранду и наблюдал за тем, что там происходит. А в это окно было видно не только саму веранду или террасу, как тогда её называли, но и колхозный двор с конюшнями и коровником. Понятно, что свиней татары не держали, а птичьего двора тоже не было, так как куры водились в каждом частном подворье.

Позавтракав, он спускался вниз и до самого обеда не возвращался домой, потому что там делать было нечего. Наблюдать за жизнью во дворе было интересней.
Пару раз ему там встретился мальчишка лет пяти, а может, шести, примерно одного с ним роста с чёрными, коротко остриженными волосами. Но заводить с ним знакомство Тимур не торопился. В Симферополе он привык проводить время один. И, кроме того, его сдерживало плохое знание татарского языка. Уже в общении с дочерьми председателя этот недостаток наглядно проявился: он плохо знал их язык, а они почти не знали русского. Объясняться приходилось, почти-что, на пальцах. Его домашний язык – казанско-татарский – здесь помогал плохо.  Это был мамин язык. 
Была ещё одна веская  причина: он не помнил, чтобы у него, когда-нибудь, под носом висели сопли.  Если он простужался и его мучил насморк, на этот случай в кармашке его штанишек всегда был чистый носовой платок. За этим чётко следила мама. А у того мальчишки они всегда висели под носом. Лишь изредка он их подтягивал внутрь, но не проходило и минуты, как они снова высовывались, как змейки из норы и повисали до самой верхней губы. Тимуру это ужасно не нравилось.
Как-то, зайдя на конюшню (с конюхом – дядей Али они были уже хорошими знакомыми), он снова встретил того мальчугана. Он оказался сыном дяди Али. Познакомились. Звали его Мурадом. Оказалось, что Мурад почти на целый год старше его. Но по виду, особенно из-за двух висюлек под носом, он этого не сказал бы. Тимур чувствовал своё явное превосходство над ним.
По поведению Мурада Тимур понял, что мальчишка хочет с ним дружить. Поэтому он прямо поставил перед ним свои условия: он должен сбегать домой, высморкаться, умыться, попросить у мамы носовой платок и никогда не допускать, чтобы сопли висели. Мурад всё выполнил, правда, вместо носового платка мама дала ему какую-то серую тряпку, раза в два большую, чем обычный платок, который, как оказалось, и положить было  некуда: в штанах мальчика не было карманов. Пришлось заткнуть его за пояс.
«Вот,– подумал Тимур, – из-за этого у него и сопли!.. Если бы мама пришила ему карманы и положила в них носовой платок, у него их не было бы!». Так что мальчик оказался вовсе не виноватым. Виновной была его мать. Об этом он со свойственной ему прямотой сказал дяде Али, который не сразу понял, в чём обвиняют его жену. А когда понял, согласно закивал головой.

Через Мурада Тимур познакомился и с другими деревенскими ребятами, которые приняли его в свою компанию. Теперь время больше не ползло черепахой, оно летело быстроногим скакуном. Дел стало по горло.
Не успели ребята сбегать за деревню, где ещё вчера стояли табором цыгане и обследовать место стоянки со следами потухших костров и обгоревших ежовых иголок вокруг них, что явно указывало на то, что они употребляют эту живность в пищу, как солнце уже низко склонилось к горизонту.  Создалась реальная опасность быть застигнутыми теми же цыганами врасплох, а ещё хуже – украденными ими.
           Ребята уверенно утверждали, что цыгане воруют детей...
           В другой раз, они даже не успели, как следует, поиграть в прятки… Им показалось, что они только начали играть, как их тут же стали зазывать по домам.
Тимур никогда раньше не играл в прятки и не знал, что это такое. Игра ему очень понравилась, ведь здесь каждый проявляет свои способности в сообразительности и сноровке, в остроумии и физическом развитии. Ведь надо спрятаться так, чтобы тебя не смогли обнаружить и, в то же время, недалеко от «кона», чтобы успеть добежать до него и «застукаться» раньше того, кто «конает», то есть «жмурится». А тот не любит отходить   далеко. Поэтому нужно так выбрать время выхода из засады, чтобы самому не быть «застуканным». И если уж обнаружил себя, то тут нужно выжать из себя всё, на что способен, чтобы добежать до кона первым, иначе придётся конать самому и тогда роли поменяются.
Уже темнеет. День пролетел незаметно.  Надо идти домой в пустую комнату и оставаться там один на один со своим скучным и очень медленно ползущим вечерним временем и ждать, что, может быть, именно сегодня, мама придёт пораньше. Такое бывало, редко, но, всё-таки, бывало...
В ожидании мамы он часто засыпал за столом, а утром, к своему удивлению, просыпался в кровати. При этом выяснялось, что он сам же открыл маме дверь. А это – важный фактор. Ведь случалось и, притом, не раз, что его долго не могли разбудить. На следующий день мама рассказывала, что она со сторожем колхозного двора в течение двух часов будила его. В конце концов, он сам сонный открывал дверь, а утром ничего не помнил.
И каждый раз она просила его не закрываться на крючок. Но попробуйте не закрываться, если вы ребёнок и ночью находитесь в доме один, и, если дверь вашего дома изнутри закрывается только на крючок! Притом, если до ближайшего жилого дома не ближе двухсот метров!..
А ночные шорохи?.. Вы знаете, что такое – ночные шорохи?..
Внизу, в конюшне – лошади...  Как ни добротно строили в старину, но оттуда какие-то звуки всё же доносятся.  В амбарах, наверное, были крысы...  Какой амбар может быть без крыс!..  А ветер в трубе?..
Когда надумаешь, что кто-то, подкравшись, потихоньку, хочет тебя схватить и, может быть, убить, всё это создаёт довольно благоприятные условия для игры детского воображения. Кажется, что вот кто-то хочет вытащить стекло из окна и тихо скребёт по нему. А вот кто-то застонал, потом, довольный своей проделкой, глухо, будто в шапку, захохотал... И в трубе что-то копошится!.. Может домовой?.. Вон, ребята сегодня таких страхов наговорили про всяких там чертей и домовых!.. А вдруг ему захочется зло подшутить над тобой и, может, даже, изгнать из дому?.. Ведь всякое бывает!..
Скорее бы мама пришла, что ли!.. Её боятся и черти, и домовые, потому что она коммунистка! Она не боится никого! Сама одна ночью ходит по деревне!..
Однажды мама предупредила:
–  Тимочка, ты сегодня не жди меня и ложись пораньше!  Я приду очень поздно: мне надо встретиться по делам с тётей Урие Умеровой.
Он знал, что тётя Урие – мамина подруга ещё по «КомВУЗу» – сейчас председатель соседнего колхоза в деревне Казбийэль, которая находится в шести или семи километрах по дороге на Бахчисарай.  Оттуда дети ходят в школу в их деревню.  Если ехать туда на подводе, то добраться можно раньше, чем большая стрелка на «ходиках» сделает пол-оборота, а если пешком?.. Пешком, конечно, дольше. Но пешком он не ходил. В гости к тёте Урие он часто ездил на подводе и дорогу знает прекрасно, и может восстановить в памяти до мельчайших подробностей...
На «ходиках» было уже девять часов, так как маленькая стрелка показывала строго на цифру «9», а большая – на «12». Он уменьшил огонь в лампе, но перестарался, вкручивая фитиль: пламя на нём несколько раз вспыхнуло и погасло совсем. В комнате стало темно, а окна, при свете казавшиеся совсем чёрными, теперь посветлели. За ними всю округу заливал голубовато-серебристый лунный свет.
Как только наступила темнота, в доме сразу ожили разнообразные звуки: шорохи, скрипы, вздохи. Стало совсем страшно. «Скорее под одеяло!.. И укрыться с головой!..»
Но одеяло тоже не спасает от страха! Страшно и под ним, да ещё и душно…  «Вот, если бы сразу уснуть и не слышать ничего!.. Интересно, мама уже выехала от тёти Урие или ещё нет?.. Когда она говорит, что придёт поздно, это значит, когда обе стрелки на «ходиках» будут наверху, на цифре «12»... Значит, ждать ещё долго...
Вообще-то, за это время он мог бы дойти и пешком!.. А если мама выехала?.. Тогда она обязательно встретится ему по пути!..
Эта мысль завладела всем его существом. Чем лежать и дрожать под одеялом, лучше ускорить встречу с мамой! Он быстро встал, не зажигая лампы, наощупь оделся, обул сандалии на босу ногу, нащупал на стене замок, висевший на гвоздике со вставленным в него ключом, и собрался выходить. Но вспомнил, что не взял перочинный ножик – подарок мамы, который она привезла в последний раз из Симферополя. Он обычно лежал в ящике шкафа. Порылся в темноте и, нащупав его, сжал в кулаке.  И сразу почувствовав себя сильнее, вышел на улицу.
Дорога, по которой ему предстояло идти, была хорошо освещена луной. Но оказалось, что ночью, даже очень хорошо знакомые места, вдруг, становятся совершенно неузнаваемыми. Так произошло и с дорогой, которая теперь виделась совсем иной. Если бы он не был уверен, что вышел из дому и пошёл по дороге, ведущей в Казбийэль, он бы мог усомниться в том, что идёт правильно. Днём он не обращал внимания на то, какие густые заросли обрамляли дорогу, и особенно, в месте её пересечения с рекой. Сейчас же они казались сплошными и непролазными из-за того, что были совершенно чёрными. И, казалось, что кто-то сидит под каждым кустом. Он старался не смотреть на них. Так, вроде, было спокойнее.
До онемения в пальцах он сжимал в кулаке в кармане перочинный нож, лезвие которого на всякий случай, было раскрыто. Чтобы быть подальше от кустов, тянувшихся и слева, и справа, решил идти по середине дороги.  А чтобы те, которые притаились под кустами, не подумали, что он их боится, стал насвистывать знакомые мелодии. Это, по его мнению, должно было показать, что он настолько уверен в себе и в своих силах, что беззаботно идёт ночью один по пустынной дороге, презирая всякую опасность. Особенно это должно устрашить нечистую силу, которая, как сегодня рассказали мальчишки, шляется ночью по степи или может притаиться где-нибудь в укромном местечке возле дороги и поджидать запоздалого путника, чтобы зло подшутить над ним и увести куда-нибудь в сторону. От неё не убережёшься ни ножом, ни другим оружием. Единственное средство против неё – это не поддаваться её козням, то есть противопоставить ей сильный дух.
А разве человек со слабым духом шёл бы ночью один и свистел бы, чтобы привлекать внимание нечистой силы? Нет, конечно! Да и всякий другой, задумавший что-нибудь плохое, услышав спокойный свист, подумает, что где-то поблизости есть ещё люди, идущие за ним. А раз так, то он побоится вообще шелохнуться в своей засаде. А когда тот убедится, что никаких людей нет, он уже уйдёт далеко. А если он надумает его догнать, то Тимур услышит и побежит, и будет звать на помощь кого-нибудь из взрослых и сильных, например, конюха дядю Али. Злодей подумает, что он ошибся и что, действительно, где-то поблизости находится дядя Али...
Так он шёл, убеждая себя не бояться, хотя «поджилки тряслись» вовсю... И лишь мысль о том, что каждая минута приближает его к маме, успокаивала. – «Это лучше, чем они будут «трястись» дома! Может быть, она уже едет мне навстречу и тогда в любой момент она может прийти на помощь!».
Свистеть он научился, правда, ещё не совсем хорошо, у мальчишек, с которыми стал играть. Они показали, как свистеть с помощью губ и «по-разбойничьи», подвернув губы в рот или заложив пальцы. Сейчас он попробовал все варианты, но получился только тихий свист через губы. Поначалу губы плохо слушались, и вместо свиста получалось только шипение выдуваемого воздуха. Он облизывал губы, придавая им большую эластичность, вытягивал их трубочкой, растягивал вширь. Наконец, подобрал нужное положение, когда шум стал походить на свист и в этом положении начал добиваться нужной высоты звука. Потихоньку начала вырисовываться мелодия «Песни о встречном», а потом и песни «Мы – кузнецы». И когда мелодии зазвучали в полную силу, почувствовал себя уверенней и храбрей, особенно, когда слова песен произносились про себя в такт мелодиям, вселяя в душу уверенность в своих силах, в своей смелости. 
Ещё бы! Ведь кузнецы – самый сильный и смелый народ! А поскольку он насвистывал их марш, то и себя невольно причислял к их славной гильдии.
Однако, нельзя же всё время свистеть одни и те же мелодии – это надоедает!.. Решил ещё раз попробовать свистеть, как разбойники, засунув пальцы в рот.  Сначала сложил кольцом большой и указательный пальцы правой руки, но свиста не получилось; потом – по одному указательному пальцу обеих рук – результат тот же;  наконец – по два пальца... И, вдруг, появился звук, похожий на свист... Правда, ещё не чистый – с примесью шипения. Засунул пальцы глубже, отчего уголки рта неестественно растянулись, но свист получился.  Стал повторять, набирая всё больше и больше воздуха в лёгкие, и тогда ночную тишину разрезал высокий и резкий звук, пугая, может быть, такого же, как и он «храбреца», волею случая, оказавшегося поблизости на расстоянии слышимости.
Но вот, дорога разветвилась: одна свернула налево, в степь в сторону Бахчисарая, а прямо показались силуэты домов Казбийэля и пугающие тени, при свете луны такие контрастные, остались позади, а с ними остались там и все страхи. 
Вдруг, в деревне залаяли собаки. Он ведь продолжал свистеть, хотя в этом уже и не было необходимости. Собаки крайних дворов, услышав свист, подняли невообразимый гвалт. Тимур понял, что «оружие», позволявшее ему прежде преодолеть страх, теперь вблизи деревни, оказалось не менее опасным для него, чем страх одиночества.
  Он испугался: он знал, что многие хозяева на ночь спускают собак с цепи, поэтому перестал свистеть.
Теперь его задачей было пройти совершенно тихо и незаметно к дому тёти Урие. Но как это осуществить, зная, что собаки – очень чуткие животные, а в их деревне их держали, по крайней мере, по две и три на каждый двор. 
  Что может он, безоружный, сделать, если даже не вся стая, а только одна из этих кровожадных тварей, которым для злости хозяева специально отрубают хвосты, набросится на него в ночном безлюдье?
В нерешительности Тимур остановился, соображая, как лучше обойти возникшую опасность?
Собаки полаяли ещё некоторое время и, убедившись, что вблизи никаких возмутителей спокойствия нет, постепенно умолкли.
  Установилась такая тишина, какую можно услышать только летней ночью в степи.   
  Ночной лунный воздух был пронизан стрёкотной мелодией кузнечиков и сверчков, которая, как музыка большого оркестра, складывалась из партий многочисленных отдельных инструментов, вспархивавших то тут, то там, поднимаясь в безоблачную высь.
Эти трели сильнее подчёркивали стоявшую тишину. И уже взрослому Тимуру, вспоминавшему о том, что происходило с ним в пяти-шестилетнем возрасте, подумалось: «Убери все эти звуки совсем и тишины не станет слышно!»...

Маленький мальчик, преодолевая естественный страх, двинулся вперёд, стараясь ступать бесшумно, чтобы не привлекать к себе собачьего внимания.
Когда он вошёл в деревню, лай снова возобновился, хотя он ступал так тихо и осторожно, что сам себя не слышал.  Он начался с другого конца, значит, не он был причиной новой суматохи. Наверное, раззадоренные предыдущей вспышкой собаки противоположной стороны деревни, не зная её причины, насторожились и приняли за неё какие-нибудь свои шорохи и решили удостоверить своих хозяев в своём усердии.
Это несколько ободрило маленького ночного путешественника, убедив в том, что предпринятые им меры предосторожности оправдали себя и что ревностные ночные сторожа его ещё не обнаружили.
  Справа показался тот самый переулок, пропустить который он так боялся. А вот и два дома, очень похожие друг на друга.
  Который из них дом тёти Урие?  Окна, как во  всех татарских домах, выходили во двор и постучать незаметно для собак не было возможности. Оставалось стать между домами и звать тётю Урие.
  Он знал, что собаки у тёти не было, зато они были во всех соседних дворах.  Но делать нечего!.. Не будешь же стоять здесь до самого утра и ждать, пока из домов кто-нибудь выйдет!
Предварительно, пошарив вокруг себя на земле, он набрал несколько подходящих камней, рассовал их по карманам и по одному оставил в обеих руках и набрав полную грудь воздуха, выдохнул:
–  Улие тата-а-а!..
Во дворе правого дома залаяла собака. Тимур с ужасом слушал, как лай этот подхватили другие и он, нарастая, охватил, как ему показалось, всю деревню. Он невольно подался к левому дому. Но тут одновременно из нескольких дворов выскочили взбудораженные псы с явным желанием наказать возмутителя тишины.  А как они это делают, у него не было сомнений. Лай их раздавался со всех сторон. Они окружили его, норовя незаметно подскочить сзади и цапнуть, когда он не будет видеть. Чтобы они не застали его врасплох, ему приходилось крутиться вокруг. А несколько камней, брошенных в них, нисколько не уменьшили их прыти, наоборот, раззадорили их. Как только он поворачивался в одну сторону, собаки, оказавшиеся сзади, приближались к нему, в результате, кольцо их постепенно сужалось.
– Улие тата-а-а..! – в отчаянии взвыл он, бросая в собак последний камень.

Они как будто угадали это и стали наглее подступать всё ближе и ближе. Без камней он почувствовал себя полностью безоружным. Поэтому быстро нагнулся, чтобы подобрать ещё. И удивился увидев, что псы, будто испугавшись, отбежали на почтительное расстояние, но, продолжая лаять, вновь стали приближаться.
Камней рядом не оказалось, а кольцо собак вновь сузилось. Пришлось снова нагнуться и пошарить рукой по земле.
На шум из правого дома вышел дядя. Он пнул ногой подвернувшуюся собаку, та с визгом отскочила к калитке, но продолжала брехать оттуда. Другие тоже отбежали к своим дворам.
–  Кто тут? – спросил он.
–  Это я... к тёте Улие... – ответил Тимур.
– А-а... Запоздалый гость?!. – Дядя подошёл вплотную. – Пошёл вон! – крикнул, оборачиваясь. – Пойдём, я тебя провожу.
Он подошёл к калитке соседки, толкнул её, но она оказалась запертой. Постучал ладонью по доске.
–  Умерова аркадаш, к вам мальчишка... – сказал,  вышедшей тёте  Урие.
Ещё не совсем понимая, кому она понадобилась ночью, тётя неторопливо отворила калитку.
– Что случилось? – испуганно вскрикнула она, увидев Тимура. – Где мама?  Что с ней случилось? – повторила она, подбегая.
–  Не знаю... – замялся он, поняв, что мамы здесь нет. – Я думал, цто она у вас... Она цказала цто поедет к вам...
– Она была... Но уже давно уехала... А ты как сюда добрался?.. Пешком..?
Вот тоже тётя!.. Рассуждает так, как будто у него есть своя лошадь!..
Она поблагодарила соседа и ввела Тимура в дом, закрыв за собой калитку и входную дверь.
  Керосиновая лампа, стоявшая на столе, коптила. Дым чёрным шлейфом поднимался вверх. Сквозь закопчённое стекло она совсем не освещала комнату. Только красный язычок фитиля просматривался сквозь него. Тётя подбежала к столу, схватила стекло, но тут же одёрнула руку – оно было горячим. Пошарив в полутьме на печке, нашла какую-то тряпку и с её помощью сняла стекло, другой рукой поправила фитиль и всунув тряпку в стекло, стала торопливо её протирать. И только после того, как поставила его на место и вывернула фитиль, в комнате стало светло.
  Она повернулась к неожиданному гостю и спросила:
–  Как же ты один среди ночи решился..?   Далеко ведь!.. Не страшно было?..
–  Цтлацно..! Но дома одному цтлацнее...
– Значит, вы с мамой разошли-и-ись... – задумчиво протянула она. – Кушать хочешь? – Лицо её круглое с ямочками на щеках вновь приобрело своё обычное добродушное выражение.
Нет, кушать он не хотел. Но очень устал от длиной дороги и от нервного напряжения.
  Теперь, когда все страхи остались позади, очень хотел спать. Глаза его слипались.  Тётя Урие посадила его на кровать, раздела до майки и трусов и уложила в тёплую ещё постель. Провалившись в ласковую мягкость перины, он тут же уснул, не подозревая, сколько хлопот наделал он взрослым своим неожиданным вояжём.
Мамина подруга, зная, что, не застав сына дома, мама переполошится, думала, что же ей предпринять?  Как сообщить, что Майчик у неё?  Уйти, оставив его одного, не могла. Послать кого-нибудь?  Но ведь – поздняя ночь, а людям завтра работать!  Хотя она и председатель, но не имела на это моральных прав. Если бы не спящий ребёнок, она сама бы сбегала...  Ведь подруга!..
Она сидела, склонившись над столом, на котором горела керосиновая лампа с приспущенным фитилём, так ничего и не решив, когда снова послышался лай собак и стук в калитку.
«Это –  она!» – подумала с надеждой и побежала открывать.
Да, действительно, это была она – её лучшая подруга ещё по «КомВУЗу», чьё многострадальное чадо, сладко посапывая, спало в её остели.
  Увидев её вопросительные глаза, полные немой надежды, только и произнесла:
– Он здесь!..
– Уф, как он меня напугал!.. Думала умру... Как же он сюда добрался?.. Неужто, пешком?.. – сказала, присаживаясь на табуретку, опустив, в изнеможении, обе руки и обрадовано глядя на сына. – Ты себе представить не можешь: я приехала домой, попросила сторожа распрячь Серку, а сама иду и думаю: «Если Тимка заперся, то придётся попотеть, пока его разбудишь.». Потянула дверь – заперта!  А дверь-то в тени... Замка не вижу... Думаю, что изнутри заперся. Стучу, зову его, дёргаю за ручку... И вдруг, задеваю рукой замок... Сердце в пятки провалилось,.. в глазах потемнело... Почему замок?.. Или он вообще не приходил?.. Может, что с ним случилось..? Бегу к сторожу: не видел ли сегодня? Потом – к конюху Али... его сын с моим играют. Говорит: вечером все разошлись по домам...  Тут я и подумала: предупредила его, что вернусь поздно – к тебе поеду... Вот,наверно, не дождался, взял да маханул к тебе... И правда... Ну, слава богу, жив-здоров!..
– Зекие, как ты его самого – такого маленького, дома оставляешь? Он ведь боится один... Я его спрашиваю: «Не страшно было одному идти?», он говорит: «Дома ещё страшнее!» Ты представляешь?..
–  А что же мне делать?  Мама умерла, родственники все в Рассее, здесь я одна...
–  Взяла бы какую-нибудь старушку...
–  Ты что? – перебила та. – Скажут, что парторг прислугу держит.  Нет. Этого я не могу!.. Да и такое с ним бывает не часто,.. обычно, он не боится оставаться один... Не знаю, что с ним случилось сегодня?
–  Не «сегодня», а «вчера»:  Уже половина третьего...
– Да, Урие-джан, мы поедем... Вот, как бы мне сделать, чтобы его не разбудить? У тебя какого-нибудь одеяла не найдётся?
– Ты же знаешь, у меня ещё здесь ничего нет про запас... Вот, возьми мой жекет...
–  А как же ты..?
– Ничего!.. Дни тёплые... Он мне пока не нужен!.. Возьми!.. А потом, как-нибудь, завезёшь...
–  Ладно, я тебе его завтра же,.. то есть, сегодня привезу.
Утром, проснувшись в своей постели, и вспомнив ночные приключения, он никак не мог понять, как очутился дома.  Неужели всё это так складно ему приснилось?  А может, он и сейчас спит? Ребята говорят, чтобы узнать, спишь ты или нет, нужно ущипнуть себя за руку... «О-о, больно! Значит, не сплю...».
В комнате вовсю гудел примус и вкусно пахло. Наверное, жарится мясо с картошкой и с луком – его самое любимое блюдо! Раз мама дома, значит, сегодня выходной. Прекрасно!
  Он больше всего на свете любит выходные дни, потому что мама будет с ним весь день и весь вечер. Только почему-то в деревне выходные бывают так редко. Вот, в городе – совсем другое дело! Там выходные дни бывают буквально через несколько дней... А ещё бывают и «общие выходные» – это когда во всём городе у всех выходной день. И он вспомнил, как в выходной день они с мамой ходили гулять и обязательно покупали жареные семечки. Он любил семечки, но здесь их не продают. Только мама не разрешала ему их грызть в магазине. А когда из него выйдешь, если кругом – очереди и очереди?
  И только в большом универмаге, что возле памятника Пушкину, он забывал про них и все его мысли, чувства и желания были там, где на полках жили всевозможные игрушки...

Да, жить в городе намного интереснее!..  Там есть кино, трамваи и мороженое, которое так вкусно слизывается языком между двумя кружочками вафель. У морожениц всегда были взрослые и детские формочки, в которые они ловко вкладывали один вафельный кружочек и одним круговым движением круглой ложки набирали мороженое из специального бидона, и так же ловко набивали его в форму, и затем накрывали другой вафлей, и выталкивали из формы выдвижной ручкой. И мороженое готово!..
  Тогда он был ещё маленький и, часто, глядя на бидон, думал: – «Вот, если бы мама купила целый бидон мороженого – вот, это был бы праздник! Я бы ел его ложкой! Но мама почему-то не покупает мороженое бидонами. Наверно, продавщица не продаёт бидон. А во что можно положить столько мороженого? Не может же мама носить с собой кастрюлю! Это какой же нужно иметь ридикюль!?. Да и в кастрюле оно сразу растает. Кастрюли всегда такие горячие... А зачем ему горячее мороженое! А если бы продавщица продавала с бидоном, мама купила бы обязательно, если он её очень-очень попросит!..». 
После случая с балалайкой он уже знал, как заставить её сделать то, что ему хочется...
Мамин голос оторвал его от размышлений:
–  Ну что, проснулся «босяк»?
Слово «босяк» не сулило ничего хорошего. Она всегда называла его «босяком», если была недовольна им. В её устах оно означало: «непослушный», «невоспитанный». И в то же время оно было и презрительным и оскорбительным, намекавшим на беспризорных хулиганов, которых в то время в городах было великое множество. Вот, их-то и называли «босяками». Тимур знал, что беспризорники занимались карманной кражей, уводили у зазевавшихся приезжих чемоданы, хулиганили. Ему всегда было обидно слышать от мамы такое обращение. Он ведь не беспризорник! У него есть мать, где-то есть и отец, он не ворует, не хулиганит... Почему же тогда он «босяк»?..
Сейчас, услышав обращённое к нему: «босяк!», он насторожился. Значит, предстоит серьёзный разговор о его ночных приключениях... А он только решил было похвастать о проявленной им храбрости и думал, что мама похвалит его за это.
  Что ж, лучше тогда смолчать, авось пронесёт! И вообще, любую неприятность, если её нельзя никак избежать, лучше оттянуть, насколько возможно. Хотя и знаешь, что минута эта обязательно наступит, но лучше, если это будет потом! Так удобнее для своего спокойствия, да и острота момента, может быть, спадёт... А вообще, надо бы приласкаться...

Он вскочил с кровати, подбежал к маме, обнял её за ноги и спросил, заискивающе заглядывая в глаза:
–  Мамоцка, ты меня любиць?
Это был уже испытанный приём. Она очень редко, в минуты сильной раздражённости или обиды отвечала: «Не люблю!», в большинстве же случаев она вынуждена была ответить утвердительно. А, сказав: «Люблю», разве кто сможет ругаться!?. Но мама не ответила. Она, молча, оторвала его руки и только после этого обиженно проговорила:
    – А вот ты меня совсем не любишь! – хлестанул по лицу несправедливый упрёк. Это было даже более обидней, чем «босяк». Слёзы крупные, как сама обида, брызнули из глаз – она рвала душу. Как мама могла подумать, что он её не любит? Ведь кроме неё у него никого нет!.. Да само его ночное путешествие – неопровержимое доказательство его любви! Ведь, рискуя жизнью, он шёл не к тёте Урие, а шёл к ней!.. Но как это объяснить ей, как доказать, что она очень ошибается? В арсенале его языка ещё не было таких убедительных слов и логических доказательств. Он мог доказать ей только своими слезами... И он хватал её за ноги, размазывая слёзы и выжатые ими сопли по подолу её юбки. Он знал из опыта, инстинктивно чувствовал, что такое истерическое состояние не может продолжаться долго. Что должно произойти что-то: или мама должна смягчиться, или...  Или мир должен перевернуться! Если мама приласкает его, то наступит мир и согласие, если же нет, то он даже представить себе не может, что может произойти... Он не раз слышал от взрослых, что у некоторых людей происходит «разрыв сердца»... Вот и у него так может сердце разорваться на части и тогда, он знал, исчезнет всё: и мама, и он, и эта комната, наполненная запахами жаренной с мясом картошки.
  Немного смягчив голос, мама сказала:
– Я полжизни потеряла за эту ночь! Ну, разве можно так делать?..
– Плоцти меня! Я больце не буду! – снова захныкал он, понимая, что другого пути к маминому расположению нет. Ждать похвалы за ночной подвиг не приходится. Нужно выждать, когда она будет в хорошем расположении духа, тогда и можно будет рассказать, как он, переборов свой страх, пошёл один ночью по страшной дороге. Она должна его похвалить. Ведь для него это был, действительно, подвиг…

Был жаркий летний день. На небе ни одного облачка. Тимур пошёл на конюшню, где встретил Мурада. Тот сказал:
– Айда, на речку! Покупаемся!
  От деревни до речки было, примерно, с полкилометра. Шли по тропе, петлявшей среди кустарников. Вышли на берег прямо к мосту. Он был не широкий, в три доски, но довольно длинный и при ходьбе путник, делая каждый шаг, подпрыгивал, как на батуте. Другой берег был пологий и сразу, слева за мостом, была полянка, ближе к реке покрытая галькой, плавно уходящая в воду. Здесь можно было лежать, загорая на солнце.
Тимур плавать не умел, а когда пришли на речку, узнал, что и друг плавает не лучше него. Сначала они барахтались на мелкоте и собирали разноцветные камешки.  Потом туда же пришли двое ребят постарше. Они принесли с собой какое-то большое корыто и стали на нём кататься. Поближе к берегу, где воды по колено, один из них садился в корыто, а другой толкал его к середине реки. Разогнав «судно», второй садился тоже и они, гребя руками, выплывали на середину. Здесь их подхватывала стремнина и несла вниз по течению. Там они подгребали к берегу, вытаскивали корыто и несли его снова к месту старта. Бывало и так, что во время посадки второго мальчика корыто зачерпывало воду и после того, как он сядет, тонуло. Тогда мальчишки подныривали, вытаскивали его наверх и, придерживая одной рукой, плыли к берегу, гребя второй «по-собачьи».
– Пойдём ко мне, поищем какое-нибудь корыто, – сказал Мурад. Он знал, что Тимур и его мама ещё не обзавелись никаким скарбом.
  Поиски оказались безрезультатными: корыта не нашлось, но нашёлся тазик, в котором мать Мурада стирала бельё.  Осторожно, чтобы она не заметила, он вынес его со двора, и они побежали к реке. Когда пришли на место, мальчишек с корытом уже не было. Либо они уже ушли домой, либо поплыли вниз по течению.
Сначала попытался поплавать Мурад.  Он садился в тазик на мелководье, а Тимур должен был подтолкнуть его на глубину. Но, как он ни старался, у него ничего не получалось: он даже не мог сдвинуть тазик с места. Тогда решили попробовать сделать это там, где воды было по пояс. Тимур придерживал таз, а Мурад старался сесть в него. Но таз всё время накренялся и зачерпывал воду, а потом, вместе с Мурадом, уходил на дно.
–  Ты плохо держишь! – сердился он. – Вот, давай я подержу, а ты садись!
Мурад стоял лицом к реке и держал тазик перед собой. Тимур зашёл со стороны реки, но там вода оказалась выше, и он не мог подтянуться, опираясь на тазик.
–  Давай, наоболот: ты поволацивайся к белегу, а я сяду оттуда.
Так, действительно, оказалось удобней. При первой попытке таз снова зачерпнул воду и её вылили. Следующая попытка удалась. Но Тимур не успел даже сдвинуться с места, как, не выдержав равновесия, вместе с тазиком оказался по горло в воде.
–  Нет, ты не умеешь, дай я!.. – не стерпел Мурад.
Повторили всё сначала. Теперь Тимур стоял лицом к берегу, а Мурад, соблюдая равновесие, уселся в тазик, держась за борта. Тимур осторожно отошёл в сторону, открывая ему дорогу к реке. Но тазик не хотел плыть к середине. Он крутился на месте, а Мурад боялся отпустить руки, чтобы подгрести.
–  Подтолкни тазик! – попросил он друга.
Тимур, опять, осторожно, чтобы не возмутить воду, обошёл тазик и тихонько толкнул его к середине реки. Всё ещё медленно вращаясь, тазик поплыл в заданном ему направлении. Мурад сидел, не шевелясь.  Выйдя на быстрину тазик, увлекаемый течением, понёс Мурада мимо кустов, росших на берегу. А Тимур, тем временем, выскочив из воды, побежал вдоль берега, не теряя друга из вида. Теперь возникла новая проблема, о которой друзья раньше не подумали: как подплыть к берегу и вылезти из тазика так, чтобы не потерять его? Но вот, течение подогнало его к толстой иве, которую здешние называли талом. Почву под её корнями со временем вода размыла, образовав омут, от чего ива сильно наклонилась к реке и её ветви окунались в воду.
Вода здесь была тёмно-зелёная и непрозрачная. Тазик остановился, но продолжал медленно вращаться. Уловив момент, Мурад схватился за ветку и осторожно подтянулся к берегу. Сюда уже подбежал и Тимур. Он лёг на живот, взялся за тазик и крепко держал его до тех пор, пока, держась за дерево, не вылез его товарищ.
– Вот, здорово! – восхитился Мурад, сразу же забыв, как несколько минут назад, испуганно озирался, боясь, что течением унесёт его чорт-те куда.
–  Тепель, давай, я! – сказал Тимур, когда пришли на старое место.
Окрылённые успехом, ребята более уверенно принялись к подготовке к очередному плаванью. Тимур уселся в тазик и сидел, не шевелясь, когда Мурад легонько подтолкнул его и тот, движимый по инерции, поплыл к середине реки. Здесь его резко крутануло потоком, чего Тимур не мог ожидать, так как к середине реки тазик шёл, не вращаясь. Он качнулся, и этого, оказалось, достаточно, чтобы тазик наклонился и сильно зачерпнул воду. 
И Тимур с открытыми глазами оказался под водой. При этом, погружаясь в воду, тазик выскочил из-под него, и он опустился на дно. Сначала он видел голубое небо, которое сменилось чуть голубоватой водой с какими-то серебристыми пузырями, проносившимися перед глазами и, наконец, прямо перед лицом оказались разноцветные камешки дна реки. Изо рта выскочил крупный серебристый пузырёк, мгновенно всплывший вверх, и всё исчезло.
Когда он снова открыл глаза, то перед ним опять было голубое небо. Он лежал на спине, на берегу и горячая галька чувствительно жгла лопатки.  Над ним, склонившись, возился какой-то мужчина. Тут же стоял заплаканный Мурат. Две длинные сосульки, как всегда, свисали под носом, почти касаясь верхней губы. Тимур вспомнил о случившемся. Сел, посмотрел по сторонам и спросил:
–  А таз?..  Где таз?..
Мужчина сказал, снимая мокрые брюки:
– Никуда не денется твой таз. – И, неспеша, выкрутив штаны, развесил их на кусте тала. Потом полез в воду и достал утонувший таз. – Вот, получай свой горе-корабль! Да не пытайся больше на нём плавать! В другой раз взрослых рядом может не оказаться…  И будешь тогда раков кормить…
Оказалось, что, как раз, в это время по мостику через речку проходил молодой мужчина и видел, как мальчишка на тазике неловко перевернулся и ушёл под воду. Спрыгнув прямо с мостика, он быстро вытащил его из воды, не дав нахлебаться, и положил на гальки.
–  Ты чей? – спросил он. Он видел, что Тимур не был похож на деревенских ребят. – Я что-то тебя не знаю.
  –  Он в конторе живёт, – вмешался Мурад, шмыгнув носом.
–  Сын парторга, что ли?
Тимур кивнул.
–  Ну, и  влетит же тебе от матери!
  –  Поцалуйста, не говолите ей!
– Если бы ты был моим сыном, я бы тебя высек за такие штучки! – надел ещё не просохшие брюки и медленно пошёл в сторону деревни.
Когда он скрылся за кустами, Тимур напустился на Мурада:
–  Ну, цего ты цопли лацпуцтил? Бели цвой тазик и побецали! Нам нуцно быть дома ланьце него. – Он схватил тазик, сунул его в
руки Мурада и побежал к мосту. Перейдя по нему, решили бежать не по тропинке, которая петляла, а напрямик через кустарник.
Добежав до дома Мурада, Тимур попрощался с ним и побежал к себе, ища глазами незнакомца. Но его ещё не было видно. Наверное, они здорово его обогнали!
Дома Тимур сменил мокрые трусики на сухие, а те забросил подальше под кровать. Только теперь до него со всей серьёзностью дошло значение случившегося. Только сейчас он понял, что был в двух шагах от гибели.
И он вспомнил такой же солнечный день на берегу моря, когда он был совсем маленьким.
Как-то мамы долго не было. И вдруг, вместо неё на «немецкую площадку» пришла её подруга тётя Зоре Бегишева и сказала, что мама заболела, и её положили в больницу, а оттуда её увезли на море лечиться. Сегодня туда же повезут группу ребят и Тимур должен поехать с ними.
Он ни разу не был на море и не знал, что это такое. Ехали по старой алуштинской дороге на двух автобусах, потому что тогда автобусы были маленькие. Детей сопровождали две воспитательницы. После перевала дорога сходила вниз серпантином, резко сворачивая то влево, то вправо, и потому ехали с частыми остановками, так как кого-нибудь из ребят обязательно укачивало, кого-то тошнило, а кого-то и рвало. На остановках всех выводили из автобусов подышать свежим воздухом, и облегчиться, если кому «приспичило». Мотания автобуса из стороны в сторону Тимур переносил хорошо, но резкие спуски не мог. Его не рвало, но состояние было такое, будто его разрывало на части. В такие моменты он закрывал глаза и сжимался вниз, втягивая голову в плечи.
Вдруг кто-то закричал:
–  Смотрите – море!
Все кинулись к окнам. Кто-то умудрился даже увидеть корабль. А что это такое, Тимур тоже не знал. И сколько он ни напрягался, не смог увидеть ни того, ни другого. Откуда было ему знать, что смотреть нужно было поверх деревьев, а не на небольшой ручеёк в канаве, тянувшейся под деревьями вдоль всей дороги, в котором, действительно, плавали какие-то щепки и упавшие с них листья. Если это и есть море, то не стоило сюда и ехать, укачиваясь и рыгая: у них в городе течёт в несколько раз большая речка – Салгир. Но что же тогда: «корабль»? Неужели вот тот кусок коры с дерева, который несло течением, не отставая от автобуса. А может, это ему только кажется, то есть, видится маленьким, а на самом деле и речка, и то, что кажется небольшим куском коры, всё большое? А он просто не понимает этого… Как бы то ни было, хотя все ребята и видели и море и корабль, а Тимур, до самого приезда к морю, так и не увидел его. И только, выйдя из автобуса и побежав за детьми, кричавшими: – «Ура!.. Ура!.. – Море!», – он увидел его и понял, что это такое. Это была огромная вода, такая большая, что за нею уже ничего не было! Он каждый день видел небо с плывущими по нему облаками, видел солнце а иногда, даже луну, и звёзды на нём, но никогда ему, почему-то, не приходила мысль о его бескрайности. Может быть, потому, что небо всегда чем-нибудь ограничивалось: то деревьями, то домами… Здесь же, не видя за морем ничего, кроме самого моря, он впервые в жизни ощутил бескрайность, беспредельность и, восхитившись, одновременно  испугался…  От него пахло как-то особенно, ни на что не похоже…  Видя, что другие ребята окунают в него ладони, он тоже зачерпнул ладошкой прохладную воду. 
Кое-кто начал раздеваться с намерением покупаться, но тут же раздался громкий крик воспитательницы
–  Ребята, сегодня купаться нельзя!
И это для Тимура было ново: сколько он себя помнил, он всегда купался в корыте, куда его сажала мама и, при том, вода там всегда была хорошо тёплой. Процедура эта была для него всегда неприятной, особенно, когда мама мыла его голову с мылом и вода попадала в глаза. Поэтому и такой горячий восторг он не разделял. И, вообще, сейчас ему было не до купания, у него было более важное дело: нужно было найти маму! А к морю он пришёл только из любопытства – ведь надо же было, в конце-концов, узнать, что оно такое! А сейчас…
Он подошёл к воспитательнице, ехавшей в их автобусе и сказал:
–  Я хоцю к маме!
Та посмотрела на него с улыбкой и спросила:
–  Как тебя зовут?
–  Майцик, – ответил он.
–  Я вижу, что ты не девочка. Я спрашиваю…
– Май-цик! – уже сердясь, членораздельно сказал он, в который раз возмущаясь тем, что многие взрослые сами спрашивают, как его зовут, а сами внимательно не слушают…  Это всегда раздражало его.
–  Майчик?  Какое странное имя!..  Видишь ли,..  Майчик… – Это что? От слова «май», что ли? Значит ты – майский?..
–  Я – Майцик! – упрямо повторил он.
– Видишь  ли,  Майчик,  здесь  мамы  твоей  нет.  И  вообще, здесь ничьих мам нет. Здесь все без мам. Ваши мамы остались дома, в Симферополе, понял. Здесь мы с тётей Светой – ваши мамы. Меня зовут «тётя Шура»…
«Вот ещё!.. Тётя Зоре сказала, что мама здесь, а эта тётя, несерьёзная какая-то, говорит, что её здесь нет». Он отошёл от неё в некотором замешательстве. Он не отказался от поисков мамы, а просто, потому, что с нею бесполезно было разговаривать. Она – «несерьёзная» и поэтому не внушала ему доверия.
– Ты представляешь, Светочка, один уже к маме запросился! – сказала воспитательница Шура, подходя к своей напарнице, только что переговорившей с мужчиной, встречавшим автобусы. Было видно, что он здесь – главный.
–  Кто?.. – машинально спросила та, думая о чём-то своём.
– Да вот, тот, в чёрных штанишках, со странным именем «Майчик»…
– А-а, этот!..  Так это – сынишка Маевой, татарочки из Бахчисарая. Да, мне сказали, что она здесь, в больнице… Майчик! Подойди сюда! – позвала она его. – Мы сейчас разместимся, устроимся, как следует, а потом пойдём искать твою маму. Ладно?
Он кивнул.
Тётя Света скомандовала:
– Дети! А ну-ка, стройтесь по-два! Старшие становятся впереди, а младшие за ними! Сейчас мы пойдём в палаты, приготовленные для нас. Там каждый выберет себе кроватку: старшие будут спать  на койках, а младшие – в кроватках, как в детском саду. Понятно?
–  Тётечка Светочка! – Подбежала к ней девочка лет семи с двумя большими белыми бантами на голове и схватила её за руку. – А вы тоже будете спать с нами? – она выжидающе смотрела на воспитательницу.
–  Конечно, будем спать с вами, а куда же мы от вас денемся?
–  Я возле вас хочу..! – уже тише, просительно проговорила она.
– Ладно, ладно! Становись в колонну! – ласково потрепав девочку по голове, ответила она и слегка подтолкнула её к кучке ребят, которые, добросовестно выполняя её команду, выясняли между собой, кто старше, а кто младше. Увидев, что дети никак не разберутся, кому становиться в первый ряд, она подошла к ним и скомандовала:
– Ну-ка, самые высокие, вот, ты и ты, становитесь первыми, вы, вот, пониже… становитесь за ними…
        –  Тётя Света! – снова закричала девочка с бантами. – Вот, Соня ниже меня, а становится впереди!..
–  Соня, стань за девочкой!..
–  Ага! Пусть она станет за мной!.. Это не она выше, а её банты…  А она ниже меня.
– Ну, ладно, становитесь рядом! Все построились?..  Малыши, что там у вас?  Тоже в росте не разберётесь?..  Та-ак,.. пошли!..  Идите за мной!.. – и повела детей к большому деревянному особняку.
Уже вечером, когда все устроились, Тимур, терпеливо ожидавший, пока старшая воспитательница Света освободится, подошёл к ней.
–  А, Майчик, я помню, помню, маленький!.. Но сначала надо поужинать…  Дети проголодались… Ты, ведь, хочешь кушать?..
–  Я хоцю к маме!..
– Ах, ты, боже мой!..  Шура! Шурочка!.. Как только в столовой всё будет готово, веди детей к ужину, а потом – спать! А мы с Майчиком сходим в больницу, а то будет поздно и нас к ней не пустят…  Идём, маленький!
Тётя Света была хорошая тётя, он это сразу понял, только зачем она всё время повторяет: «маленький»? И, притом, при всех ребятах… Он вовсе не хотел, чтобы ребята тоже называли его так. Поэтому, когда она хотела взять его за руку, он отдёрнул её, и, спрятав за спину, важно пошёл к двери, показывая, что он – вполне самостоятельный.
Тётя Света тоже не знала, где больница. Посёлок был небольшой, прохожих нигде не было и спросить было не у кого. Вошли в ближайший особняк, спросили. Больница оказалась рядом, через дом.
К ним вышла полная женщина в белом халате. Узнав, к кому они пришли, отрезала:
–  К ней нельзя! У неё – желтуха.
«Желтуха» – это или фамилия, или так дразнят. У взрослых тоже есть имена, которыми дразнят.
–  Бабуцка, а когда «Целтуха» уйдёт от мамы, мне моцно будет к ней?..
Женщина засмеялась и ласково сказала:
–  Когда уйдёт желтуха, можно будет…
–  Пойдём, Майчик! – позвала тётя Света, – видишь, нам не повезло…
– Нет, я подоцду, когда уйдёт «Целтуха». Тогда я пойду к ней. Бабуцка сказала: «Моцно»!
  Обе женщины засмеялись.
–  Желтуха – это такая болезнь, которой болеет твоя мама. Она заразная, передаётся другим людям. От неё можешь заразиться и ты. Понял? – сказала женщина в белом халате.
Тимур кивнул:
–  Это, как цецотка?.. У нас в цадике у одного мальцика была цецотка. Ему луки намазали вонюцей мазью и отпуцтили домой.
–  Нет, желтуха куда хуже чесотки. От неё можно умереть.
–  А когда кончится карантин? – спросила тётя Света.
–  Карантин? Это, милая, я не знаю. Это у дохтура надо спросить. Он знает. А моё дело никого не пущать.
–  А где доктор?
– Ушли  все.  Время-то  уже  знаешь  сколько?  Завтра приходите, дохтур всё расскажет. Идите, милые, идите!..
На следующий день после завтрака они снова были в больнице. Женщина-врач, тоже в белом халате сказала им, что свидание можно будет разрешить только через две недели. Она участливо посмотрела на Тимура, но больше ничего не сказала.
После этого все пошли на море. Оно было синее-синее, а далеко от берега, даже тёмно-синее. А дальше к горизонту оно бледнело, будто покрывалось дымкой и где-то очень далеко незаметно сливалось с небом.
День был ясный, солнечный, тёплый. Все: и мальчики и девочки были в трусиках. Только у мальчиков они были или чёрные, или синие, а у девочек – белые или красные. Море у берега было мелкое. Нужно было пройти шагов двадцать, чтобы вода дошла до шеи. Весь берег был усеян галькой. Чем ближе к воде, тем галька становилась крупнее, а намоченная водой, становилась более разноцветной. Тимур вместе с другими ребятами собирал цветные камешки и, как и все, показывал их воспитательницам, которым это занятие, видно, порядком надоело и, думая о чём-то своём, занятые своими, непонятными детям, заботами, хвалили их машинально, почти не удостаивая их взглядом. 
Такое невнимание обижало Тимура и он перестал их показывать, а, набрав жменю камней, по одному выбрасывал их обратно в море, наблюдая, как от упавшего камня разлетались брызги.
Воспитательницы, подобно квочкам, охраняли, чтобы никто из ребят не заходил далеко в воду. Купались они по очереди.
  Но, разве за всеми уследишь!  Один карапуз, ещё даже меньше Тимура, копошившийся на берегу, каким-то образом, когда тётя Света купалась, а тётя Шура наблюдала за порядком, оказался в воде. Когда старшие ребята заметили и крикнули тёте Шуре, он уже вошёл в воду «по-горлышко» и продолжал идти вперёд, в глубину, как ни в чём не бывало. Тимур тоже смотрел на него и видел, как его тёмная стриженая голова всё больше уходила под воду. Пока воспитательница подбежала к нему, она уже скрылась под водой. Тётя Шура вытащила его из воды и понесла на берег. К счастью, он не успел нахлебаться воды. Он даже не заплакал, так как не понял, что с ним произошло. Когда она усадила его на горячую гальку, он снова встал и пошёл к воде, отталкивая руки воспитательницы, пытавшейся удержать его. Весь вид его говорил, что, если его не пустят, он тотчас же заплачет. Тогда воспитательницы усадили его в воду у самого берега, и он радостно хлопал ладошками по воде, поднимая сонмы брызг.
Погода была тихая и волны были слабые. И когда очередная волна, волочившая мелкие камешки, подкатывала к нему, он радостно хлопал по ней ладошками.
Но теперь возле него всё время находилась одна из воспитательниц, не сводя с него глаз.
  Тимур завидовал вниманию, которое воспитательницы уделяли малышу и думал над тем, как привлечь такое же внимание к себе? И не придумал ничего лучшего, чем повторить его «подвиг».
  Но теперь пробраться на глубину было не так-то просто: наученные горьким опытом воспитательницы глаз не сводили с детей и не позволяли им уходить далеко в воду. За младшими следили не только они, но и старшие ребята.
Создавая вид увлечённо собирающего со дна камешки, Тимур незаметно делал по два-три шага от берега. Наконец, улучшив момент, когда на него никто не смотрел, и, рассчитав, что даже, если его увидят и кинутся за ним, он успеет погрузиться, пусть даже не по макушку, в воду, он встал и уверенно пошёл на набегавшую волну, всё более, входя в неё. Когда волна дошла до него, он уже оказался по шею в воде. Он ждал, что вот сейчас поднимется крик. Но, по-видимому, этого никто не заметил и он продолжал двигаться вперёд даже тогда, когда вода накрыла глаза. Он машинально зажмурился. Но теперь он не видел, насколько вошёл в воду. Пришлось снова открыть их, но тут в них резко защемило и он снова зажмурился.
  Пересилив себя, всё же открыл глаза и увидел над собою светлую полоску, через которую пробивались солнечные лучи. Вода хлюпала выше бровей.
Входить дальше в воду, когда скроется макушка, ему не было резону: ведь тогда его никто не увидит. Нет, это не входило в его планы. И всё же, на всякий случай, для большей убедительности, сделал ещё два шага вперёд. Но ему не хватило воздуха и он машинально открыл рот, который мгновенно наполнился горько-солёной, противной на вкус, водой и он невольно проглотил её…
И тут на ум ему пришёл разговор воспитательниц о том, что если бы карапуз нахлебался воды, то он бы умер.  А умирать ему вовсе не хотелось! И сознание того, что он всё же хлебнул её, заставило его резко рвануться назад, изо всех сил, работая руками и ногами. Поскользнувшись, он опять хлебнул воды. Из последних сил, сделав отчаянный рывок к берегу на четвереньках, он вдруг оказался на мелководье. Жадно глотнув открытым ртом свежего воздуха, тут же закашлялся. Сделав над собой усилие, он поднялся на ноги и, кашляя, побрёл на берег. Только теперь одна из воспитательниц заметила его и закричала, требуя, чтобы он немедленно вышел из воды. Они так и не поняли что несколько мгновений назад он чуть не утонул.
Его тошнило, хотелось рвать. Он лёг на гальку, совершенно не чувствуя, что она горячая и лежал на животе с закрытыми глазами, ёжась от колотившего его озноба. В эти минуты он не хотел, чтобы кто-либо обращал на него внимание.
С тех пор он серьёзно стал бояться воды и не заходил в неё выше пупка. Когда же набежавшая волна внезапно доходила до груди, его мгновенно охватывал панический страх и он невольно отступал к берегу…
Сегодня же его подвёл тазик. Он потерял бдительность потому, что у Мурада всё прошло без происшествий и он решил, что мероприятие это не таит опасности.
Мама об этом случае ничего не узнала. Но повод для серьёзного волнения за него через несколько дней всё же представился.
Была пора сенокоса. Косили траву на плато, находившемся севернее деревни. Чтобы до него добраться, нужно было взобраться на гору по дороге, делавшей «S»–образный поворот в виде серпантина. Сначала она поднималась на восток по долине, в которой располагалась сама деревня, мимо бывшего стойбища цыган, где в прошлый раз ребята обнаружили погасшие костры и обожжённые иголки ежей. Потом делала крутой поворот налево градусов на сто двадцать и продолжала подниматься по её пологому склону почти до самого верха. Тут она снова поворачивала направо и выходила на плоскогорье и дальше – в степь…
Деревенские ребята часто катались на этой дороге, съезжая по ней на самодельных четырёхколёсных тележках с двумя управляемыми передними колёсами. Управлялись они, как вожжами, с помощью верёвки, прикреплённой к концам передней оси, вращающейся вокруг вертикальной. Тимур тоже не раз катался на таких тележках, садясь вместе с ребятами, в качестве пассажира. И даже два раза съезжал самостоятельно. Нельзя сказать, чтобы каждый съезд заканчивался удачно. Нередко ездоки завершали его кувырком вместе с тележкой, не успев вовремя повернуть направо. У иных нервы не выдерживали встречи с опасным поворотом и они вываливались с тележек сами, не доехав до него. Тогда тележки кувыркались без пассажиров и застревали в кустах...
Если смотреть с горы на юг, на другую сторону долины, промытую рекой, то за речкой виден другой, более крутой склон плоскогорья, заросший зеленью. За ним открывается вид на обширное плато, переливающееся различными цветами, кое-где изрезанное оврагами и отмеченное горбами холмов, образующих причудливую систему, далеко на юге переходящую в голубовато-дымчатую гряду крымских гор.
А на этом плато мужчины и женщины граблями сгребали сухое сено в валки, а дядя Али и другие кучера набрасывали его в специальные телеги с высокими бортами для перевозки сена или соломы и свозили вниз, где возле деревни его скирдовали.
Понятно, что такая кампания не могла обойтись без участия деревенских мальчишек. Мурад и Тимур тоже уговорили дядю Али взять их с собой. Он и не возражал, так как крестьянские дети с малолетства приучаются к сельскохозяйственной работе.
Они по очереди управляли лошадьми, разумеется, на ровных участках дороги. Выезд на гору и, особенно, съезд с неё, дядя Али им не доверял: здесь нужна была особая сноровка. При съезде телега подпирала лошадей сзади, временами упираясь в их ляжки, и вознице стоило немалого труда сдержать их и не дать разогнаться. Если только это случится, конец предсказать невозможно: всё может закончиться довольно печально.  Тяжёлую телегу, получившую значительное ускорение, остановить, практически, невозможно.  А при выезде на гору, не умеючи, можно и загнать лошадей. Отец Мурада был отличным возницей: он знал, как уберечь лошадей от перенапряжения и как не позволить им перейти на бег… Потому всё это выполнял сам.
Зато, какое удовольствие править лошадьми на ровной дороге! Здесь их и подгонять-то не нужно, они сами трусят рысцой. Только держи вожжи не очень свободно, чтобы они не провисали и не цеплялись за упряжь, да, для вида, в другой руке держи камчу. Телега громыхает на пыльной дороге, да дребезжат в ней вилы, подпрыгивая на самом дне. Мимо проносятся длиннолистые с зазубринами кусты колючек с сиреневато-красными коронками цветов, шмыгнёт из-под копыт вспугнутая грохотом колёс ящерица, гревшаяся на солнце на вытоптанной железными ободами колёс колее дороги, да вспорхнёт осторожная трясогузка. И в следующий момент всё это покрывается белесой пылью, поднимаемой подковами лошадей, да ободами колёс.
Там, где дорога сворачивает налево и начинается подъём, здесь лошади переходят на шаг, пыль уменьшается и становится на цвет несколько оранжевой, а дядя Али с вожжами в руке спрыгивает с облучка и идёт рядом с телегой.
–  Вы сидите! – говорит он ребятам.
Но им никак не хочется, чтобы их считали маленькими и, подражая ему, спрыгивают с телеги, только сзади, притом, лицом вперёд по направлению движения. Первый раз Тимур, не зная этого правила, не послушался совета Мурада и спрыгнул, как обычно прыгают с камня, с ящика… И по инерции упал на спину, больно ударившись затылком. Тогда он понял, что приятель был прав. Пришлось учиться прыгать задом, хотя это было и неудобно.
Чтобы полную телегу не разворачивать к дороге, заезд на скошенное поле выполнялся с дальнего конца.
Заехав, дядя Али отдаёт вожжи одному из ребят, а сам, вооружившись вилами, складывает сено на телегу. Он с силой вонзает их в валок, потом с громким выдохом поднимает его над телегой и сбрасывает через высокий борт на дно телеги. Чем больше наполнялась телега, тем труднее было дяде Али забрасывать валки сена наверх. Тому же из ребят, кому доверено управлять лошадьми, нужно было подъехать к следующему валку как можно точнее, чтобы дяде Али было удобно бросать…
На этот раз согласно очереди подъезжать нужно было Тимуру.  Он сидел на передке, поставив ноги на дышло и пока дядя Али нанизывал на вилы очередной валок, занимался рассматриванием плетения камчи, которое было сделано из восьми сыромятных кожаных полосок. Делать плетения из трёх шнуров он научился давно, а вот из четырёх у него никак не получалось. А тут – аж восемь!.. Такое плетение – большое искусство и не каждый взрослый мужчина владеет им...
И, вдруг, камча выскользнула из рук, но упала удачно: одним концом рукоятки упёрлась в землю, другим – прислонилась к дышлу. Чтобы достать её, нужно было, держась одной рукой за круп одной из лошадей, другой, нагнувшись, взять. Когда Тимур встал и сделал шаг вперёд по дышлу, лошади насторожились. Он положил левую руку на круп левой лошади, чтобы нагнуться, а в это время дядя Али с «гыком» швырнул на телегу огромную копёшку. Что показалось обычно спокойным лошадям, сказать трудно. Левая – при прикосновении руки Тимура – вздрогнула и дёрнулась, а правая, будучи уже настороженной тем, что маленький человек, для чего-то, стал между ними, видимо, приняла дёрганье напарницы за сигнал к побегу, рванулась… и… лошади понесли…
От неожиданности Тимур упал грудью на дышло, обхватил его руками и ногами, сознавая, что если он не удержится на нём, то будет мгновенно растоптан лошадьми и колёсами воза. Лошади, подгоняемые страхом, исходящим от человека, болтающегося между ними, и толкаемые сзади гружёной телегой, неслись знакомой дорогой в сторону деревни, всё ускоряя бег. От тряски Тимур не смог удержаться на дышле и свалился вниз. Вися на руках и ногах с закрытыми глазами, он каждый раз чувствовал прикосновение лошадиных ног, которое, видимо, ещё сильнее подгоняло животных, и слышал шум, создаваемый грохочущей телегой, храпом лошадей и топотом их ног.  Он понимал, что долго так не провисит. Руки и ноги устали и, естественно, настанет момент, когда они, помимо его воли, разомкнутся и тогда всё будет кончено. А ноги лошадей всё толкали его то слева, то справа… В лицо летела пыль, в рот, нос, глаза и уши ударялись комочки земли, наверное, из-под передних копыт…
Теперь лошади неслись галопом. Телегу бросало на неровностях дороги. На повороте она чудом не перевернулась, как тележки ребятишек…  Видимо, выручило то, что загружена она была лишь на половину. Тимур ничего не видел. Он зажмурил глаза и изо всех сил старался не сорваться…
Уже почти у деревни, услышав грохот несущейся телеги и крики людей сверху, наперерез лошадям выскочил молодой мужчина. Рискуя быть раздавленным, он смело бросился к ним, схватил за поводья и повис между ними, прижимая их морды к земле, и властно крикнул:
–  Тпру-у-у!
Мотая головами, лошади пытались высвободиться от властной руки повисшего между ними человека. Пробежав по инерции несколько десятков метров, они остановились, храпя и разбрызгивая пену со рта.
С горы, что-то крича, бежали люди. Только теперь мужчина заметил висевшего между лошадьми ребёнка. Он отпряг одну из лошадей и с трудом оторвал его от дышла, которое, даже теперь, когда телега стояла на месте, он боялся отпустить. Когда Тимур открыл глаза, то увидел, что его спасителем оказался тот же дядя, который вытащил его из воды.
– Вот так встреча! Ну, и везёт же..! Похоже, ты не успокоишься, пока не отправишь свою душу на тот свет! – тяжело дыша, проговорил он. Видимо, немало усилий приложил он, чтобы остановить перепуганных животных.
Прибежал и отец Мурада, дядя Али. Лицо его было бледным, глаза навыкате. Он считал себя виновным во всей этой истории, потому что именно после его броска кони рванули. А то, что Тимур уронил кнут и пытался его достать, он не заметил. Увидев стоявшего на ногах Тимура, он подбежал к нему, присел на корточки и стал озабоченно осматривать его, приговаривая:
–  Слава Аллаху!.. Слава Аллаху!
Убедившись в том, что у ребёнка всё на месте и он нисколько не пострадал, он немного успокоился, но дрожь в руках выдавала его волнение. Он не знал, как на всё это посмотрят люди и, первую очередь, мать ребёнка.
Ведь они могут во всём обвинить его в том, что он взял с собой чужого ребёнка и не уследил за ним, допустив происшествие, которое чисто случайно не кончилось его гибелью. Весь оставшийся день эти мысли не давали ему покоя. Он, действительно, не имел права брать детей на работу, тем более, чужих. А уж, если взял, то должен был принять все меры предосторожности. А он не уследил! А уж, коли не уследил, значит, виновен!.. Значит, отвечай!..
С этими мыслями он и пришёл вечером к маме Тимура. Ему нужно было извиниться перед нею. И, не зная, чем искупить свою вину, он принёс им маленького чёрненького кучерявенького ягнёнка и, ни на каких условиях, не соглашался взять его обратно.
И только, когда мама сказала, что им негде содержать его, кроме, как в этой комнате, он согласился оставить его у себя с условием, что это – барашек Тимура.
Приход дяди Али оказался, как нельзя, кстати: мама, как раз, выговаривала Тимуру за то, что он всё время лезет туда, куда не нужно и, в результате, получаются только одни неприятности. Вот, и теперь, чуть не убился! А если бы он погиб? Он подумал, сколько горя и страданий принёс бы своей маме? Нет, он её совершенно не любит!..
В это время в дверь тихонько постучали. На приглашение входить она долго не открывалась – это дядя Али тщательно вытирал свои ноги. Потом, когда мама сама отворила её в проёме показалась премиленькая мордашка с чёрными кучеряшками на головке, а уже потом – дядя Али, державший барашка. Мама удивлённо и выжидательно смотрела на него.
–  Вы его не ругайте, – начал он – а ругайте меня-дурака!  Сколько лет живу. А уму-разуму не научился.  Он ни в чём не виноват. Лошадей я взял молодых, ещё не привычных к этой работе…  Да ведь, несколько ходок уже сделали…  Всё, будто бы было хорошо, а тут я решил помочь колхозникам и сам стал загружать арбу…
Кинул копёшку побольше, лошади и испугались… и понесли, шайтаны!..  А он – молодец! Не растерялся!.. Я испугался,.. Думал хуже будет…  Но, слава Аллаху, всё хорошо закончилось!.. Вы, уж, простите меня!..
–  Что вы, Али-ага! Вы-то здесь причём? Я его учу, чтобы он не совался везде, где не нужно. Разве это – первый случай? Вот, на днях он тоже устроил суматоху, ушёл ночью один в Казбийэль…
–  Ну, что ты, дочка! Если бы человек от рождения знал, что надо и что не надо, то он сразу рождался бы аксакалом! Главное, что не растерялся!.. Вот, что – главное!.. А всё остальное придёт с годами…  Не ругайте! Вот, я ему в подарок… – и поднял перед собой ягнёнка…
На этом инцидент и закончился бы, если бы после ухода дяди Али мама, подметая веником пол, не наткнулась на брошенные под кровать его трусики, о которых он совсем забыл. Они уже, конечно, высохли, но их местонахождение вызвало у мамы новый прилив возмущения. Она снова заворчала, упрекая его в том, что он умеет только шкодить, не соблюдает порядка и дисциплины (слово какое-то новое). Вместо того, чтобы помогать ей по дому, он только шкодит…
–  Как ты умудрился разбить сахарницу? – вдруг спросила она. –  Как ты достал её? Ну, ничего от тебя не спрячешь! Сколько раз я говорила тебе, что сладости есть вредно? Останешься без зубов! А ты даже на шкафу достал её. Нет, мне для тебя ничего не жалко! Но почему без спроса?...
И, как всегда, начиная расстраиваться, незаметно для себя, перешла на домашний язык, который состоял из казанско-татарских, крымско-татарских и русских слов:
–  Ты меня не жалеешь совсем и не любишь! Сколько я тружусь, стараюсь, чтобы воспитать из тебя настоящего человека и всё без толку…  Уже вон, какой большой вырос. Скоро в школу пойдёшь, а всё, как босяк,.. беспризорник! – Последние слова, естественно, были сказаны по-русски.
Тимур понимал справедливость её упрёков. Но сахарницу, вернее, её крышку он разбил нечаянно… Но, ведь, высоко очень! Она думает, что легко каждый раз подтаскивать к шкафу тяжёлый стол, ставить на него стул и подтягиваться на цыпочках, держась одной рукой за шкаф, а другой доставать её.
Но как же она узнала? Он ведь так аккуратно склеил обе половинки клеем, на котором написано: «гум…ми…рабик».
Правда сначала он хотел склеить слюнями, но половинки  не держались, тогда он вспомнил, что в шкафу есть настоящий клей… «…рабик». Склеил так, что даже сам не нашёл, где она была разбита. Трещина прошла, как раз, между ягодами клубники, изображёнными на крышке.
На счастье, глазурь нигде не откололась!
Потом накрыл ею сахарницу и критически осмотрел, нигде не было изъяна. Стоит сахарница целая, аж самому понравилось…
А вообще, он заметил, что у взрослых и, особенно, у мамы есть какое-то удивительное свойство: как только что-нибудь сделаешь, чего нельзя делать, так они сразу и узнают.
   Как только мама придёт домой, глянет на него, обведёт взглядом вокруг и вдруг скажет: – «А ну-ка сознавайся, что натворил?». И никакие уловки не помогают. Всё равно, всё узнает! Вот, как тогда с дудкой…
Познакомился он недавно на колхозном дворе с настоящим пастухом, который играл на красивой деревянной дудке, выточенной им самим. Она была настоящая, не такая, какие деревенские мальчишки выстругивают из тала…  Она была вырезана из дерева и расширялась, как труба: от мундштука до патрубка. А дырочки были на круглых выступах, как на шайбочках. И была так тщательно отполирована, что от неё трудно было оторвать взгляд.
  Сейчас он бы сказал, что это был образец народного искусства. Но, что самое главное, – она продавалась. Её можно было купить у пастуха за пять рублей. Он знал, что таких зелёных бумажек, называвшихся «пять рублей», на шкафу лежало несколько штук. Он их видел, когда доставал конфеты «подушечки» из сахарницы. Он подумал, что такая бумажка, по сравнению с красавицей дудкой, ничего не стоит. И тут же, сбегав домой, принёс её  и отдал пастуху.
Надо сказать, что с некоторых пор он ощущал какую-то тягу к музыкальным инструментам. Началось с балалайки, потом, в универмаге он увидел настоящую скрипку, но маленькую, детскую. Он уговорил её купить. И что удивительно, мама совсем не возражала. Наверно, она ей самой понравилась…
Это было, как раз, тогда, когда убили Кирова. Он знал, что Кирова зовут «Сергей Миронович».  Его портрет висел в клубе «КомВУЗа». Он ему очень нравился своей открытой привлекательной улыбкой. Так же хорошо улыбался и тот дядя с браунингом, похожий на папу. И волосы он носил такие же, зачёсанные назад. Фамилия Тимура – «Маев» похожа на фамилию«Киров»: Маев и Киров! Что-то общее в них было, что-то родственное… И потом, имя Кирова часто сопровождало его в жизни.  Даже первый колхоз, куда маму прислали работать после ВУЗа, тоже был имени Кирова.
Правда, в первый раз, когда на большом красном транспаранте с чёрной каймой, протянутом через улицу, он увидел написанное чёрными буквами слово «Киров», он прочёл его как: «Кровь».
  Мама поправила: – «Не кровь, а Киров!» и сказала, что его убили «меньшевики». Однако, он продолжал читать: «кровь», потому что это здорово ассоциировалось со злодейским его убийством, с пролитой кровью. Тогда ему уже было пять лет и он умел читать написанное печатными буквами.
  На аэродроме, который находился на окраине города, был многолюдный митинг, на котором было много портретов Сергея Мироновича и много транспарантов, и каждый раз читая их он произносил: – «Кловь,.. Кловь,.. Кловь…». Мама поняла, что ему нравится так читать и потому больше не поправляла его.
  А потом там аэропланы разбрасывали листовки, которые все ловили. Побежал за листовкой и Тимур. Он даже потом привез её в деревню и показывал мальчишкам, и рассказывал, как было страшно, когда над головой пролетал аэроплан. Он страшно гудел и чуть не задевал людей. Он летал так низко, что Тимур всякий раз приседал. А взрослые с него смеялись. Потом высоко летело много аэропланов.  Они выстроились так, что получилось слово: «КИРОВ»…
На той скрипке он подобрал песни: «И шумэ, и гудэ…» и «Чижик-пыжик». На большее опять сил не хватило. И висит теперь скрипка на стене, над сундуком. Мама каждую неделю вытирает с неё пыль, но не упрекает… 
  Мама заставила его вернуть дудку пастуху и забрать деньги обратно. Ему было стыдно! Но что поделаешь, раз мама не разрешает! Вот, если бы она не заставила его вернуть дудку, он, наверно, обязательно, научился бы на ней играть!.. Он бы играл песню:  «Вставай, не спи, кудрявая,..»,  которую услыхал ещё в Симферополе в «КомВУЗе»…
…Однажды он ходил по аудиториям, в надежде увидеть маму. Подошёл к одной двери, а оттуда раздаётся песня. Приоткрыл её и увидел, что студенты разучивают песню под руководством преподавателя. Он потихоньку вошёл и стал у стенки возле двери. На него никто не обратил внимания. Он прошёл вдоль стены к задним свободным столам и сел там. Сидел до конца. Преподаватель зачитывал слова, куплет за куплетом, студенты записывали, а он запоминал, потому что песня ему очень понравилась задорной и красивой мелодией:

«Нас утро встречает прохладой,
Прохладой встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?
Вставай, не спи, кудрявая!
В цехах, звеня,
Страна встаёт со славою
Навстречу дня!»…               

Потом он часто напевал эту песню, которая, оказывается, так и называлась: «Песня о встречном». Она стала модной и её часто пели студенты и передавали по радио.
Но на скрипке она, почему-то, не получалась. Да и вообще, чтобы правильно играть на скрипке, надо точно надавливать пальцем в то место на грифе, где должен быть этот звук, а место это ничем не обозначено, как, например, на балалайке, медной перегородочкой, и поэтому звук часто получается неправильный. Кроме того, нужно научиться хорошо водить смычком, чтобы звуки выходили без скрипа, хотя сам инструмент называется «скрипка». А у него все звуки получаются, как скрип несмазанных колёс на телегах.
А вот, на дудке – другое дело! Там не нужно водить смычком. Взял мундштук в рот и дуй себе!
  А её пришлось отдать… Правда, не сразу: сначала пришлось постоять в углу и попросить у мамы прощение...
А в угол он попал потому, что, увидев дудку, мама сразу полезла на шкаф. Для неё это было несложно: приподнялась на цыпочки и все бумажки оказались в руке. А одной не хватило. Стала на стул, чтобы убедиться, что там больше не осталось. Слезла и спросила:
–  Ты брал деньги?
Он молчал, обдумывая, как лучше признаться? А как можно думать, когда она смотрит прямо в глаза? Чтобы думать, надо не смотреть ей в глаза. А как не смотреть, если она всё время смотрит на тебя?
–  Я тебя спрашиваю: ты брал деньги? – снова повторяет она...  И:  раз!.. два!.. три!..  – и щёки загораются от пощёчин. – А ну, марш в угол!..  И будешь стоять у меня, пока не скажешь правду!..  Нет, не так!.. На колени!..  И не хнычь!..

Стоять в углу, да ещё на коленях в сто раз хуже, чем просто стоять! Просто он может простоять долго: хоть час, хоть два…
Сначала он переживал обиду и придумывал различные варианты мести: наподобие – «Вот, если бы вдруг упасть и умереть!.. Тогда она пожалела бы,.. да было бы поздно!». 
Потом мысли его улетали на улицу, к ребятам и он на какое то время забывал, что стоит в углу. 
Потом, снова забывшись,  начинал чертить пальцем по стене, выводя различные фигуры. Тогда мама говорила:
–  А ну, стань смирно!
Это означало, что нужно опустить руки вдоль туловища вниз, поставить ноги рядом и не шевелиться. Но надолго его не хватало. Он опять забывался и начинал философствовать по вопросу справедливости и несправедливости и, незаметно для себя,  прислонялся плечом к стене и тогда снова слышал мамин голос.
В таких случаях, когда она наказывала, он часто обижался на неё, но никогда не сердился и не злился. Он считал, что мама всегда права: раз она его ударила, значит, он довёл её до этого своими неправильными действиями; раз наказала, значит, он заслужил это. Конечно, было обидно, но ведь, она была права!..
Но это было, когда просто стоял в углу…
А в тот раз пришлось стоять на коленях…
А вы пробовали долго стоять на коленях?
О-о! Это не так просто! Тот, кто заставляет другого стоять на коленях, пусть сначала сам попробует постоять хотя бы полчаса!..
  Да нет же!.. Ему не выдержать полчаса! Пусть постоит, хотя бы четверть..!  А уж тогда пусть заставляет других!..
  Как бы вы ни старались найти такое положение, когда вашим  коленям было бы удобно, вы его не найдёте, потому что эти колени очень чувствительны, особенно, когда вас заставляют стоять на них в наказание. Больше двух-трёх минут не устоишь!..
  Вот, если бы у наших ног не было кистей, которые всё время мешают при стоянии на коленях, тогда – дело другое! Тогда сел бы  попой на свои же ноги и сиди, хоть целый год! А вот, куда девать кисти ног? Если их раздвинуть в разные стороны, то ноги начинают ныть. А если повернуть их обе в одну сторону, то валишься в другую. И приходится, обязательно, опираться об пол рукой, чтобы не упасть. А мама тут же заставляет сидеть прямо.
  Правда, один мальчик умеет сидеть на коленях, раздвинув их так, что его  попа оказывается на полу. Вот, ему не страшно такое наказание – он сидит себе и сидит!..
Тимур тоже мог бы усидеть, если бы мама разрешила подложить на пол подушку или, на худой конец, какую-нибудь тряпку…
–  Мама, больно!.. – не выдержал он.
– А мне ещё больнее из-за того, что ты такой непослушный…
Ещё через несколько минут:
–  Мама,.. мамоцка, я больце не буду..!
–  Что ты больше не будешь?..
А, и правда, что он больше не будет..? Ах, да!..  Не будет больше брать деньги без спроса… Конечно, не будет!.. Зачем они ему, вообще, нужны, раз нельзя купить дудку?
–  …Я больце не буду блать деньги…
–  Нет, вы только посмотрите, как спокойно он об этом говорит! Значит, до тебя ещё не дошло!.. Постой ещё!
–  Доцло, мамоцка, оцень доцло!.. Уце совсем доцло!.. Я больце не могу-у… цтоять на коленях… больно-о!..
–  Так вот, если завтра к моему приходу… если «пятёрки» не будет на месте,.. получишь ещё не так!.. Понял?..
–  Понял…
–  Ну, вставай..!
А вдруг, дядя пастух не захочет вернуть деньги!?. Ведь купля-продажа состоялась на вполне добровольных условиях, даже наоборот: Тимуру пришлось просить его, чтобы он продал дудку. Ещё дядя спросил:
–  А мама ругаться не будет?
–  Нет, не будет!  Цто вы, не будет..!
Тогда главным было, чтобы дядя не передумал…  А как быть теперь?..

Следующим утром он спросил дядю Али о том, где живёт дядя пастух? Потом нехотя побрёл к нему, неся в руке вожделенную дудку. Ноги не хотели идти, настолько ему было стыдно!.. Возвращать назад купленную вещь было не очень порядочно, он уже понимал это.
  Но этого требовала мама. А она, наверно, всё-таки, лучше него разбирается в этих вопросах!
  Он знал, что его маму в колхозе все очень уважают. И, наверно, и дядя пастух её уважает.  И где-то, в глубине сознания, затеплилась надежда, что дядя пастух не только вернёт деньги, но и оставит ему дудку. Ведь она так ему нужна!
К его удивлению, пастух, как будто бы знал, что он принесёт покупку обратно. Увидев его с дудкой в руке, он встал, и ничего не говоря, достал из ящика его «пятёрку» и отдал ему. Но дудку у него не оставил. Он, молча, взял её у него из рук и положил в тот же ящик, откуда вытащил «пятёрку».
Тимур, чуть не плача, выскочил из дома пастуха, а по дороге домой всё же не смог сдержать слёз. Снова встала обида на маму: из-за какой-то паршивой бумажки она ударила его и поставила в угол на колени! Но и это не всё: главное, она заставила его вернуть такую желанную дудку!..
Вечером мама, будто, заглянув в его душу, сказала:
–  Понимаешь, мне вовсе не жаль этих денег,..
У него вдруг появилась надежда, что она передумала и разрешит ему всё же купить его мечту. Но она продолжала уже совсем в другом тоне: – …но ты грубо нарушил установленное мной правило: ничего не брать без спроса. И это не первый случай. Ведь, сколько я ни предупреждала тебя на счёт конфет, ты упорно продолжаешь их брать без разрешения. А я, ведь, не для себя их покупаю, но надо знать, когда и сколько можно их кушать. Я знаю, а ты ещё – нет! Поэтому нужно спрашивать… Так что, пусть это послужит тебе уроком на будущее!
И эта сахарница «вылезла» некстати! И надо же было тогда этой крышке упасть на пол и разбиться! Ведь, сколько раз он её доставал и всё проходило благополучно, а тут – на тебе!
С тех пор Тимур твёрдо уверовал, что у мамы есть какое-то чутьё и что лучше от неё ничего не скрывать. Ведь, всё равно, она всё узнает!
  Конечно, он ещё не знал тогда, что взрослые умеют мыслить, анализируя факты, на которые дети, иногда, не обращают внимания, ещё не видя связи между событиями и фактами. Он не знал, что взрослые умеют наблюдать и их взгляд, порой, замечает такие мелочи, какие, как правило, ускользают от внимания детей. Поэтому ему и казалось, что они обладают каким-то волшебным качеством узнавать обо всём…

Общаясь с ребятами, Тимур замечал, что его неправильное произношение некоторых звуков при разговоре мешает этому общению. Они иногда недопонимают его или просят повторить некоторые слова. Обладая хорошим слухом и будучи от природы гордым, он болезненно воспринимал комплекс своей неполноценности.
Он понял, что правильное произношение зависит от него самого. И так же, как он учился свистеть, стал тренироваться в произношении звуков: «р.» и всех шипящих. Он изменял положение губ, прижимал язык то к нёбу, то к зубам, то расширял горло, то сужал его, в результате чего, звуки постепенно получались такими, какими и должны были быть.
Теперь всё зависело от постоянного контроля над своим произношением, ибо часто замечал, что, увлёкшись, забывал о нём и по привычке говорил по-старому…

Наступила вторая осень в деревне. Ребята – друзья Тимура пошли в школу. С ними в школу пошёл и Мурад. И Тимур теперь целыми днями слонялся по улице и колхозному двору один.
Как-то, от нечего делать, он решил смастерить себе из доски саблю, с какими ребята играли в войну. Он достал доску достаточной длины, вооружился кухонным ножом, наточил его на кремниевом камне и стал строгать. Дело продвигалось медленно. Нож был длинный и тяжёлый. Им легче было рубить, чем строгать.
  Попробовал рубить, но тут же отхватил кусок кожи с мякотью возле ногтя указательного пальца. Порез был настолько сильный, что флакона йода, который всегда стоял в шкафу на видном месте, не хватило, чтобы остановить кровь. К счастью, в это время на обед пришла мама. Она помыла рану и приложила на место отрезанный кусочек, который висел на кожице и крепко перебинтовала палец. Потом стала отмывать его руки и ноги, обрызганные кровью и йодом. Кровь отмывалась луче, чем йод,  пятна йода не поддавались ни воде, ни мылу…
  Потребовалось несколько дней, чтобы эти пятна на руках отмылись совсем. А на ногах они, всё-таки, кое-где ещё желтели. Рубашку же и штаны мама постирала сразу. И даже сандалии пришлось мыть, так как они тоже были обрызганы.
  Но Тимур был не из тех, кто легко бросает начатое дело, не доведя его до конца. Как только рана поджила, он всё же закончил саблю. И получилась она ровной и красивой, особенно, когда он поскрёб её лезвием ножа. Дядя Али увидел его работу и похвалил её. И посоветовал поскрести саблю не ножом, а осколком стекла.
    Да, действительно, стеклом, где на изломе образуется острый, как лезвие ножа, край, чистить было легче и поверхность получалась чище и ровней.
   Единственный недостаток сабли заключался в том, что была она деревянной. Если бы она была железной, то никто не смог бы отличить её от настоящей. Даже канавка для кровотока была на месте…
  Но, увы! Воевать ею было не с кем! Школьники полдня были в школе, а придя домой, вместо того, чтобы играть, занимались какими-то домашними уроками и выходили на улицу только на час-два. А что это за война на час или два? Она должна быть хотя бы на полдня, а лучше, конечно, на целый день, даже без перерыва на обед!
От нечего делать, он заходил после обеда к Мураду и смотрел, как тот выполнял домашние задания.
  Ничего особенного в этом не было: буквы он все знал и умел читать. Писать тоже умел и не хуже, чем выводил Мурад.
  И хотя Мурад знал ещё не все буквы и писал только палочки, он держал себя с Тимуром, как старший.
  Его просто нельзя было узнать. В его кармане теперь появился настоящий носовой платок, правда, не очень чистый, которым он демонстративно утирал свой нос; сопли уже не висели под носом.
  Это не было на него похоже. Теперь явно чувствовалось старшинство Мурада: он уже школьник, а Тимур пока – дошкольник.  Потому, что в школу принимают семилеток, а Тимуру ещё только шесть лет. А то, что он уже знает все буквы и умеет читать и что знает счёт до ста, никого не интересует. Ему, как Мураду, никто не задаёт домашних заданий, никто не спрашивает его ни о чём, никто не ставит ему отметки: «отлично», «хорошо» или, даже, «посредственно».
Мурад рассказывает, в какие игры они играют в школе на переменках. Он рассказывает, а Тимура гложут завидки.
Вечером он попросил маму, чтобы она отвела его в школу, потому что он знает все буквы и умеет читать и писать. Мама, вспомнила, как сама научилась читать и писать от брата-школьника и, не учась в школе совсем, успешно окончила «КомВУЗ», и пошла к директору школы посоветоваться.
Директором была женщина, имевшая достаточный опыт педагогической работы. Она выслушала маму и высказала ей свои опасения в отношении того, что, рано отдав ребёнка в школу, можно его испортить. Ведь, главное заключается не в том, что он умеет уже и читать, и писать, а ребёнок должен понимать, для чего всё это нужно, должен уметь мыслить. Иначе, учёба может опротиветь ему на всю жизнь.
  Но, поддавшись уговорам сына и собственным убеждениям, что в школе он будет в коллективе и, хотя бы, полдня под присмотром и, невольно, привыкнет к дисциплине, а не будет целыми днями слоняться без дела по улицам, как теперь, мама настояла, чтобы, в порядке исключения, его приняли в школу, хотя бы, даже, с испытательным сроком.
  Скорее всего, на директрису оказали решающее влияние не мамины доводы, а её положение в колхозе, поэтому она, наконец, согласилась. И эксперимент начался.

Портфель у Тимура уже был. Запасливая мама купила его ещё летом по принципу: «бери, пока есть, иначе, когда нужно будет, может не оказаться!».
  Правда, первое время не было букваря и ему временно пришлось заниматься по книгам Мурада. Но в первую же поездку в Бахчисарай, мама привезла ему и учебники, и тетради в косую линию с портретом А.С.Пушкина и с его стихотворением на обороте обложки. Не забыла она и о ручках, перьях, карандашах и резинках.
Теперь Тимур ходил в школу со своими друзьями. Свободное место за длинными столами, стоявшими в классе, нашлось для него лишь в самом последнем ряду. Он даже был доволен этим, потому что не находился на виду у всего класса и учительницы и мог заниматься тем, чем хотелось, если все остальные делали то, что ему уже было неинтересным.
Выполняя задания учительницы, он не заботился о том, чтобы всё делать по правилам. Так на уроке «родного языка», когда учительница написала на доске латинскими буквами слово: «Stalin» и потребовала, чтобы ученики переписали его в тетради три раза, он написал его не в строчку, а на чистой странице первое слово вывел на середине первой строки, второе – в начале последней, а третье – симметрично ему: в конце строки. Ему понравилась такая симметрия.
  Или же, когда ему надоело просто писать слова, он стал экспериментировать: закрыл глаза и написал слово «вслепую». Это получилось, правда, не так красиво, но всё же получилось! А после нескольких тренировок их уже невозможно было отличить от написанных с открытыми глазами. Тогда он решил написать, таким же образом, целую строчку.
  Здесь он уже переоценил свои возможности: примерно до середины строка шла, ну, можно сказать, ровно, но затем постепенно стала уклоняться книзу и к концу – съехала аж на четыре строки! Снова потребовались тренировки…
  При этом он добросовестно зажмуривал глаза, однако, учительница, всегда державшая его в поле зрения, принимала это за признак усталости и сонливости.
А вот, с арифметикой получалась чехарда! Цифры он знал, считал уверенно до ста, а вот, со сложением получалась ерунда. Считать приходилось на пальцах и, почему-то, всегда получалась путаница. Тут уже не помогали ни принцип симметрии, ни тренировки.
Учительница, предупреждённая директором, ему не докучала. Она не требовала от него того, что требовалось от учеников, и не проверяла его домашних заданий. Для неё было важным, чтобы он не мешал ей проводить занятия. А если он увлечён чем-нибудь своим, то и бог с ним!
  В общем, чувствовалось, что в классе он находится на каком-то особом положении вольного слушателя. Все давали ему понять, что он ещё маленький. 
  Особенно ярко это проявлялось на переменках, когда более старшие ребята не принимали его играть с собой.
Это больше всего ущемляло его самолюбие. Он жаловался учительнице, та просила ребят не прогонять его, но когда они оставались одни, то упорно игнорировали её просьбы.
И, тем не менее, через какое-то время ребята привыкли к нему и не стали отталкивать от себя. А он, в свою очередь, понял, что при играх с ними нельзя «люздить», как это ранее с ним случалось.
В школе он научился делать из тала дудки, «шприцы», которые при резком нажатии на «поршенёк», выбрасывали тонкую струю воды на расстояние нескольких шагов, чего, бывало, вполне достаточно, чтобы «помыть» лицо какому-нибудь зазевавшемуся пацану.
  На девочек «пикировать» было нельзя: они и сами могли «дать сдачи», да и мальчишки за некоторых могли «намылить шею», потому что почти у каждого здесь могла быть или сестра, или какая-нибудь «зазноба».
  Вообще, как убедился Тимур, в татарских сёлах к девочкам относились бережно.
  Хотя позже, однажды, правда, в другой деревне, он оказался невольным свидетелем жестокости и безжалостности таких же ребят, бесчеловечно издевавшихся над маленькой девочкой, вина которой заключалась лишь в том, что она была сиротою и, следовательно, некому её было защитить.
Постепенно школа из предмета вожделения превратилась в обычную повседневность, и Тимур стал терять к ней прежний интерес. Вероятно, это было замечено и учительницей, и директрисой школы и, наверное, мамой, потому что после их «консилиума» было принято решение: прекратить эксперимент в виду полного отсутствия у ребёнка интереса к учёбе.
  При этом самым главным аргументом выступило полное отсутствие у него серьёзности в отношении к учёбе.
А тут, кстати, наступили холода. А кому, скажите, в шесть лет охота каждый день, чуть свет, вставать и идти по снежной слякоти в пронизывающий ветер в какую-то, будь она неладна(!) школу?

Тимура такое решение не обескуражило. Он уже попробовал школу и «был сыт» ею. Всё равно, когда холодно, дети на улице не играют, а потому лучше сидеть в тёплой комнате и слушать гудение ветра в трубе, чем «морозить сопли» на том же ветру, топая в школу или обратно!
  Правда, дома было не так весело, как там, на переменках.
И всё-таки, вспоминая тот период своей жизни, Тимур решил, что дело заключалось не в нём самом, а в несерьёзном подходе взрослых к его учёбе. Ведь то, что преподавала ученикам учительница, ему уже было знакомо и не интересно. Вот, если бы он услышал от неё что-то новое, это бы его заинтересовало. 
Значит, его нужно было посадить во второй класс, где для него всё было бы в новинку, о чём они просто не подумали, или, вернее, – не додумались…

  Случилось это в ту пору, когда маму на очередном общем собрании колхоза избрали его председателем. И, видимо, потому её послали в Бахчисарай на курсы председателей колхозов. 
  На этих курсах не было общежитий, чтобы жить с детьми, поэтому она не взяла его с собой, а оставила у одинокой старушки, жившей на краю деревни в маленьком ветхом домишке с крошечными окошками, через которые стужа вероломно ломилась в лачужку и выхолаживала с трудом накопленное тепло.
Лесов в этой части полуострова не водилось, а топить зимой печи приходилось, «чем бог пошлёт». Кто для этой цели запасался угольком, привозимым из города с большим трудом и за немалые деньги, а кто не мог себе этого позволить, тот довольствовался кизяком, а то и просто соломой. Зимы здесь не суровые и потому два месяца каждый перебивался сам, как мог.
У бабуси эту зиму были и дровишки, и уголёк, так как, наверное, мама заранее побеспокоилась о том, чтобы её чадушко не замёрзло вместе с нею. Да, видимо, это было одним из условий, которые старушка оговорила, давая согласие в течение двух месяцев пестовать её дитя.
  Целыми днями Тимур сидел у окошка за маленьким столиком, застеленным старой газетой, и смотрел во двор, где между степенными и неторопливыми курами шустро сновали воробьи, выискивая себе пропитание.
  Нахальством своим среди прочих выделялся один из них, которого Тимур приметил и назвал «воришкой». Он, чуть ли не из-под самого куриного клюва, выхватывал, найденную курицей еду. Жертва его нахальства, временами, сердито набрасывалась на него, пробегая за ним несколько шагов и, не сумев догнать, делала вид, что не очень-то старалась и, отвернувшись, снова неторопливо принималась разгребать солому и навоз в поисках чего-нибудь съестного. «Воришка» же быстро отскакивал, вспархивал на несколько взмахов крыла и, как только курица принималась «шерудить» лапами, боком, в несколько прыжков подскакивал к ней, и, не успевала она рассмотреть находку, как он тут же выхватывал её и, взмахнув крыльями, уносился на почтительное расстояние.
Куры, наверно, тоже приметили воришку, и, может быть, тоже назвали его, тем же самым именем, только на куриный лад, потому что иначе, как вором, его не назовёшь. И терпимо относясь к его сородичам, были очень агрессивно настроены против него самого. При его появлении среди степенных кур пробегало беспокойство и они чаще, чем обычно, поднимали головы, чтобы убедиться в отсутствии опасности быть одураченными, а, завидев его, сердито бросались к нему.
  Особенно сердился петух с загнутым набекрень гребешком. Он хорохорился, загребал землю лапами и говорил:  – « Ко-ко-ко..!» – в общем, «петушился» и норовил клюнуть Воришку, но, конечно, ему это не удавалось, отчего он «петушился» ещё сильнее.
От нечего делать Тимур иногда писал в тетради, оставшейся от школы, «слепым» методом, добиваясь ровности и параллельности строк с закрытыми глазами, а когда это надоедало, принимался что-нибудь рисовать.
  Вначале рисунки его были довольно примитивными: для изображения человеческой фигуры достаточно было одного кружочка, одного вертикального овала ниже него и четырёх палочек. Нижние палочки заканчивались «кочергой», а верхние – пятью чёрточками-пальцами. Брови изображались двумя дугами, под которыми ставились маленькие кружочки или крупные чёрные точки. Носом служила  «двойка», а рот получался из простой горизонтальной чёрточки.  Посреди овала ставилась точка, означавшая пупок и человечек был готов. Чтобы он не был лысым, сверху чертились несколько расходящихся в стороны лучиков и тогда его хоть в парикмахерскую веди! 
  Одну такую фигурку, сидящую за столом с растопыренными пальцами, увидела мама, приехавшая на выходной день. Она долго смеялась над человечком и сказала:
–  Это он говорит, что у него нет денег.
Рассмеялся и Тимур. А про себя отметил, что, оказывается, рисунок может выражать мысли и чувства, и определённые действия. Он понял, что смысл рисунка заключается не в том, чтобы он был похож на натурального человека, а в его позе, которая, обязательно, что-то должна была выражать.   
  Это открытие послужило поводом для создания целой серии рисунков, которые изображали войну.
Это были танки видом сбоку, которые, к удивлению, не были похожи ни на что, другое, кроме танков.  Из стволов их пушек торчали веники, изображавшие выстрелы. Пушки тоже получались лучше с боку. На рисунках были и люди. Они либо бежали, либо лежали. В руках у них были винтовки в виде длинных чёрточек, примыкавших к трапециям-ложам.
  Постепенно рисунки усложнялись, так как однообразие надоедало. Появились человечки в танках и на них. Некоторые из них умудрялись влезть даже на стволы пушек.
Когда мама приехала насовсем, по вечерам они вместе разбирали эти рисунки и смеялись над её юмористическими комментариями к ним, к неожиданным позам человечков.
  Иногда мама с серьёзным выражением лица просила его объяснить ей смысл не совсем понятных рисунков. И тогда он в том же юмористическом ключе, фантазируя экспромтом, объяснял ей непонятое.
  Мамины вопросы, задаваемые с серьёзным видом, заставляли его в последующих рисунках изображать всё, более похожим на натуру. Для этого он срисовывал картинки из учебников и книжек.
  В конце-концов, на человечках появились фуражки и «будёновки» со звёздами или же погоны на плечах, если они изображали «белых». На фигурках сначала появились «галифе», а потом и брюки с клешами и рубашки, подпоясанные ремнями…

После того, как мама, примерно год проработала председателем колхоза имени Кирова, её перевели в другую деревню, заместителем председателя колхоза, потому что это был крупный по тем временам сельскохозяйственный кооператив – колхоз-миллионер имени немецкого коммуниста Эрнста Тельмана, замученного в застенках гитлеровского «Гестапо».
Узнав о том, что им предстоит уехать из Бийэля, Тимур очень расстроился. Ведь здесь оставались его друзья! А что будет там? Найдёт ли он там таких же друзей? Не будет там и дяди Али, который им во всём помогал…
Новая деревня, называлась «Дуванкой». Она была в несколько раз больше по размерам, чем Бийэль, и находилась на полпути от Бахчисарая к Севастополю.  Через неё проходила асфальтированная шоссейная дорога, соединявшая эти два исторически известные города. И, как деревня делила примерно на две равные части шоссе, так шоссе делило деревню на верхнюю и нижнюю части, правда, не строго симметрично. 
Верхняя часть деревни располагалась на юго-восточном склоне горы. Ниже, сразу за шоссе, была низина – пойма реки Бельбек, в которой на большой площади раскинулся фруктовый сад. За рекой, ещё около километра юго-восточнее, прямо через колхозные сады, по высокой насыпи проходила железная дорога, соединяющая Севастополь с центральными районами Крыма и его столицей Симферополем. Сам Бахчисарай она не захватывала, поскольку он находился в предгорье, в долине речушки Чурук-Су и железнодорожная станция отстояла от центра города на расстоянии трёх километров юго-западнее.
Прямо из центра деревни, пересекая сад, шла грунтовая дорога, обсаженная с обеих сторон рядами пирамидальных тополей, к железнодорожной станции Бельбек. Через реку, более многоводную, чем Альма в Бийэле, был переброшен деревянный мост с перилами. Дорога служила границей между двумя садоводческими бригадами колхоза.
Вдоль шоссе, тянувшегося на северо-восток, там, где кончались сады, начиналась вторая, нижняя, половина деревни. Здесь была и школа, скорее всего, семилетка, построенная на европейский лад, в которую осенью должен был пойти в первый класс и Тимур, причём, вполне официально.
В деревне была и летняя колхозная киноплощадка, на которой «крутили» кино. «Крутили», буквально: чтобы показывать кино, нужно электричество, а его в деревне ещё не было. Поэтому на последних рядах скамеек киномеханик устанавливал кинопроектор, а рядом – динамо-машину, которую поочерёдно крутили большие ребята, за что их пропускали в кино бесплатно.
Входной билет стоил тридцать копеек, которые, каждый раз, Тимуру приходилось выпрашивать у мамы. Позже, когда кассир, он же и билетёр, узнал, что он – сын председателя колхоза, его стали пропускать бесплатно. А деньги, которые давала мама, он тратил на конфеты.
Кстати, небольшой магазин, где продавались конфеты, находился рядом с киноплощадкой. Там же он покупал и любимые свои консервы в стеклянных банках с фаршированными морковью бурыми помидорами, которые казались очень вкусными.
  Ещё в магазине стояли какие-то консервы в железных банках с непонятным названием: «Снатка», если буквы читать по-русски или: «Цхатка»,  если – по латыни, или же: «Чатка», – по-английски. Этими банками были заставлены все полки, но их, почему-то, никто не брал. Только много позже, став совсем взрослым, Тимур оценил их по настоящему. И, видимо, не он один, потому что, к тому времени, цена их подскочила «в разы» и на полках они уже не пылились.
Кино, которое крутили пару раз в неделю, с лихвой заменило ему все прелести Бийэля, о коих он вначале тосковал.  Его он полюбил, ещё живя в Симферополе.  Но там оно было немое и, не умеющим быстро читать, не совсем понятное. А здесь люди говорили, как люди: по-русски, и Тимуру стало всё понятно. Он даже объяснял другим пацанам, плохо знавшим русский язык, что сказал тот или другой персонаж.  Ему до сих пор помнится Пётр Первый, в исполнении артиста Симонова, на коне, кричавший: «Вперёд, орлы!», с подёргивавшейся щекой. И когда уже взрослым, он увидел в Ленинградском «Эрмитаже» настоящий портрет Императора Петра, то был сильно разочарован тем, что выглядел он намного хуже, чем «киношный»…
   Здесь же он смотрел и «Чапаева», и «Броненосца «Потёмкин».
В Дуванкое (татарское произношение – «Дванкой»), их поселили в каменном доме, двор которого был ограждён каменным забором с большими деревянными воротами с калиткой.  Как и все дома, стоявшие на склонах горы, их дом тоже был разноэтажным: с фасада было два этажа, а с тыла – один. На первом этаже был сарай, в котором жил барашек, подаренный Дядей Али. Вскоре там же появился и телёнок, коричневой окраски, которого назвали «Зорькой».
  И у Тимура появилась обязанность: каждый день ходить за свежей травой для них.  Для этого ему приходилось идти за деревню по шоссе на Севастополь, где росла высокая и сочная трава. Нарвав её руками, он набивал мешок настолько плотно, насколько хватало сил. Потом собирал в пучок концы мешка и, держась за них крепко, подлезал под него, подбрасывая спиной, пока он не переставал сползать, и шёл, шатаясь, по шоссе.
  Но, постепенно, руки слабели, и концы мешка выползали из них. Мешок начинал бить по ногам. Приходилось останавливаться.
  Так, с частыми остановками, он добредал домой.
  Но он не жаловался: мама объяснила ему, что телёнок ещё очень мал и его нельзя отдавать в стадо, пока он не привыкнет к хозяевам и к дому. А когда он начнёт узнавать их и свой дом, вот тогда они отдадут его в стадо, и там он сам будет щипать траву и приходить домой сытым.
Однажды, его обогнала грузовая машина-«полуторка» и остановилась.
– Ты знаешь, мальчик, – сказал дядя шофёр, вылезая из кабины, – я сначала подумал, что мешок сам идёт по шоссе. Сзади ног твоих не видно и головы тоже не видно. И получается, что мешок сам шагает по дороге. Что у тебя в мешке?
–  Трава.
–  А куда ты её несёшь?
–  Да вон, в деревню…
– Садись, подвезу. – Он взял мешок и забросил его в кузов, а Тимура посадил в кабину рядом. –  А как тебя зовут?
–  Тимур.
–  А для кого ты несёшь траву?
–  У нас есть телёнок.  Он маленький. И ещё – овечка…  Вот, им я и рву.
–  Молодец. А сколько тебе лет?
–  Семь…
–  И ты каждый день им рвёшь траву?
–  Да…
Возле магазина Тимур попросил дядю остановиться. Поблагодарил его и по тропинке пошёл вверх, к дому. И каждый раз он замечал, что на подъёме мешок становился почти вдвое тяжелее, чем на шоссе…

Не успел Тимур, как следует, привыкнуть к новому месту жительства, как его снова пришлось менять. На этот раз маму послали учиться в Симферополь. Но она снова  не взяла его с собой. Теперь она отвезла его к тёте Зоре Бегишевой, бывшей председателем колхоза совсем в другой деревне, называвшейся Ханашкой.
Ехали туда на подводе, запряжённой парой лошадей, почти полдня.  Они везли с собой и чемодан, набитый его одеждой, и некоторыми игрушками. И главными среди них были: большой блокнот и целая коробка цветных карандашей, привезённые мамой из Бахчисарая, и его перочинный нож, чтоб чинить карандаши.
У тёти к их приезду было всё готово. Она накормила их и маминого кучера сытным обедом, показала Тимуру, где он будет спать и засунула чемодан под его кровать.
  Мама, поцеловав Тимура и сказав, чтобы он во всём слушался тётю, уехала на подводе назад.
Тётя Зоре целыми днями бывала на работе, и он снова оказался предоставленным самому себе.
  Деревня оказалась неинтересной. Здесь не было поблизости речки. Был только ров, куда во время дождя стекала вода. Не было и таких садов, как в Дуванкое. И, самое главное, здесь не было кино. А что за жизнь без кино?..  Не было здесь и шоссейной дороги, по которой, нет-нет, да проедет какая-нибудь машина, оставив после себя так приятно пахнущее облачко дыма.
И ребята здесь были не такие, как дома. Они всё время к нему придирались, пытаясь принудить к драке. Но драться Тимур совсем не умел. В Бийэле и Дуванкое мальчишки его не трогали и негде было научиться драться. А как научишься, если не пробовать? А пробовать он боялся – ведь набьют же!  Потому от обострения отношений старался уходить, что давало им повод называть его «трусом».
  Так продолжалось до тех пор, пока не состоялось серьёзное объяснение с двумя самыми настойчивыми и злыми приставалами.
Как-то утром, после ухода тёти на работу, он вышел за калитку, чтобы посмотреть, во что играют мальчишки. Они катали обручи. Дома Тимур тоже катал, а здесь у него не было ни обруча, ни правила.
Обруч – не дефицит. В деревнях их валяется много. В каждом захудалом дворе можно найти какой-нибудь ржавый… 
И он пошёл в сарай, где как-то видел несколько обручей. Пошарив в хламе у угольной кучи, он нашёл то, что искал. Обруч есть, а как быть с правилом? Он и сам смог бы сделать его, только из чего и чем? Нужен материал, то есть, кусок толстой проволоки и хотя бы молоток…
        Говорят: «Охота пуще неволи!». Порылся в хламе ещё и увидел целый моток толстой проволоки. Вытащил во двор.  Её нужно  выправить и отрубить, сколько надо. А уж потом делай из него, что хочешь!
        Перерыл всё в чулане и на кухне в поисках молотка. Но попробуйте найти что-нибудь в чужом хозяйстве! Знает он, что в любом доме должен быть молоток: не может человек, пусть и женщина, обходиться в хозяйстве без молотка! Обыскал всё – нету!..
Задумался. Ждать тётю?..  А когда она придёт? По своей маме знал, что может прийти очень поздно, когда он будет уже спать! Решил ещё раз полазить под кроватями.  И, действительно, под своей же кроватью, только за чемоданом, обнаружил то, что искал.
  Молоток был не ахти какой: ручка иссохла и головка спадала с неё. А потому, прежде, чем работать инструментом, сам инструмент необходимо было починить.
Взял кухонный нож, наточил его о камень во дворе. Камней в Крыму, слава богу, хватает! Срезал растрескавшийся конец рукояти и насадил с помощью камня головку. А чтобы она не болталась, вогнал в торец несколько ржавых, выпрямленных гвоздей, и молоток готов.
  На большом камне, лежавшем у забора, несколькими ударами молотка отрубил нужный кусок проволоки, выправил её и стал загибать, чтобы сделать ухват.  После него, загнув другой конец, сделал ручку. Попробовал – держать удобно.
Выбежал на улицу, но там уже никого не оказалось. Это его не огорчило: ещё лучше: никто мешать не будет! Пустил обруч и побежал за ним, подгоняя его правилом.
– Эй, Керим! – вдруг услышал за забором мальчишеский голос. – Побежали, «казак» вышел на улицу!
Добежав до конца улицы, повернул обруч назад.
  Вдруг, из ворот напротив выбежали те самые задиры. В руках у них тоже были обручи и деревянные правила с проволочными ухватами на концах.
Пробежал мимо, будто не заметил. Мальчишки затопали следом, постепенно догоняя. Чтобы они не подумали, что он убегает от них, замедлил бег. Те поравнялись с ним и некоторое время, молча, бежали рядом, взяв его «в клещи» – один слева, другой справа. Тот, что постарше, был справа. Вдруг он бросил свой обруч и, стукнув своей палкой по правилу Тимура, освободил от него его обруч и подхватил своим правилом.
Его же неуправляемый обруч, прокатившись немного вперёд, стал сворачивать с дороги. Тимур не растерялся, оббежав пацана сзади, подхватил уже почти потерявший инерцию движения обруч и, как ни в чём не бывало, побежал с ним дальше.
Мальчишки остановились. Старший выбил у Тимура свой обруч.
–  Ты зачем взял моё колесо? – с вызовом спросил он.
–  Раз ты взял моё, то я взял твоё.
–  Я взял только попробовать…
–  И я взял попробовать!
–  …Как тебя зовут?
–  Тимур.  А тебя?..
–  Меня – Юнус, а его – Керим. Ты – «казак»?
–  Я не знаю, что такое «казак»?
–  Ха-ха-а»!..  Смотрите  на  него!  –  мальчишка  отскочил назад, схватился за живот и, согнувшись пополам, изобразил неудержимый смех. – Он не знает, кто такой «казак»! Ха-ха-ха!.. «Казак» – это «кяфыр»!  Они едят «арам»!  Ты «арам» ешь?..
–  А что это такое?
–  Ха-ха-ха!.. Он не знает «арам»! – Он снова схватился за живот, переламываясь пополам. – Ты откуда такой взялся? Ты что: с луны свалился?
– Нет, я из Дванкоя… А раньше в Ак-Мечете жил. – Не упустил возможности похвастать Тимур. (Ак-Мечет – татарское  название Симферополя). По бийэльским мальчишкам он уже знал, что это действует.
–  Ты чушку видел? Знаешь?.. – снова спросил Юнус.
Тимур подумал. Он знал, что чушка – свинья. Живых свиней он не видел, но знал по картинкам. В сказке  про трёх поросят были картинки. Он не хотел ударить лицом в грязь:
–  Знаю… – ответил он.
–  А ты ел чушку?
–  Нет…
–  Ну, тогда ты не «казак»!.. А почему ты плохо говоришь по-нашему?
–  Я не «казак», – подтвердил Тимур, понимая, что это что-то плохое, – язык я знаю, но городской. Он отличается от деревенского.
– Тогда давай играть с нами! Мы тебя будем учить деревенскому языку. Правда, Керим? Хочешь?..
Керим Был такого же роста, что и Тимур. Во время всего разговора он стоял в стороне и молчал, недружелюбно исподлобья поглядывая на него, готовый в любой момент кинуться сбоку. Он нехотя бросил:
–  Пускай…
Дома Тимур спросил у тёти Зоре, что такое «казак»? Она объяснила, что «казаками» называют русских.
–  А я – казак? – спросил он.
– Нет, зачем же? Мама у тебя татарка, а национальность ребёнка определяется по национальности матери, значит, и ты – татарин.
Он обрадовался: значит, мальчишки будут с ним играть и не будут к нему придираться. Но серьёзной преградой, всё же, остаётся незнание им многих татарских слов.  Ведь не хочется, чтобы над ним смеялись и называли «казаком», поэтому он часто делает вид, что всё понимает, догадываясь о смысле сказанного по различным признакам.
Так в «национальном вопросе» появилось новое: «казак» или «урус», что значит – русский, и «татарин» – «свой», то есть, мир разделился на две части: «свои» и «чужие».
Как-то мальчишки позвали его на баштан, где растут арбузы и дыни. Дед Керима был там сторожем. Тимур ещё ни разу не видел, как растут «живые» арбузы и дыни и потому с радостью согласился.
Дед жил на баштане в шалаше и спал на соломенной подстилке. А помогало ему сторожить от назойливых птиц забавное чучело. На деревянный крест, вбитый в землю в середине баштана, было напялено старое суконное пальто чёрного цвета, к пустому рукаву которого была привязана метла, веником вверх, сверху насажена старая ободранная «кубанка» с выгоревшим, некогда кумачовым верхом. Из-под воротника пальто высовывалась какая-то серая тряпка, шевелившаяся на ветру. Как объяснил позже дед, лохмотья нужны, чтобы при ветре они шевелились, создавая видимость живого человека, иначе птицы привыкнут к нему – неподвижному и перестанут бояться. А против «двуногих» воришек была двустволка, прислонённая к стенке шалаша.
–  А в кого вы стреляете из ружья? – поинтересовался Тимур.
–  В таких, вот, шалопаев, как вы, если полезут воровать.
–  А если попадёте?
–  Кха!  Попаду! Обязательно попаду!
Мальчишки засмеялись.
– Он – мальчик городской, – пояснил Юнус, оправдывая такую крайнюю неосведомлённость гостя.
–  Этим не убьёшь, – продолжал дед. – Здесь вместо дроби – соль. Зато помнить будут долго, что воровать нельзя!
–  Неделю на задницу не сядешь! – весело заверил Керим.
Дед сходил на баштан и принёс два больших серо-зелёных арбуза и одну жёлтую дыню. Ножом, висевшим в кожаных ножнах на узком ременном поясе, разрезал дыню и один арбуз, который, не дорезанный до конца, раскололся на две части. В месте разреза он был ярко-красным с крапинками тёмно-коричневых семечек, а в месте излома – перламутровым, словно посыпанным сахаром.
Два полушария с бархатными серединками легли перед ребятами. Дыня в середине оказалась светло-оранжевой и от неё вокруг распространялся своеобразный, ни на что другое не похожий, аромат.
  Пока дед колдовал над этими вкусными дарами природы, у ребят текли слюнки в предвкушении славного пира.
Наконец, он разрезал арбуз и дыню на небольшие плоские ломти и пригласил ребят отведать даров своего царства.
Тимур вонзил зубы в прохладную и сочную мякоть, объявшую рот и щёки до самых ушей и потёкшую струйками по подбородку. Его друзья тоже с величайшим аппетитом уплетали свои ломти. Щёки их украсились длинными красными усами, как у Карабаса-Барабаса.
  Тимур, зная, что и у него такие же усы, рассмеялся. Он уже слопал по два ломтя арбуза и дыни и почувствовал, как сразу раздулся живот. Недавние красавцы баштана теперь лежали кучкой иззубренных серпиков-корочек.
Треснул и второй арбуз. И, как бы он ни был сочен и сладок, Тимур больше одного ломтя съесть не смог.
–  Кушай, сынок, кушай! – уговаривал дед.
–  Спасибо,  я уже наелся!
– Да  разве  арбузом  наешься?  Пописаешь,  и  опять голодный…
Тимур похлопал по животу и добавил:
–  Я, наверное, на весь день наелся.
– Смотри,  чтоб  у  тебя,  как  у  Оджи-Насреддина  не получилось! Слышал про Оджу-Насреддина? – (В Крыму слово: «Хаджа» произносится, как «Оджа», что означает «учитель»).
Тимур отрицательно покачал головой.
–  Дедушка, расскажи! – попросил Керим.
Дед не заставил себя уговаривать. Наоборот, было видно, что даже без просьбы внука, он уже настроился рассказать какую-то смешную историю из жизни всеобщего любимца – Хаджи-Насреддина.
–  Однажды достойный Оджа, – начал он, – вот, так же, как и вы, приехал на телеге на баштан, который находился далеко от деревни. Хозяева хорошо угостили его и разрешили взять с собой арбузов, сколько сможет. Жадность обуяла Оджу и он, на дармовщину, натаскал себе целую кучу и сложил её у шалаша. Хозяева, видя это,  решили над ним подшутить и отучить от недостойного порока. Сложили они свои арбузы на арбу, а для его кучи места не оказалось.
– Побудь здесь, Насреддин-Оджа, – сказали они, – мы отвезём свои арбузы, а потом приедем за твоими.
После отъезда хозяев Оджа выбрал из кучи самый красивый арбуз, разрезал его и съел. Аппетит пришёл во время еды, и он съел ещё второй и третий арбузы. Наелся так, что из-за пуза ног не было видно и смотреть на арбузы уже не хочется. Они же маячат перед глазами, а хозяева не едут.
  Рассердился тогда Насреддин и на кучу, и на хозяев…
…А к тому времени захотелось ему помочиться.
  Ну, со зла, и помочился на кучу…
А у хозяев на ту беду арба сломалась. И, конечно, их нет и нет…
Долго он ждал их. Так долго, что снова проголодался. А есть, кроме арбузов, было нечего. Ходил он вокруг кучи, ходил, смотрел на неё, смотрел и решил, что на один из арбузов моча не попала. Съел его.
  Через время снова проголодался. Ходил, ходил, разглядел ещё один и решил:
–  И на этот не попало…
 Так и съел все арбузы.
Ребята рассмеялись:
–  На этот не попало,.. и на этот не попало!
– А как вы выбираете арбузы и дыни, чтобы они были спелые? – спросил деда Тимур, когда вдоволь насмеялся.
–  А ты не боишься сразу дедушкой стать, как я? – вопросом на вопрос ответил дед.
Тимур уже раньше слышал эту присказку и отрицательно покачал головой.
–  На баштане это просто, – стал объяснять дед, –  у спелого арбуза росток всегда будет высохшим и легко отрывается от «пупка» вместе с «мясом». Но не всегда самый спелый арбуз будет самым сладким! Самым вкусным бывает не арбуз, а арбузиха…
Тимур недоверчиво посмотрел на деда: наверное, опять разыгрывает! А тот продолжал:
–  А вот, её выбирают по «макушке». Если на «макушке» пятно большое, – это – арбузиха. – И он показал на ближайшем арбузе, о каком пятне идёт речь..
Потом ребята помогали деду собирать дыни и арбузы. За ними должны приехать колхозные подводы.  Они выбирали их по приметам, рассказанным дедом. И вскоре у шалаша выросли две большие кучи: одна – янтарно-жёлтая, другая – серо-зелёная. 
Пришли две подводы. Пока кучера угощались, ребята носили на подводы собранный ими бахчевой урожай. Дыни были не очень крупные и их загружали играючи, а вот, с арбузами оказалось сложнее: они были большие и тяжёлые. До подводы Тимур их как-то дотаскивал, а вот поднять до уровня лица и перевалить через борт подводы сил не хватало. Юнус первым пришёл ему на помощь. Он так рассчитывал свои ходки, чтобы, когда Тимур подносил к подводе очередной арбуз, ему уже быть там и помочь перевалить гиганта через борт. Он и Керим умели обходиться без посторонней помощи.
Отдохнувшие кучера, увидев свои подводы загруженными, похвалили мальчиков и взяли их с собой в деревню. Когда прибыли на место, один из кучеров, узнав, что Тимур гостит у тёти Зоре, дал ему большой арбуз и велел отнести его домой.
– Не уронишь? – спросил он, видя, что Тимур с трудом держит его перед собой двумя руками. Хотя и было тяжело, он решил не показывать своей слабости и, поблагодарив его, понёс свой груз домой. Керим и Юнус тоже получили по арбузу. И даже они свои ноши несли, часто останавливаясь для отдыха.
–  Айда завтра на ток! – предложил Юнус.
–  А что это такое?
–  Это,.. где молотилки…
«Молотилки» – слово знакомое, какая-то сельскохозяйственная машина.
–  А где это?  Далеко?..
– Далеко-о-о! Пешком не дойдёшь! Вообще-то дойдёшь. Да только к вечеру. Поедем на подводе!
Вечером получил разрешение у тёти Зоре ехать на ток.
–  Только потом нужно будет купаться. – Предупредила она, зная, что он не любил купаться.
–  А почему? – спросил он.
Потому, что там очень пыльно…  А главное, – устюги! Если их не смыть с тела, то оно будет сильно чесаться, и ты не сможешь уснуть.
Утром Тимур проснулся рано. Тётя была уже на ногах, готовила завтрак. Быстро умылся, съел два яйца всмятку, запил стаканом кипяченого молока и побежал к Юнусу. Тот вышел на зов заспанный:
–  Ты чего, чуть свет..?
–  На молотилку поедем?
–  На молотилку?.. Да чего-то не охота! – он потянулся, зевнул.
–  Ну, ты же сам вчера говорил..!
– Вчера говорил,.. а сегодня неохота… – он почесал затылок, сплюнул через губу. – Подожди, если Керим согласится, поедем.
  Пошли к Кериму. Он уже с чем-то возился во дворе.
– А мне всё равно, – ответил он, засунув руки в карманы, – можно и на ток…
Все вместе пошли на колхозный двор, откуда отправлялись подводы на ток за зерном. Попросились на одну, кучер не взял, мол, нечего им там делать. Другой сам спросил:
–  Вам куда, ребята?
–  На ток…
–  На ток? Так прокатиться или дела какие?..
–  Дела. – Ответил Юнус.
– Ну, раз дела – залезайте! – И, встав во весь рост, взмахнул вожжами. Лошади подхватили рысью, и подвода затарахтела по накатанной дороге, поднимая за собой белесую пыль.
Ехали почти целый час. Ток увидели ещё издали по облакам пыли, поднимавшейся до самого неба. Рядом видны были две скирды. Одна стояла уже завершённая, другая поднялась лишь на половину. На ней угадывались фигурки людей, укладывавших солому. Когда подъехали ближе, стали различаться огромная куча зерна и пылившие возле неё молотилки. Они приводились в движение ремнями от маховиков тракторных моторов.
На току стоял грохот, пыль покрывала головы и плечи людей.  Глаза их были защищены специальными очками.  Но было жарко. Очки запотевали и мешали им, поэтому некоторые сдвигали их на лоб, другие переставляли за козырьки фуражек и кепок.
Ребята соскочили с подводы и побежали к молотилкам. Юнус зачерпнул горсть зерна из кучи, подул, пересыпая пшеницу из ладони в ладонь и, удовлетворившись в чистоте зёрен, задрав голову и, широко раскрыв рот, высыпал их туда и начал жевать. 
Подражая ему, ту же операцию повторил и Тимур. Он сомневался, можно ли есть пшеницу в сыром виде. Глянул на Керима, тот тоже жевал и, заметив, что Тимур силится проглотить жёванное, сказал:
– Кушать не надо! Надо только жевать! Когда пожуёшь, получается хорошая жвачка.
Через несколько минут, очищенная от отрубей, во рту образовалась клейкая масса, пристававшая к зубам. Обволакивая её слюной, Тимур скатал во рту шарик, высунул на языке наружу, взял в руки. Это был светло-жёлтый комок, который тут же прилип к пальцам. Оторвав его зубами от пальцев, он взял его снова в рот и, двигая челюстями, стал жевать, глотая слюну, выделявшуюся при этом.
–  Пойдём, побарахтаемся в соломе! – предложил Керим.  И  все трое побежали к кучкам соломы, лежавшим у основания строящейся скирды.  Они с разбега бросались в них, как в морскую волну, не боясь ушибиться.
–  Айда, на скирду! – крикнул Юнус и, не ожидая согласия друзей, побежал за сеткой, которая волокла огромную копну соломы на вершину. Тянули её две лошади за канаты. Наверху мужчины освобождали сетку от соломы, а снизу по их сигналу, другие стягивали её обратно к себе.  Когда сетку освободили, Юнус перелез через неё. Пока её внизу наполняли, туда же полез и Керим. Тимур видел, что ребята мешают там взрослым и предполагал, что их сейчас же прогонят вниз.  Но к его удивлению, их никто, будто бы и не замечал. Юнус позвал Тимура к себе. Выждав, когда сетку стянут вниз, он перешагнул через канаты и полез наверх. Без привычки это оказалось делом не простым. Пока он карабкался, утопая в соломе, наполненная сетка догнала его, свалила с ног и, кувыркая, потащила с собой. Когда он очухался и отряхнулся от прилипшей к лицу соломы. Увидел, что и взрослые, и ребята смеются, глядя на него. Ему тоже стало смешно и весело.
Мужчина, освобождавший сетку, помог ему встать на ноги. Он оказался на краю скирды. Глянул вниз и отшатнулся – высоко! Внизу сновали подводы, женщины, укутав косынками головы, лопатами отгребали от молотилок зерно и солому, мужчины, стоя на подводах, сбрасывали вилами снопы прямо в приёмники молотилок. И над всем этим стояла знойная пыльная пелена.
На скирде дышалось легче, здесь воздух был чище. Но устюги неумолимо жалили потное тело. Хотелось пить, но вода была только внизу. А слезать не хотелось. Решил терпеть: ведь не одному же ему хочется пить! Облизывая пересохшие губы, сплёвывал солёные капельки пота и приставшие частички половы. Некоторое время они помогали, а скорее, мешали, мужчинам складывать скирду.  Подобравшись к Юнусу, Тимур спросил, не хочет ли он пить. Юнус кивнул и, крикнув: «Айда!», прыгнул  с вершины скирды прямо вниз на лежавшую там кучу соломы. Это был отчаянный прыжок, даже Керим, который, как казалось Тимуру, ничего на свете не боялся, не решился его повторить.
– Эй, трусишки! – кричал снизу Юнус. – Прыгайте! А то сейчас всю воду выпью сам и вам не оставлю!
Слова его тонули в грохоте молотилок, но слово: «Трусишки!» донеслось до них явственно. Видя, что друг его жив и здоров, да ещё дразнит их «трусишками», Керим ещё раз смерил расстояние, разделявшее его и Юнуса, и, неожиданно для Тимура, прыгнул вниз «солдатиком».
Спускаться по пологой части было связанно с опасностью снова попасть под сетку. Пока он раздумывал, Керим уже снова карабкался наверх: ему понравилось прыгать. Поднявшись к Тимуру, злорадно спросил:
–  Боишься?
Не успел Тимур ответить, как он уже летел вниз, подняв руки, как крылья. Юнус что-то кричал, сложив руки рупором. Тимуру стало стыдно. «Будь что будет!» – решил он и, закрыв глаза, сделал шаг вперёд… Потеряв опору, тело провалилось вниз. Он почувствовал, что падает в беспорядочном положении, задевая руками и ногами за скирду. Потом толчок в зад и перевал на спину. Ноги по инерции задрались вверх. В рот и уши набилась солома.  Открыл глаза, но ничего, кроме соломы не видел. Разгрёб её руками и вылез. Когда слез с кучи встретился взглядом со взглядами товарищей. Заметил, что даже Керим, обычно  относившийся к нему с некоторым презрением, смотрел на него как-то  одобрительно.
Видимо, раньше он был уверен, что «городской» ни за что не согласится прыгнуть, и теперь был удивлён.
– Пойдём пить! – дружелюбно предложил он. И все трое вприпрыжку побежали к бочке с водой, которая стояла в тени завершённой скирды.
Тимуру казалось, что весь ток с уважением смотрит на него за то, что он поборол свою трусость и прыгнул впервые с такой большой высоты. Он был горд собой и чувствовал себя равным среди своих товарищей, которые, что греха таить, знали и умели больше него.
Вынув зубами затычку, обмотанную мокрой тряпкой, Юнус подставил под струю ковш, стоявший на бочке. Наполнил его до краёв и вставил затычку на место. Напившись, он передал ковш не Кериму, а Тимуру. Сам же стал забивать кулаком затычку, из-под которой струилась вода.  Тимур отпил несколько глотков и передал ковш Кериму.
Вода оказалась тёплой и невкусной. Она не утоляла жажду, а наоборот, возбуждала её.
Ребята побывали на всех видах работ: бросали охапки развязанных снопов в молотилку, отгребали от молотилок выброшенную солому и полову, сгребали в общую кучу, отсеянную золотистую пшеницу, насыпали её лопатами в мешки, снова лазали на скирду и прыгали с неё. Теперь Тимур прыгал с открытыми глазами, заранее выбирая место приземления. Научился приземляться на ноги, правда, с последующим переходом на руки. Но болтать ногами во время прыжка, как это делал Керим, не успевал.
Приехали домой грязные. А так как речки не было, то и купаться, кроме как дома, было негде. Тётя Зоре сделала ему баню. Она нагрела ведро воды, посадила его в большой медный таз и, поливая сверху, заставила мыть голову мылом, что было самым неприятным, так как мыло, как он ни старался, всё равно попадало в глаза и сильно их разъедало. А после того, как он их промыл, ещё долго щипало.
Зато, какое облегчение получило тело, освободившись от грязи и зуда!
А ночью ему снились молотилки, которые хотели схватить его и кинуть в приёмные бункера и там перемолоть его кости. Он убегал от них на скирду, но всякий раз его оттуда кто-то сбрасывал. И чаще всего это был Керим. Он злорадно скалил зубы и кричал: «Трус, трус!..». Наконец, кто-то сзади подцепил его лопатой и кинул прямо в грохочущую чёрную пасть молотилки…
Он проснулся весь в поту. На дворе уже вовсю светило солнце, а тётя Зоре возилась с кастрюлями на кухне. Кастрюли громыхали и этот шум во сне превращался в грохот молотилки.
Наскоро позавтракав, он снова побежал к ребятам. С ними было интересно: от них он узнавал много нового. Вот, например, вчера он узнал, что здешние ребята собирают с шелковиц, которых в деревне было много, листья для корма гусеницам. Они, если Юнус не врёт, превращаются в коконы, из которых потом мотают шёлковые  нити.
Это, вообще, интересно! Гусеницы превращаются в коконы, а из коконов вылетают бабочки, которые, в свою очередь, превращаются снова в гусениц. А гусеницы – не дуры! Выбрали себе очень вкусную еду.
Он тоже любит шелковицу, особенно «стамбульскую», которой здесь, почему-то, нет. А вот, в Бахчисарае её много. Мама часто привозит ему эту шелковицу, которую в Крыму называют: «Стамбульский тут».
Она очень чёрная и крупная – больше большого пальца и очень сладкая. А главное, она очень ароматная. Варенье из неё, если кто пробовал, знает, что это самое вкусное варение в мире!

Ни Юнуса, ни Керима дома не было. Куда они могли подеваться?..
Пошёл по улице… просто так. Может, где-нибудь увидит их. Но улица пуста, просматривается из конца в конец. Надо сходить к магазину, там всегда бывает много народу. Он находится в самом центре деревни. Но чтобы попасть туда, нужно свернуть налево, на поперечную улицу, а, пройдя по ней до середины, свернуть направ
       Но дойти до неё не удалось. Возле перекрёстка улиц собралась толпа мальчишек, большинство из которых ему было незнакомо. Его друзья тоже были там, но стояли в стороне у забора, не принимая участия в том, что там происходило.
Тимур подошёл к ним и спросил:
–  Что они делают?
– Подожди..! – отмахнулся Юнус, внимательно следя за мальчишками, возившимися с чем-то в канаве.
       Тимур подошёл ближе, чтобы рассмотреть то, над чем склонились более старшие мальчишки, наверное, школьники – ученики третьего, либо четвёртого класса. Стояли они кружком и, чтобы рассмотреть то, что всех их интересовало, ему пришлось подойти вплотную и присесть.
Между их ногами видно было лучше. К своему удивлению, он увидел, что в сухой канаве, на траве на спине лежала девочка лет четырёх, совершенно раздетая и грязная. Она плакала, всхлипывая и размазывая по лицу грязными ручонками слёзы.
Рядом с нею сидел мальчуган её же возраста в рубашке, но без штанов и тоже плакал. Временами он тянул:
–  Не хотю-у-у!..
Один из мальчишек с некрасиво оттопыренными ушами, держал в руке его штаны и сердито говорил ему:
–  Ну, что же ты! Ты же обещал… И конфету съел! Обманщик!..
–  Не хотю-у-у!.. – Снова заревел мальчуган.
–  Ты лучше сам ляжь на неё! – посоветовал лопоухому кто-то из толпы. И все рассмеялись.
–  Нет, надо же! – продолжал лопоухий. – Конфету сожрали, а … не хотят! –  Глаза его сверкали в каком-то странном азарте.
–  Да ладно, оставь ты его, Бекир! Давай, лучше посмотрим, что у неё там есть!
Сказавший это пацан с чёрными, закрученными, как у барашка, волосами на голове, присел к девочке и, подобрав лежавший в канаве прутик, утолщённым его концом стал ковырять место между её ногами. Девочка громко заплакала и попыталась встать, но кучерявый ладонью прижал её к земле. И, обратившись к лопоухому, сказал:
–  Держи её, чтоб не вставала, а ты… – он поднял голову и поискал глазами кого-то в толпе. Найдя его, добавил: –  …а ты держи её за ноги, чтобы не дрыгала.
Девочка визгливо закричала. Заревел в голос и мальчуган. И удивительно, что в этом безжалостном стаде это никого не тронуло.
У Тимура защемило в глазах. Забыв об опасности и страхе перед большими мальчишками, он протиснулся между ними, крикнув:
–  Зачем вы так! – И изо всех сил толкнул кучерявого в грудь. Тот от неожиданного толчка упал навзничь и его ноги замелькали в воздухе. Но лопоухий, не вставая, ударил Тимура локтем по лицу.
От удара Тимур отлетел назад и, зацепившись каблуком сандаля за бугорок, сел прямо в пыль на дороге.
Кучерявый вскочил на ноги и подбежал к нему. Тимур зажал лицо руками, потому что из носа струёй текла кровь. Она просачивалась между пальцами и капала в пыль.
– А, казак!..  Тебе-то что здесь надо? Убирайся отсюда!.. – закричал он.
Тимур отнял руки от лица и посмотрел в сторону друзей, стоявших, как и прежде, у забора. Он с надеждой ждал от них помощи. Пусть бы, хотя бы сказали, что он не казак.
Но те стояли молча, ничего не предпринимая. Увидев кровь, лопоухий насторожился.  Подошёл к Тимуру и велел задрать голову.   Повернувшись к кучерявому, негромко сказал:
–  Казачонок живёт у председательши. Если он пожалуется ей, нам с тобой влетит.
–  А я его не трогал, – быстро сообразил тот, – это ты его так уделал.
–  Давай  убежим?  –  Лопоухий   вопросительно   посмотрел   на   кучерявого. Тот  кивнул и они припустили по улице, поднимая ногами фонтанчики пыли. Глядя на них, стали быстро расходиться и остальные.
Кто-то надел на карапуза штаны, а трусиков девочки не нашли. Кто-то вспомнил, что она была без них, но что на ней было какое-то платьице. А вот, куда оно подевалось, никто не знал.
Кровь перестала течь. Юнус и Керим подошли к Тимуру. Юнус помог ему отряхнуться от пыли.
–  Иди, умойся! – сказал он.
По дороге он спросил:
–  Ты зачем помешал им?
–  Ну, а как же?  Девочку жалко…
–  Ну, вот и дожалелся! – вздохнул он. – Что ты теперь своей тёте скажешь?
–  А что её жалеть? – вмешался Керим. – Она сирота. Мой папа говорит, что сирот и бездомных Аллах покарал. Поэтому их жалеть не надо!
–  А моя мама говорит, что никакого аллаха нет. – Глядя на свои перепачканные грязью и кровью руки, возразил Тимур.
– По вашему Аллаха нет, а есть ваш кяфыровский бог, да? – глаза Керима зло сузились. Казалось, он сейчас же накинется на Тимура.
– Никаких богов, вообще, нет! Мама говорит, что это раньше богачи придумали, чтобы обманывать бедных…
– Ха-а! Посмотрите на него! – вскричал Юнус. – Какую он чепуху несёт! Если бы не было Аллаха, ни тебя, ни меня, ни, вон, Керима на свете не было бы! Всё сотворил Аллах! А ты же сам говорил, что ты – не кяфыр, а теперь выходит, что ты – самый настоящий кяфыр!  И мы с тобой не будем играть!.. Пошли, Керим, пусть он сам с собой играет!
И мальчишки демонстративно перешли на другую сторону улицы. Тимуру стало очень обидно. Вот, за доброе дело, он потерял своих друзей. А мама говорила, что друзей терять нельзя. Но ведь она же говорила, что никакого бога нет. Он же ничего не выдумал, он сказал только то, что говорила мама. А она лучше знает… Она сколько лет училась! А Керим ещё даже в школу не ходит, ни читать, ни писать не умеет… Вот, он сегодня же спросит тётю Зоре: она тоже много училась…
Вечером тётя сразу ответила на вопрос:
–  Правда, нам в КомВУЗе говорили, что бога нет, а так ли это на самом деле, сказать трудно. Уж очень рационально создан мир, чтобы не допускать идею творца. Так что вопрос этот очень сложный и однозначно ответить я не могу. Даже очень великие учёные, оказывается, верят в бога. А вот, на счёт девочки – сироты, твои друзья не правы и ты правильно сделал, что заступился за неё. Здесь в деревне народ тёмный, неграмотный и потому иногда бывает очень жестоким.
Утром Тимур вышел на улицу, но идти к Юнусу или Кериму первым не захотел. Решил подождать их на улице. Взял обруч и начал катать его, время от времени, поглядывая на калитки ребят. Ему нужно было продолжить вчерашний разговор и изложить им мнение тёти Зоре. Тем самым он надеялся восстановить нарушенный мир.
Сначала вышел Керим. Он посмотрел на Тимура, бежавшего с конца улицы и, не дождавшись, ушёл. Во дворе он свистнул Юнусу. Голова того через некоторое время показалась над забором.
Для общения друг с другом, каждый из них со своей стороны забора, разделявшего их дворы, приставлял к нему какой-нибудь предмет. У Керима это был чурбак, а у Юнуса – лестница, лежавшая вдоль него. Став на жердь, он спросил:
–  Чего хотел?
–  Казак на улице обруч гоняет…
–  Ну, и что?
–  Будем с ним разговаривать или нет?
–  Посмотрим…
–  Ты когда выйдешь?
–  Сейчас что-нибудь поем и выйду.
–  Как пойдёшь, свистни!
–  Угу…
  Тем, что Керим ушёл, не дождавшись, пока подбежит Тимур, он показал своё пренебрежение к нему. Но, ведь, он никогда и не проявлял к нему особой симпатии. И когда он с Юнусом приставал к нему, их помыслы вполне совпадали, но когда Юнус, бывший старше него и лидировавший в их спарке, пошёл на сближение с Тимуром, Керим не одобрил этого шага и всё время только терпел его. Но вот, Тимур сунул нос в дела старших ребят, за что и получил по носу. Его вмешательство не понравилось им обоим, и особенно, Кериму, и их отношения к «казаку» вновь «застучали» в унисон.
На этом, вероятно, и следовало бы поставить точку. Тем более, что дружба с «казаком» никакой пользы им обоим не давала: всё равно, он скоро должен уехать домой. А вот, на отношение к ним самим старших ребят это могло повлиять отрицательно, поскольку все знали, что они с ним дружат. Это Керим понимал хорошо.  Но, что по этому поводу думает Юнус, он не знал. Особенно непонятным был его уклончивый ответ: – «Посмотрим…». Ему также непонятной была его тяга к этому пацану.
Конечно, видом своим он положительно отличался от деревенских: и одевался он совсем не так, и причёска у него была особая, «под чёлочку», и был он всегда каким-то чистым и опрятным…
Это-то, как раз, больше всего и вызывало неприязнь Керима. Он, вообще, не любил чужих, особенно, если они чем-нибудь отличаются от своих.
За забором свистнули. Это Юнус дал знать Кериму, что идёт на улицу. Их калитки открылись почти одновременно, и в это же время поравнялся с ними и Тимур. Он остановился, взял обруч в левую руку, держа в правой правило из толстой проволоки.
Какое-то время стороны молча смотрели друг на друга, не зная, как повести себя дальше. Молчание нарушил Тимур:
–  Я вчера спросил у тёти Зоре, правда ли, что на небе есть бог? Она сказала, что этого точно никто не знает. Может быть, и есть, потому что, иначе, откуда на земле был бы такой порядок? Но она сказала, что люди все равны, и к ним всем нужно относиться одинаково. А сирот, вообще, никто не должен обижать! Они уже обижены. Поэтому их нужно жалеть!..
Пока он бегал один, он обобщил все вчерашние события и разговоры и выработал своё определённое отношение ко всему, которое и выдал ребятам, как мнение тёти Зоре.
–  Жалостливая, видать, твоя тётя… – не то одобрительно, не то осуждающе, бросил Юнус. – И ты тоже жалостливый. – оглянувшись по сторонам, он добавил: – Пойдём на полянку за дворы… там и поговорим.
Полянка эта была местом обычных игр детворы этой улицы. Для детей здесь было раздолье: дворами она была скрыта от деревни, от надоедливой опеки взрослых.
Сегодня здесь никого не было.
– Ты и твоя тётя «сакынничаете»… – сказал Юнус, усаживаясь на край канавы, сплошь заросшей травой.
Тимур тоже сел напротив, но тут же вскочил ужаленный чем-то. Он посмотрел на место, куда приземлился, и увидел несколько мелких, с горох, шестигранных колючек зелёного цвета, усеянных, как маленькие булавы, множеством мелких острых шипов. Это самая коварная колючка для ребят, ходящих босиком. Стебли её не кустятся, а стелются по земле, скрываясь в зелени листьев, разбрасывая по земле свои семена-колючки. И чем семена старее, чем становятся суше и жёстче, тем колются больнее.
Он выбрал из травы несколько колючек, отбросил их в сторону и сел.
– Ты знаешь слово «сакын»? – спросил Юнус.
–  Нет. А что это такое?
– Если не знаешь, то это трудно объяснить. Вот, если ты замахнёшься на меня, но не ударишь, а я сморгну, то это будет, что я «ссакынничал». Вот, замахнись на меня!
Тимур подумал, что, может быть, это – провокация. Ведь, если он замахнётся, это может послужить сигналом к драке. Может быть, они специально зазвали его сюда, чтобы спровоцировать драку и избить его.
–  Нет, я не буду..!
Юнус понял его опасения:
–  Вот, видишь, это тоже подтверждает, что ты «сакынщик». Смотри, я замахнусь на Керима… – и он, сжав кисть в кулак, резко выбросил руку в лицо друга и так же резко остановил её, не доходя двух-трёх сантиметров до него. Тимур следил за рукой, а не за лицом Керима и потому не заметил, моргнул тот или нет.
–  Видел?
–  Нет, я смотрел за твоей рукой и не заметил, моргнул он или нет.
–  Ну, давай я повторю. Смотри на его лицо!..
Юнус повторил замах.  Керим не моргнул. Но он, наверно, был уже морально подготовлен, поэтому не моргнул. Думая об этом, Тимур, вдруг, увидел перед глазами остановившийся перед самым носом кулак Юнуса. Он не был к этому готов и, конечно, моргнул.
– Ну, вот, видишь, явное подтверждение того, что ты – засакынничал.
Так Тимур узнал ещё одно слово «сакын», смысл которого в разной ситуации может означать разное, то есть, и положительное, и отрицательное.
Положительное значение в том, что срабатывает принцип самосохранения: ведь глаза – самый главный орган чувств, и если их вовремя не защитить закрытием век, то через десятые доли секунды сделать это будет поздно.
Отрицательным, в понимании крымских татар, является, якобы, проявление трусости: человек сморгнул, значит, он – трус.
Ещё одно значение слова «сакын!» – «берегись!»
Таким образом, если все значения слова объединить, то получается, что это – реакция индивидуума на опасность.
Отсутствие этой реакции ошибочно принимают за храбрость, в то время как, это – проявление жестокости в равной степени, как к объекту, так и к себе.
Когда это слово произносится в повелительном наклонении: «Сакынма!», оно означает: «Будь храбрым, бесстрашным и безжалостным!».
Тогда он не понимал ещё, что это не просто «слово». Это – характеристика народности, унаследовавшей варварство своих предков – татаро-монгольских орд, храбрых, коварных и безжалостных. Не понимал, но уже чувствовал несправедливость того, чем бахвалились его приятели.
Их непонимание или неумение ощутить эту несправедливость, характеризовавшие их генетическую отсталость от уровня сегодняшней цивилизации, инстинктивно ставили его на целую голову выше тех, кто по своей неразвитости презирал его.
К сожалению, примирение не состоялось.
Но Тимур не успел потужить по этому поводу, потому что на следующий день приехала мама и забрала его домой.

До школы было ещё далеко, а время было летнее и сидеть дома Тимуру не хотелось. Ягнёнок подрос и его вместе с Зорькой отдали в стадо. Теперь не нужно было ходить за травой. Свободного времени стало больше. Но за время своего отсутствия он многому научился, многое узнал и на мир стал смотреть совсем другими глазами.
Однажды он познакомился со своим одногодкой, жившим по соседству. Его тоже, как и бийэльского друга, звали Мурадом. Возможно, как раз, в память о друге, оставленным в Бийэле, Тимур и стал с ним дружить.
Ведь даже мы – взрослые, не всегда можем чётко определить причины наших симпатий или антипатий к кому-либо. Иногда это бывает сущая мелочь, которую другой может и не заметить. Например, похожесть на хорошо знакомого человека в манере говорить или в смехе, в голосе, в улыбке, либо в чертах лица, сразу, бессознательно, вызывает к нему симпатию, если похожий человек был ему симпатичен. И, наоборот, если тот человек был апатичен, то и отношение к новичку будет осторожным. Невольно тянет друг к другу однофамильцев, особенно, если фамилия редкая или людей с одинаковыми именами и отчествами, земляков, встретившихся далеко от родины и так далее.
В новом Мураде было что-то интеллигентное по сравнению с сыном дяди Али. Но, так как, он соглашался со всем, что говорил Тимур, с ним было легко общаться и Тимур, автоматически, стал лидером в их компании. По соседству жили и другие мальчишки, с которыми они играли, но при контактах с ними Тимур и Мурад всегда выступали, как единое целое. Мурад ещё не умел ни читать, ни писать, что не укладывалось в сознании Тимура, и он решительно взялся за ликвидацию этого пробела в воспитании друга.
  Как мы уже знаем, с принципами преподавания в начальной школе Тимур был уже знаком. И, взяв на себя труд подготовки Мурада к школе, он, в самом серьёзном ключе, подражая бийэльской учительнице, проводил с ним занятия, задавая уроки на дом. Не обладая ни методикой, ни опытом работы, ни необходимых для этого знаний, он не мог доходчиво объяснить другу многих вещей.  И плохая восприимчивость того, возможно, являвшаяся именно следствием этих недостатков, раздражала его. Он уже с детства был необузданным максималистом и в обучении Мурада требовал немедленных и ощутимых результатов и, конечно, был столь же нетерпелив, как и все максималисты мира.
 Как мы знаем, учебники у него уже были и поэтому система очерёдности подачи материала не отличалась от школьной. И всё же, как он ни старался, но к первому сентября пройти весь алфавит они не успели.
Ведь учитель тоже был ребёнком и ему не всегда хватало терпения довести урок до конца. Испытав очередное разочарование от неуспеваемости друга, вместо того, чтобы довести дело до логического конца, он внезапно прерывал занятие и предлагал начать какую-нибудь игру, с чем ученик охотно соглашался.
Так, как будь его воля, он давно забросил бы эти неинтересные занятия, но в том-то и беда, что воли у друга не было и он в очередной раз подчинялся требованиям Тимура.
Жили по соседству и девочки. Но они не шли в счёт: с ними нельзя было играть.  И Тимур не обращал на них внимания, кроме одной из них, которую звали очень красиво: Диляра с ударением на последнем слоге. И сама она была очень красивая с идеальной для семилетней девочки фигуркой.
Не часто красивый предмет называют красивым благозвучным именем. Тому можно привести уйму примеров.
 Но имя любимого человека, как бы оно ни звучало, ласкает наш слух, как музыка. А если оно к тому же и звучит красиво, тогда красота образа, озвученная красотой имени, создаёт полную гармонию и становится ещё более совершенной, превращаясь в божество, которому влюблённые готовы молиться до последнего вдоха.
Кто знает, может быть, и Тимур был влюблён в неё. По крайней мере, он не мог смотреть на неё равнодушно. А почему бы и нет? Ведь спрашиваем же мы детей, даже моложе семилетнего возраста, любят ли они своих мама, пап, дедушек и бабушек. И когда они отвечают утвердительно, мы нисколько не сомневаемся в искренности ответа. Или кто-то возражает по поводу возможности наличия у детей подобных чувств? Зря!
Хотя, извините! Эти мои утверждения противоречат уже существующей теории о том, что настоящая (плотская) любовь возникает только на почве половых потребностей индивидуума при наличии уже созревших или созревающих половых органов.
  Может быть оно и так, но тогда чем объяснить, что Тимур отдавал предпочтение не какому-нибудь мальчику: Мураду, Юнусу или Кериму, а именно, девочке. Значит, уже к тому возрасту у него появились чувства к существу противоположного пола.
Покажите маленькому ребёнку, не умеющему ещё выражать свои чувства, две игрушки: одну разноцветную, красивую, другую, не бросающуюся в глаза. И вы увидите, что он предпочтёт красивую.
Нет, это ещё не любовь. Это – умение видеть прекрасное среди всего остального. Видимо, это заложено в наших генах и передаётся по наследству из поколения в поколение.
Да, ребёнок любит красивую игрушку, ищет её среди других и, если не может найти, плачет. Но дайте ему её… и плач тут же прекратится. Ребёнок проявляет явные признаки удовлетворённости и тянет ее… в рот! Потому, что на этом этапе развития все его потребности примитивны: спать, кушать и оправляться.
       У семилетнего потребностей куда больше. И хотя половое созревание ещё не началось, но что-то, предшествующее ему уже появилось. Оно обозначилось в восприятии красоты ребёнка другого пола. И верно, Тимуру настолько нравилась эта девочка, что, глядя на неё, у него появлялось странное желание взять её в рот, хотя он прекрасно понимал, что это – чушь!
И всё же играть с нею он не решался. Видно, на него уже оказали определённое влияние обычаи людей, среди которых он вращался, утверждавшие непрекословную исключительность мужского пола.
Да. Рассуждать на эту тему можно до бесконечности. Уже написано бесконечное множество книг о любви и её причинах. Но это, как говорится: уже другая сказка…

       А дома он досаждал маме, почему у него нет сестрёнки?..  Такой, как Диляра!..
       Услышав этот вопрос впервые, она спросила:
–  А кто это такая?
–  Это соседская девочка. Я тебе её покажу.
      Когда она увидела её, то про себя ухмыльнулась: – «Сын начинает влюбляться!».
      В другой раз он спросил:
      –  Мама, а нельзя Диляру взять к нам домой? Пусть она будет мне сестрой!
–  Но,  ведь,  у  неё  есть  свои  мама  и  папа.  Как  ты  думаешь,  отдадут  они  нам свою красивую дочку?
      Он задумался: действительно, как это не пришло ему самому в голову? Ведь они ни за что – ни за что на свете не отдадут её другим людям. Но ему так хочется, чтобы она жила с ними, чтобы всегда была возле него! Неужели ничего нельзя сделать?
Он вспомнил, что такое же желание обуяло его тогда, когда увидел в универмаге красивую балалайку. Но балалайка была в магазине и её каждый мог купить, а Диляра не балалайка, она не вещь и её нельзя купить!
– А ты сам спроси её: пойдёт она к нам жить? – посоветовала мама после некоторой паузы.
Её совет он воспринял вполне серьёзно, не заметив в нём нотки иронии. Он обнадёжил его: оказывается, есть выход! «Если она сама согласится жить с нами, то тогда её родители будут не при чём!» – наивно подумал он. И здесь снова проявилась эгоистическая черта единственного ребёнка, привыкшего получать всё, что ему нравится. Он даже не допускал мысли, что девочка может не согласиться, ведь он очень хочет, чтобы она жила с ним.
Но как спросить это у неё самой? Ведь они знали друг друга, как знают соседей. Лично они близко знакомы не были. Поэтому подойти к ней и предложить ей жить с ними он не решался. Надо бы сначала как-то завязать с нею дружбу.
Решил посоветоваться с Мурадом. Но тот только удивился и ничего не ответил. Он просто не понимал, почему у друга, вдруг, возникла такая потребность. Тогда Тимур сказал ему:
–  Теперь мы будем играть втроём: я, ты и Диляра.
Мурад, по привычке, не стал возражать, напротив, по просьбе Тимура, он подошёл к девочке, когда она вышла из калитки, и предложил ей играть с ними.
–  А во что мы будем играть? – спросила она.
Мурад не знал, что ответить. Тимур об этом ничего не говорил.
–  Не знаю. Надо спросить у Тимура. – он пожал плечами.
–  Вот, сначала спроси, а потом предлагай! – рассердилась она.
– Ну,  а  вообще,  она  согласна  играть  с  нами?  – спросил Тимур, когда Мурад передал ему её ответ.
–  Не знаю. Наверно…
Тимур задумался: «Что бы такое придумать интересное? Надо, чтобы было много играющих… Но, ведь, другие мальчишки не согласятся, чтобы с ними играла девчонка. Никогда такого не было! Нет, нужно придумать такую игру, где было бы достаточно троих».
–  Давай будем играть в пятнашки! – предложил он.
Мурад сразу же побежал к Диляре.
– Ц!.. – цокнула она языком, покачав головой, что на языке татар означает отрицание, – не хочу…
Так сорвалась первая попытка к сближению.
Был жаркий день и ребята решили сходить на речку. До неё было далековато, не то,  что в Бийэле.
  Там уже на поляне, похожей на пляж, резвилась пацанва, потому, что, хотя вода в речке и прохладная, и хорошо освежает, не будешь же целый день сидеть в воде! Вот, ребята и придумывали игры на берегу.
Мелкота возилась в песке, которым был покрыт этот пляж, строя дворцы и городища – у кого на что ума хватит. Те, что постарше, бегали по берегу, гоняя тряпичный мяч.
Иногда тут возникали стихийные драки между кем-нибудь, не поделившими что-нибудь. И тогда все бросали свои игры и сходились в кружок вокруг дерущихся, подзадоривая их. Поводом для драк мог послужить совершеннейший пустяк, иногда возводимый окружающими, чуть ли не до глобальной проблемы, разрешение которой возможно, лишь пустив кровь кому-нибудь из конфликтующих. Так и договаривались перед дракой: «до первой крови» или «до второй крови». Последнее означало: драться до тех пор, пока у обоих противников не покажется кровь.
Драки «до второй крови» проводились, обычно, между равными противниками, которые уже не раз встречались «на кулачках» с переменным успехом, то есть, без явного преимущества кого-нибудь из них.
Тимур с Мурадом тоже строили свой дворец. Хотелось, чтобы он получился не хуже, чем у других. А для этого нужно было делать купола и башни, притом, так, чтобы они не расползались через несколько минут, как только влага, скрепляющая между собой песчинки, стечёт вниз и песок высохнет. В качестве каркасов для сооружений использовали веточки тала. Кое-где применяли и грязь, которая по высыхании, наоборот, делалась крепче.
Увлечённый строительством, ползая на коленях вокруг своего дворца, Тимур, нечаянно, повалил ногой угол забора у одного мальчишки, строившего рядом. Он извинился. А тот, с досады ругнулся, на что Тимур просто не обратил внимания: какой деревенский мальчишка не знает ругательских слов?..  Есть семьи, где дети узнают ругательства, чуть ли не сразу после слова «мама». Но каждый ли знает их настоящий смысл? Нет, конечно! Можно сказать уверенно, что ни тот мальчишка, ни, тем более, Тимур, значения тех слов не знали.  И оба продолжали свои занятия.
Но знали их значения старшие пацаны, охочие до всяких конфликтов. Один из них грубо пнул Тимура сзади по ногам.
– Ты что: прощаешь ему оскорбление твоей матери? – возмущённо спросил он.
–  Какое?..
– Ты же слышал, что он сказал, что он … твою мать! – и, предвкушая драку, довольный, оглянулся на своих товарищей, которые тут же обступили их.
–  Ну, и что же? – спросил Тимур, не понимая, что такого оскорбительного сделал мальчишка. Он ругнулся – и всё. Все так ругаются, когда досадуют на что-нибудь.
–  Как: «Ну, и что же?» Значит, ты согласен, чтобы каждый … твою мать?
Тимур вопросительно посмотрел на Мурада: может, он что-нибудь понимает, о чём говорит пацан?..
–  Если  ты  его  не  стукнешь  за  это,  значит,  ты  будешь  трус! – оскорбительным тоном заявил пацан.
Так… Значит, нужно стукнуть! А как это сделать? Толкать он умел, а как ударить человека кулаком в лицо?..
Мальчишка, который заругался, встал на ноги, ожидая, что будет делать Тимур. Он знал, что теперь уже драки не миновать, но, по правилам, первым должен начинать оскорблённый. И ждал.
Тимур снова посмотрел на Мурада.
–  Надо драться, – сказал тот.
Как-то боком, неуверенно, сжав пальцы правой руки в кулак и, держа его на уровне лица, Тимур приблизился к мальчишке, стоявшему на изготовке. Как его ударить? Подойдя к нему на полшага, он слегка коснулся кулаком носа мальчишки, и в тот же миг что-то зазвенело в левом ухе, и он не понял, каким образом оказался на песке. В глазах потемнело. Он вскочил на ноги. И видя перед собой только одного обидчика, кинулся к нему. И тут же получил сильный удар в нос.
Невзирая на то, что из носа потекло что-то тёплое, размазавшееся по щеке, он ринулся вперёд и, навалившись всем телом, повалил мальчишку на спину. Тот упёрся в его грудь руками, не подпуская к шее, куда тянулись руки Тимура.
Кругом закричали:
–  До первой крови!.. До первой крови!..
Кто-то сзади тщетно пытался оторвать его от мальчишки, но Тимур, отстраняя его руки от своей груди, упрямо тянулся к его лицу. И, наконец, правая рука достигла цели. И он, изо всех сил, вонзил свои ногти в щеку мальчишки. Но тут кто-то приподнял его за руки и ноги и кинул вниз лицом на недостроенный дворец.
Вскочив на ноги, он увидел, что грудь обидчика была исцарапана и покрыта пятнами крови, а на левой его щеке выделялись три глубокие борозды от глаза к подбородку, из которых тоже сочилась кровь. Он снова кинулся на него, но подстрекатель грубо отбросил его в сторону. Теперь его ещё сильнее обуяла ярость и он, уже не соображая, что делает, накинулся на подстрекателя, сильно толкнув головой в живот. Тот от неожиданности упал навзничь. Но тут же вскочил и, поймав Тимура за руку, раскручивающим движением швырнул в воду.
Оказавшись в воде и, боясь утонуть, он отчаянно забултыхал руками и ногами по направлению к берегу. И, лишь коснувшись ногой дна, понял, что находится на мели. Снова лезть в драку не было смысла. Поэтому он, стоя в воде, стал смывать с лица кровь, капавшую из носа. Вспомнил рекомендацию ханашкойского мальчишки: чтобы остановить кровь из  носа, нужно задрать голову или лечь на спину. Он так и сделал: лег  на тёплый песок.
Кровь остановилась, но нос стал, как будто, чужой.
 Подошёл Мурад, сел рядом.
–  Тебе больно? – спросил участливо.
–  Не очень…  – ответил неохотно.
– Ты Мемеду сильно расцарапал лицо. Он прикладывает к щеке грязь, замешанную на своей моче.
–  На него я не в обиде. Я ненавижу того здорового пацана. Если бы я умел драться, я бы его убил! Ничего, я научусь!..
А большие мальчишки, между тем, обсуждали прошедшую драку.
– Смотри, какой отчаянный! Драться не умеет, а лезет, как сумасшедший! – возмущался подстрекатель.
– Он не отчаянный, а злой. Ты его разозлил. Такой тебе может отомстить. – возразил ему другой.
–  Мне?  Да я его!..  Как он может отомстить?
– Да очень просто: возьмёт булыжник и долбанёт тебя по голове сзади. Таких дразнить опасно!..
–  Пусть только попробует! Я его, как червяка, раздавлю!
–  А ты забыл, чей он сын?
–  Ну, и что же? Пусть не лезет!
–  А он и не лез к тебе. Это ты его раздразнил! Все видели…
–  Откуда же мне было знать?..
– А ты знай. И впредь соображай, прежде, чем раззадоривать!
–  Да-а!..
Строить больше ничего не хотелось. И Тимур предложил Мураду ещё раз искупаться и идти домой.
На пляже все мальчишки, и даже те, которых малышня считала взрослыми, ходили нагишом. В ту пору для деревенских мальчишек трусы были чрезвычайной роскошью, и они запросто обходились без них, надевая штаны на голое тело. Да и штаны-то не у всех были целые. Они, как жаловались многие мамы, прямо «горели на них», особенно, на коленях и ягодицах – в местах, которые раньше всего протираются.
В состоятельных семьях мамы и бабушки накладывали на эти места заплаты, которые, конечно, были заметны, но в бедных семьях не было и такой возможности, и их дети ходили, «светя» частями своего тела, пока штаны совсем не порвутся.
После купания, надев штанишки на мокрое тело, друзья побежали домой. По дороге Тимур спросил Мурада:
–  Почему ты согласился на драку и сказал, чтобы я дрался?
– У нас самым большим оскорблением считается, если кого-то поругают «по матерному». И того, кто оскорбил, положено наказать, иначе того, кого оскорбили,  все будут считать трусом.
– Но мы же тоже ругаемся, но никого не оскорбляем, – возразил Тимур.
– Когда ругаешься просто так, то никого не оскорбляешь, а когда ругаешься на кого-нибудь, оскорбляешь! – пытался объяснить Мурад.
–  А ты знаешь, что значит это слово?  Ну, вот, это: – «…».
–  Конечно,  его  все  знают.  А  ты  разве  не  знаешь? – Мурад посмотрел на друга и понял, что он не имеет даже понятия о его значении. –  Честное слово, не знаешь?
–  Честное слово!
–  Ну, ты меня удивил! Да его у нас даже трёхлетние знают!.. Ну, я не знаю, как тебе это объяснить. Ну, это,.. когда мужчина и женщина ложатся вместе…
–  Зачем они ложатся вместе?
–  Ну,.. спать ложатся…
–  Я тоже с мамой сплю, так что из этого?
–  Так ты же не мужчина!.. А потом, они же ложатся не рядом, а друг на друга и голые.
–  Голые?.. Это ещё зачем?
–  Как, зачем?.. А иначе детей не будет!
–  Каких детей?
– Обыкновенных, как мы с тобой. Когда мужчина и женщина ложатся друг на друга, то на следующий год женщина рожает ребёнка – мальчика или девочку и становится мамой, а мужчина – папой.
– Глупости какие! Кто тебе сказал такую ерунду? Вот, слушай! Детей продают в магазине и мальчиков, и девочек. Мальчиков быстро раскупают. Поэтому, тем, кто не успеет, достаются девочки. Но и девочек красивых раньше разбирают. А вот, тем, кто любит долго спать, достаются некрасивые. Вот и всё. А то придумал какую-то ерунду!  Мне мама сказала, а она много училась и знает всё! Или ты не веришь моей маме?
Вопросом Тимура Мурад был поставлен в тупик. Теперь он и не знал, что думать: мать Тимура, действительно, не может врать, но ведь все говорят именно так, как он только что рассказал другу. Кто же из них прав? Он привык верить Тимуру, потому что он знает больше него самого.
–  Но мне мой брат Ахмед говорил, – неуверенно начал он, – А он никогда не врёт…
– Ты, наверно, не так понял. Ну, сам подумай, как такой большой пацан, как ты и я, мог поместиться в таком маленьком животе?  А потом,..  Что?..  Живот надо резать?..
– Ну, мы же уже выросли. А раньше были совсем маленькими. – пытался убедить друга, да и себя тоже, Мурад.
– Может, немножко и выросли. А вот, у Диляры брат ещё и ходить не умеет, а смотри, какой большой! Ну, примерь его к животу его мамы! Как его в живот положишь? И как его мама будет его носить, когда и на руках, она жалуется, что тяжело? – и он рассмеялся, представив себе картину того, о чём говорил. Ты сегодня у брата получше расспроси. Пусть он тебе точно всё объяснит. Он-то, наверно, помнит, где тебя взяли?..
–  Ну, спросил? – накинулся Тимур на друга, когда увидел его на следующий день на улице.
–  Брат вчера поздно пришёл, я его не дождался и… уснул.–               
–   Эх, ты!.. Такое дело проспал! Ну, где мы теперь узнаем?    
       –  А вот давай у той тёти спросим! – вдруг предложил Мурад, показав пальцем на женщину, которая шла по тропинке с ребёнком в руках. Они побежали ей наперерез.
       – Тётя, а это у вас девочка или мальчик? – начал Тимур издалека.
– А что это вас так интересует? – она с любовью посмотрела на свой свёрток и добавила: – Девочка…
–  А вот, скажите: где вы её взяли, там мальчики были?
       Женщина вздохнула:
–  Не было, сынок, не было! Если бы были, я бы обязательно взяла бы мальчика!
–  А всё же, где вы её взяли?
      Женщина улыбнулась:
–  В капусте…
– В какой капусте? – недоумённо посмотрел на неё Тимур. – В магазине, где капусту продают?
– Зачем в магазине? Прямо на поле, где капуста растёт. Пришла я на поле капусту резать, смотрю: лежит девочка и плачет – кушать хочет! Вот, я и взяла её…
– А-а, – догадался Тимур, – наверно её кто-то купил, думал, что мальчик, а как узнал, что девочка, так отнёс в поле…
– Может, и так. Я не знаю. А вообще, думаю, что бог её положил специально для меня. – Она умилённо наклонилась к мордашке, видневшейся из свёртка, и больше ничего не сказав, пошла своей дорогой.
– Ну, вот, видишь? Ни в каком не животе!.. А нашла в капусте, куда её кто-то положил. Конечно, был бы мальчик, не положили бы. А девчонка, кому нужна? – Сказал, а сам подумал: – «А ведь мне Диляра нужна же! Конечно, если такая красивая, как она, никто бы не отказался!».
Тимур торжествовал, а Мурад не возражал: он поверил женщине, да и доводы Тимура были весьма убедительны.
–  А вон, и Диляра вышла, – сказал Мурад.
Тимур оглянулся: девочка его мечты стояла у калитки. Может быть, она специально вышла, увидев их.
–  Пойдём к ней и спросим, где её папа и мама взяли Сервера. Она должна знать.
      Они подошли к девочке.
– Мергаба, Диляра! – улыбнулся Тимур, потому что при виде её, ему всегда хотелось улыбаться. – Вот, мы с Мурадом решаем один вопрос: Вот, у тебя есть братик Сервер. Сколько ему лет?
–  Второй годик пошёл.
–  А ты помнишь, когда он стал твоим братиком?
– Конечно, помню. – Она тоже улыбнулась, потому что любила Сервера, и ей было приятно, что ребята спрашивают о нём.
–  Тогда скажи, где твои мама и папа взяли его?
Она серьёзно посмотрела на Тимура и, вдруг, неожиданно сказала:
–  Дурак, ты! – повернулась и ушла во двор.
Ребята недоумённо переглянулись: что это случилось с нею? Так хорошо разговаривала и, вдруг, на тебе!..
–  А-а! Девчонок не поймёшь: они то разговаривают с тобой, то, вдруг, ни с того, ни с сего, начинают грубить! – сказал Мурад, махнув рукой в сторону калитки. – Пойдём лучше на речку, искупаемся!
–  Что-то неохота…
–  Боишься, что опять драться заставят?
– Вот, ещё!.. Чего мне бояться? Если разобраться, так Мемеду досталось больше. Кровь из носа? Так она у меня иногда течёт и без драки. А у него, вон, всё лицо расцарапано.  Если бы большие ребята мне не помешали бы, я бы ему ещё не так надавал бы! Если хочешь, пойдём!.. Я не боюсь..!
–  Конечно, а что здесь делать? Жара такая… А потом,  Иса со старшим братом тоже, обязательно, будут там. Вот мы и спросим у Бекира, где они взяли Ису?
Было, действительно, жарко. Когда шли по шоссе, ноги вдавливались в расплавленный асфальт, оставляя на нём свои отпечатки. Подошвы пекло. А идти по обочине было ещё хуже: острый щебень больно ранил ноги. Пришлось идти по асфальту бегом, чтобы не так горячо было ногам.
Зато в саду, в тени деревьев, было хорошо, прохладно. Тропинка, по которой прошло много ног, была утоптана и представляла собой идеальные условия для ходьбы босиком. Мальчики шли по ней, и только шлепки подошв о твёрдый утрамбованный грунт раздавались в саду.
–  От мамы влетело? – вдруг спросил Мурад.
Тимур отрицательно покачал головой: 
–  Она тоже поздно пришла… А утром, когда я проснулся, её уже не было… Она оставила записку, что кушать.
– Это хорошо! А то пристала бы с расспросами: как и почему?


На реке уже было много ребят. Тимура интересовало, как здесь встретят его появление? Он думал, что пацаны сейчас начнут вспоминать о драке: кто, кому надавал.  Но он ошибся: никто даже не обратил внимания на их появление. Жизнь здесь текла своим чередом. Даже тот мальчишка, который спровоцировал драку, только скользнул по его лицу взглядом, нисколько не задержав его на нём. Это и понятно: если у Тимура эта драка была первой в жизни, то эти мальчишки сталкиваются с такими штуками ежедневно и, при том по нескольку раз за день.
Бывает, подерутся мальчишки между собой, пустят друг другу крови, а через полчаса играют друг с другом, как ни в чём не бывало, до очередного конфликта, который, кстати, решается так же на кулаках.
Увидели Ису, возившегося со сверстниками в песке, и его брата Бекира, тоже что-то строившего из песка вместе с двумя другими большими ребятами за кустом тала. Пока они освежались, барахтаясь в воде вблизи берега, большие ребята закончили свою работу за кустом и друг за другом полезли на дерево, стоявшее на берегу, у которого одна совершенно голая ветка с обрубленным концом висела над водой почти горизонтально, образуя естественный трамплин для прыжков в воду.
Внимание Тимура привлекла какая-то чёрная палка, торчавшая горизонтально спереди, чуть пониже живота, у первого пацана, влезшего на трамплин. 
–  Мурад, посмотри на того пацана, который собирается прыгать, что это у него торчит спереди?
Мурад посмотрел, но ничего не понял. Туда же повернули головы и мальчишки, находившиеся рядом с ними. Они тоже не понимали, что особенного обнаружил городской у прыгающего.
–  Да вот, какая-то чёрная палка ниже живота…
–  Ха-ха-ха! – рассмеялись все. – Палка! Ха-ха!.. Это та же «палка», что висит у тебя между ног.
–  Так у меня, это не торчит, кроме того, не такое длинное и, потом – совсем не чёрное…
Все вокруг продолжали смеяться, удивляясь, его неосведомлённости. А парни, поныряв в воде, вышли на берег и Тимур получил возможность удостовериться, что предмет, привлёкший его внимание, вовсе не палка.
Парни прошли за куст, видимо, для продолжения своих забав.
–  Знаешь, что? – предложил Тимур Мураду. – Ты их лучше знаешь, ты и спроси у Исы.
Мурад кивнул и подошёл к мальчику.
–  Иса, мы с Маем поспорили, откуда дети берутся?..
–  На что поспорили?
–  Да, не на что. Так просто…
–  «Просто» – не интересно. Поспорьте на шелобаны… На десять шелобанов!
–  Май, иди сюда! Ты согласен спорить на десять шелобанов?
Тимур знал, что такое «шелобаны», но он был уверен, что проспорит Мурад, а значит, давать шелобаны придётся ему и он, конечно, пощадит друга и будет бить тихонько. Он согласился.
–  А теперь говорите, кто за что спорит?
–  Я сказал, что детей рожают мамы, так мне Ахмед сказал, а Май говорит, что их покупают в магазине…
–  В магазине??? – не выдержал Иса. – Слышите, пацаны. Вас, оказывается, покупают в магазине!.. Ха-ха-ха! Ну, ты, дурак, и проспорил! – засмеялся он, обращаясь к Тимуру. – Десять шелобанов! Десять шелобанов!.. Подставляй лоб!
– Нет, я так не хочу!.. – Тимур хотел потребовать более убедительных доказательств, более солидного арбитража.
–  Как это  «не хочу»? А уговор?.. Ты что люздишь?..  За люзду, знаешь, что делают? – Всё более распалялся горячий по натуре Иса.
– Я не буду люздить! Кто проиграет, тот и получит шелобаны. Я хочу спросить у больших ребят. Вот, у Бекира, например. Он же помнит, где тебя взяли? Только честно, без обмана!..
–  Ха! Так ты мне не веришь, маменькин сынок? Ну, ладно, пошли к Бекиру!  Только спрашивай сам. Я такую глупость спрашивать не буду! Я сам знаю, откуда появился! А спорите вы, так и спрашивайте сами!
Гурьбой пошли к старшим пацанам. За ними увязались ещё и несколько любопытных из мелкоты: одни из любопытства, как большие посмеются над спорщиками, другие – из желания и самим узнать, откуда же, действительно..?
Услышав вопрос, большие ребята расхохотались, не меньше, чем перед этим Иса.
– Вот, откуда! – сказал Бекир, ткнув палкой, которой ковырял песок, в углублении, сделанном в песчаной фигуре. Только тут, присмотревшись, Тимур угадал в песчаных грудах фигуру обнажённой женщины, вылепленную в натуральную величину. Она лежала на спине. Голова фигуры слабо напоминала человеческую, зато всё остальное было сделано впечатляюще. Ниже шеи двумя куполами торчали груди с камешками вместо сосков. Руки и ноги были раскинуты. Посредине живота явно выделялась впадина пупка. В месте, откуда Бекир вытащил палку, зияла глубокая ямка.
Рядом, в нескольких шагах, была изваяна ещё одна такая же фигура, только лежащая на животе.
Мальчишки с любопытством обступили обе фигуры. Им было интересно в такой непосредственной близости увидеть то, что, обычно, скрыто от глаз.
Тимуром тоже овладело ощущение раскрытия, какой-то, до сих пор не известной, тайны.  Широко раскрытыми глазами, он всматривался в детали фигуры, узнавал их: руки, ноги, живот, груди и, рельефно вылепленный, зад.  Маму он часто видел раздетой, когда дома устраивалась баня. Она, обычно, купала сначала его, посадив в корыто. А потом мылась сама, а он сливал ей на спину, плечи и грудь разбавленную воду из ковшика. Но, вот так, пристально, разглядывать все детали ему не приходилось. Да и не знал он, что находится в той части тела, заросшей буйной растительностью…
–  Подставляй лоб! – вывел его из созерцательного раздумья грубый голос Бекира.
–  Подожди! Ты ещё не ответил на мой вопрос: где твои мама и папа взяли Ису, ты знаешь? Сколько тебе тогда было лет?
–  Постой!.. Кажется… Ну, лет семь…
–  Вот, видишь, ты должен помнить, где твои родители взяли Ису!
Бекир рассмеялся:
–  Да говорят же тебе, дурачок, что все: и я, и Иса, и ты вылезли отсюда.
–  Я тебе не верю! Ты меня обманываешь. Докажи, если сможешь!
–  У-у, червяк! Ты ещё мне не веришь?..  Ну, ладно, слушай и…  смотри! Вот это – моя жена. – Он указал на фигуру, лежащую на спине. Потом расстегнул ремешок штанов и они свалились на песок, а он сам остался нагишом. Перешагнув через штаны, он лёг на фигуру и его ягодицы смешно задёргались. Все рассмеялись. Он встал. Отряхивая прилипшие к животу песчинки. Тимур посмотрел на фигуру: она была обезображена. Особенно пострадали живот и груди, за которые держался Бекир.
–  После этого, – продолжал он, – живот её будет расти. – он пригоршнями стал насыпать песок на живот. Вдруг его друзья, лепившие с ним фигуры и сожалевшие об испорченных результатах своих трудов, тоже стали помогать ему и через минуту живот фигуры вздулся до  безобразного состояния. – А через девять месяцев, – он сгрёб руками лишний песок и стал что-то лепить между раздвинутыми ногами фигуры.
Его помощники давно уже поняли его замысел и дружно помогали ему. Постепенно на песке вырисовались маленькие ручки и ножки, ягодицы и спинка, и голова, означавшие ребёнка.
– Откуда он вылез? – спросил Бекир, устремив требовательный взгляд на Тимура. Он требовал ответа, но Тимур молчал. То, что он узнал, поразило его и он, впервые, подумал о маме нехорошо. Во-первых, за её обман, а во-вторых,.. во-вторых, за то безобразное состояние фигуры, лежавшей разрушенной у его ног. Он, почему-то, вдруг поверил Бекиру и его грубому объяснению. А тот, не дождавшись его ответа, пнул ногой фигуру:
–  Вот, отсюда!.. – и пошёл надевать штаны.
Мелкота, сообразив. Что песочные фигуры большим ребятам уже не нужны, стали ложиться на них, подражая Бекиру. И через несколько минут и вторую фигуру постигла та же участь.
Тимур подошёл к Мураду:
–  Давай шелобаны!..
Мурад неумело стал щёлкать его по лбу.
– Да разве так дают шелобаны?!. – возмутился Иса, наблюдавший эту сцену. Он оттолкнул Мурада в сторону и с размаха врезал, как вложил к ряду, три шелобана, от которых тупо заныло в голове. На глаза навернулись слёзы, но Тимур терпел, стиснув зубы, боясь заплакать.
–  Подожди, дай и я разок стукну! – отстранил его Бекир. – мне больше всех положено…
–  А я с тобой не спорил! – поднял, защищаясь, руку Тимур.
– А ты не люзди, не люзди! Не убью же я тебя. Я потихоньку,..  душу отведу…
Тимур отнял руку и тут же из глаз его брызнули искры вместе со слезами. И он заплакал.
– Ну, ладно, не реви! В следующий раз будешь верить старшим!
Лоб горел. Тимур растирал его, а слёзы сами катились по щекам. С ними выливалась из души боль стыда, разочарования и унижения, которые он испытал сегодня, прикоснувшись к сокровенной тайне человеческой природы.
А ко всему этому примешивалась и боль физическая…

Вечером, дождавшись прихода мамы, Тимур спросил:
–  Мама, скажи честно, где ты меня взяла?
В тоне вопроса звучало какое-то напряжение, тревожное ожидание, будто бы от её ответа зависело что-то очень серьёзное.
 В нём не было прежней любознательности и детской непринуждённости. Она знала, что когда-нибудь наступит момент и сын спросит у неё об этом. Ведь он растёт и у него нет ещё от неё секретов. Хотя она и ждала этого вопроса и всё же он застал её врасплох. И она испугалась.
–  А зачем тебе это? – спросила она, не зная, что ему ответить.
– Ты мне говорила, что купила меня в магазине…  А ребята говорят, что детей рожают мамы из живота… – он запнулся, напряжённо следя за её реакцией.
«Вот оно что!» – подумала она.
–  Значит, ты мне сказала неправду? Да?
–  Видишь ли, когда ты меня спрашивал об этом, ты был ещё очень маленьким, чтобы понять такие серьёзные вещи, да и сейчас пока ещё не дорос до этого. Вот, подрастёшь, станешь взрослее, сам всё узнаешь и во всём разберёшься.
Она ушла от ответа, не подумав, что именно сейчас, в эти самые минуты на карту поставлен её авторитет, что её поведение, её ответ играли очень важную роль в его доверии к ней. Но она чувствовала, что ещё не может говорить с ним серьёзно об этих вещах, боялась, что он ничего не поймёт. И совершила старую, как мир, ошибку, какую совершает почти всё цивилизованное человечество. Когда он будет взрослее, тогда, дескать, с ним можно будет и серьёзно говорить. Она думала, что он ещё не раз обратится к ней с этим вопросом. Но она ошиблась: «улица» опередила её. С этого дня всю свою любознательность в отношении интимной жизни людей он будет удовлетворять с «улицы». Она не знала тогда, что для мальчишки «улица» – самый первый и самый авторитетный университет, который наряду с положительными знаниями, вносит в голову ребёнка такую шелуху, от которой некоторые натуры не могут очиститься всю сознательную жизнь…
На следующий день, выйдя на улицу, он неожиданно увидел Диляру. Она несла в чайнике воду из чешмы, то есть, из родника, находящегося внутри скалы и оборудованного небольшой трубой для стока воды.
– Мергабэ, Диляра! – поприветствовал он. – Ты будешь с нами играть?
– С кем это с вами? – остановившись и, ставя чайник на землю, поинтересовалась она.
–  Со мной и с Мурадом…
–  А во что мы будем играть?
–  Мы знаем много игр. Во что захочешь…
–  Хорошо. Когда надумаете, позовёте.
–  А как же собака? Барбос нас не пустит во двор.
–  Он привязан у сарая. До калитки не достаёт.
–  Ладно, мы тебя позовём.
Тимур тут же помчался к Мураду, сообщить ошеломляющую новость: Диляра согласилась с ними играть!
–  Давай, скорей собирайся, пойдём к ней и позовём её на улицу.
–  А во что мы будем играть?
–  Придумаем! Лишь бы вышла..!
–  Но, ведь, ты же сам сказал, что она согласилась…
–  Да, но мало ли что… Слушай, давай будем в пятнашки..!  Только ты её не пятнай! Пятнай меня! А я буду пятнать её. Ладно?
–  Ладно…
Когда подходили к дому Диляры, сердце Тимура стучало, как молоток кузнеца. Толкнули калитку.  Она отворилась со скрипом. И в ту же минуту здоровенный псина с лаем кинулся к ним и, натянув цепь, встал на задние лапы. Ребята попятились: если такой зверь хорошо рванёт, то цепь его не удержит и тогда от непрошенных гостей только клочья полетят. Ребята с опаской на всякий случай, не закрывая калитку, стояли в готовности в любую минуту задать стрекача.
На веранде появилась мать Диляры, статная женщина в ситцевом платье с цветочками и в белой косынке на голове.
–  Что вам надо, молодые люди? – мелодично пропела она.
–  Пусть Диляра выйдет на минуту. – осмелился Тимур.
Женщина ушла и через некоторое время там появилась сама Диляра. Она была в красном сарафанчике, который делал её ещё более красивой.
–  Пойдём… играть… – как-то сразу смутившись, промямлил Тимур.
–  Мне сейчас некогда. Выйду после обеда.  Ждите меня на улице!
«Некогда» – разочаровывало, но «Ждите» – несколько обнадёживало. А вот, что такое: «после обеда»?..
Мальчишки побежали по домам, быстренько пообедали и стали ждать на улице недалеко от её дома. Но время «после обеда», видимо, ещё не наступило.
Тимур ни чем, кроме ожидания, не мог заняться. Он боялся, что если они, хоть на минутку, отойдут от её дома, она может выйти, а их – нет. И тогда она снова уйдёт, и кто её знает, на сколько?.. И всё может сорваться.


Прошло много времени, в течение которого друзья бесцельно слонялись возле её дома, когда, наконец, появилась Диляра.
–  Мергаба! – сказала она, подойдя к ним.
–  Мергаба! – в один голос ответили мальчики.
Солнце к тому времени уже склонялось к горизонту. Ещё полчаса и его раскалённый диск закатится за бугор, а там уже быстро наступит темнота. «Когда же играть?» – огорчённо подумал Тимур.
– Ну, какую игру вы мне предложите? – величественно, словно принцесса, спросила Диляра, повернувшись к Мураду. Его она знала лучше, чем Тимура.
Мурад посмотрел на него:
–  «Пятнашки». – Выпалил Тимур.
–  А кто будет пятнать?
–  Пускай, Мурад!.. – сказал он и, для блезира, отбежал от приятеля. А тот, как было условлено, погнался за ним.
Тимур сделал несколько финтов и, наконец, поддался.
Диляра сообразила, что теперь он начнёт ловить её и отбежала в сторону на почтительное расстояние. Тимур погнался за нею. Бежала она красиво, несколько расставив руки. Расстояние между ними сокращалось. Сделав круг, она подбежала к Мураду, надеясь укрыться за ним. Но Тимур пробежал мимо него, так как цель его была: обязательно запятнать её. Сделав ещё несколько кругов, в тот самый момент, когда Тимур почти настигнул её, она вдруг остановилась и сказала:
–  Я не играю!
По инерции он налетел на неё, чуть не сбив с ног.
–  Почему? – проговорил он, запыхавшись.
–  Не хочу!  Не интересно!.. – капризно заявила она.
–  Ну, давай, сыграем во что-нибудь другое!
–  Не хочу!.. – повторила она. Потом, после некоторой паузы, неуверенно добавила: – Ну, если в жмурки…
–  Мурад, иди сюда! Мы будем играть в жмурки! – позвал он приятеля.
– Зачем ему идти сюда? Ты же не запятнал меня, вот ты и жмурься! Мурад, прячься!.. Май будет жмуриться! – и, не дожидаясь его согласия, скомандовала: – Ну, отворачивайся!..
У красивых девочек очень рано инстинктивно развивается способность понимать, что они всем нравятся. Что, в свою очередь, вырабатывает в них чувство превосходства над остальными ребятами, особенно, над мальчиками. И тогда они начинают кокетничать и командовать всеми.


Тимур подчинился её капризу. Он отвернулся и начал считать:
–  Раз, два, три, четыре, пять: я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват!
–  Нет ещё!.. Нет ещё!.. – донёсся до него её голос.
Он посчитал снова. Теперь никто не отозвался. Повернувшись, поискал глазами вокруг. Нигде не видно присутствия человека.
А над бугром уже алела только узенькая полоска, быстро разбавлявшаяся синькой, и на деревню с востока по долине реки наплывала сизоватая дымка сумерек.
В последний раз голос Диляры был слышен со стороны её дома. Наверное, она прячется за углом забора или во дворе. Чтобы сбить её с толку, он направился в противоположную сторону, будучи начеку, на случай, если она попытается застучаться. Добежав до конца забора, он пригнулся и припустил в обратную сторону, ожидая, что, вот-вот, она выбежит из-за угла навстречу ему. Но за углом её не оказалось. Он оббежал вокруг её дома, заглянул во двор, её не было нигде. Когда выскочил к месту жмурки, там уже стоял Мурад. Он застукался и уже спокойно наблюдал за поисками приятеля. Обследование ближайших окрестностей не дало никаких результатов. Он по одному разу оббежал вокруг своего двора и двора Мурада, при этом, отлучался надолго, но она так и не застукалась.
– Диляра, выходи!.. Уже поздно. Доиграем завтра! – прокричал он в сторону её дома, сложив ладони рупором. Но на зов отозвался только Барбос своим хриплым басовитым лаем. Тогда он спросил у Мурада: – Ты не видел, где она спряталась?
Мурад молчал. Тимур понимал, что по правилам игры, нечестно выдавать место засады другого игрока. Но, несколько помедлив, тот нехотя произнёс:
–  Она ушла домой…
– Как? – У Тимура запылали щёки. – Она же сама предложила поиграть в жмурки! – Не веря другу, он снова позвал: – Диляра! – В ответ, снова забрехал Барбос и на его лай дружно отозвались собаки соседних дворов.   –  А что же ты молчал?..
–  А ты же не спрашивал…
–  Пойдём к ней, узнаем!.. – он схватил друга за руку и потащил к её дому.
Калитка была заперта изнутри. Тимур вспомнил, что когда он заглядывал во двор, она была открыта. Значит, кто-то её запер уже после него. Он стал барабанить по ней кулаком и звать Диляру, но, кроме Барбоса, его, видно, никто не слышал.

Наконец, на тёмном фоне стены второго этажа засветился прямоугольник открывшейся двери и на веранду кто-то вышел. Услышав хозяев, собака ещё яростнее кинулась на пришельцев, громыхая цепью.
– Кто там? – раздался в темноте недовольный женский голос.
–  Диляра дома? Позовите её, пожалуйста!
– Я вам сейчас покажу Диляру!.. Сейчас спущу на вас Барбоса: он вам покажет Диляру! Хулиганы! Девчонка давно спит, а они бродят возле дома!  Барбос, возьми их!..
Услышав это, мальчишки задали такого стрекача, что только голые пятки шлёпали их по ягодицам.
Тимура жгла обида. И понятно: так его ещё никогда никто не обманывал! И кто обманул? – Девочка, в которой он души не чаял!.. И за что?.. Ведь, он ничего ей плохого не сделал! Он только обожал её… Порою, он пытался оправдать её, объясняя всё случившееся каким-нибудь недоразумением – может быть, она и не при чём здесь! Но из головы никак не выходили слова: «Девчонка давно спит…». Значит, она нигде не пряталась, а прямо ушла домой. Как можно так обманывать? Ведь, он поверил ей: добросовестно жмурился, искал её почти-что по всей деревне! А она – обманщица –  выказала ему такое пренебрежение, так оскорбила его, что он никогда ей этого не сможет простить! А он ещё хотел, чтобы она стала его сестрой!
Мамы дома не было. С расстройства не стал зажигать лампу, разделся и лёг без ужина. Но сон не приходил. Мозг лихорадочно искал способ отомстить Диляре за обиду. Физическую месть он отвергал: не мужское это дело – бить женщину!.. Обругать, оскорбить?.. – Примитивно и грубо!..
Постепенно части мозга, одна за другой, уходили на покой, а оставшиеся бодрствовать, уже в достаточной степени не контролировались, и в голове, сменяя одна другую, сумбурно завертелись всевозможные мыслишки. Вдруг, как по сигналу тревоги, все, в том числе и отключившиеся, участки мозга встрепенулись. Мелькнула не совсем реальная, но привлекшая к себе всеобщее внимание, мысль. Она, прямо, картинкой показалась в мозгу: недалеко от их домов на пустыре стоит новая, ещё не установленная на отведённом месте возле киноплощадки, деревянная уборная. Её сколотили, буквально, несколько дней назад. Она даже пахнет древесными опилками… Вот, в этой самой уборной он увидел Диляру, раздетую до гола… и он рядом – тоже без ничего… Медленно наползавший сон сразу же отскочил прочь. Напрягая воображение, он старался сохранить в памяти картинку, которая быстро расплывалась.  Она исчезла, но осталась идея.
Вот, достойная мысль: с помощью Мурада он заманит Диляру в уборную и сделает с нею то же, что сделал Бекир с песчаной фигурой на берегу реки.
Одна за другой замелькали детали операции: как он её заманит, как Мурад запрёт их на вертушку и как он будет её раздевать… Она, конечно, будет сопротивляться, но он знал, что сильнее её – справится. Потом, когда она будет совсем раздета, он, неспеша, потихонечку, нагоняя на неё ужас от предстоящего, будет раздеваться сам. Она будет просить у него прощения за вчерашний обман, но он будет неумолим. Потом он положит её на пол, на брошенную одежду и ляжет на неё сам. И будет лежать на ней долго-долго, пока не проголодается… А потом он скажет ей, что она – его жена. Вот, тогда она сама будет вынуждена перейти к ним жить. Он, конечно, сначала будет упрямиться. Заставит её уговаривать, чтобы он её принял… Потом он… уступит… и она пере –… перейдёт…к… ним жить… и,.. и,.. у… неё… бу –… будет…
Утром он проснулся в бодром настроении. Перед этим видел сон. Видел маму и  Диляру раздетыми: мама сидела в лоханке, а Диляра поливала воду ей на спину. Когда она старалась поднять ковшик повыше, то привставала на цыпочки и тогда её тонкое тело изгибалось и ягодицы оттопыривались. Потом она легла с мамой в постель и они обнялись…
Тут он проснулся. Осмысливая увиденное, он подумал: – «А если две женщины лягут в постель вместе, и полежат голыми друг с другом, будет ли у кого-нибудь из них через год ребёнок? И, если будет, то у кого: у одной или у обеих? Если у одной, то у которой? Если вспомнить Бекира, то у той, которая лежала внизу… Ведь Бекир лёг на песчаную женщину сверху… Тю-у, чудак!  А как он мог лечь снизу?..  Как он может, не нарушив форму женщины, положить её на себя? Нет, мужчина, всё равно, всегда должен быть наверху! Не может мужчина быть внизу под женщиной! А вот, в отношении двух женщин, нужно будет у кого-нибудь спросить. Но, вот, у кого?.. У Бекира он больше спрашивать не будет – опять начнёт давать шелобаны и называть дураком. У мамы он тоже больше спрашивать не будет: скажет «Ты ещё маленький». А почему он должен все время спрашивать? Пусть Мурад тоже спрашивает!
–  Тимурчик, ты, случайно, не заболел? – Мама подошла к кровати и приложила ладонь ко лбу. – Нет, всё в порядке! А почему  ты  не  встаёшь  и  лежишь  с  открытыми  глазами?  Я подумала, что заболел… – она потрепала его за волосы. – У-у, как зарос! Нужно к парикмахеру…
Он «с детства» не любил стричься. Во-первых, он опасался, как бы парикмахер, лязгая ножницами, нечаянно, не отхватил ему ухо. Если бы сразу два, ещё можно стерпеть, так как они портят лицо. А вот, ходить с одним ухом? Нет уж, извините! А во-вторых, после стрижки обрезки волос попадают за воротник и неприятно колются. И это ещё не всё – они попадают и в уши… Чтобы волоски не кололись, нужно купаться и мыть голову мылом. А это, как вы знаете, процедура ещё более неприятная, чем даже сама стрижка! Ещё ни разу не было случая, чтобы при этом мыло не попало в глаза, хотя он и жмурил их очень сильно. А когда оно туда попадает, то ему кажется, что наступил конец света. И тогда он теряет контроль над своими действиями: кричит, размахивает руками, выскакивает из корыта и куда-то бежит…
А куда убежишь голый, да ещё весь в мыле? Маме едва удаётся его успокоить после всего этого…
      Сразу после завтрака он побежал к Мураду. Он торопился: сегодня будет трудный день. Надо многое успеть. А самое главное, – это заманить Диляру в уборную. А для этого нужно всё обмозговать с Мурадом до мельчайших деталей.
      Но Мурад, почему-то, не пришёл в восторг от его идеи, хотя ему и отводилось-то в ней, всего-навсего, закрыть их на вертушку. И вообще, со вчерашнего дня, как поиграли с Дилярой, в нём что-то изменилось. Ему вчера показалось… Он думал, что показалось, а вот теперь сомневается… Ему показалось, что Мурад с самого начала знал, что Диляра ушла домой. Это Тимур стоял, зажмурив глаза, и ничего не видел. А Мурад должен был видеть, куда побежала она. Да, он знал, что она ушла домой, но ничего ему не сказал, не остановил его, когда он, высунув язык, бегал вокруг домов и звал Диляру… Постой-постой! А уж не влюбился ли его дружок сам?
Тимур был недалёк от истины. Хотя Мурад ещё маленький и не имел своего сложившегося характера, но он уже носил в себе черты определённой категории людей, которую представлял. Действительно, не все люди способны самостоятельно оценить состояние окружающих их предметов и анализировать явления с эстетической точки зрения.  Они могут тысячу раз пройти мимо чего-нибудь, пяля на это нечто глаза, и в то же время не замечая его.  И лишь, когда другие подскажут им, что это нечто красиво или безобразно, тогда и они замечают это. Как правило, такие люди не имеют своего личного мнения, зато охотно прислушиваются к мнению других, выдавая его затем за своё.

Мурад раньше не замечал красоты Диляры.  Девчонка и всё..!  Но, когда Тимур прожужжал ему все уши об её необыкновенной красоте, когда он замечал, как его приятель вожделенно взирал на предмет своего восхищения, он тоже узрел, что она необыкновенно хороша и по-детски влюбился.
Но, если неординарные натуры, обнаружив свою ошибку в оценке, находят в себе силы признать её и, в силу этого, изменить своё мнение, то для категории, к которой принадлежал Мурад, такой перелом бывает мучительным, а подчас и невозможным.
Тимур же принадлежал к холерической натуре. У него, обычно, быстро менялось настроение. Оно, как бы, повторяло ход событий и изменение обстоятельств, как бы мимикрировало сообразно их изменениям. Будучи глубоко обиженным и оскорблённым своей избранницей, её нечестным, обманным поступком, он резко меняет о ней своё мнение и готов зло отомстить ей. Мурад же, наоборот, однажды обожествив её, готов был молиться на неё всю жизнь. Поэтому предложение Тимура прозвучало для него, как кощунство. В то же время, он привык во всём беспрекословно подчиняться ему. Потому, не выражая своего недовольства, он и на этот раз выполнил его волю.
Сразу же, после изложения Тимуром своего плана, они пошли к уборной, одиноко стоявшей на пустыре возле киноплощадки. Отсюда было недалеко до шоссе, и сюда доносились звуки, сопровождающие гужевое и автомобильное движение, как-то: громыхание колёс телег и бричек с железными ободами, цокот копыт, гул моторов, звуки рожковых сигналов и выстрелы из выхлопных труб автомобилей.
После осмотра внутреннего состояния сооружения, выбранного орудием мести и его запорных устройств, Тимур остался доволен. Теперь друзья стали ждать появления девчонки. В том, что она обязательно выйдет, у Тимура не было никакого сомнения.
Во-первых, он её вчера не застукал, во-вторых, ей должно быть, скучно сидеть дома одной в такую хорошую погоду.
Однако, ждать пришлось довольно долго. Видно, девчонка «не любила» поспать по утрам. Кроме того, у неё должны быть какие-то обязанности по дому, не то, что у мальчишек. И, конечно, пока их все не переделает, ей нечего и думать об улице.
Кстати сказать, её тоже влекло на улицу. Как можно было убедиться вчера, она была в меру общительна, не прочь и подшутить, если представится возможность, и, что вполне естественно для красивой девочки, а они о своей красоте знают, чуть ли не с пелёнок, была несколько капризна.

Но обязательной чертой каждой женщины, а любая девочка, сказавшая «Я», это уже – женщина до мозга костей!  Так вот, неотъемлемой их чертой является любопытство. И Тимур был прав, ожидая, что любопытство, как пить дать, вытолкнет её на улицу, чтобы узнать, как он отреагировал на её вчерашнюю шутку.
И она появилась…
В соответствии с разработанным и отрепетированным сценарием, а времени и для того, и для другого, у ребят было «навалом», завидев её, Тимур кинулся бежать к ней, а Мурад остался возле уборной, делая вид, что что-то внимательно рассматривает.
– Диляра! – крикнул Тимур, подбегая к ней и переводя дыхание, – Мы с Мурадом нашли там какое-то, удивительно красивое, существо! Бежим скорее, пока оно не убежало, посмотрим!
Не подозревая подвоха, она припустила за ним. Подбежав к уборной раньше её, он сначала остановился возле Мурада, якобы пытаясь увидеть что-то, а когда прибежала Диляра, с криком: – «Она побежала сюда!», – забежал внутрь уборной.
Расчёт был верным: девочка тут же устремилась за ним. И только она успела переступить порог, как дверь уборной тут же захлопнулась за нею. Только теперь, в наступившей темноте, она заподозрила что-то неладное и инстинктивно толкнулась в дверь. Но та была заперта снаружи.
И не успел Тимур вспомнить, что там было по сценарию дальше, как она, сообразившая, что попала в западню, с громким рёвом стала колотить кулаком в дверь. Однако, он, нащупав в темноте сзади её руки, прижал их к её груди.
– Не ори! – на ухо сказал он ей, – Мне надо с тобой поговорить… Ты почему вчера обманула меня?
–  Я просто пошутила… – всхлипнула она.
–  Вот, за твою такую шутку, ты сейчас мне ответишь!
–  Как?
–  А вот так! – и, отпустив её руки, нащупал её юбку, а под нею трусы и с силой рванул их вниз. 
Она не ожидала такой наглости и на несколько секунд растерялась. А ему этого было достаточно, чтобы, схватив обеими руками за юбку, потянуть её вверх настолько, что её руки оказались в плену. Потом он оттянул её от двери и, подставив ножку, повалил на пол. Тут она пришла в себя и закатила такой рёв, что Мурад не выдержал и открыл дверь. То, что он увидел, его ошеломило: Диляра лежала на полу, пытаясь высвободить руки. Её тело ниже пупка было оголено, а ноги опутаны её же трусами. Тимур стоял в растерянности. Потом он нагнулся и потянул юбку вниз, тем самым, высвободив её руки. Он хотел помочь ей натянуть трусы, но она закричала:
–  Не трогай меня! – и, поднимаясь с пола, укусила его за руку. Он взвыл и ударил её кулаком по лицу. Продолжая кричать, она натянула на себя трусы, оттолкнула его и выскочила наружу. – Чтоб ты сдох! – выпалила напоследок и побежала домой.
Да, всё получилось совсем не так, как рассчитывал Тимур. И виноват в этом был Мурад, сорвавший операцию в самый решающий момент. Но где же он? То, что дверь открыл он, Тимур видел своими глазами. Потом, пока он возился с Дилярой, помогая ей  привести себя в порядок, он куда-то исчез. Наверное, ушёл домой.
Однако, дома Мурада тоже не оказалось. Тимур задумался: где он, обычно, бывает, когда остаётся один?
Местная пацанва, обычно, кучкуется у магазина, находящегося на углу между шоссе и подобием переулка, поднимающегося к домам на склоне. Пошёл туда.
Магазин работал. В его открытую дверь входили и выходили покупатели. Он обошёл вокруг. Никого из ребят не было.
Вошёл в магазин и сразу увидел на прилавке подсолнечную халву. Они с мамой её очень любили. И она никогда не выходила из их обихода потому, что мама покупала её сразу с ящиком килограмма на два. Но последние дни в магазине, почему-то, её не было, а та, что мама купила в прошлый раз, закончилась. И плоский ящичек с промасленной бумагой мама выбросила в сарай для растопки печи зимой.
Решил сбегать в правление колхоза и предупредить маму о том, что в магазине есть халва, чтобы она купила, пока её всю не распродали. Но там её не оказалось. На его вопрос:  «Где мама?», женщина, сидевшая за столом, спросила:
–  А кто твоя мама?
Пока он соображал, как ответить, она, приглядевшись, спохватилась:
– А-а! Ты, наверно, сын председателя? – Он кивнул. – Похож, похож,.. просто вылитый товарищ Маева!.. А она ушла на обед.  Ты, значит, с нею разошёлся.
–  А куда она пошла обедать: домой или в столовую?
–  Вот этого я не знаю.
Мама не всегда приходила на обед домой. Она всегда говорила, что ему кушать, где взять, как подогреть. Если он спал, когда она уходила, то она оставляла записку. И он часто обедал один или с Мурадом. Но тот был мальчиком стеснительным и не всегда принимал его приглашения. Может быть, ему это запрещали родители, понимая, что хорошо, что он дружит с сыном председателя, но нужно и честь знать
По пути домой снова заглянул к Мураду.  Тот сидел во дворе у крыльца и палочкой чертил на земле какие-то знаки. Увидев Тимура, он быстро затёр их ногой и отбросил прутик в сторону.               
         Он суетился, что было не в его натуре.
         –  Ты куда пропал?  Я ищу тебя уже два часа…
         –  Знаешь, ты на меня не обижайся, но я не смог…
         –  Что не смог?
         –  Она так сильно плакала…
         –  Ладно!  Я на твоём месте тоже не смог бы..! Ты знаешь, я подумал, что она сумасшедшая – так орала! А потом даже укусила меня за руку. Вот, смотри!.. Зато, она должна была понять, что нас обманывать нельзя!
Глаза друга засветились: значит, Тимур не в обиде!
–  Теперь она не будет играть с нами… Она тоже не будет верить нам.
–  Ну и, чёрт с нею! Плакать не будем! Обойдёмся без неё…  Ты уже кушал?.. – получив утвердительный кивок, добавил: – Ну, тогда и я сбегаю, поем. А потом сбегаем к кино и узнаем, что сегодня будут показывать? Ладно? – И, не дождавшись ответа, побежал домой.
Мама была дома.
–  Где ты до сих пор ходишь, не обедавши? – спросила она.
–  Был у тебя в правлении…
–  Зачем?
–  Хотел сказать, что в кооперативе есть халва.
– Я уже купила. Садись, ешь!  Только сначала покушай суп. И ещё я тебе твои любимые томатные консервы купила.
На столе лежали несколько банок консервов с зелёными этикетками: «Томаты, фаршированные овощами».
–  А где халва?
–  В шкафу.
Открыл дверку шкафа.
–  А почему не целый ящик?
– Во-первых, у них не было целого ящика, а во-вторых, она быстро портится и чернеет: мы не успеваем её съесть, а на улице жара. Я в прошлый раз, вон сколько, выбросила!
–  Мама, сегодня будет кино. Ты разрешишь мне с Мурадом сходить?
–   А какая картина?
– Ещё не знаю. Мы с Мурадом сейчас сходим, узнаем. Разрешишь?
–  Мне и самой хочется…  Я давно не была в кино…
Тимуру не хотелось идти в кино с мамой. Это значит, сиди всё кино с нею! А там мальчишки «динаму» крутить будут. Он уже однажды пробовал крутить, но рука быстро устала. А останавливаться нельзя, а то кино тоже остановится. Дядя-киномеханик мальчишек, которые крутят «динамку», впускает бесплатно. А ему с Мурадом приходится платить деньги – по тридцать копеек. А без денег он его не впустил, хотя ему сказали, что он – сын председателя колхоза. Он, ведь, в колхозе не работает. Он привозит кино из Бахчисарая. И ему всё равно: кто, чей сын. Он и маму без денег не впустит, хотя она в деревне – самая главная.
–  А вот, я тебе ещё, что принесла! – сказала мама после того, как он съел суп.
Она достала из буфета пол-литровую баночку с какой-то коричнево-янтарной жидкостью, которая была довольно густая, правда, не такая тягучая, как мёд, но и не такая жидкая, как вода.
–  Это шербет.
–  А оно сладкое?
– А ты попробуй! – И она протянула ему кусок хлеба, предварительно умокнув его в шербет, налитый в блюдце. – Вот так макай и ешь.
Шербет оказался сладким. От него немного отдавало запахом конфет.
–  А что это такое? – Спросил он, несколько раз попробовав.
– Его варят из яблок, из падали…  Когда яблоки созревают, если их во время не снять, они начинают падать, например, от ветра. Падают и когда их собирают, то такие яблоки для хранения не годятся. Хорошие яблоки мы продаём на базарах: в Симферополе, Севастополе, Бахчисарае – везде, где у нас есть ларьки, а также сдаём на консервные заводы и в кооперативы. А падаль пропадает. Вот, люди и придумали самим варить в колхозе из таких яблок и груш шербет. Теперь и его стало можно продавать. Кстати, его берут охотно.
–  А где вы его варите?
– Прямо в саду. Там у нас установлен большой казан.  Вот, в нём и варим. Если хочешь, ты можешь сам посмотреть, как это делается.
–  Сейчас?
– Нет, может быть, завтра. Я тебе скажу, когда соберусь в бригаду. Ну, ладно, я пошла. А ты не забудь встретить Зорьку и Борьку. А то вчера я пришла поздно, а они стоят во дворе. Ты их даже не удосужил завести в сарай.
Вечером пошли в кино.
Как и большинство кинотеатров в Крыму, этот тоже представлял собою летнюю площадку, огороженную со всех сторон высоким каменным забором. Небольшая сцена, крытая сверху красной черепицей, и экран располагались вдоль шоссе. Рядом находился вход. Зрители сидели на деревянных скамейках, установленных без прохода в середине. Проходы были только по краям вдоль заборов. Многим было лень их обходить и, поэтому, войдя в «зал», проходили на задние ряды, просто перешагивая скамейки. А пацаны, без стеснения, топали прямо по ним.
Фильм был про войну, исторический и назывался «Пётр Первый». Кто такой Пётр Первый, Тимур ещё не знал, но это не имело никакого значения. Главное значение имело то, что фильм был звуковой. Звуковое кино, это – совсем не то, что он смотрел в Симферополе, где кто-то играл на пианино, а на экране крупными буквами писались слова, которые все, кто умел читать, читали вслух. Поэтому по залу разносился гул. Здесь же всё было, как взаправду: люди сами говорили, кричали, стреляли пушки, взрывались ядра – и всё это на глазах у зрителей, причём, играет настоящая музыка, а не бубнит весь сеанс пианино.   
Кино здесь было редкостью: раз в неделю, причём, картина демонстрировалась два дня подряд, чтобы её могли посмотреть все сельчане. А мальчишки не пропускали ни одного сеанса, посещая фильм по несколько раз.
А картина оказалась такой интересной, что мальчишки несколько дней подряд пересказывали друг другу её содержание. Там где стояли, хотя бы, два пацана то и дело было слышно: – «А помнишь?»… И говоривший размахивал руками, будто саблей, подпрыгивал, изображая кавалериста и, подёргивая щекой, как это делал Пётр Первый. Они со своим акцентом произносили запомнившиеся им русские слова и целые фразы. При этом, никто из них не подозревал, что именно этот, столь полюбившийся им,  русский император, с таким же азартом бил их дальних предков под Азовом, а жена его внука, разбив их наголову, присоединила к России их родину – Крым, навсегда освободив население южных и юго-западных районов России от жестоких и разрушительных набегов этих самых, кровожадных предков.
Первую часть фильма Тимур сидел возле мамы, но после перерыва отпросился к киноаппарату, где мальчишки крутили «динаму».


На следующий день мама взяла его и Мурада с собой во вторую садоводческую бригаду, сады которой тянулись между рекой и шоссе, идущего на Севастополь. Они посмотрели, как колхозники убирают яблоки, взобравшись на двусторонние лестницы. Убирают руками и складывают в специальные фартуки. Затем спускаются и каждое яблочко заворачивают в специально нарезанную папиросную бумагу и складывают в неглубокие ящики, подстелив древесные опилки, похожие на лапшу, что мама готовит обычно на обед. Иначе, как она объяснила, яблоки могут помяться и их сортность снизится.
Мятые и битые яблоки в ящики не складывали, Их ссыпали в кучу на постеленный на землю брезент, а потом пропускали через огромную «мясорубку» с фильтром, из трубки которой стекал чистый яблочный сок, а с другой стороны выпадал кусками яблочный жмых. Он сгнивал в небольших кучах, распространяя по всему саду винный запах. Этим перегноем удобряли землю под деревьями. Выжимки на корм скоту не шли, так как в татарских деревнях свиней не держали, их мясо считалось «арамом», а коров и овец кормили ячменём, сеном и соломой, заготавливаемых в необходимых количествах.
Тут же в саду был сооружён небольшой заводик, где в огромном котле, называемом казаном, и варили шербет. Естественно, женщины угостили ребят продуктом своего производства, но много его не съешь, потому что он приторно сладок и после него хочется пить. А в летнюю пору и без шербета хочется пить и никак не напьёшься! Зато зимой, когда у крестьян в большом почёте чаепитье, нет ничего лучше, как макать кусочки хлеба или какой-либо другой выпечки в эту ароматную янтарную жидкость и всё это запивать горячим чаем!
Несколько дней кряду Диляра не появлялась на улице, что тревожило ребят, но по-разному: если Тимур высказывал свои мнения, которые менялись в зависимости от обстоятельств, вслух, то Мурад переживал её отсутствие молча. Оба они, наконец, поняли, что допустили серьёзную глупость и бестактность в отношении девочки и с преогромным удовольствием извинились бы перед нею, если бы такой случай представился. Может быть, она и простила бы их…
  Но оскорбление было настолько глубоким, что, вряд ли, на это можно было надеяться.
Однажды мама послала его в кооператив за хлебом. Возвращаясь с буханкой в руках, он вдруг, встретил её. Она шла в магазин. Ему стало неловко, что он несёт хлеб. Вообще, он всегда очень стеснялся, когда его заставали за чем-либо, связанным с вопросами быта. Например, он никогда не мог заставить себя попросить, что-либо, у кого-нибудь в долг.  А тут, вдруг, его встречает Диляра с хлебом в руках. И поэтому он не смог остановиться и поговорить с нею. Буркнув на ходу приветствие, он прошмыгнул мимо неё. Отнёс домой злополучную буханку и сразу же вышел к калитке, надеясь перехватить её по дороге назад.
То ли она ушла ещё куда-то, то ли сообразила, что он будет её ждать и пошла в обход, но только её он так и не дождался.
А речь он приготовил, на его взгляд, неплохую. Сначала он должен был спросить её, почему она так долго не выходила на улицу, не заболела ли? Потом хотел сказать, что ему без неё было очень скучно, а уже затем сделать давно задуманное предложение перейти жить к ним. Он ещё не терял надежды на её согласие. И тогда, как он полагал, больше никаких проблем не будет.
И, всё-таки, ему однажды повезло после этого встретиться с нею через несколько дней.
 
–  Тима, я спешу, налей, пожалуйста, девочке керосину из бидона в сарае! – сказала  она,  спускаясь  по  лестнице  во двор.  И тут он увидел Диляру, стоявшую возле калитки с бутылкой в руке. Погода была по-осеннему ветреная и прохладная, поэтому поверх платья она накинула мамин платок, в который куталась.
Он вытер руки об штаны, спустился вниз и поздоровался.
–  Пойдём! – сказал, открывая дверь сарая.
Она подошла к двери, но входить в сарай не стала. И, чтобы он не подумал, что она сама выдумала этот предлог, чтобы встретиться с ним, быстро сказала:
– Меня мама послала к вам… за керосином. У нас, оказывается, кончился. А магазин уже закрыт. Завтра мы вам вернём…
В сумерках сарая он нашёл бидон, подтащил его к двери, чтобы было виднее, вставил лейку в бутылку и сказал:
–  Держи!..
Одной рукой она держала бутылку, другой – лейку. А он левой рукой поднял бидон за ручку, а правой взялся за выступ дна и, наклонив, стал наливать. Ни у него, ни у неё, конечно, не было навыка выполнять такую работу, поэтому он лил, пока керосин не потёк из горлышка бутылки. Увидев это, Диляра вытащила, почти до краёв, полную лейку из бутылки и керосин, находившийся в ней, полился на порог, обрызгав и его, и её.
Сначала он опешил, но, увидев, что она засмеялась, последовал её примеру. Насмеявшись вдоволь, он спросил:
–  Ты почему так долго не выходила на улицу?  Была больна?
Улыбка сразу сбежала с её красивых губ.
– Мама болела. – произнесла она нехотя. И с сожалением посмотрела на свои, разрисованные керосиновыми пятнами, новенькие красные туфельки с ремешками-застёжками поперёк.
–  Диляра, давай дружить с тобой!
Она удивлённо посмотрела на него:
–    Ты же не девочка!
–  Ну, и что же!  Моя мама говорит, что мальчики и девочки могут дружить друг с другом.
 Она задумалась. Потом, что-то вспомнив, озорно улыбнулась и сказала, покачав головой:
–  Нет. Наши девочки засмеют меня. И ещё будут дразниться: – «Жених и невеста!»
–  А знаешь, что? Переходи к нам жить, будешь мне сестрой! Тогда никто дразнить не будет!
–  Как! – испугалась она. – А мои мама и папа?..
– Но, ведь они рядом живут! Будешь ходить к ним каждый день! А?..
Она Медленно отодвинулась от него, посмотрела своими, как сливы, глазами. Отошла задом ещё на несколько шагов, словно опасаясь, что он схватит её и насильно заставит  жить у них. Но, вспомнив о бутылке, стоявшей на пороге двери в сарай, пригнулась и, крадучись, подбежала к ней, схватила за горлышко и, на какое-то мгновение, застыла, глядя на него широко раскрытыми глазами. Потом рванулась назад и побежала вон из двора. Платок сполз с её головы, один его конец волочился по земле, будто заметая её следы, другой – развевался от встречного ветра и, как бы, махал ему на прощание на всегда. Добежав до калитки, она обернулась, чтоб убедиться: не преследует ли он её. Увидев его на том же месте, где она его оставила, остановилась:
–  Я люблю мою маму и моего папу!  Твою маму и тебя я не люблю! – и скрылась за калиткой.
Он ещё долго стоял в дверях сарая, переживая окончательное крушение своей главной мечты. Потом медленно оттащил на место керосиновый бидон, закрыл дверь сарая и, нехотя, поплёлся на веранду. Тряпкой, которой мыл посуду, вытер запачканные керосином руки, сандалии и, не домыв посуду, решил пойти к Мураду и рассказать ему о том, что произошло.
Не успел он дойти до калитки, как она отворилась, и он увидел перед собой мать Диляры. Загородив ему дорогу, она с бранью, накинулась на него:
– Что ты сделал моей дочери?..  Она вся в керосине и в слезах…  Где твоя мама?..
– Я ничего не делал! – перепугался он. – Когда я наливал керосин, то он перелился и обрызгал нас. А потом я её попросил, чтобы она была мне сестрой, потому что, я её очень люблю.  Разве я, что-нибудь, обидное сказал?
–  Где твоя мама? – несколько смягчаясь, снова спросила она.
–  На собрании в правлении.
– А ты, что: очень хочешь сестрёнку? – уже спокойно спросила она.
–  Да, я хочу, но только, чтобы она была, как ваша Диляра. И,.. чтобы её тоже звали Дилярой!
–  Ишь, ты! Чего захотел! Вот, попроси маму, пусть достанет тебе сестру и назовите её Дилярой! А мою дочку не трогай! Она очень обидчивая, всё близко к сердцу принимает…  Так что, в следующий раз, если что надумаешь, лучше скажи мне, а её не задевай!
–  А вы не рассердитесь?..
–  От чего это я буду сердиться?
–  Если я попрошу…
–  Что ты хочешь попросить?
–  Пусть ваша Диляра перейдёт к нам жить! А к вам…
– Что ты, глупец, болтаешь?  Мал ещё! Вот, когда вырастешь…  Тоже мне, жених нашёлся!..  Да, забыла: передай маме «Спасибо за керосин!». Я завтра верну… – и она, так же, как и появилась, скрылась за калиткой.
Идти к Мураду расхотелось. Вспомнил, что посуда осталась недомытой. Знал, что мама будет упрекать. Решил, от греха подальше, домыть.
Вода в чайнике остыла. Жирные места на посуде пришлось оттирать тряпкой, которая, как и руки, пахла керосином. Тёр он тарелки тряпкой, а перед его мысленным взором стояли большие, как сливы, широко раскрытые глаза Диляры. В них то вспыхивали озорные искорки, то их накрывала тень испуга. И тогда они, вдруг, становились блестящими от выступившей влаги.
  Он улыбнулся, вспомнив, как она улепётывала со двора.  «Когда вырасту большой, обязательно женюсь на ней!» – подумал он и снова улыбнулся.

Наступил сентябрь. По календарю, это – осень. Но на юге это, пожалуй, самая яркая пора лета. Погода становится, чуть мягче, жара спадает. А на стол крестьянина и горожанина ложатся ароматные дары садов, переливающиеся всеми цветами природы.
 Фрукты, которые составляют самую многочисленную группу видов, завладевают вниманием гурманов.  Янтарные кандили и шафраны перемежаются с жёлтым дюшесом и бурой, с медовым вкусом, берой. Мускат, распространяя вокруг себя неповторимый запах солнца, так и просится в рот, матово блестя гроздями, свисающими с ваз.  Садовый кизил, похожий на маленькие грушки, кинул вызов самому «Стамбульскому» туту, украсившему себя чёрными бусинками, приберегаемому хозяйками для лучшего в мире варенья. А для инжира, айвы, миндаля и орехов: грецкого и фундука, глядишь: на столе и места не осталось! А тут – в самом разгаре и бахчевые культуры!
Дети никак не оторвутся от домашних прелестей, а тут, как назло, надо идти в школу!  Нет! – На юге учёбу нужно начинать, хотя бы, на месяц позже!..
Тимур, Мурад и Диляра пошли в первый класс новой школы, построенной на внутренней «окраине» северо-восточной части деревни прямо у шоссе на Бахчисарай. Она была выдержана по всем правилам строительства средних учебных заведений. Аудитории, то бишь, классы – просторные и светлые, не то что в Бийэле. В школе была неплохая библиотека с просторным читальным залом, где за столами не только читали, но и играли в гуманитарные настольные игры, такие, как шахматы, шашки и домино.  Был и свой клуб, где выступали сами ученики, где проводили пионерские сборы и комсомольские собрания.
Друзья сели за одну парту в середине класса, а Диляра со своей соседкой Рахимой – на одну из передних парт. После той самой встречи с Дилярой в своём дворе, Тимур её до самой школы не видел. Теперь, встретившись в одном классе, он не знал как себя с нею вести. Решил подождать и определить своё поведение в зависимости от её отношения к нему.
Учился он легко, играючи. Весь материал он уже, практически, знал до школы, поэтому на уроках он либо скучал, либо занимался, какими-нибудь, делами, не мешая классу.
Вдруг, его «прорвало» на стихи. Память на них у него оказалась феноменальной. Стоило ему только один раз услышать стихотворение, даже большое, как он тут же мог воспроизвести его без единой ошибки.            
 Однажды на школьном вечере мальчик из четвёртого класса читал незнакомые ему стихи. Они были довольно длинные, примерно, на десять-двенадцать четверостиший, которые тогда называли «куплетами». Тимур внимательно слушал. Другому мальчику, сидевшему рядом, они очень понравились. И он сказал Тимуру:
–  Я знаю этого мальчика. Давай, после концерта попросим его, чтобы он нам рассказал, где он нашёл это стихотворение. Я хочу его выучить.
–  А зачем просить? – ответил Тимур, – я его уже выучил.
–  Ты что: знаешь это стихотворение? – стал уточнять сосед.
–  Да нет,.. я не знал, но сейчас выучил. – пояснил Тимур.
–  Как это ты мог его за один раз выучить? Оно же большое!
–  Если не веришь, после концерта я его тебе перескажу.
После концерта мальчик нашёл декламатора и привёл его к Тимуру, чтобы тот проверил, правильно ли Тимур запомнил всё стихотворение. Когда Тимур его прочёл, мальчик сказал:
–  Да он с тобой пошутил! Он знал его.
Тимур обиделся:
–  Ну, почему вы мне не верите?
– Да потому, – сказал мальчик, что я его сам три дня зубрил! А ты хочешь за один раз…  Ты в каком классе? – услышав ответ Тимура, ухмыльнулся: – Тем более..!
– Ладно, давай продекламируй ещё что-нибудь! – попросил сосед.
– А откуда я знаю, может, он и его знает…  Нет, так не пойдёт! Пойдём в библиотеку, если она ещё не закрылась! Я знаю одну книгу, там много стихов, которых ты, наверняка, не знаешь.
–  А давайте, на спор! – предложил сосед.
–  Нет. Я на спор не буду! – решительно ответил Тимур.
–  А-а! Сдрейфил! – засмеялся декламатор.
–  Нет, не сдрейфил! Просто, принципиально, не хочу…
–  Ишь, какой принципиальный! – проговорил сосед.
Библиотекарша собиралась закрывать своё помещение, когда пришли ребята.
– Тётя Мариям! – попросил четвёроклассник. – Дайте мне, пожалуйста, ту книгу со стихами, что вы давали мне в прошлый раз!
–  Уже поздно, Юсуф! В следующий раз. Ладно?
– Тётя Мариям!  Ну, пожалуйста! Мне только на пять минут!..  Вот этот мальчик спорит, что он за один раз выучит любое стихотворение, какое бы длинное не было!
Библиотекаршу тоже заинтересовало такое смелое заявление:
–  Ну, ладно! Только на пять минут…
–  Я не спорю.  – снова заявил Тимур. – Я знаю!..
Мальчик поискал в книжке, потом сказал:
– Вот, слушай!.. – И прочёл стихотворение, не меньшее по объёму, чем то, которое читал со сцены.
Тимур слушал очень внимательно. Потом повторил его слово в слово. Библиотекарша взяла книгу и попросила:
        – Прочти, мальчик, ещё раз! Я проверю по книге.   
Оказалось, что он допустил всего одну ошибку, заменив одно
слово другим, схожим по смыслу, и не влиявшим на ритм стиха.   
Она была в шоке.
В понедельник его вызвали в учительскую и попросили, чтобы он ещё раз продемонстрировал свою феноменальную память.
Об этом, как-то узнала и мама. И тоже попросила его повторить стихотворение, которое она прочла из газеты. И была очень довольна результатом.
Заучивание стихов закончилось тем, что, в конце-концов, он сам стал их сочинять.
Естественно, они носили подражательный характер. Тем не менее, когда об этом узнали сначала ученики, а потом и учителя, это произвело сенсацию: никто в этой школе стихов не писал, даже ученики старших классов, и вдруг – первоклассник!..
Во втором классе у него даже образовался «кружок» по стихосложению. Три его одноклассника после занятий приходили к нему домой. Он сажал их за детский столик на детские же стулья, которые мама купила ему за отличное окончание первого класса. И добросовестно объяснял законы стихотворства и композиции, которым сам нигде не учился, и которые интуитивно «схватил» при запоминании чужих стихов.
А его стихотворение, посвящённое Сталинской конституции, поместили в школьной стенной газете. Называлось оно: «Одиннадцать кремлёвских звёзд» в честь одиннадцати союзных республик.
С тех пор сочинение стихов стало его постоянной потребностью, сопровождавшей его всю жизнь. Именно сочинение, а не вообще – поэзия.
И если бы его откровенно спросили: – «Ты любишь стихи?», он бы задумался. Ему больше нравилось читать прозу. Она была более «доходчива». Повзрослев, читая Шекспира, он был недоволен тем, что пьесы написаны не в прозе, потому что считал не естественным общение персонажей между собой в стихах. 
А вот, стихи Пушкина и Лермонтова читал с удовольствием.
Уже взрослым, вспоминая детские годы, он писал о них в стихотворной форме в своих тетрадях, похожих на дневники…

Первый праздник в честь дня первой Советской Конституции он помнит очень хорошо. В колхозном клубе, который находился в северо-восточной части села, и в котором тоже показывали кино, он просмотрел все до единой части документального фильма с выступлением товарища Сталина о «Советской Конституции».
Вход в зал был бесплатный.  В течение шести часов Вождь народа Иосиф Виссарионович Сталин с трибуны читал её текст с пояснениями и комментариями. Был он точно такой, каким его изображали на портретах: в военном френче с накладными карманами и отложным воротником. Волосы зачёсаны назад. Лицо красивое, умное.
За шесть часов Тимур прекрасно усвоил его акцент и интонацию и неплохо их воспроизводил.
И… влюбился в него…
Помнил он и первые выборы в Верховный Совет СССР.
Мама тогда была председателем окружной избирательной комиссии. День первых выборов был настоящим праздником. К нему готовились заранее. Мама очень переживала относительно того, сколько народа придёт голосовать.
В шесть часов утра комсомольцы и учащиеся старших классов с факелами в руках ходили по домам, стучали в калитки, в ставни и будили народ, призывая его принять участие в голосовании. На избирательном участке была создана торжественная обстановка, играла музыка, работал буфет. Силами комсомольцев в большом помещении, где были поставлены скамейки вдоль стен, давался концерт.
Мама пришла очень поздно. Но он не ложился спать, ждал её. Зато, какой радостной она была! Результаты голосования были ошеломляющими. Они превзошли все ожидания.
До выборов мама считала, что часть населения, поддавшись влиянию враждебно настроенных элементов, из которых тогда наиболее популярными были «троцкисты», бойкотирует выборы или проголосуют против нового тогда понятия: «блока  коммунистов и беспартийных».
Но ничего подобного не случилось. Население деревни приняло очень активное участие в голосовании за выдвинутых кандидатов в депутаты. А ведь, голосование было, действительно, тайным. И попробовал бы кто-нибудь подтасовать их результаты! Народ тогда был очень активен и патриотически настроен. Любого фальсификатора смололи бы в порошок
В одной из комнат комиссия выдавала бюллетени для голосования. Затем голосующий проходил в соседнюю комнату, где было установлено пять кабин, сделанных из фанеры и драпированных красным материалом, называемым «кумачом».
Каждая кабина закрывалась плотной шторой, специально сшитой из драпировочного материала. В кабине находились стол, покрытый кумачом, и стул. На столе стояла чернильница и ручка с пером. Здесь избиратель мог посидеть, подумать. По выходе из неё, он подходил к одной из двух урн, охраняемых пионерами в традиционной форме: в чёрных юбочке или брюках, в белой блузке или рубашке с красным галстуком, который застёгивался специальным зажимом, на котором был изображён символический костёр с тремя языками пламени.
На головах у них были белые с красной каёмочкой пилотки с красными кистями на красных шнурках – символ единства с республиканской Испанией.
Когда избиратель опускал бюллетень, сложенный вдвое, в урну, пионеры, стоявшие по обе стороны урны, отдавали честь, подняв правую ладонь со сжатыми вместе пальцами впереди пилотки, большим пальцем к ней.
Выходя из комнаты для голосования, избиратель попадал прямо на концерт. Там же стихийно возникали и народные танцы.
Особой популярностью пользовался танец «Кайтарма», который по очереди исполняли выходящие из круга зрители под звуки небольшого оркестра народных инструментов.
Громче всех звучала «зурна» (бубен), отбивая своеобразный ритм танца. Время от времени, в перерыве между игрой, «зурначи» подогревал его над горевшей лампой и поглаживал рукой. После такой процедуры бубен, вроде, как, делался легче и летал над головами музыкантов, и звучал громче и ярче.
Люди подолгу не расходились по домам, и веселье продолжалось до позднего вечера…

Вопреки ожиданию, Диляра училась неважно – даже хуже Мурада. Первое время он с помощью багажа, приобретённого за лето от занятий с Тимуром, был в числе успевающих, но, вот, пошёл новый материал и он резко притормозил.
Все усилия Тимура вытащить его из кучи посредственных и плохих отметок, посыпавшихся на его голову и в тетради, ни к чему не привели. Если намечался некоторый успех в одном отдельном вопросе, то в другом месте, обязательно, образовывался прорыв. Точно, как в поговорке: «Голову вытащишь, хвост завязнет!».
Создавалось впечатление, что он специально не хотел опережать Диляру и таким образом проявлял солидарность с нею.
Хотел Тимур помочь и Диляре. Однажды после уроков с этой целью он отозвал её в сторонку и предложил заниматься с нею. Она презрительно посмотрела на него, фыркнула и, не сказав ничего, побежала к ожидавшим её подружкам.
Неуспеваемость Мурада и его явное нежелание учиться постепенно отдаляли его от Тимура, которому после уроков делать было нечего, и он часто оставался в читальном зале школьной библиотеки, где старшеклассники играли в шашки и шахматы. А Мурад уходил домой. В такие дни он больше не видел Мурада и встречался с ним только на следующий день.

Тимур любил наблюдать за игрой старшеклассников. И, наблюдая, исподволь, изучал правила игры. А когда уверился, что он освоил их достаточно, рискнул сам сесть за доску, сначала шашечную, затем – за шахматную.
Шашки ему не понравились. Они казались ему примитивными. А вот, шахматы!.. Это, даже не игра, а как сама жизнь! Здесь надо было много думать и не зевать! Думать Тимур любил…
Игроки были старше его и опытнее, поэтому он, чаще всего, проигрывал им.  Но постепенно среди сплошной облачности проигрышей стали появляться и голубенькие просветы, в которые чаще стало заглядывать и солнце победы.
В школе было интереснее, чем дома. После уроков начинали работать всевозможные кружки, позволявшие ему продлить пребывание в ней. Он поступил сразу в несколько кружков: хорового пения, танцевальный и шахматно-шашечный, а Мурад не захотел поступать ни в какой, мотивируя тем, что ему некогда – дома есть работа, да и на выполнение домашних заданий нужно много времени.
А, скорее всего, причина была в другом: Диляра тоже не участвовала ни в каком кружке и сразу после уроков уходила с подружкой домой. Мурад тоже шёл с ними.
Вообще, после случая с Дилярой в уборной, Тимур потерял своё былое влияние на него. Он был уверен в том, что, если бы дело с кружками было до того случая, Мурад вступил бы в любой кружок, в который записался Тимур.
Хоровое пение не увлекло. Пели, в основном, уже знакомые песни. А что в этом интересного? Стой и пой себе со всеми! А можешь и, вообще, не петь, а только открывай рот и никто ничего не заметит!
Зато танцевальный кружок требовал полной отдачи сил и способностей. Здесь надо было не просто переставлять ноги и размахивать руками, а делать всё в такт с музыкой и, притом, со смыслом. Оказывается, в движениях тела заложен почти такой же смысл, как и в разговорной речи.
Он научился там танцевать «Лезгинку» и «Кабардинку», бывшие тогда в Крыму в большой моде. Их танцевали на праздниках, свадьбах, на концертах самодеятельности и на вечерах по разным поводам. Когда танцевали «Лезгинку», зрители, становясь в круг, хлопали в ладоши в такт музыке. В середину круга выходили девушка и парень. Девушка, плавно поводя руками, поднятыми в стороны на уровне плеча, как лебедь, проплывала по кругу, мелко перебирая ногами, парень же, выбрасывая в сторону одну руку, а другую, согнутую в локте, держа перед грудью, вихрем нёсся за нею, выкрикивая слово: «Асса!», поочерёдно меняя положения рук. Он, забегал вперёд, как бы, преграждая ей путь, а она, грациозно изгибаясь, не опуская рук, уходила от него, и тогда снова начиналось преследование.
Потом девушка, так же, не опуская рук, останавливалась перед одним из зрителей и в танце вызывала его в круг. Если её избранником был мужчина, то, выйдя в круг, он проделывал те же движения, что и первый партнёр, а тот мог покинуть круг.  Но он мог и остаться и оспаривать у «соперника» право на девушку. Тогда танец становился ещё интересней, так как, кроме преследования девушки, добавлялась ещё и имитация соперничества. А если её избранницей оказывалась женщина, то она выходила в круг на смену первой танцовщице.
«Кабардинку» часто танцевали только мужчины, выделывая в такт музыке различные телодвижения, свидетельствовавшие об их ловкости. Это и различные прыжки, и поднимание ртом с пола дамского платка, и танцы на кончиках пальцев, и на коленях. Все эти «па» встречались бурной реакцией зрителей, выкриками: «Яш-ша!», что означало: «Живи!».
Когда оба предыдущих танца были освоены, приступили к разучиванию «Шамиля». Это уже был специфический танец, очень популярный в тридцатые годы.
Танцуют женщина и мужчина. Напарница, сложив руки на груди и, опустив взор, нараспев вопрошает:
         –     Ах, зачем я создана?..
Напарник отвечает:
         –  Для этого кинжала! – показывает на кинжал, висящий на ремешке, на поясе.
         –    А зачем этот кинжал?.. – вновь вопрошает она.
        Ответ:          –    Чтоб тебя зарезать!..
Конечно, концовка не совсем этична и гуманна, но это, видимо, отвечало уровню тогдашней цивилизованности данной народности, потому что танец всегда принимался «на ура».
После этого, собственно, и начинается танец, который исполнялся, как припев к песне. За ним снова начинался запев, но другими словами, которые Тимур за давностью не помнит.
Как он сожалел о том, что в кружке нет Диляры. Ведь они были бы прекрасной танцевальной парой! Пусть у неё неважно с учёбой – танцевать, ведь, не учиться!
Как-то на перемене он подошёл к ней:
– Приходи на занятия танцевального кружка! Там интересно!..  Танцы разные разучивают…
–  Фи! Я такой глупостью не хочу заниматься! – фыркнула она и отошла от него.
Это была его последняя попытка как-то наладить с нею отношения. Больше он с нею не заговаривал. Иногда только с сожалением поглядывал на её косички с бантиками, маячившие за передней партой…
Появились у Тимура и другие друзья, с которыми у него были общие интересы и, в частности, стихотворство.
И Мурад, отставая от него всё больше и больше по умственному развитию, из близкого друга постепенно превратился в соседа-одноклассника. А во втором классе он и вовсе прекратил встречаться с ним и с Дилярой, так как их обоих из-за неуспеваемости оставили в первом классе на второй год…
А вот, вопрос с деторождаемостью для Тимура оставался нерешённым. А то, что оставалось нерешённым, всё время преследовало его – такой уж был у него характер.
Ему не был понятен сам механизм, до конца не раскрытый никем, даже уличными мальчишками. Вполне вероятно, что и они не знали всего, а имели лишь поверхностное представление о нём, вполне достаточное для его вульгаризации.
«Как и за счёт чего появляется ребёнок, если голые люди просто полежат друг с другом?» – думал он. Такая причина деторождаемости никак не объяснялась теми основами знаний о природе, о животных и о человеке, которые он к тому времени успел накопить.
Говорили, что если Зорька «погуляет» с быком, то у неё будет телёнок. Но вот, пастух сказал маме, что она уже «погуляла», а телёнка, как не было, так и нет! Мама сказала, что она «яловая».
Тимур спросил:
–  А что это такое?
–  Это, когда корова не телится.
–      Так теперь у Зорьки вообще не будет телёнка?
–  Может быть, будет, если в следующем году она ещё «погуляет» с быком. А в этом году уже не будет.
«Значит, у людей нужно «полежать», а у коров «погулять». Интересно!».
Информация о коровах не разрешила, а ещё больше запутала вопрос. Он подозревал, что есть, какой-то, нюанс, почему-то, тщательно скрываемый от детей. Спросить было не у кого. Мама и, вообще, все взрослые лгут, а старшие ребята нехорошо смеются и начинают издеваться, обзывая всякими словами.
«Да, вот, если бы я тогда сумел полностью раздеть Диляру и раздеться самому, то у неё сейчас мог бы быть ребёнок!» – думал он.
Но что-то в этой мысли было нереальным. Что?  Он много думал, сопоставлял и, наконец, догадался. Аналогия с коровами помогла: ведь, первый год Зорька, наверное, не раз ходила рядом с быком, но тогда никто не ожидал от неё телёнка, потому что у телёнка не может быть телёнка! Значит, и у людей…  Ведь, вот, ни у кого из девочек нет детей! И, вдруг, появляется сомнение: а откуда это известно? А, вдруг, маленький братик Диляры – это ребёнок самой Диляры?  Может быть, об этом просто не говорят?..  Вот, у животных хорошо: всё на виду!..
Нет, наверно, у детей, тоже не бывает детей! Если бы было по-другому, то информация об этом, всё равно, просочилась бы и деревенские мальчишки об этом узнали бы…
А до каких пор ребёнок считается ребёнком? Наверно, до тех пор, пока он растёт. Вот, мама каждый год на день рождения чертит на стене карандашом его рост и он видит, наглядно, как он растёт. Ему сейчас семь, а когда было три года (есть фотография), так там он совсем маленький. Так вот, значит, пока люди растут, у них не бывает детей. Вот, когда чёрточки на стене не будут отличаться по высоте, тогда он прекратит расти, тогда он будет взрослый.
А ему пока ещё много нужно расти, чтобы стать взрослым! Он им ещё только до пояса достаёт. Вот, семиклассники, которые учатся последний год, уже, наверно, – взрослые. И хотя они все большие, но у них ни у кого ещё нет детей. Наверно, как школу окончат, вот тогда у них будут дети. Не зря же и придумали семилетку! Как окончил, так и взрослый! Сколько же лет ему будет, когда он окончит школу?..  Так, это будет – четырнадцать…  Вот, кому уже пятнадцать, те и взрослые. Ведь, многие из них, как окончат школу, так идут в колхоз работать. А уж это – явный признак взрослости…

У мамы в колхозе дела шли хорошо. Её избрали членом бюро райкома, что повлекло за собой её частые поездки в город. Персональных легковых машин у председателей колхозов в то время не было. У неё была «бедарка» – двухместная двухколёсная повозка, запрягаемая одной лошадью, которою она сама управляла.
На ней она разъезжала по бригадам: по садам и полям. А ехать на ней в Бахчисарай, когда мимо регулярно проходили пассажирские поезда, было нецелесообразно. Тем более, что в городе нужно было где-то оставить бедарку и кто-то должен был присмотреть за лошадью. Поэтому она ездила поездом.
Она знала, что деревенская школа не в состоянии дать сыну необходимого темпа развития, да и обучение там проводилось на татарском языке, который, как она тоже знала из собственного жизненного опыта, имел ограниченную сферу применения. А она хотела дать ему хорошее образование. Имея частые визиты в Бахчисарай, она встречалась там с «однокашниками» по «КомВУЗу», успевшими основательно закрепиться в городе. Встречи с ними и новыми знакомыми наводили её на мысль о необходимости переезда в город.  Ей стали подыскивать там соответствующую работу. Кончилось всё тем, что к началу нового учебного года они стали горожанами. И маму назначили инструктором райкома партии.
Покидал деревню Тимур без сожаления.  Его и маму ничего там не держало. Зорьку пришлось прирезать из-за того, что она попала в аварию. Как это произошло, никто не мог объяснить, но из всего стада, шедшего по шоссе, именно на Зорьку наехала грузовая машина.  Да так наехала, что произошёл перелом кости передней ноги.
Когда маме сообщили, она сразу же поехала к месту происшествия, ведь Зорька была членом их семьи.
         Когда мама приехала на место, где это случилось, Зорька стояла на трёх ногах. Увидев маму, она замычала. Из глаз её потекли самые настоящие, как у людей, слёзы. Умные её глаза, как бы говорили: – «Вот, видишь, что со мной случилось?  Мне очень больно,.. помоги мне!».
Пастух тоже прослезился. Он очень жалел, что не доглядел. А машина… даже не остановилась! 
Вероятно, водитель, умудрённый аварийным опытом,  полагал, что корова – не человек и можно не останавливаться…  Пастух был пожилой, малограмотный мужчина. Он, конечно, не запомнил номера машины. И водитель получил ещё одно практическое подтверждение верности своего кредо.
А овечку соседи попросили продать им. Брать её в город было бессмысленно: в городе держать её негде, да и кормить её было бы серьёзной проблемой, поэтому мама согласилась...
Так они оказались в Бахчисарае.

В Бахчисарае квартиру им дали на самой окраине города, в так называемой, «Русской слободке». Это была улица, дугой тянувшаяся вверх от базара, находившегося в центре города, к северо-востоку и востоку по дну лощины, вымытой за многие тысячелетия маленьким ручейком, который и существовал-то лишь в ненастные дни летом и осенью. От неё и сейчас ещё осталась канава, заросшая бурьяном и, кое-где высокой акацией, склонившейся над нею. Она делила улицу на две неравные части: левую с рядом домов с небольшим грунтовым тротуаром и правую с проезжей частью, мощенную булыжником, и домами, притиснутыми к обрыву или, скорее, обвалу, почти стеной возвышающейся над ними горы. Своим концом улица почти упиралась в старое, местами развалившееся кладбище с маленькой дряхлой часовенкой, обнесённое тоже старым и развалившимся забором.  Более-менее целой сохранилась лишь арка ворот, сложенная из камня.
В центре города глубина лощины доходила метров до ста, к окраине же уменьшалась, примерно, наполовину, а за кладбищем, дно её постепенно поднималось и переходило в плоскогорье. Правая гора частично обвалилась, образовав обрыв из красной глины с песком, а за окраиной, более полого, заросшая травой, уходила вверх. Если посмотреть на неё с высоты противоположной высокой горы, то кажется, будто большой утюг врезался в гущу одноэтажных домов, разделив их на «Русскую» и «Татарскую» слободки. Левая гора нависала над городом грядой скал, зализанных временем, водой и ветрами. Над центром города, прямо над базаром, наводя страх на приезжих, повисла «Топ-кая» (Топ – мяч, кая – скала). Она, действительно, висит. И, кажется: будто катился огромный валун с трёхэтажный дом, да, вдруг, остановился, задумался и висит, словно ждёт небольшого толчка, чтобы продолжить свой трагический путь. Смотришь на неё и думаешь: вот, сейчас она сорвётся и раздавит всё, что попадётся ей на её последнем пути. И, с непривычки, хочется поскорее бежать, куда глаза глядят… А как привыкнешь, её уже и не замечаешь…
Заканчивается же гряда за кладбищем скалой, похожей на голову дворняжки, когда она с куском хлеба на носу «служит» на задних лапах. Потому и прозвали её «Копек-Бурун», что означает «Собачий нос».
Дом, в котором поселили Маевых, был по правую руку, если смотреть от центра города, в самом конце улицы со странным названием: «Тринадцати». Так и писалось в адресе: «Ул. Тринадцати, дом № 31». За ним была ещё только одна лачужка, построенная дедом Дроздовым почти у самого кладбища. Она примостилась выше, при подъёме на гору, на естественной верандочке.
Говорили, что дом до революции служил тюрьмой и позже – солдатской казармой.  Он и забор, вокруг него, были выложены из красного кирпича. Шесть окон смотрели на улицу и ещё столько же – во двор. Вход в него был с торца. Длинный широкий коридор тянулся почти до самого конца дома, образуя так называемый «барачный тип». Поскольку он строился, как тюрьма, то все окна были зарешечены толстой, с палец взрослого человека, решёткой.  Маевым досталась самая первая справа, а по номерации – самая последняя квартира. Два её окна выходили на улицу, что, на первых порах, для Тимура имело важное значение. Он мог наблюдать за жизнью улицы через шторы, будучи незамеченным оттуда. Квартира состояла из двух, одинаковых по размеру, смежных комнат. В первой комнате справа от входа стояла печь и потому она служила кухней-столовой. Вторая была спальней-гостиной. На её середине поставили небольшой стол, накрытый всё той же бабушкиной шалью, которая сразу же после «КомВУЗа» получила новое назначение и уже, наверное, навсегда. Вокруг стола – четыре стула со спинками. Две кровати – у противоположных стен, так как, начиная с Дуванкоя, Тимур спал уже самостоятельно.
Двор дома был большой и тянулся до самого обвала горы, подпёртой вплотную кирпичной стенкой высотой около двух с половиной метров. На стене и выше росли кусты барбариса и боярышника. Почти у самой стены росло дерево грецкого ореха, крона которого была выше кустов. Там же стояли сараи и туалет. Слева от ворот перпендикулярно дому было построено некапитальное сооружение, которое использовалось, как подсобное помещение в виде кухни и прачечной. Но, вскоре, там поселилась большая семья:  отец и мать, и трое сыновей: двое взрослых, а младший, года на два старше Тимура, которого звали Афоней.
Как это всегда бывает, с переездом немного опоздали: занятия в школах уже начались, а полной ясности ещё не было. То никак не решался вопрос с маминой работой, то во всём городе не нашлось свободной квартиры для них.
Прошло больше месяца, прежде, чем они переехали сюда.
И, когда поселились в «Русской слободке», мама вдруг
Сказала:
– Смотри, как символично получается: мы будем жить в «Русской Слободке», а ты будешь учиться в «русской» школе.
Всё это время, пока шли разговоры о переезде, о русской школе не было сказано ни слова. И вдруг, на тебе! Как снег на голову, когда отступать уже было некуда, свалилось это известие. Оказывается, мама морально его совсем не подготовила. Или она за заботами забыла его предупредить, или надеялась, что он – молодец – сдюжит! Ведь, сама она оказалась в более худшем положении, когда попала в «КомВУЗ».
За пять лет жизни в деревне Тимур привык к татарскому окружению, к обычаям татар и их нравам. Капитально освоил их язык и на полном для себя основании, считал теперь себя татарином. И, естественно, невольно перенял от них их несколько пренебрежительное отношение ко всему русскому. А теперь, мало того, что его привезли в чужой город, кинули одного в окружение неизвестных ему людей, да ещё заставляют его учиться с «казаками». Знал бы он об этом раньше, ни за что не согласился бы на этот переезд.
И как всегда, его отрицательная реакция к неприятному сообщению, проявилась в слезах. Он плакал и умолял маму не отдавать его в русскую школу. Он обосновывал это тем, что и так отстал от программы на целый месяц, и в русской школе не в состоянии будет догнать остальных. И будет, как Мурад, двоечником.
Однако, мама тоже была настойчива. Она сказала, что уже поздно менять решение; он уже записан в этой школе и с учётом этого им дали квартиру здесь; что татарских школ поблизости нет; что ему придётся, хотя бы до конца четверти учиться здесь. А там, будет видно…
Школа эта находилась ниже административного центра города, за небольшой речушкой с неприятным названием: «Чурук-су», что означает: «гнилая вода», полностью одетой в камень. Начало она брала где-то далеко за городом, даже за «Чуфут-Кале» – «Еврейкой крепостью», выбитой высоко в скале, от горного родничка с холодной прозрачной водой. Запах её был, действительно, неприятный – гнилой. Возможно, в неё спускали промышленные отходы различных производств, а может, изначально была минеральною, например, сероводородною.
Но как можно было десятилетиями, а может быть, и веками, терпеть его! Ведь, речушка текла через весь город, распространяя смрад. И, если начало её было прозрачное и чистое, то вытекала она из города чёрная с илистыми берегами. И, главное, она протекала мимо ханского дворца, куда ежегодно приезжала масса туристов.
Неужели крымский «Великий хан» нюхал это зловоние?..  Ну, если её сумели одеть в камень, неужели нельзя было сделать ей «крышу»? Ведь спрятали же в Москве под землю речку Неглинную! Сейчас только археологи знают, где она текла.
Но возникает и другая версия: вода в речке сильно минерализована и поэтому, ещё в древности она получила название «Гнилой воды», то есть, – «Чурук-су». А по настоящему в «гнилую» она превратилась позже, когда в неё стали сливаться все промышленные и бытовые отходы, в том числе, и от кожевенного завода, где в молодости работала мама Тимура.
Дорога до школы проходила мимо базара, продовольственного магазина и летнего кинотеатра. Магазин и кинотеатр украшали центральную улицу. Далее по переулку нужно было спуститься вниз к речке, через которую был перекинут каменный мост, шириною в одну гужевую повозку.  Кстати сказать, в этом малолюдном переулке повозки эти были также редки, как и пешеходы, поэтому на мосту друг другу не мешали.
  Сама школа располагалась в кирпичном доме на углу набережной и, карабкающегося теперь уже вверх, переулка.
Мама привела Тимура в класс ещё до начала занятий. Они познакомились с учительницей. Выслушав маму, она тоже заявила:
–  Ему у нас будет трудно.
Ей она ответила то же, что и ему:
–  Пусть позанимается до конца четверти. А там посмотрим.
Учительница сообразила, что имеет дело с женщиной властной и не стала возражать. С этим условием он и стал учиться.
Ребята приняли его сносно. Никто не лез в друзья, но никто и не задирался. Однако, он замечал на себе многие любопытные взгляды
  Свободное место оказалось за четвёртой партой в правом ряду. Парты же левого ряда возле окон были все «заселены».
  Соседом его оказался худенький белобрысый мальчуган с большими, некрасиво торчащими ушами с тонким, клювообразным носом, но с красивым таким именем – Руслан.
Первые дни Тимур совершенно не хотел вникать в суть занятий, считая, что всё это временно, до конца первой четверти. Он только сидел и вспоминал деревню, не принимая участия в обсуждениях, на которые наводила класс учительница, не пытаясь искать ответы на задаваемые ею вопросы. Но дня через три-четыре она вдруг вызвала его к доске и заставила читать басню Крылова «Слон и Моська», которую накануне задала на дом. Это для него было неожиданностью.
Он совсем не был готов к такому обороту дела. Читал он, естественно, плохо, потому что ни в классе, ни дома не удосужился, ни разу открыть «Книгу для чтения».
 Читал по слогам, водя пальцем по строчке, неправильно произносил слова, от чего ещё больше терялся. Текст, напечатанный крупными буквами, расплывался перед глазами, не поддаваясь чтению. Естественно, чтение по слогам для ученика третьего класса было непоказательно. Тогда учительница попросила его прочесть предыдущие задания. Результат был тот же.
Когда он сделал очередную ошибку, кто-то в классе хихикнул. Учительница сказала:
–  Не смейтесь, дети! Мальчик пришёл к нам из татарской школы. Между прочим, Мотыгин, у него там все отметки были отличные! Понял?..
После него она вызвала к доске его соседа. Он прекрасно справился с заданием и получил отметку «отлично».
В конце урока, подводя итоги, учительница сказала, обращаясь к Тимуру:
–  Маев, я сегодня тебе отметку не ставлю. Но спрашивать буду каждый день по всему пройденному материалу. Завтра будешь читать пятую страницу, а послезавтра – шестую. И так, пока не догонишь класс.
Впервые за свою десятилетнюю жизнь Тимур оказался в таком неловком положении, в чём про себя обвинил маму за то, что она заставила его ходить в русскую школу. Но, придя домой, всё же, сел за учебник, потому что не хотел повторения сегодняшнего позора.
Трижды перечитал вслух первый урок, который состоял всего из пяти строк. И заметил, что в последний раз прочёл текст лучше, чем в первый. Заметив это, решил выучить рассказ наизусть. Теперь он, глядя на текст, читал его не только без запинки, но и позволил себе сделать это с некоторой интонацией, придававшей чтению большую выразительность.  Слова старался произносить без татарского акцента, который сам у себя заметил. Он заключался в том, что буквы, за которыми стоит мягкий знак, он произносил не так мягко, как это делали другие, а звук «е» у него походил на «э».
  Оказалось, что для правильного произношения русских слов, необходимо энергичнее шевелить губами, придавая им различные формы: то растягивая их, то сворачивая в трубочку.
Через какие-нибудь тридцать-сорок минут рассказ был прочитан без единой погрешности. Ему понравилось такое чтение, и он решил, не дожидаясь «завтра», заодно приготовить и следующий урок. И, хотя он и был на три строчки длиннее, но дался легче и быстрее. Главное, он уловил методику, дававшую прекрасный результат.
Решил ещё раз её проверить, именно на том тексте, с которым сегодня так опростоволосился.
Прочёл басню несколько раз и не заметил, как выучил её наизусть.
Ну, что ж, пусть учительница теперь его спрашивает!  Он им всем покажет, как нужно читать! Он был горд своей победой: он нашёл ключ к чтению по-русски!.
  Полистал книгу: «Да тут, всего, четыре урока осталось!».

Максимализм, управлявший почти всеми его поступками, дал знать о себе: – «Нужно сегодня же выучить все уроки и догон класса не растягивать на целую неделю! Вот, удивится учительница!».
Справившись с поставленной задачей, посмотрел на стенные часы: до ужина ещё много времени! И мамы нет. Чем теперь заняться?..
Открыл страницу с уроком, который учительница ещё не задавала. Прочёл вслух. И с первого же раза поставил себе оценку: «Отлично». Все рассказы были интересные и он читал их все подряд.  И все – вслух.
  Он устал. Держа книгу на коленях, прикрыл глаза…

  Разбудила его мама:
–  Ты что спишь, сидя? Давай, раздевайся и ложись!
–  А я кушать хочу…
–  Ты ещё не кушал? Посмотри на часы: уже десять часов, а ты ещё не ужинал! Совсем разболтался, как сюда приехали!
Освоив новый метод, он, первым делом, хотел похвастаться маме. Но когда она стала ругаться, хвастать расхотелось.
Мама погрела в сковородке на примусе приготовленную с утра, лапшу с чечевицей. Он поел, запил киселём и, раздевшись, лег в постель. И сам не заметил, как уснул.
Ночью ему снилась школа. Учительница вызвала его к доске. Но, когда он вышел, то не сумел прочесть по-русски ни одного слова. Учительница на него кричала, обзывала дураком, и весь класс смеялся. Потом, они перестали смеяться, и учительница сказала, чтобы он больше в школу не приходил. Тимуру стало очень стыдно, и он расплакался.
Его разбудила мама.  Оказывается, уже было утро.
– Ты чего это всхлипывал во сне? Что-нибудь плохое приснилось?
–  Да, мне приснилось, что меня выгнали из русской школы.
–  Как это: «выгнали»?
–  Учительница сказала: татарину нечего делать в русской школе!
–  Почему она так сказала?
– Потому, что я не смог прочесть рассказ в книге для чтения, который она задала на дом.
–  Ты что, действительно, плохо читаешь?
–  Вчера читал плохо, а сегодня хорошо.
–  Я тебя не понимаю: «вчера плохо, а сегодня хорошо…». Ты же только встал. Ещё ничего не читал. Откуда ты знаешь, что прочтёшь хорошо?
Тимур достал книгу, открыл на нужной странице.
–  Вот, послушай! – и прочёл рассказ, заданный на сегодня.
– Ну что, я бы сказала, что прочёл на «отлично». А что: вчера было хуже?
– Да. Вчера учительница вызвала меня к доске и попросила прочесть басню Крылова «Слон и Моська». Я прочёл очень плохо.
–  Почему?
– Потому, что давно отвык от русского языка. Забыл, как произносятся разные слова. Мне было очень стыдно. Она сказала, что будет спрашивать меня каждый день. А я не хочу, чтобы надо мной смеялся весь класс. И когда пришёл домой, я стал вспоминать, как нужно произносить все слова, которые встречаются в рассказе. Вспомнил. Потренировался. И получилось. И я попрошу тебя: давай, дома будем говорить по-русски! Это будет полезно и мне, и тебе. Ты тоже многие слова говоришь неправильно. Ладно?
–  Хорошо! Я согласна!
–  А ты не будешь обижаться, если я буду тебя поправлять?
–  Нет, конечно, сынок! Я буду тебе только благодарна.
В школу шёл с гордо поднятой головой. Ни с кем не разговаривал, только поздоровался с соседом по парте. Ученики все поглядывали на него с ухмылкой. Он всё замечал, но держался спокойно: он предвидел предстоящий фурор.
 Первым уроком был русский язык. Учительница вызвала к доске нескольких учеников. Те прочли заданный рассказ так, на что каждый из них был способен. Тимур ждал своей очереди. Но учительница, вопреки своему обещанию, его не спросила, а начала задавать новое задание. Тимур поднял руку.
– А, Маев, извини меня, пожалуйста! Я забыла тебя спросить. – Она посмотрела на часы, висевшие на стене. – Видишь ли, сегодня уже не получится. Мне нужно задать задание на завтра.
– Елена Ивановна, я могу прочесть задание на завтра! – на чистейшем русском языке настойчиво произнёс он.
Учительница задумалась. Это нарушение методики. Но попробовать можно. Можно будет исправить ошибки, которые допустит ученик. И если останется время, можно будет прочесть самой.
Каково же было её удивление, когда «татарчонок» прочёл рассказ без единой погрешности, выразительно, с соблюдением необходимой интонации, и совершенно без акцента, с каким говорил ещё вчера. Удивлённо смотрели и ученики. Перед ними произошло чудо: новичок, едва умевший читать по слогам, с грубым татарским акцентом, рассмешивший вчера весь класс, сегодня вдруг показал всем, как нужно это делать. Он шпарил по книжке так, как не всякий из них мог бы повторить.
Недоумевала и учительница. Имея немалый педагогический опыт, она, всё-таки, не могла решить, что это: то ли мальчик вчера «валял дурака», а сегодня решил исправиться, то ли, это какой-то необъяснимый феномен. На первое не похоже: не может десятилетний ребёнок так чисто сыграть неуча и неумеху, да и повода для этого у него не было. Она вспомнила его вчерашнее лицо: от стыда он чуть не плакал. Так может сыграть только очень талантливый и очень опытный артист! Но перед нею был ещё ребёнок.  Он читал совершенно без акцента, хотя при этом чувствовалась некоторая напряжённость. И, всё-таки, она была в затруднении: какую ставить оценку: совесть подсказывала, что ученик заслуживает – высшую, а внутренний голос шептал: «Он издевается над тобой, а ты ему хочешь поставить «отлично»? Ты должна проучить его! Пусть знает, что с тобой эти штучки не пройдут!»
Пытаясь поймать его, она внезапно переводила на него внимательный взгляд, надеясь уловить где-нибудь хотя бы мимолётную усмешку, затаённое злорадство или высокомерный жест. Но мальчик стоял серьёзный с гордо поднятой головой, с чувством собственного достоинства. Это был совсем не вчерашний пришибленный ребёнок, не умевший скрыть неловкость и стыд за своё поражение. Значит, остаётся второе: перед нею мальчик с феноменальными способностями и с сильной волей.
Однако, показывать своё изумление нельзя! Нужно вести себя так, как будто бы ничего особенного не произошло.
–  Хорошо, Маев. Задание на завтра ты выучил хорошо, хотя я его вам ещё не задавала. – Она снова посмотрела на часы. А сегодняшнее задание ты сможешь нам прочесть?
–  Пожалуйста! – Он перевернул страницу. И этот рассказ он прочёл без единой «помарки».
–  Тоже хорошо. А почему ты выучил эти уроки? Я ведь, тебя предупредила, что буду спрашивать весь пройденный материал…
–  А я выучил всё.
Учительнице снова пришлось сделать вид, что ничего особенного не произошло. Но теперь она была уверена, что новичок приготовил и пройденный материал, не хуже. Значит, перед нею ребёнок удивительной работоспособности. И переживать, что ему трудно будет догонять класс, не стоит. И всё же она согрешила против совести:
– Ладно, Маев, я и сегодня не ставлю тебе никакой отметки. А завтра я тебя спрошу и по прошлому материалу.
Тут прозвенел звонок, и учительница отпустила класс на перемену. Больше, в этот день по другим предметам она его не спрашивала. Но заметила, что исчезло его безразличие, с которым он сидел на уроках все прошлые дни. Он меньше ёрзал по парте, не смотрел по сторонам, внимательно следил за её объяснениями. И решила, что мальчик, если и не «вундеркинд», то отстающим, по крайней мере, не будет.
Найденный им метод тренировки вдохновил его. Теперь ему хотелось отвечать на отлично и все другие предметы. Поэтому, придя домой, он тут же засел за учебники. Всё, что в них написано, он читал вслух и по несколько раз, пока не чувствовал, что может отвечать, не заглядывая в книгу…
В дверь постучали. Кто бы это мог быть? Толкнул её: на пороге стоял худощавый мальчик, почти на целую голову выше его ростом. Он уже несколько раз видел его в окно.
–  Здравствуй! Ты чего сидишь дома? Пойдём на улицу!
–  Я учу уроки.
–  Уроки можно выучить и вечером. Ты что, – зубрила? – попал он в самую точку.
– Нет. – быстро сказал он, именно потому, что мальчик угадал род его занятий. И чтобы показать гостю, что он вовсе не зубрила, тут же отложил книжку, говоря:
– Да, действительно, уроки можно сделать и вечером! Только я здесь ещё никого не знаю…
–  Это – ерунда! Я тебя со всеми познакомлю. Пацаны у нас все – во! – И он вытянул вперёд кулак с торчащим вверх большим пальцем.
–  Тебя, как зовут? – спросил он.
–  Тимур.
– Тимур? Редкое имя! А меня родители тоже назвали редким именем: – Эдик. Честно, мне оно не нравится. Лучше бы, Генкой… А то – Эдуард!.. Слышал такое имя? Это такой король английский был… Ну, ладно, Тимур, побежали!
Тимур запер за собой дверь, а ключ положил под половичок, как велела мама.
–  Постой! Зайдём ко мне на минутку! Вот, моя квартира, в самом углу. – Он толкнул самую крайнюю по коридору дверь справа, которая не была заперта, и сказал:
–  Заходи, не бойся!
Отроковы (такая была фамилия нового знакомого) занимали тоже смежные комнаты, но не две, а три, расположенные буквой «Г»: первая – прихожая-кухня,  вторая – как и у Маевых, а третья – за счёт коридора, конец которого превратили в комнату.
Первая комната ничем не привлекала к себе внимания. Там была печь, стоял стол с четырьмя плетеными стульями. Вход во вторую был завешан портьерой, что сразу бросалось в глаза. Такого Тимур в татарских домах не видел. Это сразу зародило в нём какое-то уважение к мальчику и его родителям. Третья комната ещё больше удивила его своей необычностью. В правом дальнем углу, левее окна, расположилось шикарное большое растение с крупными глянцевыми листьями, свешивавшимися почти до пола.  Росло оно из широкой невысокой кадушки. Позже он узнал, что называется оно странным именем: «Фикус». В левом – стояла большая кровать, над которой всю стену закрывал большой разноцветный ковёр. На нём наискосок висела длинная кавалерийская сабля в ножнах, точно такая, какие он видел в Симферополе на кавалеристах. Ясно, что это была кровать родителей. А кровать мальчика стояла в ближнем левом углу поперёк кровати родителей, сразу возле двери. Над нею тоже висел коврик, небольшой бархатный с картинкой, изображавшей какой-то эпизод из восточных сказок.
Нет слов, внимание Тимура было приковано к сабле. Глаза его горели удивлением и восхищением: впервые в жизни он видел так близко настоящую саблю.
Скорее всего, новый знакомый и рассчитывал именно на такой эффект, пригласив его «на минутку» к себе домой.
Тимуру сразу расхотелось идти куда-то играть. Он не хотел уходить из этого интересного дома. Кстати, и хозяин не проявлял ни поспешности, ни нетерпения, чтобы поскорее очутиться на улице.
Увидев на лице гостя нескрываемое любопытство и восторг, он полез на родительскую постель, предварительно вытерев босые ноги о коврик, лежавший возле кровати, и снял со стены саблю вместе с ножнами. Рукоятка её, называемая эфесом, была из слоновой кости, инкрустированной, скорее всего, золотом. Клинок, вынутый из ножен, блестел, словно никель кровати, и тоже был инкрустирован какими-то узорами. Вдоль всего клинка шёл глубокий желобок, который, оказывается, был вовсе не для стока крови, как говорили пацаны, а для придания ему нужной жёсткости.
Тимур видел в кино, как воины размахивали такими саблями. Однако, когда он сам попытался поднять её одной рукой, то ничего не вышло. Он мог держать её вертикально только двумя руками, настолько она была тяжела. Он тут же поделился своими соображениями с соседом:
–  Как же кавалеристы размахивают им одной рукой, да ещё и рубят? Неужели у них руки не устают?
– Ещё как устают! Но для этого нужна тренировка, чтобы рубить и фехтовать шашкой!
–  А откуда она у вас?
–  Это папина…
–  А он, что: кавалерист у тебя?
–  Нет. Он – «Красный партизан».
–  Так сейчас же нет партизан. Это раньше они были. А как же саблю? Разрешают её держать дома?
–  Да, у отца есть разрешение.
– Вот, здорово!  Какой ты счастливый! У тебя дома – настоящая сабля!
– Это ещё что!.. Вот, сейчас ты «Ахнешь»! – И мальчик полез в комод, стоявший у стены против окна между кроватями. Долго там шарил и вытащил ключ. Потом подошёл к массивному письменному столу, стоявшему прямо у окна, и начал открывать замки его ящиков.
– Задвинь, пожалуйста, ящик комода! – попросил он, продолжая рыться в столе.
Тимур выполнил его просьбу, но не успел повернуться, как услышал сзади окрик:
–  Стой! Руки вверх!
Он недоумённо повернулся к хозяину квартиры. Тот стоял у стола и в правой руке держал настоящий большой чёрный наган с барабаном для патронов, направленный дулом на него. Вид у него был такой, будто он, действительно, хочет его застрелить. Потом он поднял его на уровень лица, взял его обеими руками, и, скривив от напряжения губы, нажал двумя указательными пальцами на курок. И тут же раздался громкий щелчок. Это боёк, отскочив назад, сразу же стукнул по барабану.
От этой шутки Тимуру сделалось неприятно.
Заметив на его лице испуг, мальчик расхохотался:
–  Не бойся, он не заряжен!
Только после этого Тимур осмелился подойти к нему.
–  А мне можно подержать его? – робко спросил он.
–  На! Держи!
Наган тоже оказался тяжёлым. Он взял его, так же, как и мальчик – двумя руками. Нажал двумя указательными пальцами на курок, но боёк не шевельнулся, только больно сдавил пальцем левой руки палец правой, которым нажимал на курок. Повторил попытку ещё раз, расположив пальцы на курке рядом – тоже безрезультатно.
–  Эх, ты! Дай сюда! Вот, смотри, как надо! – мальчик поднял наган, прицелился в зеркало, стоявшее на комоде, и произвёл щелчок, потом – второй, потом – третий. После каждого щелчка барабан самостоятельно поворачивался влево на одну секцию.
–  Вот, здорово! – только и смог сказать Тимур.
Мальчик положил на место наган, порылся снова в комоде, пряча на место ключ от ящиков стола, повесил на ковёр саблю, поправил перину и накрывавшее её покрывало.
–  Ну, теперь побежали на улицу!

На скамейке, врытой в землю возле ворот дома напротив, на другой стороне улицы, сидели двое мальчишек.
–  Айда, к ним! – сказал Эдик, взяв Тимура за локоть, – Вот, знакомьтесь! Это Тимур, а это вот, Володька, – показал на пацана, который был старше его года на три, – …и  Женька-«Рыжий» – рядом с большим пацаном сидел маленький огненно-красный с веснушками по всему лицу мальчик, моложе Тимура, размахивая босыми ногами. – А вот тот, что ковыляет сюда, – это «Котик». Он, по правильному – Костя, а мы его «Котом» зовём.
Откуда-то справа, со стороны скал, хромая на одну ногу, приближался маленький мальчик лет семи.
–  Это ещё не всё..!  Это только половина нашего отряда. – Сказал Эдик. – Ты чего так рано со школы? Уроков не было? – спросил он, обращаясь к Володьке. Тот почесал затылок с давно не стриженой шевелюрой, лениво заметил:
–  Не пошёл я сегодня… Что-то неохота…
–  Вот, скоро со школы придут остальные: Колька с Вилором и ещё могут подойти братья Котельниковы – Витька с Шуркой и тогда будет наш отряд в полном сборе…  Пойдём сегодня на кладбище? – обратился он снова к Володьке.
–  А чо там делать?
–  Я вчера «поджигу» смастерил, попробуем.
–  Покаж!
–  Она дома…
–  Ну, принеси!
Подошёл Костя.
–   Как дела, Кот? – спросил его Володя, положив руку на его смолистые волосы.
– Кха-гра-шо! – заикаясь, проговорил тот, широко улыбнувшись. Он не только заикался, но и картавил. Звук «К» у него получался с каким-то особым придыханием.
–  Кхакх тебя з-зовут? – спросил он Тимура, всё так же улыбаясь. Улыбка его была необыкновенно привлекательная и сразу располагала к себе.
Тимур ответил, тоже улыбнувшись.
–  Кхо-гро-шее и-имя! – прокартавил он. – А меня з-з-зовут  «Кхот».
Эдик принёс тряпичный свёрток. Что такое «поджига», Тимур ещё не знал, поэтому с интересом наблюдал, как Володя разворачивал тряпку. В ней оказался самодельный пистолет. Тонкая медная трубка, заклёпанная с одного конца, двумя медными обручами прикреплена к деревянному основанию, обструганному в виде пистолета. Под стволом из отверстия, выжженного в дереве, торчало медное колечко.
–  Спички купил? – Спросил Володя.
–  Нет ещё. Сбегаю…  Надо только денег достать.
–  А тебе, что: батя не даёт?
–  А тебе даёт?
–  Дал бы, если бы у него были…
Володя погладил рукой ствол «поджиги»:
–  Мелковат! Вот, я делаю сейчас… из ружейного ствола! Вот это будет настоящий «самопал». Порохом буду заряжать…
–  А где ты его возьмёшь?
–  Достану!
Хотелось посмотреть, как эта штука стреляет. Тимур тоже смог бы выточить такой пистолет, вот, где только трубку такую достать?
–  А много спичек надо? – спросил он у Эдика.
–  На один выстрел коробки две пойдёт.
–  Две коробки? Да его разорвёт! – вмешался Володя. – Одной коробки вполне достаточно.
–  Ты что? – крикнул Эдик. – С одной коробки только «пшик» получится! Я же знаю: у меня уже был такой…
–   Это тот, который разорвало?
–  Пошёл ты..!  И совсем не разорвало, а ствол сорвало. Потому, что был прикручен тонкой медной проволокой.
–  А куда же ты дел этот ствол?
–  Вот, Котику отдал.
–  Во!.. – сказал Костя и вытащил из кармана медную трубку, заклёпанную и загнутую с одного конца. Сбоку она была пропилена напильником до небольшой дырочки.
–  А сколько нужно денег для спичек? – не унимался Тимур.
–  Чем больше, тем лучше! – засмеялся Эдик. – Ну, на первый случай, копеек пятьдесят надо.
–  У меня есть пятьдесят копеек.
–  Твои собственные?
–  Да. Мои. Мне мама в школу дала.
–  О-о! Молодец!  Ты – корень! Тащи скорее твои капиталы! Сбегаем в магазин…
Тимур впервые оказался в городском продовольственном магазине. Конечно, те сельские кооперативы, в которых он покупал хлеб, сахар и чай, ни в какое сравнение не шли с этим, где было всё, что твоей душе угодно. Конфеты – самый любимый товар – лежали в специальных ящичках на витрине. Их было несколько сортов. Здесь были и любимые «подушечки», килограмм  которых стоил четыре рубля пятьдесят копеек. Если взять сто граммов, это будет сорок пять копеек. Были здесь и какие-то грибы в стеклянных банках, которые он никогда не пробовал.
Стояли маленькие бутылочки, называемые «четвертушками», на которых было написано: «Водка» и к ним была прислонена картонка с ценой: «3руб. 15коп.», написанная жирными чёрными чернилами. В этом же отделе продавались и папиросы, и спички.
Тимур удивился, когда продавщица подала Эдику вместе со спичками и пачку папирос, на которой было написано: «Спорт» и нарисован мотоцикл с мотоциклистами.
–  А зачем нам папиросы? – удивился Тимур.
–  Чудак! – Курить!
–  А ты разве куришь? – ещё больше удивился он.
–  А ты, что: нет? – в свою очередь удивился приятель.
Тимур отрицательно покачал головой.
–  Не дрейфь! Научим!
Бежать обратно в гору было труднее, чем вниз. Но Эдик нёсся вперёд, как на крыльях. Тимур, запыхавшись, еле поспевал за ним. Хорошо ещё, что бежать было недалеко.
К их приходу компания на лавочке увеличилась ещё на одного пацана. Это был высокий, худощавый, уже можно сказать, парень лет тринадцати с белобрысым чубчиком, зачёсанным набок.
– Новенький? – серьёзно спросил он, подбежавшего Тимура. – Что ж, будем знакомы: Николай! – и чуть улыбнулся, слегка скривив кончик рта.
Тимур не знал, как знакомятся люди в городах. Не знал, что при этом называют только своё имя, не добавляя слов: «меня зовут…» или: «моё имя…», или, хотя бы, местоимение: «Я…». Поэтому слова парня принял, как обращение ё нему.
–  Я не Николай, я – Тимур! – поспешил поправить он парня.
Парень рассмеялся:
–  Да не ты – Николай, это я – Николай! Понял?
Теперь Тимур понял свою оплошность и тоже рассмеялся:
– А я сначала понял, что ты меня называешь Николаем… Думаю: «Какой же я Николай? Я не Николай, я – Тимур!».
Парень вдруг перестал смеяться. Лицо его стало вновь серьёзным.
– Индюк тоже думал, да в щи попал! – сказал он назидательно и снова чуть скривил одну сторону губ. – Ну, купил спички? – спросил он у Эдика. Тот утвердительно кивнул. – Пошли на кладбище! – и, не ожидая согласия остальных, зашагал к видневшимся в недалеке ржавым воротам с полуоткрытой правой створкой.
            Видимо, раньше кладбище было огорожено тёсаным камнем, хорошо подогнанным друг к другу. Но оно было старое, и потому, забор достаточно разрушился. За ним густел настоящий лес бузины.
Пройдя немного по центральной дорожке, ребята свернули налево и, не доходя до белевшей впереди, и тоже полуразрушенной, часовенки, прошли между мраморными надгробными плитами и очутились у шалаша, сложенного из свеженарезанных ветвей бузины.
–  Чья это работа? – удивился Николай.
Володя, несколько смущённый, признался:
–  Это я.  Сегодня не пошёл в школу и, от нечего делать, решил сложить шалаш.
–  Молодец! – похвалил Николай.
Чувствовалось, что во всей этой компании он был признанным лидером. Он вошёл в шалаш и деловито осмотрел его. Он был построен между двумя плитами так, что они, могли служить, как бы, диванами, только очень жёсткими. Пространство между плитами было вытоптано, так что, никаких следов травы там не было. Зато в середине его виднелась ямка, наполненная золой, что свидетельствовало о том, что в ней разжигали костёр. Вокруг него во множестве валялись окурки от папирос.
–  Ну, что, братва, одобрим Володькино начинание, и будем поддерживать порядок в шалаше. Ну-ка, Рыжий, наломай веток и смети все окурки в костёр.
– Пацаны! А давайте здесь жить! – вдруг обрадовано вскричал Эдик. –  Будем здесь варить еду…
–  Из чего? – прервал его восторг Николай.
–  Как?..  Каждый принесёт из дома что-нибудь…
При этих словах Володька нахмурился, но промолчал.
–  Вот что: если кто сможет взять из дому что-нибудь, но так, чтобы родители не шумели, я согласен. Но, чур! Без обязаловки! Сможешь взять – хорошо! А не сможешь – ещё лучше! – вдруг завершил свою речь Николай, улыбнувшись обычной своей улыбкой, скривив кончик рта. Все рассмеялись его шутке.
–  Ну что, по домам? – предложил Эдик.
–  Зачем?
–  За продуктами…
–  Да, не шебуршись ты! Успеем! Давай, заряжай поджигалу!  У кого курево есть? – Николай обвёл всех глазами, оценивая, у кого сегодня оно может быть.
Эдик вытащил из кармана пачку «Спорта» и протянул ему.
– О-о! Ещё не распечатанная! Как же ты удержался? – Видимо, он хорошо знал характер каждого из своей компании.
Эдик выложил на плиту несколько коробок спичек. Николай открыл пачку. Вытащил из неё одну папироску-«гвоздик» и по очереди протянул пачку каждому. Все взяли по папироске. Взял и Тимур.
Николай помял пальцами ту часть папироски, которая набита табаком. Покрутил её в пальцах. Постучал мундштуком по гладкой поверхности плиты, на которой сидел, и смял мундштук крест на крест. Потом заложил мундштук между средним и указательным пальцами правой руки и, сжав между зубами кончик мундштука, наклонился к Володе, уже прикурившему свою папироску и держащему ещё горящую спичку. Прикурив, он сделал глубокую затяжку, и выпустил дым двумя струями через ноздри.
Тимур повторил все его движения и взял папироску в рот. Эдик, с любопытством наблюдавший за его действиями, поднёс ему свою тлеющую папироску, чтобы тот прикурил. Но Тимур не понял. Он показал ему свою:
–  У меня уже есть…
–  Прикуривай! – сказал Эдик.
–  Как?
Эдик взял его папиросу в рот, поднёс к ней свою, зажжённым концом, и прикурил. Сделав несколько затяжек, он передал её Тимуру. Тот набрал в рот дыму и выпустил его между губами, сложенными трубочкой.
–  Ну, как? – спросил Эдик, – Голова закружилась?
Тимур помотал головой. Николай, не глядя на него, заметил:
–  С чего же она закружится, если он не затягивался?
Эдик внимательно посмотрел на Тимура:
–  А ну, ещё раз затянись!
Тимур повторил всё снова.
–  Э-э, дружок! Это называется переводом папирос. Курить надо вот как, смотри! – Он затянулся, открыл рот, показывая клубящийся внутри дым, и потянул воздух в себя.
–  Видел? – спросил, выпуская дым изо рта.
Тимур, как и в первый раз, набрал в рот дыма, открыл его и с шумом потянул в себя. Но вдоха не получилось. Как только первые клубы его попали в трахею, его заколотил сильный кашель. Эдик, дурачась, похлопал его по спине:
–  Эх, ты – куряка!
Все смеялись. Но не таков был Тимур, чтобы на полпути остановиться, не добившись задуманного. Как только кашель прошёл, он повторил эксперимент. И на этот раз он закашлялся, но уже после того, как набрал полную грудь дыма.
  Голова закружилась и затошнило, но он не подал виду, потому что все, с любопытством, наблюдали за ним.
Откашлявшись, он сделал третью затяжку, теперь уже без кашля, но голова продолжала кружиться и всё окружение медленно плыло вправо, а его самого клонило влево. Набралось полный рот слюны, которую он попытался «вычвыркнуть» между зубами, как это делали Николай и Эдик. Но и «чвырка» не получилось, так как её было много. Пришлось сплёвывать обыкновенно, отойдя за край плиты.
Он всё затягивался и затягивался, широко раскрывая рот, а чтобы его не «водило» от головокружения, сел на край плиты.
–  А вот, так попробуй! – сказал Эдик, выпуская дым через ноздри.
Это получилось сразу, как только закрыл рот.
–  Смотри сюда! – сказал Володя и, затянувшись, задрал голову кверху. И вдруг, из его рта, догоняя друг друга, полетели вверх круглые колечки дыма и в такт им из его рта, как из тракторной трубы, неслись звуки выхлопа. Поднимаясь вверх, колечки расширялись, теряли форму, а снизу их догоняли всё новые и новые.
Глядя на него, колечки стали выпускать и все остальные, но такие круглые и чёткие получались только у Володи.
Попробовал и Тимур, но, как он ни задирал голову, из его рта выхлопывались только клубы дыма.
–  Ну, ещё по одной! – сказал Николай, шелобаном выстрелив свой окурок наружу
Ребята закурили ещё по папироске. Закурил и Тимур, чтоб только не отстать от остальных, хотя в животе было как-то неприятно. Не мог же он перед всеми показать свою слабость!
Николай взял у Эдика поджигу, зажал её между коленями стволом вверх и стал по одной накрашивать в него серу со спичечных головок. Делал это он ловко: вставлял спичку головкой в ствол и зажимал её большим пальцем левой руки, а правой выдёргивал из него. Накрошив серу из нескольких спичек, потянул за медное колечко, торчавшее ниже ствола. Вылезла толстая медная проволока, оказывается, служившая шомполом. Вставив её в ствол, утрамбовал серу и продолжал набивать ствол, временами утрамбовывая. Делал он это до тех пор, пока метка на шомполе не совпала с концом ствола. Ещё раз утрамбовал, и, скатав из куска газеты шарик, засунул его в рот, немного помял зубами, затем помял пальцами и воткнул его в ствол. Как Тимур узнал позже, этот комок газеты назывался «пыжом». Затем он сильно придавил пыж шомполом.
Тимур подумал, что подготовка закончена и сейчас пистолет будет стрелять. Но Николай взял ещё одну спичку, вставил её в специальное отверстие со скобочкой возле пропила в стволе, куда предварительно накрошил серу от одной спички. И только тогда, пригнувшись, вышел из шалаша. За ним вышли все остальные.
Он взял в левую руку коробок со спичками, поднял правую руку с «поджигой» вверх, туда, где над верхушками деревьев сияло голубое небо с небольшими «барашками» облаков и где, щебеча, беззаботно порхали птицы.
–  Салют в честь нового оружия! – высокопарно произнёс он и чиркнул коробком по головке спички. Спичка зашипела. Он отвернул лицо в сторону. Шипение прекратилось. И когда казалось, что больше уже ничего не будет, из ствола, вдруг, выдохнулось: – «Уф!».
Тимур от неожиданности вздрогнул.
–  Ура! – закричал Костик. – Глаза его горели нескрываемым восторгом.
Николай внимательно осмотрел «поджигу» и, удовлетворившись, передал её Володе. Тот снова зарядил её, произвёл выстрел и только потом, отдал хозяину.
После Эдика стрелял «Рыжий», и, наконец, очередь дошла до Тимура. Он уже знал, что нужно с нею делать. Одно только замечание сделал ему Николай при заряжании: нужно сильнее утрамбовывать серу.



Держа оружие в вытянутой руке, Тимур чиркнул коробком. Спичка зашипела, Тимур отвернул лицо и зажмурился. Но сколько он ни ждал, никакого «Уф!» не произошло.
–  Осечка! – сказал кто-то.
Тимур всё держал «поджигу» в вытянутой руке, боясь опустить её и открыть глаза. С мгновенья на мгновение он, всё же, ожидал услышать выстрел. Кто-то взял его за руку. Обернулся, увидел Эдика.
– Осечка! – повторил он. – Нужно перезарядить спичку. – Он взял «поджигу», вытащил сгоревшую спичку, накрошил серу на «фитильную» площадку, вставил новую и осторожно, чтобы не просыпать серу, передал Тимуру.
Тимур взял её и снова чиркнул коробком и теперь, не отворачиваясь, смотрел, как она горит. Вдруг руку дёрнуло назад и «поджига», которую он держал с уважением, вырвалась из неё и, пролетев мимо уха, упала куда-то, в кусты за его спиной.
– Что ж ты так нежно держишь? – упрекнул Николай. – Нужно держать крепко!  А если бы это был настоящий наган? Так и убить себя недолго!..
Обескураженный Тимур полез в кусты искать «беглеца», но Эдик опередил его. Он поднял «поджигу» и бережно поглаживая, стряхивал приставшие к ней комочки земли.
–  Кот, стрелять будешь? – спросил он у хромого мальчика.
–  Не-а! – ответил тот, – Боюсь!..
–  Ладно… Тогда я сам ещё разок пальну. – обрадовался Эдик. И пока другие закуривали по третьему разу, зарядил свой «пистолет».
Прикурив от папироски Рыжего и, не выходя из шалаша, а только высунув дуло «поджиги» наружу, он поднёс к сере, насыпанной у запального отверстия зажжённую папиросу и, к удивлению Тимура, никакой осечки не произошло. «Поджига» пальнула, выплюнув из дула обгоревший бумажный пыж.
Вот так, произошло знакомство Тимура с юными обитателями улицы «Тринадцати».
Жаль, что в классе у него ещё не было друзей! А то, он, обязательно, похвастался бы перед ними о том, как он научился курить и как здорово стрелять из «поджиги». И вовсе не беда, что сегодня он остался без школьного завтрака, деньги на который были израсходованы вчера на папиросы и спички! Зато, сколько он узнал всего нового и получил массу удовольствий!
Ах, как медленно теперь тянулось время в школе! Обычные четыре урока  длились, как четыре дня.
Со школы он не шёл, а бежал. Так ему хотелось поскорее встретиться с новыми друзьями.
Подошёл к дому, а на улице – никого. Кинул портфель на стол, быстренько перекусил хлебом с маслом и сахаром и побежал к Эдику. Но дверь их квартиры тоже оказалась запертой… Какое невезение!
И вот так всегда! Как что-нибудь надумаешь, обязательно возникают какие-нибудь непредвиденные обстоятельства, мешая выполнению задуманного!
         Ничего не поделаешь! Придётся сначала посидеть за уроками, чтобы потом на это не отрывать драгоценное время!
Сам занимался уроками и, время от времени, посматривал в окно. Вот, отворилась калитка Женьки и на улицу высунулась огненно-рыжая его голова. Убедившись, что никого ещё нет, снова исчезла. Не знал, что за окном томится ещё одна неприкаянная душа.
Надо побыстрей закончить выполнение заданий, да бежать на улицу.
Мимо окна прошёл Эдик, но без портфеля. Учился он в четвёртом классе и считал себя уже вполне взрослым. И, чтобы не быть похожим на «первоклашек», портфеля не носил. Книжки и тетради у него всегда покоились за поясом.
Он нравился Тимуру больше всех остальных ребят. Он был весёлым и находчивым. Никогда не унывал и всегда придумывал, что-нибудь интересное.
         
                В слободке Русской – старый дом,
                что был тюрьмой когда-то
                до революции, потом –
                казармою солдатам.
                Затем жилым он стал. И в нём               
                в двухкомнатной квартире
                я с мамой жил. Мне этот дом
                казался лучшим в мире.
                И в том же доме, но в конце
                прямого коридора,
                в больших трёх комнатах сосед –
                мальчишка жил, с которым
                я подружился ближе всех
                других ребят слободских.
                Хоть он – пацан «и смех, и грех»,
                зато был «свойским в доску».
                Мальчишка тот, ни дать, ни взять,
                рождён был стать героем!..
                Есть у него отец и мать,
                и дедушек – аж двое!
                Папаша – «старый партизан»,
                Кавалерист-рубака,
                а сын – не то, чтоб хулиган,
                но – парень-забияка.
                Кого ругали больше всех,
                и чьё трепали имя,
                кто вызывал всеобщий смех
                проделками своими?
                А кто был в классе «чемпион
                по драпанью со школы»?
                К чему сомненья! Это он –
                мой лучший друг весёлый!..

Вот, и сегодня, придя со школы, он мимоходом заглянул к Тимуру и позвал к себе. Тимур уже закончил уроки. Осталось только переписать начисто в тетрадь, решённый на черновике, пример по арифметике. Завершив эту работу, он побежал к соседу. Тот доедал свой обед, состоявший из стакана молока с куском хлеба.
Убрав всё со стола, он предложил поиграть в войну прямо здесь, в квартире.
В большой комнате из стульев были сделаны баррикады, расположенные друг против друга. Ножки стульев служили пулемётами и пушками. Лёжа за ними и, наблюдая за «противником», в дырочки, имевшиеся в сидениях стульев, они «стреляли» друг в друга и кричали: – «Ура!»
–  Подожди, так не интересно! – вдруг заявил Эдик. – Давай, играть в «прятки»!
–  В прятки – здесь?
– Да, ты выйди на кухню, а я спрячусь. Ты будешь меня искать. Идёт?
Тимур вышел. Делать на кухне было нечего, и он стал думать, где Эдик может спрятаться? Было всего три таких места: два – под кроватями и одно – в шкафу. Которое из них он выберет?
Через некоторое время Эдик позвал:
–  Иди, ищи!
Вошёл в комнату. Баррикады стояли на своём месте. Вдруг ему показалось, что Эдик никуда не спрятался, а остался за своими же стульями.
– Застукал! Застукал! – закричал он, подбегая к ним. И в этот момент в лицо пыхнуло жаром, и раздался хлопок выстрела. По комнате пошёл сизый дымок, запахло порохом. Тимур отнял руки от лица и укоризненно посмотрел на друга.
На друга?.. Да, разве друзья делают так? А если бы он успел к нему наклониться? Ведь так можно и глаза выжечь! Он повернулся и пошёл.
– Ты куда? Я же пошутил! – Эдик выскочил из-за своей засады, держа в руке поджигу.  Но Тимур не оглянулся – его жестоко обидели!..
Весь оставшийся день он не выходил на улицу. Кстати, после обеда небо нахмурилось, и стал нудить мелкий «осенник».  И Женькина лавочка всё время была пуста.
Уроки были все сделаны и, оказалось, что заняться было нечем. Хотел что-нибудь почитать, да в доме, кроме «Истории ВКП(б)», ничего не нашлось.
Подумал: – «Надо бы записаться в библиотеку».
Открыл «Историю» и начал читать вслух. Увлёкся. «Интересная вещь! И, главное, с портретами революционеров и деятелей партии!».
Портреты он и раньше видел: открывал эту книгу не в первый раз, но читать не приходилось. Решил в библиотеку пока не записываться, а прочесть книгу до конца.
Вот, группа революционеров-марксистов, среди которых знал Ленина и слышал фамилию «Плеханов». Дальше – портреты членов ЦК РСДРП, потом – членов ЦК РКП(б), среди которых стали попадаться уже хорошо известные фамилии: Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин, вот, уже и портреты вождей: Сталина, Свердлова, Дзержинского, Кирова, Ворошилова, Молотова, а портреты Блюхера и Тухачевского были перечёркнуты крест на крест. Они оказались «врагами народа».
Киров – самый симпатичный после Сталина! Кирова Тимур любил, только жаль, что его убили! Вообще, враги многих убили: Максима Горького, например, и в Ленина стреляли. Теперь уже Ленина нет – он умер. Он был самый первый вождь!
Вот, почему коммунистам давали «браунинги»!..
Вспомнил Симферополь и того симпатичного дядю с «браунингом», похожего на папу, каким он его себе представлял. Интересно, где он теперь?  Почему он больше к ним не приезжал? У него, наверняка тоже есть сын. Вот, счастливый мальчик! Тоже, наверное, показывает друзьям отцовский «браунинг»!
А вот, его родного дядю, маминого брата, у которого – дочка «Роза», тоже могли убить враги. Мама рассказывала, что её брата эти враги посадили в тюрьму за то, что он был первым секретарём партийной организации в их родной деревне, в «Рассее», и хотел, чтобы был коммунизм, а они этого не хотели.
Роза опять прислала маме письмо и просила маму, чтобы она забрала её у мачехи. Иначе, ей там нет никакой жизни!
Мама сказала, что зимой, когда будут каникулы, они поедут в «Рассею» и заберут её. Поедут через Москву! Вот, это будет путешествие! Ведь он ещё ни разу в жизни не путешествовал! Если, конечно, не считать поездку в Симферополь.
Он вспомнил, как во время летних каникул ездил туда на подводе с колхозным кучером.
Из колхоза-миллионер в Симферополь на базар, где была колхозная лавка, часто возили фрукты и овощи для продажи. Машины в колхозе не было и всё это возили на подводах.
Однажды мама встретила свою подругу, которая жила в Симферополе, и у которой тоже был сын, правда, на три года старше его. Подруга предложила познакомить ребят и попросила, чтобы мама прислала Тимура к ним на недельку погостить. И они договорились. Тимур поехал на подводе, которая везла фрукты на базар.
Выехали рано утром. Очень рано, как только рассвело. Ехали несколько часов. Ещё тогда у него разболелся желудок… Такое в последнее время случалось у него часто.
Приехали, когда базар уже «гудел» вовсю.
Сдав товар в колхозную лавку, поехали в «Дом крестьянина», где возница оставил телегу и лошадей под присмотром конюхов, а сам по адресу, который дала мама, отвёл Тимура в дом её подруги. В руках он нёс большую корзину с фруктами, посланными мамой.
Был выходной день, и вся семья подруги была дома. Хозяйка уже ждала гостей и сразу же посадила их за стол. Она познакомила ребят друг с другом и посадила вместе.
Сразу же после обеда Геня (так звали сына хозяйки) повёл гостя в свою библиотеку.
Да, ему было, чем гордиться. В гостиной стоял большой шкаф, все полки которого были заставлены книгами. Здесь Тимур впервые узнал о французском писателе Жюле Верне и его романах о путешествиях.
–  Ты смотрел фильм «Дети капитана Грандта»? – спросил Геня.
Тимур помотал головой. Он и слышал-то эти слова впервые.
–  Завтра мы сходим в детский кинотеатр. Там, как раз, сейчас, идёт эта картина… А вот эта книга о знаменитом капитане Нэмо – «Восемьдесят тысяч километров под водой». Ты быстро читаешь? – Тимур пожал плечами. – Вот, возьми её! Пока будешь жить у нас, ты её прочтёшь. У Жюля Верна много книг и почти все про путешествия.
Ещё он показал ему свои игрушки. Хотя он был уже большой, у него их было  много. И, притом, все они были электрическими и самоходными. Такие Тимур тоже видел впервые.
Неделя в Симферополе пролетела, как один день. Тогда он ещё плохо читал по-русски, поэтому книга так и осталась лежать на столе. Да и времени для чтения, откровенно говоря, не было. Геня водил его по всем интересным местам Симферополя, о которых Тимур и не знал. Вообще, Геня был очень умный и начитанный мальчик…
Живя в Симферополе, Тимур почти каждый день ходил на базар в колхозную лавку, потому что мама передавала туда фрукты и овощи, а также и письма для него. Однажды, возвращаясь с базара, он увидел стоявшую возле тротуара легковую автомашину с открытой дверцей и сидящего в кабине моряка.  На нём была бескозырка с надписью на ленте: «Черноморский флот».  Значит, это был не какой-нибудь капитан, а рядовой краснофлотец.
Тимура, словно магнитом, потянуло к нему.
–  Дядя, вы из Севастополя?
–  Да. А что такое?
–  А я живу в Дуванкое. Вы проезжаете мимо моего дома.
–  Да.  Ты что: Хочешь домой?
– Нет. Я здесь в гостях… Через три дня мама заберёт меня.  Она – председатель колхоза имени Тельмана... А вы когда поедете в Севастополь?
Моряк посмотрел на ручные часы.
–  Часа через два.
–  А вы можете передать моей маме от меня привет?
–  Могу. Я попрошу моего начальника, и мы остановимся в Дуванкое.
–  А вы не рассердитесь, если я попрошу у вас ваш адрес?
–  Зачем?
–  Я буду писать вам письма.
–  Хорошо. Я сейчас напишу тебе.
Он достал из кармана блокнот и написал свой адрес. Его звали Гаврилов Сергей Иванович.  С ним Тимур переписывался всё время, пока жил в Дуванкое.  И Сергей Иванович останавливался у них всякий раз, когда проезжал мимо их деревни.
Когда же переехали в Бахчисарай, Тимур получил от него письмо, в котором он сообщал о том, что закончил службу и возвращается домой в Тамбов.
Ездил Тимур и в Алушту, но это было очень давно, когда он был ещё очень маленький. И поэтому это он не считал путешествием…
А вот, Москва! Это – совсем другое дело! Это тебе не Симферополь!.. Хотя Симферополь и был его любимым городом.
В тот день Эдик больше не заходил. Но зашёл после школы на следующий день и, как ни в чём не бывало, позвал на улицу.
Тимур отходчив. Повздорив с кем-нибудь, он через некоторое время начинал жалеть о случившемся, искал и находил оправдания действиям товарища и, попутно, осуждал свои.  Поэтому на следующий день его симпатии к Эдику взяли верх над обидой и он, больше не вспоминая о ней, побежал с ним.
В этот день он познакомился с братьями Колесниковыми, которые вовсе и не были похожи на братьев: один был блондин с рыжеватым оттенком, а другой – тёмно-русый и на лицо сходства почти не было. Они не играли серьёзной роли в делах мальчишеской компании слободчан и на окраине бывали не часто. Наверное, у них были какие-то другие интересы. Оно и понятно: те пацаны, что жили на окраине, жили кучно. И каждый из них, перешагнув порог калитки, сразу попадал в окружение «своих пацанов», а  Колесниковы жили ближе к центру города у фонтана, из которого поилась вся улица и, чтобы попасть к пацанам, им нужно было подняться аж на окраину.
  Но, зато, когда вопрос вставал о защите чести своей улицы, они были «как штык»!
Эту отдалённость фонтана Тимур почувствовал в первые же дни. Воду приходилось носить оттуда в чайнике. Ведь нести полведра было неудобно, а полное он никогда бы не донёс. Потом мама купила специально для него два маленьких ведра,  которые вмещали в себя столько же воды, сколько входило в одно большое. По виду они ничем не отличались от больших «оцинкованных». Так в простонародье называли вёдра, изготовленные из жести, покрытой цинком, которая также используется для изготовления водосточных труб и кровельного железа.
Вот, в этих самых вёдрах, делая частые остановки и расплёскивая почти половину их содержимого на штанины брюк, носил Тимур воду из фонтана, представлявшего собой трубку, вделанную в вертикально поставленную каменную плиту.  Из неё тоненькой струйкой текла вода.
В летнюю пору днём эта струйка часто и надолго прерывалась, зато по ночам, она весело журчала без перерыва, образуя маленький ручеёк, терявшийся в щелях между камнями, из которых вымощена улица.
Поэтому у фонтана образовывались не столько длинные, сколько долгие очереди, в которых иногда приходилось простаивать часами.
Вероятно, в городе не было единой системы водоснабжения и окраинам, чаще всего, приходилось пользоваться своими, так называемыми, «артезианами». Этим, вероятно, и объяснялось отсутствие на трубке крана, перекрывавшего сток воды тогда, когда она не нужна и открывавшего его в нужный момент.
Как бы там ни было, но братьев Колесниковых видели на окраине не часто. А в тот день они пришли, и Тимур имел редкую возможность познакомиться с ними обоими сразу.
Погода стояла прекрасная, ибо октябрь в Крыму – это вовсе не осень, а только конец лета. И, если иногда и бывают дожди, то воспринимаются они, скорее, как благодать, периодически освежающая природу.
Пацаны решили полазать по скалам. Ведь, в этой затее есть и свои интересные моменты. Например, интересными бывают соревнования на скорость скалолазания. Хотя, для того, чтобы, вообще, лазать по скалам, нужна не скорость, а умение. Делать это умели все, разумеется, кроме Тимура и Кости. Первому это никогда делать не приходилось, а второму не давали изувеченные от рождения ноги.
Он ещё был героем, этот «Кот»! Это был жизнерадостный мальчишка, никогда не акцентировавший ни чьего внимания на своём недуге. Несмотря на то, что ему не то, что бегать, но и ходить было трудно, он ни в чём не хотел отставать от других, на много старших, ребят. Даже на скалы он лазил, правда, до первой площадки. Поэтому все ребята относились к нему, как к равноправному члену коллектива, только более младшему по возрасту, ни чем не выделяя его. Было совершенно естественным, что  «Котик» принимал участие во всех затеях пацанов.
Когда выяснялось, что кто-то более ловко, чем другие, одолевал подъём в определённом месте, начинали искать более сложные маршруты восхождения. Когда такие находились, то соревнования начинались с новой силой.
Не все места скал были доступны ребятам, не имевшим никакого альпинистского снаряжения.
Например, залезть на самый нос «Копек-Буруна» считалось вообще невозможным. Но бесшабашный риск, присущий неосторожным натурам, иногда побуждает их на необъяснимые, с позиции логики, предприятия, особенно, когда они приукрашиваются некоторым оттенком храбрости.
Тимур, занятый освоением азов, нового для него дела, не обращал внимания на то, какие у кого были результаты. Ему было важно, хотя бы один раз, влезть на самый верх скалы. Но, кое-как, добравшись до первой площадки, он понял, что это – пустая затея: подошвы его ботинок оказались очень скользкими и о дальнейшем продвижении не могло быть и речи!
Увлёкшись, решением своих проблем, он сначала не заметил, а потом был крайне удивлён, увидев возле себя Костика, который, невесть как, оказался на площадке, на которую, с большим трудом, взобрался сам. Потом, вдруг, из поля зрения исчез Эдик, ни в чём не отстававший от Коли.
И к тому самому моменту, когда Тимур, взобравшись ещё на одну, почти крошечную, площадку, набирался мужества одолеть последний, но самый опасный для него участок восхождения по почти отвесной скале, рассечённой небольшой вертикальной трещиной, местами поросшей чахленькими кустиками, невесть как прицепившимися к почти голым камням, на которых, до застывания в жилах крови, соскальзывали его подошвы, вдруг раздалось откуда-то справа-сбоку:
–  Эй, пацаны! Давайте сюда к нам!
Это Володя и Эдик, сговорившись, тайно, никого не предупреждая, вдруг подали голос, стоя на самой макушке носа «Копек-Буруна», размахивая руками.
Все были ошеломлены: свершилось «чудо», ибо до этого считалось, что этот «нос», вообще, никому не доступен!
Как они туда попали, никто не мог объяснить. Это, знали только они сами…
Но вот, в чём загвоздка! В скалолазание есть одна особенность: залазить всегда проще, чем спускаться. Поэтому прежде, чем лезть, нужно продумать, как будешь слезать!
Этого-то смельчаки и не предусмотрели. И потому, как будут слезать, не знали сами.
Создалось сложное, если не безвыходное, положение.
Дело в том, что на «Собачий нос», который выступал из скалы и нависал, примерно, метров на пятнадцать-двадцать над дном долины, являвшейся продолжением «Русской слободки» слева от кладбища, ни с какой стороны попасть невозможно.  На него можно спуститься только сверху с помощью каната. Ребята где-то, скорее всего, в Володином доме, достали верёвку, разделили её пополам и обмотали вокруг себя под майками так, что со стороны не было заметно. Затем, уединившись, связали их, привязали к выступу скалы и спустились: сначала Володя, потом Эдик. На конце верёвки сделали петлю, за которую можно было бы держаться и спускаясь, и поднимаясь. Володя, повиснув на петле, понял, что не достаёт до площадки, буквально, на полметра. Не придав этому значения, он спрыгнул. То же самое за ним проделал и Эдик.
Поскольку, он был вторым, ему и в голову не пришло усомниться в правильности решения товарища.
Когда же фурор от успеха предприятия прошёл и они решили подняться на скалу, то оказалось, что сделать это сможет только один из них, став на спину или плечи другого. А второму суждено остаться.
Ребята запаниковали.
Коля быстро спустился и побежал за помощью.
Тимур понял, что дальнейшее восхождение нужно отложить до другого раза. А сейчас надо спуститься и принять посильное участие в спасении товарищей.
Но спускаться по скользким, облизанным дождями, ветрами и временем скалам, оказалось не менее, если не более сложным и опасным, чем карабкаться наверх. Он понял, что вверх лезть было даже проще: ты с близкого расстояния рассматриваешь место, куда потом нужно будет ставить ногу. При спуске же не видно, куда их ставишь. А любая ошибка при этом может грозить срывом вниз.
        Учитывая приличную высоту, ничего хорошего от такого падения ждать не приходится. Поняв это, Тимур растерялся. Руки и ноги задрожали.
Сейчас все были заняты  Володей и Эдиком. И никто не знал, что его положение нисколько не лучше. В этой суматохе о нём совсем забыли. И, главное, обидно, что метрах в пятнадцати слева скала кончается и дальше гора идёт грунтовая, куда Тимур поднимался не один раз. Но туда площадка не тянется. А крикнуть о помощи стыдно: ведь тогда его никуда брать не будут.
Попробовал взять себя в руки, успокоиться. Ведь, все ребята сюда лазали и никто не расшибся. А он что: хуже других?..
Но первая же попытка опереться на спущенную вниз ногу, которая тут же соскользнула с казавшегося надёжным уступа, привела к полной потере уверенности. Опять поставил ногу в прежнее положение.
Решил обдумать ситуацию. Логика подсказывала, что надо лезть наверх. Но оставшийся участок был, действительно, самым сложным и опасным. В таких скользких ботинках не могло быть и речи о риске подняться. А, что же делать? Напрашивается одно решение: надо лезть! Но как? Если бы кто-то хоть корректировал бы: куда ставить ногу, это было бы, может быть, выполнимо… Но  внизу никого не осталось – все ушли к собачьей морде.
Значит, надо ждать! В конце-концов, его должны хватиться! Кто-нибудь ведь должен вспомнить и о нём!
Вдруг он услышал, что снизу кто-то лезет. Это был Коля и с ним какой-то незнакомый парень. У Коли через плечо перекинут моток верёвки.
Тимур обрадовался: значит, его хватились, и увидев его бедственное положение, пришли не помощь.
Но он ошибся: ребята лезли наверх, чтобы бросить Володе и Эдику верёвку, по которой они должны спуститься вниз, а Тимур оказался у них на пути.
– Ты чего здесь торчишь? – послышалось снизу совсем рядом. – Лезь быстрее наверх!
–  Не могу. – сознался он.
–  Почему не можешь?
–  Ботинки сильно скользят.
– Эх, ты – скалолаз! Кто же в таких ботинках лазит на скалы? Теперь уж жди, пока мы не залезем! Мы оттуда подадим тебе верёвку. Вилор, давай, забирай правее: обойдём его! – он уверенно полез наверх, за ним так же легко лез и Вилор.
Ребята скрылись за выступом скалы.
– Держи верёвку! – услышал он голос Николая. –  Возьмись крепко за её конец возле узла и лезь наверх! Мы будем помогать тебе
Тимур так крепко схватился за конец верёвки, что, казалось, ничто на свете не сможет заставить его отпустить этот спасительный шанс. Ребята легко вытянули его наверх, а он, буквально, «шагал» по скале и через минуту был уже наверху.
Когда с вершины он глянул вниз, у него закружилась голова.
Смотав верёвку, коля и Вилор, а за ними и Тимур, побежали на «Собачью голову».
С верха скалы было хорошо видно ребят, стоявших метрах в двадцати ниже.
Коля, размахнувшись, бросил им верёвку. Она пролетела мимо Володи, но он не сумел поймать её. Тимур был уверен, что будь то внизу на земле, он обязательно, поймал бы её. Но здесь, на скале, его движения были сильно ограничены. Пришлось тащить её наверх снова.
Коля решил спуститься ниже. Он скрылся от остававшихся на вершине. Оттуда раздался его голос.
– Вилор, тут ещё одна верёвка! Это та, по которой они спустились. Она привязана к выступу скалы. Я сейчас свяжу их.
Он подтянул к себе найденную верёвку, связал концы обеих и бросил вниз.
Тут на скалу вылезли братья Колесниковы ещё с одной верёвкой. Но она уже не потребовалась. Все собравшиеся дружно взялись за верхний конец связанной верёвки, а свободный конец Коля скрутил наподобие лассо и кинул вниз.
Первым поднялся Эдик.
– Фу-ты! Чёрт! – с улыбкой выругался он. – Думал уже, что придётся ночевать на этом чёртовом носу.
– Ночевать, пожалуй, не смог бы: как только уснёшь, то сразу можешь оказаться на том свете!
Вторым вытаскивали Володю. Все, в том числе и Эдик, снова ухватились за верёвку.
–  Володь! Ты готов? – крикнул Коля.
–  Готов! – ответил голос снизу.
–  Тогда поехали!  Ну-ка, хлопцы, навались!
По мере того, как верхний конец верёвки удлинялся, последний из пацанов перебегал вперёд и хватался за верёвку. Таким образом, втащили Володю, чуть не бегом.
–  Стойте, вы – черти! – закричал он, разинув рот до ушей. – Вы меня чуть не расшибли об скалу. Вот, смотрите! – показал он, засучив штанину, на свежесодранную кожу на колене.
И, тем не менее, все были довольны. А как пацанам выразить свою радость?
Конечно, надо толкнуть стоящего рядом, да так, чтобы тот упал.  Поэтому, когда вылезли на плоскогорье, все стали толкать друг друга и падать на мягкую, заросшую пожелтелой травой, сочную землю крымского плато.
–  Как же вы, всё-таки, очутились там? – наконец спросил Коля, оттирая пот со лба.
– А хрен его знает!  Решили залезть на «Бурун», ну и лезли, помогая друг другу. – схитрил Володя. Потом серьезно: – Сначала хотели вас подразнить, а как залезли, так хоть плачь! – Поняли, что самим нам не слезть.
– Забыли поговорку: «Попэрэд батьки в пекло не лезь»! Вот, сами себя и наказали. Наперёд будете умнее!
А Тимур сделал для себя вывод:
 «Прежде, чем что-то совершить, надо подумать о том, как потом из создавшегося положения можно будет выйти».
 Конечно, не во всех случаях жизни он придерживался этого правила, но в серьёзных ситуациях оно само «высвечивалось» в памяти и не раз помогало ему.
После этого случая, смельчаки не раз ещё забирались на «Собачий нос», но делали это, обязательно, прихватив с собой длинную верёвку, которую двое или трое держали наверху, а остальные спускались, а затем, поднимались по ней.
Вернувшись домой, Тимур спросил у Эдика:
–  Почему Вилора так странно назвали: «Ви-лор»?
– А что тут странного? «Вилор» – это значит: «Владимир Ильич Ленин, Октябрьская Революция». Из первых букв этих слов и получилось: «ВИЛОР».
–  А-а! А я думал: какой же это национальности имя такое?..
–  Кто его знает, какой он национальности… Не знаю: еврей он или грек? Какая нам разница! Парень он хороший – вот и всё! – подумав немного, Эдик продолжил: – По крайней мере, мама его – тётя Зина – русская. Она – Коннова. А вот, у отца фамилия чудная, без пол-литры не выговоришь: Ру-же-о-ки-ят! Понял? – Ружеокият! – повторил он, сделав ударение на последнем слоге.
– Ру-же-о-ки-ят. – повторил Тимур. – Ты прав, что не выговоришь. А Колькина фамилия как?
–  О-о, Колькина?  У него – чисто русская: Голоулин. Значит, давние его предки, наверно, были пчеловодами, да только, ни хрена у них в ульях не было: ни мёда, ни пчёл – пустые, то есть, голые улья.
Теперь Тимур знал всех ребят своей улицы по именам.                Вилор оказался, действительно, умным парнем.
Учился он отлично. А из своей квартиры сделал настоящую лабораторию. И чего только там не было!
Однажды у Тимура не получилась задачка по арифметике. Сколько ни бился, ответ не совпадал. Было это в воскресенье. Зная, что Вилор – отличник, решил обратиться к нему. Подойдя к двери соседа, вдруг услышал звуки скрипки. Кто-то играл знакомую мелодию. Постоял, послушал, боясь прервать игру. Дождавшись паузы, постучал. Услышал:
–  Войдите!
Толкнул дверь и увидел Вилора, стоявшего со скрипкой и смычком в руках.
–  А, это ты? Заходи!
– У меня задача не получается. – сразу изложил он причину посещения.
–  По математике, что ли?
Математикой Тимур считал высшую ступень арифметики, а так, как любил конкретность, уточнил:
–  По арифметике…
Парень улыбнулся. Положил скрипку на кровать и взял в руки задачник.
–  Которая?..
–  Сто вторая…
Пока Вилор вникал в условие задачи, Тимур оглядывал квартиру.
Да, жил он беднее своего соседа напротив, то есть Эдика. И коврики над кроватями были проще, да и сами кровати не такие блестящие, без «финтифлюшек». Зато скрипка была настоящая – большая.
–  У меня тоже есть скрипка. – похвастал он.
Вилор оторвался то задачника и улыбнулся:
–  Играешь?
–  Немножко. Не так, как ты.
–  А откуда ты знаешь, как я играю?
–  Слышал, когда стоял за дверью.
–  А-а!.. И как?  Понравилось?
Тимур кивнул.
–  Хочешь, буду учить тебя?
У Тимура заблестели глаза.
–  А это можно?               
  –  Почему же нельзя? Можно.
–  Прямо сейчас?
–  Прямо сейчас… Подожди, куда ты?
–  За скрипкой…
–  А задача?
–  А-а, в другой раз…
–  Нет,  погоди!  Так  не  пойдёт!..  Сначала   решим,  а  уже потом займёмся музыкой!
Арифметику Тимур не любил, воспринимал её туго и в любой момент был согласен забросить её подальше, чтобы не портить радости жизни.
Предвкушая предстоящие занятия музыкой, он совершенно не вникал в объяснения соседа, а только согласно кивал головой. И, в конце-концов, получилось так, что задачку решил сам Вилор, а Тимуру оставалось только переписать решение в тетрадку.
Сбегал домой, отнёс тетрадку и принёс скрипку. Вилор настроил струны и попробовал на ней сыграть, но она издавала только скрипучие звуки. Он достал из ящика стола коробочку, вынул из неё кусок прозрачного оранжевого камня и стал натирать им смычок. При этом не то со смычка, не то с камня сыпалась светлая пыль. Видимо, смычок из-за долгого неупотребления высох, и теперь нужно было камнем заглаживать шероховатости конского хвоста, из волос которого, как знал Тимур, делались смычки.
Вилор опять взял скрипку, и вдруг она запела. Тимур был удивлён чистотой звуков, исходивших от его собственной скрипки.
Они, как струйки разноцветного дыма, расплывались по квартире, переплетаясь между собой, заглядывали под стол, под кровать, лизнули край шкафа, от чего его стёкла тонко зазвенели, подпевая скрипке, ударились в стёкла окна и, найдя открытую форточку, по очереди выходили во двор. Прошелестев по двору, оттолкнувшись от сараев и кирпичной стены, подпиравшей гору, поднимались вверх и, огибая кусты шиповника и барбариса, устремлялись на гору, где, смешавшись со струями воздуха, стекавшими на город со стороны плоскогорья, таяли, превращаясь в ничто.
Тимур стоял, раскрыв рот, и слушал. За всё то время, пока скрипка была у него, она никогда не издавала таких прекрасных звуков. По своему неведению он думал, что она плохо звучит потому, что она – детская, хотя и была похожа на настоящую.  Теперь он видел, что виновата в том не скрипка, а «скрипач». А может, это камень такой волшебный?..
–  А что это за камень? – спросил он, когда Вилор кончил играть.
– Это не камень, – Вилор улыбнулся. – Эта штука называется «канифоль».  Это минерал такой. Знаешь, что такое «минерал»?
– Ц! – издал Тимур звук, означавший у крымских  татар отрицание, покрутив головой.
–  Нет. Я соврал. Это не минерал. Это высохшая смола с хвойных деревьев. Знаешь, что такое «смола»? Вот, клей на дереве видел?
Клей на дереве? Это Тимур давно уже знал. Он поел его предостаточно.
–  Это я знаю. Его едят…
– Едят, да не всякий. С фруктовых деревьев едят. А этот есть нельзя. Им натирают смычки и ещё его используют при пайке. Ты видел, как паяют дыры в кастрюлях?
Тимур видел в деревнях людей, которые ездили в крытых повозках и кричали: «Вёдра, кастрюли паяем!».  А вот, как они это делают, он не видел. Поэтому он не сразу ответил.
– В общем, я смотрю: многого ты ещё не знаешь. – констатировал Вилор. – Как учишься-то?
–  «Хорошо»… – ответил Тимур, и, подумав, что у него иногда бывают и «уды», добавил: – и… «удовлетворительно»…
–  Значит, в «ударники» не выбился? Зря!.. От «уда» до «неуда» – всего полшага. Нужно учиться на «отлично», хотя иногда можно получить и «хорошо»… Это разрешается. А вот, «удовлетворительных» отметок не должно быть. Понял?
Тимур вздохнул:
– В деревне я учился  только на «отлично», – сказал он тихо, – а здесь не получается. – и он посмотрел прямо в улыбающиеся глаза соседа.
–  Ну, если ты попробовал «отличных» отметок, то, я думаю, ты подтянешься. Это, знаешь, какая штука – отличная отметка? Это – как рахат-лукум: раз попробуешь, и ещё хочется… Ел, когда-нибудь, «Рахат-лукум»?
–  Нет. А что это такое? – Конфета, что ли?
–  Что ты! Это в сто раз вкуснее…
–  Вкуснее шиколадки в золотой бумажке?
Вилор задумался:
–  Ну, если в золотой бумажке… – он сделал ударение на слове «золотой», – тогда, может быть, и не вкуснее. Но, всё равно, очень вкусно!
–  В золотой бумажке я пробовал… – задумчиво произнёс Тимур и признался: – Всего один раз…
Занятия музыкой оказались не такими уж приятными, как предполагал Тимур. Он думал, что Вилор начнёт показывать, куда надо нажимать пальцами, когда играешь какую-нибудь мелодию. А вместо этого он достал какие-то «ноты» и стал объяснять какие-то «фасоли». Интерес Тимура к занятиям сразу угас. Он слушал невнимательно и ничего не понял. На его просьбу показать какую-нибудь песню. Вилор ответил:
– Дойдём и до этого. Но сначала надо выучить весь звукоряд, запомнить, как располагаются звуки на нотоносце, как обозначается их длительность, полутоны и ключи. Потом разучим гаммы… И, уже после этого, будем учить отдельные вещи. Согласен?
Тимур кивнул, хотя совершенно не был согласен. Он понял, что сегодняшнее их занятие музыкой было первым и последним. И чтобы перевести разговор от неинтересной темы, спросил:
–  А что это за проволочки у тебя на кровати?
Вилор внимательно, как бы изучая, посмотрел на него, встал и подошёл к кровати. Он что-то сделал и у изголовья загорелась маленькая электрическая лампочка. Таких чудес Тимур ещё не встречал. Он восхищённо переводил взгляд то на лампочку, то на Вилора.
–  Как ты это сделал?
– Очень просто. Вот, смотри: – он приподнял покрывало, свисавшее с кровати и закрывавшее подкроватное пространство. –  Это аккумулятор, – он показал на какой-то ящик, – от него идут два провода к выключателю, а затем, – к лампочке. Выключатель соединяет или разрывает электрическую цепь…
–  А что находится в аккумуляторе?
–  Это долго объяснять, но, в основном, – соль…
–  Обыкновенная соль, которую мы едим?
–  Обыкновенная соль и… цинковые и свинцовые пластины.
– Ну, ты и – талант!.. – только и мог вымолвить Тимур, с уважением глядя снизу вверх на Вилора.
– Ты  тоже  будешь  талантом,  когда  будешь  учиться  в седьмом классе. Если, конечно, будешь хорошо учиться, без «удов».
С этого момента высокий Вилор стал ещё выше в глазах Тимура. Да, пожалуй, среди всех его знакомых пацанов, такого умного, как он, больше нет.
Дела в школе постепенно налаживались: «уды» сменялись «хорами». А иногда в тетрадях появлялись и «отлы».
Скрипка снова повисла на стене, на узенькой голубой ленточке, привязанной к грифу. Правда, на комоде появилась и маленькая коробочка с надписью: «Канифоль».
Мама ни разу не упрекнула его за то, что он так упорно добивался, чтобы она купила ему и балалайку, и скрипку, а сам на них не играет…
Так они и жили вдвоём, признаваясь друг другу в крепкой любви. О папе, зная её отрицательную реакцию и не желая её расстраивать, он больше никогда не заикался, хотя сам, время от времени, всё же вспоминал:

                …А жил я с мамой – папы нет!
                И в том была задача:
      Ведь для мальчишки в десять лет
                отец немало значит!
                Он – и защита, и закон,
                и мудрость жизни знает…
                Красивей и сильней, чем он
                Вообще-то не бывает!
                А мама… все-таки, она,..
                хоть член бюро райкома,
                самой-то помощь ей нужна,..
                хотя бы и по дому!..
                Она всё крутится одна,
                везде поспеть ей надо.
                С утра  в работе допоздна,
                а дома – ещё чадо!
                Работа нервная, зудит
                чесоткою на теле:
                попробуйте руководить
                промышленной артелью!
                Всю душу вытряхнет из вас
                промышленное бремя!
                Во всём хозяйский нужен глаз
                к тому же, нужно время.
                А время жмёт вперегонки –
                минуты пролетают.
                И сутки стали коротки –
                на сына не хватает.
                А нынче дети… знаю сам,
                как глаз за ними нужен
                ежеминутный, по часам,
                да и ремень, к тому же!..
                Не хмурьтесь, батенька, не вдруг
                я вспомнил эту штуку:
                Для вас она – поддержка брюк,
                а, вот, другим – наука!
                Не верьте умным словесам
                на тему воспитания
                и посвящённых чудесам
                словесного влияния!
                Всё это – выдумки людей,
                толкающих науку…
                Куда? – Не важно! Лишь бы в ней
                найти себе поруку!
                Природа исстари ещё
                учила нас довольно:
                «Не трогай то, что горячо,
                не лезь туда, где больно!».
                И этот жизненный закон
                перечеркнуть не смогут
                ни блеск известнейших имён,
                ни тщанья демагогов!
                А потому считаю так:
                наука – пусть наукой!
                Но в доме должен быть «кушак»
                в шкафу или на брюках!..

Однажды, придя с работы, мама сказала:
–  Тимочка, у меня есть новость!
–  Какая?
–  Меня переводят на другую работу.
–  Опять – другая работа! А куда тебя, на этот раз, переводят?
–  Председателем ювелирно-филигранной артели.
–  Что это ещё за артель?  Я, что-то, о такой не слышал.
–  Это – артель,  в  которой  делают  всевозможные национальные украшения. Помнишь, когда на концертах танцовщицы выступали в костюмах, на которых нацеплены всякие побрякушки?..  Пояса, украшенные золотом и серебром,..  разные, там, брошки…
–  А почему твои руководители не хотят, чтобы ты работала в Райкоме? Ты что: плохо работала?
– Наоборот, потому что я хорошо работала, меня повысили.  Кроме того, прежнее руководство артелью проворовалось: у них оказалась большая недостача золота и серебра. На их место нужны честные люди – коммунисты!..
–  А что, коммунисты не воруют? – он вспомнил, как сам воровал продукты из дома для кладбищенского шалаша.
– Нет. Настоящие коммунисты никогда не воруют!  Вот представь себе: отдельная комната и в ней на полочках разложено много золота. Я вхожу туда одна. За мной никто не наблюдает, никто не подсматривает. И я не имею морального права взять себе ни маленького кусочка.  Потому, что я – коммунистка!..  И если после моего ухода там пропадёт сколько-нибудь этого драгоценного металла и меня заподозрят в краже, я буду стоять с гордо поднятой головой, потому что я знаю, что я – чиста!  И я не поддамся ни на какие уловки, потому что я знаю, что я – чиста!  Понял, что значит настоящий коммунист?  Он должен всегда быть честным перед партией и всегда должен подчиняться её порядкам…
– А вот, ты всегда говоришь, что коммунист обязан присутствовать на партийных собраниях, что бы с ним не случилось. А если ты заболеешь?..  Или, если на улице – каменный дождь?..
–  Даже, если я заболею, я обязана прибыть на собрание. И если большинством голосов собрание освободит меня, только тогда я имею право покинуть его.  То есть, от присутствия на собрании меня может освободить только смерть!
–  Ох, какие у вас строгие порядки! 
– Да,  только  так  можно  поддерживать  партийную дисциплину.  А не можешь, уходи из партии!..  А в отношении каменного дождя: такого явления в природе не бывает. Но может, скажем, на улице быть стрельба. И в этом случае, если меня не убьют, я обязана прибыть! 
Вероятно, мама здесь «перегнула», но ей нужно было убедить сына в том, что партия – это понятие серьёзное, что это – не игра в «бирюльки».
–  А когда я подрасту, меня примут в партию?
–  Если будешь достоин, примут…
И тут не полная откровенность, так как она знала из собственного опыта, что в партии, к сожалению, состоят и люди, которые, по её мнению, не вполне достойны высокого звания её членов.
Как бы там ни было, но комнату с золотом Тимур запомнил на всю жизнь.  И это стало его кредо…

    В то время существовали «общие выходные», такие, когда отдыхали все. И были простые «выходные», когда почему-то, отдыхали не все.  «Общие выходные» бывали не часто: раз или два в месяц.  Почему это было сделано, Тимур не знал, да и не интересовался: школьники отдыхали все выходные.
В один из таких «Общих выходных» кто-то из пацанов, кажется Эдик, предложил:
–  Айда в Ханский дворец!  Там сегодня моряки будут…
–  Понравилось? – улыбнулся Николай.
–  А что? – Интересно!
– Все хотят? – Николай оглядел всех по очереди и остановил взгляд на Вилоре.
– Нет, я не пойду! – ответил тот. – Хватит с меня и одного раза!  Сходите, поразвлекайтесь!
–  Ну,  ладно!  Пошли!
Пошли вниз по улице до фонтана. От фонтана свернули налево – на Татарскую слободку, которая в этом месте с поворотом сливалась с Русской. Прошли мимо Райкома партии и спустились прямо к мосту у входа в Ханский дворец.  Во дворце играла музыка и на площадке моряки танцевали с девушками.
Почти каждый общий выходной сюда приезжали моряки и здесь организовывались танцы.

Ханский дворец – это двухэтажный архитектурный ансамбль подковообразной формы, выгнутостью в сторону большого каменного моста через Чурук-Су.
Напротив моста находился вход в виде ажурных ворот. Строения были деревянные с цветными стёклами веранд на вторых этажах, окружённые со всех сторон палисадниками.
 Вот, в одном из таких палисадников и воздвигнут, воспетый Александром Сергеевичем Пушкиным «Фонтан «слёз»», представлявший собою вертикальную каменную плиту с серией полукруглых «карманов», похожих на балкончики, видимо, должные изображать веки плачущих, в которые сверху поочерёдно стекала каплями вода, имитировавшая слёзы.

Внутри «подковы» строения располагался двор, посредине которого был разбит сквер с песчаными дорожками. В его глубине вырыт пруд, омывавший декоративный «Крымский полуостров». Этот полуостров представлял собою живую карту Крыма, а пруд – Чёрное море.  Дальше ландшафт двора поднимался вверх, переходя в склон горы. За невысоким каменным забором, перпендикулярно делившим двор на две части, начинался дворцовый сад. 
Не от него ли город получил своё историческое название?  Ведь сочетание слов, слившихся в его названии можно перевести, как  – «Садовый дворец».
Для того, чтобы попасть непосредственно в дворцовые помещения, являвшиеся музеем, необходимо было купить в кассе билет, который стоил тридцать копеек.
Ребятам не нужны были музейные экскурсии. Их интересовали парочки, устраивавшие себе любовные ложи под кустами в глубине сквера.  Вот, такое было любопытство у тогдашнего молодого поколения!
В прошлое своё посещение, по рассказу Эдика, они были свидетелями экстраординарного события: вдруг в глубине сквера раздался истошный крик.  Когда на него сбежались люди и, конечно, в первую очередь пацаны, то под одним кустом увидели девушку, лежащую на спине. Она не могла самостоятельно подняться – между ног у неё торчала пустая чекушка из-под водки, стоившей три рубля пятнадцать копеек.
Тимур, как всегда, не понял и спросил:
–  А зачем она торчала?
– Вот, мы тоже задали себе такой вопрос. Как нам объяснили другие пацаны, которые уже не первый раз видели такое, это моряки так наказывали б…ей.
–  А за что наказывали?
– Ну, причины могут быть разные: кого – за измену, а кого, может, за то, что наградила…
– Как это: «наградила»?..  Чем она может наградить?..  Не орденом же!..
– Ну, мало ли чем!..  Например, триппером, а то ещё хуже – сифилисом.
–  А что такое «сифилит»?
–  А ты что?  Не знаешь, что такое «сифилис»?
–  Не-а!..
–  Ну, а «триппер» знаешь?
–  Ну, нет же!  Я ж сказал тебе…
–  Слушай, где ты жил, что ничего не знаешь?  Да про это даже Кот знает!
–  А ты, как будто не знаешь, где я жил! – В деревне…
– Так  вот, запоминай:  и  триппер  и,  ещё хуже, сифилис  – венерические болезни!
–  А зачем мне это помнить?  Я же не болею…
–  А ты знаешь, что такое «венерические болезни»?
–  Нет, конечно…
  – Ну  и  зря!  Вот,  когда  заболеешь,  тогда  узнаешь!  Венерические болезни это такие, которые передаются половым путём…
–  Это, что ещё за путь?..  Через пол?..
– Это, когда мужчина и женщина… – он остановился. – Да ты, наверно, и этого ещё не знаешь!..
–  Чего не знаю?
–  Ну, что делают мужчина и женщина в постели?
– Ты что?!.  За  кого  меня  принимаешь?   Знаю, чем занимаются…
–  Ну, слава богу: хоть это знаешь!
–  А бога, между прочим, нет!
– Так вот, – продолжал Эдик, не обращая внимания на его замечание о боге, – если   кто-нибудь из них болеют триппером или сифилисом, то после этого и другой, обязательно, заболеет.
–  А это очень больно?
–  Не знаю, я не болел. Потому, что я – ещё «целка»!
–  А-а! Это, как девчонка!.. – рассмеялся Тимур.
–  Вроде,  как…  Так  вот,  мужчина,  у  которого   триппер, ходит враскорячку. Вот, так: – И он прошёлся по комнате, широко расставляя ноги.
–  А почему?..
– Наверно, нормально ходить больно…  А вот, у кого сифилис,.. так у того отваливается нос.
–  Ну-у! Вот это – да!..
– Есть такой анекдот: Идёт, значит, мужчина.  К нему подходит проститутка и говорит: – «Не хотите получить удовольствие?». А мужчина отвечает: – «Я уже получил!» – гнусаво проговорил Эдик и засмеялся.
Вечером Тимур рассказал маме о том, что был с ребятами в Ханском дворце, но о причине посещения умолчал.  А мама подумала, что ребята интересуются историей города.
– Вот, молодцы! – похвалила она. – Давайте, на следующий общий выходной съездим на Чуфут-Кале! Я тоже там, к моему стыду, ещё ни разу не была.
Мама рассказала, что Чуфут-Кале – еврейская крепость.  По крымско-татарски «Чуфут» – еврей, «Кале» – крепость.  И «построена»  она в отвесной скале.
Тимур сказал ребятам о мамином предложении, но согласился ехать только Эдик.  Остальные по различным причинам отказались.
В запланированный общий выходной втроём поехали в Чуфут-Кале на экскурсионном автобусе.
Сели в него возле Ханского дворца и поехали по долине вглубь. И, удивительно, если долина, в которой расположена Русская слободка, с продвижением в глубь, постепенно поднимается в гору и переходит в плоскогорье, то долина Чурук-Су, наоборот, углубляется и превращается в каньон с крутыми скалистыми берегами, высотою более ста метров. 
  Правда, примерно, в середине пути берега резко расходятся в стороны, образуя обширный оазис, с огромными многовековыми деревьями, превращённый в парк, где по выходным дням собирается народу даже в несколько раз больше, чем в Ханском дворце.  Там тоже были моряки…
Дальше дороги не было и предстояло идти пешком.
За парком, берега долины снова сходятся, превращая её в ещё более глубокий каньон. Теперь шли по тропинке друг за другом – цепочкой.
Вдруг, мужчина, шедший впереди, обернулся, показывая рукой попутчикам вверх на скалу по левую руку. Тимур увидел там неровные прямоугольники, выбитые прямо в скале. Подойдя ближе, все увидели слева высокую лестницу, тоже выбитую в скале. Женщина-экскурсовод сказала, что там более девятисот ступенек. Стали медленно подниматься. Экскурсовод предупредила, чтобы никто не оглядывался вниз, иначе может закружиться голова и человек может сорваться.
  Поднимались довольно долго.
Наконец, оказались на площадке, похожей на прихожую. Отсюда по коридорам экскурсовод провела всех по комнатам, объясняя назначение каждой из них.  Были там и кухня, и ванная с выбитым в камне глубоким корытом, и спальня с кроватями выдолбленными в скале…
В конце-концов, пройдя по коридорам и каким-то лестницам, оказались в глубоком окопе, из которого ступеньки вывели на плоскогорье.
Вокруг были полуразвалившиеся остатки каких-то каменных строений. Отсюда по тропинке пошли в направлении к городу.  Как объяснила экскурсовод, спускаться по лестнице, намного опаснее, чем подниматься, потому что всё время видишь себя на огромной высоте, чего многие экскурсанты не переносят.   
  Тимур  посмотрел вниз и голова, действительно, закружилась. 
В долину спустились в районе парка, откуда автобус доставил их снова к Ханскому дворцу…
В классе Тимур рассказал ребятам про посещение Чуфут-Калы и про то, как он со слободскими пацанами лазал по скалам.  Сосед по парте Руслан предложил мальчишкам:
–  А давайте, завтра, после уроков, сходим на скалы!
– Почему: «завтра»? Давайте, сегодня! – возразил мальчик по фамилии Богданов. Звали его Славой.
Мальчик этот, почему-то, сразу невзлюбил Тимура и всегда относился к нему противоречиво. И сейчас его предложение пойти сегодня, вероятно, было продиктовано этим.  Однако, Тимур не стал возражать.
–  Можно и сегодня… – согласился он.
После уроков человек семь мальчишек с портфелями пошли с Тимуром.  Среди них был и Богданов. Дойдя до базара, Тимур, полагая, что они идут на их скалы, повернул на свою улицу, но Богданов запротестовал:
–  А чего идти аж туда? – сказал он, – Пойдём на Топ-Каю!
 Тимур ни разу не поднимался на Топ-Каю и не знал, можно ли на неё, вообще, влезть, поэтому он возразил:
–  Мы же договаривались полезть на наши скалы, а не на Топ-Каю. Это, во-первых; а во-вторых: куда мы денем наши портфели?  Или ты, собираешься с портфелем лезть?  С одной свободной рукой? Ты когда-нибудь лазил на скалы?..
Но тот, видимо, специально нарывался на скандал.
–  Больше тебя лазал! И, вообще, чего ты командуешь? Пошли сюда, пацаны! – сказал он, повернув налево.
Все пошли за ним потому, что  они с первого класса были «своими», а Тимур – новичок.  Пришлось и Тимуру повернуть за ними.
Когда дошли до подступа скалы, дальше подъём оказался невозможным, так как гора поднималась слишком круто, а скала как бы врезалась в почву горы.
–  Ну, что дальше, «командир»? – съязвил Тимур.
–  А ты чего лезешь, татарчёнок?
Богданов положил портфель на землю и весь его вид говорил, что он хочет драться.  Тимур понял, что драки не избежать и тоже положил портфель на траву.  Он понимал, что если сейчас он откажется от драки, то это навсегда подпортит его авторитет среди одноклассников.
Они оба, как два петуха, задрав головы, стояли друг против друга поперёк склона горы, а остальные ребята с любопытством окружили их.
Живя среди русских, Тимур уже привык считать себя одним из них, и слово «татарчонок» принял за оскорбление, которое разозлило его.  Но начинать первым он все же не собирался. А вот, Богданов, провоцировавший драку, решил ударить первым, чтобы сразу же, одним ударом, разрешить конфликт в свою пользу.  Поэтому в правую руку он вложил всю свою силу. 
Тимур, до сих пор не научившийся драться, как-то интуитивно уклонился от его удара, нагнувшись влево.  Противник же не ожидал, что он так ловко уклонится.  Не встретив сопротивления, кулак Богданова проскользнул мимо головы Тимура и он по инерции навалился на его плечо. А так, как они стояли поперёк уклона, то правое плечо Тимура было ниже, левого.  И ему ничего не оставалось, как ещё больше опустить его и, с разворотом вправо, сбросить противника с себя.
Богданов упал на левый бок и, увлекаемый инерцией разворота, перевернулся на спину. Тимур в ярости бросился к нему. В таком состоянии он мог растоптать его.  Но, вдруг, встретив вопросительно умоляющий взгляд лежащего перед ним мальчика, он тут же остановился.
–  Вставай, драчун! – с презрением, повелительно, произнёс он и поднял с земли свой портфель, давая понять, что инцидент исчерпан.
На следующий день, перед началом уроков, Богданов сам подошёл к нему. Его, как будто, подменили.  Он улыбался, будто вчера между ними ничего не произошло.  Со стороны можно было подумать, что он встретил хорошего друга.
– Слушай, Тимур!.. Знаешь, я вчера был неправ!.. И, если не возражаешь, давай дружить!
  Тимур был миролюбивого нрава, поэтому сразу согласился.  Так у него в классе появился, вполне официальный друг.
Слава Богданов жил, как раз, по пути на Чуфут-Кале и после Тимур частенько бывал у него дома.  Дом его стоял прямо на берегу Чурук-Су, правда вода в ней в этом месте ещё не была такой грязной и вонючей, как в городе.  Рядом с домом проходило шоссе, а за ним возвышалась отвесная скала.  Уже здесь рельеф местности напоминал каньон
Однажды Слава принёс в школу темновато-серый камень, весь усеянный блестящими жёлтыми крапинками.
–  Что это? – спросил Тимур.
–  Это – камень, – сказал  Слава. – Он называется «руда». А вот это блестит золото.
–  Ух, ты-ы!  А где ты его взял?
–  Нашёл на горе.  Там, если поискать, можно ещё найти.
–  А далеко – эта гора?
–  Нет.  Прямо здесь, за школой…
–  Давай, после уроков полезем!
–  Давай!..
После уроков они вдвоем полезли на гору вдоль забора Ханского дворца.  И, действительно, вскоре нашли один камешек, правда, поменьше, чем Славин. Взобрались на самый верх и здесь, чуть ли не на каждом шагу им стали попадаться камни, усыпанные сверкающими на солнце крапинами.  Они набили ими все карманы и даже наполнили портфели.
Придя домой, Тимур высыпал содержимое карманов на стол и туда же вытряхнул всё из портфеля, предварительно вынув тетради и учебники.  Потом, выбрав самые крупные камни, завернул их в газету и пошёл на улицу. 
Здесь, на скамейке уже сидела вся «команда».  Был даже Вилор.
– Вот, посмотрите, какой я богатый! – сказал он, развернув газету.
–  Ух, ты-и!.. – не скрыл своего восхищения Костик.
–  Это – золото? – спросил Женька.
–  Да! – проговорил довольный Тимур.
Все взяли по камушку.
–  Красиво! – сказал Николай.
–  Да.  Это – медная руда. – заключил Вилор. – Где ты её набрал? – спросил он у Тимура.
–  А почему ты думаешь, что это не золото? – не унимался тот.
– Да потому, что, если бы это было золото, оно бы не валялось, где попало.  Ты знаешь, как добывают золото?
–  Не-а… – мотнул головой Тимур.
– Вот, то-то, что: «Не-а!»!  Золото роют либо в шахтах, либо моют в реках…  И там, где его ищут, местность всю оцепляют.  Ни одного грамма не вынесешь!
–  Мы  с  одним  пацаном  из   нашего   класса   залезли  на гору, которая за нашей школой. И там на самом верху много таких камней.
–  Ну, вот видишь, золото бы так не валялось.
Вечером Тимур показал свою находку маме. Она тоже подтвердила, что золото так валяться не будет.  И рассказала ему, как добывается золото, и какое оно имеет значение для всего человечества…

  К наступающим школьным каникулам незаметно подкралась зима. Правда, снегу было немного. Тот, что выпадал ночью, не сохранялся: днём таял. Остался лишь последний, потому что вслед за ним наступили морозы. По утрам они доходили до двадцати градусов.
Зима основательно преобразила слободку. Склоны оврагов стали неузнаваемыми, будто надели маскировочные покрывала. Скалы уснули под снежными беретами, надетыми «набекрень», прищурив глаза-пещерки. Крыши домов и сараев побелели, а улица стала, вроде бы, ровнее и просторнее.
Пошли в ход «снегурочки» – коньки, на которых можно было кататься по утрамбованному снегу. Каждый бугорок превратился в снежную «горку» и все взрослые обходили её, боясь поскользнуться.
Мама купила Тимуру новенькие «снегурочки» с закрученными кверху носками. Он уже разогнался было нацепить их на ботинки и выйти на улицу, чтобы похвастать ими перед пацанами. Но, когда попытался прикрутить их к ботинкам, они соскакивали. И, самое главное, какой-то пупырышек, торчавший сзади, мешал нормально поставить каблук.
Побежал к Эдику – он уже давно катался на своих коньках и, конечно знал, как их надо цеплять. Тот пришёл и сразу разочаровал вопросом:
–  А где ботинки?
–  Вот. – Тимур показал на свои ноги.
Эдик покачал головой, потом приставил правый указательный палец к виску и покрутил им. Жест был понятен. Но непонятным оставался только вопрос: как прикрепить  коньки к ботинкам?
–  А ну, сними ботинки! – приказал он. Тимур повиновался.
Эдик взял в руки ботинок и показал пальцем на каблук.
– Вот здесь, нужно просверлить ямку, прикрепить к каблуку железную пластинку с прорезью под штырь. Вставить в неё штырь и повернуть конёк, а потом уже закреплять зажимами конёк к подошве. Ну, предположим, – продолжал он назидательно, – углубление ты сможешь проделать и сам. А где пластины?.. А пластины – в мастерской. А мастерская? А мастерская – аж у городских ворот! Так вот, сначала нужно ножками протопать туда и обратно… Нет, обратно уже можно будет ехать на коньках, только всё – в горку, в горку… А ты говоришь «кататься»! Во, смотри! – и он задрал ногу чуть ли не в лицо Тимуру. На каблуке его ботинка блестела квадратная металлическая пластинка с узкой поперечной прорезью.
–  А ну, нацепи! – попросил его Тимур, подавая один конёк.
Эдик взял его, повертел в руках и вернул обратно:
–  Детский размер…
Тимур вспыхнул:
–  Подумаешь, взрослый какой!
Он посмотрел на свои и его ботинки. Они были, действительно, разные. Друг был на пол головы выше и обувь носил на два размера больше. Поэтому, когда он всё же вставил штырь, чтобы доказать ему, что он зря обижается, и развернул конёк, и встал на него, то носок его ботинка накрыл закругление носка «снегурочки».
–  Ну, убедился? Нужно было ей брать тебе на размер больше – «на вырост», чтобы не на один год были. – заключил он, имея в виду маму Тимура.
На другой день Тимур отнёс ботинки в мастерскую, но там сказали, что у них сегодня большой заказ и они не успевают всё выполнить. Поэтому ботинки пришлось оставить до понедельника. А когда в понедельник они были готовы, к тому времени наступила оттепель и снег растаял. Так ему и не пришлось покататься.
А тут подошли и зимние каникулы, и мама взяла отпуск, чтобы съездить в «Рассею» за его двоюродной сестрой Разие, у которой отец находился в тюрьме, а мачеха «не давала ей жизни»…

В «Рассею» ехали на поезде. До Москвы поезд шёл почти двое суток. В вагоне было тепло и уютно. Тимур лежал на матрасе на средней полке и всё время, если не спал, смотрел в окно.
Сначала проехали его любимый Симферополь. Но за домами он не увидел привокзального сквера, и здания «КомВУЗа», – родных мест, где в детстве провёл много времени, пока мама училась. А ведь он ждал этого момента! И оттого, что так случилось, на душе стало тоскливо. И потому он отвернулся от окна и лёг на спину: ему больше не хотелось смотреть. И он решил поспать.  Мама тоже смотрела и, может быть, те же чувства овладели и ею, но она не показала вида.
При подъезде к Джанкою он проснулся.
– Мама, а Перекоп мы ещё не проехали – спросил он, беспокоясь, что мог проспать знаменитое место.
–  Нет ещё. Скоро подъедем.
Вдруг земля сразу кончилась, и поезд поехал буквально по воде. Конечно, не совсем по воде! Если прильнуть лбом к самому стеклу, то можно было увидеть, что шпалы лежали на узенькой полоске земли, разрезающей огромное белое пространство. Вода на этом пространстве блестела лишь кое-где небольшими блюдечками. А всё, что было белым, оказывается, было не снегом и не льдом, то была соль – огромное, до самого горизонта, пространство соли!
Тимур к тому времени прочёл несколько рассказов о боях под Перекопом в тысяча девятьсот двадцать первом году и тщетно пытался увидеть хоть что-нибудь, напоминающее о боевых действиях, но, увы, ничего подобного не было. Ещё одно разочарование!..
Потом поезд пошёл по Украине. Здесь ландшафт уже изменился: появились признаки зимы. Поля стали белыми. Снег, подтаявший лишь на дорогах и на берегах рек и речушек, искрился под лучами неяркого солнца. Чаще стали попадаться небольшие деревеньки и отдельные дома, крытые соломой или чем-то похожим на неё…
После ужина быстро стемнело, и Тимур тут же уснул. Видимо, убаюкала дорога.
Проснулся утром, когда уже было светло. Поезд пыхтел, волоча вагоны на север, всё больше зарываясь в зиму. В сёлах, которые попадались по пути, хат почти не было видно. Всё было белым. И только по дымкам, точно верёвочки, вившимся почти вертикально вверх, можно было обнаружить строения и, присмотревшись, различить тёмные прямоугольники их окон. Побелённые известью и накрытые снежными шапками, они совершенно не выделялись на фоне белых мохнатых деревьев и затянутой морозной дымкой степи.
К вечеру природа стала меняться. Всё чаще попадались перелески, а затем и леса. Когда поезд шёл по лесу, клубы белого пара от паровоза, цепляясь мохнатыми хвостами за крайние деревья, пытались ворваться в самую гущу леса, который противился этому, расставляя на его пути мохнатые лапы елей и сосен. Гудок паровоза разносился здесь особенно гулко, многократно ударяясь в стену леса и отскакивая от неё, поднимая на крыло перепуганных птиц и заставляя лесных обитателей бежать, куда глядят глаза.
Солнце уже село и наступила темнота. Но она была совсем не такая густая, как на юге. То ли небо отражалось от снега, то ли – наоборот, но только долго было ещё светло и можно было  различать проносившиеся мимо предметы.
Ночью, оттого, что вагон сильно дёрнуло, Тимур проснулся. Освещение, за исключением дежурной лампочки у самой двери в тамбур, было выключено, но в вагоне не было темно. Лунный свет, отражённый от снежной поверхности, вливался внутрь вагона через оконные стёкла, почти прозрачные и лишь по краям схваченные сеткой морозных морщин. За ними застыл сказочный мир. Огромные деревья, одетые в серебряные кольчуги, казалось, излучали какое-то голубоватое сияние, которое воспринималось не только глазами, но и слухом в виде звука высокого тона, проникающего в мозг и сердце и завораживающего человека.
  Вагон ещё раз дёрнуло и поезд медленно, постепенно набирая скорость, поплыл, входя в сказку. Веки смежились, но необыкновенное видение проникло внутрь и оставалось там до самого утра, видоизменяясь, принимая невиданные образы и картины…
Мама разбудила его, когда все обитатели вагона были уже на ногах. По проходу шёл проводник, собирая постельную принадлежность. Тимуру пришлось покинуть свой наблюдательный пункт у окна, за которым проносились подмосковные города и деревни, своим видом, убранностью отличавшиеся от украинских.
Для того, чтобы попасть в туалет, который тогда называли «уборной», чтобы удовлетворить нужду и привести себя в нормальный вид, пришлось отстоять длинную очередь дядь и тёть с полотенцами в руках, на шеях или просто торчащими из карманов, если руки были чем-нибудь заняты, например мыльницами, коробками с зубным порошком и зубными щётками в гуттаперчевых футлярах.

Москва оказалась огромной. Поезд целых полчаса тащился от окраины до центра города. И, наконец, – Курский вокзал.
Сели в трамвай и поехали на Неглинную, где тогда располагался Всесоюзный Совет «Металлпромсоюза», куда маме обязательно нужно было попасть, потому что к этому времени её назначили председателем ювелирно-филигранной артели треста «Крымметаллпромсоюз» в Бахчисарае, бывшие руководители которой, говоря простым языком, проворовались, и артель нужно было поднимать на должный уровень социалистического производства. Её всегда направляли туда, где надо было что-то  «поднять» или «укрепить»… Как раз здесь и располагалось высшее руководство этой системы.
Отсюда их направили в гостиницу, которая, увы, находилась на самой окраине города возле электролампового завода. Улицу, на которой находились завод и гостиница, Тимур никогда не назвал бы «московской». Это был грязный проезд между обшарпанными домами, даже не удостоившийся какого-либо покрытия. Огромные лужи, которые нужно было обходить с тщательной осторожностью, располагавшиеся почти на всю его ширину, как нельзя лучше, характеризовали её место в списке московских улиц. Вероятно, и в Москве, как и в Крыму, среди зимы, бывали оттепели, потому что лужи не были покрыты коркой льда, а сверху моросил по осеннему неприятный дождик, временами переходивший в снежные пушинки и даже в крупу.
Изнутри гостиница оказалась довольно современной и уютной. Её интерьер и порядок, царивший в ней, вполне компенсировали внешнюю неприглядность.
Одной из её достопримечательностей была специальная детская комната, куда слишком занятые родители, а попадая в столицу, все родители становятся таковыми, сводили свои «обузы» под присмотр старушки, носившей громкий титул «воспитательницы».
Попав в гостиницу, Тимур сразу же оказался удостоенным чести быть познакомленным с этой комнатой и её хозяйкой. И компенсирующим утешением было лишь то, что он оказался не единственным её обитателем.
К тому моменту, когда он, разочарованный, переступил её порог и был представлен вполне добродушной бабусе, в ней уже находились мальчик и девочка, примерно его возраста, и два или три «молокососа», вполне научившихся передвигаться «на своих двоих». Понятно, компания, на первый взгляд, не особенно авторитетная или интересная, что явилось обстоятельством не вполне утешительным. Тем  более, что мальчик, представившийся Славиком, вероятно, из «кавалерских» побуждений блеснуть остроумием перед довольно миловидной «товаркой по несчастью», или так, по своей невоспитанности, а возможно, и в силу эгоистической натуры, никак не желал в чём-либо оказаться вторым, хотя Тимур и не помышлял оспаривать у него какое-либо первенство.
Он был довольно бойким на язык и на каждое слово Тимура отвечал какой-нибудь колкостью или остротой, с чрезвычайным усердием показывая своё превосходство над ним и даже презрение к нему.
Будучи встреченный подобным образом, Тимур был вынужден сменить своё добродушие, с которым пришёл в эту компанию, на настороженность и готовность дать отпор неожиданному противнику, так как был гордым и с задатками духа противоречия, начавшего показывать свои «коготки».
– Во что будем играть? – вежливо спросил он, когда официальная часть знакомства была закончена.
– Во что «Вы» будете играть, «Мы» не знаем, потому что «Мы» уже играем. – с ехидцей ответил тот.
– А во что играете вы? – стараясь не замечать его заносчивости, спросил Тимур.
– Любопытство – не порок, а большое… знаешь что? – склонив голову на бок, съязвил мальчик.
– Свинство!  –  резко  ответил  Тимур,  перешедший  на  воинственный  лад.  – Свинство! – повторил он более громко, зло посмотрев на противника и неожиданно добавил: – … с твоей стороны!
Девочка насторожилась. Но мальчик криво усмехнулся – драка с этим недостойным незнакомцем не входила в его намерения. У него был достаточный запас всяких острот, чтобы одержать победу.
– Перед вами, Светочка, Аника-воин! – обращаясь к девочке, произнёс он, широким жестом руки представляя ей Тимура. – Можете полюбоваться!
Тимур не знал, кто такой Аника-воин, но по тону, каким это было произнесено, сообразил, что это что-то обидное. Он с огромным удовольствием влепил бы оплеуху этому высокомерному сычу, если бы не старушка, отставившая в сторону своё вязание и внимательно прислушавшаяся к их разговору, и не настороженно раскрытые, как два осколка южного неба, голубые глаза девочки, умоляюще глядящие то на Тимура, то на его противника.

Врождённым недостатком Тимура было отсутствие быстрой находчивости. Мальчик он был неглупый, с развитой интуицией, немало помогавшей ему в выборе правильных решений во многих ситуациях, но быстротою ума не отличался. Поэтому наиболее соответствовавшие месту и обстоятельствам ответы, приходили ему позже, когда он анализировал происшедшие разговоры и споры.
Это его всегда огорчало и заставляло наперёд готовить ответы, годные для определённых ситуаций. Но, ведь, жизнь намного разнообразней наших представлений о ней и, порой, преподносит нам совсем не те обстоятельства и вопросы, к которым мы себя готовим заранее.
И на этот раз Тимур не нашёлся, что ответить язвительному пацану и вынужден был отпасовать непонятное оскорбление по обратному адресу.
– От Аники слышу. – сказал он, чтобы не промолчать, ибо у детей молчание расценивается, как поражение.
Но оппонент не остался в долгу:
–  Это, в каких краях таких находчивых делают? – спросил он, на сей раз, обращаясь прямо к Тимуру.
– Отсюда не видно. – Это был уже готовый ответ на подобный вопрос. Но что последует за этим? Тимур ждал. Он оказался в положении обороняющегося.
Мальчик положил руки на бёдра, отвёл локти назад, будто собираясь совершить полёт, скривил губы и процедил сквозь зубы:
– Так и катись колбаской по Малой Спасской туда, откуда пришёл!
Это был уже вызов, который следовало принять. Тимур тоже выпятил грудь и подошёл к нему вплотную.
– Эй, вы – петухи! – вдруг донёсся из-за спины голос старушки. – А ну, марш по своим шёсткам!
Груди мгновенно опустились. Скривив губы, мальчик отошёл от Тимура и стал  возле девочки. Но она неожиданно подошла к Тимуру, протянула к нему руку и сказала:
– Пойдём, будем вместе играть! Не люблю воображал! – повернув вполоборота голову в сторону мальчишки, добавила она.
Тимур не считал спор оконченным и потому не очень охотно последовал за Светой, всё ещё оглядываясь на противника. А на лице того было написано нескрываемое удивление. Ведь он настолько был уверен в себе, в своём остроумии, что даже не мог допустить и мысли о возможном поражении. Но поведение Светы явилось свидетельством полного краха его стратегии. А последние её слова, сказанные прямо, без намёка, полностью выбили почву из-под его ног.  Ведь, именно, ради неё, ради того, чтобы покрасоваться перед нею, он вёл себя так вызывающе, стараясь унизить возможного соперника в дружбе с нею. А теперь…
Он сразу сник. Куда девалось его высокомерие! Даже бабке стало жаль его. И, как бы, стараясь подбодрить его, она пропела:
– Ну, вот, милок, чего хотел, то и получил! Теперь иди мириться! Мир-то, он завсегда получше ссоры.
Девочка подвела Тимура к китайскому бильярду, стоявшему на коврике, постеленном на полу около большой кадки с фикусом, села на коврик, не отпуская его руки и приглашая сесть рядом. Тимур повиновался. Она объяснила правила игры и первой катнула шарик, который со звоном ударяясь о гвоздики, проскакивал гнёздышки с нанесёнными возле них цифрами, скатился вниз и стукнулся о бортик.
– Мимо! – улыбнулась она и добавила, обращаясь к нему: – Теперь твоя очередь.
Они толкали шарик маленькой палочкой и увлечённо следили за его движением по наклонной доске с препятствиями в виде перегородок, вбитых в неё гвоздиков и лунок и вели счёт, радуясь, когда он увеличивался, и, огорчаясь, если шарик проскакивал лунки.
Тимур, как-то, интуитивно, приспособился к силе толчка и стал быстро набирать очки, намного опередив девочку. Он радовался, но про себя, боясь своей радостью обидеть девочку. Вдруг его шарик, несколько раз ударяясь о гвоздики и отскакивая от них, как мяч от стенки, сделав замысловатую дугу, попал в лунку, возле которой был нарисован костёр, точно такой, как на зажимах пионерских галстуков. И в тот же миг услышал за спиной:
–  Сгорел! Сгорел!!!
Света ничего не говорила ему о лунке с костром, и он не сразу понял значения слов, проскандированных Славиком, который, оказывается, наблюдал за игрой, стоя за его спиной. Он внимательно следил за ходом игры, чтобы не упустить возможности позлорадствовать поражению любого из играющих, каждый из которых, по его мнению, заслуживал подобной мести.
– Ой! – только и вырвалось из уст девочки, и она виновато посмотрела на Тимура двумя голубыми блюдечками. Она вспомнила, что не предупредила его о лунке с костром, попадание в которую означает, что все очки игрока сгорают.
На его вопросительный взгляд со вздохом сожаления сказала:
–  Да, все твои очки «сгорели». Придётся всё начать сначала.
Теперь она была близка к победе, и Тимуру, практически, не было возможности её догнать. Поскольку договорились играть до тысячи, то ей оставалось набрать ещё всего триста двадцать очков. Она переживала за него и старалась, чтобы её шарик тоже угодил на «костёр», а он, будто бы назло, попадал на «сто» или «сто пятьдесят».
– Чур, на победителя! – крикнул Славик, приготовившись занять место Тимура.
Света посмотрела на него, но ничего не сказала и с силой толкнула шарик. От толчка такой силы он перелетел через все преграды и выскочил из коробки. За это полагался штраф в сто очков.
За нею двинул свой шарик и Тимур. И вдруг он заскочил в лунку с числом «триста». Света, довольная, улыбнулась и толкнула шарик в свою очередь, а он, будто запомнил предыдущую дорожку, и, сделав зигзаг, влетел в ту же лунку. И счёт стал тысяча сто тридцать в её пользу. Она выиграла.
Тимур уступил своё место сопернику. Но, как только тот взял палочку в руки, Света, молча, встала с ковра, показав тем самым своё нежелание продолжать игру.
Второй раз по её вине Славик попал в неловкое положение. Но делать нечего: пришлось предложить Тимуру сыграть с ним. Но тот, в знак солидарности с девочкой, тоже молча встал с ковра, на котором остались Славик и подсевший к нему карапуз с явным желанием поиграть с блестящей штучкой.
Всердцах Славик толкнул ручку малыша, потянувшуюся за шариком. Лицо того сразу нахмурилось, а губы задрожали.
Опасаясь, что малыш сейчас же расплачется и на него посыпятся все шишки, Славик быстро протянул ему палочку и установил шарик в исходное положение. Потом, взяв ручку малыша в свою, он толкнул палочкой шарик, отчего тот побежал по доске, громыхая и подпрыгивая. Малыш засмеялся и радостно посмотрел на Славика:
–  Иссё… – сказал он, левой рукой пытаясь поймать шарик.
– Ну ,  теперь сам… – показал ему Славик движением своей руки.
Малыш толкнул палочку, но она проскользнула мимо шарика.
– Сам! Сам!.. – закричал он, боясь, что дядя отнимет у него палочку, и ещё раз ткнул ею. И опять – мимо… И также, торопясь, что дядя может передумать играть с ним, сунул палочку в руку Славику. Тот толкнул шарик, который запрыгал по гвоздикам, а малыш расхохотался и стал обеими руками ловить его, не давая ему остановиться самостоятельно. Видимо, он полагал, что весь смысл игры и заключался в том, чтобы его толкнуть подальше и потом, поймав, поставить на место.
Тимур и Света, улыбаясь, наблюдали за его забавами. Поймав их взгляды, Славик тоже улыбнулся, как бы оправдываясь, что вот, мол, приходится забавлять настырного «компаньона». Дав малышу палочку, он сказал ему:
–  Ну, теперь, давай, сам играй!
– Сам! Сам! – малыш схватил знакомое слово и снова радостно засмеялся.
Славик встал и подошёл к ребятам, заглядывая в глаза то одному, то другой, проговорил:
–  Ребята, давайте сказки рассказывать!..  А?..
Наверное, все дети любят сказки… Да и наказан Славик, как считали ребята, был достаточно, поэтому Тимур и Света, не сговариваясь, молчаливо согласились с его предложением.
– Я знаю сказку про солдата, который после службы возвращался домой. Хотите, расскажу? –  И  Славик снова вопросительно перевёл взгляд от Светы на Тимура, пытаясь уловить по выражению их лиц, согласны они или нет.
–  Рассказывай! – сказал Тимур.
После Славика свою сказку рассказала Света, потом Тимур вспомнил про Ходжу Насреддина, которую слышал в шалаше на бахче от деда Керима. Так по очереди они и рассказывали всё, что знали.
Где они мысленно только не побывали: и в тридевятом царстве, и в тридесятом государстве; видели Лукоморье, дуб, по которому расхаживал учёный кот; избушку, что стоит на курьих ножках и поворачивается по приказу то передом, то задом; и бабу Ягу, и Кащея Бессмертного, и Иванушку-дурачка, и Емелю-ленивца с волшебной щукой, и рыбку золотую…
День пролетел очень быстро и Тимур с сожалением вынужден был покинуть эту приятную компанию, когда пришла мама и сказала, что им нужно идти ужинать. Извиняясь, он посмотрел в голубые глаза, которые мгновенно помутнели, покрывшись пеленою печали, кивнул на прощание понимающему взгляду Славика и, вздохнув, встал с тёплого насиженного места. Сказав бабушке: – «До свидания!», – перешагнул порог полюбившейся комнаты, чтобы навсегда расстаться с новыми интересными друзьями…
Утром они с мамой поехали на рынок, чтобы купить гостинцев для маминых родственников в деревне. Было удивительно, что одни и те же продукты продавались и на рынке,
и в магазине и цены на них были разные. Некоторые были дороже на рынке, а другие – наоборот.
Он поделился своими наблюдениями с мамой, на что она ответила:
– В магазине цены всегда постоянные. Они устанавливаются государством и действуют в течение продолжительного времени. А на рынке цены устанавливаются стихийно в зависимости от спроса и предложения. Вот, сегодня крестьяне вывезли много творога. Это продукт, который скоро портится. Поэтому его нужно быстро продать. А как это сделать? Нужно снизить на него цену. Тогда его быстрее разберут. А если кто будет просить дорого, у него не возьмут и придётся хозяину везти его домой. А на завтра он уже не будет свежий, то есть потеряет своё качество. Тогда он, вообще, никому не будет нужен… А вот, мёд – дорогой, потому что колхозы и совхозы ещё недостаточно освоили пчеловодство и качество мёда у них хуже, чем у индивидуалиста, да и количество ещё недостаточное. Вот индивидуалист и смотрит, что его мёд лучше, да и конкурентов на рынке сегодня мало. Поэтому и продаёт дороже. Если даже весь мёд сегодня не продаст, то будет продавать его и завтра, и послезавтра по дорогой цене – мёд не испортится!
–  А это – крестьяне или спекулянты?
–  Есть здесь и те, и другие.  Крестьянину  тяжело  каждый  день  ездить  в  город на рынок и жить здесь тоже не выгодно: он больше потратится, чем выручит за товар. Вот, и находятся люди, живущие в городе, и покупающие у него всё оптом – по дешёвой цене. А потом они сидят целыми днями на базаре, вот, например, как эта полная женщина, и продают неспеша, но дороже. Посмотри, как она основательно уселась и не спешит. До вечера ещё далеко. Она подождёт, пока все крестьяне не разъедутся, и потом будет устанавливать свои цены.
–  Так это, получается: «нетрудовой народ». А ты говоришь, что при социализме все должны трудиться: «Кто не работает, тот не ест». Раз она – спекулянтка, почему её не арестуют?
–  Наш вождь – Ленин, Владимир Ильич, писал, что мы могли бы раз и навсегда уничтожить всяких спекулянтов. Для этого у нас сил достаточно! Но на этом этапе строительства социализма государственные и кооперативные учреждения ещё не в состоянии обеспечить население страны всем необходимым: продовольствием и товарами первой необходимости. Ещё большой процент в обеспечении всем необходимым осуществляют спекулянты. И мы вынуждены сейчас с этим мириться, потому что, по существу, они нам сейчас помогают. И бороться со спекуляцией нужно не путём их уничтожения, а путём улучшения снабжения населения товарами и продуктами, как по количеству, так и по качеству государственными и кооперативными организациями. Ведь, когда в магазинах и ларьках всего будет предостаточно, тогда и спекулянту на базаре будет делать нечего. А если он где-то и будет продолжать свою деятельность, то его просто прикроют – и всё!
–  Смотри, что это за ягода, красная такая?
– Сейчас узнаем! Скажите, пожалуйста, что это за ягода? – обратилась мама к мужчине в тулупе, стоявшему с полной корзиной красных ягод.
– Эта ягода, милая, называется «клюква». Она растёт на болоте. – охотно объяснил крестьянин.
–  А какой у неё вкус? Сладкий?..
– А ты попробуй, попробуй! Дай и мальцу попробовать. Вкусная ягода. – Тимур с жадностью раздавил зубами крупную круглую ягоду и тут же, не удержавшись, выплюнул её. Он привык к тому, что все ягоды, какие приходилось ему есть, имели либо сладкий, либо кисло-сладкий вкус. Теперь же по рту разошлось что-то кислогорькое, не вкусное. Он ещё раз выплюнул слюну, пытаясь удалить изо рта неприятный вкус.
–  Что? Не пондравилась? – полюбопытствовал крестьянин.
–  У-у, какая невкусная! – продолжал выплёвывать Тимур.
–  А ты её с сахарком, али медком… – совсем другое дело!..
–  Сахарок, да медок и без неё вкусны. – отпарировала мама.
– Зато, кака она полезная! Да што ты помаш! – обиженно махнул крестьянин рукавом тулупа и отвернулся.
Пообедали в столовой. Взяли рекламируемый афишей «трёхдневный борщ» и любимые Тимуром котлеты. Борщ был со сметаной и потому ему совсем не понравился, зато котлеты были такие же, как и в Бахчисарае. И он их с удовольствием съел.
Кисель, которым заканчивался обед, был тоже невкусный: какой-то мутный и совсем не сладкий, а с каким-то горьковатым привкусом.
–  Клюквенный, наверно. – решил он.
После обеда на трамвае поехали в центр. Там всё было красиво, особенно, на Красной площади.
Вот, они – Кремлёвские башни со звёздами, кремлёвские стены с зазубринами, которые всегда рисуют на плакатах. И вот, сам – красный мавзолей!
Красная площадь была вымощена темно-серым булыжником, на котором скользили ботинки. Прошли по ней в длинной очереди в два ряда, чтобы увидеть дорогого Ильича.

Дул холодный ветер. Ноги в ботиночках у Тимура замёрзли и он, по совету мамы, стучал ими, переминаясь с ноги на ногу. При этом, металлические пластинки для коньков на каблуках тонко звенели, ударяясь о камни мостовой.
Они уже подходили к мавзолею, когда часы на Спасской башне пробили два часа после полудня и караул, стоявший у входа в мавзолей, сменился.
Красноармейцы были одеты в длинные серые шинели, на головах – будёновки. В руках у них были длинные винтовки с длинными штыками. Когда они подходили к мавзолею и отходили от него, то их каблуки тоже цокали по булыжнику, но так одновременно, будто это шёл один красноармеец.
– Мама, а им не холодно? – спросил весь посиневший Тимур.
–  Холодно. Но они же – красноармейцы!
Тимур силой воли сдержал мелкую дрожь, начавшую, было, колотить его изнутри, и не разговаривал.
У входа в мавзолей спустились по мраморным ступеням вниз, повернули направо и увидели за стеклом гроб, обитый красной материей, множество цветов по краям гроба и Ленина, лежащего с закрытыми глазами, с руками, сложенными на груди пониже ордена Красного Знамени. Голова его была покрыта тюбетейкой. Тимур обратил внимание на необычную бледность лица и рук.
Обошли гроб справа, и вышли в правую дверь.
Тимур надеялся, что внутри мавзолея будет тепло и он, хоть немного согреется. Но там тоже было холодно и только не было ветра, как на улице.
Отогревались в большом магазине возле Красной площади, где было много людей. Магазин удивил Тимура тем, что окна у него были на крыше. К сожалению, часть магазина была закрыта. Там что-то ремонтировали или строили. Потом пошли на улицу, которая называлась «Охотный ряд» – самую центральную улицу города. Здесь было, как на базаре. Огромная площадь, покрытая асфальтом и лишь возле трамвайных путей, разрезавших её на части, вымощенная булыжником, была уставлена лотками и длинными столами. Те же, кому не хватило места за столами, разложили свои товары прямо на асфальте, предварительно постелив что-нибудь.
Каких только чудес здесь не было на этой площади! Тут продавали апельсины и лимоны, кокосовые орехи, которые, оказывается, вовсе и не орехи, мускатные орехи, которые нельзя кушать, каштаны, которые, наоборот, можно есть, и ананасы. От последних исходил такой аромат, что слюнки текли сами. Нарезаны они были дольками, как дыни, которыми его, вместе с другими пацанами, угощал на бахче дед Керима. Каждая долька весила двести граммов. Только шкурка у ананасов была чудная: вся в каких-то пупырышках, как у еловых шишек.
  Мама купила одну дольку для пробы, хотя стоила она, как она выразилась: «баснословно». Так уж устроен мир: что хорошо, то и дорого!..
Однако, весь этот прекрасный вид площади портила одна деталь: то тут, то там на мостовой валялись зелёные  конские «булочки». Их оставляли «тяжеловозы» с длинными гривами и толстыми ногами, запряжённые в плоские телеги, гружённые ящиками и мешками, и «рысаки» с тонкими ногами, которыми они нетерпеливо перебирали, стоя на перекрёстке, впряжённые в двуколки на резиновых шинах, с
закрывающимся верхом, чтобы пассажир, называемый «седоком», не промок под дождём.
Спустились в метро...
Слушайте, да там, оказывается, под землёй – целый город, притом, лучший, чем на верху! Такой красивый дворец – всё кругом блестит: и мрамор стен, и золотые украшения на стенах и потолках, и скульптуры!.. А какие скульптуры!  Вот, сидит рабочий и в руке – настоящий наган, как у Порфирия Ивановича – отца Эдика. Вот, матрос с гранатой, красногвардеец с винтовкой – все, как настоящие! Если бы они не были бронзовыми, а были бы покрашены в естественные цвета, то их можно было бы запросто испугаться.
А какие там лестницы!.. Сами везут тебя – не нужно, совершенно, переступать ногами!.. И ты спускаешься и поднимаешься, как «по щучьему велению»…
Проехали на поезде до Казанского вокзала, с которого должны были ехать в «Рассею», то есть, на станцию Похвистнёво Куйбышевской области
На вокзале было людно. По крайней мере, не меньше, чем в универмаге. Все диваны с высокими дубовыми спинками, на которых были вырезаны буквы: «Н.К.П.С.», что, оказывается, означало их принадлежность «Народному Комиссариату Путей Сообщения», были заняты людьми, чемоданами и мешками. Одни сидели, держась за свою кладь, другие лежали, подложив вещи под голову. И не напрасно: через определённые промежутки времени между объявлениями по радио об отправлении и прибытии поездов, женский голос предупреждал: «Граждане, не доверяйте личные вещи незнакомым людям!». Но тот же голос предупреждал и о том, что на скамейках запрещается лежать и ставить вещи. Однако, никто этому  предупреждению не внимал.
Поэтому милиционер в белой гимнастёрке и красной фуражке, время от времени, проходил между рядами скамеек, поставленных спинками друг к другу, поднимал лежащих и заставлял снимать с них вещи. Но, если при нём никто не успевал занять свободное место, то после его ухода, покрутив головой налево и направо, те, что до этого лежали, ставили вещи на место и ложились сами. А там, где места успевали занять, начинались скандалы между старыми и новыми их владельцами, в результате которых пришельцы либо оставались сидеть, доказывая своё право на это, зло оглядываясь по сторонам, либо уходили, не желая расстраивать свои нервы.
Те же, которые не успевали водрузить свои вещи на скамейки и держать их, вдруг вскакивали с мест в истошном крике:
–  Караул! Чемодан украли!
И тут начиналось:
–  Где?
–  Кто?
–  Где он стоял?
–  Да-вот, тут! Возле ног…
–  Да, и я видел: стоял, а теперь – нет!
–  Милиция! Милиция!..
Да, воровали больше чемоданы. Из мешка что возьмёшь? – Краюху хлеба или шматок сала? Какие-нибудь тряпки… Хорошие вещи в мешках не возят. Их возят в чемоданах. А то, вдруг, человек убеждался, что возле него стоит не его чемодан, а его чемодана нигде нет. И никто не признаётся, что это – его чемодан. Открывают его, а он пустой, или, может, лежит какой-нибудь кирпич или какие-нибудь старые тряпки.
А вот, молодой мужчина бегает, ищет милиционера. Шапка в руке, волосы взъерошены, взгляд растерянный. У него тоже «увели» чемодан, в котором были вещи, деньги и документы. Причём, «увели» из-под ног, когда он на секунду выпустил его из рук, чтобы посмотреть на расписание поездов. Поезд-то свой он нашёл, а, вот, чемодана лишился.
– … И, бит, стоял ун мижду ногами… Как ни чуял? – сокрушался он.
–  И-и, милай! – сочувственно пропела старуха, вцепившись в свои узлы двумя руками, – Ани – и-ироды, таки! Бають, каропкой накрывають чимайдан, а в ёй – дырка, иде ручка, и нисуть… Хозяин-то смотрить: нисуть чимайдан, да ни яво, и стаить сибе спакойно, а потом глядь, а чимайдана-то нет – уплыл…
– Гражданочка, вы неправильно держите ридикюль! – обращается к маме интеллигентного вида женщина. –  Его у вас срежут, и в руке останется только ремешок!..
Мама поблагодарила её и взяла свою сумочку подмышку и крепче сжала её локтём – в ней деньги и документы. Куда без них, если украдут?..
Наконец, мама закомпостировала свои билеты и они поехали в гостиницу за вещами.
Там Тимур, на каждом шагу, оглядывался по сторонам в надежде увидеть своих вчерашних знакомых. Особенно, ему понравилась девочка. Но, к сожалению, никого не увидел. Зайти в детскую комнату не было времени – через два часа их поезд отправлялся, а до вокзала ещё нужно было долго ехать на трамвае.
И, всё-таки, приехали рано: поезда ещё не было. В ожидании его Тимур сидел на чемодане и дополнительно держался за его углы, обитые железными уголками, чтобы, ненароком, его не вырвали из-под него.
Мимо, неспеша, прошёл мужчина в полувоенной одежде. На голове – зелёная фуражка с козырьком, обшитым материей, брюки-галифе, на ногах – хромовые сапоги. Полупальто расстёгнуто, а на груди гимнастёрки с отложным воротником виднеется орден на красной матерчатой подкладке в виде круга. Возле него, забегая вперёд и заглядывая в лицо и на орден, кружили двое мальчишек.
–  Мама, подержи чемодан! – Орденоносец! – крикнул Тимур и, подтолкнув к ней своё сидение, бросился догонять мужчину. Он не хотел бегать так, как те двое, заглядывая в лицо. – Стыдно! Поэтому пробежал далеко вперёд и, замедляя шаг, пошёл ему навстречу, стараясь рассмотреть орден и незаметно глянуть в лицо. И в этот момент взгляды их встретились, и Тимуру показалось, что дядя-орденоносец одними лишь глазами улыбнулся ему. 
Разминувшись с ним, Тимур продолжал двигаться, оглядываясь назад, и нечаянно, наскочил на корзину, стоявшую у ног мужика. Она упала и из неё с грохотом вывалилась и покатилась железная кружка.
–   Гляди под ноги! – возмутился мужик, отталкивая его.
–  Орденоносец! – значительно произнёс Тимур, кивая головой в сторону полувоенного.
– А-а!.. – понимающе раскрыл рот мужик, проследив за его кивком. – Глянь – орденоносец! – толкнул он бабу, сидевшую рядом и жевавшую бублик. Та, перестав жевать, недоумённо посмотрела на мужика, потом, на Тимура:
–  Энтот, што ли? – Изо рта её вылетели крошки.
– Да не-е! Вон тот, в халифэ! – мужик мотнул головой в сторону прошедшего, затем, не вставая, сильно нагнулся, приподняв зад, за кружкой, закатившейся под скамейку.
– Ты, сынок, так не убегай, оставив вещи! – попросила мама, когда он с сияющими глазами вернулся к чемодану.
–  Так, это же – орденоносец! – оправдывался он. – Он мне даже улыбнулся!..
Он впервые видел живого орденоносца. Да разве только он? В те времена орденоносцы встречались реже, чем сейчас герои.
Вот бы встретить вчерашних своих знакомых! Он бы им в мельчайших подробностях рассказал о своей встрече с орденоносцем и о том, как он ему улыбнулся. Он даже представил, с какой завистью на него смотрел бы хвастливый Славик. Он-то, наверное, ни разу не видел настоящего орденоносца, хотя и любит хвастануть, будто знает всё на свете.
Ах, как жаль, что он не осмелился остановить орденоносца, чтобы поговорить с ним! Ведь можно было спросить, за что он получил орден и попросить его рассказать об этом. Ведь это так интересно!.. И всегда вот так: хорошие мысли всегда приходят к нему с опозданием! А как было бы здорово, если бы он с ним познакомился по-настоящему! Вдруг бы он дал ему свой адрес и разрешил писать ему. Ну, что это ему стоит? А как  было бы приятно Тимуру! В Бахчисарае все лопнули бы от зависти. Пожалуй, даже Эдик позавидовал бы, хотя у него отец и «старый партизан» и у него есть настоящий наган и сабля.
Он поднялся с чемодана и посмотрел в ту сторону, куда ушёл орденоносец, но в живописной толпе людей, сновавших по огромному залу, уже не было видно зелёной фуражки и серого полупальто.
Объявили посадку на их поезд и толпа хлынула к выходам на перрон. А там она  стопорилась, предъявляя билеты перронным контролёрам. Люди с баулами за спиной и с чемоданами и корзинами в руках толкали друг друга, налегая на передних всем корпусом, пытаясь, таким образом, хоть на минуту, выйти раньше других.
Мама держала одной рукой чемодан, другой – зажатый подмышкой ридикюль и просила Тимура держаться за ручку чемодана, чтобы в толпе не потеряться. А он сетовал на её неловкость, из-за которой они не могли продвинуться к выходу. Если бы он был сам один, он давно уже пролез бы между людьми и, наверное, был бы в вагоне и занял бы лучшие места!..

Наконец, и они сели в вагон. Им досталась только одна средняя полка и одно сидячее место внизу. Но и это было большим везением и давало возможность поочерёдно спать. Многим и этого не досталось…
Так как уже начало темнеть, мама велела ему лезть на полку и спать, а она сама, сказала, что выспится днём. Он так и сделал. И, удивительно, вместо того, чтобы знакомиться с новым местом пребывания и с его обитателями или смотреть на проплывающий мимо город и его окраины, он уснул под убаюкивающий стук колёс.
Когда мама разбудила его завтракать, в вагоне уже было утро. На столике дымился в стаканах коричневатый фруктовый чай. На газете лежали ломтики, нарезанных хлеба и колбасы, издававшей такой сильный аппетитный запах, что не только Тимур, но и все, находившиеся поблизости, глотали слюну.
Мужчина, сидевший у столика, видно, не вытерпев, встал и уступил место Тимуру, а сам ушёл на тамбур «подышать свежим воздухом».
А за окнами была настоящая зима! Всё, что мог видеть глаз сквозь пелену летевшего почти горизонтально снега, было укутано толстым его слоем, словно пухом. Казалось, что поезд, влекомый паровозом, периодически издававшим тревожные гудки, тонувшие в белом безмолвье, с трудом пробивается сквозь этот пуховый мир, заглушающий всё, что в него попадало. Даже колёса на рельсах совсем не лязгали, как обычно, а только глухо постукивали, будто, вконец, устали бороться с ним за каждый метр пути.
Позавтракав, мама легла на полку и тут же заснула. Тимур пересел на её место, освободив мужчине, подышавшему свежим воздухом, его законное.
–  Скоро Волга будет. – сказал он, словно это стало известно ему там, где «дышат свежим воздухом».
Волга! Тимур так много о ней слыхал, читал и видел в кино… И вот, наконец, он увидит её в натуре собственными глазами!
Он был доволен, что так получилось. А ведь, вполне, мог её проспать, не разбуди мама завтракать или разбудила бы чуть позже!
Правда, снег мешал хорошему обзору, но на это уже не приходилось сетовать: зима – есть зима! И, следовательно, когда-то должен идти и снег.
Каждый небольшой мостик, попадавшийся на пути и проносившийся пулемётной очередью, казался ему началом Волги. Но тот, прострекотав, оставался позади, и поезд вновь окутывала немая глухота.
–   Когда же будет Волга? – не выдержав, спросил он у дяди.
– А скоро уж… Вот, Сызрань проедем и будет Волга. – сказал он так, будто сидел на облучке, правя лошадьми, и во-он за той балкой, за поворотом дороги и будет Волга.
Вагон задёргало на стрелках и из-под него со звуками «тук–тук» стали выскакивать рельсовые пары, веером расходившиеся в стороны, выстраиваясь затем в параллельные ряды. Поезд подходил к станции Сызрань – большому железнодорожному узлу, откуда расходились пути и на юг, и на север, и на запад, и на восток.
Сызрань Тимура совсем не интересовала, он ждал реку Волгу, про которую очень много был наслышан, что она и широкая, и полноводная, и ещё, что она – «мать Руси Великой»…
Однако, прошло немало времени ожидания, а Волги так и не было.
Будто иссякнув, прекратился и снег. И сквозь,  «подпрыгнувшие» высоко облака, начал пробиваться ещё робкий, неуверенный солнечный луч, который, как волшебная палочка, заставлял оживать, сиять и искриться всё то, к чему прикасался.
И уже остались далеко позади строения Сызрани,.. когда вдруг, с тяжёлым уханьем, мимо стали проноситься громадные мостовые фермы и по вагону пронеслось: «Волга!».
       Тимур прильнул к окну, но кроме огромного белого безмолвия, раскинувшегося внизу, ничего не увидел. Это была, просто, широкая ровная долина, дно которой было покрыто ровным слоем снега.
Казалось, что этому уханью, начавшемуся очень давно, может, сто лет назад, никогда не будет конца!.. Но оно прекратилось так же внезапно, как и началось. И тогда вновь, на фоне балалаечного перезвона вагонных колёс на стыках рельсов, к которому слух приноровился и уже им не воспринимался, стало тихо-тихо: поезд выскочил на простор заволжских степей…
Когда поезд остановился в Куйбышеве, мама сама проснулась. Узнав, что это – Куйбышев, она сказала, что скоро приедут на место.
Она спустилась с полки, оделась и пошла купить что-нибудь к обеду.
Её долго не было. И так долго, что Тимур уже начал опасаться, как бы поезд не ушёл без неё. Он молча лежал на полке и переживал, и слышал, как сильно стучало сердце, отдаваясь в висках.
Он несколько раз беспокойно переворачивался с боку на бок, но в любом положении его не покидала мысль: что он будет делать, если мама не появится до отхода поезда? Он уже не мог лежать – надо что-то делать! Он встал, опустил ноги, но, вспомнив, что там, наверное, сидят люди, убрал их на полку. Стал соображать…
Первое, что он должен сделать, это сойти на станции Похвистнево.
Он пытался представить, как она выглядит. Наверно, как и все, проносившиеся, заброшенные в лесу, заваленные снегом… И ему стало зябко.
Наверно, там есть милиция… По его убеждению, она есть везде!  Значит, надо пойти в милицию и объяснить, что мама отстала от поезда в Куйбышеве и ему нужно где-то ждать её…
Вот, только как быть с вещами?  Ему одному будет трудно: сможет ли он поднять и понести чемодан? Кроме того, у него нет денег. Все деньги у мамы в ридикюле…
Прозвенел третий звонок и перрон стал медленно отъезжать назад. Кровь бросилась ему в лицо, и он прикусил губу, чтобы не застонать громко.
Вдруг он услышал где-то мамин голос. Сомнений быть не могло, это был её голос, что-то отвечающий на чей-то вопрос. Он лёг, отвернулся к стенке.
–  Вы  здесь  меня  не  потеряли? – спросила  она,  будто  бы шутя, с тревогой глядя на полку. И тут же пояснила: – Я была в вагоне-ресторане… А там – очередь такая!.. Вот, взяла горячих пирожков… – И она положила на столик промасленный бумажный кулёк. – Стою, а сама переживаю: подумает, что я отстала… Тимочка, слезай, сынок, кушать будем!
Тимур молчал. Глаза его были влажными, ему было стыдно показаться перед людьми в таком виде, да и кушать он совсем не хотел. Поэтому он притворился спящим.
– Ладно, пусть поспит! Приедем поздно. Будет ли где вздремнуть?
Действительно, зимний день короток и за окнами снег уже начал сереть, предвещая скорую темноту…
В Похвистнево приехали ночью. Вокзал был маленький и состоял всего из одной холодной комнаты – зала ожидания, в котором была и билетная касса.
Дежурный по станции на вопрос матери: «Где можно переночевать?», сказал, что нужно идти в «Дом крестьянина». Там можно и переночевать, и найти попутчиков на Ново-Мансуркино.
Здешний «Дом крестьянина», конечно, трудно было сравнить с бахчисарайским, но, тем не менее, это было лучше, чем ничего. Дежурная сказала, что в женской комнате есть одно свободное место, но она не может там поместить маму, потому что с нею большой мальчик. Мама пыталась убедить её, объясняя, что он – ещё маленький, что она везде, и даже в Москве, спала вместе с ним в женской комнате. 
Но дежурная была непреклонна. Она потребовала, чтобы мама заплатила за него, как за взрослого и поместила его в мужской комнате.
Спать одному было холодно, не помогало и пальтишко, накинутое поверх одеяла.
Кое-как промучился до утра, свернувшись «калачиком». И, когда мама постучала в дверь, он уже не спал.
Она сказала, что нашла извозчика, который на санях едет мимо Ново-Мансуркино, и согласился их подвезти.
Быстро позавтракали в чайной. Горячая пища несколько согрела его, но, в то же время, нагнала сонливость. Вот теперь, он, пожалуй, уснул бы даже в той холодной постели, в которой промучился всю ночь! Но, увы, надо ехать!
Пошли в конюшню, возле которой стояли низкие с широкими полозьями, довольно вместительные и застланные соломой, сани, с которыми возился невысокий мужичок в длинном меховом тулупе с высоким воротником, подпоясанный плетённым шерстяным кушаком, в валенках и здоровой меховой шапке с широкими свисавшими ушами, называемой малахаем. Ему, конечно, не было холодно.
Лошадь, от которой шёл пар, была уже впряжена в сани. Оставалось только усесться и ехать в морозную даль.
Мама усадила Тимура на солому спиной вперёд, подняла воротник пальто и сверху повязала когда-то красным, а теперь выцветшим, шерстяным шарфом. Достала из чемодана старую бабушкину шаль, прослужившую им много лет в качестве скатерти, и накрыла его с головой. Сама повязалась кашемировым платком и села рядом, укрывшись той же шалью.
Возница сходил в конюшню, принёс огромную охапку соломы и шумно бросил им на ноги:
–  Укройтэс полушше! В путы будэт стыло… – сказал он. Сам сел впереди и сани тронулись…
Пока в животе грел ещё горячий чай и переваривалась брошенная туда пища и пока из-под пальто не выветрилось тепло чайной, холод не ощущался. Но постепенно мороз начинал проникать под солому, под шаль, под варежки. Захотелось спать и он, положив голову на мамины руки, уснул.
Долго ли, коротко ли ехали, но проснулся он оттого, что сильно хотелось по «малой нужде». Ноги онемели, а кончики пальцев ныли, отчего из глаз катились слёзы и застывали на щеках. Тело начала колотить мелкая дрожь. Хотел пожаловаться маме, но губы не слушались. Мама нагнулась к нему:
–  Не замёрз?
Она увидела белые пятна на его щеках и, сняв варежки, стала оттирать их.
– Остановите, пожалуйста! – попросила возницу по-татарски. Вылезла из саней, зачерпнула горсть снега и стала тереть им его щёки. Снег больно царапал лицо. Он отворачивался, пытаясь увернуться от раздирающих кожу комочков.
– Не надо! Больно! – кричал он, выплёвывая снежные крупинки.
–  Потерпи, потерпи немножко! Ты же щёки обморозил!
–  Я писять хочу!
– Подожди, дай оттереть!..  Ну, теперь беги вон, к тем деревьям!..
Он спрыгнул с саней, но ноги не слушались. Коленки подогнулись и он упал в снег перед собой. Вытащил руки, но в снегу остались варежки. Снова влез руками в снег, вытащил варежки, взял их в рот и стал расстёгивать ширинку. Пальцы тоже не слушались. Кое-как расстегнул и тут же, не отходя от саней, стал мочиться.
– Э-эй! Да ты застыл совсем! – удивился старик. – Ну-ко, побигай, побигай! Согрыйса!
–   Н-не м-могу!.. – выдавил Тимур.
 Старик слез с саней, взял его за обе руки и стал кружить вокруг себя, заставляя перебирать ногами. Каждый шаг больно отдавался в ногах, но, боясь упасть, Тимур вынужден был переставлять их, тихонько стоная.
 –  Ну-ко, типер, побигай сам!
Тимур, проваливаясь в снег, ковыляя, побежал к деревьям, стоявшим у дороги.
Не садясь в сани, старик тронул лошадь. Увидев, что сани поехали, Тимур бросился догонять их. Догнав, хотел сесть, но старик не разрешил.
–  Биги рядом! – приказал он.
Тимуру ничего не оставалось, как бежать рядом, утопая ботинками в снегу. Дышать морозным воздухом было тяжело: приходилось открывать рот. Помогало то, что одной рукой он держался за борт саней.
Постепенно ноги обрели свою подвижность, стало тепло и даже – жарко. Щёки горели, будто к ним приложили горячие угли.
–  Тпру-у! – продребезжало из-под усов ездового. – Вот, типер – порадок! Садис! Да как начнёш замирзат, побигай йищо! Вон, как щоки гарят – можна агон зажыгат! – засмеялся он.
Примерно через полчаса пробежались за санями вместе с мамой. Мама смеялась сама и смешила его. Волосы её выбились из-под платка, щёки раскраснелись и она стала, как матрёшка, только красивее.
Дед тоже присоединился к ним. Только он не бежал, а шёл степенно рядом с санями, держа вожжи в руках.
Вскоре на горизонте показались дымы, вившиеся вверх. Это, как пояснил возница, признак того, что мороз усиливается.
– А вот, и вашэ Ново-Мансуркино. – улыбаясь, проговорил возница. – Гдэ ваш дом?
– Подождите, нужно разобраться! Я здесь не была больше тридцати лет… Вот, кажется по этой улице…
Подъехали к избушке, по самые окна утонувшей в снегу.
–  Вот, здесь!..
Залаяла собака. Дёрнулась занавеска на окне. Чьи-то розовые пальцы потёрли стекло. Потом отворилась калитка и на улицу выбежала женщина в валенках на босу ногу с полушубком на голове. Она бросилась к маме, что-то причитая, и стала обнимать её.
Вышел мужчина, открыл ворота и вместе со стариком-возницей под уздцы ввёл лошадь с санями во двор.
– Я, маленько, у вас погреюсь и поеду дальше, – сказал возница по-татарски.
– Зачем «маленько»? Кушать будем, чай пить будем, потом поедешь!
– От горячего не откажусь, а засиживаться не могу. До темноты до дома доехать надо.  Ночью волки кругом бродят.
Возница отряхнул малахаем снег с тулупа и валенок, после чего вошёл в избу.
      Как выяснилось позже, это был дом маминой двоюродной сестры – Мугаллиме-апы. Это она выскочила им навстречу с полушубком на голове. А мужчина оказался её мужем. А дом брата Саяра находился совсем на другом конце села, на другом берегу речки, делившей село на две части. Летом к нему нужно было идти через мост, а зимой можно напрямую, по льду.
Хозяева, предупреждённые маминым письмом заранее, ждали гостей со дня на день, поэтому, увидев подъехавшие сани и людей в городской одежде, догадались о том, кто это такие.
Хозяин в меховой безрукавке подбросил в русскую печь дров, раздул огонь и оранжевое пламя запрыгало между поленьями, облизывая их – пробуя на вкус и, выбирая, за какое приняться сначала. Облюбовав одно из них со свернувшейся берестой, пробежалось по ней и принялось сворачивать её дальше, одновременно перекрашивая в тёмный цвет и обгрызая её края невидимым ртом. Полено застонало, будто от боли, и, пытаясь отпугнуть накинувшегося на него обжору, открыло по нему стрельбу, брызгая искрами и кидаясь угольками.
Раскрасневшаяся от возбуждения хозяйка, принялась готовить обед.
Возле печи стояла целая семья ухватов различных калибров и размеров. Схватив один из них, она подхватила один чугунок и ловко сунула его в огненную пасть печи, закрыла её огромной крышкой и подпёрла кочергой.
В это время в дом вбежали двое мальчишек, старше Тимура года на три-четыре.
–  А вот, и наш Зиннур! – сказала красная от печного жара Мугаллиме-апа, показывая на чернявого с радостными смышлеными глазами. Он застенчиво подошёл к городскому гостю и протянул свою красную от мороза руку. За ним поздоровался и его друг и сосед. Они только что пришли с речки, где катались на коньках и от прибежавшего к ним мальчишки узнали, что к Зиннуру приехали городские гости.
Гостей усадили за стол, там же сели хозяева, а детям кушать дали на полати, застеленные байковым одеялом. Еда эта Тимуру была незнакома: на одну половину тоненького круга теста из пшеничной муки, раскатанного, как для лапши, был намазан слой картофельного пюре с поджаренным луком, которая накрывается второй пустой половиной. Получается полумесяц, наподобие чебурека, края которого не склеивают. Несколько таких «чебуреков» ставят в печь на несколько минут, затем пучком петушиных перьев обильно смазывают топлёным маслом и подают на стол.
Проголодавшемуся Тимуру еда показалась «царским блюдом». Такое сочетание продуктов: теста из пшеничной муки и картофеля давно нравилось ему своим особым вкусом. Поэтому он, не стесняясь, поглощал еду за обе щеки.
Дед-возница, поев и попив, давно уехал восвояси. А в дом Мугаллиме-Апы стали сходиться ближние и дальние родственники, а также подруги детства мамы и просто соседи, прослышавшие о её приезде. Стало людно и шумно. Ребята потащили Тимура на печь, откуда было видно и слышно всё, что делали взрослые и о чём они говорили во время еды и чаепитья.
Незаметно подкралась темнота. Но света не зажигали до тех пор, пока можно было различать друг друга при неярких всполохах пламени на углях в печи. Потом для ребят нашлась работа: они должны были обеспечивать освещение, для чего Зиннур и его друг вооружились ножами и стали отщеплять от поленьев тонкие длинные лучинки.
Раздув угольки в печи, Зиннур поджёг одну из лучин и закрепил её в специальном держателе, прибитом на стене. Когда пламя от одной лучины перескакивало на новую, огарок старой выбрасывали в печь.  Так, сгорая друг за другом, лучины поддерживали в избе свет.
Умер-Абзы – муж Мугаллиме-Апы принёс со двора новую охапку поленьев, положил в печь и раздул огонь. Избу решили хорошо натопить на ночь, чтобы гостям с юга с непривычки не было холодно.
Возле окон проскрипел снег, кто-то долго отряхивал валенки в сенях. Потом дверь приоткрылась и в щель, вместе с клубами пара, просунулась девичья голова, укутанная платком так, что видны были только глаза с опушенными инеем ресницами. Она позвала в сени Мугаллиме-Апу. Та вышла и через минуту вернулась и увела с собой маму.
В сенях было темно. В открытую дверь, пока они выходили, туда проникал мерцающий свет из избы, и мама успела заметить девушку в полушубке и платке.
–  Меня послала Разие. – сказала она. – Она сама не может прийти. Она очень ждёт вас и хочет знать, когда вы придёте.
–  Сегодня уже поздно, – ответила мама, – а завтра – прямо с утра… Ну, как она там, бедняжка?
–  Плохо. Пока отец был дома, ещё было как-то терпимо, а как его забрали, мачеха совсем остервенела. Тяжело Разие там, её нужно забрать оттуда, пока она не наложила на себя руки.
–  Передай ей, что я специально приехала, чтобы забрать её. Завтра мы придём.
–  Хорошо, апа! Я передам. До свидания!
–  До завтра!
Лежать на печи сначала было приятно. Настуженное в санях тело нагрелось и размякло. Однако, вскоре, тепло снизу стало докучать. С непривычки припекало то живот, то локти и колени. Тимур ворочался, переваливался с боку на бок.  Но при лежании на боку припекало бёдра. А слезать с печи в полную людьми комнату было неудобно. И так на него много обращали внимания… Приходилось терпеть…
Разговор с ребятами не клеился: многого из того, что они говорили, он не понимал, а русского они, вообще, не знали. Крымско-татарский язык тоже понимали плохо. В общем, где мимикой, где словами, а где и просто знаками, кое-как, договорились, что завтра пойдут на речку, будут кататься на коньках. Благо, что коньки и на татарском языке были «коньками». Ещё он подумал: хорошо, что до отъезда он успел установить крепления на каблуки своих ботинок. Теперь они здесь, ох как, пригодятся!..
Ночь он спал с мамой на полатях. На предложение Зиннура спать на печи категорически отказался: напекло за день!..
Утром выяснилось, что мама с Мугаллиме-Апа собираются к Разие и что он тоже должен идти с ними. А он, ведь, договорился с ребятами о катанье на речке!
Однако, мама решила, что разговор с женой брата предстоит серьёзный и вряд ли уместно, чтобы при этом присутствовал Тимур. Ему ещё рано слушать такие разговоры.
Они ушли, а минут через десять пришёл Камиль – друг Зиннура, и ребята стали собираться на речку. Каково же было удивление Тимура, когда Зиннур, улыбаясь, подал  ему пару деревянных колодок, вырезанных в форме лодок, с прибитыми снизу полозьями из толстой железной проволоки и с длинными сыромятными ремешками, пропущенными в специально прожжённые отверстия. Он сразу не сообразил, что это такое и для чего они нужны. И только услышав слово «коньки», понял их назначение.
–  Сам сделал! – похвастал Зиннур, ткнув себя пальцем в грудь, не замечая недоумения гостя. – На! – протянул он ему своё произведение.
–  Мне? – Тимур прижал колодки к своей груди.
–  Да-да! – закивал головой Зиннур.
–  А ты?.. – Тимур показал на него пальцем.
Зиннур взял коньки у Камиля.
–  А он что? – не пойдёт? – помотал головой Тимур.
– Пойдёт, пойдёт… Нам хватит по одному коньку. – Зиннур отдал один конёк  Камилю, а один оставил себе.
–  Как это: по одному коньку?  Ведь это не удобно!..
–  Карашо,  карашо! – улыбнулся  Зиннур. –  У  нас  многие малаи катаются на одном коньке.
Тимур уже знал, что «малай» – это мальчишка. Слово запоминалось легко: оно было похоже на русское «малый», только с ударением на последнем слоге.
Пришли на речку, а там оказалось много ребят – любителей катания. И, действительно, многие катались на одном коньке. Зиннур и Камиль показали Тимуру, как надо привязывать коньки к ботинку и помогли ему это сделать. Он стал на коньки, но ноги в районе лодыжки всё время сгибались – ведь он в первый раз в своей жизни стал на это средство зимнего удовольствия. Дома потренироваться он не успел из-за наступившей оттепели.
Увидев городского мальчишку, к ним стали подъезжать другие ребята. Один из них, видя, что Тимуру неудобно стоять на таких коньках, задрав ногу, показал свои. Они были двухполозные. Полозья отстояли друг от друга примерно на толщину пальца. И этого оказалось достаточно, чтобы ноги стояли на льду вполне устойчиво.
Зиннур и Камиль уговорили мальчишку временно поменяться с ним коньками. Он охотно согласился.
Ну, это совсем другое дело! На таких коньках можно спокойно стоять хоть целый день!
Он попробовал поехать. Но для езды нужна какая-нибудь инерция, а разгоняться-то он ещё не умел. Как только он пытался оттолкнуться левой ногой, поставленной перпендикулярно правой, так последняя сразу уезжала и он не успевал подтянуть левую. Ноги разъезжались, и он падал. Окружающие ребята смеялись, а Зиннур злился и что-то кричал им непонятное.
Тогда Зиннур и Камиль взяли его за руки с двух сторон и, каждый стоя на одном коньке, а другой ногой отталкиваясь, потянули его за собой. И он поехал. Он ехал устойчиво, если держал ноги параллельно. Но стоило ему зазеваться, как ноги разъезжались и, если бы не ребята, он, пожалуй, не раз прокатился бы и на носу.
А мальчик на зиннуровых коньках  бегал по льду, как на своих. Тимур проследил, как тот разбегается. Делал он это, наклонив корпус вперёд и, переваливая тяжесть тела то на одну, то на другую ноги, поставленные под углом друг к другу, отталкивался ими. Тимур решил повторить его движения. Стало получаться лучше. Его учителя были довольны и отпустили его самого.
Но, как только он, наклонив корпус вперёд, пытался выполнить разбег, один из коньков во что-нибудь упирался и он летел вперёд на лёд, вытянув руки. Учёбе мешало и то, что пальцы ног, перетянутые тугими ремнями, совершенно онемели, будто стали стеклянными. Он сказал об этом Зиннуру. Ребята освободили ноги от пут и заставили его побегать без коньков. Но, чем больше нагревались ноги, тем сильнее ныли обмороженные пальцы. От нестерпимой боли слёзы сами выкатывались из глаз и бусинками застывали на холодных щеках. Теперь ещё разболелись и пальцы рук, хотя на них были надеты шерстяные варежки.

Мороз, бывший обычным явлением для местных ребят, для Тимура был непривычным и он чувствовал, что весь превращается в сосульку. Делать нечего, запросился домой.
Пришлось оставить лёд, сверкавший разноцветными бликами под мутным зимним солнцем, и всем троим топать домой.
В тепле ноги и руки заныли ещё сильнее. Зиннур снял с него пальто, шапку, ботинки и даже носки. Притащив со двора миску снега, стал растирать его обмороженные конечности. Камиль помогал ему. А тут ещё оказалось, что и щёки прихвачены, которые, несмотря на отчаянные сопротивления Тимура, они натёрли докрасна. Всё горело и ныло и переносилось с тяжким стоном, помимо его воли вырывавшимся изнутри.
Временами он вскакивал с лавки, размахивая руками, бегал босиком по комнате, задрав кверху, ставшие чрезвычайно чувствительными к прикосновениям, пальцы ног, но от этого ещё сильнее заходилось сердце и он, в изнеможении, снова падал на лавку или на тахту, облегчая свои страдания громким стоном.
Ребята, бессильные чем-либо ему помочь, так и не раздевшись и не разувшись, стояли возле печи, и у оттаявших валенок пол стал влажным.
Положение Тимура усугублялось ещё тем, что мамы не было рядом и некому было пожаловаться. Уж она-то, что-нибудь, обязательно, придумала бы, чтобы облегчить его страдания.
Так печально закончилась его первая попытка покататься на коньках…

Было ещё очень рано, но в доме председателя колхоза Муртазина уже горел свет. Керосиновая лампа была зажжена в честь раннего гостя, которым был парторг колхоза Сейфуллин.
Жену и детей хозяин дома выпроводил в первую проходную комнату. Сам с гостем заперся во второй – предстоял серьёзный разговор.
Парторг Сейфуллин был доверенным лицом Муртазина. Его избрали на должность в позапрошлом году по рекомендации самого Муртазина после того, как прежнего парторга Саяра Маева арестовали.
В феврале месяце тридцать седьмого года его вызвали в  Похвистнёвский райком ВКП(б), откуда он не вернулся. Из района дали понять, что им заинтересовался НКВД.
В те времена такие случаи были нередким явлением, и народ привык к тому, что, время от времени, в районе кого-нибудь да арестовывали.  Как правило, по этому поводу общественность никакой информации не получала и о нём больше никто и никогда ничего не слышал.
И, тем не менее, это событие без волнений не обошлось. В деревне все знали, что Маев – бывший батрак, сын батрака, до революции несколько лет жил в Крыму и получил там образование. Приехав на родину после революции, организовал в селе партийную ячейку и возглавил её. Его усилиями ячейка переросла в организацию, и он стал её секретарём. Он обладал достаточными знаниями, политически был подкован и проводил в деревне политику Коммунистической партии большевиков. Был активным участником коллективизации села и вместе с коммунистом Хабибуллиным стоял во главе созданного ими колхоза.  Сельчане уважали его за прямоту и честность, за умение объяснить непонятное и всегда прийти на помощь в беде.  Поэтому его исчезновение вызвало среди колхозников тревогу. Коммунисты колхоза, а их было семь человек, не считая председателя, да и другие активисты подняли вопрос, в чём обвиняется их секретарь?
Народ потребовал созвать общий сход, на котором приняли решение запросить районные организации о судьбе своего парторга. Новый председатель колхоза Муртазин, избранный вместо тяжело больного Хабибуллина, пытался воспрепятствовать этому, однако, большинство настояло на своём. За это Муртазина и Сейфуллина в районе серьёзно упрекнули.
Некоторые неуёмные, так называемые «правдолюбы», какие имеются всюду, покричали ещё немного о несправедливости, причём, большинство из них кричало так, чтобы их не очень-то и слышали, ибо время было не совсем понятное и запросто можно было разделить судьбу самого Маева.
И, постепенно, недовольство утихло. О парторге, который мешал не только Муртазину, но и кое-кому повыше, вроде как, забыли. И только Мугаллиме Хакимова, возмущённая новыми порядками, установленными новым председателем при поддержке нового парторга, в разговоре с соседями грозила: «Подождите, ироды, справедливость всё равно наступит!». Не особенно разбираясь в субординационных тонкостях районных партийных органов, сама того не ведая, возвеличила свою племянницу до ранга секретаря райкома, которая, якобы, скоро приедет и разберётся в деле своего брата.
Но сама Мугаллиме была никто и потому не была страшна Муртазиным, тем более, что она – родственница Маева, и значит, лицо заинтересованное.

А Маев, действительно, мешал. Он был образован и начитан. Не чета Муртазину и Сейфуллину. В политике партии на селе разбирался прекрасно и любые мероприятия, которые планировал Муртазин, не без тайного умысла, разбивал на корню, доказывая их антипартийную сущность и вред, который может быть причинён государству. А если иногда вопрос, всё-таки, и выносился на обсуждение, то он находил нужные слова, чтобы убедить людей в его несостоятельности. Он остро чувствовал антипартийщину и недобрый замысел ещё до того, как начинал вдумываться и анализировать.
Это происходило как-то интуитивно, и он со всем пылом отдавался противодействию. Это злило его противников. Они сами признавались, что у него природный нюх на всякие тайные махинации. За убеждённость и партийную принципиальность его кандидатуру не раз выдвигали в районные организации, но всякий раз находилась чья-то сильная рука, отодвигавшая её в сторону. И делалось это так, будто необходимость в его выдвижении сама собою отпадала.

Сам Муртазин – мужик хозяйственный, хотя до коллективизации еле сводил концы с концами. Будучи старшим сыном в многодетной семье, рано лишившийся отца, уже в тринадцать лет был вынужден идти в батраки, чтобы помочь матери прокормить трёх сестёр и братишку. Он не гнушался никакой работой, чтобы заработать лишнюю копейку. Уже обзаведясь собственной семьёй, и став самостоятельным хозяином, он тянул свою лямку, не надеясь когда-нибудь выскочить из нужды.
И вдруг, лет десять назад ему привалило счастье: о нём, вдруг, вспомнил его двоюродный дядя, живший в Казанской губернии, мужик зажиточный и хитрый, человек, вообще, не признававший никаких уз родства.  Он вдруг проникся к нему такой отеческой любовью, что не пожалел отдать ему свою кобылу, которая через год принесла ему жеребёнка, и тёлочку. Дядин подарок круто изменил положение семьи.
На глазах у всей деревни Муртазин за каких-нибудь три-четыре года из батрака превратился в крепкого хозяина. Дядя настолько приблизил к себе племянника, что стал частенько наведываться к нему, а иногда и сам приглашал к себе, долго беседовал с ним, давал дельные советы.
Так, по его совету, осенью тридцатого года он не продал свои хлебные излишки, а приберёг их до следующего года, когда после неурожайного тридцать первого года цена на хлеб резко подскочила «в разы». В том году он снова обошёлся без базара: кое чем помог дядя…  Зато, в тридцать втором году, когда грянул сильнейший голод, унёсший тысячи людей, он вывез на базар только половину своих запасов и, просто-таки, разбогател.
И в тот момент, когда голодные односельчане, съев свой семенной фонд, весной оказались не в состоянии посеять хоть сколько-нибудь ржи, Муртазин, неожиданно для всех, подал заявление с просьбой принять его в колхоз. Он внёс в общий котёл пару своих лошадей и, оставшийся непроданным, хлеб. Для обедневшего кооператива это была такая серьёзная помощь, которая, в сущности, и решила его дальнейшую судьбу.
Правда, колхоз сумел засеять только часть своих площадей, выделяемых под посев, но после уборки урожая стало ясно, что выращенного хватит и на семена, и на экономный зимний прокорм. Этот шаг, поднявший его в глазах односельчан на немыслимую высоту, был сделан по совету того же дяди, как убедился Муртазин, прекрасно разбиравшегося как в жизни, вообще, так и в текущей политике, в частности.
Тогда же дядя посоветовал ему вступить в партию и не отказываться, если начнут выдвигать его на руководящие посты.
И действительно, ещё не истёк срок его пребывания в кандидатах в члены партии, как на итоговом общем собрании односельчане выдвинули его кандидатуру на пост председателя колхоза  вместо серьёзно больного Хабибуллина – основателя кооператива.
С тех пор минуло шесть лет. Дяде, заблаговременно и понемногу распихавшего по бедным родственникам своё богатство, удалось избежать раскулачивания.  Он и сам вступил в колхоз у себя в деревне, которая находилась в ста с лишним вёрст от Ново-Мансуркина, отвалив ему добрый куш, оставшийся после «разбазаривания» имущества и скота, за которое в те голодные дни он получил в десятки раз больше денег, чем мог бы наторговать в обычные годы.  Деньги те были так глубоко припрятаны «на чёрный день», что их не смогли бы обнаружить при самом тщательном обыске.
Многие односельчане не верили в его честность и доброжелательность и были недовольны его вступлением в колхоз, памятуя его кулацкое прошлое и слухи о том, что он раздал своё богатство, чтобы избежать ареста и высылки, как кулака. Но в то время щепетильничать не приходилось.  Оно было выбрано им, как нельзя лучше. Тогда каждая лошадь, каждая корова, каждая пригоршня зерна были на особом счету, и отказаться от вносимого им в казну кооператива скота и имущества было бы глупо. Ему не верили, хотя сам он никакого повода для недовольства не подавал.  В отличие от Муртазина, дядя ни на какие должности не претендовал, наоборот, вёл себя скромно, старался держаться в тени. Зато то, чего не мог сделать сам, по его совету у себя проводил приласканный им племянник, веривший ему больше, чем аллаху.
Именно по совету дяди Муртазин стал подбирать себе свой личный актив, который служил бы не колхозу, а ему. И первой ласточкой в этом деле стал Сейфуллин – мужик с ленцой, но зато, подобострастный, который за небольшую подачку может продать родную мать. Такие, обычно, бывают трусоваты и потому ищут сильную руку и широкую спину, за которой можно было бы всегда укрыться.
Но Муртазину и не нужны были герои, которые, в любой момент, могут послать его подальше и сорвать намеченные махинации. А в том, что всё, подсказанное дядей, есть не что иное, как махинации, у него сомнений не было. Он шёл на них вполне сознательно, он их одобрял потому, что за четыре года успел вкусить сладость достатка и чувство высоты над остальными, которые давало ему богатство. Жаль только, что это длилось недолго, что не успел как следует насладиться своим счастьем! И потому, когда удавалось провернуть какое-нибудь дельце, приносившее вред колхозу, но вину за которое можно было спихнуть на кого-то другого, он в душе злорадствовал: «Вот вам, несчастные голодранцы, выкусите!».
Но чувства свои, притом, не все, он мог изливать только Сейфуллину, мужику неглупому и достаточно понятливому, понимавшему, куда он клонит.
Но душонка у него была мелкая. За своё благополучие он готов был совершать любые преступления, лишь бы сильные люди, как Муртазин и его друзья в районе, не допустили свершения справедливого возмездия. Положения своего высокого он достиг только благодаря Муртазину и потому должен служить ему, как пёс.
Кем он был раньше при старом председателе? Мужичком на побегушках, к которому никто серьёзно не относился! Муртазин же вытащил его, можно сказать, за уши, из той ямы, в которой он влачил жалкое существование. Сначала он подговорил некоторых партийцев дать ему рекомендации для вступления в партию, нажимая на его бедняцкое положение. Потом заставил его поступить на «ликбез» и научиться читать и писать.  А когда перо перестало дрожать в его руке, они вдвоём сочинили донос на Маева, который он писал под  диктовку благодетеля. И, наконец, как наиболее сознательного колхозника, выросшего на глазах односельчан от безграмотного бедного мужика в представителя партии на селе, Муртазин рекомендовал его кандидатуру на пост секретаря партийной организации, оставшегося вакантным после ареста Маева.
Его друзья в райкоме поддержали эту кандидатуру и коммунистам села ничего не оставалось, как проголосовать за его избрание. Теперь он стал вторым человеком на селе после Муртазина и очень гордился этим.
То был период, когда некоторые антипартийные группировки были разгромлены, но остались их низовые организации, которые ушли в подполье. Поэтому любой донос на человека и обвинение его в антипартийной деятельности воспринимался органами довольно серьёзно. И следствие по таким делам велось предвзято.
Презумпция невиновности и девиз Ф.Э.Дзержинского: «Лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невиновного» был напрочь забыт.  Следователи искали не истину, а доказательства, виновности обвиняемого. И весь упор следствия делался на допрос самого обвиняемого и, часто, с пристрастием.
Приезд Маевой серьёзно напугал Сейфуллина. Он считал, что это – неспроста. Поскольку он не знал, насколько она была информирована об обстоятельствах ареста брата, то, как всегда бывает в таких случаях, ему казалось, что она в курсе всей подноготной и теперь приехала собрать необходимый материал для разоблачения его, Сейфуллина, подлогов.
Однако, одно дело шкодить, другое – отвечать! Заваривают дело, как  правило, сообща, а отвечать приходится каждому в отдельности.
За плечами таких авторитетов, как Муртазин и его районные покровители до сегодняшнего дня Сейфуллин чувствовал себя в безопасности. Но, как только он узнал от жены, что приехала сестра Маева, занимающая в Крыму, по его представлениям, высокий пост, ему, вдруг, стало не по себе. Он был непосредственным автором доноса на Маева и прекрасно знал, что факты, изложенные в этой от начала и до конца лживой бумажке, подписанной им по настоянию Муртазина, в большинстве своём были просто-напросто выдуманы ими и при сколько-нибудь добросовестной проверке лопнут, как мыльный пузырь. И теперь за всё это отвечать придётся ему.
Тогда, когда всё это делалось, его убедили в безнаказанности, мол, райком, райисполком и НКВД их поддерживают.
Узнав о приезде Маевой поздно ночью, уже находясь в постели, он до самого утра не мог уснуть. Ему всё казалось, что с нею пришло и возмездие. И что это не ветер царапает мёрзлыми ветками о ставни, а в окно стучится «оно» в той самой форме с синими петлицами, которую он так нагло ввёл в заблуждение своим доносом.
Еле дождавшись утра, не желая единолично отвечать за подлог, он, чуть свет, поспешил к председателю, чтобы проинформировать его об опасности и получить указания в отношении поведения с неожиданной гостьей.
– Так когда, говоришь, она приехала? – спросил Муртазин, выслушав его сбивчивое сообщение.
–  Вчера перед обедом.
– А почему же мы так поздно узнаём об этом? Где наши глаза и уши? Мы ещё вчера до вечера должны были всё разузнать в районе! Ну, ладно! Быстренько распорядись, чтобы запрягли лошадей в мои сани, я слетаю в район.
–  Абзы, пока вы ездите, мне что делать? Ведь секретарь райкома!.. Я, как парторг, должен её как-то встретить,.. сходить, что ли, представиться…  Да и её планы выведать не мешало бы.
– Вот это ты правильно говоришь. Нужно с нею встретиться, посожалеть, подбросить ей, что, мол, мы уверены в невиновности её брата, что мы думаем: там разберутся и отпустят его. Мол,  мы даже в район писали, что он – твёрдый большевик и пользуется всеобщим уважением и авторитетом односельчан и ещё что-нибудь в этом роде. А сам смотри ей в глаза, как она всё это будет воспринимать. Вызывай на откровенье… Жалко, что мы поздно узнали! Надо было не дать Мугаллиме рассказать ей всё раньше нас. Ты же знаешь её: она может ей такого всякого наговорить! Она нас с тобой не любит…
–   Может быть, собрать в клубе людей в честь её приезда?..
– Вот этого делать совершенно не нужно. Может сразу догадаться…
– А, может, попросить её выступить перед колхозниками, а потом, как и Саяру, пришьём ей какой-нибудь уклон?
– Нет. Сначала надо в райкоме посоветоваться. Им можно подбросить твою идею – пусть разжуют её, разложат по торбочкам…  Не плохо бы и с дядей посоветоваться. Он в таких делах – уста! Может, послать к нему Кярима? Пусть пригласит его в гости… Тут и посовещаемся… А?..
– Хорошо, абзы! Я пошлю Кярима. Он как раз собирался тестя навестить, отвезёт ему привет от своей жены.
Сейфуллин ушёл, а Муртазин всё ещё сидел за столом, подперев кулаками щёки, и задумчиво смотрел на язычок пламени, чутко трепетавший в лампе. Думы его прервала внезапно промелькнувшая мысль: «Не забыть в районе купить фитиль… Этот еле до керосина достаёт и, оттого, стекло быстро коптится». И ещё: «Что-то обленилась моя Галлия… Сколько раз говорил, чтобы стекло чаще протирала!»…

–  О-о! Кого я вижу! Зякия-апа!.. – Сейфуллин расплылся в подобострастной улыбке.
Возбуждение от разговора с золовкой, которую Маева видела впервые, но о нраве которой была наслышана от двоюродной сестры и племянницы, писавших ей довольно регулярно, ещё не остыло, и румянец щёк, подхваченный российским морозцем, стал ещё ярче. Здоровавшегося с нею мужчину она не знала, но по крепко выработанной привычке общения с людьми, приветливо ему улыбнулась.
– Простите, но я вас не знаю… – сказала, приостанавливаясь и пропуская вперёд шедших рядом племянницу  и Мугаллиме-апу.
–  Я… – друг вашего брата Саяра. – Сейфуллин приглушил голос, давая понять, что то, о чём он говорит, не для всяких ушей. А на самом деле, слова его были не для ушей бойкой на язык Мугаллиме. – Он много говорил о вас… Но вот,.. – он многозначительно пожал плечами, – Я теперь продолжаю его дело… А вы к нам надолго? – перекинулся на основную, волновавшую его, тему.
– Нет. Мне тут нужно разобраться с некоторыми его делами…– она кивнула в сторону дома брата. И перед глазами снова встало жирное и потное, раскрасневшееся от злости, лицо золовки, отчего глаза её гневно сверкнули. Сейфуллин же по-своему понял её возбуждение и неприятный холодок пробежал по телу. И стало зябко под тёплым меховым тулупом.
– Да-да,.. мы поможем… – стараясь не показать свой испуг, пробормотал он первое, что пришло на ум.
У него уже не было сомнений в истиной цели приезда Маевой и в её воинственном настрое, который не сулил ничего хорошего ни ему, ни его подельникам. И, хотя он целый час прождал на морозе, чтобы поговорить с нею, теперь ему захотелось побыстрее удалиться..  Тем более, что в дом она его не пригласила и ему больше сказать ей было нечего. Памятуя слова шефа о том, что в отношении выступления нужно посоветоваться в районе, он не стал заводить разговор на эту тему. Нужно было наедине продумать создавшееся положение и линию своего дальнейшего поведения.
Он считал, что он выбрал правильную позицию, назвавшись другом Саяра Маева, и решил продолжать эту роль и дальше, какую бы форму не приняли дальнейшие события. Ведь прямых доказательств их взаимной неприязни не было. На людях же он всегда поддерживал действия старого руководства колхоза и первым поднимал руку, когда оно ставило на голосование какой-либо вопрос.
– Что нужно от тебя этому подручному Муртазина? – спросила Мугаллиме, когда Маева вошла в дом.
–  Засвидетельствовал своё почтение.
– А-а, понятно! Заволновались!.. Понимаешь, когда я получила твоё письмо, в котором ты написала, что собираешься к нам, в разговоре с соседками я сказала: «Подождите, вот приедет Зякие, она разберётся, почему посадили Саяра!». А Мариям спрашивает: «А кем она работает?». Я помню, ты писала, что работаешь в райкоме, а кем, не помню. Ну, и сказала, чтобы не уронить твой авторитет: «Она работает секретарём райкома». А этот подкаблучник Муртазина по всей деревне собирает сплетни. Ну, видимо, и до них дошло… А вообще, ты будь с ними осторожней! Это очень нечестные люди.
–  А что собой представляет Муртазин?
–  Муртазин  сложный  человек.   Сколько  я  знаю  эту  семью,  она  никогда  не вылазила из бедноты. Он – старший сын в семье. У него есть ещё три сестры. Отец умер рано. И он ещё мальчишкой батрачил, чтобы как-то помочь матери растить сестрёнок.  Когда девчата повзрослели и стали сами работать, он женился на девушке из бедной семьи. Понятно, кто из богатых выйдет за голодранца? И вдруг, лет десять назад о нём вспомнил его дядя, живущий в Казанской губерне. Мужик зажиточный. Он подарил племяннику одну лошадь и одну стельную корову и сам стал частенько наезжать в нашу деревню. Ну, сама подумай, с чего это вдруг расщедрился богатый родственничек?.. Поговаривают, что, боясь раскулачивания, он пораздавал свой скот бедным родственникам: ведь, всё-равно, отберут! С той поры и стал богатеть Муртазин. Поднял своё хозяйство, стал даже продавать излишки урожая. Во время последней голодовки не голодал. Наоборот, продавал зерно. А оно во время голодовки стоило, ох, как дорого!  Вот и разбогател. И вдруг, после всего этого, подал заявление о вступлении в колхоз. Саяр говорил: «Как не примешь, когда колхоз еле сводил концы с концами! А у него, – говорит, –  хозяйство неплохое – колхозу подспорье».  Вот и приняли. Потом он вдруг вступил и в партию. Я думаю не без подсказки дяди. Видимо, хитрый бестия! Поговаривают, что он тоже стал у себя колхозником. Вот, и раскинь умом. Им мешал Саяр, так они его убрали. Заболел председатель, выбрали вместо него Муртазина, как толкового хозяина. Хозяин-то он толковый, да вот, колхоз никак из ямы выкарабкаться не может. Став председателем, подобрал под себя парторга и командует. Говорят, что в районе он имеет вес. Так что, я бы на твоём месте не якшалась с ними. К добру это не приведёт!
– А я и не якшаюсь. Ну, подошёл ко мне незнакомый мужчина, поздоровался. Сказал, что он секретарь парторганизации, что он друг Саяра…
–  Что? Друг Саяра?.. Вот видишь, как врёт! Да Саяр никогда с ним не дружил, с этим подхалимом! Раз пошёл на ложь, значит, им от тебя что-то нужно!
– Не знаю, зачем я им нужна… Но не могу же я не выслушать его или нагрубить ему. Я его не знаю, но раз он ко мне обратился, я не могу с ним не разговаривать.
–  Так-то оно так… Но будь осторожна!
Вернувшись из района, Муртазин проинформировал Сейфуллина, что его предложение там поддержано.
– Но они требуют, чтобы не менее трёх человек написали доносы, притом, грамотно! И, чтобы эти люди были уважаемы в деревне.  А где их возьмёшь – уважаемых?
–  Да, конечно, они ведь не знают, что эта голытьба нас с вами не любит…
–  А им и не надо это знать. Мы подтвердим, что уважаемые, и ладно. Ты же знаешь: эн-ка-ве-дэ не очень-то разбирается: правда в доносе или нет. Главное, чтобы донос был написан умно.
–  Это мы организуем…
Через день Сейфуллин снова навестил Маеву. На этот раз она была дома и ему не пришлось ждать на морозе. Она пригласила его в дом, но он отказался, зная, что там – бойкая на язык Мугаллиме.
– Ничего, я – здесь… В общем, мы с председателем подумали и решили попросить вас выступить перед колхозниками. Как вы?..
С первых же слов он допустил ошибку. Если бы он сделал предложение от своего имени, Маева, может быть, и «клюнула» бы на такую «наживку», но, когда он назвал председателя, стало ясно, что задумка коллективная и это настораживало.
–  О чём выступать?
–  Ну, вам виднее… Можно о международном положении или о колхозном строительстве… В общем, вы сами выберите…
–  Если вам всё равно, то почему бы вам не пригласить лектора из района?
– Ну, это,.. когда он приедет!.. А вы уже здесь… Что вам стоит? А люди будут довольны: вы наша землячка и на такой высокой должности… – нашёлся он.
Доводы его не были убедительными, и Маева поняла, что это – ловушка. Она вспомнила предупреждения Мугаллиме. Да, Мугаллиме оказалась права: с ними нужно вести себя осторожней.
– Спасибо за предложение! – сказала она вежливо, но с серьёзным выражением лица. – Но я не могу выступить перед колхозниками, потому что я здесь нахожусь, как частное лицо. Кроме того, я не имею никаких на это полномочий. А потом, вы же, как секретарь партийной организации, знаете, что к каждому выступлению нужно специально готовиться. А у меня для этого здесь нет ни времени, ни специальной литературы. Так что, извините, ещё раз благодарю за предложение и прошу прощения, что не могу выполнить вашу просьбу! Передайте привет вашему председателю! Жаль, что я лично не могу с ним познакомиться, но я не располагаю для этого свободным временем! До свидания!
Сейфуллин понял, что дальнейшие разговоры на эту тему бессмысленны. И чтобы как-то смягчить впечатление от своей неудачи, спросил:
–    А когда вы уезжаете?
–  Как  только  закончу  здесь  свои  дела.  –  ответила  она серьёзно. Тон ответа ясно говорил, что вопрос нетактичен, и говорить им больше не о чём.
От Маевой Сейфуллин пошёл прямо в правление, к председателю.
– Сафар-Абзы, – сказал он, сев сбоку за председательский стол. – Я сейчас разговаривал с Маевой. – Он многозначительно посмотрел на хозяина. – Знаете, она не глупая! Очень не глупая! Как говорят русские: «Её на мякине не проведёшь»!..  Она вежливо, но категорично, отказала. Сказала, что приехала, как «частное лицо» и что у неё нет… Ну, как это? Право?.. Нет, не «право»! Ну, в общем,.. да!.. что она не уполномочена выступать перед колхозниками. Представляете: – «Частное лицо»! Знаем мы, какое частное лицо! В общем, передала вам привет и добавила, что у неё нет времени познакомиться с вами лично.  Спросил, когда она уезжает? Не сказала. Сказала, что как закончит свои дела.
–  А в лицо… в лицо ей смотрел?
–  А как же? Всё время смотрел!
–  Ну, и что?.. Улыбалась?..
–  Не-ет! Всё время лицо было серьёзное.
– Да-а… Значит, она что-то знает или догадывается… Жа-аль!.. Жаль, что отказалась! Мы бы её…Впрочем,.. мы и это можем использовать против неё! Напишем, что зазналась, что отрывается от народа. Посчитала ниже своего достоинства…
Через два дня Тимур с мамой и со своей двоюродной сестрой Разие уехали в Похвистнёво, где взяли билеты на поезд домой. В ожидании поезда на Москву жили в доме колхозника, и снова в разных комнатах: мама с племянницей – в женской, а Тимур один – в мужской. Правда, эта условность наступила только вечером, и то только до половины ночи, потому что поезд приходил в три часа, и мама разбудила его за час до этого. 
В Москве, на этот раз, никаких дел у мамы не было, поэтому они сразу закомпостировали билеты на Севастопольский поезд, который тоже пришлось ждать несколько часов в переполненном людьми вокзале.
Тимур удивлялся: почему столько людей не сидит дома, а все куда-то спешат, нервничают... Ну, ладно, они с мамой поехали не на прогулку, а были вынуждены ехать за Разие, потому что мачеха не давала ей жизни и толкала на то, чтобы она повесилась. А зачем же такой молодой и красивой девушке вешаться, если у неё есть родная тётя и родной племянник?..
А куда спешат остальные? Вот, например, вот эта старушка, которая прикорнула на краюшке скамейки, держа небольшой мешочек руками на коленях, зачем она пустилась в дальнюю дорогу?  Ей бы сидеть дома и дремать себе на здоровье!..

  …Между прочим, ему даже лучше, если с ними будет жить двоюродная сестра. Родной у него нет, так она и заменит ему её.  Ему теперь не придётся самому жарить картошку в ожидании мамы и подметать комнаты. Всё это будет делать она. Она же женщина!..
Он из-под тишка наблюдал за нею, потому что смотреть открыто было, как-то, неудобно – ведь она ему ещё совсем чужая. Разговор с нею на татарском языке не клеился: он не знал по-казански, а она – по-крымски.  Русский же она знала слабо. Дома с нею придётся позаниматься… Зато с мамой они тараторили не умолкая. Кое-что из разговора он всё же схватывал: в основном, она жаловалась на мачеху, на её жестокое обращение с нею. Видимо, она ревновала её к отцу. Когда он был дома, она старалась этого не показывать, зато теперь, когда его не было, отыгрывалась на ней, как хотела.
Разие приводила примеры, как мачеха не раз била её, придираясь к пустякам, оставляла голодной, обзывала всякими нехорошими словами. Мама только ахала, да цыкала языком, возмущённо хлопая себя ладонями по коленям. И всякий раз, будто оправдываясь перед кем-то, повторяла:
–  Хорошо, что я тебя забрала! Ох, как вовремя!..
Тимуру тоже становилось её жалко. Он мысленно представлял себе, как она голодная стоит в углу на коленях и плачет…  Нет, наверно, не плачет!  Плакать – значит, унижаться! А она не должна унижаться перед противной мачехой! Перед мамой можно плакать, особенно, если ты наказан за дело. Она пожалеет. А перед злой мачехой – нет! И вешаться тоже не нужно! Пусть сама мачеха вешается, если ей нравится! И снова воображение рисовало ему толстую женщину с кривыми ногами и искажённым гримасой лицом, висящую на электрическом столбе…

Домой приехали рано утром. На фаэтоне доехали до базара, а там мама наняла одного грузчика, который погрузил их багаж на тележку и довёз до дома.
– Вот, мы и дома! – сказала мама, открывая ключом дверь квартиры и пропуская Разие вперёд.
–  А где я буду спать? – спросила Разие сразу же, оглядывая комнату, где стояли только две кровати и для третьей не было места.
Мама вышла на кухню, говоря:
– Я уже думала об этом. Вот здесь мы поставим кровать, – показала рукой вдоль стены у окна, – а стол мы подвинем ближе к двери.
На подводе привезли кровать и матрац и кухня преобразилась. Теперь она престала быть кухней, а стала просто комнатой с печкой и обеденным столом. Разие, которую мама стала называть на русский манер просто «Розой», была очень довольна. Ей понравилось здесь всё: и тёплый климат, и южные фрукты и овощи, продававшиеся на базаре, к которым она успела приглядеться, пока мама ходила за грузчиком, и сам Бахчисарай, о котором много слышала от отца, и место, где находились наш дом и квартира, и комната, где она будет теперь жить, и даже кровать, на которой отныне ей предстоит спать.
Пока мама и Роза переоборудовали кухню в жилое помещение, Тимур, попив наскоро чая с бутербродом, состоявшим из ломтя белого хлеба, намазанного сливочным маслом и посыпанным сверху сахарным песком, побежал к ребятам. Ему было, что им рассказать. Ведь не все же они имели такую возможность, чтобы за время коротких зимних каникул, совершить такое путешествие, чтобы сразу увидеть и Москву, и мавзолей с настоящим Лениным, и настоящего орденоносца, и Рассею с её лютым морозом, и покататься на деревянных коньках, проехать в настоящих санях десятки километров и побегать по настоящему, то есть, глубокому, выше колен, снегу.
Ребята слушали с интересом. Малышня даже рот пораскрывала. И чтобы немного остудить пыл возбуждённого рассказчика, вошедшего в раж, Володя с иронией спросил:
–  Ты пипиську там, случайно, не отморозил?..
Все его поняли и засмеялись. Не понял только Тимур. Ведь он с таким вдохновением рассказывал то, что видел, что ему не хватало слов и он помогал языку руками, мимикой, выражением глаз… А тут, вдруг, такой несерьёзный вопрос!
Он обиженно остановился. Коля решил сгладить подначку друга:
–  Ну-ну, рассказывай!.. Не слушай его!..
Но пыл иссяк и говорить, вроде, стало больше не о чём.
–  В общем, вот так… – сказал он, только чтобы не молчать. – Да… Наши коньки там не пойдут. – наконец, вспомнил он мысль, пришедшую ему ещё в поезде. – Там такие морозы, что в ботинках сразу и ноги, и «пипиську» – он посмотрел на Володю, – сразу отморозишь. Они катаются в валенках, а для того, чтобы их привязать кожаными ремнями, нужно «снегурки» покупать размеров на пять больше. А где такие купишь?.. – и замолчал.
Молчали и ребята.
–  Ладно, Тим!  Ты на меня не обижайся! Я же по-дружески, шутя!.. – Володя хлопнул его ладонью по плечу. Но Тимур опустил плечо, что означало, что он его пока не простил.
–  Ну, всё – мир! – примиренчески сказал Коля. Он всегда всех мирил. – Ну-ка, подайте друг другу руки и улыбнитесь!
Тимур, восхищённый находчивостью старшего друга, улыбнулся, опустив голову, и протянул Володе руку. Тот, тоже улыбаясь, потряс её…
Когда он вернулся домой, на весь коридор распространялся запах жареных чебуреков. Он догадался: в честь приезда Розы, как в любой праздничный день, мама жарит чебуреки. И слюнки потекли…
– А вот, и наш Тимурчик пришёл! – обрадовалась мама. – А я уже начала переживать, что придётся тебе холодные чебуреки есть. Садись быстренько, чай горячий и чебуреки ещё не остыли! – И она поставила на стол большую, но неглубокую, тарелку, на которой были уложены, перпендикулярно: пара – к паре, поджаристые пирожки. – Знаешь?.. – продолжала она, – Роза, оказывается, никогда их не пробовала.  Там, в наших краях, их не умеют делать…
–  Ей понравились?..
– Ну, как это кому-то могут не понравиться чебуреки?!. Это же, по-моему, лучшая  еда в мире!
– Я тоже так считаю. Ты же знаешь – я очень люблю чебуреки! Согласен каждый день их кушать!
–  Каждый день надоест!..
–  Мне не надоест,.. если ты сама будешь их жарить!
Тимур, действительно, любил это блюдо. Особенно, когда его готовила мама. Нет, конечно, и в городской столовой, которая вечером называется «Ресторан», и куда они часто ходят по общим выходным, если маме, почему-то, не хочется заниматься стряпнёй дома, иногда заказывают чебуреки, так они тоже вкусные. От домашних они отличаются лишь по обрезке краёв: в столовой края – зубчатые, как у пилы, потому что они обрезаются специальным приспособлением, а домашние – гладкие: их обрезают обыкновенным блюдцем.
– А знаешь, почему они вкусные, когда я их делаю? – продолжила мама.
–  Почему?
–  Потому, что я их делаю только из свежего мяса, когда оно ещё с кислинкой…
–  Тогда зачем свежее? Ты его поставь, пусть прокиснет!..
– Нет, это – не та кислинка! То будет прокисшее… Там – кислота брожения. Это нехорошая кислота! Ею можно отравиться! Нам в «КомВУЗе» объясняли: в свежих продуктах, особенно, в зелени, имеется кислота, которая называется «витамин Це». Её так прозвали потому, что она спасает людей от цинги…
– А что такое «цинги»? – спросила Роза, внимательно слушавшая тётю, говорившую такие интересные вещи, о которых она никогда в жизни не слышала.
–  Цинга – это такая болезнь, когда у человека выпадают все зубы…
–  Все зубы?.. А как же он кушает? – удивился Тимур.
–  А он  долго  не  живёт,  потому что у него нет  в  организме  витамина «Цэ». Этой болезнью часто болеют люди, живущие на севере, где мало зелени и фруктов. Они, обычно, спасаются зелёным луком…
–  А где они его берут, если у них нет зелени?
– Лук завозят из мест, где он произрастает. А если головку лука поставить в стакан или рюмку с водой в тёплом помещении, то дней через десять он начинает прорастать и у него появляются зелёные пёрышки. Вот, в них-то и находится витамин «Цэ».
–  Ой, Апа, какая вы грамотная!..
– Вот, я постараюсь устроить тебя в техникум. И ты выучишься, и будешь тоже много знать…
–  Ой, хотя бы скорее!..
–  Мама, а я тоже буду в техникуме учиться?
– Тебе ещё нужно окончить «семилетку», а лучше всего – «десятилетку». Тогда сможешь поступить и в институт.
–  А что такое «институт»?
– Это такое высшее учебное заведение, наподобие нашего «КомВУЗа».
–  А-а! Так это сколько ещё учиться!..
–  А как же? Есть даже такая русская поговорка: «Без труда, не выловишь и рыбку из пруда!».
–  А что такое «пруд»?
–  Пруд? Это,.. ну, как тебе объяснить? Вот, за станцией есть ставок, слышал?
–  Да, ребята туда бегали купаться. Но это – далеко-о!
– Так вот, это и есть пруд. «Пруд» – от слова «прудить». То есть, в каком-то месте, где есть глубокая впадина, перегораживают речку, строят дамбу и вода разливается по впадине. Если она глубокая, то и пруд становится глубоким и в нём могут водиться крупные рыбы.
– А-а, вот почему братья Афони, которые там работают «спасателями», часто жарят рыбу! Значит, они там её и ловят…
–  Наверно…
Младшего из трёх сыновей во вновь поселившейся семье, который на пару лет был старше Тимура, на улице так все и звали: «Афоня». Семья эта поселилась во флигельке слева у ворот, где раньше была общая кухня. Ребятам он не очень нравился из-за того, что вёл себя как-то обособленно. И родители его тоже не «приклеились» к старшему поколению дома… Они тоже жили обособленно… А может быть, «старожилы» просто не смогли примириться с тем, что из-за них они лишились общественной кухни?.. Как бы там ни было, но для всех они оставались «чужаками»…

Роза недолго жила в Бахчисарае.  Вскоре она уехала в Симферополь, чтобы поступить в обещанный мамой техникум, но, почему-то оказалась на швейной фабрике, где её научили шить на машинке и определили на должность швеи-мотористки. Она оказалась девочкой своенравной и своевольной. И решила, что теперь, освободившись  от мачехи, она стала действительно свободной, и, не поступив в техникум, не захотела вновь возвращаться под опеку тёти. А через небольшой промежуток времени прислала ей длиннющее письмо, в котором сообщила, что полюбила мужчину, старше себя на двадцать лет, и просила тётиного совета, как ей быть: выходить за него замуж или же нет?
Мама тут же помчалась в Симферополь.
Оказалось, что мужчина женат и имеет двоих детей. Она тут же обрубила все связи племянницы с ним и намеревалась привезти её с собой, но та наотрез отказалась, объяснив, что работа ей нравится и что она хочет пожить самостоятельно.
Мама  взяла с неё слово, впредь быть более осмотрительной и не поддаваться никаким соблазнам.
На этом и порешили.
А вскоре к ним приехали и дядя Саяр, и его жена, которую все называли не по имени (Тимур даже и не знает, как её по-настоящему звали), а просто «Джингей», что по казанско-татарскому значит – невестка. 
Дядю освободили из тюрьмы после того, как он написал товарищу Сталину три письма, в которых изложил свою биографию и дал характеристику тем, кого он подозревал в сознательном искажении действительности.  И он оказался прав: комиссия ЦК ВКП(б), раскрыла в районе подпольную троцкистскую группировку. И за решёткой оказались все те, кто творил козни против настоящих партийцев, посаженных ими в тюрьмы по ложным обвинениям. В их число попали и Муртазин со своим родственником-кулаком, и их подпевала – Сейфуллин, и те районные руководители, которые прикрывали их преступную деятельность, а вернее, организовывали и направляли её.
Как бы там ни было, но, спустя много лет, когда стали модными разговоры о том, что: «сажали всех без разбора» или: «никто ни в чём не разбирался…» Тимур был уверен, что эти разговоры являются досужим вымыслом тех, кому сейчас выгодно хулить «Сталинский режим» и, вообще, всю деятельность компартии в тот нелёгкий период становления социализма в стране. Оказывается, всё-таки, разбирались!..
Дядя с женой, по приезде, жили вместе с ними: они расположились на кухне, а Тимур с мамой занимали комнату.
Джингей кухарила, и от неё, особенно от её рук, всё время пахло луком. Этот запах – смесь запаха лука и пота рук – запомнился Тимуру на всю жизнь.
Районное руководство приняло дядю хорошо: его назначили председателем профсоюза какой-то отрасли районной промышленности.   
С их приездом Тимур потерял личную свободу. Когда мама и дядя уходили на работу, Джингей оставалась в доме хозяйкой и ревностно следила за тем, чтобы Тимур выполнял установленный для него режим: вовремя кушал, делал уроки и, если мама задерживалась, вовремя ложился спать.
По отношению к себе он не ощутил никакого её деспотизма, о котором так много рассказывала Роза. Это была добрая и заботливая тётя, с которой Тимур часто беседовал, так как весь день они оставались дома вдвоём. И даже различия в языках не мешало им.
Лишь одним он был недоволен: теперь он не мог брать из дома никаких продуктов для шалаша на кладбище.  По уговору каждый приносил туда всё, что может достать. Приходилось брать продукты украдкой. Но, оказывается, у тёти всё было на учёте, и она стала замечать их исчезновение.
Однажды он набрал картошку в карманы штанов, думая, что сумеет пронести незаметно. Но не тут то было: карманы сильно оттопыривались, она заметила это и остановила его, когда он собрался выйти.
–  А ну, что у тебя в карманах? – спросила она.
Делать было нечего – пришлось выложить поклажу.
– Так вот, куда деваются мои продукты! – возмутилась она. – А я всё не пойму, куда пропадает картошка, лук, помидоры и огурцы? А это, оказывается ты воруешь!
–  Я не ворую! – возмутился он. –  Воруют только воры, а я – не вор!  Я беру своё…
– А зачем ты берёшь? Ты что: не наедаешься дома? Так ты скажи! Я тебе добавки дам. Мне не жалко! Но таскать куда-то из дому я не позволю!
– Джингей, я же не себе..!  У нас,.. Понимаешь?.. Там, на кладбище, шалаш построен. И все мальчишки приносят из дома у кого, что есть. Ты понимаешь? Каждый должен что-нибудь принести. Мы там разводим костёр и на нём готовим еду…
– Ах, вот почему ты дома плохо ешь? – перебила его Джингей, – А я всё ломаю голову: думаю, почему ты плохо кушаешь?.. Думаю: что, наверно, тебе не нравится моя стряпня.
– Ну, ты пойми: там интересно кушать вместе с пацанами, даже если сварено не так вкусно, как варишь ты.
Последнее подкупило блюстительницу домашнего очага. Она уже мягче возразила:
– Но ведь разводить костры на кладбище – это грех!.. Аллах вам этого не простит…
–   А никакого аллаха нет! Это всё выдумки неграмотных людей!
–  Как Аллаха нет!?. Что ты говоришь? – возмущённо замахала она руками.
–    А ты спроси у мамы.  Она тебе всё объяснит.
Она недоумённо замолчала. Мама для неё была авторитетом.
Немного подумав, она сказала:
– Ладно! Бери свою картошку. Только ваше богохульство я всё же не приветствую.
С той поры он стал носить на кладбище не всё, что хотел сам, а только то, что разрешала она.  Ребята вынуждены были согласиться с таким положением дел.
По общим выходным, как и прежде, семья, теперь уже увеличенная вдвое, ходила в столовую обедать. Чебуреки брали только по особым дням: по праздникам или в дни, приуроченные к каким-либо событиям. А так обед состоял из первого блюда – какого-нибудь супа, чаще с лапшой; на второе обычно брали котлеты с гарниром и, обязательно, чтобы было побольше подливы! Столовскую подливу Тимур очень обожал. Такую вкусную даже мама не умела варить.  А на третье заказывали компот или кисель.  Тимур был сторонником киселей.
По вечерам, как стемнеет, они шли в кино в летний кинотеатр, находившийся в центре города, прямо напротив здания райкома, но на центральной улице. Сам райком располагался выше на улице, огибавшей гору, которая разделяла две слободки: русскую и татарскую. На центральной улице прямо под райкомовским двором, был разбит скверик с памятником Владимиру Ильичу Ленину, где можно было отдохнуть в ожидании начала сеанса.
«Зал» кинотеатра, если можно так назвать открытую летнюю площадку, где располагались длинные деревянные скамьи без спинок, делился на три части примерно полутораметровыми проходами. Билеты продавались без указания мест, но цена их зависела от того, в какой части «зала» зритель предполагает сидеть. Первые десять рядов были самыми дешёвыми, следующие пятнадцать – самыми дорогими, цена же последних рядов находилась где-то посредине между ценой передних и средних рядов.
Зрители, купившие дорогие билеты, старались прийти пораньше, чтобы занять места на одиннадцатом или двенадцатом рядах, так как там никто из сидящих впереди, не заслонял экран…
Джингей, как выяснилось, видела кино впервые в жизни.  В Похвистнёв, где был клуб, и демонстрировались фильмы, она не ездила, а в Ново-Мансуркино кино не показывали. В процессе просмотра фильмов она сильно нервничала, так как  воспринимала
их, не понимая, что там играют артисты.  Она даже не знала, что это за люди, называющиеся артистами.   Когда ей объясняли, не верила, считая, что её просто пытаются успокоить.  Оказывается, она была серьёзно больна болезнью, называемой «падучей», о чём мама и Тимур не догадывались.
Однажды, когда смотрели фильм «Чапаев», в самый трагичный момент её затрясло. Она упала на землю, потеряв сознание.  Лёжа на спине, она конвульсивно подскакивала и храпела.  Чтобы её успокоить, дядя сел ей на живот, прижал руки к груди и попросил маму, чтобы она крепко держала ноги.  Только таким образом минут через десять удалось её успокоить.  Она перестала дёргаться и через некоторое время пришла в себя.  В общем, можно сказать, что мероприятие было сорвано. Хоть приступ и случился в самом конце фильма, тем не менее, настроение многих зрителей было испорчено, не говоря уже о самих Маевых.
   Здоровье дяди, подорванное тюрьмой, с каждым днём ухудшалось.  Особенно его подводили глаза: зрение падало, как говорится, «на глазах».  Видимо, время, проведённое там, не прошло даром: он стал быстро слепнуть, что затрудняло его работу.  В конце-концов, он был вынужден от неё отказаться.
Учитывая его состояние, и прошлые заслуги перед партией, ему предложили работу меньшего объёма: должность парторга в одном из колхозов на северо-западном побережье полуострова, куда он с женой и переехал.
  Деревня эта находилась далеко от города, поэтому дядю Тимур видел только тогда, когда он, изредка, приезжал в город и останавливался у них.  А Джингей он так больше и не увидел.  Вскоре к родителям вернулась и Роза, и они стали жить втроём, пока она не вышла замуж за местного парня – крымского татарина.
Теперь Тимур, как и прежде, был полностью свободен. Никто не контролировал его и не спрашивал:  «Куда идёшь?» или:  «Когда придёшь?», не запрещал брать из дому то, что было нужно ему.  Зато готовить ужин к приходу мамы, конечно,  приходилось самому.  Обычно это была картошка, жаренная с мясом, потому что, во-первых, он любил это блюдо с раннего детства, а во-вторых, его проще всего было приготовить: почистил картошку, нарезал её ломтиками – и в сковородку, где уже жарилось кусками мясо с луком.
А днем он всё свободное время проводил с юными обитателями Русской слободки.

                Друг детских взбалмошных затей!
                Не объяснишь ли толком,
                с чем увязать любовь детей          
                к «войне» – игре жестокой?
                Мальчишки поголовно, ну,..
                и… даже часть девчонок,
                играть готовы все в «войну»
                с невысохших пелёнок!
                В науке, говорят, сейчас –    
                предположенье в моде,
                что каждый, будто бы, из нас
                обязан в детстве, вроде,               
                далёких предков повторить
                развития этапы:
                «На четырёх» сперва ходить,
                потом – на «задних лапах».
                А там, окрепнув, может быть,
                И жизни целые прожить
                буквально за минуты.
                Так эволюций тянем нить…
                Согласен я. Однако,
                как войны предков нам сравнить
                сегодня с детской дракой?
                Что драки детские? – Игра!
                Тогда, как предки наши
                пивали «горькую (не раз!)
                лихую горя чашу»
                лишь за простое право жить
                на этом трудном свете.
                Трагизм подобный пережить
                едва ль способны дети!
                Не ради ж «красного словца»
                и не потехи ради
                с плеч богатырских молодца
                иль удалого дяди,
                не вспомнив даже те слова
                в пылу жестокой битвы,
                летела наземь голова,
                не сотворив молитвы!..
                Но, если войны те велись
                Всегда в угоду знати,..
                то, ведь, совсем иной девиз
                у «босоногой рати»:
                Отвагу, силушку  свою,
                дерзанье, верность цели,
                пусть не взаправдашнем бою,
                но показать на деле!
               
                Слободка Русская. За ней
                чуть вверх по косогору,
                в тени бузиновых ветвей
                за каменным забором
 
кладбище старое лежит.               
Левее – ручеёк бежит
в овражке вдоль дороги.
Часовенки убогой
прежалкий, затрапезный вид
уж никого не тяготит.
У мраморных надгробных плит
забытых близкими могил,
где кто-то, некогда почил
беспечным сном, шалаш стоит.
Его сложили пацаны
из веток буйной бузины.
Вот и ребята эти:
Володя, Коля, Эдик…
Володя – старший по годам,
а верховодит Колька.
Он лучше знает: где, когда,
кому, за что и сколько!..
И, вероятно, от того,
что было в нём что надо,
ребята выбрали его
«Начальником» отряда.
Тут был наш лагерь. Как всегда
у нас готовилась еда.
И в котелке знакомом
кипело всё, что кто достал,
как говорят: «Что бог послал!»,
кто что принёс из дому.
Нет, мы не были голодны!
а просто, принципы важны:
Чтоб было всё похоже
на то, как в жизни у больших:
еда, костры и шалаши,
и балалайка для души,..
и…  папиросы – тоже!
На палке длинной бамбуковой
привязан галстук, хоть не новый,
но всё ещё довольно красный,
чтоб видным быть издалека.
И если, вдруг, на поле брани
несущий знамя будет ранен,
подхватит древко в миг опасный
другая, верная рука!
Его, как знамя полковое,
с «клинками» стоя «на часах»,
посменно охраняют двое
мальчишек в майках и трусах.

Игра!.. А может, не игра?!
Есть возле кладбища гора.
Между слободками она
Почти что, как граница.
Видать, мужик неглупый был,
который первый кол забил,
когда в былые времена
пришёл сюда селиться!
Не будь меж ними с той поры
такой внушительной горы,
татары и «казаки»
(За что? – Неважно! – Всё равно!)
уж перебили бы давно
друг друга в смертной драке.
А так, как каждый божий день
на гору лазать было лень,
то только в праздничные дни
встречались здесь они.

С тех пор минули, как-никак,
не только годы, но века…
И не понять, однако,
дохнёт как прошлое, порой,
не то войной, не то игрой,
не то бесцельной дракой.

Сегодня здесь великий сбор:
Пришли с соседних улиц
мальчишки – с ними уговор,
поскольку замахнулись
сегодня здорово побить
своих «врагов» давнишних.
(Самим тот план осуществить –
силёнок нет приличных).
«Враги» достаточно сильны,
не раз всыпали «Вот как!».
Все знают: злые драчуны –
Татарская слободка…
И как в былые времена
была «противнику» дана
бумага-ультиматум.
Соседи ж, чёрт бы их побрал!
«послов» схватили – и в подвал…
И оскорбляя там «послов»
набором всяких грязных слов,
дрались, ругались матом.
И, издеваясь, их – на двор
под зад коленкой, – на позор!..

Теперь другого нет пути,
как завязать сраженье,
и тем соседям отомстить
за это униженье!
Так, чтоб запомнили они
на все оставшиеся дни
и наказали внукам тожь:
«Слободку Русскую не трожь!»
Для дела этого святого
уже у каждого готовы
пращи, рогатки, стрелы,
«поджиги»-самоделы
по форме «Маузеров», «Наганов»,
чтоб было точно, как в кино!
И даже несколько «жиганов»
про «чёрный день» припасено.
Вот собралась большая рать
соседей чтобы «воевать».
И если всех пересчитать,
с полсотни наберётся…
Толпа растёт, как снежный ком,
азарт войны нам всем знаком!
Ну, кто же в возрасте таком
с соседом не дерётся?!
Кого там ни было средь них:
своих, знакомых и чужих,
которых в этом крае
никто в лицо не знает.
Пришла не только пацанва,
но и с десятых классов
«Мужи», которые едва
не говорили басом…

 Эту большую драку затеяли потому, что слободчанам надоели многочисленные  вызовы соседей померяться силами. А силы-то были не равны!  Если собрать всех слободских, включая, даже, «Афоньку» и «Котика», то набралось бы всего не больше десяти человек. Но Вилор в подобных мероприятиях никогда не участвовал, а о Косте и говорить не приходится.  Таким образом, оставалось их только восемь. А «татар» было около двух десятков.
Слободским это, «осточертело «до чёртиков»». 
Коля, как-то, поделился своими бедами в школе с ребятами старших классов и те предложили слободским свою помощь.
Назначили встречу на один из выходных дней и, чтобы день этот не пропал даром из-за неявки противника, кто-то придумал послать татарам «ультиматум».
Те же старшеклассники и сочинили его текст – нечто подобное письму Запорожских казаков.
В качестве парламентариев решили послать братьев Колесниковых, живших ближе всех к Татарской слободке и знающих, где живёт Ахмет – лидер татарских пацанов.
Однако, татары с парламентариями не стали «чикаться»: они нарушили их «статус неприкосновенности». 
Ахмет, якобы для совета, позвал своих соседей, те, схватили братьев, связали им руки и разговаривали, как с пленными, оскорбляя и ругаясь.  Когда об этом узнали в школе, это вызвало бурю негодования. И в назначенное воскресенье на «разборку» пришли даже те ребята, которые раньше и не собирались этого делать.  Всем захотелось, как следует, проучить татар.  Этим и объясняется то, что собралось много народу…  И вот,..
      
                …Взобрался на гору отряд.
«Врагов» не видно даже.
         Как будто вовсе не хотя
                сражаться в стане «вражьем».
         Тогда решили пошуметь,
          чтоб снизу нас услышали:
          кидать вниз камни, громко петь,
палить с «поджиг» над крышами…
                Во «вражьем стане» во дворах,
          как будто, всё спокойно:
          паслись внизу, как и вчера,
стреноженные кони.
                И даже лай цепных собак
  сегодня не был слышен.
  Как ни шумели, всё же так
           никто во двор не вышел.
  Но, вдруг, заметили внизу –
           как будто, оживление.
           И свиста ухарского звук
           привёл там всё в движение.               
                Из всех дворов полезли вдруг,
                ведя своих свирепых слуг –
                собак цепных на поводу,
                хватая камни на ходу,
                за кручами скрываясь
                и с гладких скал срываясь,
                десятка полтора ребят.
                Внизу, куда ни кинуть взгляд,
                под градом бешеным камней
                карабкающихся парней
                лишь согнутые спины,
                да рвущиеся псины,               
                надрывно лая, впереди
                своих хозяев лезут.
                Из наших струсил не один,
                услышав лязг железа
                о камни бьющихся цепей…
                Дрожь пробежала по толпе.
                Увидев дьявольский оскал
                пастей звериных среди скал,
                десятки старших пацанов
                вдруг «брюхом подкачали»…
                Спасая честь своих штанов,
                по одному вначале,
                а следом – кучками, гурьбой
                ушли, оставив за собой
                лишь горстку слободчан.
                И, правда, может сгоряча,
                хоть силы были не равны,
                стоять решили пацаны.
                Признаться, всех нас страх берёт –
                ну, хоть с обрыва прыгай!
                Осмыслив дела оборот,
                Володька взял «поджигу»,
                что из ружейного ствола
                сам смастерил любовно.
                «Была, – подумал, – не была!»
                Забил  «жиган». И словно
                ему волшебник сил придал
                и опьянила смелость.
                Скорее захотелось,
                чтоб миг опасности настал.

                Всё ближе враг, всё громче лай
                и жуткий звон цепей…
                Команда: – «Ближе подпускай
                и по собакам бей!»
                И вновь рогатки и пращи
                заговорили жёстко.
                Но только нет уж той мощи –
                ну, что возьмёшь от горстки!
                Одной собаке прямо в глаз,
                бедняжечке, попало.
                Собака дёрнулась, взвилась
                и дико завизжала.
                Другие стали – не резон
                им лезть пристало – на рожон!
                Усердно лая на чужих,
                вперёд уже не рвутся.
                И только лишь одна из них
                с хвостом-обрубком куцым
                рвалась, наверно, сгоряча,
                с визгливым лаем звонким
                к кидавшим камни, волоча
                упавшего мальчонку.
                Держать её не стало сил
                и мальчик повод отпустил.
               
                Разинув дьявольскую пасть,
                собака в ярости неслась,
                избрав для жертвы, вроде,
                переднего… – Володю.
                Всё ближе зверь. Уже видна
                клыков острючих желтизна,
                и взгляд звериный дикий…
                За нею все рванулись псы,
                ощерив пасти и носы
                задрав в злобе великой…
                До Вовки ровно три прыжка…
                взметнулась правая рука:
                невозмутимый Вовка
                «поджигу» вскинул ловко.
                И, глядя суке прямо в глаз,
                он поднял левую тот час
                со спичечной коробкой…
                И в этот миг короткий,
                как будто время-быстролёт
                остановило свой полёт…
                По спичке чиркнул коробок…
                пошёл голубенький дымок…
                и чадным адским вздохом
                короткий выстрел грохнул.
                Тут время закрутилось,
                тут время побежало,
                свинцом в собачьей глотке
                утробно завизжало,
                подбросило, коварно
                на землю повалило
                и вниз по скалам рваным
                бедняжку покатило…

                Но тут собачья свора
                вскарабкалась на гору.
                И уж напор звериный
                ничем не удержать!
                Одна из них, ощерясь,
                бежит, в меня прицелясь,
                и нет, за чем укрыться,
                и нет, куда бежать!
          
                В лицо – клыки мне вражьи,
                а сзади – пасть овражья.
                Я оглянулся: глубоко!
                Беда, коль падать кувырком!
                Воспользовавшись задом,
                спуститься можно!.. Рядом
                со мною Женька-Рыжий был…
                Момент!.. – И рыжие клубы
                за Женькой завихрились…
                Потом ещё,.. ещё столбы
                вдоль по оврагу взвились…

Тимур съехал вниз на заднице одним из последних, подняв столб красной глиняной пыли.
Остальные ребята, собравшись возле тридцать первого дома, смотрели наверх, наблюдая за тем, что же предпримут татары.
  Но тех, видимо, взбодрил дух победы, и, чувствуя своё численное превосходство и помощь своих злых помощников, они не стали задерживаться наверху и по одному начали прыгать вниз.
  Увидев это, Коля скомандовал:
– Все – по домам! – и пошёл вниз по улице в направлении своего дома.
Тимур с Эдиком последовали его примеру. А Володе пришлось-таки заскочить к Женьке, так как его дом уже находился в «зоне вражеской оккупации».
Чтобы узнать, что творится на улице, Тимур решил выглянуть в окно и тут же задёрнул занавеску: трое татар направлялись прямо к окнам квартиры, где он жил.
Последовал стук в окно. Тимур не отозвался. Стук более громкий и продолжительный повторился. Но Тимур молчал и не открывал занавеску.
– Эй, ты – предатель! Выходи поговорить! – послышалось с улицы на татарском языке.
Тимур удивился: откуда эти ребята узнали, что среди русских слободчан есть один их соплеменник, который участвовал на вражеской стороне? Откуда они узнали, где он живёт? 
Он понимал, что общение с ними сейчас ничего хорошего ему не сулит. Уже одно то, что они о нём откуда-то узнали, наводила на мысль, что они могут повторить свои попытки посчитаться с ним и в другом месте, и в другое время, ибо знал, что крымские татары жестоки и мстительны.
Неизвестно, чем бы закончился этот визит нежданных гостей, если бы кто-то из взрослых, оказавшийся поблизости, и понявший их недобрые намеренья, не прогнал их прочь.
Однако, к счастью, его подозрения не оправдались: никто и никогда никаких претензий ему не предъявлял.
Когда опасность миновала, он открыл занавески и посмотрел на улицу.  Никого из ребят там не было.
Посмотрел на часы. Было двадцать минут первого.
«А-а, это сейчас все обедают.» – подумал он. – «И выйдут нескоро!». 
А чем же заняться?  Кушать суп с лапшой не хотелось. Сел за стол и стал думать. Почему-то вспомнилась поездка в «Рассею», Москва и…  орденоносец…
«Стой! А какой у него был орден? Кажется, «Боевого Красного Знамени». А как он выглядел?». Вспомнил, что в какой-то книжке видел картинку с орденом. Стал искать. Не нашёл. Начал вспоминать, где же он видел орден? «А-а, кажется в газете!..»
Нашёл газету «Правда». Там сверху были нарисованы ордена. И он стал перерисовывать их на бумагу. Знамя покрасил красным карандашом, звезду – тоже. Венок покрасил жёлтым цветом. Получилось ничего! – Понравилось.
Обрезал рисунок по краям.
Нашёл коробку из-под обуви, и положил рисунок на картон.                Подумал, что надо бы его приклеить!
Из ящика стола достал «канцелярский клей» в бутылочке, приклеил орден, потом обрезал картонку по краям рисунка и получилось, как настоящий орден.
«Вот, буду награждать пацанов…  Всех, кто сегодня сражался!».
Остальные «ордена» рисовать было проще: обвёл карандашом картонку и на белой стороне нарисовал детали. И клеить, оказалось, не нужно.
Сделал нужное количество знаков. 
Но просто так раздавать их не интересно. Решил впридачу сделать бутерброды: намазал ломти хлеба маслом, посыпал сверху сахарным песком и угощение готово.
Пока он возился со своим изобретением, на скамейке снова собрались ребята.
Раскрыл окно и крикнул:
–  Пацаны!  Айда, скорее сюда: дело есть!
Первым подошёл Володя:
–  Какое дело?..
  – За геройство, проявленное в бою с врагами Советского Союза, орденом Боевого Красного Знамени награждается Дроздов Владимир. – торжественно проговорил Тимур и сквозь решётку в окне подал ему знак и бутерброд.
Таким образом, он «наградил» всех своих пацанов. А они были довольны. И не столько рисованными орденами, сколько бутербродами.
Потом вышел сам и показал другим, как нужно прикрепить знак изнутри булавкой.
Женька тут же сбегал домой и принёс две булавки. Сказал, что больше не нашёл. Одну отдал Николаю, а другой прицепил свой «орден».
А Володя сказал:
–  По такому поводу надо бы ещё по одному бутерброду дать.
Все рассмеялись. Но Тимур воспринял это всерьёз и сказал:
– Подождите, я сейчас ещё сделаю! – и собрался, было бежать домой, чтобы исполнить своё обещание, да Николай остановил его:
– Отставить! – скомандовал он по-военному. – А то тебе влетит за это от матери!
Он был – само благоразумие…

Год этот запечатлелся в памяти Тимура победными действиями Красной Армии сначала летом в районе реки Халхин-Гол на территории Монголии и зимой – на границе с Финляндией.
Там – за океаном, кому-то очень сильно хотелось столкнуть «лбами» ненавистный им Советский Союз с империалистической Японией, чтобы втянуть его в войну, ясно, с помощью и поддержкой других капиталистических держав, таких, как Германия и США. 
  Сначала японцы проверили на прочность нашу границу на Дальнем Востоке в районе озера Хасан и получили достойно «по зубам». Но это, видимо, не охладило их воинственный пыл: ведь никто им, как следует, не «врезал», когда они оккупировали Китай.
Почувствовав свою безнаказанность, они, видимо, решили повторить вылазку и в Монголии.
Расчёт был построен на том, что Советский Союз, подписавший мирный договор с Монгольской Народной Республикой о взаимной помощи в случае нападения империалистических агрессоров, не останется в стороне.
Осуществляя этот план, самураи попытались захватить восточную часть Монголии и, перерезав Транссибирскую магистраль, оттяпать ещё и часть Советской территории. Однако, сделать это им не удалось. Части Красной армии в течение десяти дней наголову разгромили шестую японскую армию и навсегда отбили у японцев охоту захватывать чужие территории.
А зимой того же года наши войска, прорвали «Линию Маннергейма» – укреплённый плацдарм, вдоль границы Финляндии с СССР, считавшийся в те времена неприступным, и отодвинули государственную границу на несколько десятков километров от Ленинграда.
В тот период в газетах сообщалось о том, какие оборонительные сооружения из железобетона финны воздвигнули вдоль всей линии. Такие сооружения были «не по зубам» даже фронтовой артиллерии. Брать их приходилось, забрасывая гранаты непосредственно внутрь огневой точки через бойницы.  Внутри крупных деревьев с выбранной серединой устраивались гнёзда снайперов, которые было сложно обнаруживать и они безнаказанно выводили из строя много наших командиров и красноармейцев.

Каждую победу наших войск слободские мальчишки праздновали бурно, как свою личную. На улице и в школах только и разговоров было о том, насколько сильна Красная Армия, что она самая непобедимая армия в мире.
А на экраны кинотеатров, как раз, вышел художественный фильм «Трактористы» с участием известных артистов кино: Николаем Крючковым и Петром Олейниковым, где Крючков, исполнявший роль бывшего танкиста-дальневосточника, спел, ставшую популярной, песню «Три танкиста»:

                На границе тучи ходят хмуро,

                Край суровый тишиной объят.
                У высоких берегов Амура
                Часовые Родины стоят.

                Там врагу заслон поставлен прочный,
                Там стоит отважен и силён
                На родной земле Дальневосточной
                Броневой ударный батальон.

                Там служили – песня в том порука –
                Нерушимой дружною семьёй,
                Три танкиста – три весёлых друга –
                Экипаж машины боевой.

                На траву легла роса густая,
                Полегли туманы у реки.
                В эту ночь решили самураи
                Перейти границу у реки.

                Но разведка доложила точно
                И пошёл, командою взметён
                По родной земле Дальневосточной
                Броневой, ударный батальон.

                Мчались танки, ветер поднимая,
                Наступала грозная броня.
                И летели наземь самураи
                Под напором стали и огня.

                И добили – песня в том порука –
                Всех врагов в атаке вихревой
                Три танкиста, три весёлых друга
                – Экипаж машины боевой.

Её часто передавали по радио, пели на концертах и на улице.  Наверное, каждый мальчишка знал её слова. Тимур, по крайней мере, знал и часто пел, будучи один дома.
А в кинотеатрах страны стали ещё демонстрировать  художественный фильм «Фронтовые подруги» про женщин, участвовавших в войне с белофиннами.
Потом на экраны вышла картина с участием Марка Бернеса, под названием: «Истребители», где он исполнил песню «Любимый город», тоже очень полюбившуюся многим и, в том числе, Тимуру:

              В далёкий край товарищ улетает,
              Родные ветры вслед за ним летят.
                Любимый город в синей дымке тает:
                Знакомый дом, зелёный сад, и нежный взгляд.

                Пройдёт товарищ все бои и войны,
                Не зная сна, не зная тишины.
                Любимый город может спать спокойно
                И видеть сны, и зеленеть среди весны.

                Когда ж домой товарищ мой вернётся,
                За ним родные ветры прилетят.               
                Любимый город другу улыбнётся:
                Знакомый дом, зелёный сад, весёлый взгляд.

Слова-то, по привычке, он запомнил, но мелодию уловить сразу не сумел. В течение нескольких дней, идя по дороге в школу и обратно, он, нота за нотой, стал её вспоминать. И, благодаря знанию текста, полностью её воспроизвёл и запомнил. Позже, когда он снова пошёл на эту картину, оказалось, что сделал он это без единой ошибки. 
Таким образом, он убедился ещё в одной своей способности – запоминать не только стихотворные тексты, но и мелодии песен…

В тот год начальные классы находились в здании средней школы, рядом с Ханским дворцом, ограждённым от мира высоким каменным забором, толщиной, примерно, с полметра, если не больше.  И, тем не менее, кто-то, неизвестно когда, проделал в ней лаз, в который мог пролезть человек. Лаз этот со стороны не был заметен, так как с обеих сторон был закрыт кустами.
На переменках школьники часто пролазили в сад дворца, особенно в начале учебного года, чтобы полакомиться экзотическими фруктами. От дворцового двора сад тоже был отгорожен каменной стеной, правда, более низкой.  Охранял этот сад сторож, уже пожилой мужчина, которого ученики считали дедом.  Он же выполнял и обязанности садовника.
Однажды на переменке Эдик, обещая показать что-то интересное, позвал Тимура в этот сад.  Сам Тимур так описывает это событие:

                Кусты. Стена. В ней тайный лаз –
                дыра в четыре камня.
                Окном внушительным была
                в ушедший мир она мне.
                Там зеленел дворцовый сад
                вельможных крымских ханов.
                Стена та сотни лет подряд
                была ему охраной.
                Но кто-то сделал в ней дыру
                в сплетенье старых трещин
                и приложил немало рук,
                чтоб дырка стала брешью.
                За тою тайною дырой,
                за каменным забором
                был мир чудес. Их целый рой
                встречал мальчишек «хором»:
                Кизил, Стамбульский тут, инжир
                и виноград ползучий…
                Здесь протирали мы до дыр
                штаны свои о сучья…

                И вот мы с другом в том саду.
                Достал дружок сначала
                Какой-то свёрток на ходу…
                А в свёртке – «поджигало»!..
                С точёной ручкой…  Обруча
                горят, как золотые…
                Стреляй хоть с локтя, хоть с плеча!..
                Такую вещь впервые
                я видел.  Обновить сейчас
                хотел в саду он ханском
                что сладко нежился в лучах
                весенних, тот «наган» свой.
                Затем, помедливши чуток,
                достал коробку спичек,
                вложил «запальную», поджёг…
                И стая мелких птичек
                взметнула в страхе за версту
                от грохота и дыма.
                Не знали птахи те, что тут
                палят не в них, а мимо.
                Когда ж от выстрела дымок
                растаял над листвою…
                Я в тот момент понять не мог,
                что, вдруг, стряслось такое:
                Поймав тревожное: «Беги!»,
                рвануть я попытался,
                как тут же в чьих-то, как тиски,
                объятьях оказался.
                Я огляделся: друга нет –
                видать, рванул далече!..
                А тут садовник – крепкий дед
                держал меня за плечи.
                «Ну, что? Попался, оголец!
                Стой!.. Не крутись!.. Послушай!..
                Не то, похлеще, чем отец,
                Тебе нарву я уши!..».
                И, всех родителей кляня,
                старик не очень нежно
                за ухо левое меня
                схватил рукой железной.
                Я не стерпел и закричал
                от боли и обиды,
                и лихорадочно искал
                спасенья от «Фемиды».
                Но разве вырвешься из рук,
                которые, похоже,
                любой согнуть сумеют сук
                на дереве! И все жё,
                когда терпеть не стало сил
                моих, не стало мочи,
                я в страхе деда укусил,
                наверно, больно очень.
                От неожиданность той
                оторопел, бедняга, 
                и отнял руку.  Боже мой,
                какую дал я тягу!..
                Где деду взять такой мощи –
                гонять за шалопаем!..
                Ловить его! Ищи-свищи –
                мой след, как дым, растаял!..
                Нырнув в заветную дыру
                и, очутившись в школе,
                идя по школьному двору,
                лишь только тут на воле
                себя почувствовал я вновь.
                Когда ж взглянул с тревогой
                на сад, темневший за дырой,
                опешил я немного.
                Признаться, был я удивлён,
                дружка опять увидев:
                через дыру пролазил он
                с невозмутимым видом.
                С таким видком, как будто там,
                откуда только вылез,
               
                никто не гнался попятам,
                схватить за лохмы силясь.
                Ну, я, естественно, к нему:
                не повстречал ли друга
                тот дед, который самому
                крутил недавно ухо?
                А он, смеясь, дерзил в ответ,
                колол меня ехидно:
                он видел всё: и то, как дед…
                Мне стало так обидно!..
                А он мне: «Дядя пошутил!..
                А здорово его ты!
                Хрыча, наверно, шок хватил
                до коликов и рвоты!».
               
                И, как бывает меж друзей,
                видавших вместе виды,
                прошла минута и, ей-ей,
                забыты все обиды…

Потом Эдик рассказал ему, что произошло после.
Оказывается, сторож не успокоился на том, что прогнал ребят. Ему, видно, надоели частые визиты учеников во время переменок и он решил, раз и навсегда, положить этому конец.
Но, вместо того, чтобы попросить администрацию музея заделать дыру, он пошёл к директору школы и пожаловался на учеников, показав в подтверждение своих слов свежий укус. Конечно, вряд ли он рассказал директору, за что его получил и как крутил ухо мальчугану.
А директор школы был человеком достаточно крутого нрава, за что получил от учеников прозвище: «Гроза». Ему, видимо, не хотелось показаться перед просителем мягкотелым и он решил продемонстрировать ему свою нетерпимость к нарушителям порядка, то есть, принять немедленные меры прямо в непосредственном присутствии жалобщика.
А так, как тот не мог точно указать, учениками какого класса они были, то решил провести его по классам, чтобы он смог сам указать на виновников происшествия.
Неизвестно, с какого класса они начали процедуру опознания, но когда очередь дошла до четвёртого, в котором учился Эдик, то произошло следующее:

                И всё–то было б хорошо,
                да вот судьбы проколы!..
                И в класс четвёртый вдруг вошёл
                «Гроза» – директор школы.
                Не сам, за ним – всё тот же дед!..
                а на руке – повязка! –
                Недавней схватки свежий след…
                Так вот она – развязка!
                Вонзив колючки цепких глаз,
                Внимательно-холодных,
                спросил директор: «Кто из вас
                стрелял в саду сегодня?».
                Молчанье полное в ответ.
                Обвёл он всех глазами:
                «Ну, хорошо, коль смелых нет,
                найдём виновных сами!
                Всем девочкам покинуть класс!».
                «Ну, братец, всё пропало!» –
                подумал друг мой и тотчас
                нащупал поджигалу
                в кармане правом. И в одно
                короткое мгновенье
                сейчас же выпрыгнуть в окно
                пришло к нему решенье.
                С самим-собой ненужный спор
                оправдан был едва ли!
                Момент…  И вот, он – школьный двор!..
                И… поминай, как звали!
                Директор в ярости – к окну,
                за ним ребята «хором»…
                Дед удивлённо: «Ну и ну!..»
                взглянул на всё с укором.
                Помял кепчоночку в руках…
                Что делать дольше в классе?
               
                Ругнулся тихо. И, всердцах,
                потопал восвояси…
    
Конечно, директор школы не мог стерпеть такого безобразия, да ещё в присутствии постороннего лица.
Естественно, на следующий день был вызван в школу Порфирий Иванович – отец Эдика, и в кабинете директора в присутствии завуча и учительницы состоялся серьёзный разговор.
–  Уважаемый Порфирий Иванович, – начал директор после того, как старший Отроков грузно плюхнулся на диван, находившийся в кабинете, и немного отдышался, расстегнув ворот рубахи. Он страдал одышкой, признаком стенокардии, называемой в народе «грудной жабой» и бронхиальной астмой. – Мы с большим уважением относимся к вам, учитывая ваши большие заслуги перед страной! И, как вы помните, часто смотрели сквозь пальцы на проделки вашего сына, в чём, каюсь, допускали определённую непедагогичность. Мы надеялись, что вы и ваша супруга примете необходимые меры и заставите его уважать школьные порядки.
Учится он неплохо, не буду скрывать, но с дисциплиной дела всё хуже и хуже!  И, самое главное, что он отрицательно влияет на других учеников!  Мы прощали ему небольшие шалости, но он перешагнул все мыслимые границы: вчера с каким-то учеником, личность которого мы не смогли установить, вдвоём они пролезли в сад Ханского дворца и устроили там настоящую стрельбу. Из чего они стреляли, сторож не знает, но он поймал одного из них и хотел привести в школу, но тот укусил его за руку и убежал. Представляете: укусил и убежал!..  Когда я вместе со сторожем пошёл по классам, чтобы опознать хулиганов, войдя в четвёртый класс, спросил, кто из ребят стрелял в саду, то ваш сын тут же выпрыгнул в открытое окно. Мне было очень стыдно перед пожилым человеком! Поймите меня!..  Мы не можем оставить этот хулиганский случай без должного внимания!  Вот, перед вашим приходом мы с заведующей учебной частью Верой Михайловной и учительницей вашего сына Еленой Фёдоровной решили поставить перед педагогическим Советом вопрос о его исключении из школы. Пусть побудет дома до конца учебного года, а на следующий учебный год пойдёт снова в четвёртый класс!  Это будет ему достойным наказанием…  Да и других образумит!  Как вы на это смотрите?..
–  Ну, что я могу на это ответить? Я вас очень хорошо понимаю…  Не думайте, что мы с матерью не занимаемся его воспитанием! Но дело в том, что мы оба работаем и, чем он занимается вне школы, не можем контролировать... Из чего они стреляли, я не знаю, но могу вас уверить, что это – не моё именное оружие! Я всё время его проверяю: оно всегда на месте, а патроны у меня надёжно спрятаны. Их местонахождения никто, кроме меня, не знает.  Даже жена…
–  Я тоже не думаю, что это – настоящее оружие. Скорее всего – какая-нибудь самоделка.  Но ведь всё равно: существует опасность несчастного случая! Я не хочу раздувать случившееся и подключать сюда милицию, думаю, вы сами, понимая важность случившегося, примете надлежащие меры. Речь о другом: об исключении его из школы до конца учебного года.
–  Тут, конечно, я вам не могу указывать, но, думаю, это не принесёт пользы. Ведь он теперь будет полностью предоставлен самому себе и целый день на улице. Так хоть полдня в школе под контролем…
–  Да, но ведь видите, как он к этому контролю относится!
–  Ну, тогда не знаю…
– Вы понимаете, Порфирий Иванович, мы не можем этот случай оставить без внимания. Ну, если вы сами не можете с ним справиться, тогда давайте обратимся за помощью к милиции!
–  Ну, нет, к милиции – это крайний случай! Я думаю, что до этого дело пока ещё не дошло!.. Хорошо, давайте – исключайте! Ему это будет хорошим уроком! Я напишу дочери: может она, что подскажет.
Ещё через день:
      
                Шумит, гудит четвёртый класс…
                Ну, как пчелиный улей!
                Мой друг, коль время есть у вас,
                на часик заглянули б!
                Пришла вожатая в слезах –
                её ругал директор.
                Пришла учительница, зав.
                учебной частью – все кто
                в какой-то степени теперь
                на нашу жизнь влияет…
               
                И даже заглянула в дверь
                «техничка» молодая.
                Всем очень нужно, нужно всем,
                бесцеремонно, грубо
                клеймо поставить на лице,
                мне дорогого друга.
                Он: «и бездельник, и нахал,
                и хулиган, и даже,..
                быть может, участь принимал
                он в прошлогодней краже!..».

 
Здесь речь идёт о случае кражи в школе десяти штук противогазов, находившихся в каптёрке.  Она произошла ночью.  Кто-то, знавший о них, проник в школу через оказавшееся открытым окно коридора, взломал замок чулана и унёс десяток резервных противогазов.
Преступление осталось не раскрытым.  Не ясным остался и его мотив. Было непонятным: кому и зачем понадобились противогазы? Да ещё в таком количестве?
И вот теперь, у руководства школы появился повод списать его на кого-то...

                Но почему на друга вдруг
                упало подозрение
                и так встревожилось вокруг
                общественное мнение?
                Ведь, «Кто не пойман, тот не вор!» –
                здесь разговор короткий!
                Но то, что выпрыгнул во двор
                через окошко… – вот где
                зарыта «главная свинья»! –
                вот камень преткновенья,
                вот – основная  та статья,
                что возмутила «мнение»!
                Созвали срочно педсовет.
                По поводу такому –
                сигнал родителям, но нет
               
                виновника … – из дому
                он прошлой ночью убежал.
                Куда? – никто не знает!
                Какой невиданный скандал
                В семействе назревает!
                В ударе папа-партизан
                и плачет мама… – шутка ль:
                сынок проступков нанизал
                штук семь… без промежутков!
                За все «семь бед – один ответ!..»
                Но приговор суровый!
                Решает школьный педсовет
                вопрос, увы, не новый:
                как лучше школу оградить
                от хулиганской грязи
                и как верней предупредить
                развитие заразы?
                «Чтоб хулиганов проучить,
                (Чтоб неповадно было!)
                из школы нужно исключить
                сначала «заводилу».
                И будет точно!.. дайте срок…
                желаемый порядок!».
                Так оказался паренёк
                за школьною оградой.

                Страшнее смерти нам позор!
                Но время быстро лечит
                любые раны. Приговор
                суров, но ведь не вечен!

                Уймутся страсти, может быть,
                так, от избытка рвения,
                ещё немного пошумит
                общественное мнение…
               
                И всё уляжется в своё
                естественное ложе.
               
                И будет прежнее житьё,
                и радость будет тоже!
                Лишь вот беда: учебный год
                к концу приходит в мае
                и друга, видно, подведёт
                календаря «кривая»!
                Она не «вывезет» его
                за парту в классе пятом,
                поскольку сроку для того
                осталось маловато.
                А там – опять в четвёртый класс? –
                Не блещет перспектива!..

                Зато, какою удалась
                весна – всему на диво!
                Метелью белой отцвели
                в садах густые вишни;
                убрался тёмный лик земли
                травы покровом пышным;
                в природе щедро целый день
                бушует многоцветье;
                закучерявилась сирень
                мечтой о близком лете.
                И ошалело соловьи
                в садах влюблённым пели,
                рассыпав бисером свои
                преливистые трели.
                А уж влюблённых были тьмы!..
                (Тогда любить спешили).
                Признаться, если, даже мы
                в ту пору тем грешили!
                Была девчоночка одна,
                которой предпочтенье
                я отдавал. Тонка, стройна,..
                и, будто бы, свеченье,
                какое-то, из глубины
                её всегда сияло.
                В неё мы были влюблены:
                я «втюрился» сначала,
                потом «сгорел» и мой сосед…
                Но только, видно, наших бед
                она не замечала.
                Казалось, упади сейчас
                у ног её, умри я,
                не дрогнут веки серых глаз
                Иващенки Марии!
                Зато я чувствовал не раз
                призывный, томный, милый
                огонь волшебных чёрных глаз
                красавицы –Тамилы.
                Да мне бы, голову сломя,
                нырнуть в тех глаз безлунье!
                А я-глупец, ловил, томясь,
                беспечный взгляд шалуньи!..

Да, это была уже вторая любовь Тимура. 
Первой, как мы знаем, была Диляра из Дуванкоя, о которой он уже забыл.  Ещё тогда, в деревне, он понял, что к ней его влекла лишь её внешняя красота.  Но когда он убедился, что внутреннее содержание его избранницы – пустота, он уже тогда, ещё в Дуванкое, постепенно отдалился от неё.
Теперь одноклассница Маня Иващенко завладела всеми его помыслами и затмила все его прежние привязанности. И, тем не менее, странно, что он ни разу не общался с нею, не поговорил. Он любовался ею со стороны. А ведь можно было найти массу поводов для общения…  Странная любовь, не правда ли!..
Никому о ней он не говорил, кроме, конечно, Эдика. Ведь он был лучшим его другом, от которого не было никаких тайн.
Эдик попросил его, как-нибудь, показать ему на переменке эту девочку. Увидев её, он не разделил его восторгов.  Дома Тимур спросил его мнение о ней.
–  Между прочим, знаешь, она уже была с пацаном. – сказал Эдик.
Он сказал «была», пощадив друга, иначе выразился бы грубее. Однако, Тимур не понял и спросил:
–  Что значит: «была»?
–  А это значит, что она уже не «девочка».
–  Как: «не девочка»?  Кто же тогда?   –  Не мальчик же!
– Ну, ты даёшь! Ты что, не понимаешь?.. – и он выразился так, как сказал бы в кругу слободских пацанов.
Тимуру стало неприятно. Он даже пожалел о том, что доверил другу свою тайну.  Но он не мог оставить вопрос, не выяснив всё до конца. Такой уж у него характер.
–  С чего ты это решил? Ты что?.. За ноги её держал?
Выражение: «Держать за ноги» у пацанов было в ходу. На кладбище частенько приходили парочки, которым негде было уединиться. Любой пацан, заметив такую парочку, прибегал к друзьям: – «Айда на кладбище, подержим за ноги!».
Это означало тихонько подкрасться к влюблённым и в самый интимный момент напугать их, а самим дать «дёру», чтобы не попасть разъяренному любовнику «под горячую руку».
–  Дурак, ты!  Спроси у любого пацана, и он тебе скажет, что любую девчонку можно сразу узнать по её фигуре: «целка» она или нет. Если уже не «целка», то зад выпирает… Это – верный признак!.. А у твоей девчонки…  Как её… – Маня, что ли?.. он здорово выступает.
Тимур не поверил другу: для него Маня была выше всяких подозрений. Он даже не мог себе представить, что его идеал может быть «не девочкой». Понятно, ни он, ни его друг тогда ещё не знали, что у представительниц прекрасного пола фигуры бывают разные. А Маша Иващенко, в частности, обладала фигурой, которая называется «перегибистой»… Кстати, многие художники отдают предпочтение именно ей.
В классе были ещё девочки, и у каждой из них была своя фигура.
Среди них особо выделялась, упомянутая выше, Тамила. Фамилия у неё была татарская, но на татарку она не была похожа.  Разве, что волосы?
Волосы её были тёмные, густые и блестящие. Они не были заплетены в косы, а спадали на плечи. 
Тамил в классе было две, но вторая девочка ничем не выделялась. А вот, темноволосая, действительно, была к нему неравнодушна. 
Такой вывод он сделал из того, что она, уделяла ему внимание чаще, чем другим мальчишкам. Правда, если она была татаркой, то её могло тянуть к нему, просто, как к своему сородичу. Однако, тесного общения между ними тоже не было…

На экраны страны вышла целая серия кинокартин о границе: «Случай на границе», «Граница на замке», «Случай на полустанке», «Девушка с характером» и другие. Благодаря этим кинофильмам огромную популярность, особенно у молодёжи, приобрела актриса Зоя Фёдорова. Каждый мальчишка считал обязательным сходить на фильмы с её участием.  Притом, смотрели ведь фильмы не по одному разу. Тимур убедился, что одного просмотра явно недостаточно: не успеваешь заметить и запомнить все подробности. А поскольку каждый фильм многократно пересказывался и обсуждался в мальчишеской среде, то естественно, каждый замечал свои пробелы и при следующем просмотре старался их заполнить.
При каждой такой беседе только и звучало: «А помнишь?.. А помнишь?..». Потом выяснялось, что не все одинаково поняли или запомнили какие-то моменты и фрагменты фильма. И начинался спор:
–  Чё ты врёшь! Такого там не было! Вот сходи, посмотри!..
–  Да я только вчера смотрел!..
–  Сколько раз ты смотрел?
–  Два раза…
–  Ха! Два раза!.. Да за два раза ничего не запомнишь! Я аж три раза ходил!..
Это уже был неоспоримый аргумент. Правым считался тот, кто большее количество раз смотрел фильм.
Однажды, после просмотра фильма «Истребители», сидя на Женькиной лавочке, ребята обсуждали эпизод, когда персонаж, которого играл популярный и любимый многими мальчишками артист Марк Бернес, остановил пассажирский поезд, показав пассажирам скрещенные руки.
– Их счастье, что тот дядька догадался, что нужно остановить поезд… – философски заметил Коля, подразумевая под словом «их» пассажиров поезда.
– Вообще-то, – возразил Вилор, – лётчику нужно было обратить внимание машиниста, а не делать знаки пассажирам…
– Коля, а ты здорово похож на того лётчика – перебил разговор Тимур.
–  На какого?
–  Да на того, который остановил поезд.
Николай улыбнулся:
–  Чем же я похож?
–  Волосами… – засмеялся Эдик.
Все рассмеялись.
–     Да нет же! – не унимался Тимур. – Лицом похож…
–  Значит, Коля, быть тебе лётчиком! – шутливо заключил Володя.
–  Буду!.. Вот, окончу школу и пойду в лётную…  А ты как, Вилор?..
        –  Я давно уже решил: буду инженером..!
–  А ты, Володь..?
– А я после седьмого пойду работать… Батя говорит: – «Хватит, дурака валять!».
– А я тоже буду лётчиком! – заявил Эдик, не дожидаясь вопроса.
–  И – я… – поддакнул Тимур.
– А ты?..  Ты ещё мал такие вопросы решать!  До того времени ещё десять раз передумаешь! – криво усмехнулся Николай.
– А вот, и не передумаю! Мы с Эдиком вместе пойдём на лётчиков учиться. Правда, Эдь?
–  Конечно!.. Что мы хуже других, что ли?
– А ты уж помолчи, второгодник! Ты всю нашу слободку опозорил! Сколько себя помню, в нашей слободке не было второгодников. Ты – первый!
–  А он не виноват! – заступился за друга Тимур. – Что, разве на переменке нельзя пальнуть из поджиги? Он же не в школе пальнул…
–  А ты помалкивай, заступник!  Если бы ты не укусил этого сторожа, то ничего бы и не было!
–  Да-а…  А чего он за ухо меня тянул? Знаешь, как больно?.. Даже ты не стерпел бы…
–  Знаю!  Не маленький! Всё равно, хреново получилось!
–  Как вы рассказываете, то тебе не надо было убегать в окно. – сказал Вилор, обращаясь к Эдику. – Ведь тебя он не мог запомнить. Тебя же он не поймал…
–  Да,.. а как они стали бы обыскивать?!. Куда бы я поджигу спрятал?.. Видел бы ты тогда «Грозу»!..
–  Всё равно, хреново получилось! – повторил Николай, почесав за ухом. – Теперь тебе целый год отмываться нужно.  Батя, как: здорово тебе врезал?..
–  Да это – ерунда! Пару раз шлёпнул ремнём… Я к этому привык… Вот, если бы он пошёл к директору, да поговорил…  Может, он простил бы, да восстановил…
– И не думай!.. – уверенно сказал Вилор. – Это – решение педсовета…  Он не станет ради тебя менять его.
–  Вилор прав. Если бы это у тебя был первый случай!.. А то ты у них давно уже «на крючке» висел. Вспомни, сколько раз в этом году папашу твоего в школу вызывали?
–  Ну, пару раз… – Не больше!..
–  Пару раз?.. А  ты  считаешь:  этого мало?..   Вот,  на третий раз и выгнали… Слышал поговорку: «Бог троицу любит!»?
  –  Да ладно, ребят! Чё вы на парня насели? Ему и так тошно, наверно!..  – заступился Володя.
–  Для науки, Вов, для науки… Штоб наперёд не повадно было!.. – как старший назидательно заключил Николай. –  Ну, чем сегодня займёмся?.. – обратился он ко всем.
–  Закурить  бы..!  –  вопросительно  глядя  на  него,  проговорил Эдик.
–  Я тебе закурю! Сколько раз говорил: на улице не курить! Вот, пойдём в шалаш,.. там и накуришься! У кого сегодня курево? –  Николай вопросительно обвёл всех взглядом.
–  У меня,.. – нехотя ответил Володя, – да только всего одна пачка…
–  Хватит и одной! – решительно заявил Николай. – Айда, на кладбище!..
Все поднялись и гуськом, кроме Вилора, побрели в сторону кладбищенских ворот. Вилор же направился к воротам своего дома.  Это никого не удивило, ибо все знали, что он не курит и на кладбище ходит редко. У него был особый статус…

Как-то, придя с работы, мама похвасталась:
– Тимочка, хоть ты ещё не пионер, но я всё же выхлопотала тебе путёвку в пионерский лагерь.
  Действительно, в пионеры их должны были принять только в четвёртом классе. Сообщение это он принял без должного энтузиазма, поскольку их летнее времяпрепровождение в слободке для него было лучше любого лагеря. Да и перспектива не видеть своих ребят целый месяц ему, как-то, не улыбалась.
Мама заметила это и спросила:
–  Ты что, не рад?
–  А что я там буду делать один?
–  То есть, как – один? Там будет целый лагерь ребят. Там ты познакомишься со многими хорошими ребятами, и обретёшь новых друзей.  А, с другой стороны, чтобы ты не скучал по мне, я решила и этот вопрос.  Я давно не была в отпуске, поэтому я решила взять месячный отпуск. И это время поработаю  там в лагере. Так что ты не будешь чувствовать себя одиноким…

Весна всюду прекрасна, не говоря уже о Крыме. Прекрасна потому, что после зимней спячки природа просыпается и расцветает, словно семнадцатилетняя девушка…

В такую пору «лечь костьми»
за партою обидно…
А тут урокам (чёрт возьми!)
Конца никак не видно!
Они, как будто бы назло,
идут под финиш нудно…
И вот, кому же повезло,
сказать, наверно, трудно:
гоняет друг мой целый день
по улицам в две смены.
(мальчишкам ведь учиться лень,
а бегать – нет!). Сомнений
ненужный груз не тяготит
его простую душу,
не обжигает, не щемит,
не давит и не душит.
А мне ж забот – невпроворот
и времени – с напёрсток.
Лежат по «русскому» работ
нечитанные вёрсты.
И мне полазить с мил-дружком
хотелось бы по скалам,
за город выйти большаком –
палить во что-попало,
ходить по балкам и стрелять
на взлёте перепёлок
иль беззаботно погулять
в компании весёлой!..

Учебный год для Тимура закончился прекрасно: в табеле по успеваемости – всего два «хорошо», остальные все – «отлично». А                вот, Эдик из-за того, что его исключили из школы до конца учебного года, остался в четвёртом классе на второй год.
Однако, по его поведению не скажешь, что он очень переживает. Возможно, в душе и «скребут кошки», но внешне он виду нисколечко не подаёт.

                …и вот, остались позади
                заботы и тревоги.
                Дошёл до финиша один,
                другой – на полдороге.
                С «Похвальной грамотой» домой
                без друга шёл со школы…
                И был видок, скорее, мой
                серьёзный, чем весёлый:
                за друга всё болит душа –
                ну, разве не обидно:
                ведь оставался только шаг…
                теперь конца не видно!..

            В пионерский лагерь поехали вместе с мамой.  Он располагался недалеко от моря на берегу речки в лесистой и горно-холмистой местности, и это определяло его особенность. 

…Ура!.. Звени весёлый май!
Да здравствует свобода!
Сынов забытых принимай,
радушная природа!
Раскрой объятия свои
для душ раскрепощённых,
в просторы вольные зови
от площадей мощёных!
Согрей нас солнцем, приласкай
волны прохладой чудной,
хотя бы на лето, пускай,
забудем долг свой трудный!
Ручьём прозрачным напои
и молочком коровьим…
И в жилы нам дары свои
влей бодростью, здоровьем!..

Бежит река, шумит река
на мелких перекатах.
В реке барашки-облака
обагрены закатом.
Плывут фрегатами мечты
туда, где гаснут зори…
Плыви, мой друг, плыви и ты
к пленительному морю!
Отдайся ветру, паруса
души раскрой для счастья!
С землёй сует на полчаса,
хотя бы, попрощайся!
Сомкнись в объятиях с волной,
рассыпься с нею, брызни! –
В порыве дерзком миг иной
дороже целой жизни!..
Плывут над речкой облака,
гонимые ветрами.
И гаснет медленно закат
багряный над волнами.
А возле леса у реки
раскинуты палатки.
Над лесом стелются дымки
Солоновато-сладки…

Здесь автор стихов не совсем точен: из текста можно понять, что сам лагерь был временного типа и весь состоял из палаток. Это неверно: лагерь был стационарный, построенный на длительный срок использования. Строения, правда, были все одноэтажные и летнего типа, и к ним более подходило бы определение «палаты», нежели «палатки», но, видимо, в угоду рифме он выбрал последнее.

«Отбой» невидимый горнист
выводит так певуче,
что горна звук – высок и чист –
несётся аж за тучи!..
На мягких лапах добрый сон
по лагерю ступает.
И всё, на что ни глянет он,
мгновенно засыпает.
Уснули клёны у ключа,
костры в лесу погасли.
И лишь кукушка битый час
кукует…  Не про нас ли?
Уснули все: и детвора,
и кот «Белоголовый»…
Не спится только поварам
на кухне при столовой.
Кипит вода в больших котлах
и чистится картошка,
Котлет две сотни на столах
лежат в сухарной крошке.
Шкворчит на противне плотва,
которую мы сами
В реке под вечер раза два
ловили простынями.
Но вот, на кухне на стенах
погасли блики вскоре,
и голубая тишина
легла на лес и море.
И удивительный покой
на землю опустился
и сон, такой же голубой
под койкой примостился…

Да, действительно, плотву ловили простынями. 
Один мальчик сказал, что он с отцом, вот на такой же речке с помощью обыкновенной простыни ловил рыбу.
Другой спросил:
–  Как это, простынью, можно поймать рыбу?  Рыбу ловят на крючок, с удочкой! –  язвительно заявил он.
–  А где у тебя здесь удочка?
–  Чудак ты! Так удочка же дома!
–  А вот, мы с папой без удочек ловили!
–  Ха! – мальчишка обвёл присутствующих глазами, полными торжества своей правоты. – Ну, так покажи, как можно поймать рыбу простынёй!
– А вот, возьму и покажу!.. Миша! – обратился мальчик к своему напарнику, – Пойдём, возьмём две простыни и покажем им, как можно ими ловить рыбу!
И они побежали в свою палату.
– Хм! Хотел бы я посмотреть на эту ерунду! – Не успокаивался мальчишка. –  Рыба, что – дурная, что-ли! Она и наживку-то не всякую берёт…  А тут, тебе, в простынь полезет! Ха!..
– Коль, да ну их..! – потянул за руку его приятель. – Пойдём!..
– Да подожди ты! Я хочу поспорить с этим пацаном и посмотреть, как он проспорит.
Минут через десять появились запыхавшиеся мальчишки, неся подмышками по простыне, которые, видно, сняли со своих постелей. Один из них нёс в руке пустое ведро.
– Вот, – сказал, отдыхиваясь, мальчишка, – ведро еле нашли…
–  А зачем ведро-то? – спросил любитель поспорить.
–  Вот, чудак! – А куда рыбу-то складывать будешь?
–  Складывать? Ха-ха! Да ты хотя бы одну поймай для кота! Я возле кухни видел: кот сидит.  Сам чёрный, а голова и хвост белые. Вот, для него и поймай!..
Затейщик ловли рыбы в речке простынями объяснил ребятам:
        – Четверо берут простыни за концы и перегораживают речку, растягивая их.  Передний конец простыни опускают до дна, а задний немного приподнимают. Всё это под водой. А, вот, ты… – обратился он к спорщику, – со своим другом возьмите по палке и идите вниз по течению, во-он, к той коряге! И оттуда будете загонять рыбу: с криками бейте палками по воде и постепенно поднимайтесь к нам!
Загонщики выбрали себе по палке из сушняка, и пошли к указанному месту.
–  Ах, чёрт! – выругался тот, которого назвали Колей, входя в прохладную воду, – Я же забыл с ним поспорить! Ну, ладно! Чёрт с ним! Мы над ним и так посмеёмся, бесплатно.
Четверо ребят, среди которых был и Тимур, стали поперёк течения и, как показал затейщик, которого, звали Сережей, растянули простыни. Они почти полностью перегородили речушку, вода в которой была им чуть выше колен. А те двое с криками и руганью били палками по воде и быстро шли против течения:
–  Эй вы, дуры! – кричал Коля, разъярённо колоча палкой воду, – Плывите скорее в простыни! Вас уже ждёт кот Васька!..
Когда до загонщиков оставалось метров десять, Серёжа крикнул:
–  Поднимай!
По его команде ловцы подняли свои простыни. Это оказалось делом не простым: пока простыни находились в воде, их вес почти не ощущался, но по мере поднятия их над водой, становились всё тяжелее и тяжелее.
И как же ребята, и особенно загонщики, подошедшие к ним, к тому времени, были удивлены, увидев несколько десятков трепетавших в них небольших серебристых рыбёшек. Ведь многие сомневались в успехе этой операции.
Аккуратно ссыпав в ведро улов, ребята вновь полезли в воду. Коля молчал. А его приятель, когда они снова оказались на середине реки, вполголоса сказал ему:
–  Хорошо, что ты забыл с ним поспорить!..
Тот ничего не ответил.
Опускаясь всё ниже по течению, ребята несколько раз входили в воду и вытаскивали живую трепещущую плотву до тех пор, пока полностью не заполнили ведро.
–  Ну, и что мы теперь будем с нею делать? Кот Васька всё не съест…– примирительно сказал Коля. Теперь в его голосе отсутствовали язвительные нотки.
– Ничего. – Ответил Серёжа. – Отдадим на кухню, там её поджарят и дадут нам на ужин.
Ведро несли по двое, меняясь парами через каждые, примерно, пятьдесят метров.
На ужин ребята, участвовавшие в ловле, за стол сели вместе. Однако, пойманную ими рыбу официантки разделили на всех, сидевших за столом. Так что все попробовали жареную плотву.
Но, как часто в жизни бывает, сами победители оказались в проигрыше: Серёже и Мише этой ночью пришлось спать на влажных простынях…
Каждый день в лагере начинался со сбора отрядов на плацу:
…Весь лагерь – сотни две ребят –
на утренней линейке.
Колонны замерли, стоят
по фронту, как по рейке.
И двести рук взметнулись вдруг,
как клятвенные знаки.
И так застыли двести рук
в едином чётком взмахе.
Подстать величию фанфар,
труба «Зарю» выводит.
В лучах, багряных, как пожар,
на мачту флаг восходит.
И, взвившись гордо, алый стяг
трепещет в волнах бриза,
что мачту гладит, шелестя,
от клотика до низа.
Начальник лагеря – моряк,
долг соблюдая свято,
«под козырёк» рукой «беря»,
честь отдаёт вожатым.
Сияют пуговиц ряды,
как корабли в эскорте,
и талисманом от беды –
мечта мальчишек – кортик.
И галуны, как катера,
готовые к атаке.
На длинных ремнях кобура
сверкает чёрным лаком.
И «краб» военный в свой черёд,
не уступает в блеске.
«Под козырёк» моряк «берёт»
совсем не по-армейски:
Взлетает в сторону рука
и, вдруг, к виску стремится
и застывает у виска
большой парящей птицей…

После линейки лагерь расходился поотрядно, и дальше отряды занимались по своим планам. Во главе каждого отряда стоял вожатый. Все вожатые были девушки, и только начальник лагеря – мужчина, и, притом, – моряк.
Последнее, возможно, определялось международной обстановкой: в Абиссинии шла война, которую развязала фашистская Германия, в Испании были разгромлены все демократические институты, и во главе государства стал фашистский генерал Франко. Его борьбу с республиканцами активно поддержала фашистская Германия.
На востоке проводила захватническую политику самурайская Япония...
В подобной ситуации необходимо было обучать подрастающее поколение военному делу.
Лагерные отрады создавались по возрастным признакам, поэтому отряд в который попал Тимур имел последний номер – пятый. В нём все ребята были ещё «октябрятами» и им не положено было носить пионерские галстуки. Их отличием были «октябрятские» значки с портретом маленького Володи Ульянова – кучерявого мальчика лет пяти-шести, которые прикалывались к рубашкам на левой стороне груди.
Пионервожатая отряда – девушка по имени Света – собрала ребят в кружок, разбила их по звеньям и назначила звеньевыми самых высокорослых. Опять же, самыми высокими оказались девочки.
А, так как, Тимур не был ни девочкой, ни, тем более, высоким, то ему должность звеньевого не «светила».
Потом Света сказала, что им нужно разучить пионерскую песню. И, пропев один  её куплет,  спросила:
–  Кто из вас знает эту песню? Поднимите руки!
Руки подняли две девочки. Тимур тоже знал её, но, посмотрев вокруг и убедившись, что никто из мальчиков руки не поднял, промолчал. Зачем высовываться? 
–  Как вас зовут? – спросила Света девочек.
– Люся…  – сказала девочка с тёмными волосами и в синем сарафане.
– Вера. – сказала другая, в цветастом сарафане с двумя светлыми косичками, на концах которых висели голубенькие бантики. Она на целых полголовы была ниже той, которая назвалась Люсей.
–  Станьте вот здесь. – Света вывела девочек из круга. – Мы сейчас втроём споём первый куплет, а все остальные слушайте и запоминайте слова.
Трио не получилось. Пела, в основном, Света, а девочки только подпевали, притом не в такт. А у Веры ещё и голос оказался писклявым, да и слухом она, вряд ли, могла похвастаться.
Тимур не сдержался и улыбнулся. Это заметила вожатая.
– Получилось неважно? Да? – с улыбкой спросила она, обращаясь к нему.
Тимур не ожидал вопроса и смутился.
–  А ну, попробуй ты! – сказала она.
Он смутился ещё больше:
–  Я не умею… – солгал он.
Вообще-то, это не было ложью. Дома, когда он был один, то часто пел знакомые песни, которые ему особенно нравились. Но как это слышалось со стороны, он не знал. Может быть, со стороны это получалось не лучше, чем у девочки Веры.
– Ну, хорошо! Давайте споём все вместе! – предложила Света. – Для этого давайте построимся! Вот, ты, ты и ты! – сказала она, выбирая самых малорослых, в число которых попал и Тимур,  – станьте впереди! А вот, вы повыше, станьте за ними! А вы – самые рослые, становитесь сзади!..  Раз, два, три!.. – взмахнула она рукой и запела.
Поскольку Тимур знал слова, то, не ожидая подвоха, запел в полный голос. Остальные, плохо запомнившие слова, подпевали вполголоса и не очень уверенно. И получилось, что спели куплет, в основном, Света и он.
– Ну, вот, видишь! А сказал, что не умеешь! – снова улыбнулась Света. – Вот что, ребята!  Давайте сначала выучим все слова, а потом уже попытаемся спеть.
Она снова продекламировала слова первого куплета, а ребята повторили их хором. То же самое произошло со вторым и третьим куплетами. Потом хором исполнили всю песню без мелодии.
–  Хорошо. – сказала Света. – Теперь попробуем спеть.  Раз, два-а, три-и!..
На этот раз пели все. Но теперь Тимур решил не выделяться и пел только вполголоса.
Однако, вовремя обеда к столу подошла старшая пионервожатая и громко спросила:
–  Кто Тимур Маев?
Тимур встал.  Она подошла ближе и сказала:
–  После обеда подойди к эстраде. Знаешь, где эстрада?
–  А зачем? – недоумённо спросил он.
– Там собирается хоровой кружок. Будете петь пионерские песни…
–  А я не хочу петь. Я не умею.
– Твоя вожатая сказала, что ты хорошо поёшь…  В общем, приди! Там разберёмся!
Мальчик, сидевший рядом, сказал:
–  Не ходи! Зачем это тебе? Лучше пойдём на речку!
Тимур послушался соседа и не пожалел об этом.
Но вечером мама устыдила его:
–  Ты что же меня подводишь?
– Как я тебя подвожу? – Он уже совсем забыл о дневном инциденте, и был, действительно, удивлён: чем это он мог подвести маму?
–  Почему ты не пошёл на занятия хора?
Вот так! Оказывается, о каждом его шаге информируют маму!
–  А потому, что я не хочу петь в хоре. Мне не нравится… Мы, вон, с ребятами на речку ходили, ловили рыбу… Знаешь!.. Наловили целое ведро и отнесли на кухню!.. И, кстати, весь отряд кушал пойманную нами рыбу! А если бы я пошёл в хор, я бы с ребятами не смог бы половить… Почему я должен делать то, что мне не нравится, а нравится кому-то? Пусть в хоре поют те, кому это нравится! Ты же сама мне говорила, что лагерь – это отдых. Вот, я и хочу отдыхать и делать то, что мне нравится. А какой же это отдых, если вместо интересных дел, я должен петь в хоре? И почему из всех ребят отряда выбрали именно меня? Я что?.. «Рыжий» что ли?..
–  Вожатая говорит, что у тебя хороший слух и хороший голос.
–  Откуда вожатая знает, какой у меня слух? Она что?.. В ухо ко мне влезла, что-ли?
–  Для того, чтобы определить музыкальный слух, совсем не нужно «влезать» в ухо. Если человек, когда он поёт, правильно воспроизводит мелодию, то считается, что у него хороший музыкальный слух.  Между прочим, не все люди обладают хорошим музыкальным слухом. Это природный дар.  Ты, когда-нибудь, слышал выражение: «Медведь на ухо наступил»?
– Нет. Не слышал… Но думаю, если медведь кому-нибудь наступит на ухо, то, вряд ли, он останется живой и будет петь в хоре.
– Ну, это так… Образное выражение… Конечно, если медведь, и правда, наступит, то я не знаю, что от человека останется… Это так говорят, когда у человека действительно нет музыкального слуха. Слышит-то он хорошо, но, вот, повторить мелодию не может.  Но я думаю, что тебе всё же нужно позаниматься в хоре. Это развивает голос.  А вдруг из тебя, действительно, в будущем выйдет хороший артист! Ведь артистами не рождаются, а становятся.  Сначала поют в школьной самодеятельности, а потом, после окончания школы идут в специальные институты… Я забыла, как они называются… И потом становятся известными артистами. Так что, не отказывайся!.. Ну, как, договорились?  А то мне, понимаешь, неудобно, что мой сын не подчиняется лагерным порядкам…  Ну вот, представь себе, что секретарь райкома спросит у начальника лагеря: – «Как там у вас справляется наш инструктор?». А он ему скажет: – «Инструктор-то справляется хорошо. А вот, сын её не выполняет распоряжений старших вожатых».  Ну, и как мне это потом выслушивать?
–  А… А ты, ведь, теперь в райкоме не работаешь. Теперь он – не твой начальник!
–  Он  –  всегда  мой  начальник.  Даже,   когда   я   работаю  председателем  артели.  Все руководители в районе: большие и маленькие, находятся в его подчинении, потому, что,  он – первый секретарь райкома! – она сделала ударение на слове «первый». – А, тем более, что он сам предложил мне этот вариант и посоветовал РайОНО, чтобы мне дали в лагере работу. Так что, он вправе поинтересоваться… Поэтому, прошу тебя: не подводи больше меня! В крайнем случае, если не знаешь, как поступить, спроси сначала у меня. Ты же знаешь, где я нахожусь!
Тимуру пришлось всё же участвовать в хоре. И это оказалось не таким уж сложным делом. Ему даже понравилось. 
Хор собирался по вечерам, когда уже стемнеет и другие мероприятия на воздухе не проводятся. Это время, до самого отбоя, было личным временем каждого лагерника. Каждый занимался тем, чем хотел: кто читал книжку, взятую в лагерной библиотеке, кто писал письмо домой, кто играл в библиотечном зале в домино, шахматы или шашки.
Однажды Света предупредила:
–  Ребята, завтра мы будем играть в военную игру.

У всех, особенно у мальчиков, от этой новости загорелись глаза.
–  А как мы будем играть? – спросил кто-то.
–  Завтра на линейке начальник лагеря нам всё объяснит.
  Предвосхищая это важное событие, Тимур после отбоя долго не мог уснуть.
…И, наконец, пришла пора
ребячьих удовольствий:
поход, военная игра –
набегаются вдосталь!..

Идут колонны на восток
иль, говоря иначе,
туда, где скобками мосток
на карте обозначен.
Где незадачливый ручей
среди камней резвится,
не ведая, что он «ничей»,
что он теперь – граница.
Потом устроили привал
и тут же, на привале
ребятам всем на рукава
повязки повязали.
Одни «зелёные» теперь
и «синие» – другие…
Ты и друзьям своим не верь:
они – уже чужие!

Вот, штаб «зелёных». Вдруг в кустах
слегка качнулась ветка:
лежим в засаде в трёх шагах
мы – «синяя разведка».
Хоть незнакомые места
и что ни шаг – кордоны,
мы, всё же, выследили штаб –
командный пункт «зелёных».
Приказ исполнен и назад
к своим спешить нам надо.

Но зацепилися глаза
за флаг «крючками» взгляда.
Висит на древке лоскуток –
зелёный треугольник.
При нём охраны-то – чуток:
пацан, да мяч футбольный!
Хотя в кустах с табличкой «Штаб»,
сучком проткнутой просто,
маячит «Длинная Верста» –
пацан большого роста.
(Боятся в лагере его –
силён он и отчаян).
Маячит он и ничего,
кажись, не замечает.
Нас скрыла буйная трава
от бдительного глаза,
и не видать на рукавах
голубеньких повязок.
Но Сашку вдруг шальная мысль
случайно осенила,
сверкнув, откуда ни возьмись,
вонзилась в мозг, как шило:
«Что, если к штабу подползти
с той стороны кому-то,
отвлечь внимание «Версты»
на несколько минуток.
Другие в полной тишине –
«в охапку» «футболиста»,
кляп в рот засунуть, что вполне
обтяпать можно чисто!
Затем сорвать злосчастный флаг
за пазуху и – тягу!..
А ну, попробует пусть враг
повоевать без флага!». 
Осуществляя дерзкий план
пополз наш друг кустами.
Что он отчаянный пацан,
мы убедились сами.
Характер дерзкий, острый глаз,
язык – острее глаза:
Заговорит в два счёта вас
и не сморгнёт ни разу!
Пополз. Мы с Мишкой ждём сигнал…
Но, мысли увлекая,
минуту первую догнав,
уже пошла вторая…

и потянулись чередой
бессчётные минуты,
как за текущею водой
ушёл и сгинул, будто!..
Сигнала нет. А сколько ждать?
Вопрос, увы, не праздный:
давно бы надо было дать
в штаб сведенья. Напрасно
мы тут прождали полчаса,
томительных, как вечность,
и измозолили глаза,
буравя бесконечность.

Как рассекает воздух хлыст,
стремительно, упруго,
раздался сзади резкий свист,
безжалостно и грубо
разрушив чары тишины.
Мы с Мишкой обомлели,
увидев, что окружены
«врагов» оравой целой.
Что толку в ней – в густой траве
и в маскировке этой,
когда горит на рукаве
знак голубого цвета!
Когда вокруг над головой
победные улыбки!
Вставай, друг мой,
и жребий свой
прими с надеждой зыбкой!

А вот и штаб. Тот самый штаб,
в который так хотели
проникнуть мысленно, хотя б,
вот он – вся сущность цели!
А в нём, сказать по существу,
нет ничего штабного:
пенёк в кустах, да на траву
брезент положен новый.
Вот на брезенте… – кладезь тайн!
Людьми повелевая,
лежит, и, видно, не пуста!..
Походно-полевая
из кожи, толстой, как броня,
с застёжками, с планшетом…
штабная сумка, где хранят
военные секреты.
Мы здесь в плену. Но где ж подвал
или сарай хотя бы?
Снять с нас повязки приказал
«Версте» начальник штаба.
И чтобы, попросту сказать,
мы, вдруг, не «драпанули»,
нас по рукам велел связать
и крепко караулить.
Затем он быстро снарядил
двоих в «вояж ответный»,
Велев припрятать на груди
трофейные предметы.
Чтоб там, куда они идут,
за линией раздела
служил бы пропуском лоскут
задуманному делу.
Сам, срочный получив пакет,
видать, приказ комбата,
взял всех ребят, схватил планшет
и убежал куда-то.
 
Теперь остались в тех кустах
два пленника с конвоем…
Но ту охрану, видно, страх
Какой-то беспокоил.
Тот вечный сеятель тревог,
сомнений, малодушья,
ползущий в сердце холодок
зловонного удушья…
Понятно, следствием чего
вдруг «футболисту» стало
немного «с брюхом не того…»  –
его в кусты погнало…

В народе называют это «Медвежьей болезнью», хотя, я бы не сказал, что медведи – трусливые животные.  Но, если уж приспичило, то беги, не мешкай, иначе можешь опозориться! 
Ушёл… И, начисто, пропал.
На зов не отвечает…
«Верста» ещё тревожней стал,
чем выглядел вначале.
Стоит, как клин – совсем один,
как клин, что «как ни кинуть»,
выходит: «Всё едино – клин,
что вышибают клином»!
И тщетно ищет он ответ:
за что на нём едином,
за чьи грехи «сошёлся свет»
всё тем же самым «клином»?
Пока охранник – губы в кровь! –
решал свои задачи,
нам с Мишкой улыбнулась вновь
проказница-удача.
Она, чтоб узников спасти,
внушила Сашке, всё же,
тихонько сзади подползти,
вручив спасенья ножик.
Движенье – власть несносных пут
разрушилась. И встали
мы трое в полный рост и тут
наш взгляд стал твёрже стали.
И понял вынужденный страж,
что власть переменилась,
что трое – вовсе не мираж,
а – подлинная сила;
что нужно «ноги уносить»,
пока не вышло худо!..
Ведь глупо ждать, что, может быть,
ещё свершится чудо!

И древко флага за конец
схватил он, как дубину,
взмахнул два раза, молодец,
и показал нам спину…
Немало сил пришлось вложить
в кросс, не совсем обычный,
чтобы догнать и окружить,
и отобрать добычу.

         Теоретически противник, лишённый символа победы, каким является флаг, считается потерпевшим поражение. Поэтому флаг берегут даже при полном разгроме армейского подразделения или соединения. В той игре «зелёные» потерпели фиаско.  «Синие» возвращались домой героями. В ореоле славы была тройка: Саша, Миша и наш Тимур. Всю обратную дорогу они шли в окружении ребят, которые желали услышать всё, даже мельчайшие подробности, их подвига.

Настал для нас победы час…
и щекотунья-слава
венчала каждого из нас
венцом своим по праву.
Расспросов куча!..  И о том,
как штаб нашли сначала,
как в плен попали, и потом
из плена убежали?..
И тут наш Сашка рассказал
похоже, что, без «свиста»,
как, приловчившись, он связал
«за делом» «Футболиста».
Как кляп ему засунул в рот
и привязал к берёзе…
Ну, Сашка, может быть, и врёт,
а тот, бедняга – в слёзы…

Но Тимуру рано было радоваться победе. Впереди его ждали куда более худшие испытания:


…А вот, и лагерь, вот и ключ.
Вокруг сгрудились клёны.
И рядом тёрна куст колюч –
не рви плодов зелёных!
Остановились у ключа,
рассыпались колонны.
И я напился сгоряча
воды, что зубы ломит…
А ночью вдруг случился жар.
всю ночь во сне я бредил.
И снилось: будто бы пожар
случился у соседей.
Что жадный пламени язык
уже в окошко лезет.
Уже он в комнату проник,
облобызал железо
оконных прутьев…  Вдруг пропал                                                
огонь… и злится вьюга:
на север будто бы попал,
я с солнечного юга…
Лучей холодно-синих сноп
в глаза ударил грубо.
Теперь меня трясёт озноб
и дробь выводят зубы.
А утром прибежала мать…
Ах, как судьба жестока:
пришлось нам с нею уезжать
намного раньше срока.
Диагноз доктор процедил
Из-под усов сердито:
«Себя ты, парень, наградил
ангиной и бронхитом.
Холодного ни пить, ни есть!
Мороженому – вето!»
И просьбы все оставить здесь
оставил без ответа.

Я месяц дома пролежал
в постели. – Случай редкий!
Терпел «укусы» игл-жал,
давясь, глотал таблетки.
И часто с грустью вспоминал
я лагерные будни
и неожиданный финал –
проклятый «финт» простудный!
Но разве мог я знать тогда,
что та моя беспечность
меня на многие года
болезнью обеспечит!
Что, непременно, каждый раз,
при маленькой простуде,
с надрывом, так же, как сейчас,
утробно кашлять буду…

Да, именно так закончилась для Тимура эта лагерная эпопея. И он, действительно, заработал себе ангину и бронхит, притом, в хронической форме. В течение всей болезни его почти каждый день навещал Эдик и рассказывал о слободских делах и, как они с пацанами провели прошедший день.  Тимур слушал молча – ему ещё трудно было говорить. Зато, когда он снова оказался в своей компании, нашлось, что ей рассказать.
Даже небольшой срок пребывания в лагере дал ему немалую тематику для рассказов и о рыбной ловле с помощью простыней, и о военной игре, которая больше всего заинтересовала слушателей.  Зная его характер, они не сомневались в их правдивости.  И больше всего улыбок вызвал эпизод пленения «Футболиста».
–  А он, ш-што да-даже и ш-ш-таны не успел на-надеть? – рассмеялся Костя.
–  Какие там штаны? Сашка больше всего боялся, чтобы он на то, что наделал, не сел со страху. А то было бы дело!..
– А как вы знамя незаметно сумели пронести? – поинтересовался Коля.
–  Ну,  до  ручья  мы,   конечно,  прятались.  А  на  своей  территории  уже  пошли  в полный рост. Правда, здесь нас остановили ребята со старшего отряда. У нас ведь повязок-то не было…  Ну, мы им сказали, что убежали из плена. Нам, конечно, не поверили и отвели в штаб. А там мы показали зелёное знамя. И рассказали командиру, как мы его раздобыли. Кроме того, с нами был свидетель – «Футболист».  Он всё и подтвердил, и показал свою повязку.
–   И чем вас наградили? – спросил Володя.
–  Ничем… Но зато, сам капитан с кортиком нам руки пожал, сказал: – «Спасибо!» и «Молодцы!».
–   А ты после этого руки мыл? – улыбаясь, спросил Эдик.
  Тимур уже знал эту «хохму» и потому ответил с серьёзным выражением лица:
–  Нет! Что ты? До самого следующего лагеря мыть не буду! – сказал и засмеялся.

Новый учебный год начался в другой школе, то есть в другом здании. Оно находилось на этой стороне «Чурук-су» по улице, идущей поперёк центральной, не доходя до моста через неё, по левую руку. Здание было небольшое, одноэтажное. Так что, получилось, что школы разъединили: начальную перевели сюда, а среднюю оставили там, возле Ханского дворца. Директором школы стала Людмила Николаевна Сазонова – бывшая учительница начальных классов в школе возле Ханского дворца.
Теперь Тимур и Эдик стали одноклассниками.
Неизвестно, как на это реагировал сам Эдик…  Конечно, ему было неприятно попасть в младший класс, но он ничем не выдавал своих неудовольствий. Возможно,  преодолевать состояние второгодника ему морально помогал тот факт, что в новом для него классе был его друг, и на первых порах, это имело большое значение для «приживания» к новому коллективу.
Зато Тимур был «на верху блаженства»: почти целый день друг находится рядом с ним! Случилось то, о чём он давно мечтал. 

Мы были разными во всём:
в характерах,.. наружно…
Поди, узнай-ка, тут, на чём
заквашена та дружба!
Быть может, притяженья гвоздь –
всё ж противополярность?...
Ведь как на свете повелось,
как возникает парность:
даёт полов различье – брак,
«плюс» к «минусу» стремится,
неразлучимы свет и мрак,
мороз – тепла частица…
И в жизни так заведено:
что сами не умеем,
чего природой не дано,
к тому и тяготеем…
Дружку в тот год не повезло:
болезни, лень и скука
сошлись все вместе, как назло,
и одолели друга.
К добру ли, к худу ль – наперёд
всё знать не в нашей власти!
И мой дружок ещё на год
засел в четвёртом классе.
А мне – лафа! Ведь в тот же класс
ходил я с ним,.. Ей-ей!..
Хоть он на целый год, как раз,
был старше и мудрей.
Какое счастье, бог ты мой,
всегда быть с другом рядом,
сидеть за партою одной,
пусть самой первой с заду!

Не всё, что скажут у стола,
к нам доходило точно:
ведь наша «вотчина» была
«землёй Дальне-Восточной»:
та парта слева – «Сахалин»,
а эта, вот, – «Камчатка»…
И с усвоеньем дисциплин
не всё бывало гладко!:
Не может детская душа
надолго увлекаться!
Наука… пусть и хороша
Кому-то, может статься!..
Но что за скука, бог ты мой,
весь день торчать за партой!
Не разговаривай, не пой,
не ёрзай и не шаркай!
Девчонок зря не задевай,
не дёргай их за косы!
Учителям не задавай
нелепые вопросы!
Ножом на парте не пиши,
не пачкай мелом стенку!
А лучше – вовсе не дыши
до  самой переменки!
Нам это, право, ни к чему! –
не выдержат суставы!
Ни кнут, ни палка, ни хомут
сидеть нас не заставят!
Нет! Не придумано ещё
людьми такого средства,
чтоб заточить его в мешок
или стреножить детство!
Пусть – даже самый злой режим,
как у фашиста Франко! –
С уроков нудных убежим,
нас не удержишь страхом!
А скрасить, чтоб, урок любой,
поставим ширмой книжку,
и там «морской» закатим «бой»
иль «срежемся в картишки»…
Тьфу, черт! Куда-то занесло
меня на повороте!
Прости, читатель, вольность слов
и мыслей в том же роде!
А если, вдруг, ты – педагог,
не осуждай за слово!
Excuse me, sorry! Видит бог,
я не хотел плохого!
А так, забыв про седину,
про злой судьбы укусы,
про голод, холод и войну,
я в детство окунулся.
И в том минутном забытьи
пригрезилось легко мне…

И дни счастливые мои
сквозь толщу лет я вспомнил.
Ведь мне не очень повезло
резвиться в детстве прытком,
зато войны хватил я зло
на семерых с избытком.
И потому не осуждай,
прошу, картинки детства –
в чужом тепле возможность дай
озябшему погреться!

Вечером, перед общим выходным, мама пришла с работы рано.
–  Завтра поедем к тёте Урие смотреть её дочку. Она недавно родила…  Да-а,.. она попросила, чтобы ты придумал ей имя.
–  А что, она сама не может?
–  Она хочет, чтобы ты её назвал…
Тогда Тимур не придал этому особого значения. Ну, раз просит, надо подумать..!
Уже, став взрослым, он узнал, что у некоторых наций, в том числе и у татар, существует обычай: друзья заранее договариваются породниться, когда дети подрастут.
Вспомнив этот случай, он подумал, что, возможно, и тётя Урие с мамой договорились поженить своих детей. Тогда логично: он должен был придумать имя своей будущей жене.
Ну, а пока, поняв просьбу в буквальном смысле: «придумать», он стал думать.
Вот, если бы они попросили «предложить»! Тогда он предложил бы имя: «Диляра».
По старой привычке он по-прежнему считал, что это – самое красивое женское имя. Но, подумав, отбросил эту мысль – настоящая Диляра не оправдала своего имени.  Если девочку тёти назвать Дилярой, то и она может оказаться пустышкой. И он стал изобретать.
Сравнивая между собой различные сочетания звуков, он пришёл к комбинации: «Ве-ля-де».  Она отвечала традиционным особенностям восточных женских имён: было трёхсложной с чередованием согласных и гласных и, главное: – не имела прецедентов, то есть, не использовалась в качестве имени.
Утром из деревни приехала двуколка, которую специально для них прислала тётя Урие.
Дорога Тимуру была незнакома. Может быть, он и ехал по ней, когда приехали впервые в Бийэль из Симферополя, но тогда он был ещё очень мал и мог не запомнить её.
Сначала она пересекла поперёк долину реки Бельбек, потом поднялась вправо наискосок на плато и дальше пошла по нему, в прежнем направлении до следующей долины, вымытой за многие тысячелетия рекой Альма, в пойме которой и лежали деревни Бийэль, где пять лет назад жили Маевы, и Казбийэль, где председательствовала тётя Урие.
Она встретила их накрытым столом, на котором, кроме фруктов, в тарелке, в середине стола высилась стопка, любимых  Тимуром, чебуреков.
Тимур с удивлением увидел посреди комнаты на крючке, прикреплённом к потолку, люльку.  Прежде её здесь не было. Он, вообще, никогда не видел подобных «висючек» и не знал их назначения.  Но сейчас он догадался, что это – «кроватка» будущей Велядэ.  Он заглянул внутрь. Там лежало нечто, укутанное в белые простынки. Лицо ребёнка было прикрыто уголком простынки, поэтому, если заранее не знать, что в доме есть младенец, можно и не догадаться, что это – его колыбель.
«Если оно висит, значит, оно должно качаться…» – подумал он и легонько толкнул люльку. Она закачалась, издав слабый скрип наверху.
Взрослые с улыбкой наблюдали за ним.
– Хочешь посмотреть на свою «сестричку»? – распевно спросила тётя Урие и, подойдя к люльке, приоткрыла её лицо.
То, что он увидел, ему совсем не понравилось. Дело в том, что он никогда не видел новорожденных детей и полагал, что они на лицо такие же, как и те, что уже сами бегают. А тут было что-то, ни на что не похожее!  Вернее, похожее на некрасивую куклу с красным лицом и с жиденькими тёмными волосками.
«Хорошо, что я её не назвал Дилярой!» – промелькнуло в сознании.
Тётя посмотрела на него и спросила:
–  Что?..  Не понравилась?..
Он растерялся: если сказать правду, она обидится! А соврать он не мог. Поэтому сказал нерешительно:
–  Не знаю…
– Ничего, вот вырастет она и не узнаешь красавицу!..  Ну, как: придумал ей имя?
Он, молча кивнул.
–  Так, как её назовём?
Он посмотрел на маму, как бы ожидая от неё поддержки.  Но она, молча улыбалась, так же, как и тётя, ожидая его ответа.  Там, в Бахчисарае, ей понравилось его предложение, а здесь она делала вид, что ничего не знает.
–   А если вам не понравится?.. – сказал неуверенно.
–   Ничего, лишь бы тебе нравилось! – ответила тётя.
– Ну, такого имени ещё ни у кого нет… – начал подстраховываться он.
–  Не понятно, – почему нет? – удивилась тётя.
–  Потому, что я сам его придумал.
–  Ну, так что же ты придумал?
–  Ве-ля-де… – тихо произнёс он, глядя себе под ноги.
–  Как-как? Ве-ля… Я не поняла!
Он поднял на неё глаза и, глядя ей в лицо, более уверенно произнёс, растягивая слога:
–  Ве -ля -дэ!.. – и вопросительно уставился на неё, ожидая реакции.
–   Велядэ? – переспросила она. – Действительно, я не слышала такого имени.  Но звучит хорошо! Я довольна!.. Думаю, что и она, когда подрастёт, будет довольна! – она, с умилением, посмотрела в люльку. – Имя, действительно, красивое! Спасибо тебе, милый! Я знала, что ты плохого не придумаешь!..
–     Ну, что, Зекьюша, давай обмоем имя моей дочки!
Она подошла к столу, открыла бутылку с вином, налила в стаканы маме и себе, потом специальной открывалкой откупорила бутылку лимонада, которая при этом, издала своеобразный звук выходящего скопившегося газа.
Тимур с жадностью выпил шипящий напиток, «обжигающий» рот и горло.
Пробыли они у тёти Урие часа три и снова на двуколке вернулись домой…

Дальнейшая жизнь сложилась так, что Тимур больше ни разу не видел своей «крестницы» и не знает о дальнейшей судьбе ни тёти Урие, ни её самой. Но он уверен, что если в жизни приведётся хоть раз услышать имя «Велядэ», то это будет её имя! 
Правда, после неё, оно могло распространиться и на других девочек, родившихся позже.  Но, если девочка родилась в тысяча девятьсот сороковом году в Крыму, то на девяносто девять процентов сохраняется вероятность того, что это будет она…

А в это время в мире назревала тревожная обстановка.  Фашистская Германия стала на «тропу войны».  Одно за другим она оккупировала почти все государства Европы.  Но Англия, Франция и Америка, образовавшие антигерманский блок, прилагали все усилия, чтобы направить остриё германской агрессии на Советский Союз.
Советское правительство понимало, что война с Германией неизбежна, но наша страна ещё не была готова к схватке с самым агрессивным империалистическим государством.  Нужно было, во что бы то ни стало, оттянуть возможное нападение на нас.  В связи с этим наше правительство заключило с Германией мирный договор, то есть договор о ненападении и о разделе влияний на Польшу. Кроме того, по просьбе народов некоторых приграничных с нами стран о входе в состав Советского Союза, к СССР был присоединен ряд государств (Бессарабия, Литва, Латвия, Эстония) и образованы: Молдавская, Литовская, Латвийская, Эстонская и Карело-Финская Советские Социалистические Республики. (Отражено в дипломатической документации того времени).
Пока блок капиталистических государств вёл свои «политические игры», Германия, «под шумок», «слопала» Францию и для Англии создалась опасность разделить её участь.   Тем не менее, Англия и Америка продолжали политику, направленную на то, чтобы столкнуть лбами Германию и Советский Союз.
Понимая шаткость существующего затишья, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И.В.Сталин предупреждал о необходимости принятия всех мер, чтобы неосторожными действиями не спровоцировать Германию, напасть на нашу страну раньше времени. «Раньше времени» в смысле, пока мы не будем полностью готовы отразить любую агрессию.  Подготовка такая велась ускоренными темпами по всем отраслям оборонной промышленности.
С этой же целью строились бомбоубежища, проводились учебные воздушные тревоги, организовывались санитарные дружины для помощи населению на случай поражений химическим оружием. В школах и на производстве обучали людей обращению с противогазом и оказанию первой помощи при газовых атаках.

Когда звучала сирена воздушной тревоги, все, кто находился в это время на улице, обязаны были надеть противогазы. Если у кого не было с собой противогазов, специальные дружины задерживали их, и на носилках уносили в специально оборудованные медицинские пункты, где им «оказывали первую помощь», а после окончания тревоги отпускали, предупредив, чтобы, впредь, выходя из дома, брали с собой противогазы.
–  Меня сегодня санитары забрали… – хвастанул Эдик, придя к Тимуру.
–   Когда? – удивился Тимур.  Они же вместе пришли со школы.
–   Да я побежал в магазин за папиросами.  А тут заревели сирены воздушной тревоги.  Ну, я заскочил в магазин, а они увидели.  Зашли в магазин и сказали, что я отравился газом, положили на носилки и унесли в фойе кинотеатра.  А там они ещё нескольких принесли.  Пока возились с одной тёткой, я, втихаря задал дёру.
–  А фамилию твою записали?
–  Не-а, не успели…
–  Так што? И в школу надо с противогазом?
–  Ну,  раз  ловят,  значит  надо!  Но  я  хрен  на  это  положил!..  Чтобы  ещё  с противогазом таскаться!..  Это же не настоящая тревога!
–  Но нам в школе ничего же не говорили…
–  Значит, скажут…
На следующий день Тимур перед школой постучался к Эдику. Но дверь оказалась закрытой.  Такого прежде не бывало.  Если друг был готов раньше Тимура, то он заходил за ним сам.  А тут, вдруг, он ушёл раньше и не предупредил!..
Однако, и в школе его не было.  Учительница, зная, что они соседи, спросила о нём Тимура. Но он не мог ей толком ответить.
Придя со школы, он сразу же пошёл к нему. Дверь оказалась открытой. Вошёл…  В первой комнате никого не оказалось, во второй – тоже. И только в третьей увидел Эдика, лежащего одетым с забинтованной головой. Когда, услышав шум, Эдик повернулся, то Тимур не смог узнать друга. В его одежде на кровати лежал человек с почти полностью забинтованным лицом. Открытым был только один его левый глаз.
–  Ты чего это? – удивлённо спросил он, поняв, что перед ним его друг.
–  Да, вот, видишь…
–  Что случилось то? – «мурашки» пробежали по телу.
–    Да-а!..  Любопытство..!
–  Ну, что произошло-то?..  Я не пойму, почему ты весь перевязанный?
–  Ты видел: я делал новую поджигу?
–  Да, ну и что?..
–  Позавчера вечером я её закончил…  Зарядил… Вышел во двор, чтобы испытать...
–  А почему меня не позвал?
–  Да  подожди  ты: «не позвал,.. не позвал!»,.. – не готова была – вот и не позвал! Сам хотел проверить…  Три раза закладывал спичку: и всё время – осечка. Оставил, думал: – «Завтра посмотрю!». А вчера вечером хотел посмотреть, почему не загорается заряд? Решил зажечь спичку и посмотреть в ствол: будет виден огонь или нет.  А забыл, что поджига заряжена…  Ну, вот и посмотрел!..
–  Что?  И глаз, что ли, выбил?..
–  Да нет, вроде цел…  Вот только лицо обжёг.  Ходили сегодня с мамой в больницу…
– Училка спросила, почему не пришёл?  А я ничего не знаю…  Хоть бы предупредил…
–  Завтра скажешь…
–  Что скажу?..  Что поджигой лицо обжёг?..  Что ли…
–  Нет, про поджигу не говори… – он задумался. – Скажи, что упал и ободрал лицо. Без подробностей!..
Две недели Эдик не выходил на улицу, чтобы не пугать людей .  Но ожёг прошёл-таки и даже следа не осталось. А пацаны долго смеялись: ещё бы! – Кто, кроме Эдика, мог придумать такой эксперимент?
Да. Вот, в этом и был весь Эдик!..

Настал день, когда всех учеников четвёртого класса строем повели в Ханский дворец.
Накануне учительница предупредила, чтобы завтра все принесли в школу красные пионерские галстуки.
Мама купила Тимуру галстук и галстукодержатель – зажим, на котором был нарисован костёр, хотя о зажиме учительница ничего не говорила.
На небольшой площадке перед сквером внутри Ханского дворца дошколята катались на педальных автомобилях. Продавала на них билеты уже немолодая женщина. Предупреждённая заранее, она освободила площадку, попросив мамаш, чтобы малыши съехали в левый от входа проезд между сквером и палисадником и не выезжали на площадку, где обычно проводилось катание. 
Колонну, при входе её во дворец, встретил маршем настоящий духовой оркестр,  стоявший у основного здания музея.
Ребят построили в одну шеренгу лицом к оркестру.
Во дворец вместе с ребятами и их учительницей пришли: завуч школы, старшая пионервожатая и вожатая отряда.
Вера Михайловна – завуч – сказала, обращаясь к детям:
– Дорогие ребята! Сегодня у вас торжественный день.  Сегодня вы вступаете в пионеры. Пионерское движение в нашей стране было организовано по предложению Вождя Мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина и поэтому носит его имя. Звание пионера – это высокое звание, которое обязывает каждого, его носящего, быть патриотом своей Родины,  образцом в учёбе и дисциплине. Вы – боевой резерв комсомола – Коммунистического Союза Молодёжи нашей страны. Когда вы подрастёте, то примете по эстафете знамя молодых строителей Коммунизма. Но для этого вы должны учиться, учиться и ещё раз учиться, как призывал Великий Ленин, чтобы стать достойными  нести это знамя. Я от всей души поздравляю вас с высоким званием «Пионера» нашей страны!
После этого, старшая пионервожатая зачитала «Торжественную клятву пионера»,  и ребят, всех по одному, стали вызывать из строя, и она каждому ученику повязывала на шею красный галстук, при этом, подняв правую ладонь над головой, произносила:
–  Пионер, к борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов!
Когда очередь дошла до Тимура, он, как положено, отдал салют и звонко произнёс:
–  Всегда готов!
Потом, встав в строй, с гордостью рассматривал свой галстук, скреплённый зажимом с нарисованным костром.
Когда последнему ученику был повязан галстук, завуч поздравила всех ребят с присвоением им высокого звания «Пионер» и оркестр заиграл «Интернационал».  Потом их снова построили в колонну и под звуки Пионерского марша они покинули Ханский дворец.  Эдика на этом торжестве не было, потому что он болел, да, если бы и не болел, всё равно, его туда не взяли бы, так как он уже был пионером.
После школы, придя домой, Тимур не стал снимать галстук, а в том же одеянии, то есть, в чёрных брюках, которые с вечера мама нагладила «со стрелками» и в белой рубашке с «горящим» на груди алым галстуком пошёл к другу и рассказал ему, как их принимали в пионеры. Эдик подтвердил, что их тоже принимали в Ханском дворце и там тоже играл духовой оркестр.
Потом Тимур пошёл на Женькину скамейку. Но там, кроме самого Женьки и Котика, никого из старших пацанов ещё не было.
– Ух, ты-и! Какой ты сегодня нарядный! – восхитился Женька.
– Я теперь – пионер! – хвастанул Тимур. – с гордостью показывая на галстук.
– Я тоже буду пионером! – сказал Женька, который в этом году пошёл в первый класс.
–  О-о!  Тебе ещё почти четыре года ждать!
–  А это – очень много?
–  А как ты думал: сначала надо научиться читать и писать, потом выучить «математику» и только потом, если будешь учиться хорошо, тебя посвятят в пионеры. Знаешь, кто такие пионеры?
– Знаю. – сказал Женька. – Это те пацаны, которые носят красные галстуки.
– Не-ет! Пионеры это – юные строители коммунизма. Сегодня завуч так сказала. – подчеркнул Тимур, чтобы придать себе большую значимость.
Было видно, что Женька и, особенно, Котик, ему здорово завидовали.
Через некоторое время пришёл Володя и, улыбнувшись, сказал:
–  Здорово, пионер!
–  Здорово! – ответил Тимур.
–  А ты чего салют не отдаёшь? – шутя придрался он.
–  Если бы ты был с галстуком, я бы отдал тебе салют.
–  Соображаешь! – похвалил Володя.
А когда подошли Вилор и Николай, то последний спросил:
–  Ты что? И спать будешь в галстуке?
–  Ты почему так говоришь? – не понял Тимур.
–  Да потому, что здесь это твоё украшение совершенно ни к чему. Ты что, и на кладбище в таком виде собираешься идти?  Там и брюки свои, и рубашку испачкаешь. И мать тебе всыплет за это.
– А я и не собираюсь в этом – на кладбище. Я просто похвастать хотел. Щас пойду, переоденусь…  А вот, в школу, я обязательно надену…
–  Ну, в школу – другое дело!..  В школу можно…  А вообще, поздравляю тебя! – спохватился Николай.
– И я тебя поздравляю! – сказал Вилор, протянув руку для пожатия.

Вечером, когда стемнело, Тимур снова облачился в пионерскую форму, чтобы встретить маму в полном параде.
Увидев его в галстуке, она сказала:
–  А знаешь, тебе идёт… галстук!..  Будто, даже ты, как-то, повзрослел…  Красавец мой! – восхищённо глядя, обняла его, прижала к себе. – А я, вот, тебе твой любимый лимонад принесла.  Ведь у тебя сегодня большой праздник!
–  А я пожарил мясо с картошкой…
– Ну-у,..  какой ты у меня молодец!  А я, как раз, очень голодная!  Давай кушать! А?
Накрывая на стол, она поставила на его середину какую-то коробочку.
–  А это – что? – спросил Тимур с видимым любопытством.
–  А это – к чаю…  Рахат-Лукум… – улыбнулась она.
–  Ой, мамочка, как я тебя люблю!..
– И я тебя тоже..!  И поздравляю тебя с высоким званием пионера-ленинца!  А ты знаешь, что означает слово: «Пионер»?
Тимур немного растерялся, потом, подумав, сказал:
–  М-м,..  это значит: … – юный строитель коммунизма…
– Молодец, правильно!..  Но само слово не русское… В переводе с иностранного «Пионер» – это «первый», «передовой».  Это значит, что ты всегда должен быть передовым, то есть, быть впереди всех.
– Подожди, мама!  Как впереди всех?  У нас в классе – все пионеры…  А как я могу быть один – впереди всех?
Мама задумалась.
–  Да, ты прав.  Но это… имеется в виду, что вы – пионеры, должны быть впереди других ребят – не пионеров.
–  Мама, а вот, у нас в классе есть один мальчик, его фамилия Мотыгин, так у него – одни «уды».  А он тоже уже пионер!?.
– Ну, так вот, это звание теперь обязывает его стать «ударником» и распрощаться с «удами».
– Ха! Мотыгин – ударник! Ха!.. Даже, если он очень сильно захочет, он никогда не станет ударником!
–  Ну, почему ты так говоришь?  Ты же сам, в третьем классе, тоже не сразу стал ударником.  Вот, ты – отличник, и возьми его «на буксир»!  Позанимайся с ним, покажи ему, как надо делать уроки…
– Нет, мама!..  В Дуванкое, помнишь, друг у меня был – Мурад?  Так, сколько я с ним занимался..!  А всё равно, он в первом классе на второй год остался! И Диляра – тоже»!..  И Мотыгин никогда не сможет стать ударником…  Конечно, если бы он захотел, как я – другое дело!
–  Вот, и убеди его!  Сделай так, чтобы и он захотел так, как ты!

На следующий день во время переменки Тимур подошёл к Мотыгину:
– Толя, а чего ты не надел галстук?  Смотри, все ребята в галстуках…
–  А ты хто?  Вожатый, што ли?..
– Нет, я твой товарищ.   Мы оба теперь – пионеры.   Ты же помнишь, вчера, что сказали: что пионерский галстук надо носить с гордостью…
–  Ну, и носи!..  Я тебе не даю, што ли?..
– Нет,  ты не обижайся! Я просто – по-товарищески… хочу с тобой поговорить…
–  Ну, говори!
–  Ты знаешь, что означает слово: «Пионер»?
–  Ну!..
–  Что «Ну…»?  Я спрашиваю: знаешь или нет?
–  А ты, што?.. Учителка, што ли?
– Чего ты сразу в пузырь лезешь?  Ты что: не можешь нормально разговаривать?
–  Ну, говори!..
– Вот, слушай: слово «Пионер» означает: «передовой», «первый». Это – не русское слово, а иностранное.  Значит, теперь мы с тобой – передовые…  Понял?
–  Ну..?
– Палки гну!.. – не сдержался Тимур. – Так вот, до вчерашнего дня ты был «удошником», но тогда ты не был пионером, а теперь тебе надо стать «Ударником»! Понял?
Мотыгин ухмыльнулся:
– Хм! А зачем?..  Мне и так хорошо!..  Тебе нужно быть «Ударником»? – Будь! Ты вон, вылез в «Отличники» – значит, тебе надо!  Ну, и будь!  Я же к тебе не лезу…  А мне – не надо!..
В это время к ним подошёл Эдик, который, наконец, снова появился в школе.  На шее у него тоже был повязан галстук.  Кстати, галстук он надевал с первого дня учёбы в этом классе.  Это он делал, чтобы подчеркнуть, своё отличие от «молокососов», в среду которых попал случайно. Притом, носил он его только в школе. А за её воротами – клал в карман.
–  Чё такое? – обратился он к Тимуру.
–  Да, вот, провожу разъяснительную работу.
– С кем? С этим «детским садом»?  Пошли, лучше в «ашички» поиграем! – Он потянул за собой Тимура.
–  Зачем?
– Как зачем?  Что курить будем сегодня?  Ты что, забыл, что сегодня моя очередь покупать курево?
–  Сколько тебе надо?
–  Как, «сколько»? – Полтинник!  У тебя есть деньги?..
–  Нет. Столько нет. – Только тридцать копеек…
– Ну, вот, видишь? Тридцать копеек! А этого на две пачки маловато..!  Нужно выиграть!
–  А если и эти продуешь?
– Не-а, не продую!  Когда мне, вот так нужно, – он провёл ладонью по горлу, – я всегда выигрываю!
И, как ни странно, он, действительно, выиграл, аж, сорок копеек!
По пути домой вошли в магазин.  Он (уже без галстука) купил две пачки папирос, а остальные двадцать копеек вернул Тимуру.

В субботу вечером мама сказала:
–  Завтра пойдём в баню.
В баню ходили каждое воскресенье, потому что у мамы в эти дни не было никаких совещаний и собраний.  Благодаря маленькому росту, Тимур до одиннадцати лет проходил в баню с мамой, как маленький. Но с каждым разом его интерес к женщинам возрастал. То, что было у них на виду, его уже не интересовало.  Главное внимание его было сконцентрировано  на том, что было скрыто от глаз тёмной растительностью.  Она была настолько густой, что сквозь неё он не мог ничего разглядеть, хотя и смотрел и спереди, и сзади.
Сегодня на его заглядывания обратила внимание одна тётя и громко на всю баню спросила:
–  С кем пришёл этот мальчик?
Мама сказала:
–  Со мной.
Женщина спросила:
–  А сколько ему лет?
Мама давно уже ждала, что подобные вопросы, когда-нибудь возникнут, потому что и сама видела, что сын уже вырос. Поэтому она ответила уже заготовленным ответом:
–  Восемь лет…
Женщина повернулась к остальным купальщицам, заинтересованно разглядывавшим мальчишку:
– Бабоньки, вы посмотрите на этого хлопца!  Кто ему даст восемь лет?  Да ему уже все десять!  Скоро жениться будет!..  Вот, что, мамаша: забирай-ка своего хлопца и отведи его в мужское отделение! И больше, чтобы здесь и духу его не было!..
Понятно, маме было очень неприятно, и она сказала:
–  Я с вами согласна. Но мне не с кем его туда посылать, а сам он ещё мыться не умеет. Я больше его с собой не возьму, а сегодня разрешите его домыть здесь!
Другая тётя подошла к маме и, упрев руки в бока, с наглой усмешкой прокричала:
–  А ты сама иди в мужское отделение и там мой его! – и расхохоталась.
– Ладно, – сказала первая тётя, – идите в тот тёмный угол и там домойтесь! И больше его сюда не водите!
С той поры он сам стал ходить в баню. А потому ему уже не нужно было ждать маму и идти туда вечером. Он стал мыться днём.
Баня находилась на правом берегу Чурук-Су. Чтобы попасть туда нужно было пройти мимо начальной школы до самой речки и, повернув направо, пройти примерно пол квартала вниз по течению.
Для Тимура это был самый трудный участок: там всегда кучковались незнакомые пацаны, притом, в основном, татары. И он всегда проходил его с опаской, на нервах, хотя за всё время никто к нему ни разу не придрался.

Поскольку, Эдик  появился в классе, то и школьная жизнь потекла своим чередом.

…Сегодня в классе тишина.
И лишь один мальчишка
за партой слева у окна
читает, стоя, книжку
про наводненье по весне,
про дедушку Мазая,..
и живо так явились мне
продрогший мокрый заяц,
старик на лодочке с шестом…
А в лодке – уши,.. уши…
Она давно уже битком,
да всё не видно суши…
Весь класс внимательно следит
за фабулой рассказа.
Притихли. Но никто не спит,
никто не встал ни разу,
чтоб дать кому-то тумака
иль ущипнуть девчонку…
И даже моего дружка
он тронул «до печёнки»
своим теплом. Но, вот, звонок,
разбуженный дежурной,
нам возвещает, что урок
окончился. И бурной,
нетерпеливою толпой
забились коридоры,
выплёскивая шумный рой
на волю, в школьный дворик.
Бегут, толкаются, спешат
успеть в никчемном споре,
кто – в туалет, кто дальше – в сад
через дыру в заборе.
Чудно, что с этаких-то лет,
смекнув, что в мире тесно,
занять стремится каждый шкет
своё под солнцем место!
Каким окажется оно,
судить ещё не смеют,
но рвутся к месту, всё равно,
силёнок не жалея…

Визжит, резвится детвора.
Вот, вроде, первоклашки,
собравшись посреди двора,
затеяли «пятнашки».
Те, что постарше, позабыв
вчерашние привычки,
с серьёзным видом перерыв
весь «трудятся» в «ашички».
Игра азартная, подчас,
мальчишек так и манит
тех, у кого на этот раз
есть медяки в кармане.
А там, в толпе, наперебой
считают, чуть не хором,
подкинет сколько раз ногой
мальчишка мех, который
приклеен кожицей своей
к куску свинца, порхает,
как над колючкой воробей,
куда присесть не зная…
       
Поскольку программа первой половины учебного года Эдику была знакома, то и отношение его к учёбе в этот период было, прямо скажем, наплевательское. Это не могло не сказаться на результатах учёбы и Тимура.  В дневнике его частенько стали появляться «хоры».
Эдику на уроках было скучно и он, всякий раз, придумывал какие-нибудь развлечения: то предложит сыграть с ним в «морской бой», а чтобы Тимур не подглядывал, поставит посреди парты книжку «шалашиком». Ясно же, это отвлекало внимание Тимура от того, что говорила учительница…
А однажды друг удивил его. В шалаше ребята часто, от нечего делать, играли в карты – в «дурачка».  Вообще-то, Тимур не любил карты, но играл, чтобы поддержать компанию.
И вдруг, на уроке в руках у Эдика появилась колода…  Ну, ладно, там, в шалаше,.. да притом, ещё от нечего делать!..  А то – в школе, да во время уроков – это уже через-чур!  Или, «перебор», как сказали бы картёжники!
Конечно, Тимур отказался. Эдик же, невзирая на его отказ, отодвинувшись, стал  раскладывать их на сидении между ними.
– Убери! – сказал Тимур и отодвинул их от себя.  Но Эдик продолжал раскладывать.
Учительница заметила, что Отроков и Маев занимаются чем-то посторонним, и подошла к ним.  Естественно, весь класс тоже обратил на них внимание.  Не заметили этого только они сами.
– Отроков! – сказала она. – Эдик вздрогнул от неожиданности. – Дай сюда карты!
Делать нечего, пришлось подчиниться.
А когда прозвенел звонок не переменку, она сказала:
–  Отроков и Маев, идёмте со мной к директору!
Убегать Эдику теперь не имело смысла: вещественные доказательства у учительницы, да он уже и был научен горьким опытом в последствиях подобных необдуманных действий.
–  Вот, Людмила Николаевна, Отроков и Маев сегодня на уроке играли в карты! – она победоносно посмотрела на директрису. – Я уже говорила вам, что Отроков отрицательно влияет на Маева. Тимур с «отличников» скатился в «хорошисты», а теперь и за поведение ему придётся снизить отметку.
–  Ну что, Елена Александровна, мне тоже надоело вызывать старшего Отрокова в школу.  Теперь уже придётся подключать милицию.  Другого выхода я не вижу!
– У меня другое предложение: во-первых, их нужно рассадить; во-вторых, Отрокова посадить на первую парту, одного(!); и в-третьих, если он ещё, хоть раз, «выкинет» какую-нибудь «штучку», без разговоров вызвать милицию и тогда пусть она сама разбирается с ним.
–  Ну, что ж, я согласна с вами!  Маев, можешь идти! А ты – Отроков, останься!
Когда прозвенел звонок на четвёртый урок, учительница с Эдиком вошла в класс.
– Ребята! – сказала она. – По распоряжению директора школы Отроков Эдик с сегодняшнего дня будет сидеть на этой парте. – Она показала рукой на парту перед собой. А вы, – две Тамилы, пересядьте на заднюю.  Это для вас – не наказание, а наоборот, – в порядке поощрения! А ты, Маев, садись к Богданову!  Вы ведь – друзья(?!.) …если я не ошибаюсь…
По дороге домой Тимур спросил приятеля:
–  Ну, чего  «хорошего» сказала тебе директорша?
–  Да што? – он усмехнулся. – Опять пугала милицией…
–  Пугала?  А ты не боишься, что, и правда, вызовут?
–  А вот, если вызовут, то, и правда, убегу! В милицию я хрен пойду! Пусть потом делают, что хотят!
–  Ну, ты тоже додумался: – в школу карты принёс! Ты же знаешь: карты ещё хуже, чем поджига! Поджигу, если не будешь стрелять, можешь каждый день носить, а карты – запрещено!..  И меня подвёл…
–   Да. Тебе испортил «репутацию»…  Я не хотел…  Прости!..
–  Да, ладно!..  Это за четверть… не за год же..!  Только ты так больше не делай! Вообще, я смотрю: тебе в этом году не везёт: сначала – дело с поджигой, потом – опять с поджигой, но уже – сам себе…  А теперь ещё и это… – Не везёт!
Маме он ничего не сказал.  Подумал, что, может, забудут.  Но, оказывается, не забыли.
Через несколько дней мама спросила:
–  Что там у вас в школе произошло?
Тимур сообразил, что раз вопрос задан издалека, значит, надо рассказать всё подробно, чтобы у неё не создалось впечатление, что он пытается что-то скрыть.
–  Да, на днях Эдик принёс в школу карты… – начал он, но мама перебила:
–  Какие карты?
–  Ну, игральные…
–  Где он их взял?
–  Не знаю!  Может, чужие…
–  Чьи?..
–  Ну, может, Порфирия Ивановича…
– Не может! Порфирий Иванович – серьёзный человек.  Он не будет дома держать такую гадость.
–  Ну, я не знаю!  Не спрашивал…
–  Спроси!
–  Зачем?
–  Ты его друг и должен знать: с кем, и какие у него связи?  Это надо мне, чтобы знать: разрешать тебе с ним дружить или нет.
Тимур-то знал, что это за карты? Это те карты, в которые они играют там, в шалаше. Но он же не мог об этом сказать маме.
–     Ну, дальше…
–  Ну, он на уроке вытащил их и стал по одной класть на скамейку парты между нами.  Я сказал ему, чтобы он убрал их. Я не люблю карты! А он не послушался. А тут подошла учительница и подумала, что мы играем в карты…  И на переменке отвела нас к директорше. А директорша сказала, что я свободен, а его оставила и сказала, что, если он ещё будет делать такие вещи, то они сообщат в милицию.
Он сказал правду, но не до конца, и сказал, смягчив обстоятельства.
–  Я так и подумала, что ты не стал бы играть в карты, да ещё во время урока. А на счёт того, можно тебе с ним дружить или нет, я подумаю,.. поговорю с Порфирием Ивановичем…
Ну, что ж: если она запретит с ним дружить, он всё равно, будет, но уже тайно.
А «перестановка слагаемых», то есть, пересадка друзей не замедлила положительно сказаться на успеваемости их обоих. Эдик, находившийся под постоянным наблюдением учительницы, был вынужден внимательно слушать её объяснения, а поскольку парень он был неглупый, то и отвечал всё на «отлично».  А Тимур решил не отставать от друга.
В этом году четвероклассники сдавали свои первые в жизни экзамены – «испытания», как их тогда называли. И наши ребята их выдержали прекрасно и получили «Свидетельства» об окончании начальной школы.

Таким образом, оба они окончили начальную школу отличниками, и перешли в пятый класс.  А он уже находился в здании средней школы, то есть, той школы, которая была рядом с Ханским дворцом, где директором, как мы помним, был «Гроза».

В честь такого события мама пригласила в гости всех школьных и слободских друзей Тимура и в день его рождения – двадцать четвёртого мая устроила большой пир.

… И было в доме торжество.
На скатерти с кистями
огромный торт стоит его
с утра купила мама.
Решила праздник сделать мне
торжественный. Ещё бы!..
На свете нет счастливей дней,
чем день конца учёбы.
В стеклянных вазочках – изюм,
конфеты и орехи,
печенья и «Рахат-лукум» –
за добрые успехи.
Черешня, сладкие, как мёд,
развесила серёжки.
Букет сиреневый цветёт
на солнечном окошке.
Позвали Эдика, других
гостей – ребят соседских
и пир устроили для них
взаправдашний, хоть детский.
Мальчишки, видно по глазам,
довольны угощением.
Просить не надо, каждый сам
берёт халву, печенье…
«Умяли» торт и мармелад,
допили всю «Крем-соду»,
а к ней, впридау, «Лимонад»
и «Сельтерскую воду».
Когда ж от яств и от воды
пораздувались прямо,
как барабаны, животы,
сказав «Спасибо» маме,
степенно, чинно, как велят
вести в гостях мамаши,
не балагуря, «не пыля»,
ушли «гуляки» наши…

В субботу утром к Тимуру, как обычно, вошёл Эдик и спросил:
–  У тебя есть, что закурить?
–  Откуда?  Ты же знаешь, что я дома не держу…  Если мама узнает, так даст жару?
–  А она тебя часто бьёт?
 –  Нет, не часто, но если заслужу,.. больше ставит в угол.
– В угол? – Это хорошо! Стой себе и придумывай, какие-нибудь «фокусы»…
–  Ты, что? – Фокусник, что ли?
–  Если бы! Если б я был фокусником, я бы такие «хохмы» выкидывал! Что ты бы обоссался! Да не ты один…
–  А как люди становятся фокусниками?
–  Не знаю, наверно, учатся…
–  А интересно: где учатся?
–  А ты, что? Хочешь выучиться на фокусника?
–  Я? – Нет!..  Я же сказал, что буду лётчиком!
–  А зачем спрашиваешь?
–  Я для тебя хотел.  Чтобы ты выучился…
–  Опять хреновину порешь!
–  Ты же сказал: «Если бы я был фокусником!»…
– Но я же – не фокусник! Я же не сказал: «Я хочу быть фокусником»!
– А если бы ты был настоящим фокусником, ты бы сейчас сказал: «Але-оп!» и у тебя в руках оказалась бы пачка папирос и, при том – не какая-нибудь «Звёздочка», а «Беломорканал» или, даже, «Казбек»!
–  Ишь, куда хватил!  Сейчас, хотя бы, даже –  «Звёздочку»..!
–  А у меня, всё же, есть папиросы, только не мои…
–  А чьи? Мои?..
–  Мамины…
–  Мамины?..  Она, что? – Курит?!.
–  Нет.  Это для гостей…
–  Покажи-и!
– Сейчас… Если она не перепрятала… Вот!.. – и Тимур показал тонкую и длинную пачку, вынутую из ящика комода, с надписью: – «Театральные».
Эдик взял её, повертел в руках и сказал:
–  Давай, одну попробуем!
–   Ты что! – Глаза Тимура округлились. – Не надо открывать!
–  А я и не собираюсь!
–  А ты же сказал: – «Давай, попробуем!».
–  А можно попробовать, не открывая пачки…
–  Ха!  Но ты же – не фокусник!
–  А вот, этот фокус я знаю! Давай, спички!..
Тимур сходил на кухню и принёс коробку спичек, но не отдал её Эдику.
–  Дай слово, что не будешь поджигать!
– Я и не думаю.  Дай одну спичку. Коробку можешь оставить себе.
У Тимура отпало от сердца:  «Без коробки он не сможет зажечь спичку!» – мимолётно проскочило в сознании.
Эдик просунул спичку в самый угол торца пачки и вытащил торцевую закладку из неё. И получилось так, что она оказалась открытой, и Тимур увидел два ряда прижатых друг к другу папирос.  Просунув спичку в мундштук крайней папиросы, Эдик аккуратно вытащил её из пачки.
– А теперь закроем пачку и никто не узнает, что её открывали.
Папироса оказалась даже тоньше, чем «Спорт» или «Звёздочка», но раза в два длиннее.
–  Пойдём во двор, за сараи, чтоб мама не унюхала, что мы курили.
  Запах дыма от папиросы оказался тонким и мягким.
–  А ты знаешь? – сказал Эдик, выпуская дым от первой затяжки. – Это женские папиросы!
– Но там написано: «Театральные». А в театр ходят и мужчины, и женщины.
–  А, вообще, в театре курить не разрешается…
–  А ты был в театре, хоть раз?
–  Не-а…
–  А откуда ты знаешь, что там не разрешают?
–  В кинотеатре же не разрешают, значит, и в театре – тоже…
А на улице было так хорошо, что не хотелось возвращаться домой. Погода была прекрасная, как всегда в Крыму в летнюю пору…

…А на дворе стоит июнь.
Бушует многотравье.
На одуванчик только дунь –
рассыплется во здравье!
Во здравье, но не упокой!.. –
Для продолжения рода!

Благоразумною такой
люблю тебя, Природа!
А в небе тает тишина
ярчайшей бирюзою.
Такая звонкая она
всегда перед грозою.
Та тишина, что мне слышна,
всю землю охватила.
Звенит над миром тишина
с неимоверной силой.
Безмолвью внемлет вся страна
и внемлет бесконечность.
Звенит и тает тишина,
как будто, тает вечность.
Звенит натянутой струной
до самого предела,
объяв всё небо надо мной,
пронзая мозг и тело…

           Как всегда, во время каникул, в субботу Тимур лёг поздно, дождавшись прихода мамы после работы. В другое время она заставляла его выдерживать «школьный» режим и ложиться не позже десяти часов вечера и вставать с нею вместе. И только в субботу делалась поблажка, потому что завтра можно спать «досыта».
–  Ты ещё не спишь? – спросила она. – Ну, чем будешь меня кормить? – пошутила, прекрасно зная, что в доме нет ничего съестного.
–  Яичницей! – не растерялся Тимур, тоже зная, что это – самое быстрое блюдо: когда есть нечего, а что-то готовить некогда.
– Ладно, яичница – так яичница!  А завтра пойдём в столовую, будем есть твои любимые чебуреки!
–  Ура-а!.. Да здравствуют чебуреки!..          
               
Но в четыре часа ночи:
Удар!..  И лопнула струна,
не выдержав накала…
Весь мир окутала война
и… детство оборвала…
      
Мой друг! С тех пор десятки лет
прошли, как дым растаяв,
над головою сотни бед
промчались вражьей стаей.
От них я рано стал седым,
давно с мечтой расстался…
Напротив – вечно молодым
ты в памяти остался.
Где ты теперь?..  Ответа нет…
А годы скачут мимо!
Теперь не ты – «в окошке свет» –
кумир непогрешимый!
Теперь других, увы, забот
(как и у всех живущих),
неразрешимых полон рот!
И трут нас в самой гуще
событий жизни жернова.
Хоть в день – по капле, вроде,
из нас, без шума и бравад,
пыл юности уходит.
А то, что дарит жизнь взамен –
ошибок горький опыт –
её бесценный феномен,
наш ум годами копит.
В итоге – мудрость по-грошам!..
До самого предела
испепелённая душа,..
да немощное тело!..


Москва. 2007 год.



























;











































               
                Ч А С Т Ь    В Т О Р А Я 
         

            «ЗИГЗАГИ  СУДЬБЫ»





               













               
               























         Уважаемый   читатель,    я    надеюсь,   что   Вы   читали поэму Александра Сергеевича Пушкина «Бахчисарайский фонтан»!
Если да, то знаете, что поэма вовсе не о фонтане, который, действительно, существует в Ханском дворце города Бахчисарая, как его историческая достопримечательность, и называется «Фонтаном слёз».

Но у нас тоже речь не о фонтане...  Он стоит себе,..  и теперь даже водичка капает!..
    Речь о самом городе.
Кто не был в нём никогда, тем я постараюсь пояснить.
Это – районный центр на Крымском полуострове. Сам полуостров с юга и запада омывается Чёрным морем, а с северо-востока – Азовским и с «Большой Землёй» связан узеньким перешейком, называемым «Перекоп».
Бахчисарай – бывшая столица Крымского ханства в течение целых четырёх столетий (с тринадцатого века, когда воинственные племена татаро-монгол покорили Крым, и до 1783 года, когда русские войска освободили его от турецкого ига и присоединили к Российской Империи).
С тех пор полуостров был территорией России, но после Великой Отечественной войны, после смерти Иосифа Виссарионовича Сталина, его «наместник» Н.С. Хрущёв, как «шубу с барского плеча, «отстегнул»» его своей родной Украине.
В период существования Советского Союза это не имело никакого значения, ибо вся земля была советской. Но после его распада, отход полуострова от России явился серьёзнейшим актом исторической несправедливости, так как завоёван он был не Украиной, а Россией.
Ответственность за это целиком и полностью лежит на Б.Н.Ельцине, предложившего бывшим республикам Союза растаскивать его «…кто, сколько унесёт».

В восемнадцатом веке был в Крыму небольшой городок – Акмечит (Белая мечеть), что в тридцати километрах северо-восточнее Бахчисарая, который после ликвидации ханства, сделали столицей полуострова, назвав его греческим именем: Симферополь…

    Итак, Бахчисарай…
В переводе на русский язык: «бахчи» это сад, а «сарай» – дворец. Значит, – «Садовый дворец» или «Дворец-сад».
Расположен он в юго-западной части Крымского полуострова у северного подножья Крымских гор, примерно, посредине между Симферополем и известным на весь мир портовым городом – Севастополем (до 1783 года – Акяр – «Белая душа»), в глубокой лощине, тянущейся с востока на запад и образованной небольшой речушкой Чурук-сув («Гнилая вода»).
     Если вы собираетесь посетить его, то зафиксируйте у себя, что его историческими достопримечательностями являются: Ханский дворец, о котором повествовал наш великий поэт и еврейская крепость – Чуфут-Кале, вырубленная в скале на правом отвесном берегу каньона, примерно, в пяти километрах от города.            
      Правда, в последнее время, дабы привлечь к нему побольше туристов, в состав достопримечательностей включили ещё и мужской монастырь, находящийся на восточной окраине города по долине реки Чурук-сув.
Почему я назвал Чуфут-Кале еврейской крепостью?
Каких-нибудь научных обоснований у меня нет, я просто перевёл татарское название этого уникального исторического памятника на русский язык. Ибо, «Чуфут», по-татарски – «еврей», а Кале (Кала) почти на всех тюркских языках – «крепость»…

Но в памяти Тимура Маева Бахчисарай навсегда запечатлелся не историческими достопримечательностями…     Он считает его городом своего отрочества, хотя и прожил в нём чуть больше двух лет. А всё потому, что, так сложилась судьба его: на одном месте он не жил больше пяти лет.
Первые пять лет его жизни прошли в городе его рождения – Симферополе.  Потом:  по два с лишним года – в татарских деревнях, где мать его председательствовала в колхозах. Так что, в Бахчисарай он попал, примерно, в десятилетнем возрасте, то есть, уже в осмысленный период своего детства. И длилось оно, по существу, вплоть до того самого дня, вернее, ночи, когда он навсегда  покинул этот, ставший милым его сердцу, приют.
Уже взрослым, он вспоминал:

Там, где не Запад, не Восток
в  земле, что схожа с раем,
лежит зелёный городок –
зовут Бахчисараем.
Залёг на дне лощины он,
а выше – скал громады
его объяли с двух сторон
естественной оградой.
Над ним нависла Топ-Кая,
как будто бы катилась
с обрыва грозная скала.
да, вдруг, остановилась
в раздумье: падать или нет?
И так висит веками,
как рок, как жребий тяжких бед –
в броске застывший камень.
Тот городок – не «пуп Земли»,
но в том приюте нежном
дни детских лет моих текли
легко и безмятежно.
Текли, как вешние ручьи,
как реки в половодье,
те годы давние мои,
что вспомнил я сегодня.
И утекли они туда,
откуда нет возврата…
Лишь только ПАМЯТЬ навсегда
их сохранила свято.

Тот городок мне с детства мил,
хоть он – не «полюс Мира»…
В нём Пушкин некогда бродил,
внимая звукам лиры.
Фонтана капель перезвон
услышав на рассвете,
тот городок заштатный он
навеки обессмертил.

Куда б ни бросила меня
судьба моя лихая,
ношу я, в памяти храня,
черты Бахчисарая,
друзей-мальчишек, их мечту –
всё то, что я покинул
в незабываемую ту
тревожную годину…

Сам город растянулся по обеим сторонам речушки с запада на восток сначала в её широкой пойме, образованной двумя крутыми берегами, и до самого своего исторического центра.
Дальше, долина углубляется в узкий каньон, и дома расположились только между речкой и правым скалистым берегом вдоль тупиковой шоссейной дороги, которая доходит до оазиса, где берега эти резко расходятся, образуя зелёный пятачок, превращённый в парковую зону, и за ним сходятся снова.  При этом каньон сильно сужается, и уходит в глубь горной гряды.
Когда видишь эти крутые берега и глубокую щель между ними, то удивляешься: как эта малюсенькая речушка, скорее, ручеёк, смогла вымыть в скалистой и каменистой почве южной части полуострова такой глубокий, метров до ста, каньон?..
А там, где расположился центр города, с севера под острым углом к долине Чурук-Сув сбегает недлинная, но тоже глубокая долина, промытая небольшим ручейком, который и существует-то только во время осадков и таяния снегов. У него нет даже собственного названия. Правый склон долины также представляет собой скалистую гряду, в которой особо выделяются две скалы. 
Первая из них – «Топ-Кая», нависшая почти над городским рынком. Глядя на неё, создаётся жуткое впечатление, будто с крутой горы катилась круглая скала («Топ-Кая» переводится, как: – скала-мяч), да почему-то вдруг, на полпути, на минутку, остановилась, и вот, сейчас, сию же секунду, ринется снова вниз, превращая в руины всё то, что попадётся на пути!
Возможно, это своеобразный скальный «айсберг», основание которого уходит глубоко в землю, и только небольшая часть его выступает над поверхностью. Тогда это – благо! 
Ну, а если..? Если же она держится на поверхности только-только, до «хорошего» землетрясения?..  Тогда это –  не дай бог!..
Вторая скала: «Копек-Бурун», что в переводе означает: «Собачий нос» ничем никому не грозит, ибо находится по долине дальше, за окраиной городских строений, названных в народе «Русской слободкой».
     По форме она здорово напоминает голову дворняжки, когда та, как говорят: «служит», то есть, стоит на задних лапах с кусочком съестного на носу.
И там же, в самом конце Русской слободки, на улице с необычным названием: «Тринадцати» (ныне ул. Пушкина), в доме №31, в двухкомнатной квартире и проживал наш герой – Тимур Маев со своей мамой.
В том же доме, но уже в трёхкомнатной квартире, жил и его друг Эдик Отроков – сын «старого партизана» Порфирия Ивановича. А напротив Отроковых, жил ещё один мальчик, вернее уже парень, – Вилор Кононов-Ружеокият – ученик уже девятого класса.

В этом году во время летних каникул мама Тимура не стала хлопотать о путёвке для сына в пионерлагерь. Во-первых, она учла горький опыт прошлого года, когда он в лагере «схватил» ангину и бронхит.  И, во-вторых, ему больше нравилось проводить каникулы дома… 
Действительно, зачем ездить в какие-то лагеря, когда есть слободка, и рядом – все  твои друзья! А что может быть лучше этого?..

В тот день, вошедший в мировую историю, – в день двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, Тимур, как и его слободские друзья, был дома. День этот в памяти его запечатлелся на всю жизнь.

                Царит согласие в природе.
                И, ярко высветив зарю,
                Пора цветов – июнь проходит
                Как должно, по календарю.
                Уже в полях, успев налиться
                Ядрёной силой, даль и ширь
                объяв, раскинулась пшеница –
                земли Российской богатырь.
       Уже в лугах хмельные травы
                Стоят, тоскуя по косе…
                Репей «державные булавы»
                Под солнцем вызвездил в росе.
                И очарованный подсолнух,
                задрав к светилу жёлтый лик,
                живые ловит света волны,
                как мимолётный счастья миг.
                Где знать степным аборигенам,
                что смысл всей жизни – это то,
                что, зашифрованное в генах,
                идёт в грядущее «потом»!
                Им эволюции законы,
                увы, неведомы. И нам,
               
                иной разок, орешек оный
                бывает, вдруг, не по зубам.               
                А мы-то знаем штучки эти:
                Чуть не полазишь по кустам,
                да не попрыгаешь по веткам,
                как остаёшься… без хвоста!..             

                Но, чур! Вернёмся к нашей теме!
                Стоял июнь, была жара.
                Такое, видите ли, время,
                Такая, знаете ль, пора!
                Пора любви, пора мечтаний,
                прощанья с юностью пора.               
                Пора свершения желаний,
                пора свиданий до утра.
                Пора пахучих сенокосов
                и урожайных летних гроз.
                Пора решенья всех вопросов,
                какие ставит жизнь всерьёз.

                Как звонок в эту пору воздух!
                Постой немного, помолчи…
                И кажется, как будто звёзды
                о чём-то шепчутся в ночи…
                О чём они шептаться могут,
                летя в космической дали?
                О том, что «Млечную дорогу»
                не дотянули до земли?..
                Иль, может, «Альфа» юной «Бетте»
                о нежной страсти говорит,
                прося, немедля, срок наметить
                пересечения орбит?..
                То, может, Марс – ревнивец славы
                ведёт со звёздами бои?..
                Иль обнажила для забавы
                Венера прелести свои?..
                Не знаю, может это – ропот
                планет безвестных в вышине,..
                но только слышен звёздный шёпот
                в ночной июньской тишине.
                Не потому ли от заката
                до петухов у спящих ив,
                в обнимку, парни и девчата
                сидят, дыханье затаив?

                Да. В мире было всё резонно:
                тепло и свет, и цвет, и звук.
                И жизнь, согласно всем законам
                текла размеренно, как вдруг…
                (Мы называем так нередко
                момент, событий рвущий круг,
                эмоциональным словом метким,
                одним кортким словом: «Вдруг!»).
                Вдруг вся природа встрепенулась,
                вдруг раскололась тишина
                и на беспечный мир дохнула
                ртом огнедышащим ВОЙНА!
                Всё завертелось, закружилось
                в порыве взбалмошных страстей…
                и стала вся земля могилой,
                большим дробилищем костей.
                И в переполненные реки
                печаль людская потекла.
                О, как однако, в человеке
                довольно ненависти, зла!
                Одни руины, пепелища –
                на месте сёл и городов.
                Бездомных толпы, топы нищих…
                А сколько сирот, сколько вдов!?.
                Но разве можно покориться
                проклятой доле, злой судьбе?
                И вот, суровей стали лица,
                сердца воспрянули к борьбе.

                И встали все, чтоб Мать-отчизну
                от смерти заслонить собой.
                Во имя счастья, ради жизни
                вершил народ Священный бой!

Ночь. Тимур проснулся от какого-то грохота. Открыл глаза, прислушался: за окном слышны чьи-то громкие голоса. Грохот повторился, вроде как задрожала земля…
Он знал, что существуют явления, называемые землетрясениями, но никогда не попадал в них, и потому подумал, что, может быть это – оно?
Но за окном громко сказали: ; «Война!».  Потом кто-то закричал: ; Война-а-а!..Война-а-а!..
Быстро вскочил с постели и, как был в одних трусах, выскочил на улицу. Там уже стояли: Порфирий Иванович с Эдиком и Вилор с матерью. Потом к ним присоединилась и мать Эдика, а с противоположной стороны улицы подошли ещё соседи.
     Все смотрели вниз, где между скалами просматривался небольшой кусок неба, ближе к горизонту. В этот просвет время от времени были видны голубоватые всполохи, и оттуда же доносился и грохот.
; Севастополь бомбят! ; выдохнул Порфирий Иванович, страдавший одышкой.
;  Кто бомбит? ; не понял сосед из дома напротив.
;  Кто ж может бомбить?..  Немец, конечно!..
Тимур сразу подумал о соседке – старой немке, живущей с маленьким четырёхлетним внуком, рядом, через стенку, о неприятной старухе, которую за глаза пацаны называли «шпионкой». Почему-то все её ненавидели.  И она, наверно, это чувствовала, поэтому ни с кем не общалась. Особенно не любили её ребята: – она вечно бурчала и всё им запрещала…
; Как – немец?.. – не поверил сосед. ; Мы же подписали с Германией пакт о ненападении!..
; А  им  по-херу…  все  эти  пакты!..   Небось,  слышали…  о двойной игре англичан?..  Они давно натравливали,.. чтобы Гитлер… на нас напал!..  Вот, и добились…
;  Что-то мне не верится…
;  Ну, сам подумай,.. кто ещё может быть?..  Кто почти всю Европу… захапал?..
;  Ну, это – так…  Не верится, что это – война!  Может быть, что-нибудь другое?..  Бывают же пожары, там, всякие… на складах с оружием… Или – учения…
;   Ну, это… уж, поверьте мне!..  Я этого насмотрелся!..
Тимур дальше не стал слушать. Побежал домой, чтобы разбудить маму и сказать,  что началась война: – Германия напала на нас.
Заскочив в комнату, он бросил взгляд на мамину кровать.  Но её там не было. Оглядел комнату. И при свете всполоха увидел её, стоящую, прислонившись, к печной стене…

…стоит бледнее, чем стена,
босая мать, неярким светом
мерцающим озарена.

Святою, что с иконы снята,
на лоб упала прядь волос
и на щеках чуть блекнут пятна
катящихся бусинок-слёз.
И складки рта скривились резче.
за стенку держится она…
И лишь беззвучно губы шепчут
едва понятное: «Война!».
               
Война-а! – снаружи вторя маме
летит истошный бабий вой.
Там Севастополь за холмами
сегодня принял первый бой.
Там корабли на рейде дальнем,
в кильватер выстроившись, в ряд,
с врагами яростным и шквальным
огнём орудий говорят.
Вот, о таких, о настоящих
Боях, мечтали в шалаше
слободские мальчишки наши,
слывя героями в душе!
Мальчишке что?.. ему бы только
попасть бы в драчку, пострелять!..
Он и войны не знает толком…
Совсем другое дело – мать!..
Ей нет нужды, чтоб на ладонях
все «против» взвешивать и «за».
Не в первый раз на бабью долю
дохнула порохом гроза
войны суровой и жестокой,
утрата близких и друзей…

И «За зуб – зуб, за око – око!»
давно известно было ей.
С мольбой глядит на репродуктор –
тарелкой чёрной на стене,
который мог ещё, как будто,
разубедить её в войне.

Но нет, молчит вещун бумажный!
(Вещать ещё не вышел срок.)
Да и о чём, скажите, важном
он рассказать в ту пору мог?..

;  Да, сынок, – война! – негромко, но с глубокой печалью произнесла она.
Он кинулся к ней, обнял её. Постояли молча.  Потом он возмущённо и с большой уверенностью в голосе произнёс:
;  Дурак, Гитлер! Мы же его в два счёта раздавим! Правда, мама?
; Да-да,  дурак… ; думая о чём-то своём, машинально повторила она.  Потом, спохватившись, сказала:
;  Ложись, поспи! Ещё рано очень…
;  А ты?..
;  Я тоже лягу. Сегодня – выходной…
Легли, но сон не шёл в глаза. И, только долго пролежав с закрытыми глазами, он, незаметно для себя, уснул.
Проснулся от звуков радио. Там передавали какой-то марш. Мама на кухне готовила завтрак: слышно было, как что-то шкворчит на сковородке и в комнату доносится какой-то приятный запах.
После завтрака она стала куда-то собираться.
;  Ты куда, мам? ; спросил он, потому что по выходным она никуда одна не ходила.
;  Схожу в райком, сынок! Узнаю, в чём дело?.
;  Так сегодня же выходной!
;  Ну, во-первых, там всегда есть дежурный, а во-вторых, если, действительно, война, то обязательно соберётся бюро райкома, а я – член бюро. А тебя прошу: не уходи далеко!..
И в этот момент по радио сообщили:
; Внимание, внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Дорогие товарищи, в двенадцать часов по московскому времени слушайте экстренное правительственное сообщение! ; последнюю фразу диктор повторил трижды.
;  Всё понятно. ; сказала мама. ; Значит, я приду сегодня поздно. Но ты, всё равно, далеко не отлучайся!  Возможно, понадобишься! Слушай радио!  Если будет тревога – знаешь, что делать!
Перед уходом, она поцеловала его в губы, что в обычные дни делала редко, и поспешно ушла.
Тимур посмотрел на часы. Было пятнадцать минут десятого. До двенадцати ещё почти три часа! Надо сбегать к Эдику и показать, какой вчера выточил кинжал.  Прямо, как настоящий!  Жаль, только, что деревянный!
Эдика дома не оказалось.  Побежал на улицу. Там под деревьями стояло несколько человек, среди которых были: Эдик, его отец и Вилор.
Разговор шёл о том же: о войне. Постоял, послушал.  Потом, подойдя к другу, показал ему свой кинжал. 
;  Вот, вчера вырезал.
Эдик повертел в руках его творение и, видя, что Вилор тоже заинтересовался им, передал ему.
; Да, постарался ты хорошо! ; похвалил Вилор. ; Да только какой толк от этой деревяшки?  Вот, если бы он был настоящий..!  А так, это – игрушка!.. ; повторил он. ; При первом же ударе сломается… ; и отдал ему его творение.
;  Я сам знаю, что не настоящий! ; возмутился Тимур. ; Но им тоже можно здорово… – он не договорил, не найдя подходящего слова, и взял у него своё детище.
;  Обыкновенным ножом можно сделать куда больше!  Зря время тратил! ; возразил Вилор. ;  И почему тебе понадобился именно кинжал?
;  Потому, что красиво!  Вот, так повесить на пояске… ; Тимур показал, как если бы настоящий кинжал, действительно, висел впереди на ремешке. В деревне во время праздничных концертов, когда на сцене танцевали «Лезгинку» или «Кабардинку» – модные тогда танцы, танцоры выходили в кавказских нарядах.  Мужчины – в чёрных «чекменях» с белыми «газырями» на груди и красными «башлыками», в чёрных «кубанках».  И впереди на тонком ремешке, как обязательный атрибут, – кинжал…
    И тут Вилор неожиданно произнёс: 
;  А-а!..  Понятно!..  Это потому, что ты – татарин!..
Он, конечно, вовсе не желал оскорбить или обидеть соседа, а просто выразил своё мнение в качестве ответа на свой же вопрос.

Живя среди русских, обучаясь в русской школе, думая и разговаривая  (даже дома!) по-русски, и, наконец, участвуя в драках с татарами на стороне русских,  Тимур настолько считал себя русским, что слова: «ты – татарин», воспринял, как жестокое оскорбление, чего  Вилор не учёл.
Когда Тимур услышал это, то всё, нелестное, что тот сказал до этого о кинжале, и его последние слова: «ты – татарин!», смешались вместе, и это показалось ему настолько оскорбительным, что он потерял способность оценивать адекватность своих ответных действий, что, оказывается, было свойством его характера – быстро впадать в состояние «аффекта».
Ведь не зря, вероятно, существует поговорка: «Не будите во мне зверя!», что вполне можно отнести и к характеристике нашего героя. Потом, в течение всей своей жизни, он замечал за собой свойство: держать себя в руках до определённого предела, свыше которого он не владел собой и совершал необъяснимые поступки… 
Видя только большой нос своего обидчика, ставшего ему вдруг ненавистным, он со всего маха вонзил остриё своего кинжала в его середину. 
Когда нелепость содеянного дошла до его сознания, он, испугавшись, выдернул кинжал и с ужасом увидел, как из дырочки строго посредине носа парня струёй хлынула красная кровь.  А крови, притом чужой, он боялся: у него в таких случаях по всему телу, как электрический ток, пробегали «мурашки», прошибал озноб и кружилась голова.
Все, стоявшие рядом, опешили. Вилор, зажав нос рукою, побежал домой.
Порфирий Иванович, не слышавший их разговора, а может быть, и просто не обративший на него внимания, удивлённо спросил:
;  Ты что это?..  Ты за что его?..
Слёзы брызнули из глаз Тимура и он, не говоря ни слова, тоже убежал.
; Ты смотри,.. какой… злой мальчишка!.. ; возмутился вдогонку Порфирий Иванович.

Вилор приложил к ранке ватку, намоченную в йоде, и решил пойти в поликлинику в центре города.
Но там в этот момент происходило что-то невообразимое: из кабинета в кабинет сновали какие-то люди, что-то, куда-то перетаскивали. Кругом стоял гвалт. И на него никто не обращал внимания.
Подошёл к регистратуре. Но там, в окошке, никого не было. Спросил у проходившей по коридору женщины в халате:
;  Скажите, пожалуйста, к кому мне обратиться..?
;  А что у вас?
Он убрал руку с ваткой. Женщина посмотрела: – кровь уже не текла, но из ранки выступала сукровица.
;  Пойдёмте! ; сказала она и пошла по коридору. Дойдя до одной двери, на которой было написано: «Процедурная», открыла её и, пропустив вперёд Вилора, проговорила, обращаясь к трём молодым женщинам, тоже в белых халатах:
  – Девочки, обработайте ему рану и сделайте противостолбнячный укол. ; сказала она и ушла.
Одна из них попросила его сесть на кушетку, осмотрела рану и спросила:
;  Как это тебя угораздило?  Ты что, наткнулся на что-то в темноте?
Да, она сама подсказала ему ответ.
;  Да, ; сказал он, не желая раскрывать истину, ; наткнулся на гвоздь…
;  Как же так неосторожно?..  Чуть без глаза не остался! Подойди сюда! ; Она подвела его к раковине с краном. ; Катя, дай, пожалуйста, перекись!..  Наклонись! ; сказала ему и ваткой, смоченной в растворе перекиси водорода, промыла рану. Потом на рану наложили квадратик из марли и приклеили его сверху поперёк носа полоской лейкопластыря.
Другая женщина спросила у него фамилию, имя, отчество и адрес места проживания. Всё это записала в журнал. А та, которая обрабатывала рану, сказала:
;  Сейчас мы сделаем тебе укольчик от столбняка.
После укола она предупредила:
;  Приходи завтра в это же время!
Когда пришёл домой, на Женькиной лавочке сидели Николай и Эдик. Подошёл к ним.
;  Ух, как тебя разукрасили! ; сказал Николай.
    ; Да уж! ; ответил Вилор. ; Да, ты не знаешь, что произошло…
    ;  Знаю.  Мне Эдик всё рассказал…
    ;  Понимаешь?  Я не думал, что он такой злой!
; Ты, Вилор, просто его не понял.  Не понял того, что с нами он обрусел и чувствует себя таким же русским, как и мы.  И, вдруг, ты разрушил его иллюзии. Этого он и не выдержал.  А так, он – парень неплохой.  Ты на него не обижайся!..  Да, а что сказали врачи? Что-нибудь серьёзное?..
; Нет.  Я им не сказал, как это случилось.  Сказал, что наткнулся на гвоздь…  Ну, она – врач, мне и говорит: «Вы могли остаться без глаза!».

В приёмной первого секретаря райкома было людно. Мама спросила дежурного:
;  Товарищ Муртазаев у себя?
;  Да, заходите, вас ждут!
;  Как, «ждут»?.. А я ничего не знаю!..
;  Как же? Я полчаса назад за вами послал посыльного.
;  Никто не приходил. Я, вот, сама…
;  Наверное, разминулись…
В кабинете первого секретаря собрались все ответственные работники районных организаций. Мама громко поздоровалась со всеми и села на своё место за столом бюро.
; Товарищи! ; сказал секретарь. ; Все собрались.  Экстренное заседание бюро райкома и городского Совета народных депутатов с присутствием руководителей районных организаций считаю открытым!  На повестке дня один вопрос: О текущей обстановке и наших действиях в новых условиях...
  –  Сначала  информация:  Сегодня  в  четыре  часа  утра фашистская Германия напала на нашу страну вероломно, без объявления войны, в нарушение подписанного в тридцать девятом году двустороннего договора о ненападении. Одним из первых объектов, подвергшихся нападению с воздуха, был Севастополь, точнее – его порт. Есть разрушения и жертвы. Сегодня в двенадцать часов об этом будет официальное правительственное сообщение. Нам сообщили, что будет объявлена всеобщая мобилизация, на основании которой   в   первую   очередь   на   военную  службу  будут  призваны командиры запаса первой категории, а у нас немало в органах, на производстве и в общественных организациях руководителей такого ранга. На специалистов высокого класса, без которых невозможна деятельность промышленных и сельскохозяйственных предприятий, будет наложена, так называемая «бронь». Список должностей для «брони» будет известен к концу дня.  Но, как вы понимаете, это должен быть минимальный процент. Поэтому нам сейчас нужно подумать о замене этих товарищей и лучше, конечно, из числа невоеннообязанных. По этому вопросу слово предоставляется Военному Комиссару района товарищу Смирнову Геннадию Антоновичу. Прошу вас, товарищ подполковник!
Военный Комиссар зачитал список фамилий руководителей, подлежащих первоочередному призыву, и первой, назвал свою.
; Геннадий Антонович, ваше ведомство определилось в вопросе, кто вас заменит на вашем посту? ; спросил секретарь.
; Да, по решению республиканского военкомата вместо меня останется мой заместитель, майор Ахмедов.
Поднялся мужчина средних лет в военной форме с двумя «шпалами» в петлицах.
; Садитесь, пожалуйста!..  Ладно, этот вопрос решили без нас. Лично я не возражаю. А вот, кто возглавит Горсовет вместо товарища  Нуриева?
; Я уже думал об этом ; сказал, вставая, председатель Горисполкома Нуриев ; из всех членов Совета, по моему мнению, на эту роль больше всего подходит товарищ Маева. Она –   хороший хозяйственник и организатор. Депутатом городского Совета является уже два года. Специфику работы знает. Я думаю, справится.
; Да, я тоже хорошо знаю деловые качества товарища Маевой, поэтому поддерживаю ваше предложение. И, поскольку, все члены Совета здесь, а, как вы понимаете,  раскачиваться нам некогда, то, я думаю, сейчас мы и решим этот вопрос. У кого из членов Горсовета есть, какие мнения на этот счёт? ; секретарь подождал, но, поскольку все молчали, спросил: ; Возражения имеются?..  Возражений нет.  Тогда ставлю на голосование: Кто, за то, чтобы исполнение обязанностей председателя Городского Совета депутатов трудящихся города Бахчисарая возложить на коммуниста, члена бюро райкома, депутата городского совета, товарища Маеву, Зекие Сарачевну, прошу   поднять   руки!   Голосуют   члены   Совета!..    Единогласно! 
Теперь, сразу же, утвердим решение Городского Совета на Бюро райкома. Все члены бюро здесь. Возражений нет?.. Нет!.. Ставлю на голосование: Кто за то, чтобы утвердить решение Городского Совета о выборах председателем Совета Товарища Маеву, прошу поднять руки!.. Единогласно… Тогда формальный вопрос: нам необходимо принять решение об освобождении товарища Маевой от обязанностей председателя Ювелирно-филигранной артели в связи с её избранием председателем Горсовета. Возражений нет?.. Тогда не будем голосовать. ; Секретарь обратился к маме: ; товарищ Маева, кого вы предлагаете на своё место?
Мама встала.
;  Моего заместителя.
;  Пожалуйста, охарактеризуйте его.
; Товарищ Айдар Ильясов работает в артели с момента её основания. Был рядовым сборщиком, мастером сборочного цеха и заместителем председателя артели. Кандидат в члены ВКП(б). Добросовестный и честный работник. Я ему доверяю, как себе. А это, вы понимаете, в работе с ценными металлами, очень важно! Так что, я считаю, с работой он справится.
     ; Хорошо.  Запишите (обращается к техническому секретарю):  Рекомендовать общему собранию    коллектива    Ювелирно-филигранной   артели  Треста   «Крымметаллпромсоюз»  кандидатуру товарища Ильясова, Айдара для избрания на должность председателя артели.
; Товарищ Маева, организуйте общее собрание и передачу дел в артели.
;  Хорошо, товарищ секретарь, я завтра же займусь этим…
; Какое завтра?!.  Сегодня же..!  Сегодня вы уже – председатель Горсовета!
;  Так, сегодня же – выходной…
; Какой  выходной! ; возмутился он. ; Сегодня уже – война! Никаких выходных! Выходные отменяются! Разошлите рассыльных, соберите, хотя бы, большинство… И сегодня же сдайте дела!
;  Тогда разрешите мне идти и выполнять..!
    ;  Члены бюро, не возражают против того, чтоб товарищ Маева отсутствовала в нашей дальнейшей работе?..  Кто за  это предложение, прошу поднять руки. Проголосовали все.               
      Мама Тимура в первую очередь пошла к своему заместителю. Поскольку, общественный транспорт в городе отсутствовал, кроме фаэтонов, курсировавших от рынка до вокзала, то все передвижения по нему приходилось совершать пешком.
Ильясова дома не оказалось. Жена его сказала:
;  Он только недавно ушёл, наверно, в артель.
Благо, что жил заместитель недалеко от артели. Мать пошла туда. И действительно, входная дверь в помещение конторы была открыта. Вошла и удивилась: там было человек десять народу – все ждали её.
;  Здравствуйте! ; сказала она. ; А кто вас предупредил, что надо собраться?
;  А  мы  сами  решили,  что  вы  обязательно  придёте  и  расскажете,  что  сегодня произошло в Севастополе. ; ответил Ильясов.
; Хорошо. Тогда давайте сделаем так: сейчас вы все разойдётесь, каждый зайдёт за тем своим товарищем, место жительства которого он знает, и приведёт его с собой. Нам надо собрать большинство коллектива. Будет экстренное собрание. Выходной сегодня отменяется. Коротко сообщу вам: началась война с Германией. Немецко-фашистские войска сегодня в четыре утра напали на нашу страну по всей западной границе. А то, что вы слышали ночью – это немцы бомбили Севастополь. Есть разрушения и жертвы. Сейчас половина одиннадцатого. В одиннадцать часов начнём собрание. А вы, Айдар, останьтесь!
Когда все разошлись, мама сказала:
; Айдар, я сейчас из райкома. Там заседает бюро. Принято решение: ты назначаешься председателем артели. Сейчас мы проведём общее собрание. Это – формально. Нужно, чтобы большинство проголосовало за тебя.
;   А вы, Зекие-тата?..
; А я? ; она озабоченно улыбнулась. ; Можешь поздравить меня! Я теперь уже – председатель Горсовета.
;    А как же товарищ Нуриев?
;   Его забирают в армию. Он же – комбат в запасе.  Так что, давай, сразу принимай дела!  Финансовые документы, ты знаешь, находятся у бухгалтера.  Вот, ключи от сейфа. Когда придёт бухгалтер, взвесим остаток золота и серебра, сравним с остатком по журналу. Составим акт прёма-сдачи. Подпишем… и руководи!  Какие будут неясности или вопросы, не стесняйся, обращайся ко мне. Где находится горсовет, ты знаешь… 
     У входа на городской рынок стоял столб. На верху были прикреплены четыре громкоговорителя, похожие на трубу граммофона, но только не круглой формы, а четырёхгранные, смотревшие в четыре разные стороны. 
К двенадцати часам дня возле столба собралось много народа. 
    Каждый, пришедший на базар, хотел «собственноручно» услышать экстренное правительственное сообщение.

На площади сгрудился тесно
у репродукторов народ.
Страшней не зла, чем неизвестность,
когда не знаешь, что же ждёт
тебя на завтрашнем раскладе:
Богатство, слава иль, увы(!): –
уже стоит с косою сзади
вершительница злой судьбы!

Несутся в воздухе, как клятва,
давно знакомые слова.
Всем языкам они понятны:
«Внимание! Говорит Москва!».
Тут пацаны – скорей на крыши,
чтоб не тянуться из-за плеч!
И весь народ советский слышит
наркома Молотова речь.
Её огонь суровит лица
тревогой даже у детей.
И слово каждое ложится
в сердца раскрытые людей…
А после долго колебалась
у репродукторов толпа,
то разрывалась, то смыкалась
вокруг высокого столба,
где наверху, как будто крылья
от мельниц, вставши на дыбы,               
            ещё о чём-то говорили
четыре радиотрубы.
А люди сверху, словно мухи
снуют у сладкого куска.

Болтают, жадно ловят слухи,
от коих – лютая тоска!
То, будто, знаменье явилось
в условный час на небесах,
то, будто, церковь провалилась
в селе одном за полчаса;
что, будто, Гитлер обещал де:
«Всему народу волю дам.
Не будет только лишь пощады
ни коммунистам, ни жидам!».
Что, будто, в армии германской
сынок последнего царя
сказал: «Тому, кто встретит лаской,
прощу обиды февраля!»;
то, будто, за ночь Севастополь
дотла в руины превращён,
что средь развалин – стон да вопль,
проклятия – со всех сторон…

А в это время на кладбище,
что за слободкой, у стены.
Где подавали прежде нищим,
собрались наши пацаны.
«Я слышал, как бомбили ночью ;
вдруг Женька-Рыжий произнёс, ;
сказал мне папа, между прочим,
один подшибли бомбовоз».
И тут все сразу загалдели,
других не слушая, спеша
своё поведать, а на деле
никто не понял «ни шиша».

Но постепенно, полегоньку
вливался в русло разговор.
Тогда вступил в беседу Колька,
стоявший, молча, до сих пор.
По праву старшего, солидно
сказал – отрезал – будет так!:
«Вот, что, ребята, сразу видно,
что Гитлер, всё-таки, дурак!
Куда полез свинячим рылом
и в чей, скажите, огород?» ;
И так уж славно говорил он,
что все подумали: ; «Не врёт!».
«Мы, там, не чехи, не поляки…
И раз  до этого дошло…
Я говорю, дошло до драки –
дадим «по первое число»!».
Затем, презренья скорчив мину,
он плюнул, чвыркнув, меж зубов:
«Пускай сначала спросит финнов,
готовить сколько им гробов!».
И, как бы вкупе, утверждая
мощь и презрения плевки,
над кладбищем Бахчисарая
промчались «Чудо-ястребки».
Гудя, промчались, чуть горбаты,
окрашенные в красный цвет.
И с восхищением ребята
мечте своей смотрели вслед…

Вечером по радио прозвучало:
; Внимание! Говорит Бахчисарай! Передаём приказ начальника штаба Местной Противовоздушной Обороны. 
Прежде горожане и понятия не имели о таком органе, как «Штаб местной противовоздушной обороны».  Его образовали в связи с войной.
В приказе требовалось соблюдать светомаскировку; проклеить стёкла окон бумагой (газетами) для того, чтобы предотвратить их выбивание во время возможных вражеских бомбёжек. На случай газовой атаки предлагалось носить с собой противогазы. В конце текста приказа, к своему удивлению, Тимур услышал: ; «Начальник штаба противовоздушной обороны города – Маева».
    Он подумал, что, наверное, в городе есть ещё женщина с такой фамилией. Поэтому вечером, когда мама пришла домой, спросил:
; Мама, а в нашем городе ещё есть люди с нашей фамилией?
; Не знаю, может быть, и есть.  Но я ни разу не встречала…
;  Наверно, всё-таки, есть…
;  А почему ты так думаешь?
; А потому, что вечером по радио передали какой-то приказ и потом сказали: «Начальник штаба – Маева».  Значит, есть ещё – «Маева»!
    Мама рассмеялась:
;  Да, я подписала этот приказ.
; А как ты могла подписать такой приказ?  Ты же не начальник штаба? Ты же председатель артели!..
; С сегодняшнего дня я – начальник штаба местной противовоздушной обороны города.
;   А разве ты… военная?
;  Нет, я не военная.  Но, с сегодняшнего дня я – не председатель артели, а председатель горсовета Бахчисарая и по положению военного времени, являюсь начальником штаба МПВО.
;    И что, теперь тебе в городе все должны подчиняться?
;    По вопросам противовоздушной обороны, да!
;    А что это за «оборона» такая?
; Это – всё, что касается мероприятий по предотвращению возможности налёта на город немецкой авиации. Вот, ночью то, что мы слышали взрывы, это немцы бомбили Севастополь.  Они же напали вероломно, без объявления войны и в городе горели все огни и в домах, и на улицах, и освещение морского порта.  Так они первый удар нанесли по морскому порту.   Если бы было заранее известно о возможной бомбёжке, и были бы приняты меры светомаскировки, вражеские лётчики не смогли бы обнаружить те объекты, которые им было приказано разбомбить.  Кроме светомаскировки есть и другие мероприятия, которые позволяют уменьшить потери от бомбёжек.  Это – и строительство бомбоубежищ, и рытьё окопов для временного укрытия от бомбёжек, и оклейка окон, и многие другие.  Нужно организовывать добровольные дружины по тушению пожаров. Например,  в  Севастополе  они,  кроме  фугасных  бомб,  на  жилые помещения сбрасывали зажигательные бомбы.  Было много пожаров. Пожарные службы не успевали их тушить… 
    ;  Так ты это всё одна будешь делать?
    ; Зачем одна?  У меня – целый штаб, двенадцать человек. Все они – руководители различных городских служб. Например, начальник горотдела Милиции, начальник пожарной охраны, зав. отделом здравоохранения, заведующий санэпидстанцией, заведующий электростанции, зав.водохозяйством, зав.отделом торговли, директор хлебопекарни, заведующий отделом связи: это телеграф, телефон, радио, ну, и руководители  других служб.
; А что это за водохозяйство? Это, вот та трубка, из которой мы набираем воду, что ли?
; Нет,  зачем  же!  В  городе  есть  водопровод,  есть канализационная система, кстати, и эти «трубки» – система артезианских источников – это всё находится в сфере управления и контроля товарища Низамова – заведующего водохозяйством.

На следующий день Тимур не вышел из дома. Но зато к нему зашёл Эдик.
;  Ты чего это «ушёл в подполье»? Между прочим, Вилор на тебя не обижается…
;  А ты откуда знаешь?
  ;  Коля сказал.  А зачем ты его ударил?..
;  А чево он меня «татарином» называет?
;  А разве ты не татарин?
;  Я не знаю.
;  Но, ведь, мама у тебя татарка?
;  Да.
;  А отец?
;  Отца у меня нет.
;  Но, раз ты появился на свет, значит, он был?
;  Наверно, был, но я не знаю.
;  Может,  он – русский?
;  Может!..  Но я сам – русский!  Я это чувствую…
;  Ну, я тебе верю…  Пошли, на улицу!
;  Ладно!  Пошли!


На лавочке были все ребята, кроме Вилора и Колесниковых.
;  Ты чего это на улицу не выходишь? ; спросил Тимура Николай.
    ;  А так, просто...
; А где твой кинжал? Говорят, что ты красивую вещь выточил. Показал бы, что ли!
;  Нет у меня кинжала.
;  А куда ж ты его дел?
;  В печку выбросил.
;  Так сейчас печки не топят…
;  А я затопил.
;  Зачем?
;  Чтобы кинжал сгорел.
;  Это ты – зря! Красивые вещи беречь надо! А кинжал можно было повесить на ковёр. Ты видел у Эдика: сабля над кроватью висит?
;  Так она же настоящая…
; Ну, так и Порфирий Иванович – тоже настоящий партизан.   А ты, ведь, не партизан и не кавалерист. Так что, тебе настоящую саблю или кинжал не положено иметь.  А вот, такую игрушечную, можно…
;  Ну, ладно.  Я тогда, в следующий раз, саблю выточу, и повешу над кроватью.
; Ты выточи и подари Вилору, чтобы у него от тебя подарок был.
;  А он не возьмёт…
;  А ты извинись перед ним!  Ты же не специально его ударил, правда?  Так получилось…  Нечаянно…
;   Ладно, как он выйдет, я извинюсь.
;  Э-э, не-ет!   Так не извиняются!   Ты постучись к нему и попроси у него прощения! Он сейчас, как раз, один…
; Я не буду просить прощения! ; внезапно, с вызовом, произнёс Тимур. ; Пусть он просит..!
Через время Николай зашёл к Вилору.
; А знаешь, тебе, всё-таки, придётся извиняться перед татарчонком! ; смеясь, проговорил он.
;  С чего это вдруг?
    ;  Он  считает,  что  ты  оскорбил  его.    Знаешь,  нужно  сделать  так,  чтобы  вы встретились на скамейке.  Там и помиритесь.
; Слушай, Коль!..  Ну, что ты придаёшь этому такое значение?  Не хочет? – Ну и не надо!
     ; Ну, нет! Во всём должен быть порядок! А в нашей компании сейчас его нет!

А через несколько дней к дому Маевых подъехала полуторка. Из кабины вышла мама. А с кузова спрыгнули двое мужчин.
;  Сынок, быстро собирайся!  Мы переезжаем! ; сказала она.
Тимур не понял:
;  Куда переезжаем?
;  На другую квартиру.
;  Зачем? ; возмутился он. ; Нам и здесь хорошо!
; Да, здесь хорошо, но мне далеко ходить на работу. А сейчас положение такое, что меня могут вызвать из дому в любое время дня и ночи. И я должна срочно прибыть на своё рабочее место! Так что, быстро собирай свои вещи и тетрадки, и книжки!
Машина привезла их в переулок, где находились, известные ему: отделение милиции и начальная школа, и остановилась напротив. Рабочие быстро сгрузили их вещи и занесли в квартиру.
Квартира оказалась трёхкомнатной со спальней и кабинетом. А посреди большой комнаты, которая подходила для зала, стояла высокая печь, обложенная кафельными плитками. Тут же на левой стене висела деревянная коробка без крышки, по форме похожая на стенные часы, но внутри её стоял телефонный аппарат с висящей трубкой.
В этой же комнате справа у стены стояла раковина с медным краном, при повороте которого из него текла вода.
  Тимур приуныл: теперь не крикнешь друзьям из окна, не сразу добежишь до Женькиной лавочки и, тем более, до шалаша на кладбище... И с Эдиком придётся встречаться только в школе. Правда, теперь они будут учиться в другой школе, и запрет сидеть рядом, там будет не действителен. 
Единственной компенсацией всем этим неудобствам было то, что теперь ему не нужно будет ходить за водой к фонтану и простаивать там, в очереди уйму времени.


Живём теперь мы в центре. Ниже
универмага новый дом.
И в школу путь на много ближе,
и маме – рядом в  Исполком.
Квартира – что тебе у хана
в музее! – Прямо, хоть-куда!
Журчит на кухне из-под крана
своя, квартирная, вода.
С прихожей. В плитках из изразца
стоит в гостиной зале печь,
теплом чтоб вдоволь наслаждаться,
диван – при случае, прилечь!..
А вот, в слободке у фонтана
стоят все длинной чередой,
придя с окраин за водой,
едва струящейся из крана.
Как часто сам стоял с ведёрком,
не важно: холод ли, жара!..
Потом, шатаясь, брёл под горку,
разлив, почти что, полведра…

 …Когда с постов своих мужчины
от мирных дел ушли на фронт,
на маму рухнул воз забот,
хотя прибавилось и чину:
Теперь она – Предисполкома,
Начальник штаба ПВО,
как прежде, член бюро Райкома…
И всё же – более всего
на свете – Мать! И эту должность
не вправе снять с усталых плеч!
Ложиться стала, может, позже,
хотя и прежде, чтобы лечь,
ей приходилось путь немалый
к хранительнице дум ночных
преодолеть, пока усталый,
тревожный сон не свяжет их…


(Ах, наши женщины! Подняли
на плечи хрупкие свои
вы груз такой, какой едва ли,
под силу рыцарям двоим!
Похоже, вырвавшись из плена
неравноправья, жизнь любя,

вы, впрямь, заботы всей Вселенной
взвалить решили на себя!
И, удивительно, прекрасный
ваш стан не сгорблен ношей той
и взор ваш ласковый и ясный
пленит нас тою ж теплотой.
Вы – наши матери и жёны,
подруги, для которых нет
важней заботы, чем зажжённый
очаг, его тепло и свет!)…

Первые дни Тимур почти каждый день бегал в слободку.  Ребята встречали его тепло. А как же, им было приятно, что он не забывает своих друзей.
И однажды, когда после шалаша Тимур ушёл домой, а ребята остались на Женькиной скамейке, Николай сказал:
;  Могу поспорить с любым, на что угодно, что Тим никогда нам не изменит. Даже, если он будет жить среди татар, он никогда воевать против нас не пойдёт.
;  Да. ; поддержал его Эдик. ; Он сказал мне однажды: ; «Я – русский!».  Говорит: ; «Я это чувствую».
         ;  Так я же и говорю: ; теперь он на всю жизнь русский!.. 
       
            …Прошёл июнь, промчался август…
А вести с фронта – хоть не верь!
И временами нам казалось,
что не поднимемся теперь.
Одни пожарища, руины,
предсмертный стон, неволи страх
в Полесье и на Украину
принёс с собою лютый враг.


Кто в том повинен, в чём причина
тогдашних всех невзгод и бед?
Найдётся ль хоть один мужчина,
который смог бы дать ответ?..

    Действительно, в начале войны в стране оказалось столько вражеских шпионов, лазутчиков и диверсантов, что было просто уму непостижимо!
Многие приграничные районы по их вине с началом боевых операций были лишены и электричества, и связи с остальным миром. Для этой цели диверсантами заранее были подпилены столбы телеграфных линий таким образом, что стоит в цепочке свалить только один столб, как все остальные «сложатся», словно домино.
На крышах домов вылавливали сигнальщиков, с электрическими фонариками наводивших вражескую авиацию на важные военные и промышленные объекты. 
В воинских частях в ночь на воскресенье почему-то большая часть командного состава, отсутствовала. И по чьему-то приказу с артиллерийских орудий были сняты затворы.
Понятно, что всё это – «заслуга» германской разведки. И вероятно, помогали ей и разведорганы других капиталистических государств, заинтересованных в поражении Советского Союза. Но где же была наша контрразведка? Почему шпионам разных мастей у нас была полная свобода?
Одно только ясно, что теперешние политологи и историки, пытающиеся во всех тогдашних бедах обвинить лично Сталина, делают это либо по незнанию, что очень сомнительно, либо в силу политической конъюнктуры.
И.В.Сталин ещё в тысяча девятьсот тридцать девятом году, и в последующие годы вплоть до начала войны, ясно понимал, что наша страна ещё не готова к войне с фашистским стервятником, покорившим почти всю Европу; с государством, накопившим огромную военную мощь, и потому использовал каждую возможность оттянуть её начало, чтобы успеть укрепить обороноспособность страны.
Сама же Германия, подписавшая пакт о ненападении с нами, и некоторые силы внутри нашей страны, подпитываемые разведками иностранных государств, были заинтересованы в том, чтобы с помощью провокационных действий, втянуть нашу страну в войну. А руководству Германии нужен был только повод для разрыва договора о ненападении.
Тогда вопрос: для чего же Германия пошла на этот пакт? Зачем он ей был нужен?
    Ответ напрашивается сам-собой: этот договор был частью плана «Барбаросса», как отвлекающий маневр. Поскольку план предусматривал внезапное нападение, то Гитлер и его окружение решили, что Советское правительство, заключив договор, успокоится и не будет ждать подвоха с их стороны. Это ещё более усилит эффект внезапности. Нападение на СССР по этому плану было запрограммировано на сорок первый год. За это время нужно было максимально приблизиться к нашим границам, довести численность войск и вооружения до определённых величин, максимально внедрить своих агентов на нашу территорию. Всё это было выполнено с присущей немцам аккуратностью.
А для того, чтобы убедить наше правительство в своей доброжелательности и доверительном отношении к нам, немцы по секретным каналам передали нам записи секретных переговоров с англичанами, где последние незавуаллированно толкали Германию на войну с нами. Этим немцы «убивали двух зайцев»: доказывали свою к нам «дружелюбность» и добивались нашего недоверия к англичанам на случай создания антигитлеровской коалиции.
О том, что Германия концентрирует вооружённые силы у наших границ, Сталин был информирован, но он считал, это провокацией, чтобы заставить нашу страну на ответные действия, которые могли послужить поводом к нападению. Кстати, это на самом деле имело место. В этом он не ошибся. Но он ошибся в оценке самого Гитлера: он надеялся, что Германское правительство не посмеет на глазах у всего мира, нарушить пакт, не имея к тому никакого повода, но не учёл наглости этого человека.
Гитлер не стал ждать повода и в назначенный день, в назначенный час, с немецкой педантичностью и пунктуальностью, дал приказ о наступлении…               

  …Иные Сталина поносят,
виня его во всех грехах.
По ним выходит, что Иосиф,
ну, чуть ли не народа враг!
Шумят так те, кто снять сегодня
с виновных тщится часть вины
за вдовий плач, за стон народный,
за все несчастия войны.
Другим поход международный
на коммунизм застрял в зубах…

Что ж, был поход! И в нём природный
звериный проявился страх
отжившего перед грядущим,
преступника перед судьёй!
На долю впереди идущих –
всегда был самый трудный бой!
Дрались, бывало, чем попало
и на царя шли с кирпичом…
Чего ж теперь нам не хватало,
и шок, и паника причём?
Неужто с виду неуклюжий,
но грозный в схватке царь лесов
поддался страху и не сдюжит
восточно-европейских псов?..
Без дела, может, притупились
стальные шашки казаков?
Или давно мы не рубились
и позабыли звон клинков?..
Нет! Не клинки тому виною…
А, может, всё-таки, – они?..
Когда мы с шашкою одною
шли на колонны из брони,..
когда ходили лишь с винтовкой
на огнемёт и автомат,
то вместо очереди, громкий
над полем нёсся русский мат!..

Когда, как факелы пылали
от «мессершмидтов» «Ишачки»,
то крепко недоумевали
простые наши мужички:

«Ну, как же так могло случиться,
что наш же – русский самолёт,
лишь перекрашенный под «Фрица»,
своих же «в хвост и в гриву» бьёт?..».

Речь идёт о том, что в народе ходил слух, что ещё до войны государственная комиссия СССР по авиации забраковала самолёт-истребитель конструкции А.Н. Туполева.  Самого авиаконструктора арестовали.  Пока он находился в заключении, якобы, жена его, поддавшись на уговоры представителей немецкой разведки, продала чертежи самолёта, по которым на немецкой авиационной фирме «Мессершмидт» был построен истребитель, считавшийся в то время лучшим в мире…
Тогда спрашивается, как государственная комиссия забраковала «лучший в мире истребитель»? А очень просто: вредительством, предательством и шпионажем пронизано было всё наше общество снизу до верха!..

…Ругнувшись, шапку оземь бросив
и топнув кирзовым всердцах,
признайся, друг, что не Иосиф
повинен в этих был делах!
А неприступная, как вечность
(как за китайскою стеной!),
как тлен, мужицкая беспечность
была и есть всему виной!
Сдаётся – в ней одной причина
того, что с самых первых дней
пошла такая чертовщина,
что не приснится и во сне!

Что диверсантам и шпионам
«Малиной» жизнь у нас была…
В придачу, «пятая колонна»
творила чёрные дела!..

Но шла война. И фронт всё ближе,..
всё гуще беженцев поток…
Отчизны сын, останови же
ты это бегство на восток!..
Пытались тысячи – не вышло!..
Десятки тысяч,.. миллион!..
А немец шёл в разлёте пышном,
краплёных свастикой знамён…

А парень, что совсем недавно
с девчонкой рядом на бревне
сидел, прижавшись к ней забавно,
и слушал звёзды в вышине,
теперь лежит в полях Полтавы,
с такими же, как сам, лежит.
И дуб столетний величавый
их сон последний сторожит.

Увы! Не ведают подруги,
в желаньях сладостных томясь,
что тем парням грудей упругих
и, ласки жаждущих, не мять!..
Что, не допев, они – «пропели»!..
В начале трудного пути
упав, любимым не успели
сказать прощальное: «Прости!».

Зачем их матери родили
от плоти – плоть, от крови – кровь!
Зачем лелеяли, дарили
всю без остатка им любовь!
Затем, чтоб, не успев раскрыться
и глянуть в неба синеву,
под длинной очередью «Фрица»
подкошенными пасть в траву?!.

Когда б не так, сейчас могли бы
невесту радовать и мать,
петь голосисто песни, либо
девчонок милых обнимать!..
И делать нужную работу,
спешить куда-то по утрам,
всердцах браниться на кого-то
за непорядок и «бедлам»…

Что ж, спите вы! Земля отчизны
пусть будет мягким пухом вам!
Вы не достойны укоризны!
И вашей доблестью жива,
за подвиг ваш, за горе близких
в граните высечет страна
на всех могильных обелисках
Святые
          Ваши
                Имена!

Первого сентября Тимур пошёл в ту самую школу, где впервые, два года назад начал изучать русский язык, который потом на всю жизнь назвал «родным языком». Тогда начальные классы находились в этом же здании.  А по мере расширения школы, пришлось их выделить отдельно, образовав самостоятельную начальную школу.
Встретились друзья в классе так бурно, как будто не виделись целый год. Оно и действительно, после переезда Тимура в новую квартиру, встречались они вначале, часто, а потом всё реже и реже: в неделю, может, раз или два.
;  Ну, где сядем? ; спросил Тимур у Эдика, как у старшего.
; А  вот, на Камчатке. ; ответил тот, показав на самую заднюю парту в середине класса.
Но, когда пришли обе Тамилы, они в один голос заявили:
;    Это – наша парта!
;  Была ваша – стала наша! ; растянув рот до ушей, ответил Эдик.
; Да, а Людмила Николаевна запретила вам сидеть вместе, да ещё на задней парте ; сказала Тамила тёмная.
;   А ты пойди и пожалуйся Людмиле Николаевне! ; съехидничал он.
Только тогда Тамила сообразила, что «власть переменилась». Она даже не знала, кто теперь будет классным руководителем, кому можно будет пожаловаться.
     Немного обиделся и Слава Богданов, посчитав за измену то, что Тимур, с которым он просидел целых две четверти в прошлом учебном году, теперь пересел к Эдику. Но и он понял, что в другой школе всё начинается сначала.
Теперь друзья стали видеть Маню Иващенко каждый день и Тимур начал замечать, что Эдик частенько поглядывает на неё, что, вообще-то вполне закономерно. Иногда мы, сто раз проходим мимо и не замечаем чего-то, пока кто-то другой не обратит на это наше внимание, а, увидев, мы удивляемся его неординарности. И думаем: – «Как это я этого долго не замечал! А ведь это – шедевр!».
Вероятно, таким шедевром для него могла оказаться и Маня.  Но Тимуру от этого было не легче. Он начал сожалеть о том, что однажды поделился с ним своею тайной.
С началом занятий Тимур ещё реже стал бывать в слободке. А мама всё чаще вводила его в особенности существующей обстановки. Поскольку фронт приблизился к самому Перекопу, то и обстановка накалилась до предела.
Однажды она сказала, что заказала в шапочной мастерской им обоим каракулевые кожаные шапки, потому что приближается зима и где они встретят её, и в какой обстановке, неизвестно.
Потом, как-то, заговорила о партизанском отряде.
; Если на фронте обстановка сложится не в нашу пользу и немцы придут сюда, ;  сказала она, ; то мы уйдём в партизанский отряд.  Там ты будешь ходить в разведку.  Но чтобы не вызывать у немцев подозрение, нужно сейчас уже готовить тебе одежду бедного деревенского мальчика. ; И она показала какой-то старый поношенный пиджак, штаны с заплатами на коленях и старые рыжие ботинки.
;  Вот, примерь! ; сказала и ухмыльнулась.
Несмотря на ухмылку, он понял, что это – не шутка, что это очень серьёзно.
Удивительно, но всё оказалось в пору.
И действительно, буквально через несколько дней все эти вещи пришлось упаковать в один из рюкзаков, сшитых самой мамой для него и для себя «на всякий случай».

    И вот, настал день, связанный с этим самым «случаем»!
 Это был четверг, второе октября сорок первого года.
В школе с утра стало известно о том, что накануне немцы прорвали фронт в районе Перекопа. И учеников всех отпустили по домам. Кто-то из мальчишек сказал, что был на железнодорожной станции и видел там наши отступающие войска.
Придя домой, Тимур, бросив на стол портфель, побежал на станцию. Да, в ту пору он мог без передыха пробежать три километра до станции и, немного отдохнув там, так же без остановок пробежать весь обратный путь. На станции он, действительно, увидел, как по шоссе со стороны Симферополя на Севастополь шли колонны красноармейцев и краснофлотцев, большинство из которых были ранены, о чём красноречиво свидетельствовали несвежие уже повязки на головах и других частях тела. Бойцы шли устало, не соблюдая строя. По грунту их обгоняли танки и танкетки, поднимая клубы пыли, которую ветер относил в сторону бредущих колонн.  Долго смотреть он не стал: не такое уж приятное зрелище наблюдать, как наши, казалось, непобедимые войска, отступают…
Добежав до центра города, он повернул в слободку. Здесь, по бывшей своей улице, пришлось идти шагом, потому что она шла на подъём, и бежать было трудно.
    Он живо узнавал все предметы, попадавшиеся по пути. Вот, старый знакомый – фонтан с тоненькой струйкой, у которого стоят три женщины, знавшие его по ежедневным простаиваниям у него. Поздоровался с ними. А вот и дом Коли Голоулина с мосточком через канаву, напротив калитки.
Подойдя к дому, в котором он прожил целых два года, убедился, что всё на своём месте, только на окнах их бывшей квартиры – чужие занавески.
Постучался к Эдику. Никто не ответил. Решил, что все ребята у шалаша.
Побежал на кладбище, соображая, как будет рассказывать ребятам о том, что видел на станции. Но дойдя до, знакомого до боли, места, к своему удивлению, не увидел шалаша. Лишь ямка от костра, сиротливо темнела между плитами, да вокруг валялись окурки от папирос.
Что могло случиться в слободке, что ребята отказались от своего любимого места проведения свободного времени?    
     Ведь Эдик сегодня ничего не говорил о том, что они разобрали  шалаш.  В  последний  раз  Тимур  был  здесь  в субботу: всё было по старому.
Вернулся к дому, сел на Женькину лавочку. Увидел, как из ворот выглянул Афонька и снова скрылся. Однако, не стал его окликать – он ему не нравился.  Ткнулся в Женькину калитку. Она оказалась запертой. Стучать постеснялся. Решил, что завтра с утра придёт сюда снова. Уж тогда-то, все будут дома.
Но задуманному не суждено было случиться.
Когда пришёл домой, мама оказалась дома. Она сидела на корточках у печи, дверка которой была открыта и всполохи пламени освещали её озабоченное лицо. Рядом на полу лежала груда каких-то бумаг. Увидев его, она встала.
;  А-а, явился, наконец, босяк!..Ты, где это пропадаешь? Я тебя обыскалась! И в школе была… Там никого нет… Сторож сказал, что всех учеников распустили по домам ещё в самого утра... А тебя всё нет и нет! Я уже не знала, что думать!..
;  Я бегал на станцию…
;  Зачем?
;  Смотреть наши отступающие войска…
;  Я не знаю, что с тобой делать? В такое время ты должен был сидеть дома и ждать меня или моего звонка… Совсем от рук отбился! Разве можно партизанить с таким недисциплинированным бойцом, как ты!
;  А зачем ты затопила печку? ; вместо ответа спросил он.
; Нужно сжечь все ненужные и компрометирующие документы! Чтобы ничего не досталось врагу.
В это время зазвонил телефон. Мама сняла трубку.
; Слушаю, Маева… Да, ещё дома… Уничтожаю бумаги и ненужные документы… Поняла!  Сейчас выходим!..
;  Вот, видишь?  Из-за тебя получила выговор!   Нам уже давно нужно было быть в райкоме. Сейчас звонил Муртазаев, сказал, чтобы сняли телефонный аппарат и срочно шли в райком. У меня все вещи уже собраны. Давай, снимем аппарат!
Однако, ни её старания, ни попытки Тимура снять со стены эту коробку, не имели успеха. Она была прибита к стене навечно. А какого-либо подходящего инструмента в доме не было. Обрезали провод от трубки, взяли её с собой.  Быстро надели на себя рюкзаки. Мама в последний раз обвела взглядом комнату.

     И они вышли, заперев за собой дверь квартиры, в которую никогда уже больше не возвращались.

Когда подходили к Райкому солнце уже село и, как бывает на юге, тем более, в гористой местности, на смену ушедшему за горы светилу, стала быстро наступать темнота.  И в заволакивающих сумерках мама заметила тоненькую щелочку в драпировке одного из окон второго этажа.
;   Вот,   видишь:    как   плохо  выполняется  мой   приказ  о светомаскировке!   И где? – В самом райкоме!
Дом, где размещался, фактически, центр управления всем районом, был исполнен с некоторым архитектурным нюансом: правый угол его фасада был срезан по вертикали и в этом месте находится парадный вход, представлявший собой двустворчатую резную дверь из дуба, у которой в этот момент находились двое вооружённых мужчин. Одним из них был красноармеец с винтовкой со штыком, другой – штатский с красной повязкой на левом рукаве и тоже с винтовкой, но без штыка.
; Здравствуйте, товарищ председатель горкома! ; сказал штатский, приложив правую руку к кепке, когда мама подошла ко входу. И открыл перед нею створку двери.
;  Здравствуйте! ; ответила мама, пожав ему руку.
Войдя в здание и, поднимаясь за нею по лестнице на второй этаж, Тимур задумался: почему мама поздоровалась с гражданским дядей за руку, а с военным – нет? И, сев в приёмной на место, указанное мамой, он продолжал думать о том же.
Мама вошла в кабинет, оставив свой рюкзак на стуле рядом с Тимуром.
Приёмная представляла собой большую продолговатую комнату с двумя рядами стульев, поставленных вдоль стен. Большая двустворчатая дверь вела в маленькую приёмную, где за письменным столом располагался технический секретарь, а уже справа такая же вела непосредственно в кабинет первого секретаря Райкома.  Её, за закрытой первой дверью, из большой приёмной не было видно.  Но даже, когда первая дверь открывалась, в её проёме была видна лишь левая половина секретарского стола, поскольку Тимур сидел у правой стены. Дверь эта часто открывалась, впуская и выпуская каких-то военных и штатских, вероятно, разного рода посыльных.

Так и не найдя ответа на свой мысленный вопрос, он тут же забыл о нём, вспомнив, как часто бывал в этой приёмной и в кабинете секретаря в поисках мамы два года назад, когда она здесь работала.
По сравнению с теперешним собой, тогда он был несмышлёнышем, ; деревенским мальчишкой, слабо разбирающимся в субординациях. И из-за этого однажды устроил здесь небольшой переполох, за что был серьёзно наказан мамой.  Сейчас ему было смешно, а вот, тогда, было не до смеха.
Привыкший к тому, что в «КомВУЗе» он имел право входить куда хотел, потому что был ещё маленьким забавным ребёнком, и ему часто прощались небольшие шалости, он и в деревнях входил в мамины кабинеты без стука.
 Здесь же мама, занятая своими заботами не предупредила его, что правила поведения здесь другие.
И вот, однажды со школы он зашёл к маме.  На месте её не оказалось, и он стал искать её в других кабинетах. Подойдя к двери кабинета, он тихонько приоткрывал её и заглядывал внутрь. А так как мамы там не видел, то так же тихонько прикрывал её.  Хозяева кабинетов часто даже не замечали этого.  А тут, вошёл в кабинет технического секретаря, в котором в этот момент никого не было, и услышал голоса за другой дверью.  Оказывается, там шло совещание, и техсекретарь вёл его протокол.  Тихонько приоткрыл дверь и увидел: сидящих за длинным столом людей и среди них – маму. А дядя, находившийся в том конце стола, как мама объяснила потом – первый секретарь Райкома товарищ Муртазаев, что-то говорил собравшимся.
Тимур знал по опыту, что совещаний без перерывов не бывает. И потому решил войти и посидеть, подождать перерыва. Да, вот беда: оглядев кабинет, убедился, что ни одного свободного стула нет!  И тут, на его счастье, тётя, сидевшая на крайнем с его стороны стуле, встала и отодвинула его назад.  Он и решил, что стул ей больше не нужен, подошёл тихонько, взял его и перенёс к стене, туда, где раньше стоял, и уселся.
То, о чем говорили за столом, его не интересовало и потому он, незаметно для себя уснул.

Проснулся он от грохота и громкого хохота. Открыл глаза и увидел,  что  тётя,   у   которой   он   взял   стул,   лежит   на   полу,   на
спине, совершая движения, чтобы встать, но ей это плохо удаётся…
Тут он, конечно, сообразил, что виновником происшествия является сам. Схватил портфель и дал дёру…
Вечером от матери он получил..!  Она била его не часто, но когда заслужит, шлёпала ладонью по щекам. Оно, конечно, не очень больно, но обидно!..  А в этот раз, он действительно, заслужил…  Да, потом, ещё и в угол поставила!.. 
    Правда, когда уже совсем отошла, то рассказала, как дело выглядело со стороны.  Сама рассказывает, а сама не может удержаться от смеха.  А наказала его за то, что сама получила от Муртазаева выговор. И строго предупредила, чтобы впредь он не разыскивал её по всему зданию, а если очень нужно, сел и подождал её прихода за её столом…
Совещание в Райкоме длилось долго. И всё это время какие-то военные и гражданские сновали, взад-вперёд, туда-сюда, открывая и закрывая дверь, из которой, может быть, вот-вот выйдет его мать.  Но время шло, а её всё не было и не было!
От нечего делать, он пытался представить себе партизанский отряд, причём располагавшийся, как и пионерлагерь, в лесу…  Возможно, даже, возле какой-нибудь речки. Он должен будет ходить в разведку…  Хорошо, если в отряде будут ещё ребята и, притом такие, как Сашка в пионерлагере!  А то, одному ходить в разведку страшновато.
Он вспомнил, как ходил ночью из Бийэля в Казбийэль.  Но тогда ведь не было войны! Не было никаких немцев!  Самым страшным тогда был «злой дух», который по ночам уводит одиноких путников далеко от того места, куда им надо… 
А теперь?.. О-о!..  Даже страшно подумать!.. О жестокости немцев он уже был наслышан, о том, как они сжигают целые деревни или собирают на площади всех жителей…  И даже не собирают, а сгоняют всех: в том числе, и женщин, и детей и потом их всех расстреливают…
Интересно, как они будут жить в отряде? Ведь скоро зима!.. Где они будут спать? Что кушать?  Если кругом будут немцы, наверно, и костры разжигать, чтобы погреться или сварить пищу, нельзя будет.  А откуда они будут брать продукты?  Ведь на базар не пойдёшь!  Немцы сразу схватят!

    Когда подумал о еде, то сразу захотелось кушать.  Что он там поел дома, прибежав из слободки, впопыхах?  Он тогда и не подумал, что надо наедаться!  А теперь уже нужно ждать, когда приедут в отряд…  А чем их там покормят?..  Дома бы он сейчас нажарил картошки с мясом!..
И он проглотил набежавшую в рот слюну…
Наконец, раскрылись обе створки двери, и в зал приёмной вышло много людей.  Он всё высматривал маму. 
Вот и она, но не одна: рядом с нею вышел моряк, примерно такой, как бывший начальник лагеря, только без кортика.  Может и моряки будут в партизанах?!.
;  Вот, мой сын. ; сказала она, подойдя.
;  А где ваши вещи? ; спросил моряк.
;  А всё – тут!  Вот – два рюкзака – все  наши вещи…
; Тогда идите во двор, там стоит машина грузовая. Правда, ехать придётся в кузове. Там, кажется, есть скамейки…  В общем, подождите в машине!..
  Внизу, в темноте, увидели, что-то похожее на машину. Подошли ближе – это, оказалась «полуторка».  Мама подсадила Тимура на колесо, а там он сам перелез через борт. В кузове оказалось несколько человек, среди которых он различил и детей.  Когда мама взобралась на кузов, они посмотрели, где можно сесть.  Но никаких скамеек там не оказалось.
Так как, в их рюкзаках была только одежда и – ничего бьющегося, то он и мама сели на свои рюкзаки прямо на полу кузова.
Минут через десять подошёл моряк. Оказывается, это был по званию «Старший политрук».
;  Ну, как, – устроились? ; спросил он.
;  Да-да, нормально! ; отозвалась мама.
;  Ну, тогда – поехали!..
Мама достала из рюкзака короткое пальтишко Тимура и велела ему надеть его, так как в дороге во время езды будет холодно.  Сама тоже надела на себя тёплую шерстяную кофту.
; А что, моряки тоже будут с нами в партизанах? ; спросил Тимур, когда машина тронулась.
    ;  Нет. ; ответила она. ; Мы едем в Севастополь.  Планы изменились.
 Будем защищать Севастополь! ; уверенно произнесла она.
Ага! Значит, всё, что он представлял себе, сидя в приёмной,..  значит, ничего этого не будет!  Но мамино сообщение не огорчило
его, напротив, он даже обрадовался: защищать Севастополь, это – намного важнее, чем прятаться в каком-то лесу.  Как он с мамой будет его защищать, он ещё не знал, но раз сказано, что будут,.. значит, будут…  И тогда им объяснят их задачу.
Машина шла по шоссе с выключенными фарами, что было несколько странно, но каждый понимал, что так нужно, иначе вражеские самолёты, летавшие и ночью, их могут обнаружить и разбомбить. А на той стороне, откуда они ехали, вспыхивали голубоватые всполохи, как при далёкой грозе среди ночи, и раздавался грохот разрывов. Раз разрывы слышны, значит, бои идут где-то недалеко. Но раз мы едем, значит, мы постепенно уходим от них. Эта мысль вселяла надежду.
               
                Во тьме полуторка крадётся
                наощупь, медленно без фар.
                В кабине рядом с краснофлотцем –
                ещё не старый комиссар.
                Глаза болят от напряженья:
                Где там дорога, где кювет?
                Но, чтоб не стать ночной мишенью,
                забыть приходится про свет.
                Бежит шоссе на юго-запад
                или по-флотски – на зюйд-вест.
                Уж слышен тот особый запах,
                присущий запаху тех мест,
                что близко к морю прилегают,
                хотя заветной полосы               
                ещё не видно, только тает
                туман в те ранние часы.
                На небе светится полоска
                рассвета близкого игрой.
                Боёв далёких отголоски
                Нет-нет, да слышатся порой.
               
                И те, что в кузове, я знаю,
                хоть в темноте не видно лиц,
                с невольным ужасом взирают
                на злые всполохи зарниц.
                От них ознобом лезет в душу
                змеёй холодной подлый страх.
                И веру в ней сильнее душит,
                чем это мог бы сделать враг...

Вдруг машина остановилась.
Впереди появился человек, посветил возле кабины фонариком. Потом, сказал:
;  До шести часов въезд в город запрещён!  Ждите! ; И ушёл в видневшуюся впереди избушку.
; Это – Инкерман. ; сказал старший политрук, подойдя к кузову. ; Здесь – ка-пэ-пэ. Придётся ждать.
Ему никто не ответил: большинство спало, а те, кто, как Тимур, слышал всё, –  поняли без вопросов.
Небо сзади посерело.  По звукам канонад чувствовалось, что они приближаются.
«А вдруг, немцы нас здесь захватят!» ; подумалось с испугом. ; «Что мы можем сделать? Никуда не убежишь!». ; Он вспомнил рассказы о том, что у немцев такая тактика: они с самолётов сбрасывают десанты в наши тылы и оттуда с двух сторон атакуют наши войска.  Этим они, во-первых, перерезают путь к отступлению наших частей, а во-вторых, преграждают пути возможному подкреплению, доставке продовольствия и боеприпасов с тыла.
Когда совсем рассвело, Тимур разглядел своих попутчиков.  С ними ехали ещё две семьи.  Одна – молодая тётя с двумя детьми: мальчику было годика четыре, а девочке – не больше двух.  Другая – пожилая тётя и тоже с двумя детьми… Правда, «детьми» их назвать можно было лишь с большим натягом: мальчик был старше Тимура года на три, а «девочка»…  У татар, например, таких уже выдавали замуж!..  Кроме них ехала ещё одна тётя без детей.            
               
                Лишь только шесть утра пробило,
                поднял шлагбаум часовой.
                И вскоре солнце озарило
                ландшафт черты береговой.
               
                И взглядам путников усталых
                открылось море.  Ширь его
                невольно всех ошеломляла,
                к себе манила, увлекала,
                как будто в мире ничего
                другого не существовало!..

А вот и Севастополь. Двенадцать лет Тимур прожил в Крыму, бывал не раз на море, а в Севастополе, к сожалению, не был ни разу. И теперь, гордый тем, что ему выпала честь защищать эту колыбель русской военно-морской славы, он внимательно смотрел по сторонам, боясь пропустить что-либо существенное…
                …В суровости военных будней
                работал город, как матрос,
                жил жизнью сложной, многотрудной,
                мужал, сражался он и рос.
               
                Он рос упорно, как бывало
                все города «росли» в войну:
                не ввысь, не в ширину кварталов –
                вгрызаясь в землю, в глубину…
                Окопы, ДЗОТы, переходы…
                Десятки тысяч тонн – наверх –
                упрямой скалистой породы!..
                Врубался, будто бы, навек!..
                И сквозь туман, священным прахом
                покрытый, «шел» навстречу мне
                по Корабельной стороне
                весь в жерлах пушечных «Малахов»…

Грузовик подвёз их прямо к зданию Горкома партии.
; Ну, вот, я выполнил свою миссию. ; сказал моряк-политработник, обращаясь к маме, когда она спрыгнула с колеса.
    ;  Спасибо вам! ; ответила она. ; Мы теперь определимся, что нам дальше делать?
;  Ну, до свидания! Счастливо вам!
;  И вам тоже..!

        Остальных пассажиров полуторка повезла прямо в морской порт. Таково было задание.  А мама и Тимур вошли в здание Горкома.
Вестибюль Горкома на первом этаже представлял собою довольно  просторное  помещение.  Тут  же,  но  в  отдельной комнате находился и буфет, где можно было перекусить за деньги или по специальным талонам, которые уже были введены в связи с военным положением.
;  Ты побудь здесь! ; сказала мама. ; А я пойду в общий отдел.  Я предъявлю им свои документы, и они, наверно, определят меня на какую-нибудь работу.  И, кроме того, надо решить вопрос с жильём…  А ты вот, сядь здесь и подожди! ; повторила она.
Отсутствовала она долго. Может, полчаса, а может, и дольше. И вид у неё, когда она подошла к нему, был какой-то, не то растерянный, не то – разочарованный.
;  Вот, такие дела, сынок!  Нас здесь не оставляют…
;  Как: – не  оставляют?  Мы что: обратно поедем?
;  Нет. Мне так сказали: ; «Вы с ребёнком.  С детьми мы в городе никого не оставляем. Вот, сейчас в порту загружается транспорт…»  Имеется в виду пароход…  «Поезжайте!.. Если останетесь здесь, пеняйте на себя!  Не будет вам ни жилья, ни карточек для питания!» – Вот, такой ультиматум мне предъявили.  Ну, что будем делать? ; как у взрослого, спросила она. ; Может, поедем?..
; Ну, конечно, раз здесь негде жить, да и кушать нечего…
; Да.  Вот,  мне выдали эвакуационные документы. По ним нас везде должны принять и обеспечить жильём и питанием.  Ещё дали два талона в буфет.  Сейчас пойдём, позавтракаем, потом на трамвае поедем в порт.
    Маме объяснили, как доехать до порта, так что в этом вопросе никаких неясностей не было. Ехали, с интересом наблюдая за строениями незнакомого города. Погода была прекрасная. В небе ни облачка.  Солнце светило и грело совсем не по-осеннему…

…Железный лязг колёс трамвайных
зудил на нервах горожан,

как будто по стеклу случайно
чертили лезвием ножа…

 А вот, и шпиль морского порта
 сверкнул на солнце булавой.
 И, словно бы из глотки чёрта,
                раздался вдруг сирены вой.
                Трамваи стали... От причалов
                Людская плотная стена
                неслась к пакгаузам, стонала 
                и колыхалась, как волна.
                И тут горячие фонтаны
                взметнулись от упавших бомб,
                шагая, словно великаны,
                всё пожиравшие кругом.
                Они рванулись в дикой страсти
                на пароход. Но их огонь,
                буквально метры (Вот ведь счастье!),
                не дотянулся до него.
                Тут «хор» орудий, пулемётов
                по небу выдохнул металл.
                Снаряды рвутся рядом…  Вот, он –
                один настиг!..  Один достал!..
                Рванулся «Фриц» в предсмертном раже.
                Но поздно уж – пощады нет!
                Горя игрушкою бумажной,
                упал, оставив дымный след.
                И снова вал толпы, подвластный
                мгновенью, хлынул на причал.
                И капитан седой напрасно
                о чём-то в рупор ей кричал.
               
                На узкий трап попасть непросто:
                Настил… К тому же – без перил!
               
                Неважно, ты какого роста
                здоров умом или дебил!
               
                Нажмут сильнее те, что сзади,
                попал на трап – твоя взяла!
                А не попал – хоть в воду падай
                иль чемодан бросай со зла!.

    Толпа в несколько тысяч человек напирает сзади. По законам физики, те, что находятся против трапа, втискиваются в него.  А что делать   тем,   которые   чуть-чуть   в   стороне?..  Ведь   на   них   тоже распространяется давление толпы!.. И, причём, никакой загородки, отделяющей толпу от воды, нет!.. 
Люди и вещи падают в проём между причалом и теплоходом. Несколько матросов с борта теплохода, вооружившись баграми, вылавливают и тех, и других.
Когда же в небе появляется вражеский самолёт, звучит сирена и толпа, без какого-либо дополнительного сигнала, сама устремляется под укрытие, которое, конечно, не спасёт от бомбы, но морально несколько успокаивает.  А с теплохода кричат в рупор: ; «Снимайте всё белое! Белое хорошо видно!». Но, как только самолёт, отбомбившись, улетает, толпа снова лавиной устремляется к причалам…
               
…Она то хлынет, то отхлынет,
то – в тень, то – снова на причал.
Вточь, как приливы и отливы
на океановом челе!

Вот только, кто ж из них счастливей:
на судне те… иль на земле?..
Так колыхалась зыбь людская,
катилась к морю и назад.
А день, багрянцем догорая,
над морем высветил закат…

Наступила ночь. Но посадка на теплоход продолжалась.
Его с причалом связывали всего два трапа, представлявшие собой несколько сколоченных досок, шириною, примерно, метра полтора. И никаких перил!.. Поэтому, у кого достаточное воображение, тот может представить себе ту вакханалию, называемую «посадкой», которая творилась там!

Уже темно довольно было,
когда нахлынул новый вал.
Нас с мамой сходу подхватил он
и снова кинул на причал.

Вот, трапа стонущие доски!
«Смотри, сынок, не упади!».
Но поперечные полоски
уж, слава богу, позади!..

Оказавшись на борту теплохода, наши путешественники удивились: все палубы были заняты людьми.  У кого было что постелить, устраивали себе ложе прямо под открытым небом.  У кого такой возможности не было, сидели прямо на досках палубы.
Где же поудобней пристроиться?..
Но оказалось, что, несмотря на малый возраст, когда обстоятельства «прижимали», Тимур уже умел соображать.  Увидев на предпоследней палубе, что под лестницей, ведущей на самый верх, место свободно, он проявил дальновидность:
;  Мама!  Давай устроимся под этой лестницей!  Если даже пойдёт дождь, он нас не намочит.
Так и сделали.  И впоследствии убедились в правильности своего решения.  Они были укрыты не только от дождя, но так, как лестница прилегала к стенке вплотную, она ограждала их и от ветра. 
Они тоже постелили себе, что могли, и устроились на ночлег.  Но после всех передряг, спать совсем не хотелось.
Каждый из них лежал с открытыми глазами и переживал прожитое за последние сутки…

…Всю ночь погрузка продолжалась.
В тревожном небе каждый час
мишень ночная появлялась,
крестом серебряным светясь.
Тогда над городом, как конус
с вершиной около «креста»,
похоже, вешали попону
из огнетканного холста.

И ощущали люди зримо
поток трассирующих пуль,
несущихся неумолимо
туда, где в перекрестье – нуль.
Но к боли сирот, женщин вдовых,
к страданью раненных бойцов,
тот «крест», как будто заколдован,
летел, смеясь нам всем в лицо…

Ближе к утру вдруг забурлили винты за кормой.  Тимур вскочил.
;  Ты куда? ; встрепенулась мать.
;  Я хочу  посмотреть, как работают моторы.
;  Моторы – внутри парохода.  А там – винты…
;  Ну, я посмотрю, как работают винты.
;  Ну, хорошо.  Только сильно не наклоняйся!
;  Ладно…
Он пробрался между расположившимися на палубе людьми и заглянул через борт.  То, что он увидел, его очаровало: за кормой тянулись два, светящихся нежным голубым цветом, вихря. Как будто бы они подсвечивались изнутри специальными неяркими фонариками.
Придя на место, он рассказал маме о свечении воды, но она не смогла ничем объяснить это странное, на её взгляд, явление.
Тимур лёг на свое место и незаметно уснул. Когда проснулся теплоход стоял у причала, но совсем у другого.
Сориентировался. Оказывается, за время, пока он спал, теплоход переплыл бухту и причалил к противоположному берегу.
Теперь же шла погрузка каких-то ящичков.  На специальную платформу нагружали сотни, а может, и тысячи маленьких, величиной, примерно, с арифмометр, деревянных полированных и, покрытых лаком, ящичков с резными медными ручками и с двумя медными же крючочками на лицевой стороне. Потом, по команде: «Вира!» платформа поднималась краном на теплоход и по команде: «Майна» опускалась в трюм.
Погрузка шла весь день и не прекращалась даже во время немецких налётов. Так что, можно себе представить, сколько тысяч таких ящичков было погружено.
Там же на берегу, без какого либо прикрытия, штабелями по три штуки, лежали настоящие торпеды.
Всё это, конечно, интересно, но желудок, почему-то, не довольствуется интересными картинами и просит кушать.  А кушать Маевы с собою ничего не взяли. Вся надежда была на партизанскую кухню.
Мама встала и сказала:
;  Пойду-ка, поищу вчерашних наших женщин.
;  А ты их знаешь?
;  А как же? Вместе работали.

Тимур не знает, как немцы бомбили Севастополь в первый день войны двадцать второго июня: сколько самолётов одновременно производили налёт.  Но в те дни, когда они находились там, то есть, третьего и четвёртого октября каждый час, «по нулям», прилетал всего один самолёт.  Притом, видно его было прекрасно и днём, и, особенно, ночью при свете прожекторов.  Там, на небе он выглядел, как маленький серебряный крестик, к которому сходятся все трассирующие пулемётные очереди и красные, летящие вверх, «шарики» – снаряды. Тогда, ночью небо выглядит так, как будто вы находитесь в огромной «кастрюле», накрытой разноцветной крышкой, в середине которой светится «крестик».

Мама ушла, а в это время началась воздушная тревога.  На небе вновь появился маленький «крестик».  И начал бомбить.  Но, видимо, потому, что летел он очень высоко наши зенитные орудия и пулемёты не могли достать его, но, зато, и он не мог бомбить прицельно.  Сколько Тимур ни наблюдал за тем, куда падали бомбы, он не заметил ни одного случая, чтобы хоть одна из них поразила цель.  Все они, в основном, падали в воду бухты.  При этом не пострадало ни одно сооружение порта и ни одно судно.
Да и сами налёты, производимые с немецкой точностью строго в одно и то же время, и только одним самолётом, были похожи, скорее, на демонстрацию, на психологическую атаку, нежели на налёт с целью что-то уничтожить.
В этот раз с того берега бухты к теплоходу направлялся небольшой катер.  До теплохода оставалось всего несколько сот метров, когда в воду стали падать бомбы, выбрасывая вверх высокие фонтаны воды. 
Конечно, немец не целился поразить именно этот катерок, потому что с такой высоты сделать это невозможно.   Он просто, открыл свои бомболюки в надежде, что какая-нибудь из бомб попадёт в какую-нибудь цель.  А поскольку они вываливаются не одновременно, а друг за другом, то на земле или воде линия разрывов представляет собою «пунктир».

    Вот, в такой «пунктир» попал и злополучный катерок, двигавшийся в том же направлении, что и самолёт.  Когда на нём увидели, что бомбы со свистом падают прямо на них, рулевой включил  максимальную скорость, чтобы уйти от них.  Возможно, она была не меньше скорости самого самолёта, который тоже должен был максимально уменьшить её, чтобы точнее попасть в цель.  И тогда эти две скорости могли оказаться соизмеримыми.
Доказательством тому был тот факт, что, первая бомба упала чуть правее катера, и его отшвырнуло влево, а вторая – левее, и тогда его кинуло в обратную сторону.  Но пассажиры катера, видимо, родились «в рубашках», потому что рулевому удалось своевременно вывернуть руль, чтобы не врезаться в борт теплохода. Таким образом, и катер, и люди не пострадали.
Вспоминая теперь этот случай, Тимур представил себя, сидящим в этом катере: как бы он себя чувствовал в этой ситуации?
Наверное, решил бы, что это – последние секунды жизни! И, главное, ничего нельзя предпринять, чтобы как-то защитить себя! В этот момент всё зависело от СЛУЧАЯ!  и, конечно, от выдержки, то есть, дееспособности рулевого, который, наверное, думал не о смерти, а о том, как её предотвратить, своевременно вывернув руль.
Но, зная психологию мужчин, представил, как они «обмывали» своё второе рождение!..
В этот раз Тимур увидел воочию, как стреляет скорострельная зенитная пушка.  Она стояла прямо над его головой на верхней палубе.  Очередь её была не такая длинная, как у пулемёта.  Несколько снарядов она выстреливала за пару-тройку секунд.  Потом – пауза.  Наверно, в это время её перезаряжают.  Левее, если смотреть снизу, стоял и зенитный пулемёт с проволочным прицелом, наподобие паутины.  Но он в этот раз не стрелял –  возможно, самолёт летел очень высоко.
    Мамы не было долго – несколько часов.  Тимур стал переживать, так как, не любил неизвестности. Он вспомнил, как тяжело перенёс её отсутствие, когда ехали в «Рассею».  Но тогда не было войны.  В самом крайнем случае, он бы сошёл с поезда на станции Похвистнёво и подождал её там.  А сейчас..?   Ну, не могла же она сойти на берег!   А, вообще,.. кто её знает?!.  Ведь он сказал, что хочет кушать…      
     А что, если она ничего не нашла на теплоходе и решила сойти на берег и  там  поискать  чего-нибудь  из  съестного?..       
     Какой  же  он глупый! 
     Нужно было не говорить, что хочется кушать!  Ведь сам прекрасно понимает, что здесь в такой суматохе, кто позаботится о них?  Их ведь, вон сколько!  Несколько тысяч!..  Это сколько нужно еды на всех?!.
     Что делать? Пойти поискать её?..  Да тут ведь – целый город!  Да и место нельзя оставлять: ведь сразу займут!  А потом, если она придёт, а его нет?..  Так и растеряться можно!..  Люди скажут: ; «Дураки! На одном пароходе потерялись!».
А ждать он не умел! Видимо, о нём сказано, что «ждать и догонять – хуже всего!»…
Подождал ещё некоторое время.  И стал переживать ещё больше: «Вдруг мама заблудилась? И не может найти место, где они устроились!».
Вышел из под трапа на открытую палубу в надежде, что она увидит его.
Вдруг услышал:
;  Ты, почему тут стоишь?
Обернулся. Мама стоит с небольшой кастрюлей в руках.
;  Пойдём!  Я тебе кушать принесла…

Уважаемый читатель, Вы меня простите: я чуточку отвлекусь, чтобы вытереть, набежавшую слезу!..

    Мама!..  Кто на свете может так глубоко заботиться о своих детях, как не мама! А не похоже ли это на то, как самка, прилетев с червячком в клюве, кормит своего птенца, раскрывшего пасть?..      
    Мама!..
Она на незнакомом теплоходе, набитом тысячами тоже голодных людей с голодными же детьми, умудрилась достать своему чаду еду в небольшой кастрюле!..
«Значит, мама всё же куда-то ходила за едой. – пронеслось в сознании, –  Но почему так долго?».
;  Ты где была так долго? ; Слёзы чуть-чуть не брызнут из глаз. ; Ты же сказала, что поищешь этих тёть!
;  Да, я их нашла.  И не только. Я помогла им устроиться на работу, на кухне, чтобы их дети не голодали.  А это я тебе принесла.
;  А ты?..
; Я уже кушала.  Мы работали на кухне. За это нам дали покушать и дали детям.
    ;  А что вы там делали?
;  Мыли посуду…
;  А что, и завтра будете мыть?
    ; Да. Им помощники нужны. Оказывается,  кроме нас  эвакуированных, как мы, на борту корабля ещё и две с половиной тысячи раненых.  Их перевозят на Кавказ на случай, если Севастополь будет взят немцами.
;  Мама, как же так получается: мы всё время говорили, что наша страна – самая сильная и что Красная Армия – непобедима, а теперь мы всё отдаём немцам?
Мама не ожидала от сына такого вопроса.  Прежде власти объясняли случившееся внезапностью нападения.  И она сама привыкла так думать.  Но теперь, когда прошло уже более трёх месяцев с момента начала военных действий, это объяснение не годилось.  Значит, годится только одно объяснение, что переоценили свои силы.
;  Не знаю, сынок, но я всё же уверенна, что, в конце-концов, мы победим. Я верю в это!
;  Я тоже считаю, что мы должны обязательно победить!..

Теплоход простоял у этого причала почти всю ночь.

          Под утро только прозвучало:
«Отдать концы!». И теплоход
отчалил плавно от причала,
светящийся водоворот
оставив бурный за кормою,
подставив палубу ветрам,
судьбу доверив власти моря,
взял курс к Кавказским берегам...

Проснулся Тимур от шума боя.  Глянул в небо и увидел самолёт, пикирующий прямо на него.  Стреляли со всех сторон. Самолёт, не долетев до теплохода, отвернул вверх.  Однако, орудия и пулемёты продолжали стрелять, так как уже другой самолёт снова заходил на них.
Присмотревшись, он насчитал три вражеских самолёта, заходивших  друг  за  другом  на  цель.    А  целью,  конечно,  являлся теплоход.  Но ни один не долетал до него, боясь шквального огня, которым их встречали и сам теплоход, и сопровождавшие его пять боевых катеров.  После нескольких заходов самолёты улетели прочь.
Тимур встал и огляделся.  Их сопровождали катера, вооружённые, как говорится, до зубов.  На каждом из них стояла скорострельная зенитная пушка и два зенитных пулемёта.
Несмотря на такой мощный эскорт, в этот день немцы ещё трижды нападали на транспорт, однако, результат был тот же: день прошёл без потерь с обеих сторон.  Хотя позже, Тимур узнал, что немцы в тот период потопили не один советский транспорт, следовавший из Севастополя на Кавказ.
Что за ящички вёз их теплоход? Видимо, что-то ценное, если грузили их целый день! И, не говоря уже о людях, если бы их потопили, сколько ценного добра потеряла бы страна!..
Вспоминая эти немецкие налёты много лет спустя, Тимур удивлялся, почему тогда наши моряки не подбили ни один атаковавший их самолёт?  Понятно, если воздушная цель перемещается в двухмерном пространстве, с большой скоростью, то есть, в плоскости, перпендикулярной к направлению полёта пуль или снарядов, в неё тогда трудно попасть, потому что сложно подобрать угол упреждения стрельбы.  Но, когда цель летит прямо на стреляющего (самолёт пикирует на корабль), не перемещаясь в двухмерном пространстве, то почему ни один снаряд, ни одна пуля, выпущенные из шести орудий и, как минимум двенадцати пулемётов, не попадает в него?  Создаётся такое впечатление, будто вся эта шумная стрельба осуществлялась холостыми патронами!..
На следующий день немцы уже их не беспокоили.  Видимо, дальность полёта их самолётов не позволяла сделать это.  Вероятно, эти налёты совершались пикирующими бомбардировщиками, то есть, фронтовой авиацией, у которой дальность действия невелик.
    На третий день плавания на горизонте показалась земля.  Все эти дни мама по несколько часов работала на кухне.  (Интересно, знало ли руководство камбуза, что у них посуду моет «Мэр города» Бахчисарая?..).

…Тем, кто вечернею порою
увидел в жизни только раз,
палитры чудною игрою
как с моря видится Кавказ,
им ни к чему мои старанья
ту чудо-сказку передать,
чтоб вызвать страстное желанье
вернуть видение опять!
Нет! Не для них вожу я кистью
воображенья своего!
Хочу я снова насладиться
простым величием того,
что не окинуть даже глазом,
что можно лишь вообразить,
что называется «Кавказом»,   
что означало просто: «Жить!».

В прибрежной дымке выступают
черты далёких берегов.
А выше – «шапками» снегов
вершины в сумраке сияют,
пылая плавленым червонцем,
последний отражая луч
под кромкой огненною туч
уж в воду канувшего солнца.
Но вот, волшебный пыл спадает.
и тут же, прямо на глазах,
вершины призрачные тают
на потемневших небесах.
И, сбросив, с явным облегченьем,
вниманья непосильный груз,
уснул Казбек во тьме вечерней,
прикрылся облачком Эльбрус.

Стемнело.  Берега не видно.
И лишь упругая волна
о судно бьётся…  Очевидно,
она для бури рождена!
И тщетно ищет беспокойства,
когда кругом такой покой!..
Есть бури, но другого свойства,
гроза – субстанции другой!

От бурь «стихии рукотворной»
дрожат земля и небосвод
И водит смерть в наряде чёрном
над миром дикий хоровод!..
Но это там!..  А здесь, пока-что,
царит над морем тишина.
И тьма такая – даже мачта,
что вверх уходит, не видна.

И неотступного эскорта –
пяти военных катеров –
не видно тоже: всю когорту
скрыл ночи бархатный покров,
в котором изредка и скупо
через какой-то интервал
тот, что стоял на вахте, в рупор
во тьму команды подавал.
Какая тонкая сноровка
нужна была в условьях тех,
в режиме светомаскировки,
в кромешной, чтобы, темноте
попасть в единственное место,
найти единственный причал,
который требованьям текста
радиограммы отвечал!


Но вот, и мрака чары вскоре,
растаяв, жаждущим очам
открыли тёмный облик моря,
зелёный берег и причал.
И в час туманного рассвета
предстал во всей своей красе,
чуть не восьмое чудо света! –
красавец южный – Туапсе.
Предстал перед тревожным взором
десятков сотен беглецов:
Что им сулят вот эти горы?
Найдут ли здесь приют и кров?

Какая ждёт пришельцев доля
на «обетованной» земле
средь листьев глянцевых магнолий,
в сени платановых аллей,
где кипарисы-минареты
хвалу возносят небесам,
где дивной флоры чудеса
светила щедростью согреты?..

Базар кавказский встретил щедро
голодных беженцев поток.
Здесь было всё – от шишек кедра
до ананасов…  Весь Восток,
казалось, выбросил на рынок
свои волшебные плоды,
горами спелых мандаринов
забив торговые ряды.
Признаться, даже мы – гурманы,
опустошители садов
дворцовых древних Крымских ханов, –
таких не ведали плодов!
Пригоршни жареных каштанов
и горки вяжущей хурмы
в сени задумчивых платанов
уничтожали жадно мы…

В Туапсе задерживаться не стали. Мама решила ехать к своим в «Рассею». На вокзале ей объяснили, что нужно первым же поездом доехать до узловой станции Армавир, а там дождаться поезда, следующего в Сталинград, где снова нужно пересесть на поезд, идущий на Сызрань, а уж оттуда до Куйбышева рукой подать.
Сели в первый же поезд, следовавший в Баку.
     В Армавире оказалась уйма народу.  В помещениях вокзала трудно было пройти. Люди сидели и лежали на полу.  Погода была слякотная, и потому пол был так грязен, что дальше некуда! 
     По ночам вокзал проверяли милиция и военные патрули.  Порой, когда   проходы   были   полностью   закрыты,   им   приходилось перешагивать через спящих людей.  Дорогу они себе освещали электрическими  фонариками,   работающими   с    помощью   ручных динамок, издававших звук: «джик… ; джик…». Тимур первый раз в жизни видел такие фонарики…
Поезда там ходили нерегулярно, поэтому никто не знал, когда будет состав (неважно, пассажирский или товарный) на Сталинград.  Объявлений никаких никто не делал.  Обо всём узнавали друг от друга.
Так же, друг от друга услышали, что в том направлении, куда мама собиралась ехать, сильно бомбят. Очевидцы рассказывали, что вдоль железнодорожного полотна лежат искореженные вагоны и паровозы. И не советовали туда соваться.
Прожили в Армавире на вокзале несколько дней.  Там для эвакуированных было организовано бесплатное питание. Талоны на питание давали по предъявлению эвакуационных документов.  Хорошо, что в Севастопольском горкоме маме выдали все необходимые бумаги!
Там же на стене Тимур увидел портрет советского лётчика, майора военно-воздушных сил, дважды Героя Советского Союза Александра Молодчего. Надпись под портретом рассказывала о его подвигах. Это был один из тех, кто, рискуя жизнью, бомбил Берлин. И Тимур вспомнил о своих Бахчисарайских друзьях, мечтавших стать лётчиками. Как они там? Живы ли?..
Кто-то, узнав, что мама из Крыма, подсказал ей, что, не доезжая до Минеральных Вод, есть ногайские поселения.  Ногаи – это тюркская кочевая народность, отпочковавшаяся от татаро-монгол и осевшая в прикумской низменности, занимающаяся скотоводством.  Их язык сходен с татарским и мама могла бы там найти себе работу.
Мама послушалась совета и, не доезжая одну остановку до станции Минеральные Воды, они сошли с поезда, и направились в ближайшую деревню.  Там их приняли радушно и поселили у одной колхозницы, у которой было двое сыновей, примерно такого же возраста, как и Тимур.

С кем там встречалась мама, с кем и о чём договаривалась, Тимур не знает.
     С самого утра он, по предложению ребят, катался на санках с высокой   горки   до   самой   речки,   в   пойме  которой располагалась деревня. Горка была крутая, раскатанная и длина наката была не меньше  ста  метров. Так  что  санки за время съезда успевали набрать приличную скорость. Они были большие и вмещали в себя по три человека: двоих братьев и Тимура.
Сначала братья садились первыми, а Тимур – последним.  Сидящий впереди, ставил ноги перед собой, на случай торможения, а остальные – в стороны, как в седле. 
С этой горки каталась вся деревенская детвора.  И санок, сразу съезжавших с неё друг за другом, было, пожалуй, не менее полудюжины.  И потому, очень часто они, догоняя друг друга, сталкивались и их пассажиры, со смехом, катились кувырком.
В одном из спусков Тимур оказался сидящим впереди.  Он вытянул ноги перед собой на случай необходимости затормозить.  И случай не заставил себя ждать: увидев, что их санки догоняют передние, он начал тормозить.  Но, то ли потому, что он не имел навыка делать это, или потому, что впереди тоже тормозили, но их санки стали быстро сближаться с идущими впереди.  Столкновение было неминуемо. И, вместо того, чтобы убрать ноги в стороны, он решил смягчить ими удар.  Но он ошибся.  Несмотря на выставленные ноги, их санки от удара развернуло, перевернуло набок и вместе с ними кувырком покатило вниз.  В результате этого, произошёл вывих правой щиколотки Тимура.

    До дома он добрался сам, но к вечеру ногу раздуло так, что он не мог не только самостоятельно передвигаться, но даже встать с постели…
Пролежал он «в гостях» вынужденно более двух недель.  У мамы с работой здесь тоже ничего не получилось, а уехать куда-нибудь они не могли. 
За то время, пока Тимур лежал, мама несколько раз ездила в города Кавказских Минеральных Вод, но каждый раз приезжала расстроенная.  Наплыв беженцев был огромный, и рабочих мест для всех не хватало.  В последний раз, а это был Кисловодск, её обнадёжили на счёт работы, а пока, обещали дать субсидию для проживания и предоставить жильё.

     Когда Тимур смог вставать и передвигаться с помощью палочки, они распрощались с гостеприимными хозяевами и в тот же день были в   Кисловодске.   
     Им  сразу  же  выделили  комнату  на  втором  этаже здания, находившегося в самом центре города перед парком. Комната была   большая,   в    середине   стоял   большой   стол,   скорее   всего, бильярдный, и у стен – два дивана.  Свободного места было столько, что туда могло поместиться ещё несколько кроватей.
Удивительно, но к этому времени и их Бахчисарайские попутчики тоже оказались в Кисловодске. И, вероятно, маме о них сообщили там же в Горкоме партии.
     Как бы там ни было, но они встретились и по предложению мамы поселились в той же комнате, которую ей предоставили. Здесь Тимур и познакомился с ними нормально.
Тётя, у которой были маленькие дети, сама не была руководящей работницей ни районного, ни городского масштаба. Но её муж был каким-то руководителем. Его взяли в армию, а семью, по его просьбе, эвакуировали.  Звали её тётя Зоя, мальчика – Сервером или по-русски Серёжей, а девочку  – Зиной.
Другая тётя была намного старше неё.
В то время Тимур ещё не научился определять возраст человека по его виду.  Поэтому все дяди и тёти старше сорока лет казались ему «старыми».
Ту «старую» тётю звали Сарой, сына – Мишей, а дочь – Софой.  Уже по именам он понял, что семья была еврейской.  До эвакуации тётя Сара заведовала в Бахчисарае швейным предприятием, а дети учились в школе:  Миша – в восьмом, а Софа – в десятом.
Оказывается, к моменту приезда Маевых в Кисловодск, Миша уже устроился на работу в афишную мастерскую театра оперетты в качестве ученика мастера.  Его сестра, не желая пропускать школу, пошла доучиваться в десятый класс. Их мама тоже устроилась на работу, правда, рядовой швеёй, ибо именно эта профессия сейчас пользовалась особым спросом…
    ;  Скажи, а что ты делаешь в вашей мастерской? ; спросил однажды Тимур Мишу.
; Вообще, мастерская выпускает афиши для каждого спектакля.  Но там работают мастера-художники. Ну, конечно, не такие художники, которые рисуют картины, а художники-плакатисты.  Ты видел в городе афиши театра оперетты?
;  Не знаю, может, и видел, только не обращал внимания.
;  А ты, вообще, знаешь, что такое – оперетта?
    ;  Не-а!..
;  А опера?..
;  Нет. Не знаю…  У нас, ведь, в Бахчисарае нет таких…
;  Я тоже жил в Бахчисарае, а вот, знаю!
; Ну, ты уже большой. Когда я буду таким, то тоже, наверно, буду знать.
;  А хочешь сходить в оперетту?
;  А как я пойду? У меня денег нет…
;  А я могу достать контрамарку.
;  А это что такое?
;  Это – вместо билета.
;  Билет я знаю, а вот, контрамарку – нет.
; Понимаешь, нам – работникам театра разрешается ходить на спектакли бесплатно. Только без указания места. Если будут места свободные, то мы можем садиться, а если нет, то приходится стоять.
;  Но я же не работник театра. Меня не пустят.
;  По контрамарке пустят.
;  Ну, ладно! Я согласен.
; Хорошо, завтра я возьму две контрамарки. И мы с тобою сходим… Слушай, а давай я покажу тебе нашу мастерскую, и ты увидишь, как мы делаем афиши!
Предложение Миши понравилось Тимуру.  С разрешения мамы на следующий день он вместе с Мишей пошёл в его мастерскую.
Она находилась в одном из подсобных помещений театра оперетты, но вход в неё был совсем с другой улицы, через едва заметную калитку в высоком заборе, не доходя до железнодорожного моста.
По пути Миша показал ему театральную афишу на стене одного из зданий на центральной аллее города.
;  Вот, видишь? Вот это называется «афиша».
;  А кто такая Надежда Дурова?
; Это – героиня, девушка-дворянка, которая в Отечественную войну тысяча восемьсот двенадцатого года, переодевшись мужчиной, воевала в гусарском полку.
     ;  А ты тоже делаешь такие афиши?
    ;  Нет.  Я – только ученик!  Я делаю грунтовку, потом – фон, а надписи  делают мастера.
    ;  А что такое «грунтовка» и «фон»?
Миша подошёл к афише и показал рукой:
;  Вот, это голубое – это «фон».  А чтобы краска не осыпалась после высыхания, её кладут на специальный слой, в который добавляется клей и называется «грунтом».  Вот, это – полотно, ну, по-простому: – тряпка, только она толстая и более прочная.  Она натягивается на подрамник и после этого грунтуется. А как грунт высохнет, по нему широкой кистью наносится фон. Когда фон высохнет, специально вырезанным кусочком мыла расчерчивается афиша.
;  А зачем мыло?
; Вообще-то, можно и угольками… Но угольки оставляют след, который потом приходится закрашивать. А мыло хорошо вытирается, незаметно.
    В мастерской работало несколько мужчин. И только один Миша был подросток.
    Тимуру разрешили посмотреть их работу.  И он воочию увидел, как смываются старые афиши и потом наносится грунт и делается фон на новых. А те афиши, которые были подготовлены к работе вчера, расписывались с помощью специальных трафаретов. Для этого на готовый фон накладывали сначала длинные трафареты с названием театра. А для названия спектакля подбирались трафареты с вырезками для каждой буквы отдельно.  Приложив трафарет, мастер закрашивал его, и на афише появлялась буква, которую потом он подправлял той же краской, но мелкой кистью.  А такие слова, как «режиссёр» и «дирижёр», а так же фамилии наносились одним трафаретом.  Не прошло и полчаса, как афиша была готова.
;  Это вы акварелью рисуете? ; спросил он у пожилого мастера.
;  Нет.  ;  ответил он.  ;  Эти называются: «Гуашь».  Но в них добавляется столярный клей, чтобы афиша могла простоять долго, даже, если будет дождь. ; добавил он.
; А-а,  а  я  думал – акварель!..
; Нет, акварель – дорогая краска.  Если мы будем красить акварелью, мы артистов без штанов оставим! ; пошутил он.
       
    Вечером пошли в театр.  Это было первое посещение Тимуром театра. Обе мамы, конечно, были заранее предупреждены.

    Вошли в просторный вестибюль.  Миша предъявил контролёру две контрамарки. А Тимур со страхом ждал, что вот сейчас, эта пожилая женщина их прогонит. Скажет: ; «Это не билеты! Давайте билеты! Иначе, я вызову милицию!».
Но она улыбнулась Мише и сказала вполголоса:
;  Идите на бельэтаж!..
По ступенькам, покрытым ковром, поднялись на второй этаж, но свободных мест там не оказалось.
; Давай, станем здесь! ; сказал Миша, остановившись возле деревянного, резной работы, столба на углу между прямыми и боковыми рядами.
Тимур за день устал, и ему хотелось сесть, но нигде никакой, даже ступенечки, не было. Приходилось стоять, подперев столб плечом. Он уже начал было жалеть, что согласился на предложение друга. Но тут стал медленно гаснуть свет и с тихим шуршанием начал раздвигаться тяжёлый занавес. Зазвучала музыка. Она звучала откуда-то снизу. Он присмотрелся: и впереди сцены увидел углубление, наподобие ямы.  Там свет был приглушён и на самом краю чётко вырисовывалась фигура мужчины в чёрном, взмахивающим тоненькой палочкой. А на сцене была комната, уставленная всякой мебелью, в которой  никого не было.  Музыка закончилась и все в зале захлопали: хлопали внизу, а также справа от них и слева. Не хлопали только они.  А мужчина повернулся лицом к залу и стал кланяться. И тогда вся публика захлопала ещё сильнее.
Потом на сцену стали выходить разные люди: мужчины и женщины.  Они разговаривали песнями.
Хотя спектакль назывался «Надежда Дурова», но он оказался о войне, притом не этой – сегодняшней, а об Отечественной войне 1812 года. Это уже было хорошо: он любил смотреть картины про войну.  Оказывается, эта самая Надежда Дурова – молодая женщина захотела идти на фронт, а её не брали.  Тогда она переоделась в гусарский костюм и назвалась мужским именем.  И никто не мог догадаться, что она – девушка, потому что она и воевала, как мужчина, и выпивала вместе с гусарами.  Конечно, голос выдавал её, но они думали, что она – молодой парень, у которого ещё не окреп голос.  И только фельдмаршал Кутузов  с  повязкой на одном глазу разгадал её тайну и сначала хотел выгнать ее из армии, но потом пожалел, узнав, что она сражалась отчаянно и даже взяла в плен французского генерала.
  В общем, спектакль ему понравился, хотя в настоящей жизни так не бывает, чтобы люди разговаривали между собой песнями.


        Таким образом, они ходили на спектакли почти каждый вечер. Смотрели все известные в то время оперетты: «Мадам Марица», «Цыганский барон», «Баядера», «Сильва» и многие другие. И, действительно, глупо было бы не использовать такую шикарную возможность: просмотреть весь репертуар театра совершенно бесплатно.  Правда, по второму разу на одну и ту же вещь они не ходили.

Пока ей подыскивали работу, мама Тимура получала от горкома партии пособию по триста рублей в месяц. Этих денег хватало только на еду в столовой, что на углу улицы, которая спускается от вокзала, мимо театра к центру, слева, не доходя до сквера. Это была самая дешёвая столовая, причём, самым лучшим деликатесом были картофельные котлеты с какой-либо кашей и мясной подливой.

Однажды мама принесла домой газету. Там была статья, со всех сторон очерченная красным карандашом.
Сели читать её «всем скопом», проживавшим в комнате. В статье описывались зверства, чинимые немцами в Крыму. И там же писалось, что в центре Бахчисарая на площади фашисты повесили за косы семь женщин – руководящих работников.  Фамилии не назывались, поэтому мама стала считать всех своих знакомых, по её мнению, оставшихся в городе.
;  Вот, ; сказала тётя Сара – мама Миши, – то же самое было бы и с нами, если бы мы остались!
;  Ой, мамочка! ; сказала её дочь Софа, обнимая её. ; Я бы не пережила это!  Как хорошо, что мы уехали!
;  А ты же первая не хотела уезжать!

    ;  Мамочка, ты же знаешь, почему!..
;  Да, знаю, знаю..!
    ; А  меня  с  детьми,  может  быть, не тронули бы?.. ; вопросительно, глядя на всех, проговорила тётя Зоя.
;  Может, ты забыла, кто твой муж? ; спросила мама.
; Да нет, не забыла…  Только мне намного хуже вас! У вас дети уже взрослые, всё понимают…  А каково мне с малыми?..  Всё бросили…  Ютимся не лучше собак…  Я с соседями жила хорошо. Может быть, немцы и не узнали бы!..
Тимур смотрел на её детей и думал, как бы он реагировал на всё случившееся, если бы это произошло в Симферополе, когда ему было два и четыре года? Ну, двухлетним он, может быть, и не понял бы ничего. Особенно, если бы это было даже раньше, чем когда он ездил в Алупку. А вот, когда он занимал места в столовой «КомВУЗа», тогда уже, пожалуй, смог бы прореагировать. И всё же: сейчас он иногда может решать за себя, а тогда, действительно, всё решала бы мама. И если бы немцы арестовали маму…  Ой, только не это!.. А он не дал бы её арестовать! Он вцепился бы за мамину ногу и его никто не смог бы оторвать от неё. Пусть бы убили их обоих вместе! И он посмотрел на маму и слёзы навернулись на глаза.
;  Ты что? Плачешь? ; спросила она.
;  Да – нет! ; отвернулся он.
На следующий день мама сообщила Тимуру и соседям, о том, что её с сыном вызывают в город Краснодар, а оттуда они должны поехать в Бахчисарай, который к тому времени должен быть освобождён от немцев. Выезд назначен через два дня.
В указанный день и указанный час Тимур и мама были на вокзале. Оказывается, в Крым, который вот-вот должен быть освобождён, ехали не одни они. Таких пассажиров оказалось человек двадцать, но все они не знали друг друга и потому ехали врозь. Встретились они только в Краснодарском крайкоме партии.
Тимур, как всегда, остался в вестибюле здания, а мама ушла наверх. После солёной рыбы, которой они утолили утренний голод, ему очень захотелось пить. Он видел, как мужчины подходили к буфетику, примостившемуся в углу вестибюля, и пили из больших стеклянных кружек желтоватую пенящуюся воду.  Не выдержал.  Подошёл и спросил, сколько стоит. Сказали, что двадцать копеек.  Достал  мелочь,   имевшуюся  в  кармане,  и  купил  себе  кружку  этой

воды. Когда стал пить, понял, что это не вода, потому что она была несладкая,   а   чем-то   горчила. Но   жажда   оказалась   сильней. И он
«выдул» всю кружку. Только после того, как напился, услышал:
;  Почём ваше пиво?
Продавщица ответила. Но, хоть жидкость и называлась «пивом», она ему понравилась, так как уняла мучившую его жажду. С тех пор он с уважением стал относиться к этому напитку. И где бы ни был, не упускал случая попробовать кружечку-две этого благородного питья.
Когда мама спустилась, то, первым долгом сказала, что очень хочет пить. Тимур предложил ей выпить пива, но она отказалась.
;  Я пиво не пью! ; сказала она категорично.
;  А ты попробуй, оно вкусное!
;  А ты откуда знаешь? ; удивилась она.
;  А я тоже очень хотел пить и выпил целую кружку.
;  И тебе ничего..?
;  Как видишь, ничего!..
;  Ну, ладно, давай попробую.
Она отпила один глоток, поморщилась:
;  Фу, какая гадость! ; громко сказала она.
А мужчина, стоявший в очереди, спросил:
; Действительно, плохое пиво? ; Мама кивнула. ; Удивительно! Я каждый день здесь пью и пришёл к выводу, что здесь – самое лучшее в городе пиво! ; удивился он.
;  Я тоже так считаю. ; подтвердил Тимур и, глядя на маму, взял её кружку с прилавка и стал пить.
Тогда мама взмолилась:
;  Оставь и мне немножко!
Он отдал ей кружку и она выпила остаток, кривясь после каждого глотка.
Утолив жажду, она вытерла губы носовым платком и сказала:
;  Пошли на вокзал!
;  А куда ехать? ; спросил он.
;  Как куда? Домой!
; Домой, в Бахчисарай? ; сразу повеселев, воскликнул он.
; Домой, в Кисловодск! ; уточнила мама. ; Кампания по освобождению Крыма сорвалась. ; добавила она. ; И ещё, вот что: ; продолжила после паузы, ; надо кончать с опереттами и идти в школу! Ты итак уже много пропустил. Если появится необходимость возвращения в Бахчисарай, нас известят.


    В поезде Тимур спросил:
; Мама, а зачем ещё не освободив Крым, нас уже вызвали,..  сорвали с места?
; А для того, чтобы сразу после освобождения города, в тот же день, уже в нём была Советская власть. Безвластия быть не должно!..
По настоянию мамы он вынужден был пойти в школу в пятый класс. Мама узнала, где находится ближайшая школа, и повела его туда.
Тимур вспомнил, как в Бийэле рвался в школу, куда его не хотели шестилетнего принимать. Тогда его приняли с испытательным сроком лишь потому, что мама была председателем колхоза.  А теперь он никак не хотел идти в незнакомую ему среду, лишь только для того, чтобы «не потерять год». Он уже привык к вольной жизни, и ему совершенно не хотелось снова влезать в путы необходимости. Он полагал, что они больше  потеряли, оставив дом, имущество, знакомые места и лучших друзей, чем какой-то там календарный год.
Но мама настояла и пришлось подчиниться.
В классе было много учеников, по крайней мере, больше, чем в Бахчисарае. Оно и понятно: там все были только местные, а сюда таких, как он, понаехало много и пришлось классы «расширять». Он знал, просто нутром своим чувствовал по взглядам ребят, что тут уже существует противостояние: те, что в течение пяти лет учились вместе, это – «свои!», а те, что понаехали, которых никто не звал, это – «чужие!». И «своим» нет никакого дела, что где-то там – война… Что эти ребята несчастные, потому что оставили свои места, свой кров, свои школы и своих друзей… Вот, если бы они не приезжали сюда, их жизнь текла бы безо всяких изменений. А теперь, смотри: в классе вместо привычных тридцати-сорока человек, целых пятьдесят. Из-за этого поставили дополнительные парты, и стало теснее.  В городе кругом всё подорожало. В городском транспорте приходится стоять, в то время, как раньше всегда ездили сидя. Да мало ли, какие неудобства принесли с собой приезжие?.. Вообще то, к приезжим они давно привыкли, но те не врывались в их личную жизнь! А эти всё перевернули к верху ногами!..

        Его посадили рядом с мальчиком, который приехал из Брянска. Приехал  ещё  до  начала  учебного  года.  Звали  его  Борисом. Тимур прослушал все шесть уроков и пришёл к убеждению, что он слишком много пропустил и до конца учебного года не успеет догнать своих одноклассников.
Он так и сказал маме, придя со школы.
;  Мама, я ведь не по своей вине пропустил занятия. Давай я не буду тянуться, а с первого сентября пойду в пятый класс. Я не второгодник, я – эвакуированный!
Подумав, мама согласилась с ним.

     Лишь месяца через три, маме предложили работу санитаркой в санатории имени Кирова, где размещался эвакогоспиталь № 2004. В горкоме ей сказали, что это временно и как только появится другая вакансия, её переведут.
На первом же партийном собрании госпиталя, её избрали секретарём партийной организации, то есть, не освобождённым, а в качестве партийной нагрузки.
Теперь ей не полагалось никаких пособий, так как она получала в госпитале зарплату. И её, как медперсонал, кормили в столовой. А Тимур, не относившийся к этой категории, вынужден был, как и прежде, бегать в свою столовую в центре города. 
Каким-то образом матери удалось договориться с одной из поварих или работниц кухни. И она, иногда, возможно в ту смену, когда работала, давала Тимуру две настоящие мясные котлеты.
    Кухня находилась на первом этаже здания, и её окна, по крайней мере, одно из них, были всегда открыты. И он бегал под ними, якобы играя, всё время поглядывая на них. Когда в них появлялось круглое лицо тёти, он подбегал к окну, и она подавала ему котлеты, завёрнутые в бумагу. Но он не знал, когда она работает, поэтому это местечко сделалось постоянным местом его игр.  Оно было отделено от основного двора зарослями кустарника, поэтому его со двора почти не было видно.
Вскоре матери предложили должность заведующей материальным складом. К складу ещё примыкала малюсенькая комнатка, куда помещалась одна кровать стол и несколько стульев. 

          Вот, в этой комнатке они и стали жить.  Готовили на примусе еду  и  спали  вдвоём  на  одной  кровати.  Теперь  от  услуг городских столовых пришлось отказаться – это было не по карману. А за продуктами нужно было ездить на базар, который находился на другом конце города. Туда ходил трамвай, но не из их района и половину пути приходилось преодолевать пешком.
На базар сначала ездили вдвоём.  Мама всё выбирала продукты подешевле. В результате остановились на овощах, которые продавали сами колхозники, а из мясного – на курятине. В тот период курица стоила дешевле всего: по двадцать рублей за тушку. Правда, позволяли себе эту роскошь они не часто. Зато из неё мама варила такие вкусные супы с лапшой, что закачаешься! Кстати, и муку тоже приходилось покупать на базаре, потому что всё, что касалось злаков, прподавалось по карточкам.  Мама всегда торговалась с продавцами, и они часто уступали в цене.
Потом на базар стал ездить один Тимур. Он тоже научился торговаться с продавцами, и они часто его жалели.
Однажды мама в очередной раз послала его на базар и велела купить курицу и ещё что-то по мелочам. Денег, конечно, дала под расчёт. Он ходил по рядам и выбирал, что получше и подешевле. Купив то, что велела мама, пошёл на мясной ряд. Присмотрел себе курочку, какая покрупней и покрасивей, в надежде, что если тётя и попросит за неё чуть дороже, то он постарается её уговорить продать за двадцатку.
;  А ваша курица почём? ; спросил он с таким видом, будто уже до этого ознакомился со всеми ценами.
; Полсотенка, милочек! ; Услышав ответ, он чуть не упал. Потом решил, что тётя просто с ним пошутила. И он решил пошутить.  В кармане у него оставалась одна бумажка – двадцатипятирублёвка. А курица была большая и того стоила.
;  Ладно, я беру! ; сказал, протягивая купюру.
Она взяла её и говорит:
;  Ящо одну… ; и улыбается.
Он, считая, что игра продолжается, протягивает руку за курицей, говоря:
;  Хватит с вас, тётенька и этой!
    ; Ты чаво энто фулиганишь! ; взбеленилась продавщица и бросила на стол его деньги. – Чичас милицанера позову!
Тимур опешил. Весь его вид говорил о том, что он ошеломлён. Увидев это, другая тётя – покупательница, похоже, тоже эвакуированная, сказала ему:
     ; Ты, наверно, давно на рынке  не был? Сейчас все цены подскочили.
; Почему? ; спросил, не понимая, как за одну неделю цены могли увеличиться вдвое.
; А  вон,  видишь  дядю  с  жёлтым  чемоданом? ; Тимур посмотрел, куда показала тётя. – Вот, подойди к нему и последи, как он покупает!..  Ты, ведь, торгуешься?.. А он – нет!..  Пойди, посмотри, откуда он деньги достаёт?  Вот, сейчас таких длинноносых с запада, уйма, сколько понаехало!..
     Слова тёти его заинтриговали. Он пошёл туда и остановился в нескольких шагах от дяди с мешковатой фигурой, пытаясь убедиться, правда ли, что он длинноносый. Дядя тоже покупал курицу. Он взял её в руки, повертел, рассмотрел со всех сторон и спросил:
;  Сколько?
Продавщица, видимо, была бабой смекалистой и отвечает:
;  Шасдясят!
Дядя положил свой чемодан на стол и открыл его.  Тимур не поверил своим глазам: он был полон денег! Дядя вытащил из него сотенную бумажку и подал ей, не говоря ни слова. Хитрая тётя долго рылась у себя в сумке, потом говорит:
; У мене только двадцать пять… ; и протягивает ему «четвертную» купюру.
; Ладно, давай! ; махнул рукой он и положил деньги в карман. Потом взял курицу, ещё раз осмотрел её со всех сторон и сунул в чёрного цвета кожаную сумку.
Когда он повернулся уходить, Тимур увидел его нос. Ну, нос, как нос и ничего особенного в нём он не заметил. Ну, может быть, крупноват немного…  Зато глаза запомнил: они были у него вроде, как «на выкате» – «лягушачьи глаза».
Так и вернулся он домой без курицы. Когда рассказал всё маме, она подтвердила:
; Да, я слышала, что пришёл целый эшелон эвакуированных с западных областей.  Многие из них снимают квартиры, не торгуясь, за огромные деньги. Не знаю, откуда они у них?
В следующий выходной на базар поехали вдвоём. После того, как мама приценилась ко всему, что её интересовало, она сделала заключение:
     ;  Я  поняла,  что  это  за  люди,  которые  прибыли  целым эшелоном.
;   Кто они?
;  Да  есть  такая  нация,  которая  любит «кугочек» и «гыбу». ; при этом в обоих словах звук «р» она произнесла, как-то странно.
; А почему ты считаешь, что они любят именно курочек и рыбу?
; Да  потому,  что  в  основном,  на  эти  продукты  и  поднялись цены.
; Так, что  теперь  будем делать? ; Его интересовал вопрос: как будут теперь жить они при этих, сложившихся условиях?
; Постараемся обходиться без кур. Купим баранины. Мы же дома кушали баранину и было неплохо…
; Но лапша  с  курицей,  оказывается,  вкуснее…   Из  баранины  только  чебуреки вкусные! ; мечтательно произнёс он.
;  О чебуреках  пока  забудь!  ;  сказала  серьёзно. ; Вот, вернёмся домой, там будем жарить чебуреки!
;  А когда мы вернёмся?
;  Пока не знаю, но, думаю, что скоро.
Склад, которым она заведовала, был не просто материальный, а скорее, вещевой.  В нём не было ни медикаментов, ни другого медицинского оборудования. Там хранились, в основном, бытовые хозяйственные принадлежности, как-то: мыло, спички, свечи, керосин, халаты, чулки, носки, посуда и, главное – гипс. Вот он-то Тимуру и пригодился.
В газетах часто печатали портреты товарища Сталина в разных ракурсах.  И ему однажды пришла мысль: попробовать сделать из гипса его бюст. Для этого он, сначала сделал вырезки из газет, потом – слепок из гипса и уже потом, скальпелем стал срезать ненужные места. Получилось очень похоже. По крайней мере, когда работа была закончена, мама похвалила:
; Молодец! Из тебя может получиться настоящий скульптор.

    В госпитале жизнь стала более интересной. В библиотеке он знакомился с выздоравливающими ранеными больными, слушал их рассказы о боях. В клубе госпиталя часто выступали различные ансамбли, оркестры.

Однажды в библиотеке Тимур прочёл объявление: «В госпитале при санатории имени Кирова создаётся хор. Просим ходячих больных и медицинский персонал, желающих принять участие в хоре, подойти в клуб санатория к 17 часам». Он вспомнил, как пел в хоре в пионерлагере, где его хвалили, и решил пойти. Всё равно делать было нечего.
Вечером после ужина в клубе собрались раненые бойцы и медперсонал, представленный, в основном, молодыми медсёстрами и санитарками. Из детей был только он один, и это бросалось в глаза.
     Пришёл пожилой, худощавый дядя и представился собравшимся, как руководитель кружка. Он сразу же обратил внимание на Тимура.
;  А вы, молодой человек, тоже пришли записываться в хор?
Все присутствующие, улыбаясь, ждали ответа Тимура.
;  Да! ; не смутился он.
;  А до этого вы где-нибудь пели?
;  Пел. В пионерлагере в хоре…
;  И какой у вас голос?
Тимур не понял.
;  Все говорили, что хороший… ; наконец, сообразил  он. 
Дядя улыбнулся, а среди собравшихся некоторые рассмеялись.
;  А вы нам сможете сейчас что-нибудь спеть?
Тимур задумался. Он знал несколько пионерских песен, но посчитал, что для собравшихся здесь, это – не серьёзно! Но, он часто слышал по радио русскую народную песню «Вдоль по улице метелица метёт» и подпевал ей. Решил остановиться на ней.
;  Я спою «Вдоль по улице…».
; Михал Михалыч! ; обернулся руководитель к своему спутнику, маленькому толстому дяде. ; Сыграйте ему, пожалуйста, «Метелицу»!
;  В какой тональности? – спросил тот.
;  Наверно, в альтовой…
Михал Михалыч сел за рояль и сыграл две последние строки куплета в качестве вступления. 
    Тимур Запел:
    ; Вдоль по улице метелица метёт, за-а-а-а метлицей мой миленький идее-от. Ты посто-о-о-ой…
; Довольно! – прервал  его  руководитель. ; У вас, молодой человек, типичный альт.  Пока…  Будете петь вместе с вот этими милыми медамами и мадемуазелями. ; Указал на медсестёр.  Итак, будем знакомы! Зовут меня Василием Степановичем, а нашего пианиста, как вы уже слышали, Михал Михалычем.  Мы будем петь, в основном, русские народные и патриотические песни. Выступать будем не только здесь, но и в других санаториях.
Сейчас я вам дам наш репертуар. Ознакомьтесь с ним.  Если кто не знает слов, перепишите. А вас, душечка, ; обратился он к молодой красивой медсестре ; я попрошу переписать всех с указанием фамилии, имени, отчества, кем работает или воинского звания…  Тогда – и номера палаты.  Можете начать с себя! ; Он раздал песенники с подчёркнутыми названиями песен. ;  А мы с МихМихичем пойдём пока покурим!
Первой же песней, которую стали разучивать, была «Метелица».  Прослушав несколько раз, он сказал:
;  В основном, её мы будем исполнять хором. Но, когда будете вы, ; он повернулся в сторону высокого раненого, ; то первые две строчки будете запевать вы, а вторые подхватит хор. Давайте попробуем!
;  Хорошо! ; Сказал он, прослушав песню. ; Завтра начнём разучивать – «Вставай, страна огромная».  Прошу всех подготовить текст! На этом, до завтра!..
После этой песни разучили «Эх, Кубань, ты наша родина!» ; песню красивую, но с довольно примитивным текстом. И, тем не менее, правда, с несколько видоизменёнными словами, она впоследствии стала гимном Кубани. Таким образом, недели за две они подготовили солидный репертуар.
Настал день концерта. Он открылся песней «Вставай, страна огромная!».
    Когда прозвучали первые её слова, зал, как по команде, встал и подхватил её. Встали даже те раненые, которым было не то, что стоять, но и тяжко сидеть… Им помогали соседи, медсёстры и санитарки.  У  Тимура  по  телу  «забегали  мурашки»,  глаза налились слезами и он с яростью, на какую только был способен, скорее прокричал, чем пропел: ; «Пусть ЯРОСТЬ благородная вскипает, как волна-а! И-идёт война народная – Священная война!».
  Руководитель хора повернулся лицом к зрителям и стал дирижировать уже не хором, а всем залом.
Закончился концерт песней о Кубани. Запевал её тот же высокий раненный, у которого был приятный, но сильный баритон. А хор пропел две остальные строки «волнообразно»: сначала хор тянул: «многоводная…», а часть мужской половины с низкими голосами ; с некоторым запозданием повторяла: «…многоводная», а слово «свободная» ; уже все вместе. Получалось красиво, потому что, напоминало приливы волны. 
После концерта на сцену поднялись Начальник госпиталя, Начальник политотдела, Главный врач и другие руководители и поблагодарили участников хора и, особо, его руководителей. Среди поздравителей была и мама Тимура. Ему это было очень приятно. Хотелось выйти из «строя» и закричать на весь зал ; «Это моя мама!».
Впоследствии хор превратился в «Ансамбль терских казаков». Им сшили специальные костюмы и они разъезжали с концертами по всем госпиталям Кисловодска.
Тимур и мама так и продолжали жить в тесной комнатушке, там же готовили и кушали. Но хлеба, получаемого по карточкам, им явно не хватало. Однажды мама спросила:
;  Ты знаешь, где находится хлебозавод?
;  Нет. Слышал, что где-то за вокзалом.
; Не просто за вокзалом, а далеко за вокзалом. Так вот, тебе нужно найти его и завтра в три часа дня быть возле его ворот. Тебя дядя спросит: ; «Ты – Тимур?».  Скажешь: ; «Да, я Тимур!». Он тебе вынесет булку хлеба. Положишь её вот в эту корзинку и принесёшь домой!
Тимур нашёл этот завод. И с тех пор через день они стали получать по кирпичику серого хлеба, что для них явилось огромным подспорьем.
Жизнь, как будто, наладилась. Тимур каждый день бегал к источнику за нарзаном и они, как курортники, пили свежую воду.
Теперь оставалось только дождаться первого сентября и пойти в долгожданную школу. 
Но в ночь с седьмого на восьмое августа сорок второго года маму разбудили. Она подняла и Тимура. Оказалось, что немцы сбросили десант в тыл образованного в июле месяце Северо-Кавказского фронта и захватили станцию Минеральные Воды. 

         Кисловодск, как известно, тупик. Все дороги из него во внешний мир идут только на северо-восток через города: Ессентуки, Пятигорск на Минеральные воды.
Городскими властями было решено эвакуировать все госпитали. Но, как?..
         Связались с центром. Там обнадёжили, что прорыв будет ликвидирован.  Поэтому было принято решение погрузить в санитарные поезда тяжело раненых больных и ждать освобождения Минеральных Вод. Санитарный эшелон эвакогоспиталя №2004 стоял на третьем пути. В первом вагоне расположилось руководство госпиталя и медперсонал, в остальных раненые. Все семь путей станции были заняты зелёными санитарными эшелонами с красными крестами на вагонах.
Но в течение дня пришло сообщение, что захвачен Пятигорск. Потом, через время – и  Ессентуки… Стало ясно, что ни один эшелон, не сдвинется с места. По громкоговорящему радио объявили:
; Всему медицинскому персоналу и легко раненым больным госпиталей (перечисление номеров), в срочном порядке явиться в свои госпиталя!
Тимур и мама, захватив свои заплечные котомки, пошли к себе в госпиталь.
Все улицы были заполнены ранеными военными, одетыми в свои форменные одежды. Одни шли нормально, потому что у них были перевязаны верхние части туловищ, другие передвигались, прихрамывая или хромая. Были и такие, которых вели под руки друзья. Особую жалость вызывали те, что шли на костылях. А на мосту, что был над железнодорожным тупиком, им пришлось обогнать раненого бойца без обеих ног, который передвигался на самодельной коляске, сколоченной из досок, на четырёх шарикоподшипниках с кирпичами в обеих руках. Тимур не мог смотреть на него спокойно, и он расплакался.

К их приходу в госпитале был организован отряд из ста человек ранбольных под командою заместителя начальника госпиталя по хозяйственной части, Чернобородова. Маме объявили, что она назначается комиссаром отряда. В отряде было несколько женщин – медработниц и кучер с подводой и двумя лошадьми. И, кстати, здесь же Тимур встретил своего дружка – Мишу.
    Каким образом они оказались здесь, для него так и осталось тайной. Может быть, узнав о случившемся, они пришли в этот госпиталь, зная, что мама всегда в курсе дел, в надежде встретить её. Не думает же он, что мама могла устроить им места в санитарном эшелоне? Это уже слишком! Ведь там каждое место было на счету!
Как бы там ни было, но они были здесь, в отряде.  И Тимур был этим доволен: какой-никакой, но друг!
На подводу погрузили личные вещи членов отряда и медикаменты.
Когда в семь часов вечера отряд выходил из госпитального двора, в городе уже пылали: электростанция, хлебозавод и ряд других предприятий. Наверное, были ликвидированы и узлы связи.  По крайней мере, когда покидали город, на который уже опускалась темнота, над ним далеко было видно зарево.
Шли спешным шагом, чтобы за ночь уйти далеко от города, который, вот-вот, должен был быть захвачен врагом.  Впереди отряда шли военные командиры, у которых была карта местности, скорее всего, подготовленная заранее и выданная им перед отправлением. О том, что отряд готовили заранее, свидетельствует следующий факт, о котором маме, как парторгу, сообщил начальник политотдела: командиру отряда, то есть, Чернобородову, была вручена солидная сумма в рублях – денежное довольствие командного и рядового состава Красной Армии и заработная плата медперсонала за три месяца вперёд. Такую сумму за один час из банка не получишь.
Как покинул город руководящий состав госпиталей, который, если судить по начальству госпиталя №2004, ещё остававшемуся после ухода отряда, ни Тимур, ни его мама не знали.
Шли по долине между высокими горами, над которыми всё ещё виднелось зарево горящего Кисловодска. Горы становились всё более высокими и, наконец, скрыли от беглецов прощальные его всполохи.
Прошло несколько часов, когда впереди снова появилось зарево от  какого-то  тоже  горящего  населённого  пункта.   
    По карте впереди движения колонны никаких населённых пунктов не значилось.  До Нальчика, в направлении которого она шла, ещё было слишком далеко, чтобы видеть зарево.
Остановились. Руководство, то есть Чернобородов и несколько военных чинов, приняло решение сделать привал, а за это время выслать вперёд разведку из трёх человек.

         Ждать разведку пришлось долго. Уже начинало светать, когда она вернулась и принесла неприятную весть:
;  Впереди – Кисловодск!
Сориентировались по местности и уточнили место нахождения группы.  Промеры   по   карте   показали,   что   отряд   за   это   время, продвигаясь спешным шагом, прошёл семьдесят километров, и половину из них – зря! И кучер здесь ни при чём.  Кучером был тоже раненый боец, просто, умевший управляться с лошадьми, что, кстати, дано не каждому. О чём Тимур убедился в тот же день на собственном опыте.
Повернули назад и нашли-таки, место, где ошибочно свернули направо.  Теперь спешный шаг уже не получался. Люди устали, не говоря уже о лошадях, которым было «до лампочки», кто там гонится попятам!
Как-то, внимание Тимура привлекли кучки военных, задрав головы, разглядывавших что-то наверху слева по ходу.
Подошёл к ним и спросил у дяди, показавшегося ему наиболее общительным:
; А что там вы разглядываете?
; А вон, видишь, точки чёрные на горе?
Тимур посмотрел, куда указывал дядя и, действительно, на тёмно-сером фоне горы виднелась цепочка чёрных точек. Что это было, он не понял. О чём и спросил у дяди.
;  Это люди. Они всё время нас сопровождают.
;  Зачем? ; был законный вопрос.
; А затем, что если кто отстанет от отряда, они спустятся и убьют.
;  А что, это разве немцы?
;  Нет. Это не немцы. Это местные люди.
;  А зачем они должны нас убивать?
; А затем, что раньше мы их считали друзьями.  А они оказались врагами.
    ; Дядя, я не пойму: почему вы их считаете врагами?  А может быть, спустившись, они окажут помощь отставшему?
; Ты – наивный парень! Друзья не преследовали бы из-за угла!  Друзья сопровождали бы здесь! А этим не нужно «светиться», они наблюдают со стороны.
     Остановились у небольшого населённого пункта, состоявшего, в основном, из конезавода и примыкавших к нему подсобных помещений.
    

     Двор конезавода был ограждён от мира каменным забором и высокими деревянными воротами. Военные, зная, что всё это достанется врагу, окрыли ворота и стали ловить лошадей.  Ведь все были уставшие! А лошадь в таком походе – большое подспорье.  Поймав её, они вскакивали на её спину и, похлопывая ладонью по шее, управляли ею.  А некоторые где-то доставали верёвки и делали из них подобие уздечек. И так без сёдел уезжали.
Тимур подумал, а почему бы и ему не поймать лошадь, и они бы с мамой на ней бы ехали?
Сказано – сделано!
Но, будучи от природы максималистом, о чём он ещё и не подозревал, он из всех оставшихся лошадей, выбрал самую красивую, в чём уже тогда сказался его художественный вкус. В последствии он решил, что это был жеребец, притом, не объезженный. Это был красавец и по фигуре, и по цвету! Рыжевато-золотистый…
Он посмотрел, как бойцы приманивают лошадей. Они с протянутой рукой подходили к ним.  Говорили им ласковые слова. Потом клали руку на круп и похлопывая подходили близко и садились на них.
То же самое, он проделал и со своей лошадью. Говорил ей ласковые слова ласковым голосом. Она внимательно слушала и подпускала его к себе.  От его руки до её морды оставалось, примерно, с полметра, когда она вдруг резко развернулась, и он ещё не успел ничего подумать, как она правой ногой лягнула его, да так, что он отлетел от места, где стоял, на несколько метров.
Военные тут же подбежали к нему, подняли и стали ощупывать, спрашивая, не больно ли?  Ему было больно от обиды.
;  Ты родился в рубашке! ; сказал один из них. ; Будь ты на полметра дальше от неё, ты бы не поднялся!
    ;  Почему? ; не понял он. ; Я же поднялся!
; Ты стоял близко к ней .  И она ударила тебя ляжкой. Поэтому ты отлетел далеко.  Но удар был мягким.  Если бы ты стоял чуть подальше, тебе бы досталось копытом. А такие удары могут быть смертельными. 
     Пришлось отказаться от задуманного.
Пошли дальше. Горы постепенно стали понижаться. Обувь пришлось снять: ноги уже не помещались в ней  – они распухли. 

         Мама достала из вещмешка несколько пар носок, дала ему и обула себя. Так, в одних носках дошли до горной речки с холодной водой. Мама предложила опустить ноги в воду, чтобы хоть немного снять отёки. Уселись на правом берегу возле моста, опустили ноги в воду.
В это время на мост на рысях выехали две тачанки с пулемётами сзади. Боец одной из них крикнул им:
    ;  Скорее уходите! Сзади – немецкие танки!
Пришлось быстро надеть носки, и бегом догонять своих.
К вечеру добрались до села – русского села, расположившегося на взгорье вдоль дороги. Руководители села выделили им для ночёвки среднюю школу.  Школа была большая, но спать можно было только на сидении парт. Отряд разделился на мужскую часть и женскую. Конечно, Тимур остался с женщинами – там же мама! Уснул он сразу и спал, не просыпаясь, до утра. Утром мама спросила:
;  Как ты себя чувствуешь?
; Нормально! ; ответил он, не понимая, почему она задала такой вопрос.
;  Ты ночью бредил. У тебя был жар.
;  Не знаю. Я себя чувствую хорошо.
; Я всю ночь не спала.  Девочки говорят, чтобы мы с тобой остались здесь в деревне, в качестве родственников. Как ты, сможешь идти?
;  Конечно, смогу! Я здесь не останусь! ; заявил он, даже не подумав о том: ; «А как же мама, не спавшая две ночи подряд?».
Горы кончились. Пошла равнинная часть, где узкая грунтовая дорога превратилась в широкую, метров на пятьдесят.  Она вся была разбита колеями подвод и автомашин. Прошло часа два пути, когда к маме подъехал на линейке Чернобородов.
Остановился и говорит:
     ;  Товарищ Маева! Вот, я купил у военных линейку за четыреста рублей.  Давайте, сделаем так: вы берите её, посадите женщин и детей, а я буду на подводе. Возьмите с подводы ваши и их вещи!
Она спросила:
;  А как же военные?
    ;  Оказывается, их машина застряла возле одной деревни. Они её с шофёром оставили выбираться самостоятельно. А сами конфисковали в деревне вот эту линейку и поехали дальше.  А вот, сегодня машина их догнала. Телега оказалась ненужной, вот, они и продали её нам. Наши военные тоже уехали с ними.
Мама обрадовалась. Она была такая усталая – еле ноги волочила и вдруг такая подмога. Она поблагодарила его.  Посадила на линейку еврейскую семью на одну сторону линейки, сама села на облучок, а рядом с Тимуром на другую сторону сели две медсестры, изъявившие желание ехать с ними. 
    Когда все уселись на свои места, тётя Сара сказала:
;  Это наш человек!
; Кто? ; спросила мама, не сразу поняв, о ком идёт речь. Тётя Сара указала на Чернобородова.
;  Как: «Наш…»? ; опять не поняла мама.
;  Нашей национальности… ; уточнила она.
К этому времени отряд заметно поредел: часть военных уехала на своих лошадях, пойманных на конезаводе, часть осела в деревнях по пути, часть ушла на север по ответвлению дороги. А командный состав отряда уехал на машине с военными командирами. И отряд остался без своего командного состава.
Вечером Чернобородов роздал оставшимся месячную зарплату и денежное довольствие военным и сказал маме:
; Если мы, по какой-то причине разъедемся, встречаемся в Нальчике возле почтамта.
Утром, когда пассажиры линейки встали ото сна, Чернобородовской подводы уже не было. Поехали на Нальчик.  В Нальчике их тоже никто не видел. Решили ехать в Орджоникидзе, потому что оттуда идёт шоссейная дорога в Грузию – надо было уехать от немцев подальше, чтобы не подвергаться повторной эвакуации.

    Заночевали в одной русской деревне. Часть домов уже была пуста. И, самое главное, бесхозной оказалась пасека, ульев на десять.
    ;  Может, сходим за мёдом? ; предложил Тимур Мише.
; Не знаю. А вдруг покусают? ; заколебался тот. ; Ты конезавод уже забыл?
; Я слышал, что пчёлы воды боятся.  Речка недалеко. Схватим раму и – ходу к реке! Ну, если пару раз и куснут, так – ничего! Зато, с мёдом будем!
;  Ну, ладно, давай попробуем!
Нашли пустое высокое, цилиндрической формы ведро и Тимур с Мишей пошли на пасеку. Возможно, ночью пчёлы спят, а может быть и по какой-то другой причине, но пчёлы их не тронули. Они открыли крышку улья, вытащили первую, попавшуюся под руку раму и со всех ног побежали к реке. Но погони не обнаружили. Немного подождали, готовые тут же кинуться в воду, но ничего больше не произошло. Они вырезали соты из рамы и большими кусками сложили в ведро. Завязали верх тряпкой и повесили сзади на «лонжерон» линейки. Ели сотовый мёд примерно неделю. После него и кушать не хочется. Зато пить хотелось всю дорогу.
По дороге на Орджоникидзе мама расспрашивала местных жителей о какой-то деревне.  Ей сказали, где она находится, и как туда проехать.
;  Мама, а зачем нам эта деревня? ; поинтересовался Тимур.
; Там должна быть воинская часть, где служит Нуриев ; бывший председатель горсовета.
Деревня оказалась в стороне от основной дороги километров на десять в сторону гор.  Она располагалась по обеим сторонам небольшой речушки.
Нуриев, оказавшийся командиром батальона, расположенного в деревне, был несказанно рад приезду земляков. Он распорядился накормить лошадей овсом, а попутчиков мамы – обедом в батальонной кухне. Маму же и Тимура он пригласил в местную столовую и заказал там хороший обед.  На столе стояла и бутылка красного вина.
Тимур никогда не пробовал никаких спиртных напитков, а тут ему  налили четверть граненого стакана этого вишнёвого цвета вина.  Он выпил, и через какое-то время голова его закружилась не хуже, чем от первой в жизни папиросы.  Зато обед он «кинул через плечо»!  Ему захотелось спать, и он не стал вслушиваться в разговор взрослых.         
    Мама же рассказывала, как они покинули Бахчисарай, как уплыли из Севастополя и как убежали из Кисловодска.  Но о самом главном для Нуриева, она ничего толком не могла сказать – она не знала о дальнейшей судьбе его семьи.
В Орджоникидзе попутчицы – медсёстры сошли, ехать в Грузию не захотели. На линейке остались только Маевы и еврейская семья, фамилии которой Тимур никак не может вспомнить.
От Орджоникидзе в Грузию ведут две дороги. Одна называется «Военно-грузинская», другая – «Военно-осетинская».  Первая ведёт прямо в Тбилиси – столицу Грузии, вторая – к городу Кутаиси. Ехать по первой было выгодней – она была и короче, и качественней. Однако, на контрольно-пропускном пункте их на Тбилиси не пустили, заявив, что она уже минируется. Пришлось ехать по Военно-Осетинской дороге, а это означало, что нужно возвращаться назад, на Беслан, который уже проезжали. А что значит для убегающего понятие «возвращаться»? Психологически, – много! Даже, если это – тридцать километров!
;  Ну, что, поедем на Беслан? ; спросила мама попутчицу.
; А что, у нас есть какой-то выбор? ; в свою очередь, задала вопрос та.
;  Выбора у нас нет, но нам придётся вернуться назад!
;  Конечно, это неприятно!  Но другого выхода, ведь нет?
;  Да,  придётся  возвращаться!  Говорят,  эта  дорога  раза  в два длиннее.  Но это, если ехать на Тбилиси. А нам сам Тбилиси и не нужен! Нам, главное, перевалить через перевал и выйти на железную дорогу!
;  А что вы собираетесь делать с телегой и лошадьми?
; Это – имущество государственное.  Значит, и сдадим его государству!
;  Какому государству?
; Любому представительству Советской власти. Мне всё равно: будет ли это сельсовет или Горсовет! Главное, чтобы мне выдали документ, о том, что я не присвоила их себе, а сдала государству.
;  В данной обстановке – это глупость! Нам надо продать всё и деньги разделить.
    ; Нет,  дорогая,  так  дело не пойдёт! Значит, предлагаете продать, а деньги разделить? А если с меня спросят, куда я их дела, что я должна сказать? Продала, а деньги разделила?
;  Да кто с вас спросит?
; Да тот же «ваш человек»! Нет, мне ничего чужого не нужно! Я со своим сыном буду голодать, но на государственное имущество руки не подниму!  Меня сейчас волнует не это: пока мы будем здесь «крутить», немец может выкинуть ещё какую-нибудь «штучку», наподобие той, что он сделал в Минеральных Водах. Ведь, когда мы сели возле горной речки, чтобы опустить ноги в воду, с проезжавших тачанок нам крикнули, что сзади – немецкие танки! Значит, мы убегаем, а он нас догоняет! Вот, в чём сейчас вопрос!.. Пока мы не уйдём с линии: фронт – Баку, куда, как вы знаете, во что бы то ни стало, стремится Гитлер, то есть – к Бакинской нефти, успокаиваться нам нельзя!
;  Да, вы, пожалуй, правы!
Больше до самого перевала попутчица не поднимала вопроса о продаже линейки и лошадей.

Действительно, сейчас непосредственная опасность беглецам не угрожала, но пока они не перевалят через Главный Кавказский хребет, случиться может всякое. Случай с Минераловодским районом подтвердил это на практике. Тем более, что им было известно из средств массовой информации о планах гитлеровцев овладеть Бакинской нефтью, столь необходимой для продолжения войны. Ведь, без бензина не сдвинется с места ни один танк, и ни один самолёт, не говоря уже о машинах и мотоциклах, без которых немецкая пехота «без ног!». А дорога на Баку, как раз и проходит по этим местам. У них же не было ни радио, ни газет, и они совершенно не знали о положении на фронтах. Так что, волноваться беженцам было от чего. 
От Беслана дорога сворачивала на юг по ущелью на Алагир, и далее, углубляясь в горную гряду и в то же время, поднимаясь всё выше и выше. Лошадям, не получавшим нормального лошадиного питания, иногда было тяжело везти в гору даже пятерых. Тогда люди вставали и шли рядом с телегой, облегчая их труд. Чем выше поднималась дорога, тем больше серпантинов приходилось преодолевать. А это в несколько раз удлиняло их путь.  Совсем другое
дело было бы, если бы они поехали по Военно-грузинской дороге!  Там, как им было известно, дорога шла более прямо ; через тоннели.
Ещё до перевала, когда дорога шла справа, немного выше речушки, дышать стало всё тяжелее и тяжелее. Ну, хоть затыкай нос чем-нибудь или надевай противогаз, если он имеется!
Внизу, у самой воды расположились несколько длинных, барачного типа домов. Глядя на них, Тимур удивлялся: ; как там люди дышат, если на сотню метров выше – такой смрад?..  Потом они узнали, что это были рудники.
Ах, если бы Тимур мог знать, что лет через восемь от него потребуется знание названия именно этого рудника!  Он бы его запомнил!..  Тогда и дальнейшая жизнь его могла пойти совсем по другому пути!..  Но в тот период ему было не до названия рудников, мимо которых они проезжали!..


         И, тем не менее, мудрая пословица гласит: «Всё, что ни делается – к лучшему!» …
Да, говоря о лошадином питании, не стоит забывать и о людях. Если лошадей на ночь стреножили и отпускали пастись там, где была какая-то растительность, то людей это не спасало от голода. 
Ночевали они, обычно, в деревнях, то есть, в аулах, иногда крохотных, в несколько «саклей», как здесь называли дома.
Местное население, как правило, говорило по-грузински. И нашим путешественникам приходилось запоминать слова нового для них языка. 
Первое, услышанное ими, было: «Гамар-джабо!».  Поняли, что это – приветствие.  Второе – самое необходимое: «Пури». Говоря его, хозяйка показала лепёшку.  (Теперь они с голоду не помрут!). Оказывается, всем известная приставка к этому слову: «хача…» – это только разновидность этого «пури»!  А вот, третье слово – «пули», было самым легким, потому что шла война.  Это, оказывается, то, что требуется от них за то самое «пури». Сначала у них ещё были кое-какие денежки, выданные Чернобородовым. Но они быстро истратились в дороге.  Теперь у них ни денежек, ни «пуль», в прямом смысле, не было. Приходилось надеяться на благотворительность местного населения. 
Но достаточно было кинуть мимолётный взгляд на тётю Сару и её несчастных детей, жизнь которых последние месяцы в Кисловодске, видимо, была не голодной, как сразу же о всякой благотворительности и думать не приходилось.
  Семья эта, видимо, была, действительно, везучей!..
Уходя из госпиталя, мама, имевшая практический опыт «выживания», начиная с дореволюционных голодовок и батрачества с малых лет, и, зная, что всё оставшееся, достанется врагу, насколько могла, наполнила вещмешки свой и сына необходимыми в быту предметами из склада, как-то: носки, мыло, спички, свечи. Носки пригодились, как мы знаем, сразу же на второй день пути. И за эту её дальновидность, следует ей петь дифирамбы!  Ну, кто мог, выходя из дома обутым и одетым по сезону, предположить, что именно носки, а не что-то другое, имевшееся на складе, сразу же пригодятся в походе? А она предусмотрела!
И теперь, когда простого хлеба купить было не за что, она, наблюдая за особенностью жизни местного населения, предложила хозяйке не всё, что у неё было, а, лишь то, что у них ценилось больше всего: хозяйственное мыло. За один кусок этого «золота» они все сытно поужинали. Конечно, это не было ни харчо, ни какая-нибудь бастурма. Это была простая «лобио», то есть варёная фасоль, которая была съедена «на Ура!».
Потом, появилось и слово: «Мадлопт!».  Его впервые произнесла хозяйка, угощавшая их «лобио», увидев в руках у мамы красивый кусок хозяйственного мыла.  Оказывается, это она благодарила маму за него.  Это слово, тоже вошло в словарный запас, и было повторено уже сытыми путешественниками.
Да, семье Маевых тоже везло.  Но то и другое «везения» были разными: Если для Маевых жизненным кредо была пословица: «Без труда, не выловишь и рыбку из пруда!» и, впридачу, поговорка: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке!».  И всё их «везение» было следствием определённого количества затраченного труда, то везение семьи попутчиков происходило просто так, без каких-либо действий с их стороны.
Ну, давайте, проанализируем!
Тимур не знает, как они попали на флотскую полуторку?..  Возможно так же, как и Маевы. Но Маевы узнали о ней на совещании у первого секретаря райкома, где и было принято решение не оставлять  в  городе женщин – руководящих работников с детьми. Но, когда они вышли с совещания, эта семья уже сидела в кузове полуторки. Как они узнали о решении?..  Кто их предупредил? – остаётся без ответа…
Далее: на теплоходе мама, узнав о возможности подработать на кухне, искала своих «товарок» по всему теплоходу, чтобы устроить их туда.  Не они искали её, а она обошла все места, где они могли поселиться, нашла их и устроила…
В Кисловодске, опять же, не они нашли маму, а она нашла и привела их в выделенную ей комнату. 
Правда, перед уходом из госпиталя, они всё же потрудились прийти туда.  Это и был весь их труд!  Остальное всё, конечно, было делом мамы…
И теперь: ; ведь одно дело взять из склада необходимые вещи, другое – доставить их куда-то! Для этого их нужно было таскать на себе не один километр.  А воспользовались ими все!
Нет. Тимуру не было жалко! Он просто анализировал разные формы везения.
Ближе к перевалу, однажды, решив утолить жажду от съеденного мёда, Тимур набрал пригоршню воды, которая стекала ручейком со скалы прямо на дорогу, где она делала  крутой поворот вокруг этой самой скалы, и был несказанно удивлён, обнаружив, что это – «чистейшей воды «Нарзан»». А уж вкус Нарзана он знал прекрасно!  Ошибки быть не могло.
После него все попробовали воду и согласились с его мнением.  Набрали её, куда только было можно.
Что такое «Перевал», Тимур узнал, когда их дорога перестала идти на подъём. Она немного, на расстоянии в несколько десятков метров, прошла по горизонтали, потом стала косо спускаться вниз, образуя такие же серпантины, как и при подъёме. И теперь картина, которую можно было наблюдать с высоты горной гряды, изменилась, как сказали бы военные, «на сто восемьдесят градусов». Когда поднимались, чтобы увидеть местность, нужно было оглядываться и обозревать то, что уже пройдено. Теперь же достаточно было смотреть вперёд и видеть то, что следует пройти.

За перевалом они встретили для себя много нового и интересного. Самое первое – это телеги, запряжённые быками. Но не сами быки были в новинку, а телеги без колёс. Они очень похожи на сани,   только   у   саней   полозья   горизонтальные,   они    полностью скользят по снегу, а у этих телег с землёй соприкасаются только концы обоих «дышел», если их можно так назвать. Они не скользят по земле, а чертят. Поэтому колеи дорог там не «проезжены», а «прочерчены». Понятно, скорость у такой телеги соизмерима со скоростью, идущего пешком, человека. Зато они никогда не «покатят» с горы.
Другой интересной новинкой было многоголосое пение грузин. Вы никогда не слышали настоящего многоголосого пения?..  Нет, это не наша трёхголосица! Если Тимур не ошибается, то там слышно было не меньше восьми или десяти «партий» в одной мелодии.  Представьте: вечером, когда в долинах уже темно, а на горе ещё всё видно, вы спускаетесь с перевала, и вас встречает медленное, протяжное многоголосое пение. Самих певцов не видно, но слышно только мелодию, берущую за душу.  И никаких слов!  Одна только мелодия!..
Тимур, уже имевший представление о хоровом пении, решил, что для такой многоголосицы не обязательно всем певцам находиться вместе. Учитывая прекрасный резонанс ущелья, каждый участник этого действия мог находиться на крыше своей сакли или, даже, внутри неё. Услышав первые голоса, которые издавались басами, он мог выйти из дому и присоединиться к поющим.  Именно такое впечатление создаётся, когда слушаешь это самодеятельное произведение.  А слушать его было неописуемо приятно…
Сначала начинает пение один низкий голос: ; «О-о-го-го-го-го-го-о..!». Похоже, что, это ; призыв… И вдруг, на него откликается другой, более высокий: ; «О-о-огэ-гэ-ого..!». Затем к ним присоединяется третий: ; «Э-э-эгэ-гэ-гэ..!», а первый в это время тянет свою партию. Тут к ним, вдруг, присоединяются четвёртый и пятый голоса. Но все они разные, как по высоте тембра, так и по высоте мелодий. И все тянут свои мелодии с вариациями. Но, видно, что это – не экспромт! А заранее подготовленная и неоднократно прорепетированная пьеса, которая исполняется десятком и более голосов. Создавалось впечатление, что звучит вся долина.
Да разве всю эту прелесть можно описать словами!?  Нет, конечно!..  Оно было услышано один раз в жизни и сохранилось в памяти навсегда…
Следующей новинкой была мамалыга.  Грузины, живущие за перевалом,     кормили    их    мамалыгой.  Правда,    блюдо    это    для любителей,..  но разве голодный путник разбирается в мелочах гурманизма? Лишь бы было сытно!..
Вниз ехать было намного проще.  Держи только вожжи натянутыми, не давая лошадям разгоняться! И всё! Корма для них на южной стороне гор было навалом.
До Ткибули – это тупиковая железнодорожная станция, доехали за день. Переночевали и рано утром, как мама и планировала, поехали в местный сельсовет, сдавать коней и линейку Советской власти.
По этому вопросу снова возникли серьёзные разногласия с семьёй попутчиков.  Они настаивали, что всё это нужно продать и деньги разделить.  Тимур, как всегда, был на стороне мамы.  Её аргументы он хорошо понимал.
Она говорила, что военные, по законам военного времени конфисковали линейку у колхоза, так как их полуторка застряла на избитой колёсами дороге. С этого момента она стала государственной собственностью. Когда машина их догнала, они продали телегу госпиталю. Значит, она продолжала быть государственной собственностью.
Она считала, что война скоро закончится и тогда Чернобородов заявит, что вручил её Маевой. Поэтому у Маевой должен быть документ, удостоверяющий, что на железнодорожной станции Ткибули она передала линейку с лошадьми Советской власти в лице председателя Ткибульского сельсовета.
Конфликт между семьями оказался настолько серьёзным, что разрушил все дружеские отношения между ними.
Попутчики ещё ждали в надежде, что «справедливость» всё же «восторжествует». Но когда мама вышла из Сельсовета с бумагами, развернулись и ушли на станцию. С той поры Маевы их не видели.
Возможно, потом мама и поняла, что поступила не совсем...  Но зато она была всегда уверена в том, что всё сделала по закону.
Вспоминая это событие, Тимур был уверен, что грузины, оформив документы, тут же их и уничтожили, а лошадей и исправную телегу присвоили себе.  Ведь шла война!..  Война, которая «всё списывала»…  Да – всё!..    Но только не совесть!..
    Дождались поезда до самого Баку.  А  предварительно на рынке мама продала несколько кусков мыла, штук пять свечек и десяток коробок спичек для того, чтобы купить билеты.  Поезд отходил вечером и им предоставилась возможность ночью поспать.
    В Баку приехали рано утром.  Вышли из вагона и глазам своим не поверили: все места, где только можно было хотя бы присесть, были заполнены людьми.  Все ждали прибытия парохода на Красноводск. По сравнению с этим количеством народа толпа на набережной Севастополя была маленькой каплей.  То, что творилось в Баку, можно было сравнить только с наводнением – людским наводнением!  Все скверы, площади города, местами и тротуары, были заняты людьми.
Стали наводить справки. Оказалось, что люди сидели (или лежали) здесь уже более двух месяцев.  При каждом маломальском скоплении людей были свои «походные» регистратуры, оформлявшие запись на очерёдность на пароход. Глядя на них, возникало сомнение, в том, что это – официальная очерёдность.  Ведь регистратур много, а пароход только один! Учитывая неразбериху, свойственную нашей нации по природе, Тимур сомневался в том, что между ними существует какая-то связь.
Карточки на хлеб и талоны на питание можно было получить, только отстояв громадную очередь для регистрации в Бакинском филиале Всесоюзного эвакопункта, где преимущественным правом пользовались семьи, имеющие соответствующие документы, как например, у Маевых.  Но ведь таких было мизерное количество!  Ведь основная масса бежала, не успев оформить никаких документов!  Их тоже оформляли по предъявлении документов, удостоверяющих личность и места их проживания до эвакуации.
Всё услышанное могло повергнуть маму в шок. И она, действительно, приуныла…
Основная масса людей, расположившихся на длительное ожидание, была, с каким-ни на есть, своим скарбом.  Значит, они не бежали, а уезжали с места своего жительства. А вот, таких, как Маевы, которым нечего было постелить для того, чтобы не то, что лечь, но даже сесть, не было видно.  Да это и логично: здесь им нечего было делать.
Мама задумалась: – Что делать?..
Как всегда, выручила поговорка: – «Безвыходных ситуаций в жизни не бывает!».  Если в жизни не везёт в чём-то одном, то обязательно должно повезти в другом!
Кто-то не совсем уверенно обронил фразу: «Кажется, в порту тоже регистрируют…».
Мама ухватилась за неё, как утопающий за соломинку.
;  Пойдём в порт! ; сказала она Тимуру.
Ещё до этого прошёл слух, что в порт прибыл теплоход «Багиров», названный так  по имени азербайджанского коммуниста.
Идти было недалеко.  Огромные тёмно-серые ворота скрывали от людей, собравшихся перед ними, и саму набережную, и то, что стояло у причала. Толпа была небольшая – человек около двухсот.  Как выяснилось из ответов, большинство состояло из очередников.  Логично!  Даже, если твоя очередь ещё и не подошла, то прийти и посмотреть, как она соблюдается, это право каждого честного гражданина!
Ворота были двустворчатые без калитки. Документы входящих проверяли два красноармейца, вооружённые винтовками со штыками.  Возможно, что с той стороны ворот тоже были часовые, проверявшие документы выходящих.  Как вспоминал Тимур много позже, ворота были поставлены с нарушением правил противопожарной безопасности: все входные устройства любого объекта и даже жилого помещения должны открываться «От себя» со стороны объекта.  Это простое логическое правило: толкнул дверь, и она отворилась, потому что в случае пожара, открытие двери «на себя» может занять дополнительные, но очень важные в таком случае, секунды…

    Что же, счастье не всегда сопровождается разумом!..
Кто-то, когда-то ошибся, а сегодня, сейчас, сию секунду… повезло Маевым!
Как только в очередной раз створка ворот открылась, нетерпеливая топа нажала на часовых, стоявших по обе стороны разъёма ворот и они распахнулись настежь…
Ну, скажите, пожалуйста: –  что бы это была за толпа, если бы она не воспользовалась такой шикарной возможностью проникнуть на долгожданный пароход!
Поскольку, «багаж» Маевых всегда был с собой за плечами, они, не мешкая, ринулись с толпой на теплоход.  А так, как посадка сейчас не планировалась, то и у трапов никого из команды судна не было.  Тимур с мамой, проникнув на борт, уже примерно знали, где можно спрятаться  на  такой  случай.  Они  нашли  неосвещённый  закуток  и спрятались там, как мышки, не дыша.  По своей наивности они ждали, что начнутся розыскные мероприятия и их могут высадить.
Но станьте на место руководителей порта или командиров экипажа и скажите, стали бы вы этим заниматься, если бы получили такую информацию?
Судно берёт на свой борт несколько тысяч человек.  Что для него значат лишние двести?  Ведь для организации поисков нужен не один человек, а десятки.  Экипаж после рейса отдыхает. Ему через час-два снова предстоит работа...  И потом, даже, если эти люди будут обнаружены…  Ну что?..  Выгнать их?..  Но ведь это – такие же советские люди! С такими же «краснокожими» паспортами!  Вся их вина заключается в том, что их очередь ещё не подошла. А вполне возможно, что администрация даже и не узнала об этом инциденте.

Конечно, не в тот день, а много-много позже, по своей природной склонности всё анализировать, Тимур восстановил в памяти все подробности происшедшего и выдвинул версии:
Первая: Часовые не имели опыта работы на этом посту и не знали, что ворота могут раскрыться помимо их желания.  Вполне возможно, но не терпит никакой серьёзной критики!
Вторая:  Часовые имели немалый опыт и подвергались неоднократным просьбам, посулам, а может, и угрозам…  Они ведь тоже люди!..

Ну, представьте того лупоглазого, покупавшего курицу в Кисловодске на базаре, если ему нужно было попасть на пароход, не ожидая двухмесячной очереди!  А стал ли он, вообще, ждать, когда уезжал с Кавказа? Сомнительно!  Он мог «отвалить» довольно кругленькую сумму часовым, уже не раз апробировавшим этот ничему не обязывающий метод.  Разве они виноваты в том, что ворота открываются внутрь и в том, что толпа имеет свойство давить на них?
  Ведь, пропусти они его как-то по другому, а там кто-то может проверить, кто он такой и по какому праву проходит, когда ещё не объявлена посадка? Они сразу попадутся.  А там, могут провести ещё и более углублённое расследование!   
     Стоит ли рисковать!  Нет, этот вариант самый удобный!

В общем, как бы там ни было, но Маевы без приключений утром следующего дня прибыли в Красноводск.
Встреча эвакуированных там была подготовлена хорошо: на путях стояли три, готовых к приёму людей, эшелона. Всех накормили бесплатным обедом, что заняло по времени около трёх часов, затем распределили по вагонам-теплушкам, и эшелоны тронулись в трёхсуточный путь.  По пути нигде не кормили: не могли эшелоны простаивать на остановках по три часа, да и для местных бюджетов благотворительность такая была бы разорительной.
Никого из знакомых Маевы в этом турне не встретили.  Питались, как и все: на остановках обменивали вещи на продукты. Туркменки деньги не брали, отказывались категорически.  Им нужны были вещи.  И, если первые из них довольствовались малым, то есть, мылом, свечами и спичками, то, чем дальше уезжали в глубь страны, они стали более разборчивыми: им нужны были красивые и дорогие вещи за те же самые лепёшки и вяленую дыню.
А объяснялось это просто: сначала эвакуированные меняли более простые вещи, но они закончились. Остались более дорогие, но есть ведь хотелось и они были вынуждены предлагать их, отрывая со слезами от себя.
У мамы было две кофточки, одну она вынуждена была отдать за пшеничную лепёшку. На еде экономили.  Налегали больше на кипяток, который был бесплатным на каждой станции.
Однажды поезд остановился посреди пустыни.  Видимо, это было сделано специально, потому что тут же от вагонов побежали люди, скорее всего, предупреждённые заранее.  Тимур тоже отпросился у мамы сбегать и узнать, зачем люди бегут туда?
Прибежал и увидел, что серьёзные дяди с серьёзным видом загребают в мешки белый песок, похожий на сахар.  Попробовал. Это оказалась соль.
Зачем же дяди набирают столько соли?  Ведь этого полмешка, который дядя с трудом, кряхтя, взвалил себе на спину, хватит ему на всю жизнь! Посмотрел, а люди всё бегут с мешками.  Тогда и он кинулся бегом к своему вагону.
Мама! ; закричал он, желая сообщить ей новость. Но она уже подаёт ему пустой вещмешок.
;  Сбегай, набери, сколько сможешь! Да на поезд не опоздай! Как услышишь гудок, сразу беги!
Принёс,  сколько  смог  донести.  Потом  оказалось  около десяти килограммов.
Он всё не мог успокоиться: почему дяди набирали столько соли?
И, буквально, через три остановки все его сомнения рассеялись.  Туркменки, требовали за еду не вещи, не деньги, а соль!  Это его удивило больше, чем мужчины набиравшие её.
Когда спросили их:
;  Зачем вам так много соли?
Одна ответила:
; Да-да… много-много…  нада… барашка, лошад…  Берблуд!
Мама подтвердила, что любая скотина нуждается в соли, особенно в жарких местах, где она потребляет много воды, вымывающей соль из организма.
На третье утро приехали в Ташкент – столицу Узбекистана.  Поскольку все их вещи это – два рюкзака за плечами, то, покинув теплушку, они сразу же направились в Центральный эвакопункт Советского Союза.  Там маму ждал огромный сюрприз: хозяином одного из кабинетов этой солидной организации оказался не кто иной, как «наш человек»…         
         Читатель, осведомлённый с условиями передвижения эвакуированных по республикам Кавказа и Средней Азии, может сам выдвигать версии того, каким образом Чернобородов сумел не только своевременно добраться до Ташкента, но и устроиться на работу в органе, дающим эвакуированным направления на работу. Возможно, двухмесячное денежное довольствие более ста членов отряда, по всей видимости, оставшееся в его кармане, помогло ему не только обрести «крылья»,    доставившие   его   до   цели   в   рекордные   сроки,  но  и устроиться на работу, которая при умелом обращении, могла многократно компенсировать утрату...

В Ташкенте устроились в гостинице «Дома Крестьянина».  Пока мама решала свои дела, Тимур зашёл в «чайхану», имевшуюся при этом заведении. 
Вообще, в Узбекистане много «чайхан» и, наверное, не имеет смысла переводить это слово на русский язык.  Короче, это – та же «чайная», которых здесь понаделали на каждом шагу. Этим «чайханы»   и  отличаются   от   «чайных».   Правда,   есть   ещё   одно отличие, но оно касается не только «чайхан», а и всех подобных заведений республики. Даже, если они и государственные, то возглавляющие их лица оказываются полными их хозяевами.  Чайханщик – это хозяин чайханы и там будет такой порядок, какой нужен ему, а не посетителям.  Если он делает плов, то все продукты покупает на базаре и вся выручка остаётся у него.  Попробуйте изменить этот порядок, и в чайхане никогда не услышите запаха плова!  То есть всё, чем он торгует, это его личный товар.  Потому, что только чайхана – государственная, а остальное всё – частное.  Вы можете предъявить ему претензии по качеству продукта, по несоблюдению правил санитарии.  За это он отвечает, как и любой гражданин, торгующий на рынке.  А вот, попробуйте потребовать изменения установленных там порядков!  У вас ничего не выйдет: здесь он – полный хозяин! 
Возможно, это обусловлено тем обстоятельством, что в те времена такие должности, почти официально, покупались. Существовала и определённая такса для каждой должности. Поэтому и «наш человек» ничего там не придумал.  Он выполнял тот порядок, который был негласно установлен до него.

        Так вот, Тимур ходил по двору, заходил в чайхану и интересовался всем для него новым. Приценивался ко всему.  В частности, наблюдал, как чайханщик варит суп из требухи, то есть, из кишок какого-то животного.
Прежде всего, он разрезал длинные кишки на части.  Потом прополоскал их в воде.  Воду брал из пруда, возле которого стояла чайхана.  Вода в пруд текла из канавы, прорытой вдоль улицы, которая называлась «арыком».  Этот арык шёл по улице и дальше, а в пруд вода текла по ответвлению от него.  Потом каждый кусок кишки он разрезал на более мелкие части и кинул в котёл, в котором уже жарилось масло.  Потом разрезал несколько головок лука и тоже бросил в котёл.  Всё это перемешал, налил в котёл воды, тоже из пруда и стал варить.  Накрошил туда несколько морковок.  Почистил большую миску картошки и тоже, накрошив, кинул туда же.  Добавил туда соль и ещё что-то.  Перемешал, попробовал на вкус и накрыл котёл круглой деревянной крышкой.
От нечего делать, Тимур уселся за свободный столик. 
Чайханщик видел, что пацан этот слоняется по двору без дела, поэтому он не подходил к его столику.  А за соседним столом сидели двое узбеков, пили чай и разговаривали.  Тимур прислушался. Большинство слов было ему знакомо, ибо они обозначали интимные части тела и различные действия с ними.  Вероятно, как у славян – мат, это было понятно для всех тюркских языков.  Речь шла об этом самом чайханщике. И говорили они прямо, без намёков, называя всё своими именами.
Оказывается он, как сказали бы сейчас, был «голубой». И с очень странными наклонностями: прежде, чем лечь к своей жене, ему нужно было обязательно провести сеанс с мужчиной, иначе он в постели был бесполезен.  Так вот, после мужчины он быстро бежал к жене.
После такой нелицеприятной рекомендации повара, Тимуру перехотелось есть суп, на который он было настроился. И не надо было!..
Но мама, ознакомившись с меню чайханы, пришла к выводу, что ни на что другое им рассчитывать не приходится.  Покушали. А через несколько часов Тимура пронял такой понос, какого он никогда в жизни не испытывал. Он каждые десять минут с глубоким отвращением, но вынуждено, бегал в деревянный туалет, стоявший в углу двора. Там ему казалось, что его выворачивало наизнанку.  Так и лёг, не поужинав.  Ему было противно даже думать о какой-то еде…
В этом самом эвакопункте мама получила странное направление: место председателя колхоза в Зааминском районе Самаркандской области, хотя всем давно было известно, что председатели колхозов не назначаются, а избираются членами кооператива на общем его собрании. Видимо, это была вынужденная выдумка самого Чернобородова, имевшая целью отправить Маеву подальше, дабы избежать расспросов с её стороны о том, куда он дел двухмесячное денежное довольствие отряда?
На следующее утро им пришлось ехать в обратном направлении до станции «Обручево».  Правда, теперь они ехали в нормальном пассажирском поезде. На станции их ожидала женщина – инструктор Райкома партии с подводой, запряжённой парой лошадей.  Она повезла их прямо в кишлак, где и находился этот самый колхоз. 

     Грунтовая дорога, по которой они ехали, была покрыта толстым слоем пыли.  Видно было, что по ней уже давно никто не проезжал. Зато, на ней оставили свои следы все обитатели степи предгорья.  Тимур не был специалистом по прочтению следов животных, но след гадюки, которая переползла дорогу, узнал сразу. Были ещё какие-то следы, возможно, каких-нибудь тушканчиков, перебегавших её от кустов к кустам.
Когда приехали на место, там, в колхозном клубе, уже собрались колхозники. Ждали представителя Райкома.  Все уже знали, что Райком предлагает в председатели женщину из Крыма, якобы имеющую большой опыт работы в этом качестве. Их кандидатом был свой земляк, которого они знали, чуть ли не с пелёнок.  Как и предполагалось, все сто процентов членов колхоза проголосовали за него.  Это можно было предвидеть и не таскать измученных долгой дорогой людей по кишлакам.
После собрания инструктор Райкома посоветовала маме поехать в Самаркандский Обком партии и довезла их до станции.
В ожидании поезда зашли в чайхану.  Там вкусно пахло чем-то мясным.  Мама раздумывала, что можно купить, чтобы немного обмануть желудок. Чайханщик обратил на них внимание.
;  Ест палав укусны. Ест шорпа из баранка. Што будыш кушайт?
    ;  Акча ёк! ; сказала мама по-крымски в надежде на то, что он поймёт. И она угадала.
    ;  А-а, пул ёк!  Дэнга нэт? ; догадался он. ; Ви – вакырованый?
;  Да. Мы эвакуированные.  Дэнга нэт! ; повторила мама.
; Ай-йай-йай! На!.. ; он набрал столовую ложку плова и положил в ладонь Тимуру, потом – маме.
Посмотрел на них, оглядел с ног до головы и, взяв один из чайников, стоявших перед ним, принёс на тахту, накрытую ковром, поставил вместе с двумя пиалами и сказал:
;  Садыс, пей чай!
Мама подумала: ; «На чай наскребу!». Она и Тимур сели на тахту с двух сторон от чайника. А чайханщик, тем временем, взял в руки пшеничную лепёшку из пресного теста, прославившуюся своим превосходным вкусом на весь Узбекистан, и хотел разломить её, как обычно делают узбеки, но передумал и дал им целую, говоря:
    ;  Дэнга нэ нада!
    ;  Чок рахмет! ; ответила мама по-крымски.
Тут он решил, что это – не русские, а потому спросил:
;  Ви, какой народ будет?
; Мы – татары,  казанские…  ;  ответила мама, сделав ударение на последнем слове. ; А приехали из Крыма…
; А-а,..Ми знал Крим… Толко, ми сказал: «Катта рахмат!»   
    ; пояснил он, улыбаясь.
Мама поняла:
;  Катта рахмат! – повторила она, тоже улыбнувшись.
Так Маевы впервые узнали, что такое – узбекский плов, который им показался  вкуснее всего, что они, когда-либо, в жизни пробовали. И очень понравилась и лепёшка с чаем.
Они снова сели в поезд в сторону Самарканда.  В вагоне мама разговорилась с одной женщиной, поинтересовавшейся, откуда и куда они едут. Мама рассказала ей, свою историю. На что женщина сказала:
; Вы знаете, сейчас в Самаркандской области началась страда по уборке риса.  Местные крестьяне имеют немалые, засеянные рисом, участки, и нанимают на выгодных условиях работников.  Одни мои знакомые уже заработали себе несколько пудов риса и выгодно продали его на базаре.  Если вам в Самарканде не предложат ничего путного, можно попробовать…
; А ваши знакомые говорили, на каких условиях они работали?
    ; Да, конечно! Их нанимают на десять дней. Авансом дают десять килограммов муки, пол-литра хлопкового масла, и один килограмм сахара. Я, правда, не помню, какая у них там  норма, но если её выполняют, то за работу дают пуд риса.
;  А что это за масло: «хлопковое»? ; спросила мама. ; Я, что-то не слышала о таком.
; Да, такое же, как и постное.  Может, чуть-чуть похуже… Но мы здесь всё на нём готовим.

    Мама вспомнила своё детство, когда жизнь заставляла детей батрачить и решила попробовать возможность заработать хоть какую-нибудь сумму.
    ; Если мы захотим попробовать, где нам надо выходить? В Самарканде или раньше?
; Да, не доезжая одну остановку.  Сейчас будет Красногвардейск, а на следующей выходить.  А там спросите.
Мама посмотрела на Тимура.
;  Ну, что, сынок, попробуем?
;  А мы сможем? ; неуверенно спросил он.
; Я в два раза моложе тебя была, когда на кулака работали.  Так я работала, как и все.
;  Ну, ладно, давай!
Они сошли там, где им подсказала попутчица.  На станции им показали, куда надо идти, чтобы попасть в кишлак.  Шли по дороге, с обеих сторон обсаженной тополями. Дорога была пыльная.  Наверное, давно не было дождя. Подошли к крайнему дому. Дом большой, но ни одного окна на улицу, чтобы постучать.  Отгорожен он был от дороги высоким глинобитным забором.  Постучали в ворота. Залаяла собака.  Калитка отворилась, и в неё выглянул старый узбек в старом халате и тюбетейке.
;  Ныма керак? ; спросил он.
    ;  Иш керек. ; ответила мама по-татарски.
Узбек посмотрел на них и решил, что они русские.
; Здэс нэт работа.  Туда!.. ; махнул рукой в направлении центра кишлака и закрыл калитку.
Пошли дальше.  По дороге им встретился узбек средних лет на ишаке. По виду должен знать русский язык.
;  Здравствуйте! ; поздоровалась мама.
;  Изздраст! ; ответил он.
; Скажите, пожалуйста, где здесь берут на работу, рис собирать?
;  Рис?  Да-да, ест. Пойдом! – ответил он, разворачивая ишака.
Пошли за ним. Подъехав к открытым настежь воротам одного из домов, он, не слезая с ишака, закричал в ворота:
;  Эргаш ака! О, Эргаш акя!
;  Ха! ; послышалось со двора.
;  Мана, сизга ; ишчилар!  («Вот, к вам рабочие!»)
    ; Хоп, майли! Рахмат! ; сказал другой узбек, выходя из ворот. («Ладно! Спасибо!»). – Зздрасти! ; обратился он к приезжим.
;  Здравствуйте! ; ответила мама. ; Мы слышали, что вам нужны рабочие для уборки риса.
Он внимательно оглядел их с головы до ног.
;  Ви умейтэ работать с серп? ; спросил он недоверчиво.
Мама улыбнулась:
;  Я умею. А он научится.
;  Заходит!..
Двор был большой и больше походил на хозяйственный.
;  Ви знает наш условий? ; спросил он.
;  Скажете… ; ответила мама.
;  Жит можно здэс. ; показал на помещение. ; Некоторый люды ночует на поле, но если будет холодный, можно здэс.  Ми на дэсат дэн даём дэсат кылаграм мука, пшенычни, сахар одын кылаграм, масло польлитра хлопкови, а чэрэз дэсат дэн ищо одын пуд шала.
;  А что такое «шала»?
;  Это – рыс, нэочыщэнни.
;  А, понятно!
; Вот,  здэс  можэт  ночывайт. ; он завёл их в пустую комнату. ; Вещы может оставляйт здэс. Пойдом, я показайт вам мэсто работа!
Метров в двухстах находились делянки риса.  Чувствовалось, что недавно на них ещё была вода.  Земля ещё не была сухой. Она была влажной.
    ;  Вот, дневной норма – эта тры поле. Когда эта убирайт, я показайт вам другой поле.
Когда вернулись в помещение, он ввёл приезжих в другую дверь.  Там была комната, земляной пол который был застелен кошмой, поверх которой лежал ковёр. Услышав, что кто-то пришёл, из соседней комнаты вышла молодая женщина в красном платье и в красных штанах. Мама решила, что это его дочь, но он сказал, представляя её
     ;  Это мой молодой жена – Шурхан. ; Она кивнула. ; Чой кылынг! ; сказал ей. Она кивнула и ушла.
     ;  Садыс! Сичас попьём чай. А завтра с утром начнёт рабатать. ; И сам уселся на ковёр, показывая, как нужно садиться.
Шурхан принесла свёрнутое полотенце, положила на ковёр, развернула его. В нём оказались куски лепёшки и сушёный урюк (разновидность абрикосов).
Следующим заходом она принесла литровый заварной чайник, разукрашенный цветами и три маленькие пиалы и поставила  всё возле мужа. Он налил в одну пиалу чай, потом открыл крышку чайника и содержимое пиалы вылил в него. Так он проделал ещё два раза. Шурхан кивнула гостям и удалилась. В четвёртый раз он налил полпиалы чая и левой рукой подал маме, одновременно приложив правую к сердцу. Мама взяла пиалу и поблагодарила его. Вторую пиалу с чаем он подал Тимуру. И только после этого, налил чай себе.
;  Расскажит, кто ви и как узнал, что нам нужно рабочий?
Мама, как могла понятней объяснила ему, кто они такие и как оказались здесь. Когда она сказала, что её из Ташкента направили в колхоз в Зааминском районе в качестве председателя, показалось, что он не совсем поверил этому, но в его действиях и обращении с ней почувствовались нотки уважения.
После чая, поблагодарив хозяина, Маевы пошли в отведённую им комнату.  Теперь на полу была постелена кошма на ней не очень старый коврик, две круглых подушки и одно тонкое шерстяное одеяло.  Легли, не раздеваясь. Укрылись одеялом, и Тимур тут же уснул.
Утром хозяин снова пригласил их на чай.  Теперь на полотенце в дополнение к сушёному урюку прибавились и наколотые грецкие орехи без скорлупы.
После чая он повёл их на поле, но, почему-то, совсем другое. Показал, как надо пользоваться серпами, как складывать скошенный рис.
Орудовать серпом Тимур научился быстро и в работе старался не отставать от мамы.  Когда пришли на обед, в их комнате уже стоял казанок, в мешочке белом была мука, в литровой банке – сахарный песок, и пол-литровая бутылка масла.
          Из муки мама быстро сделала тесто, и во дворе на печурке, сложенной из кирпича, в казанке на масле пожарила лепёшки. Потом Шурхан принесла им в заварном чайнике  чай и две пиалы.
; Да, сынок, денег у нас нет, так что придётся десять дней довольствоваться чаем.

           Однако, эти десять дней растянулись втрое.  Через несколько дней к ним присоединился третий «член команды». Им оказалась девушка, чистая азербайджанка по имени Айгюль.  Она была всего на три года старше Тимура.
С новой компаньоншей жизнь пошла веселее. Она   знала   много   азербайджанских    песен    и    во    время   работы распевала их. Кроме того, она лучше была информирована об условиях работы и жизни среди узбеков.
Когда мама пожаловалась, что быстро расходуется сахар, она сказала:
;  Я вас научу, как экономить сахар.
Мама удивилась, что девчонка её научит тому, чего в принципе сделать нельзя.
Вечером, после ужина Айгюль сказала Тимуру:
;  Бери одну котомку и пошли!
; Куда? ; спросил он удивлённо, потому что ни о каких походах, днём речи не было.
;  Там увидишь.  Маме пока не говори.
;  Как же не говорить, ведь она будет переживать!
;  Да мы быстро…
Она привела его на поле, где росла сахарная свекла.  Рыть её было нечем. Но так она не вытаскивалась – только листья рвались. Пришлось разрывать землю руками.
; В следующий раз нужно будет взять у хозяина лопату. ; сказала она, когда набрали полмешка свеклы.  Она помогла ему пристроить мешок за плечами и он, хоть ему было и тяжеловато, радостный притащил его «домой».
Мама, узнав о свекле, спросила:
; А что мы будем с нею делать? ; Она, видимо, никогда не имела дела с сахарной свеклой.
; Сейчас мы её сварим, и вы увидите, как у нас будет здорово экономиться сахар.
Сказано-сделано!  После того, как свекла сварилась, Айгюль хотела вылить воду, в которой она варилась.  Но мама остановила её.
;  Зачем выливать?  Она ведь сладкая!
;  А вы попробуйте её!  Вам она не понравится.
         Она оказалась права: бульон, действительно, был неприятным на вкус.  Зато вкус самой свеклы превзошёл все ожидания. Её очистили от шкурки и нарезали пластами. С нею пили чай. 

        Но радость эта оказалась преждевременной – через несколько дней свекла надоела.
Что  только  ни  предпринимал  Тимур, чтобы  как-то  изменить её вкус.  Он решил тушить её с небольшим количеством воды. Казанок брали в поле и там варили её часами, пока она не почернела до шоколадного цвета.   На вкус, конечно, она была далека от шоколада, но на вид здорово похожа.
Как-то мама посетовала на однообразие еды.
; Вот, если бы где картошки достать! ; мечтательно проговорила она. Айгюль промолчала. А потом, когда мама куда-то отлучилась, тихим голосом сказала:
;  Пойдём сегодня за картошкой?
;  Когда? ; спросил он так же вполголоса.
;  Когда мама твоя уснёт. ; был ответ.
;  А зачем такая секретность?
; Так надо. Потому, что, если она узнает, то нас не пустит.
;  Почему?
;  Потому, что мы не покупать идём, а воровать!
;  А далеко это?
;  Очень далеко! Километров пять.   
;  Это разве далеко?
;  Так, туда и обратно, получается – десять!..
;  Ладно, я согласен.
Они заранее приготовили оба вещмешка.  Легли спать и поскольку Тимур был уставший, то он сразу же уснул. Проснулся оттого, что кто-то гладил его руку, высунутую из-под одеяла.  Он тут же вспомнил об уговоре. Встал потихоньку, чтобы невзначай не разбудить маму и вышел за девушкой.
Осенью в Узбекистане ночи бывают прохладные не то, что днём. Днём ещё иногда докучает жара, а ночью на улице уже без тёплой одежды дискомфортно. Но ребята молодые и шли не на прогулку, потому и темп ходьбы, почти что похожий на бег, их хорошо согревал.
Шли до места, примерно, около часа, разговаривали.
         ; Тимур, а сколько тебе лет? ; спросила Айгюль по-азербайджански, хотя прекрасно знала, что ему в этом году исполнилось тринадцать.  Она любила говорить с ним на своём языке, хотя неплохо изъяснялась по-русски. А поскольку язык азербайджанский похож на турецкий, а в крымско-татарском много от него   заимствовано,   то   он   неплохо   её   понимал. А  там,  где  было непонятно, он говорил: ; «Скажи по-русски!».
;  Тринадцать. ; ответил он.
;  А ты девочек уже любил?
Он подумал, говорить или нет о Диляре и Маше. Решил сказать, потому что, какая теперь разница!
;  Да. Два раза…
;  Ого, какой ты!  Расскажи, пожалуйста!
; В  Крыму,  когда жили в одной деревне, где мама была председателем колхоза, любил одну соседскую девочку.
;  А сколько тебе тогда было лет?
;  Около семи…
;  Хм! ; хмыкнула она. ;  Она красивая была?
;  Очень красивая! Но потом я её разлюбил.
;  Это почему же? ; недоумённо спросила она.
; Да, видишь ли, оказалось, что она не умная: в первом классе осталась на второй год. Но я не умных не люблю!
;  Вон, как!
; Да! Если она дура, а ты нет, то красота через время надоест. Ведь, если вы вместе, нельзя же только любоваться красотой! Нужно ещё и разговаривать! А о чём с нею говорить? Зато мой друг, который тоже остался на второй год, в неё влюбился надолго. Я же, когда пошёл в школу, уже и читал, и писал. И до школы занимался с ним, готовил его к школе. И всё равно, он остался на второй год!
;  А с нею тоже занимался?
    ; Нет. Она была гордячка, боялась показать свою слабость. Я несколько раз, уже когда учились, предлагал ей свою помощь.  Но она, всякий  раз, отказывалась! Так и осталась на второй год!
;  Но то была у тебя детская любовь.  А второй раз?..
; Второй,.. это уже было в Бахчисарае.  Мы учились в одном классе…
;  Она тоже была красивая?
    ;  Ну, не такая, как Диляра, но тоже хорошая…
;  Ты с нею целовался?
;  Ха! Она даже не знала, что нравится мне.
; Как же так? Ты ей даже не сказал, что любишь её?  Почему?
;  Не знаю, стеснялся…
    ; А я тебе нравлюсь? ; она вдруг остановилась и взяла его за руку.
;  Нравишься… ; сказал неуверенно.
;  Сильно?
;  Да…
;  А ты хочешь меня поцеловать?
;  А-а-а,.. зачем?..
;  Ну, если я тебе нравлюсь…
;  Да – нравишься!
;  А что тебе во мне нравится?
;  Что ты красивая и смелая, как мальчишка.
;  А, если бы я была мальчишкой, то нравилась бы тебе?
;  Не знаю… Наверно, не так…
; Значит, я тебе нравлюсь потому, что девчонка?  Да?..  Ну, тогда поцелуй меня!
;  А можно?..
;  Ну,  раз   я   тебе   очень   нравлюсь,  то – можно!   Тем  более,  что  и  ты  мне  очень нравишься!
Тимур слегка коснулся губами её губ.  Но она вдруг обняла его и, не отпуская губ, стала страстно целовать.  Он сначала несколько опешил, но, поскольку она продолжала целовать, то и он всё сильнее прижимался к ней губами. А руки его, сами по себе, стали гладить её поясницу и ниже.
Потом она с громким чмоком оторвала губы и, задыхаясь, спросила:
;  Хочешь меня?
Он не понял, что: «хочешь?». Целовать, что ли?..  Чем кончаются интимные связи мужчин и женщин, он уже знал, и знал, откуда берутся дети. Но это – всё теоретически…  На всякий случай решил ответить утвердительно:
;  Хочу!
;  Тогда бери меня!
    ;  Как брать?
;  Ну, так: – делай со мной, что хочешь!
;  Что делать?  Целовать, что ли?
; И целовать тоже…  Ты когда-нибудь груди женские видел?
    ;  Да. Много раз…
;  Ничего себе! Когда это было?
;  Когда с мамой ходил в баню.
;  В женскую баню ходил? И тебя не выгнали?
;  Сначала не выгоняли. А потом выгнали…
;  Почему?
;  Потому, что стал внимательно их рассматривать.
Девушка расхохоталась.
;  Хочешь на мои груди посмотреть?
;  Не знаю…
;  А хочешь поцеловать?
;  Не знаю. Не пробовал…
;  Ну, так попробуй! ; И она расстегнула свою кофточку и приподняла бюстгальтер. ; Целуй!
    Но он же не знал, как это делается!  Он нагнулся и чмокнул сосок правой груди.
;  Не так! Возьми её в рот и пососи!
Он сделал, как она сказала.  Она в это время застонала, и он решил, что сделал ей больно, и отпустил сосок.
;  Ещё! Ещё!.. И другую – тоже! ; со стоном произнесла она. Потом, насладившись его поцелуями, сказала:
; Какой ты хороший! Дай, я тебя расцелую! ; и снова впилась своими губами в его губы, крепко прижав его к себе.   
    ; Я хочу тебя! ; прошептала она. ; А ты?..
Что он мог сказать?  «Хочу тебя!» он понимал, как всё время целовать и целовать. Поэтому он ответил:
;  Я – тоже!..
;  Тогда поцелуй мой пупок!
;  Зачем? ; спросил он, недоумевая.
    ;  Я так хочу!
Она взяла его за руку и потянула от дороги за кусты. Потом расстегнула юбку и опустила её.  Он сразу же увидел её тёмные трусы.

         Она приспустила их и показала, куда надо целовать. 
Но пупок – не сосок, его в рот не возьмёшь! Пришлось «чмокать» место, где пупок и вокруг – по окружности.  Когда он начал целовать живот ниже пупка, она прижала руками его голову и сказала:
      ;  Ещё ниже!..
Но ниже мешали трусы. Она отпустила его голову и двумя руками сняла трусы до колен.  Он увидел то, что, будучи в женской бане, всегда вызывало его любопытство.
;  Подожди!  ;  сказала  она,  сняла  юбку и  трусы  и  постелила  их на траву. ; Я, лучше лягу.  Так тебе будет удобнее.
Она легла на спину и раздвинула ноги. Он опустился перед нею на колени, но не знал, что надо целовать?
Тогда она раздражённо крикнула:
;  Сними штаны!
;  Так ты же уже сняла…
;  Сними свои штаны! ; более спокойно повторила она.
Это совсем сбило его с панталыку: зачем же снимать свои штаны для того, чтобы целовать её?  И тут он, окончательно, догадался, чего от него хотят.  Но он ещё физиологически не был к этому готов. И потому сказал:
;  Не могу!
;  Почему не можешь?
; Я ещё не мужчина… ; сказал, и ему вдруг стало стыдно.  И он стал подниматься…
; Подожди! ; Она потянулась, схватила его за брюки и приподнялась на корточки.  Он не успел опомниться, как её рука оказалась за ширинкой.
; А-а! Да ты ещё, оказывается, совсем мальчик! ; разочарованно произнесла она. ; А я то надеялась!..  У нас в Азербайджане мальчики в двенадцать лет становятся мужчинами. А девочки уже выходят замуж…
Ему стало жаль её.
     ;  Ты меня прости, пожалуйста!  Если бы я мог, я бы всё сделал, как ты хочешь!
;  Ладно. ; сказала она. ; Оставим до следующего раза! ; Надела трусы, юбку и застегнула её. Потом поправила кофту. ; Если мы ещё поработаем вместе, я тебя обязательно сделаю мужчиной!
    ; А ты, что: очень сильно хотела, чтобы я сегодня же стал мужчиной?
; Я очень сильно хотела, чтобы я сегодня же стала женщиной! – уточнила она.
; Тогда почему ты не можешь сделать это с узбекскими парнями? Они, вон, как все посматривают на тебя?
;  Нет! Я хочу, чтобы ты стал моим первым мужчиной!
; Ладно! Я тебе обещаю!..  Если ты не сердишься на меня, разреши, я тебя ещё раз поцелую!  Мне это так понравилось!
; Мне тоже..! ; сказала она, и они обнялись в долгом и страстном поцелуе.
; Ладно, пошли!  А то, за любовными делами мы и забыли, зачем сюда шли! ; Она взяла его за руку и они, довольные друг другом, пошли дальше.
В одном месте она вдруг задержала его за руку.
;  Тихо!  ;  шепнула.  Он  умолк.  Она,  пригнувшись,  отошла  в  сторону  от  дороги.  Присела. ;  Вот, тут!  Бугорки видишь? ; еле слышно, проговорила. ; Рой землю! ; И сама начала рыть и складывать в мешок попадавшуюся под руки картошку.
Рыли долго. Иногда картофелины попадались часто, иногда – нет.  Когда набрали по полмешка, потихоньку отползли к дороге.  Помогли друг другу надеть котомки и быстро ушли по дороге в сторону, откуда пришли.
Айгюль предупредила, что теперь нельзя разговаривать.  Нужно, чтобы никто их не увидел и не услышал.  Тимур опять удивился такой секретности. Она объяснила:
;  Туда мы шли пустые, к нам не за что было придраться.  Мало ли куда и зачем идём?  А сейчас у нас – картошка. Как мы объясним, где мы её взяли?  Поэтому будь готов в любую минуту скинуть мешок в кусты. Потом за ними вернёмся.
Через время она продолжила:
;  А ты знаешь, что делают узбеки, если поймают таких, как мы?
;  А что делают?
;  Сажают на землю.
;  Как сажают?
;  Вот, берут человека за руки и за ноги, приподнимают повыше, потом с силой опускают задницей на землю…
    ;  Ну, и что?
; А  то,  что  при  этом  отбиваются  все внутренности.  Человека
делают калекой на всю жизнь.
;  И откуда ты это всё знаешь?
;  Значит, знаю…
    ;  А чего ж ты раньше об этом ничего не сказала?
; Если бы я тебе раньше сказала, ты бы не пошёл. Правда, ведь?
;  Да, если бы я знал, я бы не пошёл.
;  Вот, поэтому и не сказала.
;  Я лучше месяц не буду есть картошку, чем потом всю жизнь буду калекой!
; Кто не рискует, тот шашлык не ест! ; сказала она по-азербайджански.
Тимур, не совсем понял, но переспрашивать не стал. Они уже входили в кишлак.  Перед домом они снова, теперь уже на прощание, поцеловались.
Войдя в дом, потихоньку легли на свои места.
Утром мама обнаружила почти полные котомки с картошкой. Будто бы бог услышал её мольбы и послал её ей.  Увидев, что она находится сразу в двух мешках, сообразила, что дети вдвоём принесли её.  Когда они проснулись, она обратилась к Айгюль, как к старшей:
;  Где вы достали картошку?
;  Далеко отсюда. ; был ответ.
;  А почему без моего разрешения?
;  Если бы я сказала вам, вы не разрешили бы.
;  А  как  нам  быть  сейчас?   Как только мы уйдём на поле, хозяйка сразу увидит её.  И они поймут, что мы не купили её…  Как быть, вы подумали?
;  А просто: мы возьмём её с собой. И будем варить её там.
И хотя картошку варили в кожуре, её хватило ненадолго.  Теперь инициатором похода за нею, был уже Тимур.  Айгюль согласилась сразу, но спросила:
;  Маме скажем?
Тимур замялся:

    ; Не знаю. Если скажем, может не разрешить.  А не сказать – тоже нечестно! И всё же, давай не будем говорить!  Утром узнает.
    Ночью повторили поход.  Но теперь Тимуру было намного страшнее, чем в первый раз.  Теперь он старался вообще не
разговаривать, чтобы не привлечь к себе ничьего внимания.  А Айгюль было скучно.  Ей хотелось говорить и целоваться.  Тогда он вынужден был ей пригрозить:
     ;  Если ты будешь разговаривать, в следующий раз я с тобою не пойду.!
Угроза подействовала, но прежде чем совсем замолчать она сделала реплику:
;  Вот, как я тебя напугала!
  Он промолчал.
Утром мама ничего не сказала, просто вещмешки снова унесли с собой и варили картофель на поле.
Когда набрали риса четыре пуда, решили отнести его на базар.  Он, еле-еле, поместился в вещмешках.  Нести было тяжело, но, как говорят:  «Своя ноша не тянет!».
Айгюль обещали, что обязательно вернутся опять, чтобы ещё немного подзаработать.
Она ответила:
;  Я буду вас ждать!
На базаре раскрыли мешки, но никто даже не поинтересовался их товаром. Один узбек подошёл к ним, посмотрел на рис и сказал:
;  Такой шала у вас никто брать не будет.
; Почему? ; спросила мама, за месяц немного поднаторевшая в узбекском языке.
;  Надо  отнести  на  мельницу.  Там  очистят  рис,  тогда  продадите. ; И  он  рассказал, где находится мельница.
Там была очередь. Пришлось ждать. А когда она подошла, мельник сказал, что один пуд останется ему.  Согласились. Тогда он сразу из своих запасов отвесил им три пуда чистого белого риса. 
На базаре сначала приценились, почём его продавали узбеки.  И только тогда открыли свои мешки.  Продали рис быстро.  На вырученные деньги купили две пары кожаных сапог.  Кожа была хромовая. Тимуру купили пиджак и брюки. Мама тоже купила себе пиджак.
 

        Возвращались  довольные.  Решили ещё поработать, чтобы заработать на зимнюю одежду.

       Ещё,  когда  были  на  базаре,   вдруг  пошёл   снег,  да   крупными хлопьями.  Но он шёл и тут же таял.  Когда дошли до моста через реку Зеравшан, оба почувствовали, что ноги в новой обуви намокли.  Мама сняла  один  сапог  и  была ошеломлена: подошва, которая при покупке казалась, что ей не будет сноса, вдруг оказалась полностью размокшей – она была сделана из прессованного картона. И тут она не выдержала и расплакалась.
Тимур был шокирован.  Он давно не видел маму плачущей.
В их мешках нашёлся шпагат, которым они перевязали сапоги, «раскрывшие  пасти». Теперь не было никакого смысла возвращаться в кишлак.  Мама сказала:
;  Знаешь  сынок,  в  самое  трудное  время  я  всегда  обращалась  к  партии.  И  она  меня никогда не бросала в беде. Ещё не поздно.  Если мы пойдём в город, то можем успеть в Обком.  Пойдём, сынок!
Пришли в Обком партии во время.  До конца рабочего дня был ещё целый час.
Тимур, как всегда ждал маму в вестибюле.  Она спустилась окрылённая. Улыбалась.
;  Я же говорила: партия никогда не бросит в беде!  Меня там, конечно, поругали за то, что я не пришла сюда сразу. Они, оказывается, даже подали во Всесоюзный розыск.  Вот, направление на работу в Политотделе совхоза.  Едем сейчас же!  На вокзале нас ждут билеты.  Идём!..
;  А как же Айгюль? – растеряно спросил он.
;  А что нам теперь Айгюль?..
; Но мы же пообещали ей, что вернёмся. Она же будет ждать!
; Сынок, уж не влюбился ли ты, ненароком? ; Она внимательно посмотрела на него.
Он застеснялся.
; Ведь она тоже могла бы поехать с нами… ; неуверенно проговорил он, оправдываясь. ; И ей там могла бы найтись работа…
; Тимур!  Ты ведь уже не маленький! Ну, подумай сам: на вокзале нас ждут билеты!  Во-первых, два билета! Во-вторых, на этот поезд, а не на какой-нибудь другой! И пока мы доберёмся до кишлака и потом до вокзала, пройдёт уйма времени и наш поезд уйдёт.  Мне тоже очень жалко!  Я полюбила её, как свою дочь!  Очень хорошая девочка!   Но  я  не имею права подвергать риску нас с тобой!  Пойдём! Может, потом что-нибудь придумаем!
И действительно, в кассе вокзала им выдали билеты снова до той же станции Обручево, откуда уже раз уехали, «не солоно хлебавши!». 
    Приехали туда, когда на дворе уже было темно. На станции им показали на дома. Это и была центральная усадьба каракулеводческого совхоза «Кзыл Чарводар», что означало «Красный животновод».  Показали, где живёт директор совхоза.  Он, оказывается, уже был предупреждён об их приезде.
Когда отворилась дверь его квартиры, то в лицо сразу пахнуло вкусным запахом мясного блюда с луком…
Директором совхоза был человек, через десятилетия ставший знаменитостью, и чьим именем стал называться Всесоюзный институт Каракулеводства СССР – Аверьянов. 
Жена его – армянка готовила своё национальное блюдо, в котором тушилась баранина с луком, причём, как она объяснила, лука должно быть вдвое или даже втрое больше, чем мяса.
  Гостей тут же усадили за стол и накормили так, что они сразу позабыли обо всех своих неприятностях.
Мама была назначена помощником начальника политотдела совхоза по седьмому полеводческому отделению.  Это отделение находилось за железной дорогой, километрах в десяти вглубь степи.  Там для неё и сына ещё не было приготовлено подходящего жилья.  Пока его готовили, Маевым пришлось целую неделю жить с гостеприимной и хлебосольной семьёй Аверьяновых.
Утром Аверьянов повёл обоих Маевых на вещевой склад, где их обули и одели в рабочую одежду: телогрейки и брюки были сшиты из белого материала, который, хотя в несколько раз и плотнее марли, но всё же был довольно редкий. И, положа руку на сердце, непригоден для шитья верхней одежды. Из него в Средней Азии шили мешки для хлопка. 
     Вот, для этой цели он полностью соответствовал. 
Обувь представляла собой кирзовые сапоги.  А на головах у них были свои шапки из чёрного каракуля, сшитые ещё в Бахчисарае.
В тот же день Тимур познакомился и с дочкой директора.  Насколько он помнит, звали её, Людмилой.  Это была симпатичная девочка, примерно, его же лет. У неё были свои друзья, которые, наверное, учились с нею вместе.  Их было трое и все ; мальчишки. Как только  между  Тимуром  и Людмилой начали складываться дружеские отношения, это, видимо, вызвало ревность её друзей, которую она не могла не заметить,  но  не  приняла никаких мер, чтобы её пресечь.   
     Наоборот, она, кажется, с интересом наблюдала за их поединком со стороны. А поединок, в конце концов, закончился дракой.  Да что тут её обвинять?  Ведь, все женщины такие: – любят, когда их ревнуют!
В этой тройке был и лидер, наверное, претендовавший на роль единственного друга, в чём ему, как могли, помогали остальные двое. 
Почему Тимур считает, что он был претендентом? Да потому, что он всё время придирался к нему, а Тимур был гордым и не мог отказаться от неумолимо приближающегося финала.
Драка произошла в самый последний день их пребывания на станции Обручево.  Только, когда она окончилась позором для него, он понял, что всё было продумано и подготовлено заранее, причём, Людмила об этом знала.
Она стояла у стены дома, наблюдая за развивающейся обстановкой.  Метрах в четырёх от неё и правее возле этой же стены стоял его соперник, всё время оскорбляя его. Это был вызов к драке. Она молчала.
Когда же терпение Тимура иссякло, он подошёл к оскорбителю, говоря:
;  Ну, всё! Моё терпение кончилось! ; и, сжав кулаки, принял позу драчуна.
Всё его внимание было приковано только к противнику, и он не заметил, куда делись другие ребята.
; Ну, тогда получай! ; сказал тот, и, против обыкновения, вместо того, чтобы ударить его, на что мог получить ответный удар, просто толкнул его в грудь. По инерции Тимур отклонился назад, но тут же упал навзничь.  Только теперь он понял подлость противной стороны. Оказывается, пока они угрожали друг другу, один из его подельников стал за его спиной на четвереньки и когда противник толкнул его, ноги Тимура, наткнувшись на препятствие, подогнулись, и он упал.   
     Взбешённый такой подлостью, он вскочил на ноги и со всего маха ударил поднимавшегося пацана ногой по заднице. Тот от неожиданности еле удержался на ногах и отскочил к стене.
; Так вы втроём на одного? ; крикнул Тимур, увидев позади себя третьего их компаньона, и кинулся к нему.   Но  тот,  видимо,  был  ещё трусливей своих друзей и потому бросился бежать.
Только после этого, Людмила, видно, желая показать, что она не участница заговора, как бы заступилась за Тимура
; Так неправильно: втроём на одного! ; сказала она и, подойдя к Тимуру, стала отряхивать грязь, приставшую к его спине, тем самым, как бы ставя точку в инциденте.
Может быть, в последний момент она сообразила, что её друзья – трусы, ибо ничем другим не объяснишь их заранее продуманную подлость.  Но, если она знала о ней и, если бы она ему симпатизировала, как он ей, то могла бы предупредить: ; «Будь осторожнее! Прежде, чем начать драку, оглянись: нет ли противника сзади!». Этого было бы вполне достаточно.  И тот, который стал на четвереньки, ещё «до того» получил бы ногой по заднице.  Вот была бы «хохма», когда он «со всех четырёх» шлёпнулся бы в грязную лужу!..
Уехав в отделение, он больше ни разу не видел её, потому что в душе был обижен.  Он не верил в то, что она не имела никакого отношения к этой заранее продуманной и несправедливой драке. И лишь в самый последний момент, возможно, осознав свою вину, заступилась за него или сделала вид... А ведь она ему очень понравилась и он, действительно, готов был драться за неё.
В отделении Маевы заняли пустую комнату, куда уже при них привезли две железные кровати, один стол и три стула.  Здесь и начался новый этап их другой  жизни.
Помощник Начальника Политотдела совхоза это, вроде, как замполит при командире армейского подразделения.  В совхозе было семь отделений: шесть животноводческих, выращивавших каракулевых овец и получающих каракулевые шкурки от их ягнят, и одно полеводческое, где сеяли пшеницу и ячмень.  Так вот, в каждом отделении был управляющий и при нём – помощник Начальника Политотдела совхоза, то есть, лицо, подчинённое непосредственно Начальнику Политотдела, при этом управляющем.  Мама попала в седьмое полеводческое отделение, где управляющим был узбек.
Начальником Политотдела совхоза была, тоже эвакуированная, – бывший второй секретарь Полтавского Обкома Компартии Украины – Коновченко Агрипина Михайловна. У  неё  было  двое  детей:  девочка – Людмила,  лет  семнадцати  и мальчик – Виктор, на год-два моложе.
Непосредственно перед приездом Маевых, Людмила покончила с собой из-за неразделённой любви – застрелилась из маминого именного пистолета.  И мама была в глубоком трауре… Вот, почему Маевых принял у себя Аверьянов, а не она.
Теперь у неё остался только Виктор – парень высокий, симпатичный.
Как потом узнал Тимур, в их отделении у Виктора был друг – Равиль Мансуров – казанский татарин, примерно такого же возраста, тоже высокий и симпатичный.
Тимуру и его маме он очень понравился и умом, и обхождением, и своими «золотыми руками».  Он умел делать всё. И был добрый и отзывчивый…

Зима сорок второго-сорок третьего годов оказалась победной. Под Сталинградом, где в последнее время в самом городе шли ожесточённые бои не за кварталы, а за каждый дом, немцы потерпели жестокое поражение.  Ход войны был переломлен в нашу пользу.
Здесь, в глубоком тылу это ощущалось, конечно, не так, остро как в Европейской части России, откуда они приехали.  Здесь была своя жизнь, свои проблемы: началась пора весеннего окота.
Чтобы не сидеть без дела, Тимур поступил в совхоз на работу учётчиком по окоту овец.
Жил он в одной из отар вместе с пастухами, или как здесь их называли, «чабанами».  Спал в юрте.  Ел всё то, что они готовили.  А готовили они во время окота то же, что готовили по всему совхозу: тушки ягнят, мясо которых было похоже на кроличье, но много нежнее, тушённое с луком в чугунном казане.
Вообще, очень интересно европейцу оказаться «за столом» в узбекском «жилище» впервые! 
Я не зря два слова: «за столом» и «жилище» взял в кавычки:
Буквально «за столом» у узбеков вы можете оказаться только где-нибудь в городе.  А в «глубинке» такого предмета мебели у них не существует.  Вас, как достойного гостя примут в комнате, застеленной коврами.  Сядете вы, как и сами хозяева, на ковёр прямо на полу. Под локоть вам подложат круглую (цилиндрической формы) подушку.  Перед вами хозяйка, как правило, одна из жён хозяина, расстелет цветастое   полотенце,   которое   и   заменит   стол.     Называется   оно «дастарханом».
Перво-наперво, вас угостят чаем.  Чая узбеки потребляют много, притом, только зелёного. 
И здесь – свои обычаи:
-пьют его из «пиалы» ; фарфоровой чашки, расширяющейся кверху, без ручки, в которую наливается чистая «заварка» из фарфорового чайника-заварника;
- разливает чай только хозяин, предварительно, раза три налив в пиалу и вылив его обратно в чайник для того, чтобы заварка хорошо перемешалась;
- пьют чай из одной пиалы, редко – из двух (если много пьющих);
- в пиалу чай наливают только до половины;
- первую пиалу хозяин наливает самому почётному гостю, как правило, самому старому «аксакалу» («белобородому»), а после него тому, кто сидит слева от него и так – по часовой стрелке...
Да! Подают чай тоже по-особому: хозяин левой рукой держит пиалу, в которую наливает чай из чайника, держа его правой рукой. Затем ставит чайник, освобождая правую руку, и подаёт пиалу левой рукой, одновременно прикладывая правую к сердцу. Делается это с полупоклоном.
На дастархане, обычно, лежат пресные лепёшки, разломанные на куски (резать нельзя!), конфеты, либо вяленные сладкие фрукты, расколотые орехи.
Если чай пьют несколько человек, ждите, пока пиала по часовой стрелке дойдёт до вас. Возможны исключения: если уважаемых гостей несколько, и они – не среднеазиаты, то каждому из них могут дать по пиале.
После чаепитья подаётся основное блюдо: плов, самса, бешбармак или шашлык. После основного блюда вас могут угостить «шурпой» – мясным  бульоном с луком, а потом, в обязательном порядке – чай…
Всю еду готовят во дворе на печурке, слепленной из глины.  Тут же рядом стоит «тандыр» – печь для лепёшек. Он так же вылеплен из глины в форме раковины. Представьте себе полусферу спереди имеющую круглое отверстие. В это отверстие закладывается топливо: сено,  солома,  хворост  и  поджигается. Топят  до  тех  пор,  пока глина внутри не накалится. К тому времени хозяйки уже имеют готовые, по форме круглые, лепешки из пресного теста, середина которых предварительно «прокалывается» специальным круглым «штампом».
Женщина надевает на правую руку варежку, на ладонь кладёт лепёшку лицевой стороной, тыльную сторону смачивает водой и, просунув руку с лепёшкой в середину печи, с силой пришлёпывает её к внутренней стороне стенки. Когда все лепешки, таким образом, оказываются «приклеенными», отверстие закрывается круглой деревянной крышкой с ручкой до тех пор, пока лепёшки не спекутся.
Каждый, кто хоть раз попробовал такую лепёшку, никогда не забудет её особый вкус!
Теперь, – о жилище:
Опять же, квартиру европейского типа вы можете встретить только в городской местности. В «глубинке» же это может быть и дом, построенный в кишлаке из глины с ровной крышей, и юрта в безбрежной степи.
Вы можете серьёзно удивиться, войдя в дом, снаружи имеющий все атрибуты, присущие домам: как-то – двери и застеклённые окна.  Но, открыв дверь, сразу решите, что внутри – пожар!
    Не торопитесь с определениями!  В комнате дым, но не потому, что дымит печь, а потому, что её вовсе нет!
Когда вы прослезитесь от дыма и привыкнете к нему, вы с удивлением разглядите, что посреди комнаты горит костёр, вокруг которого сидят люди, а дым от него, хочешь-не хочешь, вынужден выходить в дыру в потолке.  Тот же принцип отопления и в юртах. Только там потолок конической формы и дыму легче выходить в дыру в его середине. Причём, вытяжная дыра в юртах, когда нужно, закрывается сверху, чтобы внутрь не попадали осадки, чего нет в домах.
Можно себе представить, с каким неподдельным удивлением воспринимал всё это Тимур, впервые оказавшись у чабанов!
Поскольку приём пищи по времени соответствовал ужину, то обстановка в юрте была следующая:
    Посреди юрты горел костёр из хвороста джингиля или саксаула.  Сбоку стоял металлический «кумган», возможно, медный, но прилично закопчённый. То есть, кипятилась вода для чая.
    Когда костёр прогорел, и в нём оставалось много углей, сверху на него  поставили  квадратный  столик с короткими ножками. Его сверху накрыли огромным тёплым одеялом.  И все присутствующие мужчины уселись вокруг столика, подсунув под него ноги.  На столик положили дастархан с лепёшками, с сушёным урюком, кишмишом и очищенными грецкими орехами.  Жена чабана принесла плоский медный тазик и поливала из другого кумгана мужчинам на руки воду. Вытирали руки о полотенце, висевшее у неё на плече.
Потом началось чаепитье.
Он очень хотел пить и с нетерпеньем ждал, когда подойдёт его очередь, то есть, когда к нему «подойдёт» пиала, а взяв её в руки, не то, что удивился, а прямо-таки, опечалился, так как чая в ней оказалось всего на два глотка. И только после того, как пиала сделала несколько кругов, ему удалось немного утолить жажду.
После чая жена чабана принесла полный деревянный поднос мяса молодого ягнёнка.  Ели руками, складывая косточки в тот же поднос. Тимур не наелся, так как поднос быстро наполнился костями.  Женщина спросила мужа, принести ли ещё?  Муж, наверно, тоже не наелся и, как показалось Тимуру, с удовольствием согласился на добавку. 
Тут уж мужчины сытно «отвалились» и стали вытирать руки: кто о свои волосы на голове, а кто и, вытянув ноги из-под одеяла, – об сапоги!..
После ужина снова пили чай. Их всё время обслуживала одна и та же женщина. Тимур подумал: ; «А когда же ест она сама?». Не найдя подходящего ответа, обратился к чабану:
;  Скажите, вот, ваша «апа» всё время ухаживает за нами. А когда же она сама кушает? ; спросил он, на несколько освоенном узбекском языке.
Чабан сразу не понял и потому переспросил.  Тимур повторил свой вопрос, помогая себе руками.  Все поняли и рассмеялись. А чабан ответил:
;  Вот, когда вы женитесь, вы узнаете, когда кушает жена.
Все снова засмеялись.  Для них это было настолько понятно, что сам вопрос об этом их рассмешил. 
Потом Тимур узнал, что в домах узбеков существуют две половины: мужская и женская с отдельным входом. Если жилищем является юрта, то ставят две юрты: для мужа и для жён. Мужчинам, кроме членов семьи, вход в женскую половину категорически воспрещён.  А женщины входят в мужскую половину в случае крайней необходимости, степень которой устанавливает сам хозяин.  То есть, в узбекских семьях существует полный патриархат, начинающийся с момента оплаты мужчиной «калыма».
Он покупает жену, следовательно, он – её хозяин.  Жена – его собственность! И он устанавливает в своём доме свои законы. 
В другой раз к чабану приехали гости – его родственники. Так, по крайней мере, объяснил он. Жёны его приготовили для них национальное блюдо, называемое «кульчатай». Это – тесто из пшеничной муки, раскатанное аналогично как для лапши, только нарезанное в форме ромбов, длиною в пять-шесть и шириною в три-четыре сантиметра, отваренное в мясном бульоне. Подали его в той же большой деревянной тарелке, или, если хотите, блюде. Поверх горы теста накрошили отварное мясо.
Когда всё это было съедено, в больших пиалах, называемых «каса», подали бульон. Тимур сначала, было, отказался. Но все вокруг зашумели, стали уговаривать. Один из гостей, более пожилой и потому более уважаемый, сказал ему:
;  Вы знаете: – «Эт – этке, шорпа – бетке!». – («Мясо – к мясу, бульон – к лицу!»). То есть, надо есть не только мясо, но и пить бульон.
Позже эту же поговорку он услышал и у казахов.  Только слово «шорпа» у казахов звучит, как: – «сорпа», потому что казахи смягчают шипящие звуки…
Посылая Тимура на ферму, зоотехник объяснил ему его работу коротко: он должен фиксировать в «амбарной книге» на каждой странице (на каждый день) количество родившихся ягнят, фиксировать падёж и количество полученных смушек, то есть, нормальных каракулевых шкурок. А вот, как это делать на практике, не объяснил.
Поэтому всю процедуру учёта рассказал сам чабан.
Он, оказывается, тоже ведёт учёт, для себя. А учётчику приходится пользоваться теми цифрами, какие назовёт чабан.  Ведь, не может же учётчик бегать за каждой овцой и проверять: окотилась она или нет, тогда как, у него на учёте не одна отара.  Поэтому чабан, при желании, может утаить смушек столько, сколько ему надо. Кроме того, когда Тимур освоился со всей этой «арифметикой», он узнал, что в стаде государственных овец гуляют и овцы самого чабана.  И только он может точно сказать, где его овца, а где – казённая.
    Ещё он узнал, что большие начальники не только местного, но и районного масштаба, также держат своё поголовье в совхозных отарах…   
Так что, там, оказывается, всё настолько запутано, что «распутать» может только сам чабан.  Поэтому учётчику приходится пользоваться, его данными.
Самая качественная каракулевая шкурка, получается от трёхдневного ягнёнка.  Но, поскольку окот был явлением массовым, то чабаны не всегда успевали зарезать ягнёнка именно к этому сроку, поэтому очень важно было вовремя зафиксировать его рождение и не прозевать его трёхдневный возраст.  В этом большую помощь оказывал им учётчик. Кроме того, правильный учёт не должен был позволять разбазаривать социалистическое имущество, к которому относились и каракулевые шкурки, в то время являвшиеся предметом экспорта Советского государства. Ведь трест «Узсовхозкаракуль» относился к Народному Комиссариату, а позднее – к Министерству Внешней торговли СССР.
Ферма, куда его направили, была в степи, и в неё входило несколько отар, расположенных друг от друга не близко, поэтому ему дали лошадь.  На ней он объезжал свои отары, а домой ездил только раз в неделю.
Однажды в конце окота, когда уже наступила летняя жара, он на своей лошади приехал домой, но мамы на месте не оказалось. Сказали, что она поехала на маслозавод, который тоже находился в ведении седьмого отделения. До него от усадьбы отделения было километров сорок.  Мама обычно ездила на двухместной бедарке, запряжённой одной лошадью. Зная дорогу, он поехал туда в расчёте, если не
застанет её там, то встретит где-нибудь по пути.  приехал на завод, увидел бедарку и успокоился.
  Вошёл в завод, который сверху представлял собой небольшой дом, побеленный известью. А всё производство находилось глубоко под землёй, куда внешняя жара не проникала, и где воздух постоянно был более чем, прохладный.
Поздоровался с женщиной в белом халате, спросил, где мама. Она ответила и предложила ему свежих сливок.  Он согласился.  Она подала ему стандартную эмалированную кружку (ёмкость – триста тридцать три миллилитра) вкусных овечьих сливок, которые он выпил с превеликим удовольствием.
А к тому времени появилась и мама.
;  А ты чего здесь? ; удивилась она обрадовано.
; Приехал домой, там сказали, что ты здесь…  Вот и приехал.
;  Подождал бы дома, чем гонять лошадь.
;  А чего там делать в такую жару?
;  Ладно! Я свои дела здесь закончила. Поехали!
Увидев, как он ловко вскочил на лошадь, спросила:
;  С лошадью освоился?  Не боишься, что она тебя как тогда на Кавказе, долбанёт?
;  Нет.  Мы с нею – друзья! – улыбнулся он.
Поехали рядом, чтобы не нагружать лишним седоком мамину лошадь.  Да и его лошади будет обидно, если её привяжут сзади, и она будет дышать пылью.
;  Небось, проголодался? ; спросила. ; Ты дома видел, я тебе еду приготовила?
;  Нет, я сейчас целую кружку сливок выдул.
;  Холодные?..
;  Не-а! Нормальные…

А через несколько дней у него вдруг поднялась температура и сначала была тяжесть в ногах, а потом ноги так разболелись, что он не смог ходить. В конце концов, ноги отказали совсем.
Мама срочно увезла его в больницу в Заамин – районный посёлок.  Там определили, что у него – бруцеллёз. Это был результат употребления не стерилизованных сливок.

    Пролежал он там целый месяц. Потом его выписали на костылях. Но ещё требовалось месячное амбулаторное лечение – ежедневные уколы. А ездить каждый день за пятьдесят километров он не мог. Тогда мама договорилась с одной женщиной-работницей больницы, чтобы он пожил это время у неё.
Днём, когда хозяйка находилась на работе, он часто крутил пластинки с записью песен и арий Сергея Яковлевича Лемешева.
   Видимо, она любила музыку и, в частности, песни в исполнении Лемешева.  Он тогда был кумиром многих и, в том числе, самого Тимура.
Прослушав запись один раз, он пел её дуэтом с артистом, повторяя тембр и интонацию его голоса.  Так он выучил арию и ариозо Ленского из «Евгения Онегина», песню Левко из оперы «Майская ночь», русские народные песни: «Ах ты, душечка…», «Когда я на почте служил ямщиком…», «Степь, да степь кругом…», «Вот мчится тройка почтовая…» и другие.  Он не думал, что это когда-нибудь ему пригодится. Просто, пел в своё удовольствие. А вот, позже и пригодилось!..
Сидеть дома целыми днями было нудно.  И он старался, хоть и на костылях, побродить по посёлку и его окраинам. Ходил на базар и покупал себе там виноград и узбекскую лепёшку.  И то, и другое он любил, особенно чёрный кишмишный виноград без косточек. Поедал всё это на берегу арыка в укромном месте.
Однажды, сидя на своём излюбленном месте, доев свой любимый виноград, он сделал для себя очень важное открытие и, притом, не одно… Вдали от любопытных глаз он хотел помочиться. Расстегнул ширинку и удивился: то, через что это осуществлялось, прежде мягкое и податливое, теперь стало упругим и твёрдым. Это его заинтриговало.  Он вспомнил дуванкойских мальчишек (мальчишки из деревни Дуванкой в Крыму), купавшихся в реке Бельбек, как они из песка лепили женские фигуры и потом на них ложились…
Он стал изучать предмет, привлёкший внимание. И при этом заметил в нём изменения, которых раньше, вроде бы, не было. Так, например, раньше это была трубочка, конец которой напоминал воздушный шарик в месте его перевязки – нечто сморщенное.  Теперь это «нечто» несколько разошлось, и из-под него показалась часть чего-то круглого, о существовании которого он даже не подозревал. Но оголять его что-то  мешало.  Этим «что-то» оказалась та самая «шкурка», которая раньше была сморщена. При её принудительном стягивании с него, делалось больно.  Но это только сразу, а потом…  Потом всё стало на свои места…
Помочился, смыл мочой белесый налёт. И, поднявшись с земли, вдруг осознал, что может стоять без костылей.  Попробовал пройти без них несколько шагов – тоже получилось!  Ощутил сразу радость от двух открытий.
В тот же день отнёс костыли в больницу и, уходя оттуда на своих ногах, почувствовал себя настоящим мужчиной…
Вот тогда он и вспомнил об Айгюль.  «Где ты, моя добрая, любимая     подружка?   ;    с    горечью   думал    он,    вспоминая   её полуобнажённую и страстные её поцелуи. ; Вот, теперь бы я сделал тебя настоящей женщиной!».
Возвращаясь домой, он удивленно оглядывал степь в самую прекрасную её пору.  Молодая трава обрела уже свой естественный цвет, кое-где нарушаемый вкраплениями цветов и зарослями джингиля – верблюжей колючки, саксаула и серебристого дикого финикового дерева, обычно росших в углублениях рельефа, где почва была более влажной.
Пройдёт ещё несколько дней и под жаркими лучами солнца степь начнёт желтеть и вскоре превратится в огромное «море» цвета светлой охры.  И такою останется вплоть до зимних холодов, иногда, ненадолго, покрываясь серебристой попоной редкого снега…

А в это время через станцию Обручево проходили эшелоны, следовавшие с запада с военными, вероятно, просто отпущенными в отпуск.  Для демобилизации, вроде, было ещё рано.  Ещё шла война – война суровая!  Впереди ещё были «Десять Сталинских ударов», которые окончательно доконают фашистов. А кто же будет их наносить, если не военные?  Так что до демобилизации, он думает, было ещё далеко!..
Когда эшелон останавливался, из «теплушек» выпрыгивали солдаты. Да – солдаты! Теперь рядовых бойцов называли «солдатами», а командиров – «офицерами».

     Они, полураздетые, бежали под водокачку, чтобы обмыться потому,  что  уже  было  жарко.  Некоторые  из  них  тут же продавали всякие трофей. Трофеи разные, но больше всего в глаза бросались ручные часы. Среди солдат попадались такие, у которых часы были нанизаны на обеих руках до самого плеча.  Все они радостно улыбались.  Как же: живыми возвращаются домой!..
    Как-то мама, приехавшая на центральную усадьбу совхоза, увидела, как один военный продавал на станции шинель.  По его словам это была английская офицерская шинель. 
Сукно её было  очень высокого качества  и, что больше всего  привлекло её внимание, так это её цвет: она была нежного светло-серого цвета, который иногда называли «стальным». 
И она её купила.  Возможно, для себя, чтобы сшить из неё пальто,  а может быть, уже тогда запрограммировала сшить что-то для Тимура.  Потому что, на обоих было лишь то, что сумели купить в Самарканде на базаре, продав три пуда риса…

К тому времени Политические отделы в армии и «гражданке» были упразднены. Особенно в армии они приводили к «двоевластию», что сильно мешало в проведении боевых операций. Часто бывало так: командир принимает одно решение, а политрук с ним не согласен. В таких случаях, по положению, командир не имел права осуществить задуманную операцию. Для успешного выполнения боевых действий нужно было ввести в войсках полное «единоначалие», что и было сделано в сорок третьем году.
В связи с ликвидацией Политических отделов, Агрипину Михайловну Коновченко перевели в город Джизак заместителем директора другого каракулеводческого совхоза, носившего имя Кирова, а маму Тимура назначили Управляющим того же седьмого полеводческого отделения совхоза «Кзыл Чарводар»…

Наконец, наступило знойное сухое лето. Трава пожелтела, потеряв свою прелесть. Дни стали длинными и скучными.  Вечером наступала духота, от которой не знаешь, куда деться. Местные жители с наступлением темноты поливали дворы и вокруг домов водой. Она тут же впитывалась в землю, но становилось всё же прохладнее.

        По  вечерам  Тимур  часто встречался с Равилем, выполнявшим в отделении по необходимости различные работы: он был и слесарем и, если нужно, мог быть и трактористом.  Комбайнов в отделении не было. Это в то время для совхоза было роскошью.  И сено, и злаки косили конными косилками, которые часто выходили из строя, и Равиль их туда успешно возвращал.
Общаться с ним Тимуру было интересно. Он был старше и опытнее.  Не то, что его братья, которых в то время Тимур даже не воспринимал, так как Анвар был года на три его моложе, а Хамза – вообще «молокосос».
Равиль где-то, скорее всего у Виктора Коновченко, брал книги, которые после прочтения, давал читать Тимуру.  Особенно ему понравилась книга «Приключения капитана «Сорви-Голова»». И запомнилась она ему на всю жизнь из-за одного лишь слова: один из пиратов    выругался   «матом»,   и   это    слово   он   впервые  увидел, напечатанным в литературном произведении. В последствии в обиходном языке его заменили словом «блин».
Ещё одна книга запомнилась ему на всю жизнь, к сожалению, он не запомнил ни её названия, ни имени автора. Вообще в то время он не знал, что нужно запоминать фамилию автора.  Это пришло много позже, когда стал учиться в классах средней школы. А до этого он вряд ли останавливал своё внимание на том, кто написал книгу.
Так вот, эта книга тоже была о морских путешествиях, но центральной фигурой её был феноменальный гипнотизёр, который один раз взглянув в глаза человека, мог надолго управлять им, притом, на далёком расстоянии.
Например, он встретился с заключённым в каторжном лагере. Только глянул на него и сразу подчинил своей воле. Затем, уехав из лагеря, заставил его «умереть». И, когда его похоронили в склепе, его оттуда вывезли и он его «воскресил». Таким образом, он устроил его побег. Кроме этого случая, там описывается и многое другое и очень интересное.
Удивительно то, что за всю свою жизнь, покупая или беря из библиотек много разных книг, он ни разу не встретил эти книги, хотя бы для того, чтобы поинтересоваться именами их авторов…

Когда  днём жара,  непривычная  для  переселенцев, изматывала, хотелось окунуться в воду, но ничего подобного близко не было. 
За домом находился пруд, специально вырытый для купания овец в креолине, очень вонючей, дезинфицирующей жидкости, от которой вода вся была чёрной, как нефть.
Однажды, выйдя на улицу, он услышал за домом детские голоса. Пошёл посмотреть. И увидел непривычную картину. Ребята семи-восьми лет с шумом и криками купались в этой жиже.  Глядя на них в пруд полезли и ребята постарше и стали в ней плавать.  Тимур ещё с Крыма плавать не умел, хотя теоретически знал, как это делается. Убедившись, что дезинфицирующая жидкость никакого вреда ребятишкам не причиняет, он и сам решил попробовать.
Для этого выбрал момент, когда никого поблизости не было, и нырнул, решив: «Была-не была!».  И к своему собственному удивлению, поплыл, как опытный пловец, «машками», спокойно и ровно выбрасывая ладони с сомкнутыми пальцами вперёд.  Настолько вода оказалась плотной!
    С тех пор, где бы он ни находился, вода держала его прекрасно.  Это было ещё одним его открытием…

    Однажды, когда мама объезжала свои владения, на одной из ферм ей встретились трое военных без знаков различия, которые распивали с хозяевами чай.
; Здравствуйте! ; поздоровалась она, увидев, что военные были русскими.
;  Здравствуйте! ; ответили они. 
Но она заметила, что они как-то немного растерялись. Вероятно, подобная встреча не входила в их расчёты.
Она спрыгнула с лошади, обращаясь к старшему по ферме:
;  Я вижу у вас гости!
; Да,  вот,  товарищи  говорят,  что  их  прислало командование, чтобы договориться о снабжении их овощами и мясом.
; Тогда товарищи обратились к вам не по адресу. Такие договора необходимо заключать с руководством совхоза на станции Обручево. ; добавила она, обращаясь к приезжим. ; А из какой вы части? ; спросила она.
Один из них, видимо, старший, назвал номер воинской части.
    ; Я – управляющая этим отделением. И не советую вам через голову начальства заключать подобные сделки. Так что обращайтесь в дирекцию совхоза!
;  Хорошо!  Мы просто не знали. Нас послали узнать, как и что. Вот теперь, мы доложим своему командованию, что надо обращаться в дирекцию на станции.
И они тут же попрощались, поблагодарили за совет и уехали на своих лошадях.
Как потом мама призналась, она была уже проинформирована властями, что по степи шляются дезертиры. Их цель, действительно, была наладить связи с местным населением, для приобретения у них различных видов продовольствия.
А Равиль потом сказал Тимуру:
; А знаешь, кто были эти военные? Это дезертиры. Но не просто одинокие бродяги! Вон, в тех горах, ; он показал на видневшиеся на юге голубовато-зелёные гряды гор, ; располагаются целые воинские соединения дезертиров с собственной артиллерией и кавалерией.
    Чтобы их разгромить, нужны большие силы. Одной милиции недостаточно! А войска там, на фронте, нужнее! Единственное, чего у них нет, так это – авиации… 
Тимур собрал ребят отделения пионерского возраста, которых он организовал по Гайдаровскому типу, о котором узнал ещё в Бахчисарае, читая «Пионерскую правду», в которой печатали повесть Аркадия Гайдара: «Тимур и его команда».
; Ребята, вчера моя мама встретила на одной ферме троих военных на лошадях. Оказывается, по командной линии она уже была предупреждена, что по степи бродят разведчики дезертиров. Наша задача, если увидим человека, который вызывает подозрение, немедленно сообщать об этом в контору.
; А как мы узнаем, что он вызывает подозрение?  ; спросил мальчик Коля.
; Как узнаем? Да просто, он может спросить, как проехать куда-то. А раз спрашивает, значит, не местный!
; Да, тебе хорошо: у тебя лошадь! ; с завистью заявил мальчик  Миша
    ; Так никто тебя не заставляет бегать по фермам! Я говорю о том, что, если кто увидит таких здесь. То нужно сразу сообщить, взрослым, чтобы они приняли нужные меры.
  Вооружившись самодельной саблей, которую выточил из обруча, Тимур на коне объезжал близлежащие фермы, в надежде встретить дезертиров, но ему не повезло – он так и не увидел ни одного из них…
Началась уборочная страда.  И здесь опыт работы учётчиком тоже пригодился. Только теперь Тимур регистрировал не появившихся на свет ягнят, а подводы и автомашины с зерном, для чего в отделении были специальные весы, взвешивавшие зерно целиком с машиной или подводой. Тогда из общего веса вычитался вес пустой машины или подводы после их разгрузки, а зерно сгружалось в специальные амбары отдельно для пшеницы и для ячменя.
После уборочной Тимур сагитировал ребят собирать колосья, оставшиеся на поле. В результате, каждый мальчик за день собирал по целому мешку зерна, за которыми на поле приезжала подвода и увозила его в амбары.
    Однажды за этой работой их застала комиссия, а может, то была и не комиссия! Короче, в совхоз из Ташкента приехали дяди, на длинной чёрной автомашине.
    Как выяснилось, главным был заместитель Министра внешней торговли СССР Юлий Моисеевич Каганович – родной брат известного всем Министра путей сообщения СССР, и сопровождавшие его лица.
Они поблагодарили ребят за их почин, и заместитель Анастаса Ивановича Микояна, бывшего тогда Министром Внешней торговли СССР, лично пожал каждому из них руку.
В этот момент на голове Тимура была пилотка, которую ему на станции подарил один из проезжавших военных.  Но он был без пионерского галстука. Поэтому, когда Каганович похвалил его за организацию сбора колосков, он, приложив руку к пилотке, сказал на полном серьёзе:
;  Служу Советскому Союзу!
Каганович улыбнулся и добавил:
;  Да ты – совсем молодец!..

    Вскоре начался осенний окот.  На этот раз Тимур сам выбрал для себя ферму поближе к дому и ходил туда и обратно пешком. 
    Здесь у него появилась компаньонша и попутчица – учётчица с соседней фермы.  К месту их работы вела одна дорога, и они туда и обратно некоторое время ходили вместе.
Звали девочку Тоней, и лет ей было, примерно, столько же, сколько и ему.  Они хорошо сдружились: работа у них была одна и та же и заботы те же.
Но её присутствие возбуждало его, о чём она сама, конечно, не догадывалась. 
    Теперь это был не тот глупый мальчишка, который не знал, откуда берутся дети? И, когда он, якобы невзначай, брал её за руку и притягивал к себе, она, не придавала этому никакого значения. Он же все свои движения строго рассчитывал. 
Однажды, одной рукой притянув её к себе, другой взял за талию со спины и, «подставив ножку», повалил на землю и оказался на ней.
Только тут она поняла, что игра окончена, и попыталась вырваться.     Но он крепко держал её одной рукой, а другой полез под юбку и стал стягивать трусы.
; Тимочка, милый, не надо! ; взмолилась она со слезами на глазах.
Уж такая была у него натура, что он не мог ничего делать наперекор. Её мольба возымела действие. И он отпустил её. Всю остальную дорогу они шли молча. Им обоим было стыдно за случившееся.
Ему бы, по идее, нужно было попросить у неё прощение. Возможно, она и простила бы! А он шёл, опустив голову, потому что, не мог посмотреть ей в глаза.
Больше она с ним не стала ходить.  А позже перевелась на другую ферму. Каковы были при этом её аргументы, он не знает.  Не знает он и того, рассказала ли она об этом случае своим родителям?  Скорее всего – да, и они же, вероятно, настояли на том, чтобы она перевелась.
По всем правилам, мама должна была узнать об этом, но она молчала. Возможно, таков был уговор с её родителями.
    Так закончилась его первая попытка проявить себя мужчиной.
    Откровенно говоря, действуя по велению природного инстинкта и подогреваемый воспоминаниями об Айгюль, он тогда и не задумывался о возможных последствиях, которые могли для них обоих оказаться довольно неприятными.
    Как бы в этом случае повели себя её родители?..  Ведь и тогда в уголовном кодексе была статья об изнасиловании, отягчающая несовершеннолетием девочки!..

Окот закончился поздней осенью, вернее, уже зимой.  Учёба в школе опять «протутукала» мимо, потому что никаких русских школ поблизости не было.
Мама, по-прежнему переписывавшаяся со своей бывшей начальницей, Агрипиной Михайловной, жаловалась ей, что Тимур и этот учебный год пропускает. И просила у неё совета.
    Та порекомендовала переехать им к ним в Джизак, где имеется русская средняя школа. 
    «С работой, конечно, трудно, ; писала она ; но, что-нибудь придумаем!» ; успокоила в конце.
Зимой сорок третьего года Агрипина Михайловна прислала маме письмо, в котором сообщила, что в совхозе появилась вакансия – освободилась  должность   разъездного   кассира.    И,   если   мама не побрезгует   такой   работой,   то   пусть   приезжает.     Конечно,    она понимала, что поменять работу руководителя отделения совхоза на работу кассира, согласится не каждый.  Но мама решилась.  Для неё учёба сына была важнее своей карьеры.
Джизак был тогда районным центром.  Это был небольшой городок в Самаркандской области, населённый, в основном русскими и русскоязычными национальностями, наполовину состоявшими из эвакуированных из центральной России, Украины и Белоруссии.
Дома были одноэтажные по европейскому типу с окнами на улицу.
Железнодорожная станция находилась от города, примерно, в полутора километрах.  В этом промежутке были какие-то склады и пустыри. А вокруг станции обосновались постройки азиатского типа с окнами во внутрь дворов. К ней же притулился и небольшой базарчик, где местные жители выносили к поездам продукты своего хозяйства.

    От станции до города тянулась шоссейка, переходящая в городскую улицу (ул. им. Сталина).  Она оканчивалась в центре города. Центр обозначался сквером, шириною с городской квартал, который тянулся на север, длиною в два квартала. В его начале в здании бывшей церкви располагался районный дом культуры, где проходили все культурные мероприятия районного масштаба: торжественные заседания, вечера, концерты, танцы и демонстрировались кинофильмы.
    Вдоль улицы, напротив сквера тянулось одноэтажное здание по форме буквы «Г».  Это – средняя школа.  В ней своего клуба не было, поэтому и школьные мероприятия проводились в этом же доме культуры.
За ним по центру сквера, с юга на север, шла широкая дорожка до самого рынка, которым и заканчивался сквер.
Если в конце сквера повернуть налево и пройти один квартал, а затем ещё один, повернув направо, то упрёшься в угловой кирпичный дом.
    Это – начало центральной усадьбы совхоза имени Кирова. Сама усадьба тянется налево по улице Марии Демченко, а угловой кирпичный дом – место жительства директора совхоза Серебрякова.
С обеих сторон сквера шли улицы с односторонней застройкой.  Левая,   называвшаяся   улицей   Карла   Маркса,   была  и  длиннее,  и оживлённее, потому что на ней находились районные учреждения. Правая – улица Ленина – короче и застроена жилыми домами.
Если пройти по улице Карла Маркса назад, мимо школы, то за нею находилось отделение милиции, а дальше, правее, в отдельном большом двухэтажном здании располагалась воинская часть.  Это были военные топографы.
Центральная усадьба совхоза, против обыкновения, находилась в городской черте и занимала по площади целый квартал.  Та улица, по которой можно было подойти к ней из центра, проходила справа и называлась Богдановской. В конце квартала она упиралась в высокую крутую гору, с довольно неординарным названием: «Пьяная». 
Гора эта была интересна тем, что находилась посреди, можно сказать, равнины.  Если же на неё посмотреть сверху, скажем, с самолёта, то наблюдателя удивила бы её строго эллипсовидная форма, будто, кто-то возвёл её искусственным образом.    Но, в том то и дело, что она – не плод человеческих рук!  Она – естественная.  А вот, почему – «Пьяная» – непонятно!
Строения усадьбы располагались вдоль обеих, перпендикулярных улиц: вдоль той, что упиралась в гору и, другой, которая носила имя украинской стахановки Марии Демченко.
    Посреди двора в окружении огромных старых деревьев, был большой пруд: по местному «хауз», который и снабжал усадьбу водой, так как водопровода в городе не существовало.
Войдя во двор усадьбы через ворота, находившиеся левее директорского особняка, по левую руку можно было увидеть ряд строений, в которых жили работники совхоза, а за ними – и контору совхоза.
    В том доме вместо коридора была длинная и широкая веранда, приподнятая над землёй на четыре ступеньки. Там же жили  Коновченки и семья главного бухгалтера. 
    А, немного не доходя до конторы, в небольшой комнатушке поселились и Маевы. 
Поскольку за время нахождения в эвакуации они ничего нажить так и не успели, то всё убранство комнаты состояло из совхозного имущества: одной железной кровати, одного стола и трёх стульев.  Площадь комнаты не позволяла, чтобы в неё втиснуть ещё одну кровать, поэтому в дни, когда мама бывала в Джизаке, Тимуру, по старой привычке, приходилось спать вместе с нею.

    Что такое «разъездной кассир», Тимур узнал сразу же, как поселились на новом месте. Он ещё не успел познакомиться с этим местом, как через день мама уехала, оставив ему немного денег и продуктов питания на несколько дней.
    Кругом всё чужое и незнакомое.  И люди незнакомые, кроме, разумеется, Коновченок, которых в Кзыл-Чарводаре он и видел-то всего раза два.
Решил сначала, на правах друга Равиля, поближе познакомиться с сыном Агрипины Михайловны – Виктором. 
Зашёл к нему во второй половине дня, когда он пришёл со школы. А чтобы не прозевать его, часа два просидел у окна, выходившего во двор. 
    Когда, наконец, тот прошёл, подождал с полчаса: – пусть  пообедает!
Постучал в дверь и открыл её, когда услышал:
;  Войдите!..
Думал, как поздороваться: «Здравствуй, Витя!», Или – «Здравствуйте, Виктор?». Решил, что последнее – лучше. Спросил:
;  Можно?
; А-а… Заходи, заходи! ; ответил он, как старому знакомому.
;  Здравствуй!  Ты меня помнишь?
;  А как же?  Ты – Тимур.
;  Тебе привет от Равиля!..
;  А-а… Спасибо-спасибо!  Как он там?
; Да, ничего..!  Он сказал: – «Мы тоже туда переедем летом.».
;  Да.  Он мне писал.  Ну, а как ты здесь устроился?
; Хорошо! Спасибо! Вот, хотел у тебя какую-нибудь книжку попросить. А то, скушно.
  ;  А какие ты книжки любишь?
;  А вот, какие ты Равилю давал…
;  А откуда ты знаешь, какие я ему давал?
;  А он мне все давал читать…
; А-а – вон, оно что!?.  Ну, хорошо!  Я завтра возьму в библиотеке и принесу тебе что-нибудь подходящее.
На следующий день он сам занёс Тимуру книгу Жюля Верна: «Восемьдесят тысяч километров под водой», – ту самую, что предлагал ему прочесть Геня ещё в Симферополе.
    ;  Такую ты читал? ; спросил он, протягивая ему книгу.
;  А-а!.. Нет. Не успел…
;  Как «Не  успел?»…
; Да мне один друг в Симферополе предлагал её прочесть, да было некогда: мы много ходили по городу.  Так я и не успел прочитать…
;  Ну, вот, теперь успеешь! Ты быстро читаешь?
; Да не очень… Я люблю медленно читать, чтобы всё продумать. А когда быстро читаю, не успеваю подумать.
; Это хорошо, что ты думаешь.  Ты сколько классов окончил?
    ; Я в сорок первом году один месяц, всего, в пятом проучился…  А тут – немцы…
;  Да. Я тоже один год пропустил… Ничего, закончу, если в армию не заберут.
;  А когда тебе в армию?..
;  Не знаю.  Вот, двадцать шестой год этой осенью взяли.  Весной могут взять…
;  А ты, в каком классе сейчас?
;  В девятом…
;  Да-а, если бы не война, я бы сейчас в седьмом был.
;  Да. Ты прав. Война нам всем очень много напортила…

Равиль так и не успел переехать в Джизак.  Весной его призвали в армию. А в Джизаке призвали Виктора.  И волею судьбы они оба оказались на одних и тех же ускоренных курсах подготовки танкистов.  Об этом написал Виктор. Потом это же подтвердили и братья Равиля, тоже переехавшие в Джизак.
    Прошла зима. Весной 1944 года наши войска освободили Крым.  Однако, партийные органы никаких действий по вопросу о возвращении Маевых в Бахчисарай, как это было в начале сорок второго года, не возобновляли. Тогда мама решила сама съездить в Самарканд, в Обком УзКП(б). Но и там ей ничего вразумительного не ответили.
А, примерно, через месяц в Узбекистан стали прибывать крымские татары, интернированные из Крыма за содействие немецким оккупантам во время войны.
Как выяснила мама, семья её брата тоже была интернирована.  Она разыскала их в какой-то другой области Узбекистана.  Съездив туда, повидала брата и его семью.  Но брат был очень болен и полностью ослеп.  Мама попыталась перевести их к себе, но ничего не вышло.  Вскоре брат её умер.
Мама стала хлопотать, чтобы перевести в Джизак хотя бы Розу. Её перевели, но это было намного позже…
До школы Тимур решил поработать учётчиком по весеннему окоту.    
    Ферма, куда его направили, находилась километрах в восьмидесяти – ста от Джизака в «глухой» степи, в близи границы с Казахстаном.

    Правда, совхозные отары кочевали по степи, не разбираясь в административных границах республик.  Им нужны были хороший корм и вода.  А по всей степи были разбросаны колодцы, отстоявшие друг от друга на много десятков километров. Вот и кочевали отары от колодца к колодцу.
Тимур тоже кочевал с ними. Он видел, как разбирали юрты на старом стойбище и как их сооружали на новом месте.
    Чабанами были не только узбеки, но и казахи, и киргизы.  И в степи они так перемешались, что трудно было определить: кто есть кто?
На новой ферме он познакомился с парнем лет двадцати – сыном чабана, бывшим, по номенклатуре, «младшим чабаном».  Кстати, чабанов в армию не брали, на них налагалась бронь, так как каракулевые смушки считались дефицитным товаром для экспорта.  За них государство получало золотом, которое было необходимо для ведения войны.
Сына чабана звали Давлатом. Он неплохо говорил по-русски. И был ещё не женат. 
Вообще, узбеки женятся поздно. Задержка, в основном, происходит из-за «калыма», сумма которого не каждому бывает «по карману».  В ту пору калым, в среднем, составлял сорок тысяч рублей.
Зато отец его имел трёх жён.  Притом, третья была совсем девочкой – лет шестнадцати, то есть, на четыре года моложе его сына.
Как-то Тимур спросил Давлата:
;  Скажи, пожалуйста, как ты называешь младшую жену отца?
;  Как и положено, ; не смутился он вопроса, ; по имени.
;  А тебя не заставляют говорить: «мама»?
    ;  Зачем?  Мама  у  меня  одна. А  других  жён  я  называю  по именам.
;  А тебя не смущает, что она – моложе тебя?
; А какая мне разница?  Она же – жена отца! Он за неё заплатил калым.
;  А когда ты женишься?
;  Когда заработаю сорок тысяч…
    ;  Это долго ещё?
; Не знаю. У меня сейчас есть двадцать пять тысяч. Но этого мало!
; А  когда  ты  наберёшь  сорок,  ты  какую  возьмёшь?  Молоденькую  или  своего возраста?
; А зачем мне нужна старая?  Конечно, за свои деньги я выберу самую молодую. Лет пятнадцати…  Вон, недавно один наш знакомый женился в первый раз. Ему шестьдесят лет, а жену взял шестнадцатилетнюю.  Когда его спросили, почему женился на такой молодой, он ответил: ; «Я всю жизнь копил деньги на калым, так зачем я буду теперь брать старую?».
;  И то верно! ; согласился Тимур. ; А, вот, скажи: тебе никогда не хочется переспать с нею? Ведь она молодая, красивая!..
;  Ты что! У нас законы строгие! Если такое случится, нас обоих убьют!  А я жить хочу!  Ничего, подожду!  Я знаю ребят, которые не могут терпеть, так они не брезгуют и ишачками…
;  Да ты, что?  Серьёзно?
; А что тут такого? У нас это не считается преступлением.  А вот, за женщину чужую – «пичак!», то есть, – нож! Сразу зарежут!.. Правда, за русскую – ничего!  Ещё и посмеются…  Во-он, видишь, чабан, который юрту ставит? Его зовут Худайберды. Он только сегодня сюда перекочевал… Он тоже не женат…  Давай, его разыграем!..
;   Как?
; Я тебе принесу одежду молодой жены отца. У тебя лицо, как у девушки. Ты переоденься и мы пойдём к нему. Я тебя представлю, как мою знакомую из города. И вот, увидишь, как он тебя будет обхаживать! А потом скажем, что мы пошутили.
;  А он не рассердится?
; Нет.  Когда мы скажем, что пошутили, все будут смеяться.
    Вечером, когда работы с установкой юрты были закончены Худайберды, как положено, пригласил соседей на чай. Его сестра и мать приготовили бешбармак, который здесь по-казахски называли: «бесбармак». Это – тот же «кульчатай», только порезанный, как лапша. Еду готовили на костре возле юрты.  В самой юрте, когда пришли гости, горел костёр, на котором кипятили воду для чая.
    Со всеми   остальными   пришли   и  Давлат  с  Тимуром,  который оделся девушкой. Все на них поглядывали с любопытством.  А те, что знали Тимура, конечно, не поверили в версию Давлата, но молчали, ожидая, чем закончится розыгрыш.
Давлат объяснил, что это русская девушка, с которой он давно знаком и которую пригласил к себе в гости.

         Те, что знали Тимура, потихоньку улыбались, как говорится, «в усы», видя, как Худайберды увивается вокруг него.  Тимуру самому было очень смешно.  Он еле сдерживал свой смех.  А когда хозяин юрты попросил:
; Давлат-джан, спроси у неё: не хочет ли она выйти за меня замуж? ; Тимур не смог удержаться и засмеялся. Но, поскольку, дым от костра разъедал глаза и они слезились, то он сделал вид, что расплакался.
;  Почему она плачет? ; удивился Худайберды.
Давлат не растерялся и тут же соврал:
;  У неё недавно умерла мать и она осталась круглой сиротой.
;  Вот  и  хорошо!  ;  обрадовался  тот,  не  подумав,  что для девушки ничего хорошего в этом нет. ; Мне это, как раз, подходит!
Его ответ ещё больше рассмешил Тимура и он, не стесняясь, смеялся, размазывая вместе со слезами сажу по лицу.
;  А как ты будешь с нею разговаривать, если она выйдет за тебя замуж? ; спросил Давлат. ; Или и в постели я буду тебе переводить?
; А-а, в постели ничего переводить не надо!  Сама всё поймёт! ; успокоил его новоявленный жених.
; А калым у тебя есть? ; продолжал допытываться Давлат.
; А зачем калым?  Кому я его буду платить, если она – круглая сирота?
;  Но у неё, может быть, есть родственники?
; А ты спроси!  Если нет, я все деньги на неё потрачу!  Разодену её, как куклу! Скажи ей, что она будет жить у меня, как жена у хана!
; А ты сам-то знаешь, как живут жёны у ханов? ; продолжал издеваться Давлат.
;  Нет, конечно!  Откуда я могу знать..?
;  А чего ж ты обещаешь, если не знаешь?
; Ну, тогда скажи, что будет жить, как «у Аллаха за пазухой»!
    ; А ты когда видел пазуху Аллаха?..
    Все расхохотались, поняв, как  Давлат  запутал  незадачливого чабана. Не  понял  только он сам, убеждённый, что само счастье стучится к нему в юрту.

    Наконец, Тимуру надоело это театральное представление, и он встал.
     ; Ты куда? ; спросил удивлённо инициатор розыгрыша по-русски.
;  Пойду, отолью! ; ответил Тимур.
;  Что она сказала? ; спросил хозяин юрты.
;  Она спросила, где она будет жить: здесь или в женской юрте?
Чабан задумался. Он понимал, что вопрос серьёзный: жить здесь она не может, так как сюда будет заходить много мужчин. А жить с матерью и сестрой – не «ханские» условия! 
; Я ей поставлю отдельную юрту! ; сообразил он. ; А куда она пошла? ; вдруг спохватился он.
;  Она сейчас придёт. ; успокоил Давлат.
Снаружи залаяли собаки. Давлат встал, чтобы выйти и посмотреть, не покусают ли они учётчика. Встал и Худайберды. Он теперь, вроде бы, имел право побеспокоиться о невесте.
; Ты подожди, не выходи! ; распорядился Давлат. ; Я сам посмотрю!
Тимура он увидел возле выхода. Собаки, действительно, лаяли на незнакомца.  Но они были привязаны.
;  Хватит!  Мне уже надоело!  Пойдём, я переоденусь!
Минут через десять они вошли в юрту.
; Вот, познакомься, это ; наш учётчик! ; сказал Давлат Худайберды.
; А где девушка?  Ты даже не сказал мне, как её зовут! ; забеспокоился хозяин.
;  А она уехала.
;  Как уехала? Куда уехала? Одна ночью..?
;  А она смелая. Ничего не боится.
;  А почему она ничего не сказала?
  ; Она  мне  сказала,  что  ты  ей  не  понравился – слишком стар!   Она  же  не  узбечка, чтобы выходить замуж за старика!  У неё в городе много молодых знакомых, которые готовы, хоть сейчас на ней жениться.
  ; Ой-бой! ; загоревал он. ; Зачем ты её только привёл сюда?  Теперь  она  будет  мне всё время сниться!
    ; Ну, ты тоже должен соображать: кто – она и кто – ты?  Накинулся сразу на человека!  Мне даже неловко стало перед ней из-за твоей назойливости.
; Ну, ладно!  Не обижайся! Я и сам понимаю, что вёл себя так нескромно.
Только теперь он обратил внимание на учётчика. И вдруг догадка мелькнула в его глазах.
; Скажите, а вы не брат той девушки, что сейчас была здесь? Вы на неё очень похожи.
Тимур улыбнулся: наконец, кажется, появилась возможность достойно выкрутиться из ситуации, в которую сами по глупости и влезли.
;  Да. Это моя сестра.
Худайберды с укоризной посмотрел на Давлата:
;  А ты сказал, что она ; сирота!
;  Я пошутил, Худайберды-ака.  Вы уж простите меня!
;  Красивая девушка! ; мечтательно заметил он.
Тут в юрту заглянула молодая сестра хозяина и спросила его, можно ли подавать еду? А Тимур подумал: ; «Она, пожалуй, смотрится не хуже, чем я выглядел в женской одежде!». И озорная мысль мелькнула в голове: ; «А что, если бы я попросился переночевать в женской юрте и соблазнил бы эту девицу?!». Потом, более трезвая мысль сменила её: ; «Да, хотя она и хорошенькая, но не стоит того, чтобы из-за неё умирать!»…

Местность, где кочевали отары, не была пустынью.  Она была покрыта травой, иногда даже высокой, но редкой, похожей на ковыли.  Кое-где, далеко друг от друга, по степи разбросаны оазисы – два три деревца, обозначающие колодцы, чтобы путник, изнывающий от жажды, мог издалека увидеть свою спасительную цель.

Но, увы! Вода в тех колодцах, являющаяся спасением от смертельной жажды, не даст вам насладиться собой, ибо она везде солёная – первый признак того, что в недавнем прошлом, в каких-нибудь сотнях тысячелетий назад здесь было дно моря. Другим подтверждением этого является множество черепах, живущих в степи.   Но что больше всего удивило Тимура,  так это то,  что в степи росли дикие арбузы. Просто так, безо всякого ухода!  Идёшь-идёшь и вдруг, как теннисный мячик, только разукрашенный тёмно-зелёными разводами, валяется под ногами. А дальше, на этой же плети – поменьше,.. а там – и совсем маленький шарик. Обрадовано возьмёшь в руки, расколешь его и подтверждением тому, что ты не ошибся, является красная мякоть с тёмными семенами.
    Но, увы!  Он, может быть, и утолит твою жажду, но не даст насладиться вкусом!  Вкусом он совершенно не похож на своего окультуренного сородича.
Отсюда резюме: в среднеазиатской степи летом, если есть, чем укрыться от солнца, ну, хотя бы, скажем, какой-нибудь «задрипанный» зонтик, можно не погибнуть от жажды и голода.  Жажду утолит, хоть и не вкусный, но арбузик, а от голодной смерти спасут черепахи. Конечно, для этого нужен какой-нибудь источник огня! Ну, на худой конец, – простенькая лупа и нож, хотя бы, перочинный! При наличии же навыка отыскивать черепашьи яйца, можно, вообще, домой не торопиться!  Ведь, это – такой деликатес! А мясо черепах?..  Если вам скажут, что это курица, вряд ли вы будете сомневаться!..
В ту пору во многих столовых Узбекистана кормили черепашьими супами, а из яиц делали прекрасное мороженое!.. 
Однако, если вам захочется попробовать жареных черепах, будьте предельно осторожны! От небольшого костерка может загореться вся степь, а это ничуть не безопаснее, чем пожар в лесу, причём распространяется он намного быстрее, чем в лесу!..

После окончания окота Тимур жил в Джизаке, по существу, один. Маму он видел редко: примерно, раз в две недели.
Когда мама приезжала, то привозила с собой половину бараньей туши, которую вешали на крючке в маленьком чуланчике, площадью метра полтора с малюсеньким оконцем для вентиляции.  Это и была их кладовка. Входили в неё  прямо из комнаты.
    Мяса мама могла привезти и больше, но летом, даже присоленное, оно хранилось недолго.
    Картофель и кислое молоко, к которому Тимур пристрастился, он покупал на базаре. Хлеб он получал по карточкам на двоих.

    А мама в разъездах питалась, в основном, у чабанов.
По её рассказам, она ездила по степи с огромными суммами денег и, как правило, одна.  Было ли у неё личное оружие, Тимур не знает, но по идее, должно было быть.  Однако, мама никогда об этом не заводила разговора.
    Возможно, обжёгшись однажды на всю свою жизнь, Агрипина Михайловна посоветовала ей, не говорить и не показывать ему ничего.  Лучше – пусть он ничего о нём не знает!..
Тот, кто помнит свою юность пятнадцатилетнего возраста, может себе представить образ жизни Тимура, бесконтрольный, предоставленный самому себе.
Вот, тут-то и пригодилась ему его способность слагать стихи. Начал он с небольших сочинений, потом перешёл на сказки и поэмы. Стихи защищали его от улицы, от её дурного влияния. 
Но, как показало ближайшее будущее, оказывается, опасения относительно отрицательного влияния улицы были беспочвенны. Предыдущей жизнью в нём уже были выработаны определённые кредо, направлявшие его в различных жизненных обстоятельствах.
Кроме любви к стихосложению, мы помним, что он ещё и пел… А для этого обязательно нужен был аккомпанемент.   
    Вот, и решил он приобрести гитару.
Но мы с вами не забыли, что ни на балалайке, ни на скрипке он играть так и не научился…
Не знаю: закономерно это или нет, что, имея неплохие способности во многих направлениях интеллектуального развития, при определённой тяге к музыкальным инструментам, он неважно их осваивал?
Как бы там ни было, но гитару он приобрёл.  Это был семиструнный инструмент, по габаритам чуть-чуть меньший, чем обыкновенная гитара.  (Возможно, в ту пору производили дамские гитары)… 
Но эта не была детской игрушкой! Она ему понравилась, и он стал присматриваться к игре других гитаристов.  Те, чью игру ему пришлось наблюдать, не воспроизводили на ней мелодию, а только аккомпанировали ей.  Он понял, что это намного проще и доступнее и потому  довольно  легко  освоил  принцип аккомпанемента.  Подобрал минорные и мажорные многозвучия, лады. И стал сам себе аккомпанировать.
Первыми песнями, аккомпанемент к которым он подобрал, были песни из кинофильма: «Иван Никулин – русский матрос» о моряках-черноморцах:  «На ветвях израненного тополя…» и «О чём ты тоскуешь, товарищ моряк?..». Песни эти были близки ему по духу потому, что пелось в них о его многострадальной родине, о Севастополе, оккупированном врагом, и о черноморском матросе, потерявшем в этой войне самое дорогое: всю семью и вместе с нею ; любимую.  Пел он их заунывно, вызывая слёзы у самого себя.
Достаточно овладев инструментом и аккордами для разных мелодий, он стал по вечерам выходить за ворота, где была скамеечка и, где познакомился со своими соседями, примерно своего возраста. 
    Одной из них была дочь директора совхоза Серебрякова – Рита, окончившая в этом году шестой класс.  Другим был сын главного бухгалтера Юра.  И ещё была одна девушка, жившая рядом с директорским домом. Её звали Люсей Кисляковой. Она была немного старше их и поэтому интереса для Тимура не представляла.
С Юрой у него завязались просто соседские отношения, а вот в Риту он «втюрился», казалось, по настоящему.
Начитавшись книг, которые давал ему Виктор, он полагал, что взгляд у интеллигентного влюбленного должен быть мечтательно задумчивым и, стоя на её крылечке рядом с нею, он смотрел на неё, запоминая её черты, чтобы потом воспроизвести её профиль в своих рисунках. А когда она взглядывала на него, устремлял глаза вдаль и молчал, думая, что, увидев это, она должна догадаться о его любви к ней.  И, конечно, такая тактика не давала ожидаемых результатов.
Однажды, когда он сидел на полукруглых ступенях крыльца, которое обрамляло вход во флигель, представлявший «срезанный» его угол, и ждал свою избранницу, дверь особняка отворилась и на крыльцо вышла женщина средних лет, которой раньше он здесь не видел.   Это была одна из знакомых директорской семьи, приехавшая в гости.
;  Здравствуй! ; сказала она так, как будто, давно с ним знакома.
;  Здравствуйте! ; ответил он.
;  Ты кого-нибудь ждёшь?
    ;  Риту…
;  А-а…  А её нет дома.
;  Ничего! Я подожду…
;  Ты – её друг?
;  Просто, сосед…
;  Вместе учитесь?
;  Нет. Я ещё не учусь.
;  Как, не учишься?.. Ты что? ; Совсем ещё в школу не ходил? ; с улыбкой засомневалась она.
;  Не-ет!.. До войны я учился в пятом классе. А потом два раза эвакуировался… А в этом году хочу пойти в вечернюю школу.
;  А до войны где ты жил?
;  В Крыму… В Бахчисарае…
; А-а!.. Знаю, знаю!.. А почему в вечернюю?..  Ты, что: работаешь?
;   Да, работал…  А сейчас – нет.
;   А чем занимаешься? 
;   Да, так…  Стихи пишу.
;   Стихи?..  Интересно!..  А можешь показать?..
;   Прямо сейчас?
;   Можно и сейчас.
;   Хорошо! Я сейчас принесу!
  Сходил домой, принёс свою «общую тетрадь» со стихами, сказками, поэмами. Кстати там же была и песня, посвящённая Маргарите.
;   Хм!  Неплохо! ; сказала она, полистав тетрадь. ; А это  что: посвящение Ритуле?
Тимур застеснялся.
;   Да ты не стесняйся! Ведь, я тоже пишу…
;   Стихи?..
;   Нет, – прозу…
Она тоже вынесла свою рукопись. 
    Это была сброшюрованная толстая тетрадь, написанная крупным разборчивым почерком. Называлась она одним словом: «Спутники».
;   О! Да у вас – целая книга!  А о чём она?..
; Она о нелёгком труде советских медиков во время войны. Речь здесь идёт о санитарном поезде,  который курсировал с фронта в тыл и обратно, эвакуируя раненных в тыл.
; Ну, это мне немного знакомо… Правда мне не пришлось сопровождать раненных…  Но я знаю о работе медиков.  Я восемь месяцев был в эвакогоспитале номер две тысячи четыре…
;  Ты был ранен?
; Нет. В первый раз мы из Крыма эвакуировались в Кисловодск, где мама работала в госпитале, а я участвовал в ансамбле Терских казаков. Пел альтом… Там я насмотрелся на раненных и видел работу медиков. А потом нас посадили в санитарный поезд, чтобы эвакуировать из Кисловодска, но немец захватил Минеральные Воды, и нам пришлось вместе с выздоравливающими (их было сто человек) пешком через горы уходить на Нальчик и Орджоникидзе…
;  А мама твоя медик?
; Нет, она – партийный работник. Она была секретарём партийной организации госпиталя по совместительству. Была санитаркой, заведующим складом… материальным…  А в Бахчисарае была председателем Горисполкома и начальником штаба «Местной противовоздушной обороны» города. ; добавил он для солидности.
;  А-а… ; понимающе кивнула она. ; Может быть, об этом, когда-нибудь, напишешь книгу?!.
;   Не знаю…  Мне ещё выучиться надо…
;  Да, учиться нужно! Ты знаешь поговорку: «Век живи – век учись!»?
;   И дураком умрёшь?..
; Нет. Это, действительно, придумали неумные люди!  Учиться надо обязательно! Тем более, если ты пишешь стихи, значит, ты можешь стать настоящим поэтом, писателем…
Несколько лет спустя, читая повесть Веры Пановой «Спутники», он стал вспоминать фамилию той женщины и пришёл к выводу, что это была она, и что он, одним из первых, держал в руках рукопись книги, вскоре получившей большую известность…
Сосед Юра на летний период устроился на работу то ли учеником, то ли помощником шофёра на грузовой машине. Когда Тимур в последний раз видел его, они были с ним одного роста. А когда закончились каникулы и они пошли в школу, он оказался на полголовы   выше   Тимура.  И   Тимур   подумал: ; «Вот,  что  значит физическая работа в период роста юноши!».
Юра пошёл в свой класс, а Тимур поступил в вечернюю школу в шестой, минуя не доведённый до конца, пятый. Этому способствовали, опять таки, его неординарные чувства к Маргарите, учившейся уже в седьмом классе дневной школы, о которых, кстати, вскоре узнала и вся школа по её многочисленным профилям, красовавшимся на партах, на стенах и оконных проёмах с припиской: «Р+Т=Любовь!».
О том, что это стало достоянием школы, сам Тимур узнал лишь после того, как во время уроков в окно ему стали корчить рожи ученики шестого класса дневной школы, скандируя: ; ««эР» плюс «Тэ» – Любовь!».  При этом, особенно выстаровывалась одна симпатичная блондиночка, как если бы, это событие касалось лично её самой.  Она строила самые дерзкие гримасы, и лезла чуть не в самое окно… А когда их взгляды встретились, она, либо не выдержала его взгляда, либо, может быть, ей просто стало стыдно, и она показала ему язык…
Да, любовь!..  Но предмет его любви совершенно не обращал на него внимания. А признаться ей самому, не позволяла не то гордость, не то скромность, не то боязнь получить «от ворот – поворот».
Но вскоре ему повезло. Он познакомился с двумя девочками-подружками, учившимися в одном классе с Ритой.  Правда, подружки странные: одна ; «дылда», её звали Любой, другая, чуть ли не вдвое меньше неё – Надя.
Они сами подсели к нему на лавочку с двух сторон, когда он подбирал аккомпанемент к одной из своих песен.
; Сыграй нам что-нибудь сердцещипательное! ; сказала большая, севшая справа.
;  Это что?  Про любовь, что ли?
; Ну, раз «сердцещипательное», значит, про любовь! ; поддакнула та, что села слева.
Он посмотрел сначала на правую, потом ; на левую.  Первая показалась ему  более симпатичной.
; Ладно!  Только, чур: не плакать! ; улыбаясь, сказал он направо. И запел знаменитую песню Лемешева: «Ах, ты – душечка…».  Пел,  глядя  на  неё,  как  бы  обращаясь  к  ней.  А она, в свою очередь, смотрела на него и, раскачиваясь, кивала головой в такт песне.
;  Спасибо! ; сказала она, когда песня окончилась,
;  Спасибо! ; повторила и её подруга.
;  А ты, случайно не Тимур? ; спросила первая.
;  Случайно, он самый! ; улыбаясь, съязвил он.
;  А  мы… ; она  слегка  запнулась,  потом  продолжила: ;  Мы  –  Ритины  подруги.  В одном классе учимся.  Я – Люба, а она – Надя.
;  Вы что?  К Рите пришли?
;  Да! ; ответили обе в один голос.
;  Так её нету дома! ; убедительно заявил  он, ибо видел своими глазами, как она уходила из дома.  На его «Здравствуй!», она ответила только кивком.
     ; Ой, как жаль! ; вздохнула Люба, хотя весь вид её не выражал никакой жалости. Наоборот, её довольная улыбка говорила, как раз, об обратном.
;  А мы так хотели её увидеть! ; подтвердила Надя.
; А  сколько  тебе  лет? ; вдруг  спросила  Люба,  но тут же поправилась: ; Ой, извини! Сейчас принято спрашивать: «С какого ты года?»!
;  С двадцать девятого…
; Ой, да ты старше нас!  А почему тогда ты учишься в шестом классе?
; Потому, что я – эвакуированный. Притом, дважды!  И потому потерял три года.
;  А ты давно знаешь Риту?
;  Нет. С весны…
;  Значит, любовь с первого взгляда?
;  А вы откуда знаете?
; Да об этом вся школа знает.  Кстати, от тебя же!  От твоих рисунков и откровенных надписей на подоконниках.
;  А сама Рита знает?
; Наверно!  Раз  знают  все!   А  что,   разве  ты ей  не говорил?
Вопрос был задан «не в бровь, а в глаз» и попал в самое больное место. Что можно на это ответить?  Девочка права: он сам «разболтал» о своих чувствах!  Но ведь он и не предполагал, что его наброски, которые делал для себя, получат такой резонанс.  И откуда все узнали, что «Т» – это, именно он – Тимур?
И даже, если так: если Рита обо всём знает, почему она ни словом не обмолвилась, об этом, когда они иногда оставались вдвоём на её крыльце? Ждала, когда он сам признается? А может, не принимала это всё всерьёз!?
;  Нет. Я ей ничего не говорил.
Он, вдруг, удивился тому, что так разоткровенничался с незнакомыми девочками. Он сразу даже и не понял, как это получилось.
А всё было просто: Люба так ставила вопросы, что он, хотя бы из вежливости, не мог на них не ответить.  А врать он не умел.
; А хочешь, я ей всё скажу, раз ты сам не решаешься! ; вдруг предложила Люба.

     Тимур задумался.  Вообще он не умел отвечать быстро.  Ему необходимо было всё обдумать, проанализировать, прежде чем ответить.
«Ну, раз они всё знают, а я вряд ли сам решусь,..  может быть, действительно, пусть её лучшая подруга и расскажет о моих чувствах к ней!».
;  А это удобно?
;  А почему – нет? Мы – подруги!..
;  Ну, ладно!  А как я узнаю?
;  А мы с тобой ещё встретимся.  И я тебе всё расскажу.
;  Хорошо!  Я согласен!
Прошло несколько дней, но поведение Риты не изменилось.  Она всё так же молчала при встречах, будто бы понятия не имела о его чувствах.  И Люба пока больше не появлялась.
Была жаркая осень.  Вода не утоляла жажды.  Хотелось чего-нибудь холодненького на подобие мороженного.  Он часто заходил в столовую, находившуюся на улице Карла Маркса, где в буфете, обычно, продавали жёлтое мороженное из черепашьих яиц.  Но в этот воскресный день его там не оказалось.  Успели всё разобрать. 
Там он неожиданно встретил Надю – ту самую Ритину подружку, приходившую с подружкой, назвавшейся Любой.
;  Здравствуй! ; сказал Тимур, подойдя к ней сзади.
Она обернулась и, увидев его, радостно заулыбалась.
;  Здравствуй! Ты тоже за мороженным?
    ;  Да. Но вот, закончилось.
;  Ты очень хочешь?
;  Спрашиваешь! Конечно! А что: ты знаешь, где есть?
;  Да.  На станции…
;  В буфете, что ли?
; Не-ет!  На  базарчике  узбеки  самодельное  продают. Оно не очень похоже на настоящее, но холодное и сладкое!
;  Тогда, пошли!
До станции идти было километра полтора.  Да плюс – жара! Удовольствие не из приятных! Но в разговоре, тем более с девушкой, расстояние пролетает незаметно.
Тимура, ясное дело, больше всего интересовало, говорила ли Люба с Ритой?  ведь подруги – должна знать!
     ; Ну, как? ; спросил он, выбрав момент. ; Говорила Люба с Ритой?
Девочка рассмеялась:
; Неужели ты не понял?  Нет, конечно!  И не собиралась: она ведь сама в тебя влюблена! Это был предлог, чтобы тебя на откровение вызвать.
;  Ну, ей богу! С вами не соскучишься!..
;  Мы и пришли к тебе познакомиться, а вовсе не к Ритке. Она настояла.
; Но ведь я с нею разговаривал, как с подругой Риты. А так она мне совсем не нравится!  Как же можно любить человека, если он тебе не нравится?
; Видишь ли, ей понравилось, как ты влюблён в Ритку. И  она  решила  тебя  у  неё отбить, чтобы ты её так же любил, как Ритку.
;  Как же так: отбить у подруги!..
; Да какая, там, она подруга!  Она вовсе не подруга, а так: одноклассница!
;  А вы подруги?
;  Да. Мы – подруги!
;  Ну, так передай ей, как подруге: мне она не нравится! Я её не люблю! И старания её напрасны!..  А ты сама, часом, не влюбилась?
Девочка промолчала.  Потом тихо сказала:
;  Теперь говорить об этом нет смысла!
;  Ну, понятно!..  Так что, извини, пожалуйста, я люблю Риту!
    ;  Так ведь она тебя не любит!
;  Откуда ты знаешь, если вы – не подруги?
; Да уж, знаю! ; скорчив грустную гримасу, ответила она.   
    ; В прошлом году к ней из Ташкента приезжал её друг. Он с родителями жил у них целый месяц. Так они всюду ходили вместе, взявшись за руки.  А это, если ты знаешь, говорит о многом!..
Действительно, на небольшом базарчике  возле  станции Тимур на прилавке увидел большой кусок льда кубической формы, из которого пожилой узбек специальным скребком с двумя ручками скрёб ледяную стружку в прямоугольный поднос. Затем эту «горку» поливал сладким сиропом, перемешивал и на самодельных весах взвешивал покупателям «мороженное». Взвешенную сладость он помещал в стоявшие на прилавке большие пиалы, втыкал сверху чайную ложку и блюдо готово!
Опустошив одну пиалу, Тимуру показалось, что этого мало и он заказал себе ещё. Надя от второй порции отказалась.  Тимур, как кавалер, расплатился за обоих, и они пошли обратно в город.
По дороге обсуждали качество и вкус «мороженного», причём Тимур обратил внимание на то, как продавец плохо мыл пиалы и ложки. Он, в сущности, их и не мыл, а просто окунал в ведро, стоявшее тут же на прилавке, и, поболтав в воде, снова ставил на прилавок, не удосужившись даже слить оставшиеся внутри капли воды.
О любви больше не говорили.
Тимур рассказывал девочке, как они с матерью эвакуировались в первый и второй раз и как «батрачили» на уборке риса.  Городская девочка с удивлением слушала, как «делается» рис. Тот самый, который она часто ест в виде каши.
Так, разговаривая, незаметно дошли до города. И, когда остановились в сквере, снова почувствовали такую жажду, что хоть опять иди на станцию!
Девочка поблагодарила его за «мороженное» и они разошлись. Больше Тимур не встречался ни с нею, ни с её подругой…

В шестом классе «вечёрки» было всего шесть человек.  И самым молодым оказался Тимур.
    В «Вечерней школе», несколько лет спустя, переименованной в «Школу рабочей молодёжи», в принципе, должны были учиться люди, работающие днём и не успевшие своевременно получить дневное образование. Но, ведь, у рабочего человека не каждый вечер может быть свободным. Вероятно, как раз, по этой причине на уроках присутствовали не все, записанные в классном журнале. Иногда их количество доходило до трёх и даже двух человек. 
В таких условиях преподаватели отказывались работать.  Ведь к каждому уроку они готовились так же, как и в дневной школе, и потому бывали возмущены и шокированы, видя перед собой две «полусонные физиономии».
После нового года дирекция школы объявила, что в связи с малым количеством учащихся и слабой их посещаемостью, вечерние классы закрываются. Желающие и неработающие, такие, например, как Тимур, могли перейти на дневное обучение.
Делать нечего! Пришлось подчиниться. И он оказался в одном классе с теми, кто ещё совсем недавно дразнил его в окно…
Ещё в «вечёрке» он начал изучать немецкий, в то время, самый противный для него язык.  Другие ребята учили его ещё в пятом…  Но он, ведь, в пятом не учился! Поэтому и язык шёл у него с трудом. Ясно, что одной из главных причин отставания в изучении языка было его отвращение к нему, как к языку фашистов – «отродья человечества».
А к этому примешивалась ещё и несимпатия к его преподавателю.  Это был длинный и худой, сутулый мужчина, старше средних лет, скорее всего – холостяк, потому что одет был всегда неряшливо.  И самое главное – у него была страшная себорея.   Когда он подходил к парте, перхоть сыпалась на тетради и книги учеников. Это было так неприятно!.. И, вдобавок – ненавистный предмет его преподавания!..
Всё это смешивалось в одну кучу, ассоциируясь со всем отрицательным, чем опоганила себя немецкая раса, и сильно раздражало Тимура.  Даже самого учителя, ясно понимая, что это вовсе не так, он принимал за немца, виновного за всё то, что пришлось ему пережить за эти последние три года.  И поэтому он часто дерзил ему, за что тот выставлял его из класса, но удивительно, в директорат ни разу не пожаловался.   Наверное,  для себя,  он  как-то оправдывал его, перенёсшего много горя и несчастий, но ещё не сумевшего дать всему правильную оценку.
Звали учителя Марком Георгиевичем.  Но все: и ученики, и педагогический персонал, называли его «Майёргичем».
Когда в дневник Тимура посыпались по немецкому «двойки», мать забила тревогу.
;  Сынок, ну что ты?  Неужели не можешь выучить его хотя бы на тройку?
; Не хочу!  Я ненавижу его так же, как ненавижу и самих немцев, и никто не заставит меня насильно учить его!  Пусть ставят двойку!..
;  Но ведь, по правилам, тебя с двойкой не переведут в седьмой класс.
;  Не может быть таких правил!
;  Вот, как раз, такие правила и существуют в школе.
    ;  А что мне делать, если я в пятом не учился?!
; А вот это, как раз, никого не волнует!  Раз ты принял решение пропустить пятый класс, значит, догоняй!  К концу года у тебя по всем предметам должны быть хотя бы «тройки»! 
; Как мне догонять, если я кроме: «Анна унд Марта баден…» –  ничего не знаю?
; А знаешь, давай, я поговорю с соседкой, что живёт рядом с нами!  Она –  польская еврейка и должна хорошо знать немецкий язык.
;  Но ей же за это надо что-то платить?
; Ну, я поговорю, может, договоримся.  Только, чур! Если я договорюсь, ты уж не ставь меня в неловкое положение!  Занимайся добросовестно!  Договорились?
;  Ладно!  «Пятёрок» не обещаю, но заниматься буду!
;  Ну, всё!  Я пойду к ней.
Оказывается, мама предварительно уже разговаривала с нею. Она согласилась, притом, с радостью, заявив, что ей очень скучно и что она с удовольствием будет с Тимуром заниматься и ей не нужно никакой платы. Через полчаса, придя от неё, она сказала сыну, что соседка согласилась.
; Ты с учебником можешь пойти к ней прямо сейчас.  Зовут её Изольдой Исааковной. ; добавила она.

    Соседка оказалась приятной старушкой.  Прочитав несколько страниц его учебника, заявила:
; Мы с тобой будем заниматься не по этой книжке.  Так мы долго будем догонять.  Сначала мы изучим азбуку, и как произносятся сочетания букв, а потом пойдём по сокращённой программе и к концу учебного года ты догонишь своих одноклассников.
На следующее занятие она задала ему тридцать наиболее употребительных слов, чтобы он выучил их наизусть.  А когда он отчитался и убедил её, что все слова вызубрил, показала, как они пишутся.  И так каждый день…

    Таким образом, за месяц он уже знал девятьсот слов.  Умел их написать и прочесть.  И каждый день она знакомила его с грамматикой языка.
    Забегая вперёд, следует сказать, что к концу учебного года, он, действительно, догнал своих новых одноклассников и даже обогнал их. Так что, в седьмом классе он стал первым учеником по языку.  И неудивительно, что после каждого нового задания, они всем классом просили его помочь в переводе нового материала.
С той поры мама, возвращаясь из своих «командировок», привозила с собой не половину бараньей туши, а целую.  И другую половину давала Изольде Исааковне в знак благодарности за помощь сыну.
Но это будет потом, а пока – середина учебного года и он в новом коллективе, в котором был на три года старше, каждого из ребят.  Он отличался от них своей серьёзностью, потому что был старше них.  И не просто на три года, а на три военных года, которые имели страшное свойство делать из мальчишки, ещё ничего не видевшего в своей жизни, взрослого человека!
Разве эти, бегающие по партам и наслаждающиеся своим детством пацанята, могут понять, почему этот мальчик, пришедший к ним в класс, не играет вместе с ними, а стоит в стороне и с осуждением наблюдает за их баловством?.. Разве им приходилось смотреть в лицо смерти в виде атакующего их фронтового бомбардировщика?  Или, может быть, они убегали от догоняющих танков на опухших ногах после почти суточного «марша»… И пока что,   он  был  самым  отстающим  в  классе  учеником  по  немецкому
языку…
Теперь Тимур знал, как зовут ту озорную девчонку, бывшую, как он полагает, застрельщицей всех тех дразнильных мероприятий.  Её звали Мариной. Мариной Кожевниковой или просто: – «Маринкой». 
    Она была дочерью Завуча школы, уважаемой всеми учительницы по географии – Надежды Кирилловны Гамарник. 
Маринка и теперь не оставляла его «в покое», всё время придумывая что-нибудь такое, чтобы как-то задеть его. Он заметил, что она выделяла его из числа всех ребят. И как он понял, она хотела, чтобы он постоянно обращал на неё внимание, то есть, чтобы она была всегда в центре его внимания.
     А добивалась она этого различными способами: чаще всего она высмеивала его, так как учился он неважно, и часто получал неудовлетворительные оценки, особенно по немецкому языку, поскольку пятый класс, в котором уже начинали его изучать, он пропустил. Да, откровенно говоря, он его просто игнорировал, считая его языком фашистов.
И всякий раз она находила всё новые и новые поводы, чтобы посмеяться над ним. Когда же он по некоторым предметам, например по литературе, получал положительные оценки, даже и тогда она не упускала этой возможности.
Всё это можно было принять за неприязнь, если бы не её особый взгляд, которым она всегда награждала его! А именно, взгляд, выражавший обаяние. Такого взгляда не удостаивался ни один её одноклассник!
И, как ни странно, именно этот, похожий на призывный, взгляд, заставлял его всё больше думать о ней. Думать, потому что его натура требовала полной ясности во всём. И, в частности, в отношении к себе. А при её, прямо-таки издевательском поведении, никакой ясности не было.
И только взгляд исключал, то есть отрицал то, на что наталкивало её поведение.
    И вынужденный всё время анализировать её отношение к нему, то есть постоянно думать о ней, он начинал постепенно в неё влюбляться…

А с Ритой Серебряковой отношения не сложились. Не помогли и его «серенады» под гитару, которые он в последнее время распевал, сидя на лавочке у ворот.  Она просто не замечала его. Зато, когда к ним из Ташкента в гости приехала семья, у которых был сын, примерно на год, старше его, то сразу определилась её ориентация, и Тимур понял, что надеяться на взаимную любовь, было бы просто глупо.
Звали его Эльмаром. Он не был чистокровным русским. Скорее всего, это был метис, полукровок – смесь русской и, вероятно, татарской кровей. И был он, по сравнению с ним, настолько эрудирован, что Тимуру такое даже и не снилось.  Кроме того, он был высоким и красивым…

     Конечно, и в защиту Тимура можно было бы сказать кое-что...  И, главное:  если бы он в течение трёх лет не «шатался» по «Европам» и «Азиям», занимаясь простым физическим выживанием, а прилежно учился в своей школе, не пропуская классов, возможно, он бы и потягался с ним в отношении интеллекта!..  Но кому нужны эти оправдания, когда перед ними – факт?!
Эльмар тоже чувствовал своё интеллектуальное превосходство над ним и вёл себя вызывающе и высокомерно.  После разговора с Тимуром, который признался, что ему очень нравится Рита, он стал обвинять его в болтливости и прямо поучать, как взрослый младенца:
;  Если  не  можешь  держать  язык  за  зубами,  вырой  в  земле  ямку,  поболтай  в  неё и снова зарой!
Звучало это издевательски, на что Тимур не мог ничего ответить.  Вызвать его на драку и оказаться битым, было бы ещё большим унижением.  Так что, несмотря на всю свою гордость, эту «пилюлю» ему пришлось «проглотить»!
С той поры он прекратил всякие общения и с ним, и с Ритой…
Теперь Тимур подружился с двумя одноклассниками, друзьями, более выделявшимися среди остальных ребят.  Одного из них – паренька местного – звали Сашкой. Полное его имя было: Холявко Александр Михайлович, и оно хорошо запоминалось потому, что  сокращённо получалось: ; «ХАМ». Нет, это – только аббревиатура его инициалов!  На самом деле, это был прекрасный парень, товарищ и друг! Вторым был Борис Ивлев – эвакуированный из центральной России.  Вот, в эту пару и влился третьим Тимур.
 
    Они, как правило, собирались у Бориса, который жил, примерно в середине расстояния между домами Тимура и Саши.  Там они делали уроки и играли.  Особенно им нравилось бороться друг с другом.
И удивительно, будучи одного роста и телосложения с ними, всякий раз при борьбе побеждал Тимур и не только, когда она велась «один на один», но и против них двоих. В таких случаях он их обоих подминал под себя. Позднее к этой тройке присоединился и четвёртый, которого все звали «Дыркой» потому, что при игре с мячом, он плохо его ловил.  К этому прозвищу он привык и никогда не обижался.  Сейчас Тимур даже не может вспомнить его настоящего имени (кажется, всё-таки, что звали его Игорем), а фамилия у него была, кажется, – Ручкин...  Так в его памяти этот хороший парнишка и остался «Дыркой».
Кроме борьбы, физически Тимур занимался в школе лёгкой атлетикой.  У него неплохо получались прыжки в высоту и бег на короткие дистанции. А на турнике он  выполнял различные упражнения в порядке самодеятельности, но делать «Солнце» не решался, так как в школе не было специалиста-спортсмена, который мог бы научить и подстраховать.
В дни же различных праздников в городском клубе проводились вечера художественной самодеятельности, которые Тимур посещал с большим удовольствием.  Он исполнял русские народные песни из репертуара Сергея Яковлевича Лемешева.  Аккомпанировал ему баянист, наверно, единственный на весь город.
Однажды к нему домой пришёл долговязый парень года на два старше него. Особой приметой на его лице была вмятина строго по середине носа.  Взглянув на него, Тимур сразу вспомнил Вилора: наверное, у него тоже на носу осталось такое пятно – память от его деревянного «кинжала»!
;  Ты Тимур Маев? ; спросил парень.
;  Да – я! А што?
;  Ты знаешь дядю Васю?
;  Какого дядю Васю?
;  Да этого,.. который… баянист…
;  Знаю...
;  Так  вот,  он  просил  узнать,  не  сможешь  ли  ты  спеть  несколько  песен  на одной свадьбе?
     ;  На свадьбе?  На какой ещё свадьбе?
; Да, понимаешь, мои одни знакомые…  Хорошие знакомые!..  Поженились.  Вот у них в субботу – свадьба.  Они пригласили играть на ней дядю Васю.  А он посоветовал им, чтобы они попросили тебя спеть несколько русских народных песен.  Они тебе заплатят…
;  Я за деньги не пою.
; Ну, пожалуста, не хочешь, не бери!.. Ну, что тебе, трудно спеть, што ли?  Парень скоро в армию уходит, нас с тобой защищать!..
    ;  Да-нет, не трудно…
    ;  Ну, соглашайся!  Будем друзьями!..
; Ладно, давай, так договоримся: я на свадьбах ни на каких не бывал и не знаю, что это такое,.. так что, если мне там не понравится, я уйду!  Понял?  И пусть не обижаются!
;  Да понравится тебе!  Я тебе честное слово даю!..  Это, знаешь, как здорово!  Люди танцуют, хором песни поют!  Ну, – настоящий праздник!
;  Хорошо!  Как тебя зовут?
;  А-а, ну давай познакомимся! – Валентин.  Можно, просто: Валя!
;  Хорошо, Валя!  В субботу приходи!
;  Ладно!  Пока!..
В субботу, как и договорились, Валентин пришёл за ним.
Молодожёны жили недалеко: в полутора кварталах от дома Тимура, как идти на базар.  В большой комнате, во всю её длину, был накрыт стол.  Присутствовало на свадьбе человек около двадцати.  Здесь были и молодые, и пожилые, и мужчины, и женщины.  В «красном» торце стола сидели молодожёны, а напротив – баянист дядя Вася.  Возле него, справа посадили Тимура, а ещё правее сидел Валентин.
После исполнения нескольких песен голос Тимура заметно осип, так как он не был «поставлен» профессионально.  Перед ним стояла рюмка с красным вином, но к ней, несмотря на многочисленные просьбы сидящих рядом, он не притрагивался.  Тогда Дядя Вася сказал ему:
; Выпей всего один глоток и ты увидишь,  как сразу голос твой станет лучше!
Он послушался. Вино было сладкое, видимо, сделано из кишмиша.  Оно так тепло ополаскивало горло, что после этого голос зазвучал, чисто и звонко.  Он это учёл и в последствии, как только чувствовал, что он начинает садиться, выпивал глоток из рюмки, которая всё время оказывалась полной.  Об этом, видимо, заботился Валентин.
Так он пропел весь свой репертуар, оставив под конец песню «Когда я на почте служил ямщиком…».  Перед её исполнением он снова освежил горло. А при последних словах:
«…За снегом-то, братцы, лежала она,
Закрылися ка-а-арие о-о-о-чи…
Налейте, налейте скорее вина-а!..
Рассказывать не-ет больше мо-о-очи!»,
 
; жених налил полный большой бокал вина и поднёс ему.   
    Дабы не испортить сценический образ и накал эмоций, он взял его и, с показной жадностью, выпил до дна всё содержимое.  Потом, прикрыв глаза, взмахнул пустым бокалом и, приложив левую руку к сердцу, с поклоном отдал его жениху. 
     Вся комната грохнула овациями.
При этом слышались отдельные выкрики: ; «Молодец!», «Знайте наших!», «Ему обязательно надо – в консерваторию!». А он выпрямился и спокойным голосом сказал:
;  Горько!..
И стол снова зашумел на разные голоса: ; «Горько! Горько!»...
Однако, его финальный «финт» не прошёл ему даром: с непривычки, минут через десять он так опьянел, что, как в народе говорят: «Лыку не вязал!».
    Возвращаясь домой в сопровождении Валентина, «лыку-то он вязал!», то есть, соображал нормально, а вот, физическую чувствительность утратил полностью. Спутник его, тоже «набравшийся на дармовщину», брал его за обе руки и, раскручиваясь на месте, отпускал их и Тимур, за счёт  центробежной силы, летел от него на несколько метров, падал плашмя и, при этом, не ощущал ничего.  Так, под обоюдный хохот, Валентин проделал это несколько раз.  И – ничего!  Даже на следующий день никаких синяков и ссадин на  теле  не  было. После  этого,  по  инициативе  дяди  Васи, его стали часто приглашать на подобные торжества, и он всегда брал с собою Валентина…
Однажды, в начале перемены ещё в шестом классе, к ним в класс вошёл невысокий мужчина с небольшими усами со шляпой в руке. Классная руководительница представила его, как художника.
; В вашей школе организуется художественный кружок. ; начал он. ; Я буду его руководителем. Зовут меня Николаем Григорьевичем.  Фамилия моя – Нинельс. Я –  дипломированный художник. До войны окончил Одесский Институт Изобразительных Искусств. Желающих научиться рисованию, прошу записываться!  Занятия в кружке будут проводиться три раза в неделю после школьных уроков. Первое занятие – завтра.
Записался в кружок весь класс. На следующий день Николай Григорьевич принёс в класс куски дерева, распиленные наискосок, дал каждому ученику кисть, принёс масляные краски и попросил каждого что-нибудь на этом куске нарисовать.  Тимур нарисовал арык, в котором течёт голубая вода, и на берегу, слева от него, стоит дерево, склонившееся к арыку, а рядом с ним несколько кустов.  Художник сразу обратил на его рисунок внимание. И предложил трём ребятам, в том числе и Тимуру, после занятий пойти к нему домой.
В комнате, где он жил была и его мастерская. Кругом стояли и висели деревянные рамы для картин. На стене висел недописанный ковёр. На столе и на полу стояли банки и баночки с красками.  Кисти разных размеров и разной толщины, как букет цветов, стояли в высокой вазе на столе.
; Вот, здесь я живу и работаю. ; сказал он, широким жестом обводя комнату. ; Я пригласил вас, потому, что в ваших рисунках, мне показалось, есть художественный смысл. То есть, в вас есть художественное чутьё. Это значит, что, если приложить определённые усилия, из вас могут получиться профессиональные художники.  Поэтому я хочу показать вам весь процесс живописи с самого начала.  Если это вас заинтересует, милости прошу!..
Он показал ребятам, как нужно готовить краски.
;  Все великие художники изготавливали краски сами, потому что от цвета красок, от их способности сохранять цвет и от их долговечности, в живописи зависит очень многое.
    ; А из чего делают краски? ; спросил Сергей Говоров, худощавый белобрысый парнишка.
; Самые стойкие краски, обычно бывают из минералов, но большое значение для сохранения цвета играют масла, на которых они протёрты.
; А что такое – минералы? ; спросил Максим Илюхин, который жил на той же улице, но только где-то возле базара.
;  Вы ещё химию не изучали?
;  Нет. Это будет в седьмом классе.
    ; Вот, когда вы начнёте изучать химию, вы тогда подробно узнаете, что это такое!  А пока я вам скажу, что это природные соединения, состоящие из нескольких веществ. Или, как сказали бы химики, «элементов таблицы Менделеева».  Слышали о таком учёном? ; Ребята молчали.   
    ; Значит, ещё не слышали… В настоящее время краски стали изготавливать и химическим способом.  Но качество таких красок целиком зависит от технологии их изготовления.  Лучшим маслом, под действием времени и света не меняющим своего цвета, считается ореховое.  Оно, конечно, дорогое и достать его в настоящее время слишком проблематично.  Сейчас все художники перешли на олифу.  Это – самое дешёвое, но и самое нестойкое в отношении цвета, масло. Со временем оно темнеет и меняет оттенки цветов.  В своё время, я покажу вам, как оно изготавливается.  Кроме этого мы будем с вами растирать краски.  Имейте в виду: это – целое искусство!.. 
; Другим компонентом в изобразительном искусстве являются кисти, которые тоже, спокон века, художники изготавливали себе сами. Мы тоже позанимаемся этим делом.  Правда, в изобразительном искусстве есть раздел, где живопись осуществляется без кистей. Это – «пастель» – живопись специальными мелками.  Но я предпочитаю работать масляными красками… Теперь вопрос: на чём писать?  Именно: ; «писать», а не «рисовать»!  Запомните: художники не рисуют, а пишут свои произведения.  Аналогично тому, как моряки не «плавают» на кораблях, а «ходят»!.. Здесь выбор большой. Можно писать по дереву, по картону, по металлу и по холсту. Но, прежде, чем это делать, необходимо подготовить поверхность материала таким образом, чтобы она была и достаточно гладкой, но в то же время,   и   несколько   шероховатой,   что   достигается  шлифовкой и грунтовкой   поверхности.  Грунт  мы  тоже  готовим  сами. Он должен быть таким, чтобы состояние поверхности не изменялось от времени, температуры воздуха и его влажности и, чтобы на него хорошо ложились краски…
Семьи у художника не было. Жил он один и потому, как он сам выразился, в его комнате царил «художественный беспорядок», то есть, то, что у художников считается «нормой»!
И с того самого дня, как ребята побывали в его доме, все трое стали постоянными его посетителями. К концу учебного года в кружке остались только эти трое.  И в период наступивших летних каникул, они приходили туда, как на работу.
Под руководством живописца они растирали краски на отшлифованном камне, похожем на мрамор, аналогичным куском другого камня до состояния пудры; варили олифу в казанке, то есть подсолнечное масло, до такой степени, пока куриное пёрышко, опущенное в него, не вспыхнет оранжево-голубым пламенем; грунтовали картон, холсты, предварительно натянув последние на деревянные подрамники.
Но всё это было не творчество, а только подготовка к нему.  А ребятам хотелось поскорее приступить к непосредственной работе кистью…
Поскольку Николай Григорьевич был единственным художником в городе, то, когда о нём узнали, к нему посыпались разнообразные заказы, с которыми одному справиться было не под силу. И он начал потихоньку втягивать ребят в работу.
Заказы были разные: начиная с написания номеров на кузовах автомобилей и кончая копированием картин известных художников, для чего у живописца был целый альбом с репродукциями. Особенно много было заказов на вывески к магазинам, столовым и для районных организаций.
Вот, с них-то и начали свою деятельность ребята. Понятно, что всё делалось под строжайшим контролем мастера.  Сначала грунтовали основу.  Если это была фанера, то её промасливали олифой с обеих сторон.  После того, как олифа высыхала, грунтовали лицевую сторону. И снова ставили на просушку. И только потом наносили фон. После этого Николай Григорьевич грифелем из мягкого графита расчерчивал расположение слов. Для их написания у
него тоже был специальный альбом шрифтов. И только после этого в работу вступали ученики. По заданному шрифту они очерчивали буквы и после того, как он давал «добро», выводили буквы масляными красками. Были у него и буквенные трафареты, как и в кисловодской афишной мастерской. 
Последней очерчивалась рамка с «тенью». И вывеска готова!..
Следующим этапом вхождения в вожделенное творчество была «пропись» фрагментов копий картин на «ковриках», которые вешались над кроватью.

          Время было тяжёлое, а людям, всё же, хотелось чем-нибудь скрасить своё существование. Для приобретения настоящих ковров у многих не было средств, и они довольствовались копиями известных картин над кроватью. Писались они на обыкновенных простынях. Таких заказов было больше всего.
И, наконец, когда ученику хорошо удавались фрагменты на «коврах», он получал задание написать какой-либо предмет на копии картины.  Убедившись, что эта работа ученику под силу, мастер поручал ему самому выполнить копию, конечно под чётким своим руководством.
Жил Николай Григорьевич по улице Ленина. Только идти к нему нужно было, мимо школьного двора. За домами, параллельно улице протекал большой арык, шириною около полутора метров.
Ах, этот арык!  Какой глубокий след оставил он в памяти Тимура! Через каких-нибудь полтора года он сыграет огромную роль в его жизни, перевернув всю его биографию. Но это будет через полтора года! А сейчас он выполнял роль водопровода, а иногда, и – канализации, для нечистоплотных членов общества…
Как-то, возвращаясь от художника, Тимур проходил мимо длинного одноэтажного дома напротив школьного двора, на крыше которого услышал мальчишеские голоса.  А, надо сказать, что герой наш не был лишён любопытства. И, увидев слева лестницу, прислонённую к крыше дома, поднялся по ней. На плоской крыше сидели человек семь незнакомых мальчишек. Увидев его, один из них закричал ему:
;  Иди к нам! Здесь, вот, Мишка показывает чудные вещи.
Слова мальчишки, который, видимо, знал его, ещё сильнее разбередили любопытство.  Мишка – парень на несколько лет  старше остальных, стоя на коленях с приспущенными штанами, производил рукой поступательно-возвратные действия со своим половым органом. Мальчишки помоложе во все глаза очарованно следили за ним. Вдруг тот учащённо задышал, и из его члена закапала «моча». Только её вылилось, против обыкновения, почему-то, очень мало.
Остальные мальчишки тоже начали стаскивать штаны.
;  Айда, с нами! ; снова позвал Тимура тот же мальчишка.
Но ему не понравился такой «фокус», и он спустился вниз и пошёл своей дорогой, думая: – «И чего только ни придумают люди от безделья! Их бы к нам в мастерскую, заставить краски растирать! Вот то было бы намного полезней!».
Однако, ночью, когда лёг спать, «мужское тело» привлекло к себе внимание и на все попытки урезонить его, никак не поддавалось. Вспомнил пацана на крыше и стал повторять его движения. «Процедура» так захватила его, что он никак не мог её прекратить. Всё произошло, так же, как и у того пацана, только теперь он был не зрителем, а непосредственным исполнителем. И он понял, что моча здесь не причём!..
Позже, став взрослым, и, прочтя книгу Максима Горького «Жизнь Клима Самгина», он узнал, что это действие называется «онанизмом» или, по научному, – «мастурбацией»… Кроме того, узнал ещё, что это очень вредно для здоровья, особенно, в молодом возрасте. Многие молодые мужчины, занимающиеся этим, на всю жизнь теряют «мужскую способность» и, в результате, не могут вступать в интимные отношения с женским полом и создать семью. А потому, до гроба остаются холостяками. В их число, оказывается, входили и очень известные, даже гениальные люди…
Кстати, о плоских горизонтальных крышах домов в Средней Азии.
Там, частные дома, даже построенные в европейском стиле, как правило, имеют плоские крыши, покрытые глиной, замешанной на коровьем навозе или сенной трухе.
Так, как, обычно, частные дома строятся при земельных участках, имеющих фруктовые деревья и ягодные кусты, то самым лучшим приспособлением для сушки фруктов и ягод в тех условиях являются плоские крыши.  И не только для этого: в летнее время, когда   температура   воздуха,   даже  в  тени,   доходит  до пятидесяти градусов по Цельсию, спать в помещении из-за духоты становится просто невозможно. Не помогают и настежь открытые окна. Тогда вся семья перекочёвывает на крышу. На высоте, особенно, когда земля вокруг дома полита водой, которая интенсивно испаряется и по законам физики охлаждает её, воздух всегда прохладней. Помогает этому и ветерок. Да и этих надоедливых тварей – комаров там меньше, потому что они любят нежиться в низинах, где кусты и воздух не так турбулентен…

         Как-то мама привезла с собой моток латунного проката, толщиной, примерно с миллиметр. Где она его взяла он не знает.
;  На, сынок, ; сказала она, подавая его, ;  может, где пригодится.
Латунь по цвету была очень похожа на золото, особенно, когда протрёшь её обо что-нибудь шерстяное.
Тимур думал, думал, куда бы её употребить, и придумал сделать из неё «фиксу», которые тогда у молодёжи, особенно блатной, были в большой моде.  Посмотрел в зеркало, вроде ничего!  Похоже!
Однажды, сидя на скамеечке у ворот с гитарой, он что-то подбирал, когда к нему подошли двое парней:
;  Эй, ты, пацан! А блатные песни ты играешь?
;  А какие вам нужны?
;  Ну, например, «Здравствуй, моя Мурка!».
;  Если слова знаете, аккомпанемент можно подобрать…
;  А ты Кочкарова знаешь? – Бориса...
;  Нет.
У них в классе училась девочка Зоя Кочкарова, татарочка. А вот,  кто такой Борис Кочкаров, он не знал.
;  А он тебя знает.
Вполне может быть. Ведь он и в клубе поёт и на свадьбах…
;  Ну, и что из этого?
;  А  то,  что  он  просил,  чтобы  ты  к  нему  зашёл,  поиграл  на гитаре.
; А почему это я должен к нему идти? Если ему нравится слушать песни, пускай сам приходит сюда и слушает!
; Да, сразу видно, что ты его не знаешь! Если он сказал, чтобы ты пришёл, значит, ты должен прийти! Он дважды повторять не будет
; А кто он такой, чтобы приказывать?..
; Ха-ха-ха! ; рассмеялись парни. ; Он – атаман! Понял? Его весь город знает! ; сказал один.
;  И боится..! ; добавил другой.
;  А где он живёт?
;  Да тут, недалеко.  На соседней улице.
;  А когда ему нужно?
;  Да, прямо сейчас.
;  Ну, ладно, пойдём! ; с неохотой ответил Тимур.
Идти оказалось совсем недалеко.
; Кочкар! ; крикнули они в открытое окно, ; Мы, вот, гитариста привели! Он говорит, что если слова знаешь, подобрать музыку можно.
В проёме открытой двери показался долговязый парень, на татарина не похожий. «Значит, к Зое никакого отношения не имеет». ; подумал Тимур.
;  Здорово! ; поздоровался парень.
Тимур пожал протянутую руку.
;  Ты, значит, Маев?
;  Да.
;  А фикса у тебя настоящая?
;  Нет. Сам сделал.
;  А нам можешь сделать?
;  А чего не сделать? Могу.
;  А жрать можно с нею?
;  А чего ж, нельзя! Можно, да только лучше снимать!
;  А ну, сними!
Тимур снял коронку, протянул ему. Он взял её, повертел в руках, покачал головой. Вернул ему.
;  Молодец!  Когда сможешь сделать?
;  Да, завтра могу.
;  Идёт!  А что играть можешь?
;  Я не играю, я аккомпанирую.
;  Ну, давай, спой нам что-нибудь!
Тимур спел «На ветвях израненного тополя…» и «О чём ты тоскуешь, товарищ моряк?..».
;  Хорошо  поёшь,  задушевно!   А  спой, что-нибудь  из блатных
песен!
;  А я не знаю блатных.  Вы мне напишите слова, а я подберу аккомпанемент.
; Хорошо, как сделаешь фиксы, приноси сюда, а мы тебе напишем слова.  Идёт?
;  Идёт!
;  Тогда, по рукам!
На следующий день, когда Тимур пришёл к «Кочкару», во дворе встретил Зою.
;  Ты чего здесь? ; с подозрением спросила она.
;  Да вот, пришёл к Борису.
;  К брату?
;  Он твой брат?
;  Да. А что тебе от него надо?
; Я не сам… Они сами пришли ко мне, попросили, чтобы я им спел песни. И вот, заказали фиксы.
;  А ты что, делаешь фиксы?
; Да  я  себе,  так,  для  баловства,  сделал.  А  они  увидели  и  попросили,  чтобы и им сделал.
;  Ладно, я сейчас позову его.
Вышел Борис в майке и трусах.
;  А-а, музыкант?  Ну, что: сделал фиксы?
;  Сделал.  Но не знаю, подойдут они по размеру или нет!
;  Давай, попробуем!
            Из трёх, только одна коронка подошла ему.
;  Ну, молодец! Спасибо! Сейчас вынесу тебе слова.
Он вынес тетрадный лист, исписанный неровным почерком с двух сторон.
; Вот,  здесь  две  песни.  ;  сказал, подавая листок. ; Мы, и сами-то, не все слова знаем. Так, что вспомнили, написали. Вот, это – «Мурка», слышал?..
Тимур кивнул.
;  А эта вот, про «Хмыря»…
;  Такую не знаю.
;  Ну, ладно!  Выучи пока «Мурку»!
Когда он уходил, вышла Зоя.
;  Подожди меня! ; сказала она.
    ;  А ты куда это собралась? ; спросил её брат.
;  Да я к Верке…
;  А-а!.. А когда придёшь?
;  Не знаю. Как сделаю все дела…
;  Ну, ладно!..
Когда отошли немного от дома, она сказала:
; Ни к какой Верке я не собиралась. Я просто хотела тебя предупредить. Ты знаешь, чем занимается Борька и его компания?
;  Нет.
;  Так лучше тебе и не знать! Что за бумажку он тебе дал?
;  Это песни, которые он просит, чтобы я выучил и спел им. ; Он показал ей листок с каракулями.
; В общем, так: всё, что ты узнаешь об этой компании, для твоего же блага, или сразу забудь, или держи при себе. Не дай бог, где-нибудь проболтаешься!  Тогда тебе головы не сносить! Понял?
; Спасибо тебе! Я сразу понял, как только они спросили о блатных песнях.  Не беспокойся, я не проболтаюсь!  Раз ты ни к какой Верке не идёшь, пошли к нам! Посидим на лавочке. Я тебе песни спою!
;  Ну, ладно, пошли!
; Ты  здесь  посиди!  Я  вынесу гитару. ; сказал, указывая на скамейку, когда подошли к воротам.
Он спел ей все песни, аккомпанемент к которым был подобран. И видел, что она никуда не торопится.
; Здесь жарко.  Пойдём ко мне! ; предложил ей, надеясь, что она может согласиться зайти к нему в комнату.
;  Нет. Не хочу!  Когда-нибудь, в другой раз…
; Тогда пойдём на Пьяную слазим!  Там ветерок и прохладно.
;  Сегодня не хочу.  Да и Борис, наверно, уже ждёт.
;  А чем будешь завтра после школы заниматься?  Давай завтра слазим!
;  Не знаю. Завтра и посмотрю.
;  Ладно! Я здесь буду ждать.
;  Хорошо, если будет время!..
В школе, подойдя к ней на переменке, он спросил её,:
;  Ну, как? Пойдём сегодня на Пьяную гору?
;  Нет. Сегодня не могу! В другой раз…

«Другого раза» долго не было. И вдруг, однажды она сама предложила:
; Тим, ты не забыл, что договаривались слазить на Пьяную гору?
;  Нет, не забыл. Но, ведь, ты сама всё не соглашалась!
;  А вот, сегодня я могу…
;  Хорошо! Как пообедаешь, приходи!
После школы Тимур пришёл домой, быстренько пообедал своим дежурным блюдом: хлебом, который покрошил в кислое молоко. Оно в жаркую погоду и отбивает жажду, и очень полезно для желудка, частенько дававшего о себе знать. Вышел к воротам, сел на скамейку, стал ждать одноклассницу.  Она долго не приходила.  Он даже стал опасаться, что она вообще может не прийти.
«Может, сходить самому за нею?» ; раздумывал он неуверенно. Он бы и сходил, но не хотел встречаться с Борисом. Вдруг тот попросит, чтобы он принёс гитару и спел им несколько песен! И долгожданное мероприятие может сорваться. А потом, опять жди, когда она соберётся!..
Наконец, в конце квартала показалась она. На сердце отлегло.
; Привет!  ;  поздоровалась  она,  как  будто  они  сегодня  не  виделись. ;  Ты  давно ждёшь?
;  Да, нет. Не очень… ; соврал он.
; А я никак не могла собраться: то – одно, то – другое… Знаешь, как домашняя работа затягивает? Думаешь: ; «Вот сейчас это сделаю и пойду!».  А потом, глядишь, и вот это надо!.. Так и тянется одно за другим.
;  Как думаешь, гитару взять?..
;  Нет, не надо!  Так поговорим…
Завернули налево за директорский дом, и пошли прямо к горе.
;  А мама твоя дома? ; спросила  она по дороге.
;  Нет. Она на работе.
;  А где она работает?
;  Да в совхозе…
;  Кем?..
; Да вот, пришлось ей согласиться на должность разъездного кассира... ; как бы оправдываясь, проговорил он. ;  Мы до Джизака жили  в  Зааминском  районе,  где  она  сначала работала помощником начальника Политотдела такого же, как и здесь, каракулеводческого совхоза. А потом, когда Политотделы ликвидировали, работала управляющим полеводческого отделения. А вот здесь, из-за меня,.. чтобы я учился,.. согласилась… на эту работу,.. потому что,.. все руководящие должности… заняты…
  Разговаривать, поднимаясь на гору, было трудно. Поэтому до самого верха они молчали.
Поднявшись на самую вершину, они взялись за руки и обернулись назад, любуясь видом города, которого внизу, так всего, никогда не увидишь. Потом стали рассматривать местность за горой и на удивление открыли, для себя, что там расположился самый настоящий кишлак, о существовании которого они даже и не подозревали.
Насмотревшись, сели прямо на землю, заросшую редкой травой, лицом к кишлаку.
; Знаешь, почему я сегодня согласилась лезть сюда? ; спросила она, повернувшись к нему.
Он промолчал, ожидая продолжения…
;  Вчера  я  случайно  услышала  разговор  брата  с одним из его компании.  Тот сказал, что узнал про одну женщину, которая ездит по степи с большими суммами денег. Она развозит зарплату чабанам. Обычно её сопровождают…  Но бывают случаи, когда она ездит без сопровождения…
;  «Ну, и что ты предлагаешь?» ; спросил брат.
; «А что нам, разве, не нужны «живые бабки»?». ; спросил тот.
;  «Нужны. А ты знаешь, что это за женщина?» ; спросил Борис.
; «Да. Это мать того пацана, который нам сделал фиксы…»
; «А раз знаешь, зачем говоришь?  Он – наш!..  Значит, и его мать под нашей «крышей»! Пока я на воле, никто её не тронет!  Понял?».
;  «Понял… Прости, я не знал… Думал…».
;  «Так знай!..».
;  Вот, я и решила тебе сказать.  Так что, ты знай об этом! Если Борис будет предлагать тебе войти в их компанию, отказывайся!  Но не груби ему и не порть с ним отношений! Понял, да?
; Спасибо тебе, Зоренька!  Можно, я буду так тебя называть?
;  Можно, только, когда мы вдвоём! А при людях не надо!..
    ;  Почему?  Ведь по-татарски твоё имя «Зоре»?..
; Вот, поэтому я и не хочу… Мы живём среди русских и говорим по-русски, значит, и имя должно произноситься по-русски.
; А вот, моё имя и по-татарски, и по-русски – одинаковое: ; Тимур.
; Неправда!  Может  быть,  ты  сам  не знаешь, откуда оно произошло… А произошло оно от слова «темир», что означает «железо».
; Это я знаю. Но, когда я был в Рассее, там татарские мальчишки меня называли тоже «Тимуром».
; Видишь ли: теперь оно из имени нарицательного превратилось в имя собственное и первоначальное его значение, просто, позабыли.
;  Ну  вот,  и  грамматику  вспомнили!.. ; рассмеялся Тимур и, как бы невзначай, обнял её за талию.
Она молча, аккуратно сняла его руку с талии.
;  Что, Зоренька, я тебе не нравлюсь?
;  Почему ты так думаешь? Нравишься!..
;  И ты мне нравишься! ; сказал он и снова положил руку на её талию.
На этот раз она её не сняла. Этот её жест, вернее, отсутствие всякого жеста противодействия, он принял за молчаливое разрешение действовать в том же плане.  И перенёс руку с талии на шею, легонько повернул её голову к себе и поцеловал её в губы. Она его не оттолкнула. Продолжая целовать, он навалился на неё и положил на землю. Она не вырывалась. Посчитав, что она согласна на продолжение начатого им действия, он просунул левую руку под юбку и стал снимать её трусы. Тогда, наконец, она заплакала и сквозь слёзы попросила:
;  Тимурчик! Миленький!  Не надо!
Так же, как и тогда в «Кзыл-Чарводаре» с Тоней, ему стало стыдно, и он сел на место, говоря:
; Прости меня, пожалуйста!.. ; Потом добавил: ; Я думал, что ты тоже хочешь… ; он не договорил, потому что и так всё было понятно. 
Когда она поднялась и села, он отряхнул с её спины соринки, приставшие к кофте.
; Ты на меня не обижаешься? ; спросил он, гладя её спину.
    ;  Нет. ; ответила она, вытирая глаза.
; Тогда  позволь,  в  знак  примирения,  ещё  раз  поцеловать  тебя! 
Она промолчала и, приняв это за знак согласия, он снова правой рукой повернул её голову к себе и поцеловал в губы.  Она ответила на его поцелуй. Он снова обнял её за талию и притянул к себе.  Так, молча, они просидели несколько минут.  Потом она, повернув лицо к нему, попросила:
;  Пойдём, а?..
;  Хорошо! ; сказал он, вставая.
Он отряхнул рукой свои брюки и, помог ей встать. Когда она встала, так же отряхнул её юбку сзади. Она не стала возражать, хотя само отряхивание, скорее походило на поглаживание.

         Держась за руки, они сошли с горы.  Тимур, как и положено в таких случаях, хотел проводить её до дома, но она возразила:
; Не надо! Я не хочу, чтобы брат видел нас вместе! А то подумает что-нибудь дурное! Знаешь, он и убить может!..
Довод был вполне убедительным, хотя он так и не понял, кого может убить Борис: его или её, а может быть и обоих сразу?..
После того их восхождения на Пьяную гору, Зоя старалась больше с ним не сближаться. Видимо, очень боялась брата…
А Тимур, наоборот: решил чаще бывать у Кочкаровых, чтобы Борис чувствовал его близость к нему.
Однажды он задержался у них с гитарой до темна. А когда собрался уходить домой, Борис попросил его:
;  Подожди! Нам нужна твоя помощь!
Он посидел ещё, спел несколько песен, пока в доме Кочкаровых не собралась вся его компания.
Тимур заметил, что Зоя нервничает, но он не мог не выполнить просьбу Бориса. И в то же время он не понимал, чем он может им помочь?
; Ну, ладно, пошли! ; сказал главарь, когда все собрались.
Вся компания вышла на улицу и прошла пару кварталов, когда Борис остановился и сказал Тимуру:
;  Постой,  пожалуйста,  здесь  и  никуда  не уходи!  Не бойся, что ты один!  Мы будем недалеко.  Свистеть умеешь?
;  Умею, но не так, как ты.
    ;  А как? Покажи!
Тимур заложил в рот по два пальца каждой руки и свистнул.
; Сойдёт! ; сказал Борис. ; Если кто появится с этой стороны, свистни!  Понял?  Только смотри, не подведи!
Тимур сообразил, что стал соучастником какого-то ограбления.
Парни ушли.  Их не было, примерно, с полчаса. Потом, вдруг, появились все вместе. В руках у одного из них был какой-то мешок.
;  Пошли! ; сказал Борис Тимуру. ; Спасибо тебе!
Когда компания подошла к повороту к дому Кочкаровых, Тимур сказал:
;  Ну, пока!  До завтра!
;  А ты не хочешь пойти с нами? ; спросил Борис.
;  Нет. Мне пора домой!
; Ладно! Приходи завтра! ; согласился Борис, протянув руку на прощание. Тимур пожал её и сказал остальным:
;  До свидания, ребята!
;  Покедова! ; ответил один из них.
На следующий день, когда Тимур пришёл к Кочкаровым, никого, кроме Зои, в доме не было.
;  Куда вы ходили вчера вечером? ; спросила она.
; Не знаю.  Они меня оставили на улице возле одного дома, а сами пошли дальше. Куда они ходили, я не знаю. Борис попросил меня ждать и никуда не уходить. ; слукавил он.
;  А он сказал тебе, зачем они пошли?
;  Нет.
; Так вот, знай: они вчера обокрали какой-то дом.  Они – «домушники», то есть, грабят дома. Иногда промышляют на железной дороге: обкрадывают пассажиров, а иногда вскрывают и товарные вагоны… Сегодня я попросила его, чтобы он не втягивал тебя в свои дела. Он согласился.  Так что, веди себя так, будто ничего не произошло!  Он больше не будет брать тебя с собой.
;  Спасибо тебе! ; поблагодарил он.
И, действительно, больше Борис никуда его не приглашал, а он, по-прежнему, продолжал ходить к ним, делать им фиксы и петь свои песни.

    Наступил   победный   май,  любимый  месяц Тимура. Ведь он не только Маев по фамилии, но и родился в мае.  Но, самое главное – что закончилась эта проклятая война! Кругом было такое веселье!
    Но веселье, было насквозь пронизано болью: люди больше плакали, чем смеялись.  Ведь, почти каждая советская семья понесла невосполнимые утраты: не вернулись с войны отцы и матери, мужья и жёны, сыновья и дочери, братья и сёстры; некоторые полностью потеряли свои семьи, дома и имущество. Никакие контрибуции не в силах были восполнить людские, материальные и моральные потери страны.
Радость – явление  кратковременное, а боль – длительная.
Война закончилась на Западе, но продолжалась на Востоке.  Снова все усилия народа были направлены на войну.  Правда, теперь не так велики были наши потери, как в войне с Германией, но они, всё-таки, были…
Наступила эра мщения: народ мстил своим предателям. Всюду на территориях, бывших в немецкой оккупации, выявлялись лица, изменившие своему народу, своей стране; работали народные суды, приводились в исполнение их постановления. К виновным не было никакой жалости, никакой пощады – настолько ожесточёнными были души людей. Десятки и сотни тысяч, миллионы пострадавших утешались жестокостью: месть была бальзамом на их раны.
Можно было представить себе моральное состояние тех подлецов, которые сумели схорониться, но у которых земля, буквально, «горела» под ногами. Которые не спали ночами, справедливо опасаясь мести народной: неважно была ли она подконтрольна юриспруденции или осуществлялась в форме самосуда.
Но интересно, раскаивались ли чистосердечно сами преступники в такие минуты? Или же упорно оправдывали свои преступные действия либо различными обстоятельствами, либо своим мировоззрением?..
Многие эвакуированные возвращались на родину, в родные дома, если такие уцелели.  Но Маевым некуда было возвращаться. Прежнее правительство автономной республики было ликвидировано и вместо него создано правительство Крымской области и та ячейка местной  власти, которую занимала Маева, теперь была занята другим
лицом совсем другой власти.
И квартира, которую занимала семья на правах председателя горисполкома, тоже была занята, ибо она была с большими удобствами, нежели другие.
И, наконец, последняя должность разъездного кассира никак не гармонировала с карьерой руководителя, хотя бы, среднего звена в новой системе власти в Бахчисарае.
Ехать же на родину в «Рассею», как мама планировала четыре года назад, когда покинула пределы Крыма, тоже не сулило никакой перспективы. Там – сложившаяся жизнь, сложившееся общество, в котором она теперь – чужая и для верхних эшелонов власти, и для нижних. Никто её не знает, не знает её способностей, её возможностей.  А другой специальности, кроме руководящей, у неё нет.  Она умеет только то, чему её обучали в течение пяти лет, то есть, руководить.
Так и остались Маевы в Джизаке, где у них никаких вещей, кроме как на себе, не было.
А тут ещё и центральную усадьбу совхоза, впрочем, как это и положено, перевели в сельскую местность – в местечко «Учкомбинат», в тридцати пяти километрах от города в предгорье горной гряды, не имевшей даже своего названия.  Она, подобно Пьяной горе в Джизаке, также располагалась в степи вне связи с другими горными системами.
Там маме дали две смежные комнаты в бараке.  Кстати, все бараки остались от учебного комбината, который располагался здесь прежде.  Но из Джизакской комнаты их пока не выселили, поскольку Тимур продолжал учиться в дневной школе. Теперь он официально жил один.

           Да, война закончилась, но память о ней осталась… 
Дороги… Именно они больше всего запомнились тем, кто был вынужден покинуть свой кров и протопать тысячи километров, либо уходя от жестокого врага, в поисках тихого пристанища, либо глотая пыль прифронтовых дорог…
    «Эх, дороги,.. пыль, да туман…» распевали по всей стране.
Воспоминания же Тимура о них вылились в стихотворную форму, в форму баллады.  Сам он читал её медленно, ставя ударение почти на каждом слове, подчёркивая их особое значение.  

                Дороги!.. Дороги!.. Смогу ли когда я, хоть чуточку вас призабыть,         как шлёпал по вёрстам босой, покидая тот край, где мне выпало жить?
                Где дымом в трубе пронеслось моё детство,
                где Родины сладость вкусил,
откуда ни взяв, ни оставив наследства,
бежал, выбиваясь из сил!

Дороги!.. Дороги!.. Вели вас не боги,
а люди в крови и поту,
в мечту неземную от доли убогой
свою пробивая версту!
И вспучились жилами вы необъятной
Громадины с именем «Русь»,
                никем не разгаданной, всем непонятной,
        как русские удаль и грусть.

Дороги!.. Дороги!.. служили вы многим.
И в мирную нашу страну
по вашему ж лику притопали ноги
чудовищ, несущих войну.
По вашим ладоням ступали их «кони»
и гусениц жёсткий металл
кровавил, царапая, ваши ладони
и самую душу топтал.

                Дороги!.. Дороги!..  Вы в оспе воронок
сочилися кровью людской.
Над павшими мрачная тень похоронок
терзала их «вечный покой».
Вас грызли снаряды, корёжили мины
и ветер событий вас гнул,
но, словно волшебник, из сказки былинной,
вы силой поили страну!



                Дороги!.. Дороги!.. Вы всякими были:
по вашей священной пыли
к бессмертью и славе одни уходили,
другие в бесславье ушли.
И, главное, рядом, по выдолбам этим,
следов оставляя узор,
                шагали одни к их Великой Победе,
                другие плелись на позор!

Дороги!.. Дороги!.. В дни бурь и тревоги
познали вы высшую месть.
И вы отомстили, родные дороги, за вашу распятую честь!
И слышу, бредущей по вашему лику
на вечно манивший «Восток»,
вконец обесславленной «расы великой»
разносится шарканье ног.



                У каждой из вас есть начало:
                – пороги,
конца ж вам и сроку вам нет!
Пока память «дышит»,
                – во мне вы, дороги,
войною
  расстрелянных
                лет!..

Как говорится, «с горем пополам», шестой класс окончен.  Теперь все его ученики стали одноклассниками Тимура, стали «своими»…

А двадцать четвёртого Мая, когда в шестом классе уже наступили летние каникулы, в день своего рождения он получил настоящий сюрприз:             
     Около полудня в дверь постучали.  Он открыл её и чуть не остолбенел. За дверью стояла Маринка с большой картонной коробкой в руках…
    Как она оказалась здесь, как узнала, где он живёт, он до сих пор не знает.  Но факт – она сама пришла к нему в дом.
; Можно  войти?  ;  спросила она, улыбаясь, потому что понимала, что он шокирован.
Те, кто её хорошо знали, не удивились бы, увидев её в дверях своего дома, потому что это было в её стиле – делать сюрпризы.  Но он ещё не так близко знал её.
;  Конечно, заходи!  Какими судьбами ты оказалась здесь?
;  Да, вот, пришла поздравить тебя с днём рождения!
;  Ой, спасибо! А я и забыл… А как же ты узнала?..
; Боженька  шепнул  на  ушко!.. ;  Она  вся  сияла  оттого, что её задумка удалась – он оказался застигнутым врасплох.
    Он был в одних брюках, без рубашки. И действительно, даже подумать не мог о том, что может явиться объектом такого внимания.  Притом, чьего?!.
Честно говоря, он, действительно, забыл, что сегодня – его праздник. А вот, она, оказывается, нет!  Одеваясь, он, как раз, думал об этом…

Чем больше он узнавал её, тем большее место она занимала в его мыслях и сердце.  К этому времени он уже по-настоящему любил её. И был очень рад, что именно она, а не кто-то другой, поздравил его.
Но чем её отблагодарить? Он, ведь, не был готов к этому празднику, а, тем более, к её визиту, и поэтому у него под рукой ничего и не было.
;  Я  очень  рад,  что  именно  ты  меня  поздравила! ; сказал он, подходя к ней. ; Дай, я тебя за это поцелую!
И попытался сделать это, но она ловко увернулась, добавив:
;  Вот, я тебе подарок принесла! ; и подала ему коробку.
;  Что это? ; спросил он, принимая её.
;  Посмотри!
; Прямо сейчас? ; Он знал, что неприлично сразу вскрывать подарки.
;  Как хочешь… ; ответила она, загадочно улыбаясь.
Он развязал бантик розовой шёлковой ленточки, которой крест-накрест была перевязана коробка. Открыл её. Там что-то большое было завёрнуто в газету.  Раскрыл её и обнаружил коробку поменьше.  В ней тоже что-то лежало,   завёрнутое в бумагу.   Развернул бумагу и увидел ещё одну коробку, меньших размеров…
; Так можно разворачивать бесконечно!.. ; с улыбкой возмутился он.
;  Разворачивай, разворачивай! ; шутливо приказала она.
Он вытаскивал одну коробку за другой и складывал на пол. Вокруг него образовалась куча коробок и бумаги, но до самой сути он никак не мог добраться. А она всё смеялась и смеялась.
Теперь он был полностью уверен, что в коробках, вообще, ничего нет.  И невольная досада стала назревать в душе, когда он открывал последнюю и очень маленькую коробочку, в которой лежало что-то завёрнутое в тряпочку.  С полной уверенностью в том, что его грубо обманули, он равнодушно, уже безо всякой улыбки, развернул тряпку и вдруг, в руках у него оказалась маленькая, сантиметров в пять высотою, гуттаперчевая куколка.
; О-о! ; воскликнул он, удивившись. Оказывается, она умела манипулировать чужой психикой!  Ведь до этого момента она полностью убедила его в том, что его разыграли и что в итоге никакого подарка он не получит, и вдруг, – такой финал!  Правда, он не девочка, чтобы радоваться куколке, но он нашёлся:
; Спасибо тебе, моя хорошая! ; делая радостное выражение на лице, продолжил он. ; Раз ты не позволяешь себя поцеловать, теперь я каждое утро и каждый вечер буду целовать её, а сам буду думать, что целую тебя!
;  Хорошо!..  Ну,.. я свою миссию выполнила, так что, до свидания!  Адью!..
;  Подожди!  Так не положено!  Я должен чем-нибудь тебя отблагодарить!  Но так, как я к этой встрече не был готов, то в знак благодарности, я могу тебе только спеть…  Ну, хотя бы… романс «Хризантемы»… А?..   
Глаза её округлились, будто его последние слова чем-то удивили её.
; Ладно!  Спой!.. ; сказала она после небольшой паузы, став серьёзнее.
Тимур взял гитару, сел на кровать напротив неё и проверил настрой сначала трёх первых струн, которые пропели: – «Ка-пи-тан» из песни Дунаевского к кинофильму: «Дети капитана Грандта», затем четвёртую на октаву ниже первой и, наконец, дважды – пятую, шестую, седьмую и снова – шестую, то есть: «си-бемоль», «фа», «до» и снова – «фа». Потом взял вступительный аккорд и запел:
               
                «В том саду, где мы
                с вами встретились,
        наш любимый куст
                хризантем расцвёл…
        А в душе моей
                расцвело тогда
        чувство яркой и нежной любви…

                Вас уж нет давно,
          я один брожу
и невольно слёзы катятся
        пред увядшим
                кустом
                хризантемы.»…

    Она слушала серьёзно, без улыбки, внимательно поглядывая то на его руки, перебиравшие струны, то в его полные любви глаза.  И, вроде как, задумалась… 
    Ведь, когда человек не в первый раз слушает какую-нибудь музыку, ему часто вспоминается обстановка, сопутствовавшая тому моменту, когда он впервые услышал её, или, если при этом, произошло что-то, очень хорошо ему запомнившее.

                «…Отцвели-и уж давно                Хризантемы в саду.
                А любо-овь всё живее-от
                в моём се-ердце-е больно-ом!               
                В сердце
                моё-ом
                бо-ольно-о-ом…               
               
                В сердце…               
       Моём…             
                Больно-о-ом…»!..



     Прозвучал последний аккорд, она встрепенулась, встала со стула и, улыбаясь, сказала:
;   Спасибо! Мне понравилось…  Ну, я пойду!..
;  Как: «пойду»? ; шутливо возмутился он, показывая на коробки и бумагу вокруг себя. ; И ты оставишь меня вот в этом «хаосе»?..
; Ха! ; с показным удивлением воскликнула она. ; Значит, тебе и подарок принеси,..  да ещё и убери после себя?!.  Обойдёшься!..
Она подняла правую руку и четырьмя пальчиками сделала: «Пока, пока, пока..!» и была такова…

    Он огляделся вокруг.
Как-никак, он был растерян: он не мог понять: было ли это, действительно, поздравлением или же розыгрышем в стиле  A-la Marina?.. 
И, в то же время он был доволен, что именно она пришла к нему сама(!) и поздравила его с шестнадцатилетием, о котором он сам забыл.
    И, главное, он, хоть и очень мало, но, всё-таки, побыл наедине с нею и, пусть словами песни,  но объяснился в своей к ней любви!

    А Марина?..  Не может же быть, чтобы она, собираясь его поздравить, готовила ему подарок без ведома Надежды Кирилловны! А если так, то мама может спросить её, как всё прошло?  Что ей может сказать Марина?..
Он снова оглядел комнату, её голые стены, земляной пол, убогую обстановку…
; «Ой, мамочка! ; наверное, скажет она. ; Как они бедно живут!  В небольшой каморке с земляным полом… Всего одна кровать!  Как они спят? Неужели вместе?!.  В комнате ничего нет, кроме одного стола и трёх стульев!  Боже мой! Я бы не смогла  жить в таких условиях!
; Но  ты  не  забывай,  что  они  эвакуированные!.. ; может возразить ей мать. ; Вот представь, что в один прекрасный день…  Нет – не «прекрасный»!.. В один ужасно несчастливый день мы бросим вот это всё… ; она обведёт руками обстановку квартиры, ; и уедем с одним чемоданом к чёрту на кулички! Как мы будем жить?..
Сейчас, наверное, миллионы людей живут так же, как они!..
;  Ой!  А я об этом даже не подумала!..
;  Ладно!  А как он принял твой подарок?
;  Хм,  он,  наверно,  подумал,  что  я  его  дурачу.    Когда  он  подобрался  уже  к последней коробочке, у него было такое выражение лица, будто он ожидал, что вот, он откроет её, а там – пусто!..
; Вообще-то, я сразу не была сторонницей твоей затеи. Понимаешь, если бы он был из наших, местных, это было бы простительно. Ну, детская шутка! А над такими, как он, смеяться грешно!  Подарила бы ему что-нибудь стоящее: ну, например, хорошую книгу… Или, вообще, ничего не дарила бы, а просто поздравила бы и всё!  Уж, если ты хотела сделать что-то неординарное, могла бы послать местную телеграмму с поздравлением!  Это было бы и не избито и, вообще, оригинально!
;  Но, мама, ты же не подала мне такую мысль!
; Мне просто было интересно, как ты сама это всё сделаешь?..  А скажи, уж не влюбилась ли ты в него?  Только не уходи от ответа!  Ведь я не просто спрашиваю тебя, как мать.  Мне это всё интересно, как педагогу…
; Товарищ заведующая учебной частью Джизакской средней школы имени Алексея Максимовича Горького, на ваш прямой вопрос я отвечаю прямым ответом: нет, я не влюбилась в своего одноклассника Маева Тимура, не знаю, как его по отчеству.  Но он меня всё время чем-то интересует. Скорее: как то волнует!..  Ещё с прошлого года, когда вся школа знала, что он влюблён в Риту Серебрякову… Потому что, по всей школе были нарисованы её профили с припиской: «эр, плюс тэ, равняется любовь!». Ну, согласись: что прежде у нас такого никогда не было!.. Если кто и любил кого-то, то делал это молча, не разглашая на весь город!
; Ну, хорошо.  А кто ещё в классе тебя, вообще, интересует или… «волнует»?
;   Так, как он – никто!
;   Значит, это – не просто любопытство?!.
;   Может  быть…  А  скажи:  бывают  ли  такие  люди,  у  которых  в  сердце   не бывает пустоты?
;   Объясни!..
    ;  Ну, вот, была здесь Серебрякова, теперь её нет… Может ли он сразу влюбиться в другую девочку?  Чтобы его сердце не пустовало…
; Не знаю. Об этом я не думала…  Конечно, люди бывают разные.  Возможно, есть и такие, как ты говоришь, которые не терпят в сердце пустоты…  А почему ты спрашиваешь?  Ведь, раз ты спросила, значит, что-то тебя на это натолкнуло?
;   Да, натолкнуло!
;   Что именно?
;  А то, что, когда я собралась уходить, он мне сказал, что моё поздравление было для него неожиданностью. Он просто не был морально готов к такому событию. Может быть, у них в семье не принято с этим поздравлять?..  Да.  И он ещё сказал, что нечем меня отблагодарить…
;  Подожди!  Только что ты сказала, что «может быть, у них не принято»…Если бы у них не было принято, то и мысли о благодарности у него не возникло бы.  Значит – «принято»! И принято благодарить!..  Ну, и что дальше?
;  А  то,  что  он  сказал,  что  нечем  отблагодарить, но попросил, чтобы я выслушала в его исполнении романс: «Отцвели уж давно хризантемы в саду…». Ты понимаешь, он предложил мне послушать не какой-нибудь, вообще, романс, а именно этот, как будто бы знал, что именно он мне нравится больше всех! Он взял гитару и спел. Спел он прекрасно! И, знаешь?  Не так, как поют его известные артисты… Вот это место: ; «…Отцвели… уж давно…». Ты чувствуешь, повышение звука в конечном слоге, а он – наоборот: слово «уж» взял выше, а «давно» спел с понижением… И, знаешь, получилось ещё красивее! Мне понравилось!..  А когда он пел слова о любви, он так влюблено смотрел на меня, что я чуть не влюбилась в него.
;   А в чём это выразилось твоё «чуть»?
;  А в том, что в этот момент он показался мне самым прекрасным и самым лучшим мальчиком на свете!..
;  Дорогая моя! Это ты ещё – девочка, а он уже – не «мальчик»!  Он уже – парень и, вполне возможно, что он, действительно, влюбился в тебя.  А ты только-только начинаешь знакомиться с этим прекрасным чувством!..  А он не пытался тебя поцеловать?
;    Пытался. Но я сделала, как ты меня всегда учила.          
    –   Вот это ты – молодец!  Тебе ещё рано..!   Но мне не помнится, чтобы ты когда-нибудь, кого-нибудь так поздравляла! Поэтому я и подумала: уж не влюбилась ли..?
;    Ма-ма! ; с упрёком произнесла она…

Наступили летние каникулы. Теперь Тимур не мог видеть Марину каждый день, а повода сходить к ней домой у него не было.
В том самом районном клубе, где он нередко пел, каждую субботу проводились танцы.
Хоть Тимур и не умел танцевать, но, особенно, когда танцы проводились после концертов, он всегда оставался на них. Там же бывали и некоторые девочки из его класса. Они иногда приглашали его на танец, но он отказывался, говоря, что не умеет танцевать. Среди них были и такие, которые предлагали научить его. Например, Эрлих – советская немка – девочка красивая и, видно, симпатизировавшая ему, но поскольку он не скрывал своего отвращения ко всему немецкому, не решалась открыть ему свои чувства.
Однажды, когда объявили «Белый танец», она стеснительно подошла к нему и пригласила на танец. Он чувствовал, что нравится ей и потому пошутил:
;  Если научишь, пожалуйста!
На что она ответила:
;  Я согласна..!
И он стал учиться. Вальсу он научился за один вечер. Так же быстро освоил и фокстрот.  Немного сложнее давалось танго. А вот, вальс-бостон он оставил на «потом».
Ну, естественно, он чаще всего приглашал на танец свою «учительницу».
    Марина же, почему-то, на танцы не ходила.  И, вдруг, после того оригинального поздравления, он однажды встретил её там. 
Конечно, он не упустил случая потанцевать и, за одно, поговорить с нею.
Заиграли вальс. Он подошёл к группе девушек – его одноклассниц, с которыми она стояла, и на их удивление, полупоклоном пригласил не Эрлих, которая стояла тут же, а именно Марину.
Она, так же галантно, приняла его приглашение, и они пошли танцевать. Он хорошо научился кружиться, но только в одну– правую сторону, и продемонстрировал это. Они кружились без перерыва, а он крутил головой то влево, то вправо, чтобы не столкнуться с какой-нибудь парой. Танцующие обратили на них внимание и заранее уступали им танцевальное пространство.
После танца он привёл Марину на то же место, откуда увёл, и с полупоклоном же, поблагодарил её.
Заиграли медленное танго. Ему было интересно, пойдёт ли она с ним снова или откажется.  Решил попытаться. Он подошёл так же, как и в первый раз, и снова пригласил её же. Она улыбнулась, и как ему показалось, с радостью согласилась.
Теперь ему представилась возможность поговорить с нею. Но она  опередила его вопросом:
; Ты же, вроде, не умел танцевать, а теперь, вон как кружишь?
;  А тебе понравилось?
; Да.  Но с непривычки закружилась голова.  Так, когда же ты научился?
;  А откуда ты узнала, что я не умел танцевать?
;  Да, одна сорока на хвосте принесла!
;  Ну, тогда скажи ей, что когда-то я и плавать не умел, а сейчас вот, умею…
;  Так кто же тебя научил?..
;  Чему?  Плавать или танцевать?
;  Ну, конечно, танцевать!
;  А тебе это очень интересно?
    –  Да!
;  Ну, пожалуйста!  Вон она стоит – Эрлих…
;  А почему же ты пригласил меня, а не её?..
;  А ты не догадываешься?..
;  Ой, ты знаешь, я такая недогадливая!
; Хорошо!  Я тебе скажу!  Я с нею танцевал, когда не было тебя. Я ей благодарен за учёбу. А танцевать хочу с тобой!
;  Почему?
;  Да потому, что я…
;  Я тебя слушаю!
;  Потому, что я люблю тебя!
;  Ты серьёзно или шутишь?
    ;   Какие могут быть шутки на эту тему?!.
    ;   Да,-а!..   Это,   конечно,   серьёзно!..  А    как   же   Рита Серебрякова?..
;   Причём здесь Рита?
;   Ну, как же: весь Джизак знает, что ты её любишь.
;   Ну, во-первых, её уже нет, а во-вторых, она не ответила мне взаимностью.  У неё, оказывается, тогда уже был свой парень.
;    Кто?
;   Ну, ты его не знаешь.  Он ; ташкентский.  И зовут его Эльмаром.  Может быть, слышала?
;    Эльмар?  Нет…  Чудное имя!
;    А  что  тут  чудного? Сейчас  многие  так  делают:  дают  детям  имена  вождей,  только  сокращают их: Эльмар значит – Энгельс-Маркс.
Танец закончился.
;  Я могу пригласить тебя на следующий танец? – спросил он, провожая её на место.
;  Ты очень хочешь? ; спросила она.
;  Да!
;  А Эльза не обидится?
;  Я ей никаких обещаний не давал…
;  Хорошо!..
; Благодарю  вас!  ;  с  полупоклоном  сказал  он  ей,  когда подошли к месту, где стояли остальные девчата. Потом обернулся к Эрлих,  не сводившей с него глаз, сказал: ; Здравствуй Эльза! 
     ;  Здравствуй! ; ответила она.
Снова заиграла музыка.  Тимур прислушался: не вальс ли – бостон?  Нет. Это был фокстрот.
Возможно, все, в том числе и Эрлих, считали: поскольку он поздоровался с постоянной своей партнёршей, то и на этот танец пригласит её же.  И, наверно, удивились, увидев, что он снова поклонился Марине.
    Это было уже знаково!  Все в клубе, кого это интересовало, могли однозначно понять этот жест.
; А  ты  заметил,  что  сейчас  обидел  Эльзу? ; кладя руку ему на плечо, вполголоса проговорила Марина.
;  Да, заметил!  Но было бы хуже, если бы обиделась ты!
;  Почему я должна была обидеться?
;  Да, потому, что я договорился, что этот танец танцую с тобой!
    ;   Нет. Я бы не обиделась!
;   Значит, тебе безразлично, с кем я танцую?
;   А какие я имею на тебя права?
;   Как: «какие»? После моего признания тебе в любви?!.
;   Я приняла к сведению твоё признание.
;   И только?!.
;   А ты что: хотел, чтобы я здесь же, в зале, кинулась тебе на шею?
;  Ну,  что  ты,  милая! Ты  меня  не  так  поняла!  Я  только  хотел  сказать,  что  после моего признания тебе и после твоего согласия на этот танец, было бы грубейшим оскорблением с моей стороны, пригласить на него кого-то другого!  Ты не находишь?..
;  Да, ты прав!  Но я прошу тебя: на следующий танец пригласи, пожалуйста, её!
;  Хорошо!  Твоё  желание  для  меня  –  закон!   Но  я  тебе  признался,  а  твоего  ответа  я не слышу!
;   Я подумаю…
;   И долго ты собираешься думать?
;   Как созрею, отвечу…
Следующий танец по просьбе Марины Тимур танцевал с Эльзой.
;  Ты не обиделась, что я пригласил на танец не тебя, а Марину? ; спросил он её
;   А почему я должна обижаться?


    ;    Ну, до этого я танцевал только с тобой…
;   Пока  ты  учился, ты танцевал со мной. А как научился, теперь ты имеешь право танцевать со всеми!
;   Спасибо тебе за учёбу и, особенно, за этот ответ! Но за тобой ещё вальс-бостон…
;  Почему,   за  мной?   Танцевать  бостон  тебя  может научить и Марина!
;   Спасибо и за подсказку!..
На другой танец он снова пригласил Марину. Она спокойно, словно делала это десятки раз, подала ему руку. Это снова был вальс.  Но на этот раз он не кружил её, а спокойно водил на счёт: «раз, два, три… раз, два, три…».
;  Ну, что: извинился?
;  Почти…
    ;   Как это: «почти»?
;  Я не стал извиняться, а просто спросил: не обиделась ли она за то, что я танцевал с тобой?
;   И что она ответила?
;  Она   ответила   именно   так,   как   я   и   ожидал:   «Пока   ты  учился,  ты  танцевал  со мной, а теперь ты имеешь полное право танцевать с кем угодно!». И ещё я напомнил ей, что она обещала мне научить меня танцевать вальс-бостон.  Теперь она сказала, что это можешь сделать и ты.  Так-что я прошу тебя: научи, пожалуйста, меня танцевать вальс-бостон!
;   А ты уверен, что я сама умею его танцевать?
;   Да, уверен!
;   Почему?
;   Потому, что я люблю тебя!
;   Ха!  Какая тут связь?..
;  Да  никакой!..  Мне  просто  захотелось  лишний  раз  напомнить  тебе,  что  я  тебя люблю!  Хочешь, я закричу об этом на весь клуб?
;   Не надо! Я уверена, что весь клуб уже знает об этом!
;  Да,   ты   права:   вон,   пацаны   уже   на   меня  зло поглядывают.
;  Почему ты так думаешь?
; А у меня такая особенность: я это чувствую нутром… Скажи, когда мы сможем встретиться с тобой в следующий раз?
     ;  Зачем ?
     ;  Затем, чтобы узнать: созрела ты или нет ещё!
;  Ладно, давай, в следующую субботу здесь же.
;  Хорошо!..  Я тебя провожу?
;  Не надо! Я с девчонками пойду.
;  Жаль!  А до следующей субботы жда-ать!.. До-олго-о!..
По взглядам пацанов, которых Тимур и в лицо-то не знал, он почувствовал к себе повышенный интерес. Они проходили мимо и внимательно его рассматривали. Он ощутил, что атмосфера вокруг него сгущается.
С чего бы это? Ведь он и раньше здесь бывал и пел, и танцевал, но никогда не чувствовал такого внимания к себе. Значит, всё дело в Марине! Кто-то его приревновал к ней или, наоборот, её к нему.  Ну, ничего! Сегодня всё прояснится!..

    Выходя из клуба, он сжимал в кулаке в кармане единственное своё «оружие» – маленькое дамское зеркальце прямоугольной формы, какие, обычно носят женщины в кошелёчках ридикюлей: с одной стороны – зеркало, а с другой – матовое стекло.  Он знал, что некоторые хулиганы носят с собой «свинчатки» для драк.  У него ничего такого не было, поэтому, чтобы кулак был крепче, брал в него зеркальце.
Когда он вышел на середину улицы Карла Маркса, из-за кустов, росших по краю сквера вдоль неё, вдруг появились какие-то пацаны. Они не стали окружать его, как предполагал Тимур, а пошли за ним гурьбой, человек двадцать, выкрикивая разные оскорбления. Когда он останавливался, чтобы выяснить, что им от него нужно, останавливались и они на почтительном расстоянии.  Ну, просто, какая-то демонстрация!
Когда он прошёл один квартал, тактика преследователей несколько изменилась: иногда из толпы стал выскакивать какой-нибудь пацан, подбегал к нему сзади и бил по голове. Когда он оборачивался, тот быстро ретировался, и исчезал, смешавшись с остальными.  Удары их были не сильными и никакого вреда ему не причиняли.  Видно, ими кто-то дирижировал, посылая вперёд то одного, то другого.  А в темноте же не видно, кто как ударил, поэтому и били без зла, просто, чтобы отчитаться перед заводилой. Потому Тимур и шёл своей дорогой, пытаясь не обращать на них внимания.
Если бы кто-нибудь из них остановился и не убегал бы, он был готов ответить ему ударом кулака с зеркальцем. Такой удар должен быть ощутимым.
Когда до дома оставалось примерно с полквартала, толпа сильно поредела, и, в конце концов, осталось всего два «смельчака». Тогда Тимур остановился и повернулся к ним лицом.
Они тоже стали. Не подходят на расстояние рукопашной драки. Хорошо светила луна и ему удалось их рассмотреть.  Оба они были либо старше него, либо, просто, выше ростом.
;  Что вам от меня нужно? ; спросил он, держа руку в кармане.
Один из них ответил.
;  Чтобы ты не ухлёстывал за Маринкой.
;  А ты, что, ; адвокат?
;  А вот, ты увидишь сейчас, кто я! – ответил тот, подойдя ближе
;  Ну-ну, покажи, кто ты!  Мне это очень интересно!
Пацан сделал ещё два шага.  Но расстояние всё равно не позволяло стукнуть его кулаком.  Тимур очень надеялся на удар кулаком с зеркальцем. Но ближе он не подпускал. Когда Тимур делал шаг к нему, то он отступал тоже на шаг. Если бы и другой сопровождающий приблизился к ним, то Тимуру, пожалуй, было бы несдобровать. Но второй оставался на месте.
; Ну, давай!  Ну, давай! – говорил Тимур, подступая к нему и сокращая расстояние. Но приблизиться для удара, тот не давал. Тимур даже и не помнит, что его надоумило!  Скорее всего – интуиция… Видя, что кулаком он противника не достанет, то уловил момент для другого удара и с силой «врезал» ему ногой между ног.
Парень взвыл.  Схватился рукой за больное место и присел на корточки.
Ну, ладно! Схватил удар, ну и сиди себе, молча, постанывая!  Так нет же: он стал материться и угрожать ему расправой. А лицо-то его, искажённое гримасой, находилось как раз на уровне ещё одного хорошего удара ногой. Всё окружающее, как будто, исчезло, и перед взором Тимура осталась только манящая удар, «лающая    физиономия. И он не смог удержаться от такого соблазна и со всей силы «съездил» ногой по ней.
  Парень от удара опрокинулся навзничь и взвыл ещё сильнее.  А его товарищ, увидев, что роли переменились, решил для себя, что он здесь лишний, и оставил приятеля достанывать…
Дурной  пример  заразителен.    И  потому  Тимур,  сказав:
; Вот, будешь знать, как лезть в чужие дела! – и тоже ушёл восвояси.
В следующую субботу Марина не пришла. И он весь вечер протанцевал с Эльзой.
Как потом рассказал Сашка, они, оказывается, в тот день ходили в горы за «земляным орехом».
;  Это что за орех такой? – удивился Тимур. ; Я не слыхал о таком.
; А вот! ; Показал Сашка спаренный кокон, похожий на кокон шелковицы. И разломил его. Внутри, действительно оказался орех. 
Намного позже Тимур узнал, что этот орех называется «арахисом».
    ;  И как далеко идти туда?
    ;  Да, километров двадцать пять…
;  И вы за день прошли туда и обратно?
;  Да.
;  А сколько вас было?
;  Я не считал. Человек пятнадцать.
;  А почему меня никто не предупредил?
;  Понимаешь, поход организовал Юрка Мартиросов. Он живёт на нашей улице рядом с Маринкой. И когда я сказал, что и ты, наверно, пойдёшь, он категорически запротестовал.
;   А Маринка была при этом?
;   Нет. Мы отдельно с ним говорили.
;  Интересно, почему он не захотел, чтобы я пошёл?..  А он меня знает?
;  О-о!..  Он  прекрасно  тебя  знает!   Кстати, это именно он подговорил пацанов в тот вечер, чтобы тебя побили...
;   А что я ему сделал?
;   За то, что ты с Маринкой танцевал.
;   А какое он имеет к этому отношение?   
Сашка замялся…
;  Да, видишь, он сосед Маринки и потому считает, что имеет на неё права...
    ;   Права? Какие права?..  А сама Маринка знает об этом?
    ;  Не  знаю. Может, и знает. Но она к  этому относится  так: что он, как бы, оберегает её от других пацанов, как сосед.
;  Понимаешь, это было бы логично, если бы Маринка сама дала ему такие полномочия.
;   А, может, и дала, кто её знает!
;  А,  интересно,  она  знает  о  том, что меня хотели побить?..И за что?..
;   Честно  скажу:  не  знаю!   Я  об этом сам узнал от него. Когда он возразил, я спросил: – «А что ты к нему имеешь?».  Он сказал: –  «Он за Маринкой ухлёстывает.  А она – моя!».  И похвастался… Но я ни одному его слову не верю: Маринка не такая!  А он известный хвастун!..
;  А, вдобавок, и трус!  Собрал, понимаешь, человек двадцать пацанов и стали сзади меня провожать. То один подбежит – стукнет, правда,  не  больно,  то – другой.  А  потом,  когда  их  осталось двое,  я  остановился. Спрашиваю:
;    Что вы от меня хотите?
Один из них стал хамить, по всякому обзывать, но ничего конкретного не сказал. Я спрашиваю:
;  Ты хочешь со мной подраться? Ну, давай! ; А сам в кармане сжимаю в правой руке зеркальце. Думаю: – «Тут уже всё ясно! Перебранки ни к чему! Нужно, если удастся, ударить первым!».
Он подошёл ближе, но для рукопашной драки далековато.  А второй остался на месте. Тогда я сделал шаг вперёд, а он – шаг назад. Перебраниваясь с ним, и держа кулаки по-боксёрски перед собой, мелкими-мелкими движениями я приблизился к нему. Но чувствую, что мой кулак до него не дотянется.  А делать пустой удар не хотелось. И вдруг, не знаю, что мне подсказало: никогда раньше и в голове такого не было,.. я понял, что ногой-то я его, как раз, и смогу достать. И врезал ему правой ногой между ног. Он присел, держась за яйца, но стал материться и угрожать. Тогда  я ему съездил той же ногой по дразнилке, благо, что она была прямо на уровне ноги. А второй пацан удрал. Ну, и я пошёл домой…   А, вот, позавчера меня уже никто не провожал…
;  Позавчера Юрки не было. Мы пришли поздно. Но, имей в виду: он сам в драку не полезет, а будет на тебя других науськивать. И, когда-нибудь подкараулят тебя и всыпят, как следует!
    ;   А кто его может урезонить?
    ;  Есть один. Может, ты его и знаешь: татарин один – Рашид, на этой же улице живёт. Его Юрка слушается во всём!  Он его боится!  Если Рашид скажет, чтоб тебя не трогали, тогда он от тебя отстанет…
;   Даже,  если  я  останусь  с  Маринкой?
;   Не знаю…  А что она тебе очень нравится?
;  Говорю тебе, как другу – очень!  Здесь, в Джизаке, другой такой нет!
;  Не знаю: девка, как девка!.. Мне кажется, ничего особенного… Правда, ты на три года старше!..  Может, через три года и мне, какая-нибудь, влезет в душу!..
;   Слушай, а что это за Юрка?  В каком он классе?..
;   А он не учится…
;   Как это: не учится?
     ;  А   вот   так!  Его  в  прошлом  году  исключили  из  школы за хулиганство. Вот, он больше в школу и не ходит.
;  А чем же он занимается?
;  Да, так: дурака валяет!
; И этот  прохиндей  ещё  имеет  какие-то  виды на Маринку!? Да он же и мизинца её не стоит!  Кстати, кто он по национальности?
;  Он – армянин.
;  А-а! Я, кажется, его знаю!  Такой неряшливый,.. невысокий… Да?
; Да, вроде, как пришибленный такой… Зато, у него дядя -полковник, танкист…Говорят, в молодости тоже хулиганом был…  Недавно приезжал на несколько дней… Вот, он и кичится им!..
;  Ну, дядя, может, и герой, а сам-то он – трус, раз боится один-на-один!..
После этого Юрка ещё несколько раз организовывал массовые демонстрации «избиения» Тимура по одному и тому же сценарию.
Наконец это Тимуру надоело. И он решил найти Рашида, которого Юрка, якобы, боялся, как огня.
Пошёл к Сашке Холявко.
;  Слушай,  Саш!    Подскажи,  пожалуйста,   где   живёт Рашид!
;  А-а, всё-таки решил к нему обратиться?
; Да надоели,  до  чёртиков,  эти  сопровождения  с оскорблением и угрозами! Каждую субботу – «кортеж» пацанов! Мне уже их жалко! Неужели ни у кого из них нет ни капли гордости, чтобы отказаться от этих постыдных сопровождений?
; Я тоже не пойму, на чём держится Юркин авторитет? Послали бы его куда подальше!..
;  Слушай,  а  может,  мне  самому к нему сходить, да поговорить «по-свойски»? Как раньше, бросить ему «перчатку»?  Причём, сделать это при свидетелях, чтобы он не мог отказаться от боя «один-на-один»… 
;  Ну,   вот,   давай   порассуждаем   в  твоём  стиле!   Бой    может   закончиться   в   трёх вариантах: скажем, ты победишь; или он победит; или будет ничья. При первом варианте он затаит злобу и будет тебе мстить.  Как мстить, это уже он будет придумывать. При втором, он будет «на коне»  и,  если ты от Маринки не отстанешь,   он ещё больше будет тебя преследовать. При третьем варианте положение может сложиться такое же, как и при втором. То есть, ты ничего не добьёшься!
; Ну, а если за меня заступится Рашид, не будет ли это выглядеть, что я боюсь Юрки и прошу посторонней помощи?
; При  желании,  он  может повернуть и так...  И, скорее всего, он так и сделает.  Но, зато, он от тебя отстанет.  Он побоится ослушаться Рашида. А со временем всё позабудется!..
; Да. Пожалуй, ты меня убедил.  Ладно, показывай, где живёт Рашид!
Вышли на улицу, перешли её и Сашка показал на дом, находившийся на противоположной стороне улицы, на много правее от его дома.
;  Во-он – белый дом…
;  Да там все дома белые. ; съязвил Тимур.
; Вон  –  белый  дом, ; упрямо  повторил друг,  где на дереве  скворешня висит. Вот это и есть его дом. Кстати, я его сегодня видел утром.  Значит, он дома и никуда не уехал. Иди прямо сейчас!
Откладывать дело в долгий ящик было не в интересах Тимура, и он пошёл к указанному дому.  Подойдя ближе, он увидел сидящего возле калитки на скамейке парня, который, вероятно, и был Рашидом. Тимур поздоровался и присел рядом.
;  Ты – Рашид? ; спросил он.
;  Да, а что ты хотел?
;  Поговорить надо…
    ;  О чём?
; Видишь  ли,..   я  недавно  здесь  живу.   Я – эвакуированный…   
;  Я о тебе знаю всё. О чём ты хочешь поговорить?
;  Мне друзья сказали, что ты имеешь сильное влияние на Юрку армянина…
;  Какого?  Мартироса, что ли?..
;  Да, его…
;  Кто сказал?
;  Да, по-моему, это не имеет значения…
;  Это – по-твоему, а мне надо знать, кто сказал!
;  Ну, хотя бы, Сашка Холявко.
     –  А-а! Хороший парень!  Так в чём вопрос?
     ;  Видишь ли, он трус…
;  Кто? Сашка, что-ли?..
;  Да нет!.. Юрка…
;  Ну, Юрку я знаю лучше тебя!.. И знаю, что он тебе проходу не даёт…
; Понимаешь, я бы с удовольствием с ним подрался!  Только, один-на-один!.. Если у него есть какие-нибудь ко мне претензии…
;  Он тебе такого удовольствия не доставит. 
;  Вот, в том-то и дело!
;  Что: Маринку не поделили?
;  А  я  и  не  собираюсь  с  ним ничего делить!  Я хочу врезать ему пару раз, чтобы он отстал от меня.
;  Не  дождёшься!  Он  будет  измором  тебя  доводить…  вместе   со  своей  компанией!  ; брезгливо заметил собеседник.
;  Вот именно…  Они же все трусливые! Подбегают сзади по-одному, и бьют по голове… так, не больно,..  для показухи.
;  А тебе хотелось бы, чтобы больно..?
;  Да нет же! Не в этом дело!..  Если у человека есть зло на кого-нибудь, то и дерутся люди по-серьёзному. А тут – балаган какой-то!.. Когда я останавливаюсь и поворачиваюсь к ним, они убегают. Никто не хочет подраться по-настоящему.
;  Почему?
;  А хрен их знает!  Просто, трусы!
;  Покажи нож!
;  Какой нож?  Перочинный, что-ли?
;  Нож у тебя с собой?
; Нет! А зачем он нужен? Я им карандаши чиню, когда рисую.
;  Я хочу увидеть твой нож!
;  А что в нём особенного? Обычный складной нож. Вон, в нашем магазине за четыре рубля двадцать копеек…
;  А другого у тебя нет?
;  А зачем мне другой? Я и этим хорошо обхожусь!
; Есть  свидетели,  которые  видели,  когда  сопровождали тебя, что у тебя в руке сверкнуло лезвие…
;  А-а! Это они вот это увидели!
Тимур достал из кармана дамское зеркальце и показал Рашиду.
     ; А  зачем  ты  его  с  собою  таскаешь?  Ты что – девчонка? Или гермафродит?
Тимур не знал, кто такой гермафродит?  И, чтоб не было неясности, сказал:
; Видишь ли, некоторые пацаны для драк носят с собой специально отлитые свинчатки. Ты это знаешь. А поскольку, у меня нет свинчатки, а мне всё время угрожают, я ношу с собой это зеркальце. Оно создаёт твёрдость кулака.  Вот, видишь? Когда бьёшь кулаком с зеркальцем, то вот эти пальцы  не сдавливаются.  Вот и весь секрет! ; сказал он, демонстрируя процесс непосредственно на собственной ладони.
;  Хитро придумал! А ты, между прочим, этим зеркальцем напугал всех джизакских пацанов. Потому они и боялись к тебе приближаться.
;   Теперь, значит, бояться не будут! ; сразу загрустил Тимур.
;  А я никому не скажу! Пусть по-прежнему боятся!..  Но, раз тебе Юрка надоел, почему ты Кочкару, Борису не скажешь? У него, вон какая шайка!
;  А   какое   к   этому   имеет   отношение   Борис? У него другая специализация…
;  А ты, разве, не в его компании?
;  Нет. У нас просто дружеские отношения…
;  Насколько  я  знаю  Кочкара,  просто так, задаром, он дружить не будет.
;  Ну,  не  просто  так…   Им  нравятся  мои  песни…   А  я всё равно пою, даже, когда дома – один.  А когда есть слушатели, петь приятнее.  Вот я и пою, а они слушают.
;   Не думал я, что Борис такой сентиментальный.  А ты знаешь, чем они занимаются?
     ;  Догадываюсь…
;   Так будь осторожен, а то, за компанию с ними, можешь загреметь!
;   Стараюсь…
;   Ну, так что же будем с Юркой делать? – сменил тему разговора Рашид.
;   Не  знаю.    Надо  бы  с  ним  поговорить,  как  говорят «мужчина с мужчиной».
    ;  Тоже мне,  мужчину  нашёл!.. ;  скептически заметил тот, сплюнув сквозь зубы. – А, вот, сейчас, кстати, и поговорим!  Эй, Воробей!  Поди сюда! ; крикнул он пацанёнку лет восьми, проходившему по улице. Тот подошёл. ; Сбегай до Юрки и скажи, что я зову!
Мальчишка ушёл, а через время на улице показался и сам Мартирос – парень неопределённого возраста с какой-то непривлекательной внешностью, с лицом, красноречиво подчёркивающим его национальность.  Шёл он вразвалку. Увидев сидевших на другой стороне улицы, он замедлил шаг.  Видно, узрел своего врага, которого, наверное, мог узнать с любого расстояния.
;   Эй, солёный, чего остановился?  Иди сюда, дело есть!
Армянин нехотя приблизился, с ненавистью во взгляде косясь на пришельца, и остановился посреди улицы.
;  Чево звал?
;  А ты не догадываешься?..  Ты этого парня знаешь?
;  Ну?..
;  Оглобли гну!  Знаешь его или нет?
;  Ну, знаю. ; с неохотой ответил он.
;  А ну, скажи: какой он национальности?
;  Не знаю… Наверно, русский…
;  Да?..   Я  смотрю:  ты  уже  на  татар  совсем  «нюх потерял»! Смотри, а то я тебе его быстро надраю!..   Хочешь померяться с ним силами?..
;   Зачем это мне нужно?
; А какого ты хрена натравливаешь на него своих «недоделок»?
;   Ты сам знаешь…
;   Так  вот:   с   сегодняшнего   дня  ты  и  твои  придурки  при  встрече  с ним будете снимать свои шапки! Понял?
;   Ну-у, зачем ты так!..
;  А затем, что вы все, вместе взятые, ногтя его не стоите! Понял?
;   По-онял…
;   А если понял, то вали отсюда!
Тимур слушал весь этот диалог и, хотя ему был ненавистен его противник, но в то же время было неприятно оттого, что Рашид обращался с ним, как со скотиной.   А тот стоял перед ним, словно раб перед господином, не пытаясь даже возразить ему.
После его ухода он сказал:
;  Рашид, спасибо тебе за поддержку!  Но я удивлён, как ты сумел так здорово подчинить его себе?  Он стоял перед тобой, как овечка перед волком.  Мне показалось, что у него от страха губы дрожали…
;  Тебе  не  показалось…  Причину,  эта  скотина  знает  прекрасно,  а  другим  знать  не обязательно!.. Ну, ладно! Я рад нашему знакомству! Будет время, заходи! До встречи!.. Передай Борису привет!  Да не забывай о моём предупреждении!..
;   Хорошо! Будь здоров!
Они пожали друг другу руки, и Тимур ушёл к Сашке, который с нетерпением ждал результатов встречи друга с самым влиятельным парнем на их улице.
Он тоже сидел на скамейке возле своего дома. Увидев Тимура, он встал и пошёл ему навстречу.
; Ну, как прошёл твой визит?  Я видел, как понуро возвращался Юрка от вас. Я не знаю, что сказал ему Рашид, но уверен, что больше тебя в Джизаке никто не тронет.
;   Да, он мне понравился.  Знаешь, в его виде есть что-то интеллигентное. И причёска мне понравилась. Она называется «полубокс». В следующий раз и я попрошу парикмахершу постричь меня под полубокс. Понравилась мне и манера его держаться, и разговаривать. Видно, что парень не глупый… Он спросил, кто мне порекомендовал к нему обратиться. Пришлось назвать тебя. Он сказал: «А-а, хороший парень!». А этому прохиндею сказал, чтобы при встрече со мною, он снимал шапку, потому что он не стоит даже моего ногтя.  Представляешь, в какое положение он его поставил! Я на его месте провалился бы сквозь землю.
;  Удивительно! – сказал Саша. – Я был уверен, что он за тебя заступится… Но так?.. Ты меня извини!.. Чем же ты так ему понравился?..
; Ты знаешь, здесь кроется какая-то тайна, известная только Рашиду и Юрке. Когда я спросил, почему Юрка так беспрекословно его слушается, он ответил: «Причину, эта скотина знает прекрасно, а другим знать не обязательно!»…
Теперь Тимур часто встречался с Мариной на танцах, но ближе она его к себе не подпускала. А на вопрос, когда она ответит ему на его признание в любви, неизменно отвечала: «Я ещё не созрела» и улыбалась своей удивительной улыбкой. А взгляд её чудесных глаз, в то же время говорил: «Недогадливый ты мой, неужели ты не видишь, что я безумно люблю тебя!». Он видел, но, тем не менее, сомневался, так как любил полную ясность в отношениях между людьми. А её-то, как раз, и не было…
    В свободное время он, по-прежнему, занимался стихотворством: и, если сначала он писал детские сказки, которые, кстати, никому не показывал, то потом осмелел и перешёл к поэмам и стихам о любви, записываемым в общей столистовой тетради в чёрной кожимитовой обложке.
    Почти каждый день он посещал жилище Николая Григорьевича, где помогал ему выполнять различные заказы.    
    Не забывал о нём и дядя Вася-баянист, приглашаемый на свадьбы. А тут ещё  прицепилась к нему эта зараза – малярия, которая своими приступами не только отнимала много времени, но и сильно отражалась на самочувствии.
В тысяча девятьсот сорок пятом году по всему Узбекистану разразилась её эпидемия.  Трудно было найти человека, которого не терзали бы её приступы.
Возможно, местные ребята имели какой-то иммунитет на эту болезнь, а вот переселенцы, то бишь, эвакуированные, очень тяжело реагировали на неё. Так что, не обошла она стороной и Тимура. Притом, не просто «не обошла», а, прямо-таки, истязала его. Достаточно сказать, что во время приступов температура его тела превышала летальный предел, то есть, сорок два градуса по Цельсию. Говорят, что при такой температуре жизнь живого организма прекращается. А вот, он – жил.
Начинался приступ обычно часа в два-три дня ознобом.  Ватное одеяло не спасало. Его всего трясло. При этом, буквально, «зуб не попадал на зуб». Потом, через какое-то время озноб сменялся жаром и он сбрасывал с себя всё. Приступ продолжался, примерно, два-два с половиной часа. Когда температура «зашкаливала» он терял чувство земного   притяжения.   Вставал   с   кровати   и  буквально «летал» по
комнате, не ощущая своего веса.
     Сначала, как и все, он принимал «хинин», который, почему-то, продавался в аптеках только в порошке. В небольших коробочках... Развернёт, бывало, пакетик, высыплет горькое содержимое на язык и запивает водой. Не помогало!.. Тогда прописали ему «акрихин», теперь уже в ярко жёлтых таблетках.  И он помогал плохо. Тогда врачи перешли на инъекции акрихина. Каждый день ему делали укол в вену: один день в правую руку, другой – в левую.
Провели сто вливаний: по пятьдесят в каждую руку.  Болезнь отступила, но её лечение оставило о себе память на всю жизнь. Каждый раз, при случае, врачи интересовались, не болел ли он желтухой?..
Из английской офицерской шинели соседка-модистка сшила ему «русскую» офицерскую шинель. На которой, как полагается, были наши латунные пуговицы со звёздочкой. Так ребята в школе говорили, показывая на них:
; Знаешь,  Май! Цвет твоего лица точно такой, как цвет этих пуговиц…
Ещё одну память оставила о себе эта болезнь – если он до неё запоминал всё, «схватывая на лету», то теперь этот дар, частично, потерял. Вероятно, в этом была повинна его высокая температура во время приступов. Правда, через годы память несколько восстановилась, но не полностью!..
В дни приступов, он терял аппетит и кроме кислого молока с накрошенным в него хлебом, ничего не ел…
А вот, к мясу, которое всегда висело в чулане «присоседился» один рыжий «приятель – нахлебник»:  Как только Тимур открывал дверь, тут же эта рыжая бестия шмыгала в окошко. Так продолжалось довольно долго.
Но однажды ему все-таки удалось поймать этого воришку. 
Ну, что с ним сделать, чтобы он больше не лазил сюда?
Решил его повесить. Нашёл подходящую верёвку, сделал петлю и осуществил «казнь». На следующий день открыл чулан. А там – ни кота, ни верёвки!
Но больше воришка за мясом не лазил. Оказывается, кошки тоже соображают, что к чему!..
    Был ещё один пример с домашними животными.
    Одна семья уезжала домой на освобождённую родину. Была у них небольшая комнатная собачка совершенно белого цвета, названная, почему-то «Норкой». Они не стали брать её с собой, а оставили Маевым.  Собачка добрая, красивая…
Но, как Тимур ни войдёт в комнату, она всегда лежит на постели. И ладно бы, если бы на этом её шкода заканчивалась.  А то, ведь, на постели же она и мочилась!
Тут уж он не выдержал. Раза два тыкал её мордой в мочу...  Не помогло!..
Когда приехала мама, он рассказал ей обо всех её безобразиях. На «семейном совете» решили отдать её кому-нибудь. Желающие взять нашлись скоро – красивая была!..

    Вскоре у Тимура появился ещё один друг.  Из артиллерийской спецшколы вернулся бывший её курсант.
Он подошёл и сел на лавочку, когда там «музицировал» Тимур, который, увлечённый своим занятием, не сразу обратил на него внимание. Дело в том, что, когда он подбирал какую-нибудь мелодию, то всё его внимание было направлено на грифель гитары. В это время к нему подходили разные люди: знакомые и незнакомые. Подойдут, послушают и часто, не говоря ни слова, уходят по своим делам. Иные сядут, посидят, послушают…
Когда он вдруг взглянул на севшего рядом, то сразу заинтересовался им.  Незнакомый парень примерно его же возраста, почему-то был одет в военную форму с фуражкой на голове. Ворот гимнастёрки расстёгнут, но изнутри подшит белым подворотничком и подпоясана она широким ремнём с латунной пряжкой с выдавленной изнутри звездой.
; Здоров! ; удивлённо сказал Тимур, перестав бренчать. ; Откуда ты такой взялся?
;  Сейчас – из дому…
;  А где твой дом?
;  Да вот он! ; обернувшись назад, парень показал рукой на дом, где проживали несколько семей работников совхоза.
; Я живу здесь уже больше года, но тебя ни разу не встречал.
    ;  А  я  живу  здесь  уже больше десяти лет и тоже тебя вижу впервые, потому что, когда я уезжал в спецшколу, тебя здесь вообще не было.
; Ты учишься в спецшколе?
; Учился…
; В какой?
; В   арлтиллерлийской   ;   сказал   он,   картавя,  не выговаривая звук «Р».
;  А что у тебя с буквой «Р»?
;  Дефект лречи…
;  И что?..  Тебя так и приняли с «дефектом»?
;  Видишь  ли,  когда  погиб  отец,  а  он  в  артиллерии служил, ; продолжил он, картавя, ; мать меня устроила в спецшколу. А я то маленький был! Ещё ничего не соображал.  Наоборот, обрадовался…  Ну, а там…  сначала считали, что с возрастом дефект пройдёт… А он, вот, не прошёл…
;  А ты пробовал тренироваться, рычать?
;  Пробовал! Всё пробовал..!  Видишь у меня под языком «связка»? ; он широко раскрыл рот и приподнял язык.  Действительно, между его языком и нижней полостью рта находился вертикальный рубец, который не позволял  языку дотянуться до нёба. – Из-за этого меня и отчислили из спецшколы.  Сам понимаешь, артиллерийский командир должен подавать чёткие команды.
; И вот эта штука не позволяет рычать? ; удивился Тимур. ; А его нельзя немножечко подрезать?
;  Мне врачи предлагали,..  но я не решаюсь!  Другие считают, что со временем, если долго тренировать, то связка должна растянуться.
;  Да-а!  Жалко!
;  А мне не жалко!
;  Почему-у?..
; Видишь ли?..  Я, как побывал в этих казарменных условиях три года, то так расхотелось быть военным, тем более, в артиллерии. Понимаешь? Это ведь на всю жизнь!..
;  Да-а!.. А как зовут тебя?
;  Виктором…
;  Ну, вот, видишь: даже имя твоё требует буквы «Р»!
;  Да-а, это – ничего!..  А ты где живёшь?
;  Я   уже   не   живу,   а   доживаю!  Вот  тут,  сразу за  Изольдой Исааковной. Знаешь такую?
Виктор кивнул.
;  А почему ты говоришь, что доживаешь?
; Да ты, наверно, не знаешь ещё: совхоз наш перевели в Фаришский район и теперь это не центральная усадьба совхоза Кирова…  Вот, новые власти и предложили освободить площадь.
;  А мне сестра ничего об этом не говорила…
;  А кто твоя сестра?
;  Да ты её знаешь – Людка!
; А-а… Кислякова, что ли? Значит, и ты Кисляков?!.  Очень приятно!  Жаль, что поздно приехал!  А то мы дружили бы с тобой!
;  А что!  И сейчас мы можем дружить!..
;  Если нас не разгонят!..
;  А тебя как зовут?
; А меня – Тимур. Видишь: тоже «Р» есть!  Зато в фамилии нет: – Маев… Можешь «Маем» меня звать!  Многие так зовут…
; Ну, хорошо: Май, так Май!.. А ты откуда сюда приехал?
; О-о! Это – история длинная!  Мы – эвакуированные.  До войны жили в Крыму, в Бахчисарае.  Слышал о таком городе?
;  Да, «Бахчисарайский фонтан»…
; Вот-во-от, все сразу о фонтане вспоминают!  А он, вот такусенький камень!  Да и давно уже не работает!  А, вот, о городе никто не вспоминает!  А там – нормальный город! Правда, не такой, как Симферополь или Севастополь, но, по крайней мере, в десять раз лучше Джизака!..  Мама, там, на разных руководящих должностях работала, а как началась война, её избрали председателем Горсовета и, по совместительству, назначили начальником штаба МПВО. Знаешь, что это такое?
Парень отрицательно мотнул головой.
  ; МПВО – это: «местная противовоздушная оборона». А я там учился в пятом классе, да очень мало: всего один месяц…  А потом, когда немец прорвал фронт на Перекопе, нам пришлось эвакуироваться в Кисловодск. Это – на Кавказе…  А в сорок втором году и оттуда пришлось драпать через горы в Грузию и Азербайджан, а оттуда, вот попали сюда. Правда мы сначала жили в Зааминском районе, в совхозе «Кзыл-Чарводар», где мама сначала была помощником    начальника    Политотдела,    а    когда    Политотделы расформировали – управляющим седьмого зерноводческого отделения совхоза. Но там, поблизости нет русских школ, поэтому мы переехали сюда. Вот, вкратце, моя история…  А теперь, где ты будешь учиться?..
;  Здесь, в восьмом классе…
;  А я – в седьмом…
; Какая-то непонятная арифметика у тебя получается: если до войны ты учился в пятом…  Ну, скажем, с эвакуацией ты потерял год,..  плюс три…  Ты теперь в восьмом должен учиться!..
;  Так я не один год потерял, а целых три!
;  Нет, и три не получается!  Если три,..  то ты должен сейчас перейти в шестой!..
;  Это по твоей арифметике!  А по моей – в седьмой…
;  Арифметика для всех – одна!
; Видишь ли, я пятый решил полностью пропустить и в прошлом году пошёл в шестой,  в вечернюю…
;  Ну, и как? Тяжело было?..
;  А то!.. До сих пор догоняю…
;  Как, «до сих пор»?  Учебный-то год уже закончился!
; Видишь ли, там,  по  разным  предметам  я,  кое-как соображал…  А вот, с немецким получилось туго: в пятом-то я только «Анна унд Марта фарен, да баден» успел узнать и больше ничего..!  Вот, теперь с Изольдой Исааковной и догоняю.  Она со мною занимается…
;  Вот теперь, понятно!  Чем завтра занимаешься?
;  Да вот, только немецкий…
;  Что: каждый день?
;  Да, кроме выходного..!
;  И в какое время?
; В двенадцать…  Потом,  в  два  ко  мне  малярка приходит…
;  Ремонт, что ли?
;  Какой ремонт?  ; «Трясучка»!..
;  А-а! – Малярия?.. И что: каждый день?
;  Нет.  Через день…
;  А на вечер можно перенести?
;  Кого? Малярию?
;  Нет, занятия в день, когда малярии не будет?
;  Не знаю, как Изольда..!  Мы ещё ни разу не переносили. А што ты хотел?
;  Сходить к «Тамерлановым Воротам»…
; Слушай!  Я  уже  не  раз  слышу  о  «Тамерлановых воротах».  Что это такое?
; Это там, где приток Зеравшана в горах промыл ущелье узкое…  Там, кстати, и железная дорога на Самарканд проходит.  Так вот, берега,..  там очень крутые – прямо вертикальные!..  Очень красиво!  Гнёзда сизых голубей… там...
; Ладно! Завтра – «малярка», а послезавтра я попрошу Изольду перенести занятия на вечер.  Ей-то, наверно, всё равно!  Она всё время ; дома!..
Выбрали день, Тимур попросил Изольду Исааковну перенести занятия на вечер, и друзья с утра пошли на юг, за город. Шли по взгорью, потом спустились в долину, по которой текла небольшая речушка, больше похожая на большой арык.  И чем дальше на юг, берега её делались всё круче, а горы вокруг всё выше.  Тимуру показалось, что прошли они километров двадцать-двадцать пять, когда вышли на слияние двух рек: той, вдоль которой они шли, и другой, которая текла слева направо,  и вдоль неё шла железная дорога, делавшая здесь небольшой поворот, огибая справа высокую гору. Долина той реки была очень глубокой, похожей на ущелье.
; Вот, это и есть Тамерлановы Ворота! ; сказал Виктор, дважды прокартавив, и широким жестом обводя нависшие над ними горы. ; Правда, красиво!
; Теперь я, как будущий художник, начинаю понимать, что понятие «красиво», у каждого своё…
;  Тебе что: не нравится?..
; Да картина оригинальная, но она давит!  Мне, пожалуй, по душе больше нравится простор.  А горы на картине пусть будут, но только не так близко!
; Ну, ты даёшь! И чего я тебя сюда тащил за столько километров?.. Чтобы услышать это?..
; Ты, дружище, меня прости!  За экскурсию тебе спасибо!  Наконец, я своими  глазами увидел Тамерлановы Ворота, о которых много раз слыхал! А про красоту я тебе сказал, как человек, окунувшийся в мир изобразительного   искусства… Возможно,  как будущий художник.
;   Ты что, действительно, рисуешь?
;  Нет дорогой! Я не рисую,  а  «пишу»,  как выражается мой учитель Николай Григорьевич Нинельс.
;  Чудная фамилия!
; Если прочесть наоборот, отбросив две последние буквы, получается «Ленин»…
; А  ты  мне  покажешь  свои  рисунки,  то  есть  – «писанину»?
; В первый раз ты правильно сказал: «рисунки». Само действие называется: «писать». А вот, результат – это, действительно, рисунок или этюд, портрет или картина… Покажу, конечно.  Если хочешь, могу написать твой портрет…
; А чего не хотеть! На такой случай, я могу даже нацепить погоны.
;  Во!  С погонами даже интересней будет!
На следующий день Виктор вынес из дому стул и уселся напротив скамейки, где Тимур разложил на коленях этюдник, подаренный ему Николаем Григорьевичем. На его крышке вертикально закрепил грунтованный картон, приготовленный для этюдов, и мягким чёрным карандашом стал набрасывать портрет приятеля.
Размер выбранного рисунка оказался крупноватым для формата картона, что он заметил не сразу.  И не желая стирать весь набросок, решил немножко урезать макушку головы.  Конечно, если бы это был настоящий портрет, он всё перерисовал бы.  Но, поскольку это был этюд, решил так и оставить.  Николай Григорьевич говорил, что этюд не обязательно должен включать в себя весь изображаемый предмет, можно писать отдельно его фрагменты.
;  Слушай, Май!  Можно я закурю?..  А то я не смогу долго так сидеть…
;  Ладно!  Только помни ногами землю, чтобы остались отпечатки!  И запомни точку, на которой ты сосредоточил свой взгляд!  Я тоже хочу закурить…
;  А как я могу запомнить точку, если я смотрел на тебя?  Тогда и ты мни землю и очерти карандашом место, где сидишь!
;  Да, ты прав!
После   перекура   друзья   снова  заняли   свои  места, но  ракурс Виктора почему-то изменился.
; Нет, ты повернись немного направо и голову чуть приподними!  И не делай такое серьёзное лицо!  До перекура взгляд у тебя был более весёлый.  Да нет!  Не надо так улыбаться!  Ты не улыбайся, а только гляди веселей!  Вот так!  Запомни это выражение!
Теперь Тимур стал писать красками.  Он даже сам удивился, до чего точно оказались подобранными цвета.  И увлёкся работой настолько, что забыл об очередном перекуре.  Основные черты модели были схвачены и изменения его положения уже не имели значения.  А Виктор устал от неподвижного сидения и невольно менял наклоны тела, перенося его тяжесть то на одну, то на другую ягодицу.
;  Слушай, ; наконец не выдержал он, ; я уже не могу так сидеть!  Всё тело окоченело.  Давай перекурим!
;  Ладно, давай!..
Виктор встал и подошёл к скамейке.
; А чего это ты мне голову обрезал! ; возмутился он, глядя на портрет.
; Да  разве  в этом дело?  Ты посмотри: портрет, как живой!  Это важно! А ты макушку свою пожалел!
; А, вообще, по-моему, похож… Молодец! С тебя, действительно может получиться неплохой художник. У нас, в спецшколе, один нарисовал на доске почёта работников школы, так они все получились неживые какие-то, вроде, как мертвецы перед самой смертью…  А у тебя…  Мне нравится!..
;  Ну, портрет ещё не готов.  Надо кое-что подработать…  И фон написать…  Нет, и правда: даже мне самому нравится!  Я завтра покажу его Николаю Григорьевичу для оценки.  Он все наши работы оценивает, как в школе.
Когда Нинельс увидел этюд, улыбнулся и сказал:
;  Я не  видел  натуру  и  потому  не  могу  оценить  сходство с оригиналом, но портрет получился живой.  Ставлю тебе «пятёрку».
;  Да вот, голова не вся поместилась…
; Это  всё  ерунда!  Это  –  исправимо!    Наберёшься  опыта,  и  все  эти  недостатки исчезнут!  Главное – ты ухватил характер!  А остальное всё – наживное!
Наконец, Маевых попросили освободить комнатку, которую они занимали, поскольку она уже не принадлежала совхозу.
Предложение было вполне законным, но куда же теперь будет деваться Тимур, когда осенью он вновь продолжит учёбу в школе?
Он понимал, что этим вопросом займётся мама.  Она что-нибудь придумает.  А сейчас ему предстоял переезд на центральную усадьбу совхоза, где у них были две смежные комнаты в бараке.  А это значит, что на время необходимо будет прекратить занятия с Изольдой Исааковной и встречи с любимой.
В последний день своего пребывания в Джизаке он обошёл всех своих друзей и знакомых, попрощался с ними и сказал, что уезжает до сентября на новое место совхозной усадьбы.  Самым неприятным было то, что он целых три месяца не увидит Маринки.  Сама же она его сообщение восприняла обыденно:
    –  Раз уезжаешь, значит так нужно… 
    –  Да разве я уехал бы, если бы было, где жить!
    – А  действительно,  где  ты  будешь  жить,  когда  пойдёшь  в школу?
    – Ещё не знаю. Мать что-нибудь придумает… А ты пустила бы меня к себе? – пошутил он.
–  Куда, «к себе»?.. В постель что ли?
–  Можно и в постель…  Я бы с удовольствием!..
–  Ишь,  чего захотел! Обойдёшься!..
Больше всех о его отъезде пожалел Николай Григорьевич. У него на период летних каникул были свои большие планы, в которых немалое место он отводил Тимуру, как самому лучшему своему ученику и серьёзному помощнику.
А Борис Кочкаров сказал:
–  Конечно, тебе же надо где-то жить! Поезжай!  А сейчас спой нам на прощание свои песни! 
Песни слушали все: и ребята, и Зоя, и даже их мама, которая раньше никакого интереса к его пению не проявляла.  А перед самым прощанием Борис сказал:
– Ну, давай!..  Нас не забывай!  Как приедешь, обязательно к нам зайди!  А если будет, что совсем уж негде будет жить, приходи к нам, мы примем!..  Правда, Зоя?!. – Он с улыбкой посмотрел на сестру. Она кивнула и тоже улыбнулась, обратив тем самым слова брата в шутку…

    Сам посёлок «Учкомбинат» оказался весь барачным, кроме двух сооружений: здания конторы и совхозного клуба, выстроенных из кирпича.  Расположился он на взгорье вдоль грунтовой дороги, идущей дальше по долине в горы.  Говорили, что там, в горах, есть кишлак, но идти к нему по дороге нужно несколько километров.
Дел никаких у Тимура там не было, а стояла уборочная пора.  И, вспомнив, что год назад в совхозе «Кзыл-Чарводар» в такую же страдную кампанию он работал учётчиком по уборке зерна, пошёл в контору и предложил там свои услуги.
–  А вы представляете, что это за работа? – спросил заведующий отделом кадров совхоза.
–  Да, в прошлом году я работал учётчиком по уборке зерновых.
–  В прошлом году? Где это было?
–  В совхозе «Кзыл-Чарводар» Зааминского района.
–  А сколько вам лет?
–  Шестнадцать.
–  Паспорт у вас есть?
–  Ещё нет, но скоро получу…
–  Без  разрешения  директора  я  не  могу  оформить  вас  на  работу,  поскольку  вы – несовершеннолетний.  Если он разрешит, тогда – пожалуйста!  Нам учётчики нужны…
Директором совхоза в то время был узбек с огромной головой.  В отношении своего телесного дефекта он громогласно заявлял:
– Такая голова, как у меня, была только у двух человек: у Ленина и у меня!
А славился же он лишь тем, что на спор мог выпить по его собственному утверждению, тридцать две кружки пива, о чём, каждый раз, напоминал в разговоре всем своим собеседникам.
Когда Тимур постучал в дверь его кабинета, то услышал какой-то звук, похожий на мычание, который принял за разрешение войти.  Открыл дверь и увидел сидящего за столом дремавшего тучного мужчину.  Услышав звук захлопнувшейся двери, он очнулся.
– А, молодож, захади, захади! – сказал он с небольшим, именно узбекским, акцентом, стараясь выглядеть приветливо.  –  Садысь!..  Какие вопросы?..
– Да вот, хочу устроиться на работу учётчиком по уборке урожая.  Заведующий по кадрам говорит, что нужна ваша подпись. –  И подал ему заявление.
–  А-а, работать? Это харашо, харашо! Комсомолец?..
–  Да.
– Совсем харашо!  Нам комсомол нужно! – Он взял протянутую бумагу и, не читая, написал на свободном месте листа: – «Принят», и расписался.
–  Ну, вот, теперь всё в порядке! – сказал удовлетворённо кадровик. – Трудовая книжка есть?
–   Будет, когда паспорт получу.
– Ах, да-а!..  Ладно, иди на склад…  Знаешь, где находится зерновой склад?  И дай заведующему эту записку. – Он протянул Тимуру небольшой листок, на котором химическим карандашом было нацарапано: «Т. Маев принят на работу учётчиком», роспись и число.
Работа Тимуру была знакома.  Кроме того, машины с зерном приходили не часто.  В промежутках между ними нужно было чем-нибудь занять себя.  И он решил выпускать «Боевые листки» о ходе уборки урожая.  Так как бригад, занимающихся уборкой, было несколько, а «Боевой листок» должен был попасть в каждую бригаду, то их приходилось копировать.  Так что свободного времени оставалось не так уж и много.
Чтобы узнавать, как идут дела в самих бригадах, он беседовал с водителями машин,  спрашивал у них о недостатках в работе той или иной бригады и потом писал о них в «Боевых листках».  Некоторым водителям это понравилось, и они сами приходили к нему и сообщали о тех или других событиях и недостатках.  Так у него появились «нештатные корреспонденты».
«Печать» эта стала настолько популярна, что о ней узнал сам директор совхоза и однажды пришёл к нему на склад, чтобы самому убедиться, как «комсомолец» делает «газету».
Но, оказалось, что причиной его любопытства был не процесс её создания, а критика руководства совхоза в одном из номеров.
– Здраствуй, комсомол! – сказал он, подойдя к Тимуру, как раз трудившемуся над очередным номером.
–  Здравствуйте! – ответил он, вставая.
– Я тибе разрешыл вести учёт пшеница и ячмен, а ты вовремя работа занымаешса совсем другом делом!
– Я думал, что вы пришли похвалить меня за то, что в перерывах между машинами я делаю полезное для совхоза дело.  А вместо этого вы упрекаете меня в том, что я занимаюсь какой-то ерундой.  А что вы скажете, если я пошлю в райком комсомола письмо, в котором напишу, что директор совхоза, вместо того, чтобы оказать мне помощь в моём полезном начинании, запрещает мне писать «Боевые листки» в перерывах между моей основной работы?
–  Я нэ запрэщал.  Я толко спросил, когда ви успиваеш писат газета во время работа?
–  Ну,  вы  же  сами  видите,  что  сейчас  машин  нет. И я использую это свободное время для того, чтобы исполнять свой комсомольский долг, то есть, помогать совхозу в организованном проведении уборки урожая. – Тимур специально перевёл тему разговора в политическое русло, понимая, что «вторая большая голова» должна сообразить, что с ним тягаться не стоит.
– Пишы, пожалуста!  Я вам нэ будет мешат! – сказал он, недоброжелательно взглянув на парня.
После того, как директор ушёл, Тимуру сразу расхотелось продолжать свою самодеятельность. И, так и не дописав последний номер, он вообще прекратил издание «Боевых листков».  А тут вскоре и уборка подошла к концу, и он уволился.

Однажды Маевы получили письмо от Розы, в котором она сообщала, что,  если мама даст поручительство за неё местному Комитету Госбезопасности, то ей с сыном разрешат переезд к ним.  Получив его, мама поехала к Розе.
Через неделю они все вместе приехали в «Учкомбинат». Роза за то время, пока он её не видел, превратилась из девушки в тётю.  То ли тяжёлая доля «придавила» её к земле, то ли за это время подрос он сам, но теперь она была ростом ниже него, и на лицо выглядела много старше.
Четырёхлетнего её сына звали Сервером или по-русски – Серёжей. Он оказался смышленым симпатичным мальчиком, и Тимур часто проводил с ним своё время.
    Но однажды с ним что-то произошло.  Что?  Никто не мог объяснить. По какой-то причине он внезапно потерял дар речи.  Он совсем перестал издавать звуки и на вопросы взрослых реагировал только мимикой.
    Кто-то посоветовал маме пойти с ним в кишлак, находившийся в горах.  Там, сказали, живёт один мулла, который лечит людей молитвами.  Хоть мама и была атеисткой, но здоровье мальчика было для неё выше всяких вопросов религии, и она повела его туда.  Вернулись они в тот же день и, всем на удивление, Серёжа уже разговаривал.
Мама рассказала, что мулла раздел его догола, положил на стол и стал молиться. Время от времени, он прикладывал ко рту ладонь, в которую дул, как бы сдувая с неё что-то.  И Серёжа тут же заговорил…
  Через некоторое время к маме Серёжи посватался один демобилизованный, которого звали Захаром Яковлевичем. Фамилия у него была интересная? – Божок. Он работал в совхозе столяром.  Их было двое – столяров – демобилизованных: он и его друг Юсуф – казанский татарин.
Они стали частыми гостями в доме Маевых. С ними было интересно: они рассказывали такие вещи, о которых Тимур не имел даже представления. Иногда он сам приходил к ним, к месту их работы и тогда Юсуф показывал разные фокусы. 
    Например, он брал длинный гвоздь, вворачивал его в пятидесятимиллиметровую доску так, чтобы он не падал, потом со всего размаху голой ладонью забивал его в неё.  Потом показывал ладонь, на которой гвоздь не оставил никакого следа.

Вскоре Захар Яковлевич и Роза поженились и стали жить вместе с Маевыми. 
    Захар Яковлевич усыновил Сережу и дал ему и его матери свою фамилию…
  Делать в Учкомбинате было нечего, и Тимур разукрасил оштукатуренные и побеленные стены комнат в новой квартире имитациями ковров над кроватями.  Краски ; гуашь попросил у Николая Григорьевича, репродукции картин – у него же.  Получилось неплохо, но Тимуру не понравилось: слишком уж цвет красок был бледен.  А вот соседи были другого мнения: им тоже захотелось иметь такие «ковры».  Пришлось потрудиться.  Денег с них он не брал.  Рисовал бесплатно, пока не кончились краски.
Когда «разделался» с коврами, его вдруг потянуло на охоту.  У Захара Яковлевича было охотничье ружьё – «берданка» двадцать четвёртого калибра с картонными патронами.  Вот, с нею он и стал ходить по горам.  Но, то ли дичи подходящей ему не попадалось, то ли охотник он был невезучий, по крайней мере, домой он не приносил «ни пуха, ни пера». 
    Зато однажды «берданка», в самом прямом смысле, спасла ему жизнь.
Вышел он из посёлка в южном направлении, поднимаясь на ближайшую высоту.  Хоть это была и гора, но по растительному покрову она ничем не отличалась от степи, остававшейся там позади, за посёлком.  Поднявшись, он убедился, что место, казавшееся снизу высшей точкой горы, оказалось совсем не ею. Далее ландшафт, более похожий на плоскогорье, шёл с небольшим подъёмом, можно было сказать, что это было плоскогорье с небольшим уклоном на север. 
    Глядя на него, думающей голове приходит мысль, что когда-то, наверное, очень давно, какими-то внутренними силами южная его сторона была «выперта» вверх.  И так она и осталась  «во веки веков».
«Зато, – подумал Тимур, – южный склон должен представлять собой, нечто, похожее на обрыв».
В доказательство этого, именно эта горная гряда, таким образом отколовшаяся от своих собратьев, в частности от ближайшего из них – Зеравшанского хребта, по своему одеянию не была похожа на них. Она больше всего напоминала кусок степи, «выпертой» под давлением каких-то внутриземных сил. 
«Нужно дойти до самой вершины и посмотреть, что собою представляет южный склон!» – решил он.
Шёл он, задумавшись, не глядя под ноги. Ружьё висело за спиной.  Вдруг до его слуха спереди донеслось какое-то непонятное шипение. Он опустил глаза и остолбенел: прямо перед ним, в нескольких шагах стояла… Да, именно, стояла(!) какая-то змея. Откровенно говоря, он не знал змей.  Из всей живности на земле для него самыми противными были пауки и змеи. Он их не любил, он их презирал, он их боялся.  Поэтому ими не интересовался и про них почти ничего не знал.
На безымянном плоскогорье друг перед другом стояли человек и змея с широко сплюснутой головой, стояли и смотрели друг на друга: человек – молча, змея, шипя.  Человек был вооружён, но оружие было на ремне за спиной.  Если он сделает резкое движение, змея может броситься на него.  Ему нечем от неё защититься.  Значит, единственно правильным может быть решение: медленно, очень медленно снять со спины ружьё, также медленно направить его на неё, хорошо прицелиться и выстрелить.
Всё это Тимур проделал настолько чётко, что змея не заметила в его движениях подвоха.  Раздался выстрел и, когда дымок разошёлся, он увидел лишь то, что осталось от неё.  Змея лежала без головы.  Позже, намного позже, когда он уже стал взрослым, он понял, что это была кобра, укус которой является смертельным.
Дальше Тимур не пошёл.  Настроение испортилось, и он вернулся домой.  Обратно шёл, внимательно всматриваясь в окружающую местность, с ружьём наперевес. После этого случая он на природе никогда больше не ходил с ружьём за плечами…
 
Захар Яковлевич очень нравился Тимуру. Он был и мастером «на все руки», и очень умным человеком.  В то время было ему лет сорок с лишним.  Вид у него был бравый, подтянутый.  Рост – выше среднего, даже можно сказать высокий.  Лицо слегка удлинённое, какой-то особой мужской красоты. Волосы тёмно-русые.
В армии его звание было «старший политрук».  Во время войны он попал в плен к немцам, но содержался, почему-то, в концлагере для английских офицеров. 
    И после освобождения был сразу демобилизован, минуя, всякие-там, лагеря.  Он, конечно, ничего не объяснял, но, если призадуматься и сравнить отношение властей к другим бывшим военнопленным, можно было сделать вывод, что он у них был на каком-то особом счету.  Возможно до плена, а может быть и в плену, он выполнял какое-то особое задание, потому и вопросов к нему никаких не было…
    Ещё в мае наступило шестнадцатилетие Тимура, но получать паспорт он не торопился, так как были неясности с отчеством. 
    Какие там неясности! – Он просто не знал своего отчества!  На все его вопросы о нём, мать уходила от ответа.
Наконец, когда сын сказал, что его оштрафуют за то, что вовремя не получил паспорта, она сказала:
–  Пиши «Бадикович».
–  Его, что? Звали Бадиком? – недоумённо спросил он.
–  Нет. Это его фамилия: Бадиков.
–  Зачем же на отчество брать фамилию?
    –  Так надо! Делай, как говорю.
Пришлось подчиниться.
    Он ещё не научился возражать маме.  Звучит неплохо.  Ну, и ладно! И, по крайней мере, это лучше, чем вообще, без отчества!  У татар, например, нет отчества: только имя и фамилия. 
    Кстати, другой проблемой и была графа о национальности. Он спросил:
–  Мама, а как мне написать национальность?
     –  То есть, как?..  Пиши «татарин»… – и, увидев, что сын в каком-то замешательстве, добавила: – Я же татарка…
–  Ты – да.  А папа?..
–  Сейчас принято считать национальность по матери…
–  Сейчас?.. А что, раньше было по другому?
– Раньше,.. до советской власти, женщин  игнорировали…   Национальность определяли по отцу: мужчина был собственником и жены, и детей, а женщина была бесправной.  Она была «никто»!  С её мнением никто не считался… Теперь её положение изменилось: теперь она «равноправная». Теперь национальность ребёнка определяют по матери, потому что, она вынашивает его в своей утробе.  И даже отцовство мужчины определяет она, потому что, только она может точно сказать, кто отец ребёнка.
– А мнение самого ребёнка теперь тоже никого не интересует?
–  А у тебя что: есть другое мнение?
– Я  говорю,  вообще,..  Ты  сказала:  «Раньше  мнение  женщины  никого  не интересовало…». А мнение ребёнка – тоже?..
– Да, раньше учитывалось только мнение отца: как он скажет, так и запишут.
–  А теперь?
–  Ты что? Брезгуешь своей национальностью?
–   Нет, я не брезгую!  Я просто её не знаю…
–   Как?  Ты не знаешь, что я – татарка?
–   Что ты татарка, я знаю!  Я не знаю, кто я!..
–   Я тебе говорю: – татарин!
–  Я понимаю, что я – татарин, потому, что ты татарка,.. а кто был мой отец?
–  Тебе нужно было знать, что писать в паспорте?  Вот, я тебе и ответила.  А кем был твой отец, это никакого значения не имеет!
–  А почему ты не хочешь сказать, кем был мой отец?  Это что: военная тайна, что ли?
    – Он был извергом! И я не хочу, вообще, о нём ни вспоминать, ни разговаривать!
– Когда я был маленьким, ты говорила, что он был хорошим…
– Я не могла тебе так сказать. Я говорила, что он нас бросил, но что он был хорошим, я не могла сказать!
– А, если он нас бросил, то почему лез на дерево, чтобы меня увидеть?
– Видишь ли, ты тогда был ещё очень маленьким и в тонкостях жизни ещё ничего не понимал.  Я не могла тебе сказать, что я сама ушла от него, потому что, он был деспотом.  Запрещал мне работать, запрещал ходить на собрания, бил меня…
–  Даже бил?..
–  Да: – бил!..
–  Ну, тогда и правильно сделала, что ушла от него!
–  Ну, вот, видишь?  Теперь ты понимаешь меня…
– Я бы и тогда понял, если бы ты сказала, что он бил тебя…
–  Ну, что ты!  Я тогда не могла тебе так сказать,  потому что,  ты бредил им.  В твоём тогдашнем понимании он был, ну, как для верующего – бог!  Он для тебя был святым!..  А вообще, сейчас национальность не имеет никакого значения, потому что, все национальности при советской власти равны.
– А почему тогда крымские татары так ненавидели русских?  Они всех русских называли «казаками»!
–  Это они делали по своей политической отсталости…
–  И в войну они предали советскую власть тоже по своей отсталости?
–  Это уже совсем другой вопрос.  Когда пришли немцы, то на свет повылазили все враги советской власти, которые до этого прятались в подполье.  Они все подняли головы и приняли активное участие в создании оккупационной власти. Они надеялись на то, что немцы пришли навсегда и, что при них получат политическую самостоятельность и, так называемую «независимость». Им поверили рядовые граждане.  Однако, они не получили ни того и ни другого.  А после освобождения Крыма, поскольку антисоветское движение оказалось массовым явлением, партия  и правительство приняли решение репатриировать всех, кто был в фашистской оккупации.
– А если бы мы не поехали в Севастополь, а оказались бы в партизанском отряде, нас бы тоже репатриировали?
    – Я думаю, что нет.  Я думаю, что советская власть разобралась бы, кто сражался за неё, а кто – против.
– А  почему  тогда  репатриировали  и  товарища  Муртазаева?  Ведь  он  организовал партизанский отряд в нашем районе!
– Видишь  ли,  у  меня  мало  информации  по  этому  вопросу.   Возможно,  в   этом  деле  есть какие-то нюансы, которые повлияли на принятие такого решения.
– Ладно.  Пусть с Муртазаевым были какие-то нюансы, а что слепой дядя Саяр тоже воевал против советской власти?  Почему его тоже репатриировали?  А Роза, а Серёжа?..  Нет.  Я думаю, что никто, ни с чем не разбирался!  И, если бы мы остались в партизанском отряде, нас бы тоже сюда сослали. А ты говоришь, что не имеет значения!  Оказывается, имеет! И я не хочу, чтобы в один прекрасный день и меня куда-нибудь репатриировали из-за того, что в паспорте у меня будет написано: «татарин»!
– Ну, ты  знаешь,  ты  уже  залез  в  глубокую  политику!  Критикуешь и партию, и правительство!  Если бы ты это сказал не мне, а кому-нибудь постороннему, то я не знаю, где  бы ты оказался! За такие разговоры ты не из-за национальности, а за антисоветскую пропаганду, скорее попадёшь за решётку!  Поэтому прекрати всю эту белиберду, и пиши то, что я тебе сказала!  Мал ещё рассуждать на такие темы!
В результате, через несколько дней он получил паспорт на имя Маева Тимура Бадиковича – татарина по национальности, хотя в душе, наперекор всему, считал себя русским. 
    Поскольку паспорт он получал впервые, в паспортном столе ему не сделали даже устного замечания за просрочку.
Лето пролетело быстро, незаметно.  Наступила  школьная пора.  Мама переговорила с матерью братьев Мансуровых: Анвара и Хамзы, чтобы он у них пожил. Они значительно подросли с тех пор, как Тимур их видел в последний раз.
Переехав сюда, Мансуровы купили здесь дом, и их мама часто посещала Агрипину Михайловну. Они обменивались письмами сыновей, о чём те тоже знали.
Последнее письмо от Виктора Агрипина Михайловна получила из танкового училища, где он сообщал, что обучение окончено и им всем присвоили офицерские звания и теперь посылают прямо на фронт. Больше ни от него, ни от Равиля никаких вестей не было…
А когда наши войска освободили её родную Полтаву, она уехала восстанавливать разрушенную фашистами область. Уехала совсем одна.  И от неё тоже мама не получила, ни одного письма, хотя они, вроде, и были подругами…

Начался новый учебный год, но теперь уже в седьмом классе.
Да, для человека, оказывается, большое значение имеет его окружение, в котором он чувствует: «свой» он или «чужой»..? Понятно, когда ты чувствуешь, что в этом окружении ты – свой, тебе и дышится легко, и всё, что ты ни творишь, тоже осуществляется с лёгкостью.
Теперь, окружавшие Тимура ребята, ещё в прошлом учебном году бывшие «чужими», уже, как ни говори, стали «своими», и учиться стало легче, хотя в школьной программе появились и новые предметы: химия, геометрия...  Но, ведь и для них эти предметы были такими же новыми, как и для Тимура.
С самого начала, как только появилась геометрия, Тимур никак не мог её одолеть.  Ну, «не «бум-бум»» он в ней – и всё тут!  Что он только ни делал!  Пытался зазубривать теоремы наизусть, это выручало в отношении отметок, но сути понять он никак не мог.  Так всё тянулось в течение всей первой четверти.  Двоек он не хватал – помогала память, но предмета всё же не знал…

Братья Мансуровы тоже пошли учиться в школу: Анвар – в шестой, а Хамза – в четвёртый классы.
После того, как мамы договорились, Тимур влился в их компанию.  Но семья эта оказалась очень недружной.  Анвар, не в пример Равилю, почему-то не любил младшего брата, издевался над ним и называл «Обезьяной».  Оно, действительно, Хамза чем-то напоминал это животное и вёл себя вполне адекватно своему прозвищу: был недружелюбен и делал всё наперекор.
К Тимуру же Анвар относился, можно сказать, «никак», просто делал вид, будто его, вообще, не существует. Тимур и сам чувствовал, что он здесь лишний.  И потому его терпения хватило всего на одну только четверть. 

          На следующую мама договорилась с матерью его одноклассника Толи Израэлита.  У них здесь тоже был свой дом, и жили они вдвоём, так что места для Тимура было больше, чем достаточно.
Толя был мальчиком не особенно заметным в классе, среди ребят ничем не выделялся.  Его отношения со всеми были равными, и Тимуру с ним было легко.
У Израэлитов была большая библиотека. Количество и разнообразие книг удивили Тимура.  Он даже и не предполагал, что в частном доме может быть столько книг.
    – Толь, а почему у вас так много книг?  Наверно, не меньше, чем в районной библиотеке… –  спросил у одноклассника Тимур в первый же день.
–  Это – папины…  – с грусть промолвил тот.
    –  А зачем папе столько книг?
    –  Он был учёный, профессор…
    –  Он, что: погиб на фронте?
    –  Нет…
    –  А-а!  Понимаю: он вас бросил…
    –  Нет!.. 
– А где же он теперь? – был, естественно, логичный вопрос.
    –  Я тебе скажу, раз ты у нас будешь жить, но прошу: об этом никому – ни слова!..
–  Можешь на меня положиться!..
–  Наш папа в тюрьме…
– В тюрьме?  Почему?.. ; округлив глаза, удивленно воскликнул Тимур.
– До войны мы жили в Москве.  Папа работал в одном из солидных институтов.  У него был круг друзей, как у любого видного учёного.  В этом кругу они обсуждали вопросы, как научные, бытовые, так и политические.  Были и такие вопросы, которые, обычно, не выходили за пределы этого круга.  Они делились своими мнениями друг с другом, полагая, что всё это остаётся между ними… Ты, наверно, слышал распространённый сейчас анекдот о быке, который стоял на дороге, когда в машине ехали Рузвельт, Черчилль и Сталин?..
Тимур улыбнулся, вспомнив анекдот:

     –  Да, его все знают!.. – ответил он.
–  Это сейчас.  А тогда…  Это было зимой сорок первого года…  Папа где-то услышал его и рассказал своим товарищам…  А через несколько дней, ночью его забрали…  Он сумел передать маме записку, в которой попросил её переехать сюда, в дом его родителей и перевезти сюда его библиотеку.   Вот, так мы оказались здесь одни…
–  А как вы узнали, за что его посадили?
–  Мама ездила в НКВД и ей там сказали, что он осуждён по «пятьдесят восьмой статье Уголовного кодекса», за распространение антисоветской пропаганды. А один его друг вспомнил, что папа рассказал этот анекдот в их кругу.  И кто-то на него донёс.  Они, конечно, догадались – кто, но это дела уже не меняло.
–  Да.  Оказывается, и среди взрослых есть подлецы!
– Видишь ли, мы с мамой много обсуждали эту тему.  Возможно, этот человек и не считает себя подлецом.  Может быть, он думает, что поступил правильно, как настоящий патриот. Ведь власти могли и не сажать папу, а просто вызвать и поговорить.  И, конечно, папа понял бы свою ошибку и не стал бы рассказывать друзьям такие анекдоты.  Ну, вспомни рассказ о Павлике Морозове!  Его же никто не считает подлецом!  Наоборот, говорят, что он поступил, как настоящий пионер.
     –  Ну, там совсем другое дело!  Там был заговор против Советской власти, а тут – анекдот!
–  Я с тобой согласен.  Но, вот так получилось…  Уже четыре года от него нет никаких вестей…  Жив ли он? – неизвестно!..
–  А по какой науке отец твой был профессором?
–  По биологии…
–  Это что, вроде религии что-то?..
–  Нет.  Биология – это наука, изучающая природу.
–  А-а!  Естествознание!..
– Ну, можно и так считать.  Только она изучает живую природу и более углублённо.
– А ты, кем будешь, когда вырастешь?  Будешь, как папа?..
–  Не знаю.  Ещё не решил.
–  А  я,  когда  жили  в  Крыму,  хотел  стать  лётчиком.   А вот теперь,..  и не знаю!.. Я очень стихами увлёкся.  Вот, видишь: даже сочинения   экспромтом   в   стихах   пишу.   Некоторые   взрослые предлагают пойти после школы в консерваторию. А вот, Николай Григорьевич – художник, говорит, что из меня хороший художник может получиться.  Он говорит, что художник может и стихи писать, и петь…  Я люблю рисовать, но не настолько, чтобы сталь профессионалом.  Меня больше к литературе тянет…
– Ну, вот окончишь школу и иди в литературный институт!
–  Да, наверно, так и сделаю.  Все учителя так советуют.
В первый же выходной день, Тимур, от нечего делать, решил посмотреть книги из библиотеки Израэлитов. Предварительно, он спросил разрешение у мамы Толи.
И вдруг он наткнулся на учебник по геометрии какого-то неизвестного автора по фамилии Бронштейн.  Полистал и нашёл теорему, которую учитель математики задал им «на дом».  Прочёл её и вдруг сообразил, что ему всё понятно.  Вернулся назад и стал читать учебник с самого начала.
Книга, неожиданно увлекла его. Она была так легко и интересно написана, что он за день прочёл её всю, как беллетристику.
Всё!  С тех пор он перестал заучивать теоремы!  Геометрия стала ему понятна даже в изложении Киселёва.  И когда учитель объяснял новые теоремы и спрашивал, кто хочет повторить новый материал, Тимур всегда поднимал руку и убедительно доказывал теорему.
Видимо, образ мышления Киселёва не совпадал с его образом, а вот, с Бронштейном совпал.  И ему оказалось достаточным один раз прочесть и понять, чтобы запомнить на долгие годы саму логику геометрического мышления.
В первый же день начала занятий Тимур подошёл к Зое Кочкаровой.
–  Здравствуй, Зоя! – поздоровался он, улыбаясь, как близкой подруге. – Как живёшь?  Как здоровье мамы?  Что поделывает Борис?
– Здравствуй! – ответила она, всматриваясь в него, видимо, желая убедиться в том, серьёзно ли его интересуют ответы на эти вопросы, или они заданы просто так, к слову.  Она сразу заметила его не простой интерес к Маринке, поэтому не подошла к нему сама. – Живу – не жалуюсь.  Мама здорова.  А Бориса дома нет.
–  А где он?
– Мы не знаем.  Уже месяц, как пропал. – произнесла в полголоса.
–  А у друзей его не спрашивали?
    –  Спрашивали: никто не знает.
–  А может, его арестовали? – понизив голос, спросил он.
–  Не знаем.  Пропал и всё!  При его образе жизни всё могло случиться.
  –  А  может  быть,  он  как  раз,  и  решил  его  изменить  и  уехал,  чтобы  старые  друзья  не втягивали его в старые дела?
– В таком случае, мы бы знали…  Нет, что-то с ним случилось!..
– Жалко! Он хороший! Меня даже иногда удивляет: как он может заниматься такими делами?..  А его друзья продолжают те дела?
–  Не знаю. Они несколько раз приходили, спрашивали: не приехал ли, или, может, передал через кого-нибудь какую-нибудь весточку.
–  Если появится, скажешь мне!
–  Ладно!  А ты сам приходи к нам!
–  Хорошо, как-нибудь загляну.  Да,  а ты знаешь, что мы уже там не живём?
–  Нет. А где вы живёте?
– Совхоз теперь переехал в Фаришский район. А я тут живу у Мансуровых.
Прозвенел звонок, и они разошлись…
С начала второго квартала в школе появился новый преподаватель по военной подготовке.  Совсем ещё молодой мужчина в морской форме вошёл в класс с Надеждой Кирилловной, и она его представила:
– Ребята, вот наш новый военрук – Ахмед Мамидзе.  Прошу его любить и жаловать!
После ухода завуча военрук вывел класс во двор школы и построил в одну шеренгу «по-ранжиру».  Поскольку Тимур был на целых три года старше остальных ребят, то и «по-ранжиру» он был в начале шеренги.  И его старшинство тоже, возможно, бросалось в глаза. А, может быть, определённую роль сыграла офицерская фуражка, которую в последнее время он носил? Короче, почему-то, военрук сразу назначил командиром взвода именно его.
Урок по военному делу был последним в этот день. И, когда прозвенел звонок, военрук спросил Тимура:
–  Ты где живёшь?
    –  Да, тут недалеко… На улице Марии Демченко…
–  Я  здесь  улиц  ещё  не  знаю.   Так,  по  расположению,  от школы…
– А вот, как выйдете из школы – налево. Через один квартал – направо…
–  Ну, и я там живу: сразу, как повернёшь направо, второй дом по правую руку.
–  А мне дальше…
– Ладно, пойдём!  Я тебе по дороге твои обязанности расскажу.
Так, разговаривая, они дошли до дома, где квартировал учитель.
– Пойдём ко мне, я тебя чаем угощу!  Нашим, батумским…
–  А вы что, из Батуми?
–  Да, из Аджарии…
–  На счёт чая – спасибо!  А вот воды, я выпью…
Командир, так – командир! Тимур добросовестно исполнял свои командирские обязанности и, так сказать, по долгу службы, был вынужден часто общаться с военруком.  Это общение, в конце концов, вылилось в настоящую дружбу.  Ведь военрук-то был старше него всего на три года!
Тимур часто бывал у него на квартире и с интересом слушал его рассказы о мореходном училище, где он учился; о плаваниях на парусном бриге «Товарищ» вокруг Европы, которые проводились ежегодно.
В неофициальной обстановке они были друг с другом на «ты».  И Тимур во всём старался подражать ему.  Ахмед ходил с несколько подпрыгивающей походкой. Тимур решил, что она, видимо, выработана в результате плаванья на судне и старался отработать и у себя такую же.  По вечерам на танцах Ахмед танцевал с девушками, своеобразно выбрасывая в сторону правую ногу.  Тимур тоже научился во время танца так же выбрасывать ногу.  В общем, военрук превратился в его кумира.
Рассказывая о «мореходке», Ахмед несколько раз вскользь упомянул, что начальник училища – его родной дядя.  И Тимуру было совершенно непонятно, почему же он, рассказывавший об училище с такой любовью, не окончив его, приехал в Джизак, так далеко отстоящий от моря?
–  А почему ты сам не окончил училище? – спросил он однажды.
    –  Видишь  ли,  когда  я  получал  паспорт,  ещё  шла  война.   И  в  графе  национальность,  я написал «курд», потому что в нашей родне были и грузины, и аджарцы, и курды.  В то время мы не придавали этому значения.  Мой дядя, например, пишется грузином.  А, вот, после войны курдов репатриировали и меня взяли с третьего курса училища и выслали сюда.  Дядя не сумел меня отстоять.
– Значит, вся твоя родня осталась на Кавказе, а тебя одного выслали сюда?  Это ведь несправедливо!
–  Что поделаешь?  Такие стали порядки!..
–  Вот,  грузин  я  знаю,  потому  что  есть  Грузинская ССР.  Я  даже  знаю:  «Гамар-джабо!», «Мадлопт!», «пури», «пули»...  Знаю Аджарию…  Есть даже теплоход такой: «Аджария»…
–   Был…
–   Почему «был»?
–   Его в войну немцы потопили…
–  Жаль!..  Я  сейчас  не  помню:  мы  из  Севастополя  в  Туапсе  плыли  не  то  на «Аджарии», не то на «Абхазии».
–  А что ты делал в Севастополе?
– Как, «что»?..  Мы жили в Крыму, в Бахчисарае.  И в сорок первом году эвакуировались сначала на Кавказ, а потом – сюда…  Так вот, про курдов я ничего не слыхал.  Почему сюда выслали Крымских татар, и некоторые кавказские народности, я знаю:  они изменили Родине.  Я сам видел, как нас, отступавших из Кисловодска, преследовали кабардинцы.  И читал, как Крымские татары немцев встречали, как выдавали им наших партизан… А вообще, они русских ещё и до войны ненавидели.  Не все, конечно…  Они всех русских «казаками» называли.  Только букву «К» они произносят, как будто кряхтят: ; Кх… ; и он показал, как татары произносят этот звук.
– А-а! – перебил его Ахмед. – У грузин тоже есть такой звук.  Например – «Баккакки-цккальпши-цккыккынепс», что означает – «Лягушки квакают в болоте».
Тимур рассмеялся:
  – Я к чему это?.. – продолжил он. – За что высылают татар и разных там карачаев, мне понятно, а вот, за что высылают курдов, я не пойму!  Ведь у вас там, в Аджарии, немцев не было!..  Ну, если так, тогда и грузин нужно выселять!  Но грузин они не вышлют – большая нация, целая республика!..
     – Курды – это тоже многочисленная нация, живущая на Ближнем Востоке.  Они живут в Турции, Иране, Ираке и, даже на Кавказе. Но они не имеют своей государственности.  Когда-то это было самостоятельное суверенное государство – «Курдистан».  Но в средние века оно развалилось.  Его территорию заняли турки, персы, афганцы, иракцы.  Так вот, задача сегодняшних курдов: снова создать своё государство.  Однако, те страны, которые заняли их земли, не хотят их отдавать.  И отовсюду их гонят.  Вот, и Советский Союз не хочет лишиться части Грузии.  Поэтому нас и выгнали сюда.  Болтают: «Национальная политика! Национальная политика!», а никакой политики нет.  А если и есть, так очень плохая!..
Тимур впервые в жизни позволил себе усомниться в правильности действий Советской власти, хотя и понимал, что, действительно, никому не хочется лишаться части своей территории только потому, что она много веков назад была частью какого-то мифического Курдистана.  В те времена и самого Советского Союза не существовало.  Он образовался только в этом веке.  Так что же, теперь разваливать его ради Курдистана, что ли!  Кстати, на этих территориях живут не только курды, но и другие народы, для которых эта земля давно стала их родиной.  Что же им, теперь, нужно бросить свою родину и уехать куда-то в чужие края?  Ради чего?  Ради того, что каким-то курдам захотелось возродить свою государственность!?
Конечно, этого он не высказал вслух.  Он только подумал.
–  Да, это – проблема! – сказал он. – Интересно, это можно как-нибудь решить?  Ну, хотя бы так, как решили с той же Аджарией или Абхазией.  Сделать в составе Грузии, скажем, «Курдию»…
Ахмед рассмеялся:
– Вот,  когда   подрастёшь   и   станешь   большим   начальником,   тогда   и   предложи  своё понимание этого вопроса!
– Ну, таким начальником, который мог бы решать такие вопросы, я вряд ли стану.
–  А кем ты хочешь быть?
– Ну, раньше, ещё до войны хотел быть лётчиком.  Ты видел фильм «Истребители»?
–  Да.
– Так  вот,  после  этого  фильма  все  пацаны  нашей улицы захотели стать лётчиками.  Ну, и я – тоже.  А вот, сейчас, как говорят взрослые, у меня три способности: петь, рисовать и писать стихи. Одни советуют после школы пойти в консерваторию, учителя говорят, что мне нужно поступить в литературный институт. Я, например, все сочинения пишу в стихах.  Называется «Экспромт».  А вот, художник наш – Николай Григорьевич говорит, что лучше стать художником, а петь и писать стихи можно и не получая специального образования…
– Мне кажется, что он прав, – перебил Ахмед. – И я даже добавил бы: если стать штурманом дальнего плавания, каким я собирался стать, то можно с успехом и петь, и рисовать, и писать стихи.  Вот, представь: ты – штурман, плаваешь по разным морям, бросаешь якоря в разных странах, интересуешься их особенностями, историей, рисуешь… Как это называется?..
–  Этюды?..
– Да, рисуешь этюды.  И, повидав разные страны, народы и изучив их жизнь, пишешь и стихи, и романы о них.  А?..  Как?..
Глаза у него загорелись, взор их устремлён куда-то вдаль, как будто перед ним расстилаются океаны, материки, острова…
– Да, заманчиво! – заворожено глядя на него, мечтательно произнёс Тимур.
–  Хочешь стать моряком?  Я тебе помогу!
–  Как?
– А  вот,  окончишь  семь  классов,  я  напишу  дяде рекомендательное письмо, и ты поедешь в Батуми, и поступишь в наше мореходное училище.  Кстати, это – единственная в стране средняя мореходка, которая выпускает специалистов дальнего плавания.  Ещё только Одесское, правда, уже высшее мореходное училище, готовит таких спецов.  Мне не удалось, так хоть ты сделай!  А там рисуй, пиши и распевай свои песни!  А?.. Как?..
    Склонный к воображению, Тимур представил себя капитаном корабля.  Такого же большого, как тот, на котором плыли из Севастополя в Туапсе.  Он стоял в капитанской рубке и всматривался вдаль, где на горизонте виднелся ещё незнакомый ему остров. А потом, пока корабль стоял на якоре в бухте, открыв свой этюдник, стал на этюде набрасывать понравившийся ему пейзаж. Придя в свой порт, где у причала его встречала Маринка, он показал ей все свои зарисовки и прочёл стихи, написанные во время плавания.  Она с нескрываемой любовью смотрела на него…
    Вспомнил книги о далёких плаваниях, которыми его снабжали Равиль и некоторое время Виктор Коновченко. И загорелся…  Тем более, что новую мечту поддерживало обещание протекции со стороны племянника самого начальника училища.  Да разве кто мог отказаться от такой перспективы!
–   А што?  Я согласен!
–  Только учись хорошо!  Не подведи! – назидательно заметил Ахмед.
И у Тимура появилась реальная мечта, реальная цель.
На следующий день, подойдя на перемене к Маринке, он, как бы шутя, спросил:
–  Марин!  Вот, у тебя имя морское…
–  Ну и что?..
–  А ты не хотела бы стать женой моряка?..
– Женой? – Она удивлённо округлила глаза. – Морячкой,.. ещё можно подумать!..  А женой?.. – Тоже мне – мечта!
–  А, вот, если я стану штурманом дальнего плавания, выйдешь за меня замуж?
–  Вот, когда станешь, тогда и поговорим! – смеясь, ответила она.  Потом взгляд её стал серьёзным и она, уже без улыбки, спросила: – А ты что,  действительно, хочешь стать моряком?
–   А почему бы – нет?
–   А как же литература?
– А что, Пушкин, Лермонтов или Максим Горький оканчивали литфак?
– Ну, тогда время было другое…  Тогда не было литературных институтов.
– Ничего, «Моими университетами» будут дальние плавания!..  Но ты не ответила на мой прямой вопрос. 
–  Как: «не ответила»?  Я тебе ясно сказала: «Когда станешь, тогда и поговорим!». –  Она кокетливо повернулась и вышла из класса.
«Знает себе цену!» – восхищённо, с гордостью за неё, уважительно подумал Тимур вслед.
В другой раз Ахмед рассказал ему о том, как они, то есть курсанты мореходного училища, плавали вокруг Европы на парусном судне, называвшемся «Товарищ».
     –  Ты представляешь, только окончилась война и нам разрешили такой круиз: плыть сначала по Чёрному морю, потом – через турецкие проливы по Средиземному, с заходом почти во все порты, потом вышли в Атлантический океан и, обогнув Европу слева, вошли в Балтийское море… Старые моряки нам посоветовали в Англии накупить сигарет на все наличные, а потом в Германии, где был настоящий «табачный голод», на эти сигареты можно было приобрести всё, что твоей душе угодно. Некоторые ребята даже в «дома терпимости» ходили за сигареты. Немецкие марки там совершенно не ценятся, всё продаётся и покупается за сигареты. А нам за границей тоже положено было курево выдавать сигаретами, вместо махорки. Вот мы в Батуми накупили табаку, курили свой табак, а сигареты нам служили вместо денег.
    –   А ты что купил на сигареты?
–  Ну, во-первых, сделал эту наколку за тридцать сигарет.  Это традиция! Когда идёшь в первое плавание, обязательно нужно в каком-нибудь заграничном порту сделать наколку. Но мы уже знали, что лучше всего это сделать в Германии. – Он снял рубашку и Тимур увидел на левом его плече русалку, сидящую на камне посреди моря. Причём, наколка была выполнена в цветах. Это удивило его: он даже представления не имел о том, что наколки могут быть цветными.  – За девяносто сигарет купил себе шикарные туфли, за сто пятьдесят – модный костюм, вот, этот – он показал на пиджак, висевший на вешалке, сшитый из какого-то чёрного импортного материала с латунными пуговицами с каким-то непонятным орнаментом.
У Тимура загорелись глаза.
– Вот это да! – воскликнул он, разглядывая пуговицы, горевшие золотым огнём. – А к проституткам ты ходил? – спросил, ухмыляясь.
– Нет. – серьёзно ответил Ахмед. – Мне это не было нужно.
–  Ну, я понимаю! А так, для интереса…
– Для интереса заходил в такие заведения. Их там – «навалом», на каждом шагу.
–  А как вы их узнавали?
– Ну, во-первых, у входа, над дверью висит красный фонарь – это международный символ, во-вторых, у входа обязательно сидит красивая девица и зазывает мужчин…
–  И так, прямо?..  И никто не запрещает?


     – А кто может запретить, если проституция у них разрешена законом?..  Вот, входишь в приёмную, тебя приглашают сесть в кресло.  Приёмная оборудована шикарно, со вкусом. На стенах – цветные фотографии обнажённых женщин, в основном, девушек в различных позах.  На столике перед тобой – толстый альбом с фотографиями – портретами девушек. Ты его листаешь и, скажем, выбираешь такую, которая тебе понравилась. Тогда тебе подают другой альбом. На первой странице – её портрет, а на других она же – в разных позах. Знаешь, есть такие позы, что тебя аж в жар бросит! Ну, а после этого договариваешься о ценах. Вот, тут делаешь вид, что цена тебя не устраивает. Извиняешься и выходишь. Это у них – в порядке вещей! И это не считается зазорным.
–  А разговариваешь на каком языке? На немецком?
– Если знаешь немецкий, можешь  говорить по-немецки, но международным языком считается английский. Поэтому в училище уделяют особое внимание изучению английского. Выпускники училища, как правило, свободно говорят по-английски. Там хорошие преподаватели, и, кроме того, на изучение языка отводится много времени.
Тимур ушёл от Ахмеда полным впечатлений, которые укрепили его в решении стать штурманом дальнего плавания…

Однажды Тимур пошёл к Саше и, не доходя до его дома, увидел его и Маринку на улице.  Она с его помощью училась кататься на велосипеде.  Получалось «не очень».  Саша держал велосипед, а когда она садилась на него, тогда он толкал его вперёд, но она не умела держать ровно руль и через несколько метров зигзагообразной езды не падала, а спрыгивала с него.  При этом велосипед отлетал в сторону с продолжающими вращаться колёсами, а у неё задирался подол, обнажая её привлекательные бёдра, на которые Сашка не обращал никакого внимания.  Зато Тимур страстно «поедал» их глазами и его мужское тело напрягалось.
–  Сань, давай мы с двух сторон будем держать руль, а когда она почувствует равновесие, отпустим!
–  Нет, нет! – закричала она. – На сегодня хватит!
– Ты чего!  Он дело говорит. Ты сразу научишься! – поднимая велосипед, заметил Сашка.
–  Нет, я больше не хочу! – сказала она и убежала домой.
    – Она тебя стесняется. – заключил Сашка, ставя велосипед у стены.
– Не пойму, чего это она застеснялась? – обиженно проговорил Тимур, который тоже ещё не умел ездить.  Где ему было научиться, если у него не было своей машины? – Ты лучше меня научил бы!
–   А ты что, тоже не умеешь? – удивился друг.
–   Некогда было.  Да и велосипеда у меня нет…
–  Ну,  ладно!  Первым  делом,  потренируйся  поездить  на  педали.   Вот,  так!   
    Саша поставил левую ногу на левую педаль, оттолкнулся  правой и поехал по прямой, наклонив велосипед немного от себя.  Тимур тоже проделал это, но при этом руль не держался неподвижно, вращался вокруг оси то влево, то вправо, в результате чего он был вынужден прекращать движение. Когда он приспособился к особенностям упражнения, Саша показал, как следует перебрасывать правую ногу через седло.
    При первом же «подходе» Тимур удачно перекинул ногу и нажал на педаль.  Велосипед повело вправо. Он резко повернул руль влево, но переборщил, и машина по инерции стала сваливаться на правый бок.  Чтобы не упасть, пришлось оттолкнуться от неё и спрыгнуть так же, как недавно спрыгивала Маринка. Но приземление получилось не таким удачным, как у неё. И, чтобы не плюхнуться на землю всем телом, он вытянул вперёд руки и приземлился на них и на одно колено.
При второй попытке, он учёл свои предыдущие ошибки и проехал дольше. Но, стараясь удерживать руль так, чтобы велосипед не отклонялся от вертикали, он не сумел объехать дерево, почему-то оказавшееся на его пути, и столкнулся с ним. И снова пришлось оставить велосипед, оттолкнувшись от него влево. Тут он удержался на ногах и не стал посмешищем для Маринки, которая, оказывается, наблюдала за его «кордебалетами» из окна своего дома.
    Для последней попытки он вывел велосипед на середину улицы и благополучно доехал до конца квартала и, неожиданно для себя, без приключений развернулся на перекрёстке и проехал мимо дома Маринки, как взаправдашний велосипедист.
Тем не менее, на следующий день Маринка не преминула, чтобы не съехидничать в его адрес. Стоя в окружении одноклассниц и о чём-то разговаривая с ними, увидев его, вдруг громко сказала, провожая его взглядом:
– Знаете, девчонки!.. Ну и хвастуны же у нас некоторые мальчишки!  Я вчера в этом серьёзно убедилась.  Тут один недавно хвастал, как он здорово на лошадях ездит, а сам даже на велосипеде в седле не может удержаться!  Так это ещё что?  Представляете, этому «кавалеристу» деревья мешают ездить.  Одно дерево на нашей улице обязательно теперь засохнет!  Он так его долбанул велосипедом, что аж листья посыпались.  Правда, не знаю: остался ли цел велосипед?
Девчата, проследив за её взглядом, сразу догадались, о ком речь. Зная пристрастие своей подружки к всевозможным поддёвкам, они с пониманием улыбались, так же проводив его взглядом, для чего некоторым из них, стоявшим к нему спиной, пришлось оглянуться.
«Значит, она всё видела!». – подумал Тимур, лишний раз убеждаясь в том, что, всё-таки, она к нему не равнодушна…

Теперь Тимур был почти круглым отличником. По немецкому языку у него никогда не было четвёрок – только пятёрки.  То же было и по геометрии. А уж о литературе, и говорить не приходится: она была его любимым предметом. С русским языком у него были совершенно непонятные отношения: правила он не заучивал, писал по наитию, но в письменных работах ниже четвёрки не получал. И то – в основном, из-за того, что пропускал буквы. 
Он очень бережно относился и к географии, поскольку её преподавала мать его любимой девушки.  Он считал, что было бы большим позором допустить при ответах какой-нибудь ляпсус и унизиться в её глазах. 
И ещё: может ли «командир взвода» учиться военному делу хуже своих «подчинённых», тем более, если учитель – его лучший друг, его кумир? Конечно, нет! И он старался вовсю!  И в награду за его старания, успехи были неплохие.  Так, на стрельбах из малокалиберной винтовки на расстоянии пятидесяти метров он показал самые лучшие результаты и его зачислили в школьную команду по «стрельбе по мишеням», которая выступала на районных соревнованиях.  На турнике он подтягивался до пятнадцати раз, стометровку пробегал в «первой тройке». 
Вот, только немного подводила алгебра – сказывался «пробел» в пятом классе и недостаточная подготовка в шестом вечерней школы.
    К тому же склонность его натуры оказалась не математической. Так, например, цифры, при своей прекрасной памяти, он запоминал плохо и всегда забывал свой библиотечный номер.  И то, что не поддавалось его пониманию, ему приходилось зазубривать.
То же самое он был вынужден делать и по химии – ведь не хотелось перед Маринкой, которая, как он чувствовал, внимательно следит за ним и не пропустит ни единого его промаха, без высмеивания, «плюхаться лицом в грязь».
Вот, оказывается, как любовь поднимает человека! Притом, иногда, даже «выше самого себя»!
А когда у него всё стало получаться, ему даже понравилось быть отличником: пусть Маринка не думает, что он «лыком шит»!
В последнее время мама редко его видела и потому более чутко и заботливо к нему относилась. Зная, что у него нет костюма, а ведь он уже был совершеннолетним, она при одном из посещений Джизака, купила шевиота сине-голубого цвета ему на костюм. И заказала его бывшей соседке-портнихе, сшившей ему шинель.  Костюм получился очень стройным и красиво сидел на нём.
А когда он рассказал о том, что произошло с его другом, то напомнил маме, что она была не права:
–  Вот, видишь, какую злую шутку сыграла с ним запись в графе национальность!  А ты говорила, что она не имеет значения.  Вот, я пишусь «татарин», но ведь нигде нет добавления, что я – «Казанский татарин», или, там, какой-то другой – «Крымский татарин». Все – под одну графу!  Получается, что «крымские» опозорили всю татарскую нацию!  И ты заставила меня вступить в эту позорную когорту! А я, вот, всем нутром своим чувствую, что я – русский. Как мне теперь исправить эту оплошность? Ведь раз нет никаких документов, указывающих на мою подлинную национальность, никто не поверит мне на слово. А я не знаю даже настоящего имени моего отца!  Ведь не в капусте же ты меня нашла!
Мама опустила голову, но ничего не ответила.  Тимур чувствовал, что она вот-вот  расплачется.  И ему стало жалко её.
– Ладно, – сказал он, успокаивая её, – возможно, со временем появится какая-нибудь оказия, которая позволит мне изменить свою национальность…
    Как вспоминает Тимур, учёба в седьмом классе пролетела, как один день.  А всё потому, что всё стало даваться ему легко.  Даже те предметы, которые вначале он зазубривал, постепенно стали доступны его пониманию.  И всё пошло, «как по маслу».  Вот, только его отношения с Маринкой, оставались для него «тайной за семью печатями». 
Он понимал, что он для неё – не просто одноклассник.  Она всё время выделяла его из остальной массы учеников.  Но ближе к себе не подпускала и на какие-либо откровения не шла.  Она знала, что он её любит, потому и уделяла ему больше внимания, чем остальным, но сама своих чувств не открывала.
А ответ был прост: в сорок шестом году ему уже было семнадцать лет, то есть, для него уже наступила пора настоящей любви, когда платонические чувства, переплетались с плотскими, и постепенно полностью перерастали в них.  Ей же было всего четырнадцать. Она ещё не созрела для настоящей любви и его чувства воспринимала, как своеобразную забаву.  Они тешили её, щекотали её самолюбие, разжигали детское любопытство: что же будет дальше?..  Этого она, при всей своей эрудиции и развитости, не знала.  А он, упоённый своей любовью, не замечал и не понимал истиной причины её необычного поведения.
Так тянулось до самых экзаменов.  Она и её мама, естественно, знали о его планах, и, скорее всего не одобряли их.
Не одобряли их и мама, и Захар Яковлевич, ставший в семье больше, чем муж племянницы и двоюродной сестры. И мама, и сам Тимур полюбили его, как родного человека. И если бы кто-то поставил перед ними вопрос: кто им ближе: Разие или Захар Яковлевич, то чаша его перетянула бы полностью. Тимур часто по многим вопросам советовался с ним и всегда к ним прислушивался, кроме одного: не принимал никаких возражений против мореходного училища…
Как-то, рассматривая свои и мамины документы, Тимур заметил, что не всегда печати и штампы на них были поставлены вполне добросовестно: иногда часть печати вообще не была  видна, иногда, видимо, когда ставили её не строго вертикально, то буквы кривились и наползали друг на друга.  И, удивительно, никто и никогда к этой небрежности не придирался.  Но его художественный педантизм никак не мог с этим согласиться.
И однажды для забавы, вооружившись тонким чертёжным пером, он нарисовал точную копию одной из печатей. Печать получилась аккуратной и красивой, но переснять её не было никакой возможности.  Тогда ему в голову пришла интересная мысль: что, если большую картошку разрезать пополам, но не ножом, а лезвием опасной бритвы, чтобы поверхность разреза была идеально ровной, и пока она не высохла, приложить к нарисованной печати и сразу же – к чистому листу бумаги? Попробовал. Получился прекрасный отпечаток.  Простым глазом не заметишь подделку!
Ту же процедуру проделал он и с настоящей печатью на одном из документов.  И удивился: отпечаток получился прекрасный, но несколько бледнее оригинала, а если учесть, что штемпельные подушки в то время были редкостью и многие руководители ставили печати, предварительно  подышав на них, то и такой отпечаток пошёл бы «на ура!»…

К экзаменам ребята, обычно, готовились впятером: Тимур, Саша Холявко, Боря Ивлев, Игорь Ручкин и Максим Илюхин, ставший к Тимуру ближе после совместной работы у Николая Григорьевича. 
Недалеко от Сашкиного дома на зелёном бугорке, под которым журчал небольшой арык, лёжа прямо на траве, они читали и пересказывали друг другу изучаемую тематику.
Однажды во время перерыва Тимур похвастал:
;  Хотите, я вам сейчас покажу один фокус?  Вот, чистый лист бумаги, а вот, справка, которую мне в прошлом году давали, что я учусь в шестом классе. Давали для совхоза, но она не пригодилась – всё равно выселили!  Так вот, через несколько минут эта бумага станет с печатью нашей школы. А чтобы вы не сомневались, что это не та бумага, а какая-то, заранее подготовленная, ты, Саша, распишись на ней.
Саша просто написал: «А. Холявко».
;  А ты, что?  Ещё подпись себе не придумал? ; спросил Тимур.
; А зачем она мне?  Где я расписываюсь?..  А, если будет нужно, то и этой будет достаточно!
; А у меня, вот, какая! ; и размашисто написал слитно: «ТимМаев» с закорючками перед «Т» и после «в», ещё и поставил точку. ; А теперь, все отвернитесь!  Только честно!  Не подглядывать!
Он достал из кармана половинку картошки, наслюнявил языком уже подсохший срез, положил справку на левую ладонь и крепко придавил её картошкой.  Выдержал секунды две-три.  Потом на ладонь положил чистый лист и придавил его картошкой.  Подержал подольше.  Отнял картошку и увидел на листе довольно чёткий отпечаток печати рядом с росписями.  Подул на листок и, убедившись, что на нём нет следов от слюны, заявил:
;  Всё!  Готово!  Директор школы: Холявко, а секретарь – Маев!  Нате!..
Он удовлетворённо наблюдал за выражением лиц своих товарищей.  Все они выражали крайнее недоумение.
;  Вот, это, действительно – фокус!  ; не выдержал Борис. ; Как это ты сварганил?
;  А ничего особенного!  Вот, всё дело в картошке!  Я приложил её к печати, а потом – к чистому листу.  И справка готова!
;  Ты смотри! А я и не знал, что ты – такой аферист! ; смеясь, сказал Сашка.
; Никакой аферы!  Просто, ловкость рук! ; в том же тоне возразил Тимур.
; А кто тебя научил? ; недоверчиво спросил «Дырка». ; Твой художник?
;  Никто меня не учил!  Сам додумался!
; А,  правда!  Братцы!  Ведь  так  можно  подделать  любой документ! ; задумчиво произнёс Максим.
;  А  вот  этого,  я  вам  делать  не  советую!  Можно  угодить  и  за  решётку! ; назидательно, как старший, заявил Тимур, швыряя картошку в журчавший внизу арык.

Экзамены все сдавали неплохо, но больше всех везло Тимуру: он все предметы сдал на «пять».  Оставался последний и самый любимый предмет – литература.  Готовились к нему раздельно, потому что каждый читал то, в чём чувствовал свою слабину. В результатах же экзамена, по крайней мере, в отношении себя, Тимур был полностью уверен:  уж что-что, а литературу он знал прекрасно.  Знали это и преподаватели…
Накануне в газете «Правда» появилась таблица тиража выигрышей Внутреннего и как тогда говорили: «Золотого» займа. Мать посмотрела её и обнаружила, что одна облигация «погасилась».  Это означало, что в семейный бюджет Маевых прибудут четыреста пятьдесят рублей.  Она сказала:
;   Сходи, сынок, в сберкассу и получи погашение!
Сберкасса находилась недалеко от дома по улице Карла Маркса, где Маевы у одной маминой знакомой снимали комнату.  По пути он лицом к лицу столкнулся с Максимом, жившим на противоположной за сквером стороне.  На его лице был написан огромный вопросительный знак.
; Ты почему не был на экзамене по литературе? ; сходу выпалил он.
;  Как?  Сегодня же двадцатое число! ; удивился Тимур.
;  Да – двадцатое!
;  А экзамены – двадцать первого..!
;  Да нет же! Сегодня все сдавали…
;  А чего же мне никто, ничего  не сказал?..
;  Это уж – твоя забота!..
Тимур тут же развернулся и побежал в школу.  Но там уже никого, кроме уборщицы, не было. Учительская и кабинет директора были закрыты.
Пришлось бежать к Надежде Кирилловне.
Постучал в окно.  Занавеска отодвинулась, и в нём показалось лицо красавицы Оксаны – младшей сестры Маринки.  Она была, действительно, очень красива.  Даже красивее своей сестры.
;  Тебе Марину? ; спросила она.
;  Нет.  Позови, пожалуйста, маму!
;  Маму? ; удивилась она.
;  Да! ; кивнул он.
В калитку вышла Надежда Кирилловна. По выражению её лица он понял, что она уже всё знает.
;  Ты почему не был в школе? ; озабоченно спросила она.
; Понимаете, Надежда Кирилловна, я перепутал дату экзамена.  Я всё время считал, что экзамен двадцать первого.
;   Ну, тебе это непростительно!
;   Что мне теперь делать?
;  Что делать?  Школа уже закрыта.  Я ничем тебе помочь не могу.
;   Но должен же быть какой-то выход!..
;   Выход?  Выход один: ждать педсовета…
;   А когда он  будет?
  ;   Теперь только через две недели…
;  Ой! Как долго!..  Надежда Кирилловна! ; взмолился он. ; Вы же знаете, что я знаю литературу лучше любого другого предмета.  Создайте комиссию из трёх преподавателей!  Пусть меня экзаменуют по всему предмету!
;  Я знаю, что ты знаешь.  И литераторша тоже знает. Ты у неё первый ученик в школе…  Но я без решения педсовета ничего сделать не могу.
Тимур понял, что вопрос был решён ещё до его прихода.  Он понимал, что все, в том числе и Марина, были против его отъезда.  И теперь у них появился «козырь».
; Так что же мне теперь делать? ; в отчаянье проговорил он, ещё на что-то надеясь.
;  Ждать решения педсовета. ; был неумолимый ответ.
Придя домой, Надежда Кирилловна, улыбаясь, сказала дочери:
; Ну, вот! Твой обожатель сегодня сам себе устроил «ловушку». Теперь я сделаю так, что он ни в какие морские училища не поедет.
;   Это, в каком смысле? ; не поняла Маринка.
; А в самом прямом: я переговорю с Галиной Михайловной, учительницей по литературе, чтобы его экзамен перенести на осень. И он не успеет поступить в своё училище.
; Ой, мамочка!  Как я тебя люблю!  Спасибо тебе! ; запричитала Маринка.
;  Подожди, подожди: у тебя что?..  Личный интерес к нему?
; Ну, что ты, мамуля!  Я просто привыкла к его ухаживаниям…  И мне не хочется, чтобы он уезжал…  Мне, ведь, некого тогда будет поддразнивать!
В день педсовета Тимур пришёл в школу рано.  Он был уверен, что педсовет разрешит ему сдать литературу «экстерном», то есть, комиссии в составе трёх учителей.  Ведь вся школа знала о его успехах в литературе.  Когда на уроках литературы он писал сочинения в стихах экспромтом, и не успевал уложиться до звонка, то в нарушение всех правил, следующий урок не начинали, пока он не сдаст свою тетрадку. У него даже не оставалось времени на проверку ошибок.  Однако, после проверок преподавателем внизу обычно стояла оценка «Пять, дробь, пять», что означало: по литературе – пять, по русскому – пять.
Дверь кабинета отворилась, из неё вышла Надежда Кирилловна и подошла к нему.  Он встал.
    ;  Маев! ; назвала его не по имени, как обычно, а по фамилии. Тимур смотрел на неё, как на бога, стараясь прочесть на её лице положительный приговор.  Но лицо её было непроницаемым, а слова, которые она после произнесла, прозвучали, как гром небесный. ; Педсовет решил… ; она сделала паузу. ; перенести переэкзаменовку на осень.
Такого решения в любом случае он не ожидал.
; Как на осень? ; растеряно произнёс он. ; Мне ведь через неделю надо ехать в мореходное училище!
; Не знаю. ; холодно произнесла она. ; Так решил педсовет.
Он опустил голову и ушёл, не попрощавшись.
Из школы он прямиком пошёл к Ахмеду.  Вероятно, тот не был членом педсовета и потому не знал, какое решение он примет.
;  Ну, как педсовет? ; сразу же поинтересовался он.
;  Оставили переэкзаменовку на осень…
; Ну, я так и предполагал.  За это можешь благодарить маму своей зазнобы!
;  Ты думаешь, что это ; она?
;  Да  я  не  думаю,  я  знаю!..  Неужели,  ты  думаешь,  если  бы  она  не  была заинтересована, она не смогла бы создать комиссию?  Она же завуч!.. И педсовет всегда поддержал бы её.  Да и сейчас, я уверен, переэкзаменовку придумала она сама. Понимаешь, не хотят они, чтобы ты уезжал, и, в первую очередь, наверное, твоя Марина…
;  Ну, как это: «хотят-не хотят»! У меня ведь, своя голова есть!..  Ну и что мне теперь делать?  Ты представляешь, если бы не эта ошибка, у меня свидетельство было бы круглого отличника!
;  Да представляю.  Но мы выкрутимся!
;  Как? – Тимур выжидательно посмотрел на него.
; А  очень  просто.  Вот сейчас, если бы ты со всеми сдал экзамены, то тебе выдали бы свидетельство об окончании семилетки. Но, если ты захотел бы поступить в училище после восьмого класса, то тебе выдали бы только справку об окончании восьмого класса. В училище поступают с семилетним образованием. Но никто не запрещает поступать туда и с восьми, и с девятилетним,  поэтому ты вполне можешь предъявить справку о восьмилетнем образовании.  Соображаешь?
;  Я-то соображаю! А где мы возьмём такую справку?
;  Напишем сами.
;  А ведь нужна бумага со штампом и печатью школы!
; Я  достану!   У меня хорошие отношения с секретаршей.   Приходи завтра и мы всё сварганим!
На другой день всё было сделано, как говорил Ахмед.  Справку написал он сам, а подписи скопировал Тимур.

Наступил день «отплытия».  Накануне Тимур встретился с Мариной.
; Ну, что, готовишься к переэкзаменовке? ; спросила она, улыбаясь.  Видимо, в душе была рада, что он никуда не уедет.
; А зачем мне переэкзаменовка?  Завтра я – «Ту-ту-у»!.. Я пришёл попрощаться с тобой.
; Да ты что? ; всполошилась  она,  ещё  не  полностью  веря  его  сообщению.  ; Тебя ведь не примут без документа об окончании седьмого класса!  Ты же говорил, что там принимают с семилетним образованием!
; Да.  Но  ты  забываешь,  кто  там  начальником  училища.   Ахмед  послал  ему телеграмму о том, что я окончил семь классов, но по независимым от меня обстоятельствам, я документа не получил.  Его дядя ответил: «Пусть выезжает. Здесь всё решим».  Так что мне задерживаться ни к чему.
Он, конечно, соврал.  Не мог же он сказать, что они подделали справку!
Марина сразу погрустнела, и посмотрела на него взглядом, похожим на мольбу, ещё не совсем веря в то, что завтра он уедет.
;  Ты будешь мне писать? ; спросил он, беря её за руку.
Она серьёзно посмотрела на него и сразу же, не задумываясь, ответила:
;  А как же!  Конечно, буду!
И впервые за всё время он уловил в её взгляде нежность.  Он понял, что она, всё-таки, любит.  И вдруг, ему так захотелось остаться!  Он сжал её руку, тряхнул её с внутренней досадой, а из груди невольно вырвалось:
;  И-й-ех!.. ; и подумал: ; «Ну, что же ты раньше…! Эх, жаль!..  Но решение принято и менять его поздно!». ; А будешь меня ждать? ; с мольбой во взгляде спросил он.
Она накрыла свободной рукой его руку, тепло сжала её и, глядя прямо в глаза, сказала:
;  Буду!

          Он притянул её к себе и нежно поцеловал в губы.  Она не сопротивлялась.
         ; Ну, я пошёл! ; шепнул он и, отойдя на несколько шагов, крикнул: ; Я люблю тебя!
;  Я тоже…! – тихо, одними губами, прошептала она. 
Но он этого уже не слышал.  Она долго смотрела ему вслед, пока он не свернул за угол.  С трудом, сдерживая вырывавшиеся из груди рыдания, быстро пошла домой и, войдя в комнату, рухнула на кровать. 
    В комнате никого не было. Бабушка и дедушка были в своей комнате, Оксана – у подруги, а Стасик – братишка – играл во дворе.  И она дала волю своим слезам, первым слезам любви. 
   Ах, если бы он вернулся! Она бы при всех, без стеснения, обняла его и целовала, целовала бы без конца!..
Когда пришла мама, слёзы уже высохли.  Но настроение было ужасное.  Мама заметила перемену в ней.
; Что случилось, доченька? ; ласково спросила она, нежно обнимая её.
; Мамочка!  Всё рухнуло, всё провалилось! ; воскликнула она дрожащим голосом.  И с мольбой посмотрела в родные глаза. ; Он уезжает!
;  Кто уезжает?  Куда уезжает?..
;  Тимур уезжает в Батуми…
;  Да как он смеет, когда у него переэкзаменовка на осень! ; возмутилась мама.  Кто его примет?
; Дядя Ахмеда Мамидзе прислал телеграмму, чтобы он ехал.  Говорит: «Мы всё здесь решим на месте!».  Он там самый главный начальник в училище.
; Ах, этот Мамидзе! ; не сдержалась она. ; Ну, я ему ещё покажу! ; Потом спохватилась: ; Ты что, плачешь? ; Дочь кивнула.  ; Ты что, любишь его?.. – И не дождавшись ответа, запричитала: ; Девочка моя! Да ты уже, оказывается, совсем взрослая! А я, дура, ничего не замечала!  Я и не подумала, что у тебя это – серьёзно! Я полагала, что тебе просто его жаль, что, бросив школу, он может загубить свои таланты!  Я ведь всё делала по этой причине.  Ах! Дитятко моё! Горюшко моё!.. Ну, ты хоть объяснилась?..
Дочь замотала головой, и всхлипы рыдания вновь вырвались наружу.
    ;  А он?  Он что-нибудь сказал тебе?
    ; Он…  он…  меня…  поцеловал… ; прорвалось сквозь рыдания. – Уходя... оглянулся… и крикнул: ; «Я тебя люблю!».
;  Ну, вот видишь? Он тебя любит! Не надо плакать!..
  Марина постепенно успокоилась, вытерла слёзы и уже более спокойно сказала:
; Я  плачу  потому,  что  всё  произошло так неожиданно. Только  неделю  назад  мы радовались, что добились, чтобы он никуда не рвался, а нормально окончил школу и поступил в институт. Я и не подозревала, что всё так перевернётся. И ещё мне жаль, что не успела сказать ему, что я тоже люблю его!
; Ну, ничего: он же тебе напишет…  Вот тогда ты и напишешь ему о своих чувствах.
; Мамочка, ты пойми: это – совсем не то, что сказать, глядя в глаза!  Ведь я его в глаза всё время дразнила, а за глаза – любила!  И он до сих пор не знает, что я его люблю! ; её губы вновь задрожали.
А мать, глядя на неё, думала: ; «Вот, как быстро летит время! За повседневной работой я и не заметила, как старшенькая уже стала совсем взрослой…  Вот, уже и влюбилась!». ; Однако, по жизненному опыту она знала, что не всегда первые чувства бывают глубокие и долговечные.  Встретится в жизни другой, которого может полюбить на всю жизнь.  Жизнь – загадка!..
На станции Тимура провожала только мама.  Ради такого случая она купила большой чемодан, в который сложила его шинель и бельё. Чемоданов в их семье давно не было.  Их роль выполняли вещмешки, сшитые ещё в Бахчисарае. А теперь, вот, понадобился!
Она тоже еле сдерживала слёзы, чтобы не расстраивать сына, которому предстояла дальняя дорога. Дома ещё наплачется вдоволь!  Она тоже, как и Надежда Кирилловна, только сейчас поняла, что сын уже взрослый. Хотя он последние годы и жил почти самостоятельно, но так на неопределённо долгий срок, они расставались впервые.
Перед самым отправлением поезда на станцию на велосипеде примчался Ахмед.
;  Фу! Думал, что не успею! ; отдыхиваясь, сказал он. ; Ну, вот, передай тёте письмо, а там и для дяди есть.  Тут я посылаю гостинец им: три килограмма кишмиша (у них там такого винограда нет) и три килограмма урюка. ; Он подал две картонные коробки, перевязанные шпагатом. ; Передай большой привет им, скажи, что помню о них ежедневно. Ещё скажи, что скоро, наверное, женюсь, и что очень скучаю по ним, по городу, по друзьям и по морю! Ну, счастливого тебе пути!..  Ты – счастливчик – скоро увидишь мои родные места!.. ; сказал и отвернулся.
А мама в последний раз поцеловала его в губы.
Поезд тронулся и, стоя в тамбуре, Тимур долго махал им рукой, пока пожилой проводник не захлопнул перед ним дверь вагона.
;  Не положено! ; сказал в ответ на сожалеющий взгляд Тимура.
Его место в вагоне оказалось на второй полке по ходу поезда. Поставив на третью полку свой чемодан, он взял у проводника постельные принадлежности, постелил постель и завалился на неё, не снимая ботинок. А чтобы они не пачкали бельё, завернул конец матраца, оставив на полке свободное место для них.
Сначала он, лёжа, наблюдал за проезжаемой местностью, вспоминая при этом, как с мамой серпали рис, на залитых теперь водой клочках дехканской земли. Попутно вспомнил Айгюль и подумал: «Где она теперь, моя подружка?»… Ещё раз удивился высоте пирамидальных скал «Тамерлановых ворот» и красоте извивавшегося вдоль железнодорожного полотна Зеравшана.  Да, в Средней Азии любая вода – красота!..
После Самарканда перевернулся на спину и стал думать о Маринке. Чудная она девчонка: с нею никогда не бывает скучно!  И вспомнилась её смешная мордашка с высунутым языком в окне шестого класса вечерней школы.  Кто мог сказать тогда, что именно она, в последствии, станет его «любовью на всю жизнь»?
; «Если бы она, хоть разок, призналась мне в том, что любит меня, ; подумал он, ; то я никуда от неё не уехал бы!  Окончил бы в Джизаке школу и вместе с ней поехал бы в Москву поступать в институт.  Ведь в институте имени Горького, наверное, есть и другие факультеты?  Ну, например, литературоведения или редакторов!..  Откуда берутся литературные критики?  Наверное, учатся в этом же институте…  Вот, было бы здорово!  И учились бы вместе и работали, и жили!».  Подумал, и заскребло на душе.  Ну, хоть вылезай на следующей станции и мчись назад, в Джизак!
; «Эх!  Я сам, дурак, виноват!  Вчера, когда она позволила себя поцеловать, нужно было сказать: ; «Родная моя, одно твоё слово и я никуда от тебя не уеду!» ; Показать ей билет и сказать: ; «Вот, порву его на твоих глазах, только скажи, что любишь!». И всё стало бы на свои места. Либо она ответила бы: ; «Нет, извини, не люблю!».  И тогда не пришлось бы мучиться в догадках.  Или сказала бы: ; «Люблю!» и я на её глазах изорвал бы в клочья эту злосчастную картонку с дырочками...  Думай, Тимур!  Ещё недалеко отъехали!  Может, вернуться?  А если она скажет: ; «Нет!», ; тогда не по-мужски получится!..   Всё! Как говорится: «Поезд ушёл!».  Что сделано, то сделано!». ; Здесь проявилась специфическая особенность Тимура, заключавшаяся в том, что он не был способен немедленно принимать решения, то есть, говоря медицинским языком, у него была «заторможенная реакция» на изменение обстоятельств. Эта особенность много вредила ему в жизни. И он всегда, анализируя прошедшие события, приходил к выводу, что вёл себя не так, как было нужно при тех обстоятельствах. Точно, как гласит поговорка: «Хорошая мысля, приходит опосля!»…
А поезд шёл, постукивая на рельсах: «Марина,.. Марина,.. Марина!», убаюкивая его.  Он закрыл глаза, и, незаметно для себя уснул.  Когда проснулся, в вагоне было темно.  Хотелось пить. Вспомнил, что возле купе проводника есть кипяченая вода. 
Осторожно, чтобы не разбудить соседей, спустился вниз.  Возле бачка с водой, прикованная цепочкой, стояла железная кружка.  Набрав из-под крана полную кружку чуть солоноватой воды, выдул её без передыха.  Утёрся рукавом пиджака и вновь полез на свою «верхотуру».
Лёжа, вспомнил, что сегодня не ужинал. Знал, что мама положила в чемодан хлеб, кусок жареного мяса и несколько кистей его любимого кишмишного винограда без косточек.  Но в темноте доставать чемодан не захотел, хотя и знал свою «цыганскую привычку»:  пока перед сном не поест, спать не будет.
    Провалялся долго, перекатываясь с боку на боку час или два.  При этом, мысли вновь и вновь возвращались к Марине.  Видел её то улыбающуюся и дразнящую, то грустную, ошеломлённую неожиданным сообщением, и сам в ритме своих видений, то улыбался, то грустил, пока снова не провалился в тревожный сон, под неумолчный перестук колёс и ритмичное покачивание вагона.
Проснулся, когда уже было светло.  И первой мыслью была мысль о еде:
; «Надо подкрепиться!» ; решил он, но, глянув вниз, понял, что это пока неосуществимо: все шесть мест на нижних полках были заняты сидящими пассажирами. Все сидели и молчали, а кое-кто, даже дремал, покачивая головой в такт покачиванию вагона.  А устраивать столовую на «втором этаже», показалось Тимуру неудобным.
Полежав ещё немного, он вспомнил, что всё равно, нужно сходить в туалет, умыться…  Так что, придётся доставать чемодан, чтобы вынуть из него мыло, зубной порошок, и зубную щётку.
Доставать-то доставать, но как это сделать?  Из сидячего положения, постоянно придавливаемого верхней полкой, сделать это почти невозможно.  Всё равно, надо спуститься со своей полки, стать одной ногой на специальную приступку у самого прохода, и только таким образом потянуться за чемоданом.
Пока он проделывал эту манипуляцию, пассажир, сидящий с краю, поднялся со своего места, чтобы не мешать ему.  Им оказался молодой парень, примерно его лет, которого вчера он здесь не видел.
        Достав всё, что было нужно и, поставив свой «баул» на место, Тимур поблагодарил его.  Перекинув полотенце через плечо, с предметами туалета в руках он пошёл в задний туалет, до которого, казалось, было ближе.
Подойдя к нему, он убедился, что никакой очереди нет. Удивительно, неужели он так долго спал, что в вагоне уже все успели и умыться, и позавтракать?
Когда он снова подошёл к своему плацкартному купе, тот же парень снова встал, уступая ему возможность взобраться на своё место. Но тут же передумал и спросил, как старого знакомого:
;  Ты, наверно, будешь кушать?
Услыхав это, пожилой мужчина со второй полки напротив, встал, освобождая место у столика.  Покряхтев, он взобрался на своё место, тем самым, подтвердив предположения Тимура о том, что кроме него все уже позавтракали.
Тимур снова достал свой чемодан, сложил в него все туалетные принадлежности и вынул предметы маминой заботы.  Раскладывая всё на столике, он невольно заметил, с каким вниманием парень следил за его приготовлениями.
Садясь к столику, он чувствовал неудобство есть одному в присутствии такого количества людей и потому, чисто из вежливости, предложил парню:
;  Не составишь ли мне компанию?
Парень  как-то  замялся,  в  растерянности,  не  зная: согласиться или отказаться. Тимур это почувствовал и решил подтолкнуть его принять предложение:
;  Не стесняйся! Давай садись ближе!
Женщина, сидевшая за столиком с другой стороны, видела колебания парня.  Она встала со словами:
;  Садись на моё место, кушай!
Парень больше не заставил себя уговаривать и с некоторым стеснением всё же сел за столик.
; У меня так сегодня получилось, что я не взял с собою никакой еды. ; как бы извиняясь, проговорил он.
; Ничего, прорвёмся! ; ответил Тимур.  У него были деньги. Мама дала ему на дорогу и ещё триста рублей на всякий случай.
Парень кушал не торопясь, стараясь не показать свой голод.
;  Куда едешь? ; спросил Тимур, чтобы не молчать.
;  Пока до Красноводска, а там посмотрю!
Тимур удивился: как это можно ехать  куда-то без цели? И добавил:
;  А я – в Батуми, поступать в мореходное училище.
Парень промолчал, не выказав ни какого интереса к его словам. Будто бы и не слышал их.  Это заинтриговало Тимура. Он не любил неизвестности.
;  А зачем едешь? ; продолжал настаивать он.
;  Так – путешествую…
Ещё лучше!  Парень шестнадцати-семнадцати лет ездит по стране так просто, чтобы повидать мир.  А для того, чтобы это осуществить, нужны деньги и не малые!
;  А как зовут тебя?
Парень сначала прожевал, проглотил и только после того ответил:
;  Борис…
;  А меня – Тимур.  Слышал такое имя?
Борис кивнул.
После того, как покушали и закусили сладким виноградом, Борис вытащил из своей сумки, похожей на торбу, потому что была сшита из мешковины, но имела крышку-клапан, застёгивавшуюся на пуговицу и ручку, как у портфеля.  Кроме того, к ней спереди и сзади был пришит ремешок, чтобы можно было надеть на плечо. И вытащил он из неё, не много, не мало, а толстую тетрадь в коричневом дерматиновом переплёте, чем ещё сильнее удивил Тимура.
;  На, почитай! ; сказал, протянув её через стол.
У Тимура тоже была общая тетрадка, но в чёрном переплёте, где были записаны его стихи, сказки и поэмы.  Ожидая увидеть то же, он взял её в руки. Но отрыв первую страницу, понял, что ошибся: на ней сверху крупными, жирными буквами было написано: «АНЕКДОТЫ».
Тимур любил слушать анекдоты, но сам рассказывал их неинтересно и через время забывал самую «изюминку».  Но чтобы додуматься их записывать?.. Это было для него великой новостью!
Он полистал тетрадь. Она почти полностью была исписана крупным, разборчивым почерком.
«Вот, оказывается, какие ещё бывают увлечения!  И ради этого человек катается по стране, вместо того, чтобы заниматься серьёзным делом!».
Рассуждая так, Тимур забывал, что для многих людей и его занятия стихами могут казаться странным и ненужным времяпрепровождением.
Он снова полез за чемоданом и достал свою тетрадь.  Ничего не говоря, подал её новому приятелю.  Тот улыбнулся и раскрыл её.  Потом внимательно посмотрел на Тимура и стал читать.
В это время в начале вагона раздалось:
;  Приготовьте билеты!
Борис быстро положил тетрадь на стол, ничего не говоря, выхватил из рук Тимура свою и также быстро вложил её в свою сумку.
Тимур сразу же сообразил, что его новый знакомый – безбилетник. И пока он озирался по сторонам, ища возможность куда-нибудь его спрятать, тот молча присел и полез под нижнюю полку. Сидевшие рядом тоже сообразили, что парню нужно спрятаться и приподняли ноги, тем самым помогая ему юркнуть под неё.
Когда подошёл контролёр, он первым делом осмотрел самые верхние полки и только убедившись в том, что они пусты, стал проверять билеты.  Видя, что на нижних полках сидят люди, он не стал заглядывать под них, чем спас парня от неминуемого обнаружения.  И лишь, когда он перешёл в другой вагон, Борис, виновато улыбаясь, покинул своё убежище.
Положив свою сумку на полку, он быстро направился к туалету, где отряхнулся и умылся, смыв с себя ту грязь, которая за время от последней уборки вагона успела накопиться в «подполочном пространстве».
Вид у него, конечно, был пришибленный.
; Вот так, приходится прятаться от контролёров! ; виновато оправдывался он. ; Но теперь до самого Красноводска можно ехать спокойно, проверки не будет.
Никто не стал задавать ему дополнительных вопросов, потому что всем было всё предельно ясно.  Он не был похож ни на вора, ни на бандита, которых в то время много моталось по дорогам, и невольно вызывал к себе симпатию.  Тем более, что воры не ездят с общими тетрадями в сумках.  А последняя его фраза свидетельствовала о том, что без билета он ездит не в первый раз и повадки контролёров изучил прилично.
Ночь он спал на третьей полке, поставив всю ручную кладь пассажиров на одну полку.
Достаточно освоившись, он стал читать соседям записи из тетрадки.  Было весело, все смеялись от души. На смех стали приходить и пассажиры из других «купе» ; всем хотелось повеселиться и послушать, наверное, много новых анекдотов. Некоторые просили переписать понравившиеся им анекдоты. На это он отвечал:
; «Баш ; на баш», то есть, анекдот ; на анекдот: вы мне – анекдот, я – вам!
Приехали в Красноводск.  До отплытия теплохода было ещё пять часов.
;  Ты поедешь в Баку? ; спросил Тимур.
Борис задумался, видимо, что-то вычисляя в уме, потом ответил:
;  Да, пожалуй!
;  А как ты собираешься ехать?  Снова – «зайцем»?
  В ответ он улыбнулся пришедшему на ум сравнению:
; Зайцы на пароходах не плавают, плавают только крысы!
;  Значит, придётся билет покупать?
;  Придётся!.. ; с сожалением подтвердил он.
; Если денег не хватит, я тебе добавлю! ; Тимуру очень хотелось, чтобы новый друг сопровождал его до самого Батуми.
Вообще, Тимур родился под знаком «Близнецов» и все его «повадки» полностью соответствовали этому зодиаку, о чём, конечно, в то время он не имел никакого понятия.  Ему обязательно требовался «партнёр».  Тогда он становился смелым, предприимчивым и мог «свернуть горы», в чём он сам смог убедиться в дальнейшем путешествии.
;  Нет! ; ответил Борис. ; Ты и так кормил меня всю дорогу!  За что тебе спасибо!  Ты думаешь, что я езжу без билета потому, что у меня денег нет?  Я езжу ради удовольствия!  Вот, давай от Баку поедем «зайцами» и ты увидишь, какой это кайф – обводить вокруг пальца контролёров!  С билетом и дурак проедет!  А вот, ты сумей сделать это без билета!  Может, это – не совсем соответствует принципу любителей приключений, но определённое сходство с ним есть: всегда ожидать опасность разоблачения и уметь вовремя от неё уходить!  А пока, давай искупнёмся!
; Видишь ли, я в море ни разу не плавал. Научился плавать я в большой луже…
;  Не бойся! Будешь тонуть, я тебя спасу!
И здесь, чувство коллективизма, свойственное «Близнецам», взяло верх. Тимур разделся и вслед за Борисом, прямо тут же у пирса в морском порту, бросился в воду. Она оказалась тёплой и мягкой, как мать родная и так же, как она, бережно держала его в своих объятиях.
;  Я плыву! ; радостно закричал он и машками кинулся догонять друга…

Взойдя на палубу теплохода «Багиров», того самого, на котором они с мамой плыли четыре года назад «зайцами» в Среднюю Азию, стоя у борта и глядя в беспредельную морскую даль, Тимур сказал:
;  Вот, ты говорил, что зайцы на пароходах не плавают, а вот мы, с мамой на этом самом «Багирове» в сорок втором году во время эвакуации плыли в Красноводск самыми настоящими «зайцами».
И он рассказал, как это всё происходило.
; А вот, теперь, я плыву не только для того, чтобы просто плавать по морям, но и управлять вот такой плавучей махиной, морским гигантом самому. Знаешь, что?  Айда, со мной в мореходку!  Будем вечными друзьями!
; Нет! ; сказал друг, не задумываясь. И уточнил: ; Меня укачивает!  Так что, когда поплывём, и меня начнёт укачивать, ты уж поухаживай за мной!
    ; Ладно! ; сказал Тимур, а сам удивился, как такой здоровый пацан мог укачиваться от поездки на пароходе. Ну, если бы это была слабая девчонка или больная старушка, дело другое! А тут – здоровый парень!..
Но друг оказался прав: как только загудели двигатели, и теплоход поплыл, плавно покачиваясь с борта на борт, он тут же перегнулся через перила борта и срыгнул в воду остатки ещё не переварившегося «красноводского» обеда.  Глядя на него, Тимура тоже стошнило, но он взял себя в руки.  «Какой же я будущий моряк, если меня в такую прекрасную погоду будет тошнить?  Тогда надо разворачиваться и сразу катить в Джизак!» ; подумал он и приказал себе не поддаваться никаким морским болезням.
А с другом ему пришлось довольно-таки повозиться.  Видя, что состояние его никак не улучшается, он предложил ему пойти в каюту и лечь на койку, в надежде, что так ему легче будет переносить неприятное состояние.  Так и сделали.  Подперев его плечо своим, он повёл тяжёлого Бориса в каюту. По ходу движения того несколько раз «выворачивало», но рвать уже было нечем: из желудка выходил только сок, который Борис сплёвывал, держа у рта носовой платок.
В каюте у него всё плавало и потолок, и стены, и иллюминаторы.  Он несколько раз свешивал голову в попытке рвать, но результат был всё тот же.
Тимур побежал в «медчасть», в надежде выпросить у врача какое-нибудь лекарство.  Прибежав туда, увидел целую толпу людей, часть из которых мучилась не менее, чем его друг, а другая упрашивала молодую женщину в белом халате, прийти к ним в каюту и помочь «умирающим» родственникам.
;  Вы видите, я одна.  Я не могу бросить свой пост!  Всё, что я могу, это – дать вам вот эти таблетки.
Кто-то из тех, чей родственник «срочно умирает» спросил:
;  А эти пилюли помогут?..
Она подняла плечи:
; Кому помогают, а кому – не очень!  Попробуйте!  У большинства состояние улучшается.
Тимур протянул руку.
;  Тебе чего? ; удивлённо спросила женщина.
;  Таблетки…  У меня тоже друг умирает в каюте!
    ;  На! Но учти: как только друг попытается проглотить её с водой, его вырвет! Так что скажи ему, чтобы разжевал её и проглотил со слюной!  Если не сможет, пусть подержит во рту несколько минут! Это тоже помогает!
  Разжёвывая таблетку, Борис скривился: видимо, на вкус она была не совсем приятна, но всё же сумел проглотить.  И то ли от её действия, то ли от моральной убеждённости, что от неё должно стать лучше, ему она, действительно, помогла. По крайней мере,  прекратилась попытка вывернуть его на изнанку. Возможно и в этом случае сработал эффект «Placebo».
Окрылённый успехом, Тимур опять прибежал к женщине в белом халате.
;  Что тебе ещё? ; спросила она, увидев его снова.
Расширив рот до ушей, он выкрикнул:
;  Помогла таблетка, помогла!
;  А что ты ещё хочешь?
;  Ещё таблетку…
;  Зачем?
;  Одной мало! Нужно ещё..!
;  Но ты видишь, сколько у меня нуждающихся?
Однако, то ли его умоляющий взгляд, то ли его ободряющее сообщение, подействовавшее на многих оптимистично, оказали воздействие на неё, и она всё же протянула ему таблетку.
;  На! Больше не дам!
Когда Борис зажевал вторую таблетку, ему стало ещё лучше, и он стал даже улыбаться.

По прибытии в Баку, друзья узнали, что поезд на Батуми отходит один раз в сутки и сегодня отправляется через два часа.  Решили в Баку не задерживаться и сразу, «как Чацкий, с корабля на бал» сесть на поезд.  Оно и правильно: не нужно беспокоиться о ночлеге.
Но Тимур не знал всей процедуры попадания в вагон без билета.  Борису хорошо: у него сумка тряпичная висит на боку. Она не тянет, не мешает!  А вот, Тимуру каково? Огромный чемодан!  Пусть даже не очень тяжёлый, но огромный.  Его видать за полкилометра!  Как с ним пролезть в вагон?

         Друзья взяли каждый по перронному билету и по ним прошли на перрон. Поезд уже стоял под погрузкой, то есть, у вагонов толпились пассажиры и провожающие. Борис повёл его в самый конец.  Дойдя до последнего вагона, он спустился с перронной площадки на рельсы и обошёл его с «хвоста».
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, он подпрыгнул, ухватился за перила закрытой двери и поставил ногу на нижнюю ступеньку, держась одной рукой, другой достал из кармана «трёхгранный» ключ, вставил его в замочную скважину и открыл дверь. Потом взял у Тимура чемодан, подал ему руку и вытянул его на площадку тамбура.
Первая часть операции выполнена удачно.  Никто не видел, как они проникли в поезд. Вторая часть состояла в том, чтобы, не привлекая ничьего внимания, проникнуть в вагон. Для этого Борис вошёл в вагон и стал смотреть номера мест, якобы ища своё. Улучшив момент, снова вышел в тамбур, взял чемодан и повёл Тимура к выбранным местам.   
    Подцепившись за кронштейн, поддерживающий третью полку плацкартного купе, закинул чемодан на неё.
;  Теперь сядем здесь, и будем сидеть, пока не объявятся законные владельцы мест. Если останутся места, они будут наши.  Если нет, перейдём в другой вагон на следующей остановке.
;  А как мы перейдём? Ведь проводник сразу увидит нас.
;  На  остановке  проводник  будет  стоять  на  перроне у своей двери, а мы перейдём через сцепку и тамбур.  Другой проводник подумает, что мы сели на этой станции. Главное – соседи! Если соседи попадутся добрые, то им можно признаться, что мы едем поступать в какое-нибудь училище, ну, скажем в твоё, а денег на билет нет. Бедные пацаны, едем на свой страх и риск.  Таких сейчас много и их жалеют.
Соседями, на их счастье, оказались женщины, в основном, пожилые. Поэтому доехали без приключений.  И только один раз пришлось отлежаться под нижними полками.  Тогда Тимур, лёжа на не совсем чистом полу, сильно переживал за свой новый костюм…

В Батуми приехали рано утром. Город встретил их ясной и тёплой погодой. От вокзала до моря, которое оба жаждали увидеть, они   шли   не   по улицам,  а   по   зелёным   тоннелям,   в   которые их превратила буйная субтропическая растительность.
Берег огибал море полукругом и сплошь был покрыт крупной серой галькой. Южнее он переходил в тёмно-зелёную горную гряду, где, если судить по картам, проходила государственная граница с Турцией.
    А само море, в противовес своему названию, совершенно не было чёрным. Оно, скорее, было полосатым, как тельняшка моряка. У берега вода была зеленоватой, как на полотнах Айвазовского, дальше цвет её перемежался полосами от тёмного с лёгкой примесью синего до светло синего.  И только ближе к горизонту она становилась светло-серо-голубой, и дальше уже трудно было различить, где кончается море и начинается небо.   
Там, сидя на гальке, ещё не успевшей прогреться утренним солнцем, и состоялся их прощальный разговор.
;   Ну, и куда ты теперь?..
;  Я ещё не знаю…  ; задумчиво произнёс друг, глядя в морскую даль, вероятно, такую же туманную, как и его будущее.
;  Боря, ты меня извини, но я тебя не понимаю.  Ты даже не знаешь, куда тебе нужно ехать и в то же время, зная, что тебя так укачивает, ты всё же рискнул переплыть Каспий.  Для чего ты это сделал?
;   Видишь ли, у меня для этого были причины.
;   Какие?..
;  Ну, во-первых, я решил проводить тебя до самой твоей цели.  Ты – хороший парень и мне с тобой было хорошо, интересно…  Во-вторых, мне хотелось показать тебе «кайф» ездить «зайцем».  Ездить не просто, чтобы перекрыть какое-то расстояние, а ездить с риском быть пойманным, перехитряя контролёров. А этого не объяснишь просто словами!  Нужно, чтобы ты сам испытал это, как говорится, «на своей шкуре».  Вот, я и сделал  это.
; Вот, ты, оказывается какой! – Настоящий друг!.. Спасибо тебе за это! Я никогда этого не забуду!
;   Как говорится: «Кушай на здоровье»!
;  И всё же…  Вот, мы сейчас с тобой разойдёмся, и куда ты направишься?
  ;  Ну, наверно, поеду на Северный Кавказ. Там я ещё не был.
;  Боря, мне очень не хочется с тобой расставаться! Мне тоже было очень с тобой хорошо все эти дни! Может, всё-таки останешься и попробуешь поступить со мной в училище?  Ведь там есть и другие, «не плавающие» специальности. Например, мне Ахмед говорил, что училище выпускает и специалистов по строительству морских сооружений. Там, ведь, не нужно плавать…  А?..
; Нет, Тима!  У меня профиль другой: мне нужно заполнить вот эту тетрадь! ; Он достал из сумки свою коричневую тетрадь, любовно погладил её, раскрыл наугад:
; Вот, тебе анекдот… на прощание!.. У царя в одном царстве было три сына. Когда настала пора их поженить, отец вывел их на царский двор и поставил условие: куда попадут их стрелы, дочерей этих вельмож они и возьмут замуж…
;   Подожди!.. Это ведь сказка, а не анекдот!
; А ты дослушай до конца!.. Натянул тугую тетиву старший сын и пустил стрелу высоко в небо.  Через два дня глашатаи принесли весть о том, что упала она во дворце соседнего царства. У того царя была очень красивая дочь. Тогда средний сын натянул тетиву своего лука и пустил стрелу ещё выше.  Глашатаи сообщили, что она упала во дворец самого богатого купца, который был богаче самого царя, и была у него красавица дочь, красивее которой не было во всей округе. Вывел во двор царь своего младшего сына, дал ему лук в руки и сказал: «Стреляй!».  «Не хочу!» – ответил сын. «Почему?» ; спросил отец. «Потому, что не хочу жениться на лягушке!» ; ответил сын.  «Но ведь потом она превратится в лучшую красавицу!» ; возразил отец. «Это в сказке,.. ; ответил сын, ; а в жизни так не бывает!».  Запомни этот анекдот в память обо мне! ; сказал он, прощаясь. ;  У меня ничего другого нет, чтобы подарить тебе!.. ; Он пожал плечами…
Никакого своего адреса Борис не оставил и у Тимура появилось сомнение в том, что он у него, вообще, имеется…
Тимур хотел проводить его до вокзала, но он сказал:
;   Не надо! Так лучше!.. – и ушёл.
После его ухода, Тимур ещё немного посидел на берегу, переваривая последние слова друга и, глядя на переливы цветов воды, вдруг подумал:  «А ведь море – живое!».
               
                « О, море Чёрное! С тобою
                мы с детства раннего друзья!
                Морским узлом с твоей судьбою
                связал свою однажды я!
                Свои и радости и горе
                к тебе в ладонях приносил,
                с судьбой своей нелёгкой споря,
                совета доброго просил.
                К тебе на исповедь, как грешник,
                спешил, невзгодами томим,
                борьбою с ними безуспешной,
                чтоб снова стать собой самим…
                И снова в даль долготерпенья,
                сдирая с граней ложный блеск,
                я шёл, святого омовенья
                храня в душе прозрачный всплеск…»…

С адресом, данным ему Ахмедом, Тимур пошёл в город искать его тётю Сулико.

Дом, в котором она жила, оказался одноэтажным частным домом с большим зелёным двором. Во двор выходила открытая веранда во всю длину дома, поддерживаемая резными деревянными столбами, как во многих домах на Кавказе. Возле калитки висело большое медное кольцо, вероятно, для того, чтобы предупредить хозяев о прибытии гостя, потому что сама калитка была открыта настежь.
Где-то на веранде прозвенел колокольчик, и из дома вышла старушка лет семидесяти, о чём красноречиво свидетельствовали совершенно седые волосы.
;   Кто там? ; спросила она в сторону калитки.
; Скажите, пожалуйста: тётя Сулико здесь живёт? ; спросил Тимур, заглядывая в калитку.
;   Да, это я!
;  Здравствуйте!   Я  –  Тимур  из  Джизака,  от  Ахмеда!  ;  проговорил  он,  входя, заранее подготовленные слова.
; От Ахмеда?.. Захади, пожалуста! Захади!.. ; с явным грузинским акцентом запричитала она, вытирая руки о передник. ; Захади – гостэм будэш!..
;   Я вам привёз письмо от него…
;  Ай,   спасиба,   дарагой!    Прахади   в   дом!  ;  Она попыталась взять у него чемодан, но Тимур не отпустил ручку.
    ; Не надо! Я сам!.. Он тяжёлый…  Там Ахмед вам гостинцы передал.
; Ай, спасиба, дарагой! ; повторила она, вводя его в комнату. ; Вот, здес постав чемадан! ; показала на место под вешалкой. ; Садис, пажалуста, на дыван! Устал, навэрно?  Раскажы, как там мой дарагой Ахмед жывёт!
;  Ну, живёт он нормально.  Работает в школе учителем. Очень сильно скучает за вами!  Помнит о вас каждый день!  Хочет скоро жениться, но переживает, что на свадьбе от вас никого не будет: уж очень далеко ехать! Дорога тяжёлая!
; Да, далэко! ; Растрогалась бабушка, вытирая глаза передником. ; А кто нэвэста? – Доверчиво посмотрела в глаза, ожидая ответа.
; Я не знаю. Я её не видел. Он сказал это перед самым отправлением поезда.
;  Жалка! Нада была фотокарточка прыслат!
;   А вы напишите ему письмо и попросите фотокарточку!  Он пришлёт!
;   Да-да! Нада написат!..
Тимур достал из чемодана коробки с урюком и кишмишом. И передал ей письмо Ахмеда.  Она погладила конверт и бережно положила в кармашек передника.
;  Дарагой, Тэмури! ; сказала она на грузинский лад, ; Ты, наверно, кушат хочэш с дорога?
;  Нет, спасибо!  Я лучше схожу на море покупаюсь! А потом уже можно будет и покушать.
; Харашо! Иды на морэ, купайса, а придёш, я тэбя грузинским обэдом угащу!
Пришёл Тимур на берег и не узнал его. Он весь, куда только хватал глаз, превратился в пляж и был заселён купающимися. Нашёл для себя свободное местечко, разделся и пошёл в воду, как в детстве в Алуште, когда приезжал к маме больной «желтухой».
Войдя в воду по горло, оттолкнулся от дна и поплыл «машками».  Радость была огромная: плыть было легко.  Проплыв некоторое время, попробовал лечь на спину. Получилось. Так, раскинув руки, полежал, глядя в голубое небо, которое радостно улыбалось ему, пока ноги не стали самостоятельно опускаться. Перевернулся и поплыл дальше.   Плыл,  пока  руки  не  устали.  Тогда   снова   лёг   на  спину,
отдохнул. А когда глянул на берег, его взяла оторопь: люди на берегу были такие маленькие, как муравьи, а может, и ещё меньше.
Когда он плыл от берега, у него не было никаких мыслей. Плыл и плыл себе.  Когда же обнаружил, что уплыл далеко, задумался: «А сумею ли я доплыть до берега?». И по всему телу пробежала дрожь.
Если от берега он плыл спокойно, размеренно, то теперь невольно убыстрял взмахи рук и почувствовал, что начинает уставать. А до берега, казалось, будто становилось всё дальше и дальше. «Неужели относит течением?» ; мелькнула страшная мысль.
Когда начался «мандраж», подумал: «Вот, так, наверное, люди и тонут!». 
Чтобы успокоиться, лёг на спину.  Но теперь, по-прежнему голубое небо, уже, почему-то, ему не улыбалось. Оно, наоборот, будто осуждало его за проявленную им беспечность. Пришла на память поговорка: «Век живи – век учись!» и присказка к ней: «…и дураком умрёшь!». Если присказку часто отбрасывали, как ненужную шутку, то сейчас она подходила к нему полностью.
Отдохнув, перевернулся и стал убеждать себя: – «Тимур, спокойно! Не торопись, не рвись! Чаще отдыхай!  Силы ещё есть, и паниковать не нужно!». – С одной стороны убеждал себя, а мысли не слушались и насильно лезли в голову. Притом, самые плохие и страшные! Например: – «Скажут: хотел стать моряком, а в первый же день утонул!»…
Он заставлял себя не смотреть на берег, чтобы не расстраиваться.  А когда решил всё же взглянуть, то обнаружил, что люди стали в два раза крупнее, чем  раньше.  «Ура! Значит, берег приближается!». И воинственный атеист, успокаиваясь, вдруг подумал: – «Слава богу, кажется, пронесёт!»…
Теперь темп «машков» стал более спокойный, появилась уверенность в успехе.
  На берег вышел совсем не там, где входил в воду.  Куда идти?..
Обратил внимание на четырёхэтажное здание, стоявшее правее, прямо на берегу. Когда он раздевался, оно находилось намного дальше, чем теперь.  Значит, искать свои вещи нужно много левее.  Пошёл вдоль берега и нашёл их далеко от того места, где вышел из воды.  Оказывается, течение все же есть!  И отнесло оно его больше, чем на полкилометра. И куда? – В сторону Турции!..  Готовясь совершить   столь   дальний   вояж,   он  не  раз  разглядывал   карту и заметил, что недалеко от Батуми проходит Советско-Турецкая граница.  Значит, если заплывёшь далеко, то, не желая того, можешь оказаться на турецкой территории. «А потом доказывай, что ты – не верблюд!»…
Позже он узнал, что строение, по которому он ориентировался, и есть здание того самого мореходного училища, попасть, куда он так стремился…

Тётя Сулико встретила его с широкой улыбкой.
;  Дарагой Тэмури, ты принёс в мой дом балшую радост! Ты положил балзам на моё балное сэрцэ!  Я, как будта, пагаварила с маим дарагим Ахмэдом!  Как мы всэ пэрэжываем за нэго!  Бэдны малчик, как ево далэко от нас увэзли! Как он там будэт жыт одын, бэз родных, бэз друзъя!  Он же ны в чём нэ выноват! ; Она покачала головой.  Потом, спохватившись, сказала:
;  Пайдём, я тэбэ покажу твоя комната!
Тимур перенёс чемодан в отведённую ему комнату и по приглашению тёти Сулико пошёл в столовую. К этому времени он проголодался и всё, что бы она перед ним ни поставила, он метанул бы, даже не заметив его вкуса.
Но то, что она ему дала, оказалось достойным, чтобы подробно его описать.
Она сказала, что это суп «харчо».  Но он оказался совсем не таким, какие «харчо» он едывал в узбекских столовых.  Во-первых, он был с фасолью, кроме того в нём было много всякой зелени, и ещё он почувствовал вкус грецких орехов. Такого букета вкусов в еде он нигде до этого не встречал. Забегая вперёд, надо сказать, что всё время, пока он жил у тёти Сулико, этот букет сопровождал все её блюда. Немного позже он узнал, что один из компонентов букета принадлежал зелени, называемой «кинза» и пользующейся у грузин особой популярностью.
Прожил он у тёти Сулико больше недели, в надежде, что дядя Ахмеда либо сам зайдёт к ней, чтобы познакомиться с другом своего племянника, либо пригласит его к себе. Но ни того, ни другого не случилось.
Однажды сам Тимур спросил у тёти:
;  Я вот, живу у вас уже целую неделю и не знаю, когда начнутся приёмные экзамены в училище?

    На это она ответила, что ему, поскольку он окончил не семь, а восемь классов, никаких экзаменов сдавать не нужно.
; Завтра ты атнэси всэ сваи дакумэнты на канцэлярыю учылыща и там тэбэ скажут, что дэлат далше.  А што тэбэ у мэня плохо?..
;  Нет, почему же!  Очень хорошо!  Спасибо! Но ведь я не могу жить у вас всё время!
; Вот когда тэбэ прымут училыще, тогда пойдёш на общежытие жыт.  А пока жывы у мэня!
На следующий день, а это был понедельник, как ему сказала тётя, он отнёс заявление, паспорт, справку об окончании восьми классов и автобиографию в канцелярию училища. Там его сразу же направили на медицинскую комиссию, которую он прошёл почти без замечаний.  Единственное, на что врачи обратили внимание, это на слабое зрение. Оказывается, оба его глаза имели зрение на восемьдесят процентов! Но врач объяснила, что это результат жизни в Средней Азии, где очень много солнечного света, и что со временем его зрение должно восстановиться. 
    Ещё он запомнил, что врач по слуху долго возилась с его ушами, потому что слух у него оказался тоже слабоватым. Но потом она взяла длинную спицу и, как ему показалось, проткнула его голову насквозь, то есть, всунула спицу в одно ухо, а вытащила из другого. И после этого в ушах появилась такая ясность, какой он никогда у себя не помнил.
Через много лет он об этом случае рассказал специалистам. С него откровенно смеялись, говоря, что это невозможно. Но ведь он ясно видел, как женщина врач воткнула длинную спицу в одно ухо, а вытащила с другой стороны. Притом, он прекрасно помнит, что спица была длинная, примерно такая, какими женщины вяжут свитера, носки или варежки. И, спрашивается: если ею не намеревались протыкать голову, а только нужно было «пошуровать» в ухе, то зачем была нужна такая её длина? И, кроме того: ведь она ничего из ушей не вытащила, а когда там что-то проткнула, то слух его стал таким ясным, что ему мир показался совсем другим! Возможно, этот окулист знала и умела больше, чем те, которые потом смеялись Тимуру в глаза?!
Ведь вот, уже став взрослым, когда у Тимура заболевали зубы под коронками, то чтобы их лечить, стоматологи снимали коронки и, естественно, выбрасывали их. И тогда ему приходилось у протезистов вновь ставить новые коронки. А однажды с больным под коронкой зубом он пришёл к врачу-стоматологу – тоже грузину, тот, не снимая коронки, борным сверлом пропилил и коронку, и зуб, и удалил больной нерв. Значит, те, что снимали и выбрасывали коронки, не понимали или не знали, что зуб можно лечить и, не снимая коронки! То есть их квалификация, оказывается, была ниже, чем у того стоматолога – грузина!..
До самой мандатной комиссии Тимур так и не встретился с дядей Ахмеда.
Когда же его вызвали на эту комиссию, он был глубоко уверен, что его примут в училище безо всяких исключений.
    Но грузный мужчина в морской форме с широкими галунами на рукавах – начальник Училища Тахтакишвили, то есть, родной дядя его друга Ахмеда – человек с очень тяжёлым взглядом, от которого хочется отвернуться или залезть под стол, вдруг заявил:
; Мы не можем вас принять на судоводительское отделение из-за вашего малого роста.  Ваш рост сто пятьдесят пять сантиметров, а минимальное значение роста для приёма в это отделение – сто шестьдесят пять сантиметров…  Если желаете, мы можем принять вас на гидротехническое отделение.
     Всё это, в дополнение к тяжёлому взгляду, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Что оставалось делать парню?
Тимур растерялся и вместо того, чтобы сказать: «Не желаю! Я столько преград преодолел, чтобы стать штурманом дальнего плавания, а вы мне предлагаете специальность техника-строителя.  Не желаю!», он сказал:
;  Ну что ж! Я согласен!
Он вышел из кабинета начальника и сел на стул в приёмной.
«Вот-те раз! ; подумал он. ; Стоило ли преодолевать столько препятствий, идти на явный подлог документов, оставить любимую девушку, катить четверо суток через тридевять земель, чтобы получить такой финал!». Он недоумевал: почему никто не предупредил его о росте? Ведь на медкомиссии это должны были обязательно сказать!?.    
    Кто сыграл с ним эту злую шутку?
    Непонятно, почему, но он согласился на предложение комиссии?  Почему сразу не забрал документы и не поехал домой?  Разве рост – его вина? В чём он почувствовал стыд возвращения домой?
Вспоминая это происшествие через много-много лет, он понял, что именно в эту минуту он совершил самую грубую ошибку в своей жизни, которая в корне изменила его судьбу…

Три госпожи, три сестры правят жизнью каждого человека. Жизнь эта – наподобие штурвала на корабле, который можно крутить в любую сторону на все триста шестьдесят градусов.
Самая красивая из сестёр – это «Госпожа-Мечта». Она самая добрая: никому, ни в чём не отказывает. Под её руководством человек планирует свою жизнь. Но она самая младшая и самая слабая из них и не обладает, в отличие от двух других, никакой властью…
Средняя сестра чопорная, надменная, знающая себе цену – красавица «Госпожа-Удача».  Она очень разборчива в выборе своего протеже.  Но, уж, если на кого  «положит глаз», тому будет везти даже в самых неблагоприятных обстоятельствах.  Но вот, как она выбирает себе «любимчиков», остаётся глубочайшей тайной для всех. Для неё не имеют значения ни ум, ни талант, ни характер избранника, ни его материальное, или общественное положение, ни статус и ни титул.  Но тогда что?..  Вряд ли кто, когда-нибудь, сумеет дать ответ на этот наисложнейший вопрос!..
Старшая сестра – жёсткая и своенравная, обладающая огромной властью – «Госпожа-Судьба». Она – противоположность младшей во всём. И потому, всегда старается сделать всё наоборот.  Правда, иногда она бывает и доброй и тогда мирится с младшей сестрой.  В таких случаях к ним всегда присоединяется и средняя, и создаётся семейная «Идиллия». В такой момент человеку выпадает «Полное счастье».
И вот, в ту самую минуту, когда младшенькая размечталась, а средняя отвернулась от него, старшая и крутанула колесо жизни Тимура в другую сторону…
  Поблагодарив тётю Сулико, Тимур взял свой чемодан и оказался в курсантском общежитии, называемом по-флотски «кубриком».
Когда надел морскую форму, он сложил все свои штатские пожитки в чемодан и сдал его в каптёрку, из которой, по положению, имел право по субботам («банный день») и воскресеньям («выходной день») брать его на время в кубрик…

Удивительно, что все курсанты второго курса носили бескозырки с надписью на ленте: «БАТУМСКОЕ МОР. УЧИЛИЩЕ», а вновь принятым выдали их с надписью: «БАТУМСКОЕ МОРЕХ. УЧИЛИЩЕ», притом без обязательного якорька на кончиках ленты. Это многим не понравилось: хоть училище и «мореходное», но зачем же его оскорблять каким-то нечленораздельным и неприятным на слух сокращением: «морех…»?
Кто-то узнал у «старичков», что ленты с правильным, как они считали, названием, продаются на базаре у «мелочников», кстати, на них имеются и якоря.
В выходной день все повалили на городской базар и обзавелись там всем необходимым для формы. Обязательным атрибутом или аксессуаром для нормального содержания морской формы, являлись специальная дощечка с вырезом для пуговицы, палочка «асидола» и суконка для того, чтобы «драить» пуговицы.  Ведь у настоящего моряка все пуговицы должны «гореть» огнём. Всё это тоже приобреталось на том же базаре.
Деньги у Тимура были. Восемьдесят рублей стипендии он, в основном, тратил на курево, хотя по курсантскому пайку им выдавали по пачке махорки в месяц.
    Но все ребята курили «злые» местные «табаки», приобретаемые на том же базаре.
Сначала спрашивали торговца, крепкий ли его табак.  При положительном ответе, обязательно закуривали его прежде, чем купить. И, если, с первой же затяжки перехватывало горло и на глазах выступали слёзы, то такой табак шёл «на ура!».
Кроме стипендии мама ежемесячно присылала по триста рублей, которые, практически, тратить было некуда, потому что кормили прекрасно. Ну, так, иногда, для баловства, когда бывал на базаре, выпьет стаканчик-два приятного некислого винца.
Вообще-то, на грузинском базаре в этом плане, этого добра можно было «нализаться» и, не тратя ни копейки.
Когда мужчина, а тем более, в морской форме, проходит по винному ряду, от предложений «попробовать» не бывает отбоя. А за пробу в Грузии денег не берут!
    Каждый из торговцев, будучи уверенным, что именно его вино будет оценено по достоинству, старается, чтобы гость обязательно попробовал его.  А потому, пока добросовестный покупатель пройдёт весь ряд, он так напробуется, что, дай бог, найти дорогу к дому!
В таких случаях продавцы смеются: они рады, что действие их вина подтверждается на практике.

         Однажды, в первый же месяц учёбы после занятий первокурсников послали на погрузку теплохода.
Находись училище не в «цитрусовом раю», а где-нибудь в России, приятного в таком мероприятии было бы мало.  Но в том-то и прелесть погрузки теплохода, в Батуми!  Вряд ли во всём училище нашёлся бы такой курсант, который отказался бы от такой ежедневной работы!
Курсантов разделили на две группы: «загрузчиков» и «разгрузчиков». Первая группа находилась «на берегу», а вторая – в трюме.  «Загрузчики» разбирали штабеля ящиков с мандаринами, заранее выстроенные на пристани, и складывали их на платформу подъёмного крана. Когда платформа загружается полностью, один из членов экипажа судна, руководящий загрузкой, подаёт команду: ; «Вира!» и платформа поднимается вверх до нужного уровня.  Затем она направляется к трюму.  Здесь другой член экипажа командует, чтобы она повисла строго над входом в трюм.  И тогда подаётся команда: ; «Майна!».  Платформа мягко опускается на дно трюма, откуда доносится команда: ; «Стоп!».  Вот, тут-то и начинается работа «разгрузчиков», которая заключается в том, чтобы разгрузить платформу и под руководством члена экипажа сложить ящики в трюме в определённом порядке.
Тимур попал во вторую группу.
Первая группа оказалась в более выгодном положении: ребята её незаметно раскрывали ящики и ели мандарины, сколько хотелось. А «раскуроченные» ящики попадали в разряд бракованных и выбрасывались в «мусор».  У ребят второй группы такой «блаженной» возможности не было, а попробовать «мандаринчиков», ох, как хотелось!
Тогда кто-то из них придумал послать с парламентёром к «загрузчикам» SOS: ; «Браты! Мы тоже хотим «рубать» мандарины! А потому с каждой «майной» нужно, чтобы три-четыре ящика падали и разбивались!».
И дело пошло!
Но, оказывается, мандарины не утоляют голода, они только учащают желание «отлить». И забегали наши ребята в «гальюн» и обратно.
    А тут кто-то принёс информацию о том, что на соседнем теплоходе штурман меняет английские сигареты: «Three bells» одну пачку за двадцать крупных мандаринов. А так, как курили  все, без исключения, то на соседний теплоход началось настоящее паломничество под видом походов в «гальюн».
А как проносили мандарины?
Как известно, на флоте существует несколько видов форм одежды. Например, «форма номер один» – это парадная форма. Кофта с гюйсом, называемая «форменкой», сшитой из чёрного сукна, должна плотно прилегать к телу, которое облачено «тельняшкой».   «Форма номер два» для гражданского училища – будничная. Она сшита из фланели и потому называется «фланелькой», носится с теми же брюками. Для курсантов «формой номер три» была – «Роба», сшитая из особой хлопчатобумажной малопромокаемой ткани голубого цвета, состоявшей из широких брюк, типа «клёш» и широкой «форменки» с «гюйсом». Гюйс для всех видов форм один и тот же – широкий  воротник, закрывающий плечи, с белыми полосками по краям.  Количество полосок, правда, не белых, а голубых между ними, знаменовали три исторических победы российского флота. «Роба» ; это  рабочая форма, надеваемая только для выполнения всякого вида физических работ.
Кстати, брюки на флоте шьются по типу «клёш», кроме парадных, для того, чтобы при попадании в воду от них можно было бы быстро освободиться. Поэтому у них нет и, обычных для мужских брюк, «ширинок», или, по культурному – «гульфиков», а только крючки с обеих сторон.
  Форменки в «робах» широкие, шире, чем фланелевые. Это сделано для того, чтобы при попадании в воду, их можно было легко сбросить, потянув за гюйс. 
В нижней широкой части форменок можно совершенно незаметно пронести не один десяток мандаринов, чем и пользовались курсанты.
Не избежал этого соблазна и Тимур. Он трижды бегал в «гальюн» и запасся тремя пачками очень приятных на вкус английских сигарет, пользовавшихся в то время всемирной известностью и особенной популярностью в Германии, где после войны вопрос с табаком был национальной проблемой.
По рассказам старшекурсников, ходивших на бриге «Товарищ» вокруг Европы, например, за девяносто сигарет можно было приобрести шикарные модные туфли, в которых, кстати, они и щеголяли, в нарушение устава, предусматривавшего в качестве форменной обуви ботинки типа «ГД».
Естественно, ребята не забыли и себя. Каждый из них принёс с собою в кубрик не менее трёх килограммов мандаринов, апельсинов и лимонов, которые, спрятанные под подушками, а больше прятать было негде, употребляли ещё несколько дней…

О поступлении в училище Тимур написал три письма: маме, Марине и Ахмеду, правда, более подробно, только последнему.
Прошло два месяца.  Однажды во время занятий на гидротехническом отделении, по алфавиту стали вызывать всех курсантов. Очередь дошла и до Маева.
Дежурный, вызывавший курсантов, сказал:
;   Вас вызывают в кабинет начальника училища.
Войдя в кабинет, он увидел трёх морских начальников, сидевших за столом.
;  Товарищ  Маев!  ;  сказал  начальник  училища.  ;  Получен  приказ  Министра Морского Флота СССР о реорганизации нашего училища. Согласно этому приказу на двух отделениях, готовящих плавсостав, то есть отделениях судоводительском и судомеханическом с сегодняшнего дня будут обучаться представители русскоязычного и местного населения, а на остальных двух отделениях – только представители местного населения.  В связи с тем, что на гидротехническом отделении вы продолжать учёбу не можете, на каком отделении вы желали бы дальше учиться.
    ;  На судоводительском! ; с радостью ответил он.               
    ;  Вот, вам бумага. Пишите рапорт на моё имя!
Когда рапорт был написан, начальник Училища сказал:
; Сейчас  идите  в  свой  кубрик  и  ждите  дальнейших распоряжений!
    После занятий всех курсантов, зачисленных на судоводительское отделение, собрали на плацу. Командовал ими курсант четвёртого курса.
Дав команду: «Смирно!», он доложил старшему лейтенанту, стоявшему тут же:
     ; Товарищ командир роты, судоводительское отделение первого курса по вашему приказанию построено! Старшина роты Беридзе!».
; Вольно! ; скомандовал командир. ; Товарищи курсанты! Приказом начальника Училища я назначен командиром четвёртой роты, которая образована из двух взводов: русского и грузинского. Старшиной русского взвода, то есть, первого взвода назначен курсант четвёртого курса училища товарищ Долидзе, а старшиной второго взвода – курсант четвёртого курса Гогиашвили.  По всем вопросам прошу обращаться к ним!  Сейчас вас отведут в ваши кубрики.
;  Первый  взвод  в  две  шеренги  по  ранжиру  становись!  ;  скомандовал старшина взвода. Курсанты построились. ; Взвод, смирно!..  На ле-во!  За мной шагом марш!
За старшиною курсанты вошли в помещение, поднялись на второй этаж и по коридору направо. Прошли один смежный кубрик с двухъярусными койками, застеленными серыми шерстяными одеялами, вошли в другой такой же.
; Вот это ваш кубрик. Занимайте места!  сказал старшина, и все кинулись разбирать койки. Одним нравилось спать на нижнем ярусе, другим – на верхнем. Тимур выбрал первое.    
    Поскольку койки стояли попарно, то его соседом справа оказался парень, старше него со шрамом через всю правую щеку.
;   Будем знакомы! – Юра…  Старгородский! ; сказал он.
;   Будем..! ; ответил Тимур. ; Тимур Маев.
;  Что-то я тебя раньше не видел ни в карантине, ни на занятиях.
;  В карантине я не был, потому что жил здесь у тёти.  А на занятиях…  я переведён сюда из гидротехнического отделения.
;   Да? А что ты там забыл?
; Видишь ли, когда я поступал в училище, меня не приняли на судоводительское из-за малого роста.  А сейчас, вот, по приказу министра, я всё же оказался здесь.
;   А-а! Тогда всё понятно.
Утром  следующего дня в кубрике прозвучала команда:
    ;   Подъё-ом!
Однако, по этой команде никто не вскочил с постели. Ребята зевали вслух, потягивались.  Вдруг раздался щёлкающий звук и вслед за ним голос: ; «Ай!», потом ещё: ; «щёлк!..» и: ; «Да ты что-о!..». Звуки раздавались от входа в кубрик, приближаясь.  Тимур сразу сообразил, что это за звуки. Он встал и огляделся: старшина взвода с ремнём в руке бил тех, кто не встал.
    Он подошёл к койке соседа. Казалось, что тот спит. Поэтому он размахнулся ремнём с пряжкой на конце и опустил руку в ударе. Но опущенный ремень не достиг соседа: он перехватил его налету и резко дёрнул на себя. От неожиданности старшина не удержался на ногах и упал на койку соседа. До Тимура донеслись негромкие слова:
;   Ещё раз попытаешься, не то будет!
Старшина ничего не ответил, но бить перестал.  Скорее всего, он заметил шрам на лице курсанта прочертивший правую щеку от виска до подбородка.
Юра воевал в морской пехоте и это был след, оставленный немецким штыком ему на память о войне.
После завтрака пошли в аудиторию.  Был урок по морской практике. Когда Тимур вошёл в класс, то увидел Юрия за столом, тот махнул ему, указывая на место рядом с собой.
;   Раз спим рядом, давай и сидеть рядом! ; сказал он.
На этом отделении изучались более интересные предметы, чем на гидротехническом.  Например, та же «Морская практика».  Сколько там новых интересных терминов, о которых он прежде и знать не знал!  Правда, те ребята, которые учились тут с самого начала, уже прошли часть материала, которую Тимур стал постигать с помощью Юры.
Он с интересом читал учебник, в котором содержались очень полезные сведения для будущих моряков. Притом, они преподносились в виде советов. Тут было всё, начиная с того, как на море определять погоду, и кончая тем, как сделать кирзовые сапоги непромокаемыми.
Книга содержала сведения о конструкциях парусных судов, приводила названия их элементов, был специальный раздел об их такелаже.  Она учила, как вязать морские узлы. Оказалось, что это – целая наука…

Жизнь в кубрике по соседству с местными ребятами, которые считали себя здесь хозяевами, оказалась не такой уж простой. Они, действительно, вели себя, как хозяева.  Выражалось это в их, вообще, высокомерном отношении к приезжим.
Например, ничего не стоило любому из них войти в русский кубрик и потребовать у любого русского какую-нибудь вещь взаимообразно.
;   Я верну тебе завтра! ; мог сказать он, но не вернуть.
Создалась   такая   уверенность,    если    у    тебя    что-то    взяли «взаимообразно», можешь навсегда распрощаться с нею и забыть, что она когда-то тебе принадлежала.
Так, например, уже было несколько случаев, когда, собираясь на танцы, житель соседнего кубрика приходил к русским и просил одолжить на один вечер ботинки. Чтобы не создавать нетерпимой обстановки между двумя национальностями, русские ребята уступали просьбам.
;  Я завтра утром тебе принесу! ; говорил сосед в таких случаях.
И, действительно, приносил, только не его ботинки, а свои. И всё им сходило с рук.
Однажды случай решил «пошутить» и над Тимуром.  Вечером, после ужина к нему подошёл грузинский парень, естественно, выше его ростом, потому что, кроме Тимура, во всём училище не было курсанта ниже одного метра шестидесяти пяти сантиметров. Присмотрелся к его ботинкам, которые он, как добросовестный кандидат в моряки, держал всегда в надлежащем виде.
; У тыбя трыцать девятый размер? ; спросил он, показывая на ботинки.
;   Да. ; ответил Тимур.
;  У мина – тоже… ; как бы делясь с ним мыслями, проговорил он. ; Дай, я схожу в ных на танцы! ; довольно дружелюбно добавил он.
;  Не могу! ; в таком же дружелюбном тоне сказал Тимур.
;  Почиму? ; спросил сосед. ; Ты же нэ пойдош на танцы!  Ты же сичас ляжеш спат!  А утром проснёшса, оны будут стоят у твоей койкы!..
;   Нет. Пусть лучше они сразу будут стоять у моей койки.
  В обоих кубриках установилась тишина.  Все внимательно слушали, интересуясь, чем закончится этот разговор.
Грузин, вероятно, бывший сильнее Тимура, схватил его двумя руками ниже талии, приподнял и, перенёс в свой кубрик, посадил на подоконник с намереньем самому развязать его шнурки. Однако, Тимур стал дрыгать ногами в разные стороны, не давая ему выполнить задуманное.
;  Слушай ты! ; сказал грузин угрожающе. ; Я сичас выброшу тэбя в окно!  Ымей в выду, у мена на считу уже имеится одно убыйство!  Ты будеш второе…
          Тимура начало разбирать зло.  Подходило такое состояние, когда он терял самообладание и мог сделать что-нибудь такое, чего от него никто не ожидал.
Он внезапно соскочил с подоконника и что есть силы «вмазал» кулаком по морде обидчика.
Оба кубрика насторожились:  До той поры в кубриках никаких драк не случалось.  И вдруг русский ударил грузина!  Да, видимо, хорошо врезал, что противник опешил.
От неожиданности он растерялся.
;   Ладно!  Иды! ; только и сказал он.  И Тимур вернулся на своё место.
;   Молодец! ; сказал Юрий и пожал ему руку.
Неизвестно, что подумали представители сторон, наблюдавшие этот инцидент, но Тимур сделал свой вывод: «Грузины – местные аборигены, хорохорятся до тех пор, пока не получат по морде!».  И он, видимо, оказался прав: после этого происшествия не было больше ни одного случая вымогательства со стороны грузин.
А однажды в выходной, идя по улице, ведущей к училищу, он услышал, как кто-то окликнул его по имени.  Он оглянулся.  И в одном из раскрытых окон одного дома увидел лицо своего обидчика.
;   Тэмур!  Подойды суда! ; позвал он.
Когда Тимур подошёл к раскрытому окну, тот протянул ему золотую рюмку с чем-то коричневым.
; Ты когда-ныбуд, пробовал шыколадный лыкёр? ; спросил он, как будто между ними никогда ничего неестественного не происходило.
Тимур, действительно, никогда никаких ликёров не пробовал.  Он пригубил, пахнувшую шоколадом, густую жидкость.  Понравилось. И тогда выпил до конца.
;  Ты на мэна нэ обыжайса!  Я тогда с тобой просто пошутыл! ; сказал он.
;   А я и не обижаюсь. ; ответил Тимур.
;  Мы же с тобой, как вы говорыте, «тоски»: Мена тоже зовут Теймураз.
;  Очень приятно! ; вежливо, но без дружеской улыбки, ответил он. ; Ну, ладно, спасибо за ликёр! Я уж пойду! ; И пошёл своей дорогой.  А про себя подумал: ; «Когда получил по морде, другом стал! Друг по нужде – не друг!» ; резюмировал он.
 
         Курсанты русского судоводительского отделения, хотя и были одеты в одну форму, но по своему поведению были совершенно не похожими и, самое главное, не дружными между собой.
Особенно среди других выделялся один в ладно сидящей на нём форме с большим количеством медалей на форменке. Оказалось, что он в училище уже приехал в ней, потому что был «сыном полка». В том подразделении, где он «служил» до училища, видно, за ним хорошо ухаживали. Звали его Максимом.
У Тимура имя «Максим» всегда ассоциировалось с любимым артистом Борисом Чирковым. Этот же Максим совершенно не был похож на него. Он был заносчив, высокомерен, что товарищи, на первых порах, ему прощали. Но только не Тимур, бывший от природы гордым и не прощавшим высокомерия по отношению к себе. На этой почве между ними произошло несколько стычек, правда, не дошедших до драки.
Другого курсанта Тимур ставил особо, и, возможно, не только он один, хотя тот особенно среди других ничем не выделялся. Звали его Пашей Понамарёвым. Все знали, что он родной брат старшины училища Николая Понамарёва – парня во всех отношениях видного: красивого, высокого и ладно скроенного. Паша же, можно сказать, был его полной противоположностью: мешковат, ходил вразвалку, да и лицом был не красавец.
А вот кого он особо выделял, так это своего соседа, правда, не носившего никаких медалей, хотя Тимур был уверен, что они у него были.  Он чем-то напоминал ему Колю Голоулина из Бахчисарая. Такой же степенный, рассудительный, знающий себе цену. Шрам через всю щеку от немецкого штыка совершенно не портил его лица и, даже наоборот, придавал ему мужественность. Когда он узнал его поближе, то стал уважать ещё больше. С таким можно было дружить по настоящему и не страшно «идти в разведку»…
После того, как прозвучит «отбой» и погаснет свет, в кубрике начиналась другая жизнь. Эта жизнь была песенная. В темноте ребята, не стесняясь, начинали петь песни, в основном, морского содержания: о теплоходах, подводных лодках, о клешах, «подметавших» улицы, о красивых гречанках и морских бризах, и даже о том, как «…летели во мгле…», что «бак пробит, хвост горит и машина летит на честном слове, и на одном крыле»…  Притом, такие песни, которых Тимур прежде и не слышал. Кто знал их, тот подпевал основному запевале.
А однажды кто-то набрался смелости и запел незнакомую всем песню про «рыжую бабёнку»:          
… А рыжая бабёнка
Ретивее котёнка:
Её когда ни тронь ;
Она всегда – огонь!
Она тебя ласкает
И к сердцу прижимает,
И так тебя расстроит,
Что крикнешь даже: «Ай!»,
Ай, с рыжей бабой рай!..

Это был припев. Он ещё как-то мог «смотреться» на фоне марширующей роты. Но слова запева были довольно непристойного характера. И, тем не менее, она вскоре стала «строевой» песней четвёртой роты, потому что понравилась всем.
Слышали её и командиры, но все только улыбались, и никто не попробовал её запретить. Видимо, все принимали её за особый «флотский шик».
Можете себе представить: идёт по городу колонна курсантов в субботу в баню или обратно в училище и во всю глотку орёт: ; «А рыжая бабёнка!..»!
Кстати, о бане. Приходила колонна в баню, раздевалась. Всё бельё тут же отправлялось на дезинфекцию, а все волосяные части тела курсантов большой кистью из ведра обмазывались какой-то вонючей жидкостью.
И, тем не менее, вши были. По вечерам до отбоя раздетые курсанты просматривали швы тельняшек и давили гнид – их личинки.

В училище большое внимание уделялось английскому языку. Курс был рассчитан таким образом, чтобы после его окончания каждый выпускник свободно владел им, поскольку он считался международным, особенно на море.
Но не обижена была и литература. Уже одно то, что её преподавал профессор, говорит о многом. Так что у Тимура здесь были два любимых предмета: морская практика и литература.

Однажды он на урок литературы захватил свою тетрадь со стихами, а после занятий показал её профессору. Тот полистал, посмотрел и сказал:
;  Я так понимаю, что вы хотите получить о своих стихах мой отзыв. Но для этого мне нужно познакомиться с ними подробно. Если вы оставите её у меня на какое-то время, чтобы я прочёл их в спокойной обстановке, то я смогу удовлетворить ваше желание.
;   Да, товарищ профессор, с этой целью я и принёс её.
;  Хорошо. В свободное время я займусь ими! ; сказал он, кладя тетрадь в свой портфель…

Прошёл, примерно, месяц с того дня, как Тимур перешёл в отделение судовождения. Однажды во время «подъёма» он спросил старшину своего взвода:
;   А вы Ахмеда Мамидзе знаете?
Тот, вроде, как бы испугался, удивлённо посмотрел на курсанта, глаза его округлились.
;  А ты откуда его знаешь?
;  Как, откуда?  Он ; мой друг!
;  А ты откуда приехал?
;  Я – из Джизака, из Узбекистана…
; Как же мне не знать Ахмеда Мамидзе, если он мой лучший друг! ; подчеркнул старшина последние слова.
;  И мой друг!
;  Как тебя зовут?
;  Тимур…
;  А меня – Отар.  А друг моего друга – мой друг! ; Он хлопнул Тимура по плечу. –  Ладно, мы потом поговорим, а сейчас мне надо заниматься взводом!
После занятий в кубрик пришёл Отар и с ним старшина роты Беридзе и старшина второго взвода Гогиашвили.
;  Вот, мы все ; друзья Ахмеда!  Ещё один друг – Коля Пономарёв – старшина училища, но он не смог прийти. ; сказал Отар. ; Мы хотим, чтобы ты нам рассказал всё об Ахмеде.  Здесь разговаривать неудобно, поэтому пойдём с нами!
Четыре моряка вышли из ворот училища. Трое ; в «мичманках», точно в таких, какую носил Ахмед, и один совсем молодой парень, в бескозырке. Все четверо направились в город.

    ;  А куда мы идём? ; поинтересовался Тимур.
    ; Да здесь недалеко,..есть хорошее местечко. ; сказал старшина роты Изет. ; Там посидим и поговорим.
Ближе к центру города, где находились различные магазины, спустились в один полуподвал, в котором размещался по местному – «духан». Это оказалось то же самое, что и «микоянки», имевшиеся в каждом квартале во всех узбекских городах, то есть, обыкновенная пивнушка.
;   Гамар джабо! ; поздоровались старшины с хозяином.
; Праходытэ, дарагие госты, вот суда! ; показал он на свободный столик. ; Што будэт пит?
;  Что будешь пить? ; спросил у Тимура Изет.
;  Я…  ; замялся Тимур. ; Да то же, что и вы. ; нашёлся он, наконец.
;  Ну, тогда будем чачу! ; заявил Изет.
;  А что это такое? ; спросил Тимур. ; Я не знаю!
;  А это – самое дешёвое и самое крепкое. ; заметил Отар.
И действительно, питьё оказалось таким противным на вкус, что Тимура чуть не вырвало. И только присутствие старших товарищей, которые с интересом наблюдали, каким «питухом» оказался их новый знакомый, заставило его взять себя в руки и не показывать, что противный на вкус и крепкий, как «Стамбульский табак», напиток ему не по душе.
Я думаю, что нет смысла передавать все дальнейшие разговоры четырёх парней в морской форме в Батумском духане.
Тимур рассказал друзьям Ахмеда всё, что знал о нём, включая и его предстоящую женитьбу, дал им его адрес для того, чтобы они могли с ним переписываться.
Из духана он вышел в достаточно пьяном виде, но со старшинами дошёл до училища нормально.  Пришёл он в кубрик в тот момент, когда сопровождавший его Отар объявил взводу «отбой».
Утром он проснулся сам.  Оглянулся: в кубрике – никого.  Койки все заправлены.  Встал, оделся, вышел во двор. Там шла утренняя гимнастика.
Идя по двору в сторону туалета, видел под собой шуршащую под ногами крупную гальку.  И, о-о! – Чудо! Через мгновение обнаружил её у себя перед носом!

     Удивлённо поднялся, посмотрел, не заметил ли кто из ребят, занимавшихся гимнастикой, как он упал, сходил в туалет и вернулся снова в кубрик. Лёг на койку и не заметил, как снова уснул.
Однако, сон этот был уже под контролем мозга, который чувствовал ответственность. Проснулся он сразу, как ребята ушли на завтрак. И, заправив койку, пошел, умылся, и «в полном параде» направился в столовую. Когда он вошёл в неё, ребята уже встали и выходили строиться. Увидев его, никто ничего ему не сказал. Он сел за стол и официантка, видимо, заранее предупреждённая, принесла ему его порцию.
Покушав, опять же, без строя, пошёл обратно в кубрик за тетрадками и затем – в учебный корпус. Вошёл в аудиторию перед самым звонком. И, буквально через пару минут за ним в класс вошёл преподаватель морской практики.
;  Здравствуйте, товарищи! ; приветствовал он курсантов. Те ответили хором:
;  Здравствуйте, товарищ преподаватель!
; Молодцы, садитесь! Вчера я рассказывал вам, из каких материалов плетутся корабельные троса. Кто-нибудь может мне пересказать?
А Тимур ведь ни вчера, ни сегодня не успел повторить этот материал.  Он сидел, опустив голову, и молил бога, чтобы пронесло.
Преподаватель обвёл взглядом аудиторию. Потом посмотрел в журнал и прочёл фамилию курсанта:
;  Товарищ Старгородский!..
«Фу, кажись, пронесло!» ; вздохнул Тимур.
Юра встал и подробно рассказал то, что вчера рассказывал преподаватель.
; Садитесь! Ставлю вам отлично!  А что это у вас со щекой?
; Я  воевал   в   морской  пехоте,  в десантном подразделении.  Так это немец оставил на память, чтоб не забывал! ; чётко доложил он.
; Да, немец нам многое оставил на память! ; вздохнул преподаватель. ; Ладно, сегодня я вам покажу, как вяжутся корабельные троса…
На перемене Юра спросил Тимура:
;   Ты что это так вчера набрался?
     ;  Слушай, вчера в духане пили какую-то чачу. ; ответил он, делая ударение на втором слоге. ; Противная такая! Не знаю, что за дрянь, но ни с каким вином не сравнишь!  Крепкая сволочь!  Вот, и не рассчитал!
;  А с какого рожна, это, старшины тебя вдруг в духан потащили? ; С недовольным видом спросил сосед.
;  Да, понимаешь, у нас в школе военруком работает бывший курсант этого училища Ахмед Мамидзе.  Мы с ним – друзья.  Это он уговорил меня поступить сюда.  А его друзья, которые вместе с ним учились, сейчас на четвёртом курсе. Это – Николай Пономарёв, брат нашего Паши Пономарёва, Изет Беридзе, Отар Долидзе и Гиви Гогиашвили. Ахмед – очень хороший парень. Мы с ним хорошо подружились. А у кавказцев, оказывается, есть поговорка: «Друг моего друга – мой друг!».  Вот, они теперь и меня считают своим другом.  Они расспросили, как и где живёт Ахмед?  Я им всё рассказал, дал его адрес.  Между прочим, начальник училища – родной дядя Ахмеда.
;  А почему этот Ахмед, недоучившись, уехал в Среднюю Азию, тем более, что его дядя – Начальник Училища?  Как он его отпустил?
;  Да тут вопрос немного другой, не зависящий ни от Ахмеда, ни от его дяди. Во время войны, когда Ахмед получал паспорт, он в графе национальности написал «курд». Это такая народность, живущая, в основном, на Ближнем Востоке.  А здесь все эти грузины, аджарцы, курды настолько перемешались, что напиши в паспорте любую из этих национальностей и всё будет правильно. И на это никто не обращал никакого внимания. Вот, дядя его считается грузином, потому что в паспорте написано «грузин», а племянник написал: «курд». И всё было нормально. Но, вот, после войны из каких-то политических соображений, наше правительство решило переселить курдов подальше от границы и их интернировали в Среднюю Азию. И, как дядя ни старался, но ничего в пользу племянника сделать не смог…
Тут прозвенел звонок на урок.
На следующей перемене Юрий возобновил свои вопросы в отношении Ахмеда Мамидзе:
; Наверно, эти курды во время войны вели себя в отношении с немцами более лояльно, чем с нами? ; проговорил он, прищурясь.
     ; Ну, во-первых,  немцы  сюда  не дошли, а во-вторых, вопрос не в лояльности: основная масса курдов проживает в Турции, Ираке и Иране, то есть, на тех территориях, где раньше, ещё в средние века существовало их государство, называвшееся: «Курдистан». Так вот, эти курды у международного сообщества требуют самостоятельности. Но ни одно государство, на теперешней территории которого они проживают, в том числе и наше, не хотят отдать эти земли новому суверенному государству Курдистан. Поэтому их всюду притесняют, ото всюду изгоняют. Вот, в эту «мясорубку» угодил и мой друг…
; Да, я смотрю: ты в этих вопросах «насобачился» здорово!
;  Я тебе объяснил всё так, как мне рассказал Ахмед. Но ему-то эта «независимость» совсем ни к чему! И если бы его оставили здесь, от этого никто не пострадал бы!
;   Пострадал бы ты! ; засмеялся Юрий.
;   В каком смысле?
;  А ты бы тогда с ним не познакомился и не попал бы в это училище!
;   Да ты прав!.. ; улыбнулся Тимур. ; Значит – судьба!

Тимур не ожидал, что «дружба» со старшинами, в её вчерашнем проявлении, продолжится и дальше. Но он ошибся. После занятий вчерашняя «тройка» вновь появилась в их кубрике.
; Пойдём, мы тебе покажем новый духан! ; с улыбкой предложил Изет.
Тимур хотел отказаться, потому что чувствовал себя не очень хорошо, но бравый вид «друзей», их «воинственный» настрой убедил его, что не стоит им возражать и вчерашняя история, но только в новом варианте, повторилась снова. На этот раз у старшин не хватило денег, чтобы расплатиться с духанщиком, и Тимур доложил свои. Как говорится, лиха беда – начало!
Таким образом, посещение духанов стало обыденностью и за них, как правило, расплачивался Тимур. Компенсировалось это тем, что он оказался на положении вольнослушателя. Никакие режимы его не касались, его никто не будил, на построения он не ходил. На занятиях часто задрёмывал. Стал получать двойки…
Это он-то? Нелюбитель даже четвёрок!
А как же! Времени на подготовку к занятиям у него не было. В то время, когда другие курсанты занимались «самоподготовкой», он сиживал в духанах! Когда на занятиях они внимательно слушали объяснения преподавателей, он старался подавить сонливость и преодолеть гудения в голове.
Вся стипендия в восемьдесят рублей, плюс триста рублей, ежемесячно присылаемые мамой, тоже перекочёвывали в духаны. Но и этого не хватало!
Однажды, когда для расплаты в духане у Тимура не хватило денег, и друзья, пошарив в карманах, набрали недостающую сумму, Изет спросил:
;  Ты сюда в чём приехал?
;  В каком смысле? – спьяну не понял Тимур.
;  Ну, в чём был одет?
;  Как обычно: в костюме и шинели…
;  А где они сейчас?
;  Как где? ; удивился Тимур. – В каптёрке…
;  А ты можешь показать их?
;  Зачем?
;  Они же тебе теперь не нужны?
;  Конечно!
;  Я хочу посмотреть: можно ли их продать на базаре?
;  Зачем?
; Как зачем? ; удивился Отар. ; Неужели непонятно? Нам же деньги нужны?..
«А действительно, ; подумал Тимур, ; зачем они мне теперь? У меня есть форма…  И даже после училища будет…».
; Чемодан только в субботу или воскресенье можно взять. – ответил он Изету.
В субботу он показал друзьям шинель и костюм. Они остались довольными.
;  Хорошо! ; сказал Изет. ; Завтра продадим…
На базар пошли все вчетвером, а на вырученные деньги, которые Изет отдал Тимуру, пошли в духан.
Справедливости ради, надо сказать, что в этих попойках ни разу не принимал участия Николай Пономарёв. Знал ли он о них? Наверное, знал! Тогда почему не принял никаких мер, чтобы положить конец практически системному выводу из строя молодого, неопытного курсанта?
Окончился первый семестр, и кончились все финансовые запасы. Все курсанты разъехались по домам, и только один Тимур Маев в одиночку ночевал в пустом кубрике, потому что в классном журнале за ним числились две «не закрытые» двойки: по химии и физике…
Время было тяжёлое.  Ещё не наступил сорок седьмой год, когда по всей стране в столовых, наконец-то, появился бесплатный хлеб. И каждый из нужды выкарабкивался сам.
В период зимних каникул, курсантов, уехавших домой, сняли с довольствия в училище, поскольку им училище обеспечило бесплатный проезд к дому и обратно. А вот, местных курсантов, почему-то, оставили на довольствии, хотя они и не ходили в училище для приёма пищи. И весь этот паёк, принадлежавший четвёртой роте, вероятно, по согласованию с начальством, командир роты забирал себе, потому что у него только-только родился сын, и матери требовалась повышенная калорийность в питании.
    А, поскольку, Тимур ничем не был загружен, то для того, чтобы доставить эти продукты командиру домой, использовали его.
Всё это делалось через старшину роты, друга Тимура ; Изета.
Однажды Тимур задержался на кухне, ожидая полагающиеся роте порции ужина. Погода была дождливая, и командир, который в тот день был дежурным офицером по училищу, отдал ему свою плащ-палатку. Ужин был сложен в корзину, которую он благополучно отнёс по назначению.
Возвращаясь, он шёл по улице, ведущей в училище, засунув руки в карманы брюк сквозь прорези в плаще и думал, что если бы не эти пьянки, он сейчас целовал бы свою Мариночку, в конце каждого письма писавшую: «Твоя навеки Марина».
Было темно. Улицу освещали только изредка проезжавшие машины.
На одном из перекрёстков, только что перейдя улицу с тротуара на тротуар, он вдруг почувствовал, что в шею упёрся твёрдый предмет. Ситуация прояснилась, буквально, через секунду, когда он, оглянувшись увидел, что окружён тремя парнями. Он сразу сообразил, что это грузины.
; Снымай плащ! ; скомандовал тот, что держал нож, приставленный к горлу.
Тимур чутко ощущал холод прижатого лезвия. Но, на удивление, он не чувствовал никакого страха. Он знал, что ни под каким предлогом не отдаст плащ,  принадлежащий его командиру. Он был готов к самому худшему, вплоть до смерти, но не посрамил бы чести мундира.
     ;  Плащ не мой! ; сказал он спокойно. ; Поэтому я не могу его вам отдать. Это плащ моего командира роты. ; пояснил он. Однако, это не подействовало на грабителей.
Вдали показалась машина с включёнными на дальний свет фарами.
; А ты знаешь в училище Зобара? ; вдруг спросил тот, который казался старшим в этой группе.
; Нет. ; ответил Тимур, полагая, что грабители, всё-таки, отказались от своего первоначального намерения.
;  А Сурена знаешь?
;  Нет, не знаю! ; покачал он головой.
В этот момент, осветив их, машина проехала перекрёсток и вновь наступила темнота.
;  Снымай   плащ!   ;   вновь   потребовал   грабитель, приставив к его шее остриё ножа. А двое остальных, взявши Тимура с двух сторон за руки, попытались вырвать их из карманов. Однако, Тимур крепко держал руками карманы брюк и им не удалось их вырвать.
; Снымай! ; зло прикрикнул старший. ; Или я тэбя зарэжу! ; И лезвие сильнее вонзилось в шею.
;  Даже, если зарежешь, вы не снимете плаща, потому что мои руки сжаты мёртвой хваткой! Вам придётся для этого отрезать мои руки! ; сквозь зубы проговорил Тимур.
В это время вдали вновь показалась машина. Старший убрал руку с ножом.
; Ладно, иды! ; проговорил он. ; Толко ныкому нэ говоры про нас! ; добавил он.
Тимур не стал тянуть время и, пока машина приближалась, быстро ушёл в сторону училища.
Придя домой, он не доложил старшему лейтенанту, о случившемся.  А просто отдал плащ и попросил разрешения уйти в кубрик.
Лёжа в кубрике с открытыми глазами, он стал думать о Марине. И представил себе, если бы его убили сегодня, матери сообщили бы, что сын её погиб «при исполнении служебных обязанностей». А Марина могла даже не узнать этого. Ведь его мать не знала об их любви. Она писала бы ему письма, которые возвращались бы с припиской «Адресат выбыл». 
    Теперь он очень сожалел о том, что так глупо провёл первый семестр и потерял возможность встретиться со своей любимой. Откровенно говоря, курсанты и не знали, что всех у кого положительные отметки и нет задолженности по учёбе, на зимние каникулы отпустят по домам. Знал бы это Тимур, он разбился бы в лепёшку, но устранил бы свои «хвосты».
    Однако эта информация застала его врасплох, когда уже ничего сделать было невозможно. И даже друзья – старшины, которые должны были знать об этом, ничего ему не сказали. Да они даже не интересовались его успехами в учёбе. Их интересовали только выпивки!
И вдруг его осенила мысль: попросить Изета, чтобы он поговорил с командиром роты и предложил ему отпустить его в самоволку безо всяких документов.  И, конечно не безвозмездно: взамен он мог привезти ему из Узбекистана кишмиша и урюка.
Изет, как старшина роты, приходил в училище каждый день. На другой день Тимур высказал ему своё предложение.
; Хорошо, ; сказал Изет, ; как только я увижу командира, я с ним поговорю. Сегодня он отдыхает после дежурства.
  Через день Изет сам нашёл Тимура и сказал:
; Я говорил с командиром: он согласен. Только, в случае провала, ни он, ни я – ничего не знали. Согласен?
;  Согласен! Спасибо!
Он сразу же пошёл на базар, купил там зелёного чая и в этот же день купил билет на Тбилиси.
Поезд отходил в восемь часов утра. На первой же остановке он вышел на перрон и, (О, удача!) встретил там моряка, рыжего парня в бескозырке с надписью «Черноморский флот».
    Подошёл к нему.
;  Здоров!
;  Здоров! Куда едешь?
;  Еду далеко, но сейчас – до Баку.
;  О! – Попутчик! В каком вагоне едешь?
;  В седьмом…
;  А я – во втором…  Нас там пять человек. Айда, к нам!
;  А проводник?
;  Ха! Ты что, не знаешь? Там, где едем мы, мы – хозяева!
;  Хорошо, пойдём ко мне за чемоданом!
;  Идём!  Будем знакомы: Владимир!
    ;  А я – Тимур.
Перенесли чемодан во второй, то есть, в «воинский вагон». (Тогда в каждом пассажирском эшелоне первые два вагона были воинскими). Проводник, которого так опасался Тимур, увидев их, даже не удосужился спросить, кто он и куда едет?
  Когда друзья Владимира увидели Тимура, один из них с погонами старшины второй статьи радостно воскликнул:
;  О! Нашего полку прибыло!
Тимур сразу же перезнакомился со всеми. Друзей Владимира звали: Николай, Григорий, Михаил и Олег. Все они ехали в Среднюю Азию, то есть, все были ему попутчиками.
Ребята попались весёлые, дружные, одним словом, «моряки»!
И что интересно: ведь до сегодняшнего дня они не были даже знакомы между собой! А посмотришь на них и невольно подумаешь, что собрались вместе старые друзья. Вот тут, Тимур, в натуре ощутил, что такое «Морская дружба».
Внешне их всех объединяла только форма. Но это только внешне. А более глубокая причина – Морская служба. Они понимали друг друга с полуслова. И случись, что кому-то из них угрожала бы опасность, они, не жалея жизни, кинулись бы на выручку.
Тимур понял, что книжное выражение: «Один за всех и все за одного!» ; в жизни это и есть «Морская дружба»!
Их теперь стало шестеро, и занимать они должны были бы одно и половину второго купе плацкартного вагона. Но они всё время все находились в одном купе, сидя на нижних полках.
Когда до Тбилиси оставалось езды часа полтора, Николай – высокий худощавый блондин спросил:
;  Братва, а кто из вас бывал на Тбилисском рынке?
Все молчали.
;  Я тоже не был. ; признался он. ; Но слышал, что это – «Что-то»! Может, пропустим несколько часов, да посмотрим на это «Чудо»?
;  Ну что: принимаем? ; спросил самый старший и самый рассудительный Михаил.
; Идёт!  ;  подтвердил  Олег  ;  широкоплечий тёмноволосый парень.
;  А ты как? ; повернулся  к Тимуру Михаил.
;   Я – с вами! ; не задумываясь, ответил он.
В Тбилиси на вокзале узнали, что следующий поезд на Баку будет через три с половиной часа. Закомпостировали билеты и сразу поехали на рынок.
Увидев выходящий от шашлычной дымок и почувствовав аппетитный запах, Володя, потирая руки, сказал:
;  Ну, что, братцы, начнём с шашлычков?
;  Шашлычки  –  это  хорошо!  Но  я  думаю,  надо  начать  во-он  оттуда!  ;  Михаил  показал глазами на ряд с небольшими бочонками, стоявшими на прилавках. Все глянули туда и в их глазах засветились искорки.
Ряд был довольно длинный. Когда они подошли к его середине, сразу несколько грузин повскакивали со своих мест.
; Ай, генацвале, иды суда! ; послышалось со всех сторон. ; Вот – самый лучий вино!
Один из продавцов, ещё до подхода моряков, начал цедить вино из своего бочонка.
; Вот, на – попробуй! ; протянул он Михаилу полный сто-пятидесятиграммовый граненый стаканчик.
Михаил отпил глоток, почмокал губами, улыбнулся и сказал:
;  Я в винах не особенно разбираюсь. Вроде, ничего!.. ; и выпил остаток.
Продавец продолжал смотреть на него, ожидая его оценки.
;  Ну, на  вкус  приятное,  но  на  крепость  слабоватое… ; проговорил Михаил, чтобы что-то сказать ожидающему продавцу.
; Какой слабый! ; возмутился тот. ; На пробуй ищо! Поллитр выпьеш – пьяный будэш!
; Слушай, командир! Попробуй мой вино! ; Протянул стакан его сосед. Миша взял его и передал Николаю.
;  Попробуй! ; сказал он.
Коля выпил и подтвердил:
;  Ничего.  Если  литр  выпить,    то,  наверно,   можно опьянеть!
;  Давай будэм спорыт, ; возмутился второй продавец. ; Четырэ стакан выпеш, будэш пяный! Пей! Я угощаю!
;  А  у  тебя  побольше  тары  нет?   Может,  кружка  есть?
;  Ест  кружка!  ;  ответил  он.  ;  Эй,  Зураб!  ; крикнул  он  куда-то  в  сторону.  ; Давай  твой кружка!
Тот, которого он назвал Зурабом, притащил литровую молочную кружку. При виде её Николай заколебался.
;   На что спорим? ; спросил он на всякий случай.
    Грузин почесал затылок.
; Одын крушка выпеш,.. ; он задумался, ;  другой полный крушка понэсёш дэсат,  нэт двацат шагы и нэ пролит, тогда я все ваш ребят по тры стакан выно даём бэсплатно.
;  Идёт! ; согласился Николай.
Грузин налил в кружку вина до самых краёв. Посмотреть на спор собрались почти все продавцы.
;  Толко пей без остановка! ; предупредил он.
Николай подошёл к прилавку, перекрестился и взяв кружку в руки, одним махом опорожнил её.
;  Давай вторую кружку!
;  Нэт.  Ты нэмного отдохны, покуры.  Нада, чтобы выно по тэбэ разошлос.
; Хорошо, давай закурим! ; Николай вынул из кармана свой кисет с махоркой – флотским табачным довольствием и аккуратно нарезанными листами бумаги и протянул его грузину. Тот поморщился и сказал:
;  Нэт. Мы такой нэ курым! ; Он демонстративно достал свой серебряный портсигар, открыл его и протянул моряку. В нём лежали самодельные сигареты из скрученных листов табака, обёрнутых папиросной бумагой.
Николай взял одну из них, понюхал, удовлетворённо хмыкнул и передал портсигар Михаилу. Тот тоже взял одну сигарету и передал портсигар Григорию. Григорий в свою очередь передал его Володе, а Володя по кругу – Олегу, который взял аж две сигареты и вернул портсигар хозяину. Одну из них он тут же отдал Тимуру, а вторую долго разминал пальцами и нюхал.
Грузин не обиделся. Наоборот, он был доволен, что моряки так уважительно отнеслись к его самодеятельному куреву.
Первым закурил Николай, прикурив от зажигалки, сделанной из винтовочного патрона. Он затянулся и тут же поперхнулся: табак оказался очень злым, но моряк тут же превозмог сжавшую горло спазму и уже более спокойно выпустил дым. Михаил заметил это и, посмотрев на Тимура, предупредил:
;  Ты не кури!
; Я такие уже курил. ; ответил Тимур и не менее демонстративно, взяв сигарету в рот, прикурил её от сигареты Николая.
Его жест насторожил ребят и, наоборот, развеселил грузин, ожидавших, что молодой моряк, совсем ещё пацан, сейчас опростоволосится. Но Тимур не доставил им такого удовольствия. Он спокойно затянулся и выпустил дым прямо в лицо, внимательно следившему за его реакцией грузина, от любопытства близко наклонившемуся к нему. Грузины зацокали от удивления, зная, что не каждый из них мог спокойно курить такие крепкие табаки. А моряки заулыбались: знай, мол, наших!
Докурив свою сигарету до середины, Николай потянулся за налитой до краёв кружкой с вином. Взяв её двумя пальцами – большим и средним – за края, он приподнял её и сказал, обернувшись к хозяину:
;  Ну, пошли!
Держа кружку перед собой, он стал считать шаги. Двигался он так плавно, что ни одна капля вина не пролилась на землю.
;  Ай, маладэц! ; воскликнул продавец, когда Николай досчитал до тридцати. ; Иды суда! Я всэх угощаю!
Он взял у соседей стаканы, наполнил их вином и пригласил моряков отведать его.
; Подождите! ; сказал Михаил. ; Олег, у тебя есть деньги? ; Тот кивнул. ; Сходи в шашлычную, возьми шесть шашлыков и одну лепёшку, а ты, Тимур, помоги ему!
Когда шашлыки, принесённые на бумажной тарелочке, оказались на прилавке, Михаил, подняв свой стакан, повернулся к собравшимся грузинам, провозгласил:
;  Первый тост пьём за хозяев! Ваше здоровье!
Пока Олег с Тимуром ходили за шашлыками, каждый из присутствовавших здесь грузин, наполнил свой стакан и теперь они подняли их и выпили вместе с моряками.
Хозяин тут же наполнил стаканы гостей и сказал:
;  Я тоже хочу сказат свой тост: я пью за вот этот парен! ; Он хлопнул Николая по плечу. ; Буд здоров, генацвале! Пуст всэ дэвочки будут тэбэ лубит! ; Он высоко поднял свой стакан и, прихлебнув из него, почмокал губами,  показывая, какое оно вкусное, и потом медленно выпил.
Третий тост попросил его сосед. Он не стал много говорить, как, вообще, принято у кавказских народностей при застолье, а сказал коротко:
; Да здравствует советский моряки! ; Его товарищи согласно закивали головами.
После такого торжественного приёма Михаил поблагодарил всех за гостеприимство, и моряки ушли смотреть рынок дальше. Там они накупили всяких продуктов в дорогу. Николая постепенно начал разбирать хмель, и он стал шутить с продавцами, торгуясь за каждый рубль. Ребята смеялись, но не одёргивали его.
На вокзал ребята пришли, примерно, за полчаса до отправления поезда и сели в первый воинский вагон. Все пятеро моряков предъявили проводнику свои билеты, а показав на Тимура Михаил сказал:
;  Он с нами!
И этого оказалось достаточно, чтобы проводник не стал задавать никаких вопросов.
В Баку приехали утром. И сразу же пошли в порт. Там в кассе предъявили свои документы и доплатили за Тимура.  Им выписали один билет на всех.
«Багиров» стоял уже у причала.
На теплоходе им выделили отдельную шестиместную каюту и через двенадцать часов они были в Красноводске.
Поезд на Ташкент отправлялся не сразу, и для того, чтобы познакомиться с городом, у них было достаточно времени.
Решили начать с рынка. Но здесь рынок больше был похож на ярмарку, с небольшими магазинчиками, аттракционами и цирком.
От нечего делать ребята заходили в магазинчики, знакомились с продавщицами, обменивались с ними адресами, шутили. Сходили и в цирк, и покатались на каруселях.
В поезд садились так же, как и в Тбилиси. И здесь проводник промолчал, будто всё делалось, как надо. Поскольку, на этом отрезке пути группе нужно было разъезжаться по разным городам, то ребята заранее обменялись адресами домашними и своих подразделений (на всякий случай).

В Джизак поезд пришёл поздно вечером. Ребята распрощались с Тимуром, проводили его до вокзала. А дальше ему предстояло идти до города пешком.
Мама, открывшая ему дверь, опешила: ведь он в последнем письме ни словом не обмолвился о том, что может приехать на каникулы. Она была одновременно и рада, и испугана. Поняв это, он тут же успокоил её:
;  Мама, я приехал на десять дней, в отпуск.
Услышав, что к ней приехал сын, в комнату постучалась соседка, снимавшая комнату в этом же доме. Это была молодая, лет двадцати татарочка, работавшая в райкоме комсомола.
;  Вот, Мариям, познакомься! Это мой сын – Тимур, будущий моряк.
;  Очень приятно! ; сказала она, подавая руку. И приятно улыбнулась.
На следующий день, который на удачу оказался воскресеньем, Тимур сразу пошёл к дому Марины.
Увидев его в окно в морской форме: в форменке с гюйсом и в бескозырке, она радостная выбежала на улицу и хотела броситься к нему в объятия, но в последний момент сдержалась, и, улыбаясь, спросила:
; Каким это тебя морским ветром занесло к нам в сухопутный Джизак?
;  Ветром любви! ; не задумываясь, ответил он и сразу хотел обнять её, но она протянула ему руку. Он взял её за руку, притянул к себе и полуобнял её за талию левой рукой. Продолжая улыбаться, она незаметно оглянулась,  чтобы убедиться, что их никто не видит.
;   Ну, а если серьёзно?..
;   А серьёзно?.. Отпустили на десять дней, на каникулы.
;  Ну  и  хорошо!  А то я по тебе очень соскучилась!  ;  потупив  взгляд,  проговорила она. ; Куда пойдём? ; спросила она, тем самым, давая понять, что куда угодно, только не к ней домой. Вероятно, Надежда Кирилловна до сих пор была в обиде на него.
;  Пойдём к нам? ; с мольбой во взгляде попросил он, боясь, что она откажется. ; Я тебя с мамой познакомлю.
;   Хорошо! Я сейчас оденусь!
Она вышла, красиво одетая, и пошла рядом. Он взял её под руку. Она не противилась.
Дома он представил её матери:
;   Мама, вот это – моя Марина!
При этих словах она зарделась и стояла, опустив глаза, будто бы на смотринах.
; Я очень рада, сынок! ; проговорила мама, и слёзы показались на её глазах. ; Мариночка, дочка! ; сказала она, вытирая глаза платочком. ; Проходи, садись! Не стесняйся! И прости меня за слёзы! Я только сейчас поняла, что сын уже взрослый! Я очень рада за вас обоих! Дружите, любите друг друга! А я буду любить вас!
; Мама!  Давайте  пойдём  сейчас  в  фотографию и сфотографируемся на память! – высказал Тимур пришедшую вдруг в голову мысль.
; Хорошо! Я сейчас оденусь! ; повторила она, точь в точь, Маринины слова.
Хоть на улице было и не холодно, но мама накинула на себя белую шерстяную шаль и они вышли на улицу.
Фотография тоже находилась на улице Карла Маркса недалеко от дома. Вошли в неё, Марина – нехотя, последней.
Сколько Тимур и мама её ни уговаривали, она наотрез отказалась фотографироваться.
; Но, ведь у меня нет ни одной твоей фотографии! ; аргументировал свою просьбу Тимур, на что она ответила:
;  Я тебе вышлю письмом.
Они сфотографировались: мама и он.
Её отказ, ничем не объяснённый, несколько испортил его настроение. Она это заметила, и её настроение тоже, невольно, ухудшилось. По крайней мере, когда он провожал её домой, она не позволила ему себя поцеловать, на что так рассчитывал Тимур.
;   Завтра встретимся? ; с неуверенностью спросил он.
;   Завтра – школа ; ответила она.
;   А после школы?
;   После школы,.. как сделаю уроки…
;   Это ещё целые сутки ждать!
;  Ничего!  Подождёшь! ; в своей обычной интонации съязвила она.
;  Мариночка! Любовь моя! Чем я провинился перед тобою? Ведь я летел к тебе за тысячи километров, чтобы увидеть, обнять и целовать тебя!
;   Ну, увидел? – Радуйся! ; вновь съязвила она.
;   Родная, ну прости меня, если я сделал что-то не так!
;   Я не люблю, когда меня насилуют!
; А всё же, скажи, почему ты не захотела с нами сфотографироваться? Мы тебе противны?
    –  Глупости! Вовсе нет! Не захотела, значит, на то была своя причина.
;   Ну, разреши тебя поцеловать!
;   Сегодня нет!
;   Почему?
;   Нет настроения.
;   А завтра можно будет?
;   Завтра и посмотрим.
На этом они расстались. Придя домой, Марина снова расплакалась.
;  Что случилось на этот раз? ; спросила мать. Увидев её мокрые глаза.
;   Приехал Тимур на десять дней…
;   Так чего ты плачешь?
;   Он познакомил меня со своей матерью.
;   Ну, и что?
;   Она татарка…
;   А ты разве раньше не знала?
;  Знала. Но она типичная татарка и говорит с сильным акцентом.
;   Ну, и что с этого? Ты его любишь?
;  Люблю… Но как я представила, что мне придётся с нею жить, мне расхотелось…
;   Но ты же не за неё выйдешь замуж, а за него…
;  Да, но он – один сын! Куда он её денет? Если он будет штурманом дальнего плавания, то будет надолго уплывать в свои плавания, а я буду оставаться с нею одна.
; Ну, почему одна? У тебя будут дети…  и даже, наоборот, она будет ухаживать за твоими детьми…  А что? Она такая неприятная?
; Нет. Но когда они вдвоём стали меня уговаривать с ними сфотографироваться, мне это стало неприятно. Я и подумала, что если мне придется с ними жить, их будет двое, а я – одна.
; Скажи мне честно: тебе нравится ваш новый ученик? Как его зовут? Володя?..
;  Володя.  Я ещё в нём не разобралась.
;  А уж не он ли стал между вами?
;  Не знаю.  Но я пока ещё люблю Тимура.
;  Вот это «пока ещё» меня сильно пугает.
;  А ты что?  Уже простила его?
    ;   Не в этом дело.
    ;   А в чём?
    ;  Дело   в   том,   что,  то   ты   любила    одного,    чуть    не    до   самоубийства,   а  появился другой и уже тебе нужна причина или повод, считай, как хочешь, чтобы забыть первого.  Так ты далеко не пойдёшь!  Или, наоборот, так ты далеко-о пойдёшь!..
; Мамуля! Я ещё ничего не решила, а ты меня уже обвиняешь во всех грехах!
;  Вот,  в  том-то  и  заключено   всё   зло,  что  ты  «ещё  не  решила».  Значит,  ты можешь решить или так, или по-другому? Уже одно то, что ты стала перед выбором, ставит тебя в незавидное положение.
;  Так что же по твоему получается, если я дала кому-то руку, я уже не имею права выбрать другого?
;  Да. Это означает то, что прежде, чем дать кому-то руку, ты обязана взвесить всё, и, главное, свои чувства. Поставь себя на место своего избранника: тебе понравится, если он вчера назвал тебя другом на всю жизнь, а через день, увидев другую, в корне изменил своё решение.  Скажи, можно ли верить такому человеку и, главное, доверить ему свою жизнь?
; Мамуля, ты, как всегда, права! Знаешь, я хочу рассказать тебе наш сегодняшний разговор, когда он пошёл провожать меня домой.  Может быть, ты дашь мне правильный совет.
;   Я тебя слушаю.
; Ну, ты помнишь, когда он уезжал в училище, он признался мне в любви. А я не решилась. И я ревела, как корова, и думала, что, если бы он вернулся, я бы при всех повисла на нём и целовала бы его без конца. В письме ему, по твоему совету, я написала, что люблю его. В своих письмах он писал, как бы он целовал меня, если бы мы встретились. Утром, когда я увидела его, я кинулась к нему, но что-то меня остановило и мы поздоровались через рукопожатие…  Когда он провожал меня, он несколько раз пытался меня поцеловать, но я не давалась. У калитки он спросил меня,  встретимся ли мы завтра. Я сказала, что завтра – школа. «А после школы?» ; спросил он. Я сказала, что только, когда выполню домашние задания. Он сказал, что это аж целые сутки ждать. Я сказала, что ничего, подождёт. Он сказал, что летел ко мне через тысячи километров, чтобы увидеть меня, обнять и целовать. Я сказала: «Ну, увидел? Так радуйся!». Он стал просить меня простить его, если он сделал что-то не так. Попросил разрешение поцеловать меня. Я сказала: «Не сегодня! Сегодня у меня нет настроения!».  «А завтра?» ; спросил он. «Завтра посмотрим». ; ответила я.
;   Да-а! Не завидую я ему!
;   Как ты думаешь, он может обидеться?
;   На его месте, я бы обязательно обиделась!
;   Вдруг, он завтра не придёт?
; К сожалению, придёт! Придёт только потому, что стремился к тебе «через тысячи километров».
;   А почему ты сказала: «К сожалению»?
;  Да   потому,   что   за   твое   такое,  грубое  поведение,  тебя следовало бы, как следует, наказать!
;  Раньше ты меня учила, как уклоняться от поцелуев, а сейчас наоборот, ругаешь за это.
;  Раньше я тебя учила уклоняться от пошлого поцелуя, а не от поцелуя, о котором ты мечтала в свои бессонные ночи.  Было такое?
;   Да, было!
;   То-то же!..
;  Да,  мамочка!  Спасибо  тебе,   родная!   Ты   меня  убедила!  Показала  мне  на  мои ошибки.  Я буду молить бога, чтобы он пришёл, и я извинюсь перед ним за свою нетактичность.
;  Не ошибки, дочка! Ошибки можно всегда исправить! Я боюсь, что это – твоя суть! Не знаю, понимаешь ли ты меня. Я боюсь, что это – твоя натура:  относиться к серьёзному несерьёзно. Ты понимаешь? Так можно, играючи, потерять в жизни самое дорогое, и не заметить этого. А потом окажется, что утрату невозможно вернуть!  Ты только в начале жизненного пути и потому я хочу, чтобы ты не бросалась с лёгкостью такими понятиями, как любовь, дружба и верность принципам. Я хочу, чтобы ты каждый свой поступок сверяла с этими понятиями и была верна им. Только тогда ты будешь личностью, а не, как говорят в народе, вертихвосткою!
; Нет, мамочка!  Мне кажется, чтобы тебя понять, нужно прожить целую твою жизнь с ошибками и поражениями!  Для меня это ещё непостижимо! Ну, откуда мне было знать сегодня, что такое обращение с Тимуром, к которому я привыкла, видя его каждый день, сегодня не подходит?  Конечно, если подумать серьёзно, можно было понять, что десятидневный отпуск – это не целый год вместе; не то,что каждый день видеть его… Тогда, действительно, можно было и обидеть его, и через какое-то время извиниться и попросить прощение.  А теперь, если он, вдруг, не придёт, я ведь не могу сама побежать к нему, просить прощение!
;  Можешь, если он тебе, действительно, дорог!  А если твоя любовь была просто детской игрой, можешь не извиняться! Тогда он сам поймёт, что – к чему!
;  Мамочка, ты меня убиваешь! ; со слезами на глазах промолвила Марина с дрожью в голосе. ; Неужели это всё – так трагично?  И в то же время…  Мамочка, помоги мне!.. Я сама не справлюсь!.. Может быть, я была права?..  Почему меня испугала мысль, остаться с нею наедине?  Ну, он сын… Какая бы ни была мать – она мать! А матерей не выбирают!..  Но мне же она – никто!  Почему я должна с нею жить? Правда, я её не знаю: может быть, она золотая! Но мне стало неприятно, когда они вдвоём стали на меня давить, чтобы я с ними сфотографировалась!
;  Доченька, я тоже её не знаю. Но я их понимаю: они хотели сфотографироваться с тобою на память. В конце концов, вы могли с ним вдвоём сфотографироваться. В этом ничего плохого нет. Но, вот, почему тебе вдруг стало неприятно, это мне не понятно.  Может, это интуиция?..  В таких случаях интуицию отбрасывать тоже нельзя! Тебе надо самой крепко подумать!
;  Ладно, мамочка!  Вряд ли я сегодня усну! Я сделаю всё, как ты советуешь. А там, как говорят: «Утро вечера мудреней!».
Утром Тимур пошёл к Ахмеду.  Тот уже собирался в школу: у него через два часа был урок. Он познакомил Тимура со своей женой, которую тот до отъезда не знал и не видел. А сейчас эта симпатичная молодая девушка, которую звали Еленой, находилась в положении.
Ахмед посадил Тимура за стол и спросил:
;  Ну, как там мой Батуми?
; Батуми на своём месте.  Хороший город! Прекрасное море!..
;  А как там мой дядя, моя тётя?
; Ты знаешь, откровенно говоря, я их в последнее время не видел. Дядю твоего в последний раз я видел месяца два назад, когда меня переводили с гидротехнического отделения на судоводительское. Вообще, он со мной, кроме официальных разговоров,  не разговаривал и о тебе не спрашивал.  Как ты помнишь, я тебе писал, что, приехав в Батуми, я сразу нашёл тётю Сулико. Она приняла меня очень хорошо. Я прожил у неё целую неделю.  Передав ей твои письма, я ожидал, что, либо меня отведут к дяде, либо он придёт к тёте и, конечно, расспросит меня о том, как ты здесь живёшь. Но этого не случилось.  Тётя сказала мне, чтобы я отнёс свои документы в канцелярию.  Я отнёс, и меня сразу направили на медкомиссию. Я  прошёл её без замечаний, и никто мне не сказал, что для поступления на судоводительское отделение мой рост должен быть не менее одного метра и шестидесяти пяти сантиметров.  А у меня оказалось метр пятьдесят пять.  Об этом я узнал от твоего дяди только на мандатной комиссии, когда он сказал, что по этой причине я не могу быть зачислен на судоводительское отделение. Ты знаешь, я потом уже подумал, что если бы, по хорошему, он позвал бы меня к себе и объяснил это всё, то я, конечно, забрал бы свои документы и уехал домой.  Так нет! Мне только на мандатной комиссии объявили об этом и предложили поступить на гидротехническое отделение. У меня не было времени на обдумывание. И только, проучившись месяц, нас – русских стали вызывать на комиссию и предлагать судоводительское или судомеханическое отделения.
А тут, я познакомился с твоими друзьями: Изетом, Отаром и Гиви. Они пригласили меня в духан, где я рассказал им всё, что знал о тебе, дал твой адрес.  Они все трое у нас старшинами: Отар и Гиви – взводов, а Изет – роты. Ну, и начались пьянки!  Отказаться мне было неудобно, и я каждый вечер напивался.  Стал получать двойки. В последнее время за выпивки расплачивался я.  Для этого продал свой новый костюм и шинель.
;   Да какие там друзья?  Просто, учились вместе…
; А мне они сказали, что ты – их лучший друг. Ещё сказали: «Друг моего друга – мой друг»!  И таким образом, как понимаешь, я стал двоечником.  Сейчас я – в самоволке.
;  Как так? ; всполошился Ахмед. ; Как же ты решился?  Ведь такое расстояние!
;   Это ещё что! ; засмеялся Тимур. ; Я ещё и зайцем..!
;  Да ты что?  В самоволке, да ещё и «зайцем»? Ну, ты даёшь!
;  А что?  Выручает  морская  дружба!  Вот,  отсюда  я  возьму  билет  только  до Самарканда. На первой же остановке выйду на перрон, а то просто пройду до воинских вагонов и там, обязательно, найду хоть одного моряка. Вот, с ними я и доеду до Красноводска, а там найду ещё попутчиков. И так доеду до Батуми.
     ;  Да, оказывается, ты парень отчаянный! Я и не знал…
; Будешь  отчаянным,  если  соскучишься по своей любимой! Ты понимаешь?  Всё училище отпустили по домам, а я остался один на всё училище из-за того, что у меня две двойки по вине «твоих друзей».
;  Да, ты попал в плохую компанию. Я их всех знаю: это в их стиле! Вот, что: если речь идёт о моих друзьях, то самый лучший мой друг, это – Коля Пономарёв. Вот, я напишу ему письмо, а ты передашь.  И он примет необходимые меры.
;   Ну, как же я передам?  Как я объясню, где я его взял?
–  Скажешь, что письмо было в твоём письме. Ну, Тимур, ты меня извини! Мне нужно в школу!  Приходи после занятий!
;  Нет, сегодня не смогу! Сегодня я должен встретиться с Мариной!  Завтра как у тебя с уроками?
; Завтра я занят весь день. Ты уж лучше приходи послезавтра с самого утра.  Я буду свободен целый день!
От Ахмеда Тимур пошёл в сквер и занял позицию в стороне от клуба, откуда просматривалась школа.  Став так, чтобы его не было видно оттуда, сам он видел всех выходящих из неё.  Он узнавал всех своих одноклассников. 
Вот, из ворот вышли две подружки. Сердце его ёкнуло: это Марина шла с Эльзой, жившей на той же улице, что и она.  Он проводил их взглядом до угла дома, за которым они скрылись.
Следить за ними дальше не имело смысла, так как его цель была: определить момент возвращения Марины из школы. Он решил дать ей пару часов на обед и на различные домашние дела, в которые, по его мнению, входило и выполнение школьных заданий на дом, и потом прийти к ней. Но до того не додумался, что в течение этого времени она может куда-нибудь уйти.
Эта мысль пришла ему в голову, лишь тогда, когда он уже подходил к её дому: ; «А вдруг её нет дома! ; внезапной тревогой ошарашила она его. ; Что тогда мне делать? Ждать?.. А сколько?..». Подумав, он решил: ; «Если её нет дома, ждать бесполезно!  Это будет означать, что она не хочет со мной встречаться!  А это, в свою очередь, будет означать конец нашей любви!».
Вот, с такими грустными мыслями он подходил к её дому.
А что – Марина?..  Она с тревогой ждала его. Эти два часа, в которые он решил её не беспокоить, показались ей вечностью. Главное, что она была в комнате одна: у мамы, в школе после занятий были какие-то дела, Оксана ушла к подружке. А Стасик, как всегда, был у дедушки, который мастерил для него воздушного змея.  И вот это  время, подаренное ей судьбой для встречи с любимым, пропадало зря!  Ей тоже в голову, лезли всякие отвратительные мысли – одна хуже другой: ; «Что, если он, действительно, обиделся и, вообще, не придёт?!. Тогда, это – катастрофа! Ведь я этого не переживу!..».
Теперь она уже жалела, что не сфотографировалась с ними. «Подумаешь, ; думала она, ; какая беда сфотографироваться с его мамой! Она – тоже человек! И не просто: а мать моего возлюбленного!  Возможно, он стал бы в училище показывать фотокарточку своим друзьям… Ведь у него, наверное, есть там друзья!»…
Она, время от времени выскакивала из дому, стараясь незаметно выглянуть в калитку так, чтобы никто не заметил. Но, всякий раз, улица оказывалась либо пустой, либо того, кого она с нетерпеньем ждала, там не было и в помине.
Вот и теперь, она тихонечко стала отворять калитку, которая предательски заскрипела, и лицом к лицу встретилась с ним. И, конечно, растерялась.
Растерялся и он. И так они некоторое время стояли друг против друга и молчали.  Говорили только их взгляды: её глаза сначала выразили испуг, который тут же сменился радостным сиянием, в его же глазах был вопрос: ждут ли его здесь?
;   Ты выйдешь..? ; наконец нашёлся он.
;   Нет, не выйду! ; ответила она.
;  Почему? ; не понял он, и подумал, что вчерашняя её обида ещё не прошла и тёмная туча тревоги, как набежавшая волна, накрыла его с головой.
; Лучше  заходи  ты!  ;   улыбнувшись своей божественной улыбкой, ответила она, и на сердце отлегло.   
    Но сомнения остались.
;  А твоя мама..?
;  Не беспокойся: я сегодня в комнате одна!
Его глаза засияли радостным светом, и он впервые вошёл в её дом. 
    Здесь всё было красиво и уютно. И он посчитал, что так и должно быть в доме его любимой.

    Он снял бескозырку, ища глазами, куда бы её повесить. Марина с улыбкой взяла её у него, любовно провела пальцами по надписи на ленте и положила на комод. Потом подошла к нему вплотную, положила руки ему на плечи. Он притянул её обеими руками за талию так близко, что их лица оказались друг против друга. Он перенёс правую руку ей на шею, притянул её к себе и впился губами в её губы, страстно засасывая их внутрь своего рта. Она не сопротивлялась и наоборот, теснее прижималась к нему. Когда же в её груди иссяк полностью воздух, она рывком освободила губы и сделала полный вдох.
  ;  Ой,   я   чуть   не   задохнулась!   ;   произнесла   она, порывисто. Проведя ладонью по губам, увидела на ней капельку крови. Улыбнулась и сказала:
;  Ты мне губу прокусил.
; Ну-ка, покажи! ; Он увидел справа, на нижней губе выступившую капельку крови, прильнул к ней губами и пососал.
;  Всё!  Крови  нет!  ;  проговорил,  улыбаясь,  и  добавил:  ;  Я  пососал  твою  кровь! Теперь во мне тоже твоя кровь! Пусть капелька, но твоя!
Она обняла его за шею и сама поцеловала его в губы.  Её поцелуй был не такой порывистый, как его. Он был нежный, ласковый, сладкий и долгий.
Тимур помогал ей и постепенно превратил её поцелуй в свой. Засосав её губы в свои, просунув язык между её губами и проведя им по её зубам, настойчиво требуя разомкнуть их. Она это поняла и впустила его. Он облизал её язык со всех сторон и засосал к себе в рот.  Она податливо отпустила его в его распоряжение, а он нежно обсасывал его, увлекая её в волшебный мир блаженства. 
Это был их первый в жизни любовный поцелуй, который, наверное, запомнится им обоим на всю жизнь. Именно в процессе таких вот поцелуев девушки расслабляются и теряют свою волю, а парни, наоборот, обретают её и происходит их полное сближение.
Ничего такого не произошло с нашими влюблёнными, потому что оба они не были готовы к такому серьёзному и обязывающему акту взаимоотношений.
Но им было так хорошо вместе, что они долго стояли, обнявшись и целуясь, и простояли бы, возможно, до позднего вечера, если бы не пришла с работы Надежда Кирилловна. 
Увидев Тимура, она пошутила:
;  Ага, вернулся наш «беглец»!  Ну, здравствуй, «моряк»! ; она  протянула ему руку.  Он галантно взял её ладонь в свою, наклонился и поцеловал её наружную сторону. ; Ого! ; воскликнула она восторженно. ; Да ты уже настоящий джентльмен!
Марина, наблюдавшая эту сцену, удовлетворённо улыбалась, мол: «Знай наших!». Она была довольна, что её избранник не ударил лицом в грязь и успешно вышел из щекотливой ситуации. Его поступок понравился и Надежде Кирилловне, поставившей мысленно ему «плюс», хотя и заметила прокус на губе дочери.
А он понял, что их идиллии пришёл конец, и что нужно освободить хозяев от своего присутствия. Надежда Кирилловна заметила это и сказала:
;  Сейчас будем пить чай. У нас очень вкусное малиновое варенье.
; Да нет, спасибо! Я, пожалуй, пойду! ; поспешил вставить Тимур.
; Что! Тебе, может, что-нибудь покрепче нужно? ; спросила она, когда Марина вышла на кухню.
;  Да нет, что вы! Просто, я у вас впервые и мне не очень удобно…
;  Ты это оставь!  Целоваться с дочкой тебе удобно, а чай пить неудобно? Поставь своё неудобство во-он в тот угол и садись за стол! ; приказала она. Пришлось подчиниться.
Марина не слышала их разговора. Войдя в комнату и увидев его сидящим за столом, обрадовалась, подумав, что это – хорошее предзнаменование.
Надежда Кирилловна начала накрывать на стол. В это время в комнату влетел пятилетний Стасик с бумажным змеем в руках.
;  Мама! ; с ходу закричал он. ; Посмотри, какого змея… ; увидев чужого человека в форме моряка, он остановился, удивлённо глядя на гостя.
  Марина, помогавшая маме накрывать на стол, подошла к нему, взяла его за руку и вывела из комнаты, что-то говоря вполголоса.
После того, как они вышли, в комнату вошла Оксана, вернувшаяся от подруги.
;  Здравствуйте! ; поздоровалась  она  с  гостем.  Постояв немного возле двери, она подошла к матери и вполголоса спросила:
;   Мама, пока вы здесь разговариваете, я схожу к Вале?
Надежда Кирилловна, занятая приготовлением к чаепитию, без вопросов отпустила её.
Вскоре на столе появился китайский чайный сервиз, простоявший в буфете много лет, и теперь радовавший глаза гостя и хозяев своей красотой. Перед каждой персоной появилась розетка, в которую налили ароматное варенье и рядом положили позолоченную серебряную чайную ложку. На середину стола водрузили на небольшом подносе разрисованный цветами литровый заварник.
; Мы, как узбеки, пьём зелёный чай! ; как бы извиняясь, сообщила Надежда Кирилловна. А Тимур вспомнил, что из Батуми привёз полкило зелёного чая, и пожалел, что не додумался, что можно было бы сделать Надежде Кирилловне «презент».
«Откуда же мне было знать, что они пьют зелёный чай! ; подумал он в своё оправдание. ; Завтра же принесу и подарю ей!». ; решил он.
Когда хозяйка разлила чай по чашкам, она сказала:
;   Ну, моряк, рассказывай, что там у вас за училище и кого оно готовит!
;  Батумское  мореходное  училище  –  единственное  в  стране  среднее  учебное заведение, выпускающее специалистов дальнего плавания. ; начал он своё повествование. ; Есть ещё мореходные училища, готовящие специалистов дальнего плавания, но они – высшие учебные заведения, куда принимают только лиц со средним образованием. Это два училища: Одесское и Владивостокское. Я учусь на судоводительском отделении, то есть на штурмана дальнего плавания. Там есть ещё судомеханическое отделение, готовящее судомехаников, гидротехническое, готовящее техников по строительству морских сооружений и портовое, готовящее портовых работников. Срок обучения – четыре года. Первые два отделения готовят плавсостав. Ежегодно после теоретической подготовки в период летних каникул плавсостав проходит морскую практику на парусном бриге «Товарищ» вокруг Европы. Поэтому нас готовят уже сейчас выполнять обязанности матросов парусных судов. Это – самая сложная работа. Нужно знать наизусть весь рангоут, все паруса и такелаж судна, так как все команды подаются с использованием морской терминологии и должны выполняться немедленно: для раздумья не даётся времени. Не то, что не даётся, а его просто нет! Притом, каждый матрос должен уметь лазать по канатам, как обезьяна. Вы представляете, например грот мачта, это самая высокая мачта на судне.  Её высота может достигать двадцати метров и более. На мачтах расположены реи, то есть перекладины, на которые натягиваются паруса. Вот, на этой высоте матросы ставят или убирают паруса. Там не один, а десятки человек, от слаженности работы которых, зависит многое, вплоть до безопасности судна и его экипажа.
Если человек сорвётся с этой высоты и, не дай бог, упадёт на палубу, это – верная смерть! И его личная безопасность зависит от его умения лазать и держаться на канатах, от его духовного и душевного состояния и его силы воли.
;  Вот, ты, кажется, сказал: «Рангоут» и «Такелаж»…  А что это такое?
;  Рангоутом называют весь комплекс мачт, рей и стеньг, то есть все деревянные детали, на которые натягиваются паруса. А такелаж – это всевозможные троса растительного происхождения и металлические.
;   Всё понятно. А ты лазил уже по этим тросам?
;   Нет. Мы сейчас проходим только теорию.
Марина слушала и не сводила глаз со своего любимого. Она вспоминала, как и при каких обстоятельствах произошло их знакомство.
А произошло это ещё в шестом классе. Кто-то из ребят обратил внимание на то, что на подоконниках и партах нарисованы профили одной и той же девушки с надписями: «Р+Т=Любовь!».  Стали гадать, кто бы это мог быть?  Потом кто-то высказал предположение, что профиль девушки похож на семиклассницу Риту Серебрякову – дочь директора совхоза. Тогда возник вопрос: а кто же такой «Т»? Стали анализировать: все рисунки с надписями были обнаружены только в одном классе. Марина через маму узнала, что это аудитория шестого класса вечерней школы. Оказалось, что в этом классе всего шесть учеников, из которых пять человек взрослых, которые, конечно, не стали бы разрисовывать парты, и только один парень. Мама узнала по списку его фамилию: Маев Тимур. Всё сошлось: «Р» и «Т» это – «Рита» и «Тимур».  Кто-то из девчат, знавших Риту, сказал ей, что её профилями разрисован весь класс. Она не поверила. А когда увидела сама, промолвила:
;   А-а! Я знаю, кто это! ; и больше ничего не сказала.
Марину заинтриговал этот парень, который умел любить, не скрывая   своих   чувств.   Где-то   в   глубине   души   интуитивно

промелькнуло чувство, похожее на ревность: «Мне бы такого мальчика, который вот так, без стеснения, закричал бы на весь мир, что любит меня!».  Тогда она предложила:
;  Девчонки, а давайте после уроков останемся и посмотрим, что это за Тимур такой?
;  А как мы посмотрим? ; заинтересованно спросила Эльза.
         ;  А  просто:  как  начнутся  занятия,  посмотрим  в  окно.   Мы  его  сразу  узнаем  по возрасту.
Так и сделали. В тот же день после уроков остались все девчата. А ребята, учуяв, что девчонки что-то затевают, остались тоже.
Окна в классе со стороны улицы оказались высокими. Став на цыпочки, до подоконника доходил только подбородок.
;  Подсади! – попросила Марина Сашу Холявко. Тот исполнил её желание.
И она впервые увидела ЕГО. Он оказался немного старше её, вполне симпатичный, улыбчивый.
Ребята стали кричать: ; «Эр, плюс Тэ, Любовь!». ; Мальчик посмотрел ей прямо в глаза, и ей стало неловко. И, чтобы как-то скрыть эту свою неловкость она, зачем – непонятно и ей самой – показала ему язык!
Потом ей было долго стыдно за этот поступок, особенно, когда закрыли «Вечёрку» и мальчик перешёл учиться в их класс. Он сразу ей понравился и, возможно, в продолжение интуитивного порыва, она стала уделять ему повышенное внимание. Со временем этот порыв перешёл в осознанное желание влюбить его в себя. Чем она и занималась в течение половины шестого и всего седьмого класса.
И вот, он перед нею – её мечта, её первая любовь! Если бы было можно, она подошла бы сейчас к нему, села ему на колени, обняла бы и целовала бы его со всей своей необузданной страстью!..
«Ах, мамочка! Почему ты так рано сегодня освободилась!..».
Побеседовав ещё немного с Надеждой Кирилловной, Тимур поблагодарил её за прекрасный приём и в дополнение сказал:
;  Надежда Кирилловна, я привёз из Батуми отличный зелёный чай, завтра я вам принесу его!
; Ой, спасибо, Тимурчик! От чая я не откажусь! ; радостно заверила она.
  ;  Марина, как у тебя со временем? ; обратился он к девушке. ; Может, пойдем, погуляем?

         Марина посмотрела на маму. Та согласно кивнула:
;  Сходите, подышите свежим воздухом! ; сказала она. – Потом, спохватившись: ; А чай?..  Нет-нет! Сначала выпейте чай, потом пойдёте!..
По улице они шли, взявшись за руки, причём, инициатором этого была сама Марина. Тимур, конечно, был наверху блаженства! Ещё бы: по её желанию в светлое время суток он шёл по улице со своей любимой рука в руке!
;   Куда пойдём? ; спросила она, прижимаясь к нему.
;  Знаешь,  я  сегодня  видел  афишу  кино.  В  клубе  идёт  американский  фильм: «Серенада солнечной долины». Я слышал хорошие отзывы…
;   Я «За»!..
Войдя в фойе дома культуры, они неожиданно увидели Оксану с её подругой Валей. Увидев сестру, Оксана растерялась.
;  Ты что здесь делаешь? ; удивлённо спросила Марина.
;  Я,.. мы… Мы с Валей хотели…
;  А ты у мамы спросила разрешения? ; строго спросила Марина.
;   Ну, Марин!.. ; заканючила та, а сама, то и дело, поглядывала на Тимура, как бы ища у него поддержки. ; Не говори, пожалуйста, ей! А?..
Марина тоже посмотрела на него. Ей не хотелось перед ним выглядеть такой уж строгой, и, в то же время, её не прельщала перспектива иметь свидетельницу того, как она будет вести себя с любимым в процессе фильма.
Тимур понял её, улыбнулся и слегка кивнул головой. У Оксаны сразу радостно загорелись глаза. Но сестра ещё не решила, что делать.
;   Вы уже взяли билеты?
Сестрёнка радостно кивнула. Но Марина строго спросила:
;   Где ты взяла деньги?
Оксана потупила глаза.
;   Я купила билеты. ; вмешалась в разговор Валя.
; А ты где взяла? ; продолжала расспрос Марина. Было понятно, что этот вопрос имел для неё какое-то значение.
;   Мама дала. ; не мешкая, выпалила девочка.
; Как это мама разрешила вам одним пойти в кино? ; недоверчиво спросила Марина.

         ;   А мы не одни… ; ещё больше удивила она её.
;   Как это «не одни»? А с кем же вы?
;  А вон, Юра с Зиной! ; торжествуя, показала она на брата с девушкой.
;  А что ж вы сразу-то не сказали?..  Ну, ладно, на этот раз прикрою! Но это в последний раз! Какие у вас места?
Валя показала свои билеты. У них был десятый ряд. В кассе свободные места были, в основном, ближе восьмого ряда.
;  А на самых дальних рядах, неужели нет двух мест? ; спросила Марина кассиршу. Та посмотрела схему и сказала:
;   Есть два места на двадцать втором ряду.
Это был самый последний ряд. Марина чуть не подпрыгнула от радости:
;   Давайте! ; выкрикнула она.
Их места оказались крайними в последнем ряду.  Лучших мест и придумать было нельзя. Сидели они, тесно прижавшись друг к другу. Тимур обнял её за талию левой рукой, а в правую взял её руку, которая лежала на её правом бедре. Так они и просидели всю картину. Только их молодые организмы смогли перенести неподвижное сидение в столь неудобных позах в течение почти двух часов.
Возвращались домой вшестером: Юра – брат Вали, его девушка – Зина, две подружки: Оксана и Валя, и Тимур с Мариной. У калитки Марины распрощались с Валиной тройкой, которая пошла дальше и с Оксаной. Марина наказала ей сказать маме, что они встретились на их улице, и что Марина позвала её с собой в кино. Оксана, довольная, кивала.
Когда все попутчики разошлись и влюблённые остались на улице одни, они вновь застыли в долгом поцелуе. Марина не стеснялась своей страсти и сама целовала Тимура, обняв его за шею и только тогда, когда он втягивал её язык в рот, полностью отдавалась его власти.
Оба они прекрасно отдавали себе отчёт, что в их распоряжении осталась всего одна неделя, и это заставляло их ценить каждую минуту их пребывания вместе.
Утром перед началом уроков Эльза заметила Марине:
;  Что-то ты, подружка, сегодня не такая?  Вся, светишься, как новый  пятак!   Уж  не  связано  ли  это  с  приездом   Тимура?  Я   его


позавчера видела: – настоящий моряк! ; И, вглядевшись в её лицо, тихонько воскликнула: ; А-а!..  Всё понятно!  Можешь не отвечать!
;  Эля, вчера у меня был самый счастливый день в жизни!  Мы с ним впервые поцеловались!  Если б ты знала, какое это блаженство: просто таешь в его объятьях!
; Представляю себе! ; сказала Эльза и мельком глянула в сторону Володи Токарева – нового мальчика в их классе, в которого были влюблены все девочки не только в классе, но, вероятно и во всей школе, кроме, разумеется, Марины.  Марине он тоже нравился.  Но и только!.. – Все её мысли были о Тимуре…
Володя Токарев имел все основания быть фаворитом у девочек: высокий, хорошо сложенный, красивый мальчик. Он не блистал шикарным умом и универсальным талантом.  Но этого и не нужно было, чтобы в него влюбиться. Он прекрасно знал себе цену ещё по прежнему месту пребывания, где, вероятно, так же все девочки падали у его ног.
Чего у него не отнимешь, так это умения в обхождении, особенно с прекрасным полом.  Он был достаточно выдержан, чтобы не завести «дружбу» с первой же попавшейся особой.  Он внимательно изучал всё своё девичье окружение, чтобы не ошибиться в выборе «подруги». Что ж, это – его право и никому не придёт в голову осуждать его за это.
Я сказал, что все девочки, кроме Марины, были влюблены в него. Да, мальчику, привыкшему, что все они перед ним «падают ниц», сразу же бросилась в глаза эта аномалия и привлекла его внимание к Марине.  Он стал внимательно следить за ней, изучать её. Понятно, он не мог не догадаться о причине такого невнимания к своей персоне, которое оскорбляло его самолюбие.  А самолюбив он был очень, кстати, как и все красивые персоны.
Он, видимо, тоже заметил изменения в поведении Марины и потому подошёл к ней во время перемены.
;  Ваше высочество! ; сказал он, галантно поклонившись. ; У вас сегодня, вероятно, какой-то праздник? Вы выглядите сегодня чрезвычайно красиво!..  Ай-яй-яй! ; вдруг, якобы ошеломившись, покачал он головой. ; Я вашему ухажёру вынужден сделать замечание: как же он осмелился нанести вашему прекрасному личику такой урон: он же прокусил вашу нижнюю губку.
Марине очень не понравился такой шутовской тон.

          ;  Может, прекратишь разыгрывать из себя шута! ; презрительно сказала она. ; Да и какое тебе дело до моего, как ты выразился, «Ухажёра»?  Да, ко мне приехал мой любимый человек, кстати, не чета тебе!  И мы уж, как-нибудь, сами разберёмся, как нам вести себя друг с другом!
Её ответ явно не понравился ему и он со словами: ; Ах, извините, Ваше Высочество! ; театрально откланялся и отошёл от неё.
Эту сценку наблюдала и Эльза. Она двояко отнеслась к ней: с одной стороны она была недовольна и оскорблена высокомерным ответом подруги, с другой – рада тому, что она его, как следует, «отбрила».  Она была влюблена в него, можно сказать: «по уши» и не понимала, как можно так высокомерно к нему относиться.  Но, с другой стороны, ей не нравилось то, что в последнее время он всё чаще стал заговаривать с Мариной.
В этот раз Тимур встречал Марину прямо у школы. Он взял из её рук портфель, а она взяла его за руку и так они шли, заняв всю ширину тротуара. Увидел его и, вероятно оценил, и Токарев. Он с завистью смотрел на удаляющуюся пару.
Теперь Тимур уже смелее вошёл в дом своей любимой. Их встретила улыбающаяся Оксана. Тимур всегда с удивлением смотрел на неземную красоту этой девочки.  Он удивлялся самому факту существования такой красоты. «Подрасти она ещё немного, и она сведёт с ума не один десяток парней» ; думал он, глядя на неё.
Тимур вынул из кармана бумажный свёрток и отдал Марине.
; Это маме… Знаешь, у узбеков есть обычай, когда кто-либо приезжает издалека, то он привозит каждому домочадцу подарок, называемый «суюнчи». Так вот, это – «суюнчи» от меня Надежде Кирилловне.
;  А мне?..
;  Что тебе?
;  Где мне суюнчи?.. ; с шаловливой улыбкой спросила она.
;  Вот! ; ткнул он себя в грудь и тоже улыбнулся.
;  М-м… ;  промычала  она,  скорчив  обиженную  гримасу. ; Ты же скоро уедешь, и у меня ничего не останется.
;  Я могу оставить тебе себя, если твои домочадцы не станут возражать
;  Я не возражаю! ; шутливо, но с серьёзным выражением лица

 произнесла она.
; И я не возражаю! ; вдруг подала свой голос, молчавшая до сих пор Оксана, слышавшая этот шутливый разговор.
Тимур и Марина опешили, сообразив, что их игра получила внезапное пополнение. Но Тимур быстро нашёлся и возразил им:
; Вы обе не имеете решающего голоса в связи с вашим несовершеннолетием.
;  У-у..! ; в один голос обиженно простонали обе сестры.
; А-а!  А ты доволен?  Да? ; злорадно упрекнула Марина, непонятно в шутку или всерьёз.
; Нет! Я сильно огорчён! ; серьёзно с грустью ответил Тимур. Не стесняясь присутствия сестры Марины, добавил: ; Ты думаешь, мне хочется с тобой расставаться!?
При этих словах Оксана подбежала к сестре и что-то прошептала ей на ухо.
; Что ты, милая! Это же игра! ; с грустной улыбкой ответила она, погладив её тёмные волосы.
; Спасибо тебе, милая Оксаночка! ; сказал Тимур, сообразив, о чём она шепнула  сестре, и благодарно прижал её к себе.
Конечно, хорошо было ему в этой милой компании, но он переживал, что всё меньше времени остаётся им на общение друг с другом.
Наконец, появилась и хозяйка дома.
; О-о! У нас гость! ; сказала она таким тоном, как будто вчера полтора часа не принимала его в своём доме.
; Мама, а тебе Тимур суюнчи принёс! ; подскочила к ней Марина с бумажным свёртком в руке.
; Большое спасибо тебе, Тимурчик!  Теперь, когда ты уедешь в свой Батуми, мы каждый раз, когда будем пить твой чай, будем с благодарностью вспоминать о тебе! А сейчас, как раз есть повод его попробовать!
Тимур с сожалением посмотрел на стенные часы, которые показывали уже половину пятого. А это значило, что, поскольку была зима, то скоро стемнеет и мама может не отпустить Марину с ним на улицу.  А где, скажите, они будут целоваться?
Марина перехватила его взгляд и на её лице тоже появилась грусть.
;  Мамочка! ; попросила она. ; Давай, чай оставим на завтра, а сегодня разреши нам с Тимуром немного погулять!

         ; Конечно, я вас понимаю, но и вы поймите меня: я хочу побольше узнать об избраннике моей дочери. В школе мы его видели сначала троечником, потом он вдруг всех обогнал и стал первым учеником в классе. Что на это повлияло? Природная способность или какая-то другая причина? На что он ещё способен? Ведь вот, у нас на глазах, у него проявилась способность к живописи.  Как это охарактеризовал его учитель по рисованию, он обладает феноменальной способностью в этом искусстве. А в литературе? Мы же все видели, как он на наших глазах вырастал на этом поприще. А его успехи в немецком языке? По прогнозам Марка Георгиевича, если он будет заниматься немецким, то к окончанию школы  будет свободно им владеть. И учитель математики от него был в восторге. А как он поёт! Мы все слушали его с замиранием сердца.
Поэтому педагогический коллектив был против того, чтобы он бросал учёбу здесь и уезжал куда-то. Но он нас не послушался. Опять вопрос: то ли он нас не понял, то ли у него появилась другая цель в жизни? Меня, как мать волнует, что будет с вашей любовью в течение трёх с половиной лет?  Ведь разлука – злая штука!  Ты там можешь встретить девушку и влюбиться в неё!  Она здесь может полюбить другого. Я, конечно, как мать, не хотела бы такого продолжения! Я – сторонница постоянства в любви!  Ведь это такое чистое и хрупкое чувство, которое должно оберегаться, как зеница ока!  Если оно появилось, его надо суметь пронести через всю жизнь, не повредив, не испачкав!  Вы оба ещё молодые, на вашем жизненном пути могут встретиться пороги и перекаты, и я желаю вам с честью пронести ваши чувства через все преграды, сохранив их в чистоте и неприкосновенности!
;  На все ваши  вопросы я  могу  ответить.   И,  если  вы  хотите,  чтобы  я  сделал  это сейчас, я готов!  Мариночка, любовь моя!  Давай отложим нашу прогулку назавтра и удовлетворим желание мамы! ; он посмотрел на Марину и она кивнула ему.
;  Хорошо! Чтобы вам было понятно, я начну издалека, то есть, с самого начала. Родился я в Симферополе двадцать четвёртого мая тысяча девятьсот двадцать девятого года в роддоме номер один.  Мама моя тогда была студенткой «КомВУЗа». Кстати, студенткой она стала, не учившись ни в одном классе. Её брат учился в школе, а она всё переняла от него. Курс учёбы в ВУЗе был рассчитан на четыре года, но к концу этого срока правительство изменило профиль

учебного заведения. «КомВУЗ» превратили в «Высшую коммунистическую сельскохозяйственную школу имени Молотова-Скрябина» и, в связи с этим, увеличили срок обучения ещё на один год.
Таким образом, я прожил в родном городе в студенческом общежитии пять лет. После окончания школы маму направили парторгом в колхоз имени Кирова Бахчисарайского района, где через год она стала председателем колхоза. Через полтора года её перевели заместителем председателя самого крупного в районе колхоза-миллионер имени Тельмана. Через год она стала председателем этого колхоза.
В школу я напросился в возрасте шести лет, хотя педагоги были против. Но мама была председателем колхоза, и она упросила директора школы принять меня в качестве эксперимента, так как к этому времени я умел читать и писать и по-русски, и по-татарски латинским шрифтом. Крым тогда был автономной республикой и в деревнях школы были только татарские.
Эксперимент не удался. В то время, как остальные ученики изучали буквы, я, от нечего делать, занимался чем-попало. Кроме того, я был ужасный непоседа. Учительница так и говорила маме, что я вёл себя так, будто у меня в заднице шило сидит. Потом, когда другие ученики научились писать слова и учительница давала задания написать, например, слово «Сталин» три раза подряд, я писал так: одно слово в середине первой строки, второе – в начале последней строки, а третье – в конце неё, чтобы была симметрия. Потом, когда мне всё это надоело, я на уроках стал учиться писать с закрытыми глазами. Ну, где-то до середины стоки строчка шла, более-менее, ровно, а от середины уходила вниз. И, как я ни старался, так и не научился писать ровно с закрытыми глазами.
В конце-концов, учительница уговорила маму забрать меня из школы. По настоящему в первый класс я пошёл после семи лет. Это было уже во второй деревне.  В том же году я начал писать стихи на политико-патриотические темы. Когда одноклассники узнали об этом, меня начали просить научить их стихотворству. И я, дурачок, думая, что это возможно, после школы проводил с ними занятия у себя на дому. Но шло время, и я уже оканчивал второй класс в татарской школе и мама, понимая, что это для меня ненормально, упросила партийное руководство района о переводе её в райцентр – город Бахчисарай, где имелись русские школы: начальная и средняя. Её просьбу удовлетворили и я пошёл в третий класс русской школы. И тут маму стали уговаривать, что я не потяну. Но мама знала меня лучше всех. И она настояла, опять таки, в порядке эксперимента.  И в сорок первом году я окончил начальную школу с похвальной грамотой, как круглый отличник.
В пятом классе я проучился ровно один месяц. Второго октября сорок первого года немцы прорвали фронт в районе Перекопа. Мама тогда была председателем горсовета и, по совместительству, начальником штаба местной противовоздушной обороны города. По случаю её повышения в должности нам дали трёхкомнатную квартиру в центре города. С водопроводом, что в те времена там было большой редкостью, и телефоном.
Ещё заранее, в связи с быстрым приближением фронта, в районном руководстве было принято решение: в случае оккупации города мы уходим в партизаны. Я должен был быть разведчиком, поэтому мама мне уже подготовила соответствующую одежду и обувь, которые не должны были указывать на моё городское происхождение. Вообще, это было старьё, неизвестно откуда появившееся у нас дома.  Я, конечно, всё примерил – всё подходило.
Второго октября всё это было упаковано в наши рюкзаки. Вечером секретарь райкома срочно вызвал нас в райком с вещами и телефонным аппаратом. Аппарат мы снять со стены не смогли, ибо он был прибит там навечно. В райкоме совещались до двух часов ночи. Я сидел с рюкзаками в приёмной. Когда совещание окончилось, мама вышла от секретаря с военным моряком, который объяснил, где стоит флотская машина. Я думал, что моряки тоже будут с нами партизанить. Но когда мы взобрались на кузов, мама объяснила, что мы едем в Севастополь оборонять его. В город мы прибыли в шесть утра. Могли и раньше, но нас не пустили на контрольно-пропускном пункте возле Инкермана. Когда мы ехали всё время слышали позади себя канонады.
В горкоме Севастополя маме сказали, что поступил приказ: всех с детьми отправлять из города транспортом через море. Сказали: ; «Если останетесь, пеняйте на себя, так как не будет вам ни работы, ни жилья, ни питания»!
Отправили нас в порт. Там творилось невообразимое: на теплоход «Абхазия», стоявший у пристани, пыталась попасть толпа человек в три тысячи. Не буду рассказывать подробности, но на

теплоход нам попасть удалось. Немец, аккуратно, через каждый час прилетал бомбить. И в пути несколько раз нас атаковали самолёты. Нас сопровождали пять военных катеров вооружённых до зубов. В общем, прорвались. Месяца через два или три мы добрались до Кисловодска. Три месяца мама была безработной, нам платили из горкома субсидию в триста рублей. Потом её направили секретарём парторганизации в эвакогоспиталь номер две тысячи четыре и, по совместительству, она работала сначала санитаркой, потом заведующей материальным складом. И я пошёл в школу в пятый класс, но там уже шла третья четверть. Я, конечно, понял, что не смогу догнать тех, кто учился с самого начала года. И уговорил маму пойти на следующий год. А сам поступил в ансамбль Терских казаков, который создали при нашем госпитале. Пел альтом.
Но немец, опять не дал мне возможности учиться. Восьмого августа сорок второго года он десантом захватил Минеральные Воды. А Кисловодск – тупик.
Мы целый день прождали в санитарном поезде, в надежде, что Минводы освободят. А он в то время уже захватил и Пятигорск, и Ессентуки. Вечером поступила команда всем возвращаться в свои госпиталя. Тяжелораненых оставили в семи санитарных эшелонах на путях.
В госпитале на скорую руку организовали отряд легкораненных, численностью в сто человек. Дали телегу с двумя лошадьми, куда сложили весь провиант, медикаменты и личные пожитки членов отряда. Командиром назначили заместителя начальника госпиталя по снабжению, а комиссаром – маму. Причём, маму предупредили, что командир получил денежное довольствие на раненных и медперсонал на три месяца вперёд.
В семь часов вечера вышли из Кисловодска пешим ходом в горы. Сзади горели электростанция, хлебозавод, почта, телеграф. Прошли быстрым маршем до пяти часов утра, пока впереди не увидели огромное зарево: горел большой город.  По карте таких объектов впереди не должно было быть. Выслали вперёд разведку. Примерно через час она доложила, что впереди… Кисловодск. Сверились по карте, и оказалось, что за десять часов отмахали семьдесят километров.  Повернули назад, дошли до места, где нужно было повернуть в ущелье налево. Прошли часа три, и вышли на конезавод. Бойцы, которые пошустрей, стали ловить коней и, не

седлая, уезжали. Я тоже решил поймать жеребца. Но меня подвел художественный инстинкт: я выбрал самого красивого. Я видел, как военные подманивали лошадей, последовал их примеру: говоря ласковые слова, правую руку протянул к его морде. Он подпустил меня на расстояние полуметра. Потом внезапно развернулся, да так быстро, что я не успел моргнуть, и врезал мне по туловищу так, что я отлетел метров на пять. Подбежали военные подняли меня, спрашивают, где болит. Но сгоряча, я не чувствовал никакой боли. Тогда один из них сказал:
; Ты, малый, в рубашке родился! Твоё счастье, что ты подошёл довольно близко, и он тебя ударил не копытом, а всей ногой.  Если бы он тебя звезданул копытом, ты бы больше не поднялся!
  К вечеру отряд подошёл к предгорью и остановился на ночлег в средней школе. Спали на сиденьях парт.
Утром мама меня спросила: ; «Сынок, как ты себя чувствуешь?»
Я удивился, говорю: ; «Нормально. А что?».
Она отвечает: ; «А я всю ночь не спала, потому что ты всю ночь бредил и горел огнём. Товарищи советуют нам остаться здесь у кого-нибудь под видом родственников».
Я даже не подумал о том, что, пройдя целые сутки и не спав ещё ночь, сможет ли она идти дальше? И говорю: ; «Ни в коем случае нам нельзя оставаться!».
А шли, вы знаете как? Ноги распухли. Обувь не налазила. Хорошо, мама опытная: перед уходом со склада насовала в наши рюкзаки с десяток пар носок, с десяток кусков хозяйственного мыла, много коробок спичек и свечей. Это всё потом нам очень пригодилось! Так вот, мы надели на ноги по три пары носок и так шли в носках. А в одном месте возле моста через горную речку мама сказала, что нужно опустить ноги в холодную воду. Только мы уселись на берегу, а тут по мосту скачут две тачанки и кричат нам:
;  Уходите скорее, сзади немецкие танки!
Пришлось спешно уходить.
В общем, перед Нальчиком подъезжает к нам командир на двуконной линейке и говорит:
;  Товарищ Маева, вот сейчас, я купил у военных вот эту линейку за четыреста рублей. Я предлагаю вам, взять её в своё распоряжение. Возьмите половину медперсонала, их вещи! Я сегодня


выдам раненым и медперсоналу денежное довольствие за один месяц вперёд.
Потом подъехал ещё раз и говорит:
; Если мы вдруг, где-нибудь разъедемся, встречаемся в Нальчике у почтамта.
На следующий день мы, действительно, разъехались, но там, где он назначил встречу, его не было и в помине. В Нальчике отряд распался. С нами на линейке оказалась еврейская семья: мама, дочь восемнадцати лет и сын – шестнадцатилетний.
С ними мы перевалили перевал, причём, питались, покупая у местного населения, продукты за мыло, спички и свечи.
В районе Кутаиси мама сдала в сельсовет линейку с лошадьми, из-за чего еврейская семья рассорилась с нами и ушла от нас: они требовали, чтобы мы её продали. После этого мы с ними больше не встречались. На поезде мы доехали до Баку. Там творилось столпотворение. Все скверы, площади были заселены переселенцами. Не то, что сесть, стать негде! Узнали, что ждут очереди на теплоход по два месяца. Многие люди со скарбом, а мы с рюкзаками. Одежды тёплой нет, а на носу – зима! Что делать? В одном месте записались на очередь. А потом узнали, что записывают в разных местах, не взаимодействуя между собой. Кто-то сказал, что в порту тоже записывают. Решили, что портовская запись – более  реальная и пошли туда.
Что такое морской порт в Баку? Там где-то, что-то,.. а перед вами ворота, выкрашенные в серую краску. Но ворота высотой метра четыре, да в ширину не меньше! У ворот – толпа, человек двести. Спрашиваем:
;  Где производится запись?
Никто не знает. Но толпа волнуется: говорят, что пришёл теплоход «Багиров», перевозящий пассажиров из Баку в Красноводск…  Я вас не утомил своим рассказом?
; Нет, нет, Тимурчик, продолжай! Ты рассказываешь очень интересно! ; подбодрила его Надежда Кирилловна.
;  Видите ли, я вам рассказываю вкратце, опуская, иногда, очень интересные подробности…
;  Нет, нет, ты не опускай! Рассказывай всё! Нам это очень интересно! Видишь ли? Мы, слава богу, ничего этого не испытали! Я


только удивляюсь: сколько сил нужно было, чтобы всё это пережить! Я имею в виду твою маму…
; Знаете, я никому не желаю всё это пережить снова!.. Но давайте вернёмся в Баку!..
…У этих громадных ворот стоят два красноармейца с винтовками со штыками, проверяют документы у всех входящих и выходящих. Правая створка ворот открывается во внутрь. Мне кажется, с той стороны ворот тоже должны были стоять часовые. Иначе, как часовые, стоящие с этой стороны, могут узнать, что к воротам с той стороны подошли люди?
Когда ворота открывают с этой стороны, то часовые пропускают входящих в небольшую щель, а вот, когда их открывают с той стороны, чтобы человек прошёл, приходится открывать их шире. А если проходит не один человек, то и ворота открываются ещё  шире.
Часовые с этой стороны не видят, сколько людей должно выйти от пристани и потому не могут вовремя закрыть створку. Вот это и использовала толпа.  Как только створка осталась отрытой немного дольше, чем обычно, толпа надавила на часовых и ворота раскрылись полностью. Попробуйте вчетвером удержать толпу в двести человек! Толпа хлынула. С нею «хлынули» и мы.
Поскольку все теплоходы нашего производства идентичны по конструкции, то мы уже знали, где можно спрятаться на них. Так мы и сделали. Ну, теплоход берёт на борт более пяти тысяч человек, а «зайцев» проскочило двести. Стоит ли их разыскивать? Как говорится, себе дороже! Поэтому нас никто не стал разыскивать и мы благополучно прибыли в Красноводск. А там теплоход уже ожидали три эшелона с «теплушками».
Нас там накормили обедом. Распределили по эшелонам, и мы поехали на Ташкент. Не буду рассказывать, как мы ехали трое суток, чем питались? Скажу лишь, что кроме Красноводска, эту армаду больше нигде не кормили.
В Ташкенте находился центральный эвакопункт Советского Союза.
И каково было удивление мамы, когда она там встретила Чернобородова – бывшего командира отряда легкораненых в чине начальника отдела. Вот, куда, вероятно, пошло двухмесячное денежное довольствие отряда!


Чтобы мама впредь не смогла задавать ему вопросов о деньгах, он решил отправить её куда-нибудь подальше. И дал направление председателем колхоза в Зааминский район Самаркандской области.
И мы поехали обратно до станции Обручево. Там нас встретила инструктор райкома партии и на телеге повезла в колхоз.
Мне непонятно, как могли дать направление на избираемую должность? Когда мы приехали все члены колхоза были в сборе.  У них, оказывается, был свой кандидат на должность председателя и, конечно, они проголосовали за него. Этого и следовало ожидать.
Инструктор райкома посоветовала маме поехать в Самарканд в обком и с этой целью привезла нас снова на ту же станцию. В поезде одна русская женщина сказала, что сейчас пора уборки риса и на этом деле многие зарабатывают хорошие деньги. Денег у нас совсем не было, и мама решила попробовать заработать хоть что-нибудь, чтобы хоть немного приодеться. Она вспомнила, как у себя на родине в Самарской губерне в детстве батрачила вместе с отцом и братом. И решила попробовать.
Работали мы два месяца и заработали четыре пуда неочищенного риса. Понесли его на себе на базар в Самарканд. А там над нами посмеялись и сказали, что такой рис у нас никто не купит. Его надо очистить. Отнесли на мельницу, там с нас за шелушение взяли один пуд. Продали мы три пуда и купили себе по паре сапог, мне пиджак и брюки, и маме – пиджак. Когда мы ещё были на базаре, пошёл снег. А снег-то здесь не лежит, а тает. Мы пошли опять в кишлак, решили ещё немного подзаработать, чтобы купить зимнюю одежду.
Уже подошли к мосту через Зеравшан, когда почувствовали, что ноги наши в новых сапогах намокли. Оказывается, от влаги сапоги наши разлезлись. Мама от обиды расплакалась и говорит:
; Знаешь что! В самые трудные моменты жизни, я всегда обращалась за помощью к партии и она мне всегда помогала. Пойдём в обком!
В обкоме ей сказали, что они потеряли её и подали на Всесоюзный розыск. В общем, нам сразу дали направление на должность помощника начальника политотдела совхоза «Кзыл Чарводар», центральная усадьба которого находилась на той же станции Обручево, где мы уже дважды побывали.  Приехали туда вечером. Нам показали, где живёт директор совхоза Аверьянов. Он

принял нас радушно. Его жена – армянка накормила нас мясом, тушённым с луком. А утром директор повёл нас на склад и там нас одели и обули. Причём одежда состояла из телогрейки ватной и брюк, сшитых из материала, из которого шьют мешки для хлопка. Он чуть поплотнее марли и тоже белого цвета.
Маму назначили помощником начальника политотдела по седьмому полеводческому отделению. Пока там готовили для нас комнату, мы целую неделю жили у директора.
Седьмое отделение находилось в десяти километрах от станции. Когда в сорок третьем году ликвидировали политические отделы, маму назначили управляющей седьмым отделением. А я работал учётчиком по окоту, по уборке урожая. В моё распоряжение дали лошадь, и я разъезжал на ней по отделению. Однажды  я приехал на усадьбу, мамы там не было. Мне сказали, что она поехала на маслозавод. А он находился в сорока километрах от усадьбы. Было жарко, я приехал на завод, который на поверхности был похож на небольшой домик, а всё производство находилось под землёй. Там было достаточно прохладно. Мне подтвердили, что мама здесь и работница завода предложила мне трёхсотграммовую кружку сливок. Я выпил её всю. А через несколько дней у меня поднялась температура и отказали ноги. Меня отвезли в районную больницу, где установили, что у меня бруцеллёз. Я целый месяц пролежал в больнице и выписался на костылях. Так как мне предстояло ещё лечиться амбулаторно в течение месяца, мама упросила одну медсестру, чтобы я пожил это время у неё. Днём хозяйка уходила на работу, а я оставался дома один. У неё был патефон и пластинки Лемешева. Я запускал патефон и подпевал Сергею Яковлевичу. Так я выучил много народных песен и арию и ариозо Ленского из оперы Чайковского «Евгений Онегин». Так я научился петь.
Когда ликвидировали политотделы, бывшего начальника политотдела совхоза Коновченко перевели заместителем директора совхоза имени Кирова в Джизаке. Она переписывалась с мамой. Мама пожаловалась ей, что время идёт, а я так и не могу продолжить учёбу, так как вблизи нашего совхоза нет русских школ. Агрипина Михайловна сообщила ей, что у них в совхозе появилась вакансия на должность разъездного кассира и если она согласна, может переезжать сюда.


Так как другого выхода не было, она согласилась. Нам дали маленькую комнатку.  Мариночка видела её. А у нас, кроме двух рюкзаков, никакого имущества не было.  Образ жизни у нас был следующий: мама уезжала по отарам на полмесяца. Ездила она с очень крупными суммами денег одна на коне. Было ли у неё личное оружие, я не знаю. Даже, если и было, то по совету Агрипины Михайловны, она могла мне не сказать.  Дело в том, что когда мы приехали в Обручево с направлением обкома, у неё был большой траур: её семнадцатилетняя дочь Людмила застрелилась маминым пистолетом из-за безответной любви.  Так что, мне могли об оружии и не сказать. Приезжала она домой, привозила продукты, в основном, мясо. Мне – ещё на полмесяца. Оставляла деньги и уезжала. Так что, я жил один и воспитывал себя сам.
В школу я пошёл в вечернюю, так как на три года отстал от своих одногодок. В пятый класс я так и не пошёл. Поэтому после трёхлетнего перерыва, да ещё из-за пропуска пятого класса, мне первый год учиться было тяжело.  Откровенно говоря, я отвык от учёбы.  По немецкому я отставал из-за принципа: я не хотел изучать «фашистский язык».  Я и Марка Георгиевича из-за языка ненавидел, грубил ему.  Ещё эта его перхоть!.. Он часто выгонял меня из класса, но директору ни разу не пожаловался! Видимо, входил в моё положение, поэтому прощал. И за ум я взялся только после того, как мама мне объяснила, что если у меня по языку будет двойка, меня не переведут в седьмой класс. Это значит, что я снова потеряю год.  Но я сильно отстал, ведь в пятом тоже изучали язык, и в шестом – полгода… Тогда  мама договорилась с соседкой – польской еврейкой, прекрасно знающей язык, что она меня подтянет. За это она каждый раз привозила ей полтушки мяса. Полтушки мне, полтушки ей.   Она хорошо подтянула меня за полгода, да ещё за каникулы… Так, что я обогнал класс, и стал первым учеником по языку.
А с математикой получилось ещё интереснее. Пробел пятого класса, конечно, сказывался. Но по алгебре, я как-то сумел подтянуться, а вот, по геометрии, хоть убей меня! – ничего не понимаю!  Немного выручала память: зазубрю и тараторю. А потом, когда центральная усадьба совхоза переехала в Фаришский район и меня вытурили из нашей комнаты, мама договорилась с мамой Израэлита, чтобы я пожил у них. А у них была огромная библиотека. Ведь папа Толи был профессором.  Как-то в воскресенье, от нечего

делать, я стал, с их разрешения, конечно, рыться в книгах и наткнулся на учебник по геометрии какого-то Бронштейна.  Открыл его в том месте, которое нам задали на дом.  Прочёл, и мне эта теорема стала яснее ясного. Тогда я начал читать учебник с самого начала. Читал, как художественную литературу. За день прочёл всё и наутро стал отличником по геометрии. Видно, образ мыслей автора и мой оказались идентичными. Вот, действительно, нет худа без добра!  Если бы меня не шуганули из комнаты, и мама не попросила бы Толину маму, чтобы я у них пожил, то я не прочёл бы учебник Бронштейна!..
;  Вы ищете причину, почему я стал отличником? Да вот, она – причина! ; и Тимур показал удивлённой маме на её дочку. ; Когда я полюбил Марину, мне стало неудобно получать двойки и тройки. Я чувствовал, что она следит за каждым моим движением и не упустит случая, чтобы меня осмеять. Да, притом, находила для этого самые обидные сравнения, самые обидные слова. Она все полтора года, когда мы учились вместе, держала меня под прицелом…
; Дочка, а вот этого я не знала! ; глядя на Марину с удивлением, сказала мать.
;  Это  я  так  влюбляла  его  в  себя.   И влюбила!  ;  ответила  она  с  торжествующей улыбкой.
;  Да ещё как! ; серьёзно подтвердил Тимур.  И продолжил: ; А по географии…  Разве мог я ударить лицом в грязь перед мамой моей любимой девушки!..   Ну, а по литературе и рассказывать нечего: это – мой любимый предмет! А когда я стал получать пятёрки, мне это понравилось. И под бдительным контролем любимых глаз я стал отличником по всем остальным предметам.
А вот, на последний вопрос, я могу ответить так : За себя я ручаюсь: пока Мариночка будет любить меня, я никакую другую девушку не полюблю!.. А вот, как Марина будет переносить разлуку, я не знаю! В их классе появился новый ученик. Парень высокий, красивый…  Если такой начнёт настойчиво ухаживать, я не знаю, сможет ли Марина долго сопротивляться?..
; Я на днях говорила Марине: Любовь – не детская игра! Серьёзные люди обычно влюбляются на всю жизнь.  Поэтому я считаю, что к этому вопросу нужно всегда подходить очень серьёзно!  Иначе можно разрушить и свою и чужую жизнь!  Таких примеров – масса! А тебе Тимурчик, большое спасибо! Сейчас я очень многое в

тебе поняла. Многое мне раскрылось…  Конечно, об этом ещё рано говорить, но, скажу честно: другого зятя я бы себе не пожелала.
;  Спасибо вам, моя милая, родная, Надежда Кирилловна! ; Тимур встал и протянул ей правую руку. Она подала свою и он, склонившись, её поцеловал.
Последний его жест Марине не понравился: здесь многое было похоже на подхалимаж. Кроме того, в ней, на секунду, вспыхнуло что-то, похожее на ревность: кого? к кому?.. – она не поняла, но на душе осталась маленькая ссадинка.
Тимур посмотрел на стенные часы. Они указывали на то, что надо знать меру и освободить хозяев от своего присутствия. Он встал, посмотрел, где его бескозырка? Он помнил, что она была на комоде, но теперь её там не было. Он машинально оглядел комнату, но своего головного убора нигде не обнаружил.  Спросить: ; «Где моя бескозырка?» было как-то неудобно. 
Марина переваривала последние оскорбительные для неё слова Тимура и потому не отреагировала на то, что он, глянув на часы, встал. А Надежда Кирилловна, занятая приготовлением чая из заварки, привезённой Тимуром, в этот момент вышла из комнаты.
И о том, что Тимур ищет бескозырку, догадывалась одна только Оксана, потому что сама, движимая простотой душевной, припрятала её, надеясь, что это продлит его пребывание здесь.  Он ей нравился и она и руками и ногами проголосовала бы за то, чтобы сестра вышла за него замуж, хоть сегодня.
А он стоял в неуверенности, не зная, что делать.
Вошла хозяйка и попросила Марину:
;  Дочка, поставь, пожалуйста, сервиз, будем пить чай!
Марина пошла выполнять мамину просьбу. А Тимур?.. Если бы он сейчас нашёл бескозырку, то мог бы вежливо отказаться от чая. А так как её не было, то ему только и оставалось ждать, что будет дальше.
Марина, молча, расставляла чайный сервиз. 
За стол, как и в прошлый раз, сели рядом, а мама и Оксана – напротив. Сестрёнка, по своей наивности, не сводила с гостя обожающих глаз, не скрывая того, что он ей очень нравится. К этому примешивалось ещё и чувство благодарности за то, что в прошлый раз, когда встретились в кино, он её поддержал. 


Марину же её поведение раздражало. Нет, это не было ревностью, потому  как, сестрёнка для этого была ещё слишком мала! Но с годами она вырастет. И что, если это детское обожание перерастёт в любовь? А она вон, какая красивая! Тогда ей не потягаться с нею!
Мать чувствовала, что с дочерью что-то происходит. Чтобы как-то разрядить обстановку,  она спросила:
;  Ну, как, Мариночка, тебе понравился вкус грузинского чая?
; Да, мама! ; не задумываясь, ответила она. ; Знаешь,  в нём чувствуется какой-то аромат! ; солгала она, чтобы не обидеть Тимура.
Но тут в разговор вмешалась Оксана.  Она с любопытством посмотрела на сестру и сказала:
;  Марин! А ты ведь не любишь чай!
Это подлило масла в огонь. Недовольство Марины вырвалось наружу:
;  Я не люблю наш чай, из магазина! ; раздражённо ответила она, ;  а тот, что привёз Тима, мне нравится! ; и, сказав: ;  Спасибо, дорогой! ; положила свою на его руку, лежавшую на столе. Тимур взял её руку в свою и крепко сжал её. Этим он как бы закрепил акт примирения.
После чаепитья Тимур встал и поблагодарил Надежду Кирилловну, а Оксана подала ему его бескозырку. Он взял её, сказал: ; Спасибо! ; и прижал девочку к себе за плечи. ; Ты меня проводишь? ; спросил Марину.
Марина накинула на плечи белую шерстяную шаль, поскольку на улице по вечерам уже было свежо, и вышла с ним за калитку.
Перед уходом, он вновь поцеловал руку Надежде Кирилловне, говоря:
;   Если вы позволите, я до отъезда ещё к вам загляну!
;  Конечно, Тимур, приходи к нам в любое время, не стесняйся!  Мы все тебе очень рады!
;  В любое  время  нельзя!  Сегодня,  вон,  Марина  из-за  меня  не  подготовилась к завтрашним урокам!
;  Ещё не поздно,.. подготовится! ; ответила мама.
На улице Марина, прижимаясь к нему, спросила:
;  Ты что? Завтра не хочешь встречать меня со школы?


;  Но, посмотри: сегодня ты совершенно ничего не повторила на завтра!
;  Дорогой мой, пусть тебя это не волнует! За одну неделю я не стану двоечницей!
;  А вдруг станешь?
;  Ты такого плохого обо мне мнения?
;  Ну, что ты! Я о тебе самого высокого мнения!  Я, просто, не желаю быть причиной твоих неприятностей!
;  Если не хочешь встречать, можешь не приходить! ; вроде бы, обижаясь, произнесла она, ещё теснее прижимаясь к нему. ; У нас в классе найдётся, кому меня проводить до дому! ; сказала, и вновь перед её мысленным взором, неожиданно, промелькнуло знакомое лицо Володи Токарева.
;  Из твоих слов выходит, что, как только я уеду, тебя тут же домой будет провожать другой парень?
;  А разве я сказала: «парень»?  Я имела в виду своих подруг, с которыми мне по пути!  Видишь, ты уже второй раз хочешь меня оскорбить!
;  Ладно, извини меня!  Я тебя обязательно завтра встречу у школы.
;   Вот, так-то, лучше! ; ответила она и повисла на нём, целуя.
В ответ он обнял её и так сильно прижал к себе, что она чуть не задохнулась. Потом снова поцеловал её взасос, от чего она вся разомлела, забыв, даже, где находится…
На следующий день он с утра пошёл к Ахмеду, где ему и его молодой жене рассказал о своих впечатлениях о Батуми, его базаре, духанах и о море. Ахмед передал ему письмо к Николаю Понамарёву.
После Ахмеда пошёл к школе, подождал немного и встретил, выходившую из школы с другими девчатами, Марину. Так как все девушки были ему хорошо знакомы, то он поздоровался со всеми, а поимённо – с Зоей Кочкаровой, у которой спросил: что слышно о Борисе, и с Эльзой, с которой, вообще, был «на короткой ноге».
До дома Эльзы шли втроём. Причём, Тимур, согласно неписанным законам, нёс портфель Марины. Когда же распрощались с подругой Марины, взялись за руки и, размахивая ими, весело пошагали до дома.



Оксаны дома не оказалось. То ли она ушла по каким-то своим делам, то ли Марина заранее упросила её не мешать ей побыть наедине с Тимуром.
Поэтому, раздевшись (в этот день на улице было довольно прохладно, и Марина была одета в своё пальтишко, а Тимур – в форменную шинель), они, в первую очередь, бросились в объятия друг друга и, от души, нацеловались. И только потом Тимур предложил ей:
; Мариночка, любовь моя! Давай сделаем так: ты будешь выполнять домашние задания, а я в это время что-нибудь почитаю, чтобы не мешать тебе!
; Нет, милый мой! Мне дорога каждая минута общения с тобой! Поэтому, давай заниматься вместе! Если ты это уже проходил, то для тебя это будет повторением пройденного, а если нет, то пригодится на будущее!
Делать нечего, пришлось согласиться с её предложением. Да, но ведь он пропьянствовал половину первого семестра, равняющуюся второй школьной четверти!  И для него многие вопросы, с которыми они сталкивались, звучали, будто впервые.
Марина недоумевала: перед нею был совсем не тот Тимур, к которому она привыкла в течение последнего года совместного обучения и который, казалось, знал всё на свете, что было положено по школьной программе.
; Что с тобой, Тимочка! Неужели, вы это не проходили? ; удивлённо спрашивала она.
В таких случаях, ему приходилось врать, чего он делать не любил. Он говорил, что они это проходили, но эти предметы в училище считались не главными и поэтому им мало уделялось внимания. А главными были специальные предметы, знанию которых придавалось особое значение. Вот их приходилось чуть ли не заучивать наизусть.
В общем, эти занятия явились для него настоящей пыткой. И он ещё раз дал себе слово: не брать больше в рот ни капли спиртного и выбиться в училище снова в отличники, чтобы не стыдно было смотреть в глаза своей любимой и её матери.
Когда вернулась домой Надежда Кирилловна, Марина доложила ей, что она с Тимуром выполнила все задания и теперь они хотели бы


сходить в кино, где демонстрировали известный фильм «Сказки венского леса».
Надежда Кирилловна сказала, что она тоже, с удовольствием, посмотрела бы этот фильм. Тогда было принято решение, что Тимур идёт за билетами. Он покупает их для Надежды Кирилловны с Оксаной и для своей мамы на первый сеанс, а для себя с Мариной – на второй.
Они с Мариной встретили родителей у дворца культуры, познакомили их и проводили в зал, а сами пошли домой, где чудесно провели два часа вдвоём…

Наступил самый тяжёлый день – день прощанья. Тимур заранее купил по три килограмма чёрного кишмиша без косточек и сушеного урюка для командира роты. Провожали его на станции мама и Марина. Он оставил их с чемоданом на улице, а сам пошёл в кассу и купил билет до Самарканда. Попросил кассиршу, чтобы дала в третий вагон.
Когда подошёл поезд, он сначала поцеловал маму, потом Марину. После чего напомнил ей, что она обещала сфотографироваться и прислать ему фотокарточку.  Пока были вместе, он не вспомнил об этом. Ведь можно было даже сфотографироваться вместе с ней.
Войдя в вагон, он поставил чемодан в тамбуре, а сам вместе с проводником стоял у двери, в последний раз запоминая родные лица. Поезд тронулся. Он помахал им рукой, послал воздушный поцелуй и смотрел на них, пока проводник не закрыл дверь.
Положив чемодан на полку, он тут же перешёл во второй вагон, где встретил троих моряков. Поздоровался с ними, познакомился. Они спросили, куда он едет, и приняли в свою семью. Он объяснил, что возвращается из самоволки в училище, что билет у него только до   Самарканда, а дальше поедет «зайцем». Ребята, конечно, удивились, но когда он объяснил причину, даже похвалили его. Один из них – Серёжа, спросил, где его вещи, и, узнав, что в соседнем вагоне, сказал:
;  Пойдём, и принесём твой чемодан! ; А когда сам же и принёс его, положил на вторую полку и сказал: ; Вот, твоё место!

В Красноводске на теплоходе к ним ещё присоединились двое

черноморцев и,  вшестером, они доехали до Тбилиси. А поскольку поезд шёл на Сухуми и дальше на Сочи, то ему пришлось распрощаться с весёлой компанией. В Тбилиси он купил билет до Батуми и ехал один. 
В училище до занятий оставалось ещё два дня. Он нашёл Изета и доложил, что вернулся из самоволки без происшествий и передал ему пакеты для командира.
На следующий день пошёл в административное здание, где часто бывал Николай Понамарёв. И тут же в коридоре встретил его.
; Здравствуйте, товарищ старшина училища! ; официально приветствовал он, приложив руку к бескозырке. ; У меня для вас есть письмо от вашего друга Ахмеда Мамидзе.
Тот удивлённо посмотрел на него и спросил:
;  А как оно у вас оказалось?
Тимур объяснил, что получил от него письмо, так как они – друзья. И в нём было письмо, адресованное ему.
;  Хорошо! Я прочту письмо позже, а сейчас ты расскажи мне всё о нём.  Мы с ним, действительно, были большими друзьями, но судьба нас разлучила.
Он завёл Тимура в одну комнату, где стояли столы, но никого не было.
; Здесь мы спокойно поговорим. ; Сказал Николай.; Рассказывай, где и как вы с ним познакомились!
Тимур рассказал всё по порядку и закончил тем, что по рекомендации Ахмеда он теперь курсант первого курса судоводительского отделения.
;  Постой, постой!  Как твоя фамилия?
;  Маев Тимур.
;  А-а, это у тебя две двойки по химии и по физике?
;   К сожалению, да!
;  Как же так, Тимур? Ты подвёл и друга Ахмеда и сам лишился увольнения домой на каникулы.  Мне о тебе рассказал Павел. Ты, наверное, знаешь, что он мой брат?
;  Да, я знаю. Но вы сначала прочтите письмо Ахмеда, и вам станет всё ясно.
;  Ладно, я прочту.
Читая письмо, он, то и дело посматривал на Тимура, как бы сверяясь с


чем-то. Потом сложил его вчетверо и положил в нагрудный карман кителя. Посмотрел на часы и сказал:
;  Сейчас половина одиннадцатого. Приди, пожалуйста, сюда, в эту комнату в пятнадцать часов. Здесь, конкретно, всё и решим!
Когда Тимур подошёл к двери комнаты, там были слышны голоса. Он постоял немного, не решаясь помешать разговаривающим, но, набравшись смелости, постучал в дверь и, открыв её, по-военному спросил:
;  Разрешите?
;  Да-да, заходи! ; услышал голос Николая.
В комнате были все четверо: Николай, Изет, Гиви и Отар. Все сидели на столах. Когда вошёл Тимур, все встали.
; Ну, что, Тимур, мне всё известно! ; улыбаясь, сказал Николай. ; С сегодняшнего дня все пьянки отменяются! ; и добавил: ; Кроме сегодняшней! А сейчас пойдём в духан. Это просьба Ахмеда.  Я ведь тоже – не трезвенник! И ты нам расскажешь подробно, как ты съездил домой в самоволку.
Так как день был не рабочий, то все пятеро пошли в город в один из духанов, который Тимур посещал не раз.
; Поскольку, этих друзей ты поил много раз, то сегодня расплачиваться будут они! А пить мы будем: я – коньяк, ты – вино, а они – что хотят. Согласны, «лучшие друзья Ахмеда»? ; с иронией заключил он.  Те закивали головами.
Духанщик принёс коньяк, вино и чачу. Налили по стаканам.
;   Ну, рассказывай! ; приказал Николай.
;  Денег у меня было мало, поэтому я купил то, что больше всего ценится в Узбекистане: полкило зелёного чая. Билет взял до Тбилиси. Это, когда я ехал поступать в училище, я встретил одного интересного парня: он ездит по стране зайцем и собирает анекдоты. Звали его Борисом. Это ещё, когда мы ехали по Средней Азии. А узнал я, что он – «заяц», когда он прятался от контролёра. Ну и с едой у него было плоховато. А мне мама насовала всякой всячины! Ну, я ему и предложил покушать. И мы с ним подружились. И он решил научить меня, как ездить «зайцем». Для этого он поехал со мной в Батуми, хотя первоначально и не собирался сюда. Вот, на трассе Баку – Батуми он и научил меня этому искусству. И теперь я надеялся от Тбилиси махануть «зайцем». Но на первой же остановке я вышел на перрон и встретил там моряка-черноморца. Он спросил, куда я еду и в

каком вагоне. Потом, говорит: ; «Нас во втором вагоне пятеро, давай к нам!». Ну, я и перешёл к ним. А так, как они все ехали в Среднюю Азию, то я с ними в воинских вагонах и доехал до Джизака.
Там Ахмед меня и расспросил подробно про училище, про дядю и тётю, про Батуми.  А мы с ним друзья, поэтому я всё ему и выложил без утайки, в том числе и про самоволку. Конечно, был я там очень мало! У меня там – девушка. Мы любим друг друга. Ей, конечно, про мои пьянки и двойки я не рассказал, потому что в школе я был круглым отличником. Обратно я ехал таким же образом, с моряками.  Вот, в дороге я и понял, что такое «Морская дружба»! Все ребята,  с которыми я знакомился, были отличными парнями, которые за друзей могут и жизнь отдать.
;  Слышали, вы, верные друзья? ; обратился Николай к своим сокурсникам.  Те уже немного подвыпили, и держали себя более свободно. ; Так вот, все ваши проделки я оставлю при себе.  Пока… А там посмотрим на ваше поведение! А перед другом Ахмеда вы должны извиниться! И, по мере возможности, должны помочь ему! Например, освободить его от разных нарядов, пока он не исправит своё положение с учёбой. Я за всем буду следить лично. И у меня есть свой глаз в отделении. Давайте, извиняйтесь!
;  Прости  нас,  пожалуйста,  Тимур! ; сказал  Изет. ; Да,  мы  зарвались!  Нам  было хорошо вчетвером, но мы совсем забыли, что тебе, кроме компании, ещё надо было готовиться к урокам. Не держи на нас зла! Мы твои друзья, были и остаёмся! Если нужна будет какая-нибудь помощь, не стесняйся, обращайся к нам! Мы всегда тебе поможем! А в этой вот, компании, ; он обвёл рукой всех пятерых, ; я думаю, мы ещё не раз посидим!..  Правда, Николай!?. А вот, когда у нас будет выпускной, мы тебя обязательно, пригласим!
;  Ладно, ребята! Я на вас не обижаюсь! Нам, действительно, было хорошо вчетвером, а теперь, вот, и впятером! Но мы забыли, что кроме дружеских застолий, нужно ещё и учиться! Завтра начинается новый семестр, и я обязательно догоню нашу группу! Мне не впервой! А тебе, Изет, отдельное спасибо, что уговорил командира отпустить меня, хоть на недельку, домой. Я очень скучаю по своей девушке!

Накануне начала занятий в кубрике собрались все.


;  Ну, как ты провёл каникулы? ; спросил Юра, так как знал, что Маев оставался в училище всё время каникул.
;  Да ничего.  Съездил  домой,  повидал  свою  любовь,  а теперь,  вот, снова скучаю по ней.
;  Как  так? ; удивился  приятель. ; Насколько мне помнится, приказом начальника училища, за неуспеваемость ты был лишён отпуска домой.
;   Так и было.  Но я съездил в самоволку.
;  Да ты что! А если бы тебя засекли?  Ведь сразу же выкинут из училища!
;   А мне уже было всё равно!
;   Да-а!  Рискованный ты парень!
;   Знаешь, риск был минимальный. Здесь старшина роты был в курсе…  И командир – тоже. Меня отпустили с условием, что если я погорю, они ничего не знали. А в пути меня надёжно охраняла «Морская дружба». Я почти всю дорогу ехал с моряками в воинских вагонах. А там закон такой: моряки хозяева положения, а не проводники и, тем более, контролёры. Они туда и носа не показывают. Дома, когда мой друг Ахмед обо всём узнал, он написал письмо своему другу Николаю  Понамарёву. Оказалось, что наши старшины не были его близкими друзьями. Его другом был только Понамарёв. Когда я приехал сюда, я передал письмо Николаю. Он взгрел горе-друзей, заставил их передо мной извиниться и впредь запретил любые пьянки. Вчера в последний раз посетили духан, теперь уже впятером, где я рассказал подробно о своей самоволке и он заставил их заплатить за всё.
; Ну и дела! Можно подумать, что мы не в военизированном училище, а в каком-нибудь гражданском техникуме. Но в военно-морском училище ты бы такие трюки не смог бы выкидывать.
; В военно-морском училище и пьянки такие были бы невозможны, и я не был бы двоечником по их причине. Имей в виду, седьмой класс я окончил круглым пятёрочником. И если бы не эти «друзья», я и здесь был бы отличником.  Ну, ты же сам видел: каждый день пьянки и мне заниматься было некогда. А попробуй не пойди! Они бы мне такую жизнь устроили, что я бы из гальюнов не вылазил.
;    Ну, ладно! А ты уверен, что догонишь группу?
; По крайней мере, двойки я исправлю. Пока побуду троечником. А там, глядишь, и догоню!

;   Ну, ты, молодец, духом не падаешь!
;  А чего падать? «… моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда»! Зато я испытал на себе силу «Морской дружбы», которой у нас здесь нет и в помине! Знаешь, какие дружные ребята! Только час назад не знали друг друга, а теперь жизни за товарища не пожалеют!
;  Ну, что ты мне рассказываешь!  Я четыре года жил в такой семье! Ты знаешь морской закон: Если бьют человека в нашей форме, не спрашивают за что и почему, а сразу же бросаются на помощь, невзирая на соотношение сил…

Как только Тимур уехал, а Токарев это понял сразу по тому, что никто не стал встречать Марину со школы, то он тут же под разными предлогами, стал заговаривать с нею.
;  Ты прости меня, Марина, за ту сцену, которую я, по глупости, устроил в прошлый раз! ; в первую очередь извинился он. ; Я не хотел тебя обидеть. Просто, глупо пошутил.
Она ничего не ответила, и он отошёл. Но он был доволен уже тем, что она не нагрубила ему.
В другой раз он обратился к ней с просьбой, объяснить ему доказательство теоремы по геометрии, которую накануне объяснял учитель математики. Здесь уже Марина не могла не ответить. На это, видимо, и был расчёт.  Она объяснила так, как поняла сама. Он поблагодарил её и отошёл.
А ещё через пару дней он, как бы невзначай, спросил:
;  Что, скушно без любимого дружка?
И попал в самую точку: Марине, действительно так не хватало Тимура, его ласки и поцелуев. Она только вчера послала ему письмо, даже, не дождавшись письма от него.
;    А тебе какое дело? ; зло бросила она ему.
;  Да я, просто, по себе знаю. В прошлом году в Андижане у меня была  подруга. Её Леной звали. Мы весь год с нею очень хорошо дружили. Так ты представляешь, когда я приехал сюда, в незнакомый город, к незнакомым ребятам,  мне было очень тяжело и грустно без неё. Я места себе не находил…
;   А теперь нашёл?  съехидничала она.
;   Нашёл! ; сказал он и замолчал.
;   Так кто же она? ; в прежнем тоне спросила она.
;   Пока не скажу… ; ответил он тихо и снова отошёл от неё.

Да, Марина «клюнула»! Теперь путь к диалогам был открыт! А это, как раз, было то, что на данном этапе ему и было нужно.
А в тот день, когда накануне она прочла первое письмо от любимого о том, что он все пять дней в дороге только и вспоминал о ней, о днях, проведённых вместе, о её горячих поцелуях, вкус которых он ощущает и поныне. О том, что он уже скучает по ней и готов бросить всё и вернуться к ней. Письмо, которое читалось вслух и обсуждалось на «семейном совете» и которое лежало в кармашке сарафана на груди и грело её душу… В тот день, когда она была радостная, довольная всем и летала как на крыльях, он снова подошёл к ней и участливо спросил:
;  Получила письмо?
;  Да, получила! ; И упорхнула.
На следующей переменке он снова подошёл к ней и, улыбаясь, спросил вполголоса:
; Ну, что он пишет?  Наверное, о том, как он скучает, как вспоминает время, проведённое с тобой?  Да, значит, он тебя очень любит!
;  Да – любит! И я люблю! ; довольная произнесла она.
А он на это грустно ответил:
; А мне, вот, Лена уже давно не пишет!  Не ответила на последние три письма. Наверно, нашла себе нового друга!
Она серьёзно и внимательно посмотрела на него. Подняла плечи и сочувственно сказала:
;  Извини! Ничем не могу тебе помочь!
А он, не обращая внимания на её слова, продолжал в прежнем тоне:
;  Понимаешь, у меня такая натура – я не могу без друга! Мне всегда нужен  друг!  А что поделаешь, если друзья такие ненадёжные!
;  Да, это плохо, когда ненадёжные..! ; А сама подумала: «А вот, у меня – надёжный!» ; и улыбнулась своим мыслям.
А он, будто прочёл её мысли.
;  Да! У тебя друг, наверно, очень надёжный! Я, правда, плохо его знаю: только из твоих слов, но внешне он производит хорошее впечатление.
; Не только внешне… ; мечтательно, подняв глаза вверх, произнесла она. ; Он очень хороший во всех отношениях!


; Что ж, я могу тебе только позавидовать! ; И снова, расстроенный, отошёл от неё.
А ещё через несколько дней она сама остановила его, когда он проходил мимо, сочувственным вопросом:
;  Ну, что? Лена до сих пор не пишет?
;  Нет! ; грустно ответил он, собираясь продолжить свой путь.
; А  я  получила  второе  письмо!  ;  стараясь  не  очень  показывать  свою  радость, сообщила она, но сияющие глаза выдавали её действительное настроение.
;  С  чем  я  тебя  и  поздравляю!  ;  так  же  грустно  проговорил  он  и  пошёл  своей дорогой.
Теперь он был уверен, что она надёжно заглотнула приманку и уже никуда от него не денется. Потому на следующий день он уже более уверенно заявил:
;  Ты знаешь, я завидую твоему моряку…
;  Почему? ; польщённая таким заявлением, спросила она.
; Да потому, что иметь такого друга, как ты, это – огромное счастье!
;  Ничего.  Ты тоже найдёшь своё счастье!
; А знаешь, у меня есть предложение: давай будем с тобой друзьями!
;  Ты что! У меня есть друг!
;  Ты меня не поняла! Я предлагаю тебе не любовь, а дружбу! Ты можешь любить своего моряка…  Не знаю, как его зовут.
;  Тимур.
; Тимур?..   Красивое  имя!  Так вот,  я  предлагаю: люби  своего Тимура, сколько тебе хочется!  Он твой!  Никто у тебя его не отнимает!  А я просто буду твоим другом! Ты согласна?
;  Я подумаю…
На другой день, увидев его, она сказала:
; Ладно. Я согласна, но с условием, что это будет чистая дружба!
;  Ну, так я тебе это и предлагаю!
;  Хорошо. Я согласна!
После уроков он подошёл к ней.
; Нам с тобой по пути, пойдём вместе! ; сказал он. Она согласилась. Возле его дома остановились. ;  Может, зайдёшь ко мне, посмотришь, как мы живём! Ну, просто, по-дружески!

Она подумала, что ничего зазорного в этом нет и согласилась. Дома никого не оказалось. Он объяснил, что отец и мать на работе, а кроме него других детей у них нет. Он разделся сам и помог раздеться ей. Потом предложил:
; Марина, ты знаешь, что я слабоват в математике. А завтра у нас и алгебра, и геометрия.  Если ты не против, давай вместе выполним домашнее задание, а потом я провожу тебя до дома!
Она, вообще-то, собиралась сегодня ответить Тимуру на его второе письмо. Но и отказать в просьбе помочь товарищу, а теперь уже – другу, было неудобно, и она снова согласилась.
Задания выполняли: он в тетради, а она, поскольку её тетради по математике  обе были дома, на листочках.
После этого он проводил её до самого дома. Теперь, вроде бы, по этикету, пригласить к себе в дом была её очередь. Он не уходил, ждал.
Она знала, что дома Оксана. Сказать ему, что поэтому не может пригласить его к себе, она не решилась. Он может понять её неправильно. А может, он ещё и откажется войти! «А, была-не была!» ; решила и сказала:
;  Теперь моя очередь пригласить тебя в дом.
; Я соглашусь с удовольствием! – ответил он, в душе обрадовавшись: всё шло согласно разработанному им плану!
Сестрёнка сильно удивилась тому, что Марина привела в дом незнакомого ей парня. И ещё больше, когда она сказала:
;  Познакомься: это мой друг – Володя!
И это всего через несколько дней, как она проводила Тимура?!  Она вспомнила его слова о том, что Марина может не выдержать разлуки.
Володя не стал раздеваться. Познакомившись с Оксаной, он задал ей несколько банальных вопросов, типа: в каком классе учится, какие оценки и тому подобные.  Потом попрощался с нею и Марина его проводила.  Она же осталась в недоумении: зачем сестра, вообще, его привела?  Для того, чтобы показать, на кого она променяла Тимура?
Когда мама пришла с работы Оксана первым делом доложила ей:
;  Мамочка!  Знаешь, а Тимур тогда оказался прав!
;  Ты это о чём?

Марина насторожилась. Она пожалела, что не предупредила сестру о том, чтобы она не рассказывала маме про Володю.
; А помнишь, он сказал, что за Марину не может поручиться. И он оказался прав: сегодня Маринка привела в дом своего нового друга.
;  Кого это? ; мать строго посмотрела на старшую дочь.
;  Его зовут Володя. ; подсказала младшая.
Мать схватилась за стол. Она чуть не упала, услышав об этом известии.
; Боже мой! ; воскликнула она, держась за сердце. ; Я допускала возможность этого, но не так скоро! Никудышная ты подруга! Ещё не остыл стул, на котором он сидел, а ты уже нашла ему замену!
;  Неправда! ; вскричала Марина, и слёзы брызнули из её глаз. ; Я люблю Тимура! Я только его люблю! А Володя – просто мой друг! Мы так с ним договорились, что мы будем просто дружить, а любить я буду Тимура!
;  Чья это была инициатива: твоя или его?
;  Это он мне так предложил, а я согласилась…
;  Глупая ты девочка!  Куда тебе ещё до любви! Тебе ещё только в куклы играть!  Чему ты поверила? Я не могу тебе запретить, но ты допускаешь большую ошибку! Вот, поверь моему слову: буквально через месяц ты будешь с ним целоваться!
;  Не буду! ; упрямо заявила дочь.
;  Ну, посмотрим!
Утром Володя ждал её у своего дома.
; Здравствуй! ; сказала она, подходя. ; У меня для тебя неприятное сообщение.
;   Какое?
; Вчера сестрёнка рассказала маме о тебе.  Мама сильно расстроилась: она не одобряет нашу дружбу.
;  Почему? Она же меня ещё не знает!
;  Возможно, потому и возражает.
;  И что ты решила?
;  Я не знаю. Но я не хочу, чтобы она обо мне плохо думала!
; А ты обмани её: скажи, что ты послушалась её и не будешь со мной дружить. А на самом деле, мы будем продолжать дружбу.  Почему это мы обо всём должны докладывать своим родителям?  Мы

уже взрослые: сами можем разобраться, что ; к чему! У них просто отсталые представления о любви и дружбе.
Так и порешили: дружбу продолжать тайно.
По пути домой со школы, снова зашли к Володе. Он участливо спросил, что пишет Тимур. Она подумала: ; «А что здесь особенного!  Ведь договорились, что я люблю Тимура, а дружу с ним». И, вынув письмо из карманчика, отдала ему. Он внимательно прочёл его и, отдавая назад, заметил:
;  Что-то я не пойму: ты сказала, что он был у вас отличником, а я обнаружил у него три грамматические ошибки.
Ей сразу стало как-то неприятно, и она пожалела, что показала ему письмо. В конце-концов, это их личные с Тимуром отношения и нечего кому-то проверять его ошибки. Может быть, он просто торопился и не проверил письмо на ошибки!
Володя, тщательно наблюдавший за её реакцией, понял перемену настроения у новоиспечённой подруги. 
; Ты меня извини, что я влез не в своё дело! Я это сказал просто, без задней мысли!  Ну, действительно, может, человек торопился!  Но я лично Елене не отправлял писем, предварительно не проверив их на ошибки. А, вообще, письмо хорошее!  Я снова ему завидую! Завидую белой завистью!..  А ты уже ответила ему?
;  Нет ещё. Сегодня отвечу. Вот, приду домой, даже кушать не буду. Сразу сяду за письмо.
;  А про нашу дружбу ты ему напишешь?
;  Нет.  Мы же договорились, что дружим тайно!
; Правильно!  Зачем беспокоить парня! А то, вдруг, не так поймёт, да начнёт ревновать!
Марине вдруг стало не по себе. Ей стало крайне беспокойно, как будто она  совершила что-то грязное, будто предала Тимура. Она тут же заторопилась домой.
Сегодня мама, почему-то, оказалась дома.
;  А ты где так задержалась? ; спросила она подозрительно.  ; Уж, не у Володи ли была?
Марина покраснела. Но решила не говорить правду.
;  Нет. Я к Эльзе зашла на несколько минут.
;  К  Эльзе?   ;   брови   мамы  высоко  задрались.  ;  А   я   её   встретила, когда шла домой. Она торопилась куда-то… ; она помолчала несколько минут, затем подошла к дочери, обняла её и, понизив голос, спросила: ; Дочка, у тебя от меня появились тайны? ; в голосе её прозвучал упрёк.
Марина не выдержала: стыд перед матерью и беспокойство, которое возникло ещё у Володи, вырвались наружу потоком слёз. Она рыдала, уткнувшись в мамину грудь. Ей было больно, будто она предала всех на свете и, в первую очередь, Тимура.
Мама дождалась, когда она выплачется.  Потом взяла дочку за плечо, подвела к кровати, села и посадила её рядом.
; Ну, теперь выкладывай всё! ; голосом мягким, но требовательным проговорила она.
;  Мамочка, мне стыдно и больно! Я, кажется, действительно, предала Тимура! Сегодня утром я рассказала Володе о том, что ты не одобряешь мою дружбу с ним.  На что он ответил, что не обязательно всё докладывать родителям, что мы уже сами – взрослые, и понимаем, что к чему. И он предложил дружить тайно. И я согласилась. Со школы мы шли вместе, и он предложил зайти к нему. Потом он спросил, что пишет Тимур в последнем письме.  Я письмо ношу с собой, и я показала его ему. Он прочёл его и говорит: ; «Как же так получается, вы говорите, что он был у вас отличником, а сам допустил в письме три грамматические ошибки»! Мне стало обидно и стыдно, будто я предала Тимура.
;  Да, дочка! Ты предала и друга, и любимого!  Как ты могла такое личное показать чужому человеку?
;   Но ведь он теперь мне друг!
;  Ну, если ты так считаешь, чего же ты плачешь? А плачешь ты потому, что и сама поняла, что ты предала самое святое! Ты предала свою любовь!
; А что же мне теперь делать? ; дребезжащим голосом произнесла она.
; Не встречайся с ним несколько дней! Под разными предлогами отказывайся от встреч и разговоров. А потом, в спокойной обстановке обдумай и реши: кто тебе дороже и важней. Если перетянет Володя, то так тому и быть! Но тогда заруби себе на носу на всю жизнь: никому не давай никаких клятв!  Ты не можешь их выполнять! Ты не постоянна! Ты можешь предать! Это пусть и будет твоим жизненным кредо!
Приговор матери был суров, но справедлив.
Честно выполняя совет мамы, Марина целую неделю не разговаривала с Володей, который, не понимая, в чём дело, всё время

пытался её, как-то, разговорить. Но она, под всевозможными предлогами, уходила от него. Бедный мальчик уже, было, подумал, что его игра разгадана и никакой «дружбы» не будет.
В воскресенье Марина заперлась в комнате и стала вспоминать свои встречи с Тимуром. Воспоминания были, в основном, зрительные. Тепло его поцелуев по прошествии времени несколько охладело, его родной запах совсем улетучился, страсть, с которой он её целовал, уже остыла. Лицо, которое она любила больше года, сначала румяное, потом, в результате инъекции ста порций акрихина, пожелтевшее, отошло куда-то вдаль и теперь виделось, как в туманной дымке. И эту картину, то и дело, забивало свежее, красивое лицо Володи, с которым она виделась ежедневно. Она уже стала привыкать к нему.
Марина встревожилась: ; «Неужели мама права, упрекая меня в непостоянстве? Если это так, то действительно, я – ненадёжная подруга!  Значит, через время, я так же легко могу предать и Володю!».
Ей стало нехорошо. Она легла на кровать, закрыла глаза и стала вновь вспоминать Тимура, его влюблённый взгляд, его страстные поцелуи… «Мама! зачем ты мне посоветовала их сравнивать? Ведь я люблю только Тимура и больше мне никто не нужен!  Когда я полюбила его, я просила судьбу, чтобы он тоже меня полюбил!  И вот, это случилось, так зачем же мне сравнивать его с кем-то?!».
Когда она вышла из комнаты, лицо её было спокойное, торжествующее. Мама внимательно посмотрела на неё. Она знала, для чего дочь закрылась, и потому на её лице было написано ожидание. Марина улыбнулась ей и уверенно сказала:
;  Всё-таки – Тимур!..  И только – он!..
Мама облегчённо вздохнула. Встала, подошла к дочери и поцеловала её в лоб.
;  Молодец! ; сказала она и обняла её…

Буквально, через  неделю Тимур исправил свои двойки, о чём не мог даже заикнуться в письме Марине. А ведь это была его первая победа, которой не грех было бы похвастаться перед подругой.
И потекла училищная жизнь. Его не ставили ни в какие наряды. Но однокурсники не удивлялись.  Они уже привыкли к тому, что к


курсанту Маеву здесь отношение особое. Их больше удивило то, что он стал жить по общему распорядку и больше не получал двоек.
А Тимур страдал. Возможно, это было что-то, похожее на телепатию, но он не находил себе места. Он скучал по Марине, как никогда. И только друг ; Юра Старгородский знал о его мучениях.
Первое письмо от неё он получил через неделю после прибытия в училище. Оно было полно воспоминаний о времени, проведённом вместе и полно любовных обращений. Он перечитывал его десятки раз. А однажды даже показал другу.
; Что ж, поздравляю тебя!  Такая любовь многого стоит! ; сказал он, прочитав его.
  А когда он прочёл его ответное письмо, то сказал:
;  Знаешь Тимур, вот, я давно наблюдаю за тобой, читал твои стихи, беседую с тобой, и во всём ощущается присутствие твоей души.  Вот и стихи, и письма твои какие-то живые. В них чувствуешь душу. Я не специалист по литературе, может быть, специалисты и найдут в них какие-нибудь недостатки, но для меня важно то, что в них чувствуется твоя душа.
;  Ты имеешь в виду, что они лиричны?
;  Я не знаю, как это называется, но они созвучны с моей душой. И я подумал, что такую любовь, как у тебя, ещё поискать надо!  И если твоя любимая не поймёт этого, и когда-нибудь усомнится в ней, то она будет стопроцентной дурой!  В таком случае не убивайся по ней, а просто плюнь на неё, ибо это покажет, что она не достойна такой любви, как твоя!
Второе её письмо тоже ярко свидетельствовало о её горячей любви, но что-то в нём было не такое: чувствовалось, что что-то мешало ей искренне выказать свои чувства. В нём было много приятных обращений, приветов и от мамы, и от Оксаны.  И если первое оканчивалось словами: «Целую тебя до потери сознания! Твоя навеки Марина!», то второе заканчивалось проще: «Целую тебя крепко! Твоя Марина!».
Это несколько насторожило его.  И он начал искать тому объяснение. То ему казалось, что оно было написано под чьим-то контролем, что не давало ей возможности полностью раскрыть свои чувства, то он объяснял это некоторым охлаждением чувств. Он считал, что первое письмо было написано спонтанно, без контроля ума, под впечатлением ещё тёплых ощущений его ласк и поцелуев, а

ко времени второго письма ощущения уже стёрлись, их теплота успела испариться и их темперамент поостыл. Такое вполне вязалось с его высказыванием о возможных осложнениях для любви в результате разлуки,  и это его стало сильно тревожить.
Наблюдая его мучения, Юра, наконец, не выдержал. Вечером после отбоя он полушёпотом начал с ним беседу. Беседу, которая в корне изменила судьбу Тимура. В этот момент «Госпожа-мечта», видимо, задремала, а «Госпожа-удача» выглянула в окошко, заинтересовавшись чем-то, там происходящим. И «Госпожа-судьба» полностью взяла в свои руки штурвал его жизни.
;  Знаешь что Тимур, ты, пожалуйста, на меня не обижайся! Но я, как твой друг, правда,  не  такой,  как  те  старшины, но  как  человек  уже  повидавший многое, обязан тебе, кое-что, объяснить.  Я тебе уже говорил, что давно наблюдаю за тобой, и пришёл к выводу, который, возможно, тебя удивит.  Но я уверен, что сумею тебя убедить…  Лично я считаю, что ты сел «не в свои сани»!
;   Это, в каком смысле?
;  В  прямом!  Парень  ты  талантливый.  Вся  твоя  биография,  которую  ты  мне рассказал, подтверждает это. Кроме того, любить можешь безумно, что тоже подтверждает неординарность твоей натуры. Я тебя спрашиваю: зачем ты пошёл на флот?
;  Я тебе уже объяснял: чтобы повидать мир и потом об этом писать.
; Это мне понятно. Но какой ценой? Ведь тебе придётся полностью поломать свою натуру. А потом, когда ты поймёшь это, будет слишком поздно! Давай начнём с простого: Ты знаешь, кем ты выйдешь отсюда?
;  Знаю: штурманом дальнего плавания.
;  А сколько ты будешь получать?
;  Этого я не знаю. Но, думаю, что, как и все…
;  А сколько, конкретно?
;  А ты знаешь?
;  Да. ; сказал Юра уверенно.
;  Тогда скажи: – сколько?
;  Сколько ты до каникул тратил в месяц?
;  Сколько и все: стипендию.
; Неправда!  Ты тратил стипендию, плюс триста рублей, которые ты ежемесячно получал от матери.  Тебе этого хватало?


;   Да!
;  Опять, неправда!  Если тебе хватало, зачем же ты продал свою офицерскую шинель из английского сукна?  И это не всё: ещё и свой шикарный синего цвета костюм.
;  Потому, что здесь они мне не нужны.
;  Тогда, где деньги?
;   Ты сам знаешь.
;  Так вот, если всё это сложить и разделить на шесть, то мы получим сумму, которую ты расходовал каждый месяц. Так вот, после окончания училища зарплату ты будешь получать много меньше этой суммы, а именно, четыреста пятьдесят рублей. Ты сможешь прожить на эти деньги?  Нет, конечно!  И чем же ты тогда займёшься?
;   Не знаю.
;  А я знаю! – Ты займёшься спекуляцией и контрабандой. Ты будешь за границей покупать шёлковые дамские чулки и продавать у нас на таких же базарах, как и здешний.  Напиши своей Марине и спроси: согласна ли она быть женой спекулянта и контрабандиста?
;   А как же ты сам?
;  Я иду на это сознательно. У меня другого пути нет!  А ты идёшь неосознанно, потому, что не знаешь, что тебя ждёт в реальной жизни моряка дальнего плавания.  Ты помнишь того штурмана, у которого за мандарины покупал сигареты? Так вот, это – твоё будущее!  К этому ты стремишься?.. 
А теперь представь, что Марина тебя дождалась и вышла за тебя замуж.  Ещё месяца не прошло, как ты от неё уехал, и ты уже места себе не находишь!  Ты готов всё бросить и лететь к ней. А ты подумал, как ты будешь себя чувствовать, когда будешь уплывать на три-четыре месяца?  А у неё спросил, согласна ли она на такие разлуки?  Это, ведь, не раз и не два, а постоянно!.. 
Теперь, следующий вопрос: каждый штурман надеется стать капитаном. А не каждый может!  Как ты думаешь, сколько времени пройдёт после окончания училища, пока ты станешь капитаном? 
Тимур промолчал.
; А это можно подсчитать. ; продолжал Юра. ; У каждого штурмана на пути к капитанству – четыре этапа: четвёртый штурман, который на судне отвечает за загрузку, шпангоут и такелаж; третий – за экипаж; второй – за навигацию; старпом – за всё судно. На каждом этапе штурман должен проработать не менее четырёх лет.  Вот и посчитай, сколько нужно времени вкалывать до нашивок капитана!  Это, если здоровье не подкачает! А на море очень быстро портится зрение. Половина штурманов не дослуживается до капитана по здоровью. Какой-то процент – по служебному несоответствию. В этот пункт входят: личные деловые качества, уровень образования, профессиональные знания и умение, трудовая и общая дисциплина и так далее, и тому подобное.
…Когда же ты начнёшь писать? После того, как станешь капитаном? Ты знаешь, сколько у капитана забот?  Тебе некогда будет писать! Или, когда уйдёшь с флота?..
;   А что ты советуешь?
;  Я тебе советую поскорее отчислиться, поехать к своей Марине и закончить десятилетку. А потом поступить в литературный институт, как ты и планировал раньше.
;  Так я же потеряю целый год!  А если я окончу первый курс и схожу в круиз по Европе, тогда я могу поступить в девятый класс.
;   А ты не боишься потерять Марину?
Это был самый больной вопрос.
; Боюсь! ; сказал он. Но, подумав, добавил: ; А ты представляешь, какое у неё сложится мнение обо мне! Не скажет ли она, что я просто «летун»?
;  Знаешь, если ты сейчас же, по приезде к себе пойдёшь в школу, ты сможешь, с трудом, но догнать своих одноклассников. И Марина тебе поможет.
;   Не знаю. А вдруг она от меня откажется!
;   У тебя что? На этот счёт имеются какие-нибудь сомнения?
;   Что-то на душе тревожно!
;   Тогда, тем более, не откладывай отчисление!
  ;  Вот, ты говоришь «отчислиться», а ты знаешь, в чём меня отсюда вытурят? Я на прошлой неделе видел отчисленного парня. Так ему выдали рваную телогрейку, на голове рваная меховая шапка и обувь какая-то, но не училищная. И ты хочешь, чтобы я в таком виде появился перед Мариной? А ведь у меня нет никакой другой одежды!
;  Да!  Вот это – вопрос! А знаешь, тогда не отчисляйся, а уезжай в форме!
;   А как же мои документы?
;  Какие твои документы?  Фальшивая справка об окончании восьмого класса?

;   А паспорт?
; Паспорт – самое простое дело! Приедешь, в милицию пойдёшь и напишешь заявление, что паспорт потерял. Заплатишь сто рублей и тебе выдадут новый.
;   Так просто?
;   Проще не бывает!
;   А как я отсюда выйду с чемоданом?
;   И это просто решается: я тебе в окно подам.
;  Да! У тебя всё как-то решается просто. А вот на счёт денег мы и не подумали. У меня, ведь денег «ни гроша»!
;  И это не проблема! Завтра суббота – банный день. На завтра записываемся в наряд: я – дневальным, ты – помощником.  Когда у кастелянши будем брать бельё, ты её отвлеки, а я несколько комплектов лишних положу.
;   Но это же – воровство!
;  Ничего! Для благого дела и бог простит!  А в воскресенье пойдём на толкучку и загоним. Кстати, в воскресенье чемоданы в кубрик разрешают брать. Вот, возьмешь, а я тебе в окошко передам.
;   Так я могу и в воскресенье уехать?
;   Конечно, это – самый лучший день для этого!..
; Да! А моя тетрадь со стихами? Она у профессора по литературе. А я не знаю, ни его адреса, ни места его основной работы. Следующий урок будет аж на следующей неделе. А потом, когда он её принесёт?
;  Это же – не последняя твоя тетрадь! Напишешь ещё не одну! А эту подари профессору!  А уж на худой конец, я могу её у него взять и послать тебе бандеролью…

Так всё и сделали. И в воскресенье Тимур уже ехал из Батуми к своей Марине. Ключом трёхгранным, подаренным ему Юрой, он открыл заднюю дверь в последнем вагоне поезда и устроился в самом последнем купе плацкартного вагона, рядом с туалетом. И снова, как и в первый раз, когда ехал в самоволку, вышел на первой же остановке. И встретил на перроне сразу двух черноморцев. Поздоровались, спросили, кто, куда едет, и собрались в первом вагоне, где обосновались моряки.
Тимур не скрыл от них, что едет в самоволку, то есть без документов и без билета.
;  Не беспокойся! ; сказал один из них, назвавшийся Борисом, тёмноволосый с фигурой боксёра тяжёловеса. ; Где двое, там третий всегда пройдёт!
А другой, худощавый и рыжий, которого звали Женей, добавил:
;   Не забывай, мы – «Военморфлот»!
В Баку к ним присоединились ещё двое моряков из Каспийской флотилии, один из которых – Виктор – весёлый парень среднего роста, светловолосый, оказался водолазом, а другой – Серёжа – старшина первой статьи, со сторожевого катера, с округлённым овалом лица с двумя золотыми зубами на верхней челюсти.
  Виктор сразу проявил себя, как лидер в группе.  А Тимура, невзирая на то, что это ; будущий офицер флота, бесцеремонно называл «юнгой», сразу взяв на себя опеку над ним.
В Красноводске он повёл группу на рынок, по магазинам и аттракционам и в каждом магазине знакомился с девушками-продавщицами. Он им нравился и они с удовольствием, обменивались с ним адресами. В одной палатке на аттракционе играли в рулетку, но не на деньги, а на канцелярские принадлежности.  Рулетку крутила красивая девушка по имени Люба. Она ему так понравилась, что он поставил на рулетку все свои наличные!  И что же? Ему повезло: он не только вернул свои деньги, но ещё и выиграл пятьдесят штук простых карандашей! Это – целая связка, которая даже в его ладони не помещалась.  Он, было, отказался от выигрыша, но Люба, приятно улыбаясь, объяснила, что отказываться не положено, нужно забрать свой выигрыш.
;   А что мне с ним делать? ; спросил он, разводя руками.
;  Сдайте в магазин канцтоваров! ; также улыбаясь, ответила она.
Заходя в каждый магазин, он, шутя, предлагал продавщицам свой товар, не забывая сообщить им, что это выигрыш в рулетку.
Когда очередь дошла до магазина канцтоваров, продавщица, тоже молодая девушка, сказала:
;   Хорошо! Сколько вы просите за них?
;  А сколько вы дадите? ; игриво спросил он. На самом деле, ей он их отдал бы бесплатно.
;   По пятьдесят копеек. ; ответила девушка.
;   Хорошо! Я вам их отдаю по тридцать!
; Почему? ; удивилась она. Как работник торговли, она не


привыкла к тому, чтобы один из торгующихся торговался себе в убыток.
;   А потому что вы мне понравились! ; был ответ.
Девушка засмущалась.
;  Ну, так, по сколько вам считать? ; уже серьёзно спросила она.
         –  Я же сказал: по двадцать копеек! ; невозмутимо промолвил он.
Девушка совсем растерялась. И только увидев его ухмыляющуюся физиономию, сообразила, что он шутит.
;   Да пошёл ты! ; смеясь, отшутилась она.
;   А это далеко? ; не остался в долгу Виктор.
;   Это – у чёрта на куличках! ; не растерялась и девушка.
;   Ну, это – уже совсем близко! ; резюмировал он. ; А поточнее нельзя? ; спросил он со ртом, растянутым до ушей.
; Можно! ; согласилась она: ; там, «куда Макар телят не гонял!».
;   Вот, теперь всё понятно! Как звать-то?
;   Я же сказала: «Макар»!
;   Это тебя-то? ; удивлённо расширил он глаза.
;   Да нет! ; захохотала девушка. – Тебя-а!..
; Нет! ; серьёзно сказал он. ; Меня родители Виктором прозвали!
;   Ну, а меня – Людмилой, можно – Людой!
;   А Милочкой можно?
;   Смотря кому!?
;   Виктору-Победителю!..
; Люда! ; вмешался в разговор Серёжа. ; Вы с ним поосторожней!  Это лучший на Каспийской флотилии  охотник за русалками!
;   Ну, если «Победителю»?..  Тогда, пожалуй, можно! ; сдалась девушка.
;   Так  вот,  Милочка!   Милюся!  Освободи,  пожалуйста,  меня  от  этого  ненужного груза! ; протянул он руку с зажатой пачкой карандашей.
Она взяла карандаши и протянула ему две купюры по двадцать пять рублей.
;   Почему так много? ; возмутился он.
;   Это – награда победителю! ; торжественно сказала она.

           ;  Милюсь!  Ты мне лучше адресок свой дай! ; Вполголоса попросил он с серьёзным видом. ; На обратном пути я к тебе заеду! ; ещё тише, добавил он.
Девушка внимательно посмотрела на него.  Потом отвернулась, на листочке из блокнота что-то написала и подала ему. Он глянул на листок, приложил его к губам и, сложив вчетверо, положил в карман.
; Мне сегодня везёт! ; многозначительно произнёс он, принимая деньги. ; Это я выиграл в рулетку. Сейчас пойду ещё где-нибудь выиграю!
;  Желаю  тебе  удачи!  ;  глядя  на  него  с  нескрываемой  лаской,  сказала  она  на прощание.
Выйдя из магазина, они увидели толпу мужчин, окруживших трёх парней, один из которых показывал фокусы с тремя позолоченными рюмками и одной фишкой в форме кубика чёрного цвета с белыми точками на гранях от единицы до шести.
Увидев моряков, тот, который манипулировал рюмками, предложил им:
;   Ну-ка, морячки! Может, сыграем?
Виктор понаблюдал, как парень переставлял рюмки, а другие пытались угадать, под какой рюмкой находится фишка, но всё время ошибались. А фишка всегда оказывалась там, где он и предполагал. Поэтому, когда игрок предложил ему:
;   Ну, что, моряк, сыграем на деньги? ; он охотно согласился.
Когда же он, помимо кинутых на коврик двух четвертных, полез в карман за остальными деньгами, более осторожный Серёжа предупредил его:
;   Не надо, Вить!
Он отвёл его руку, сказав:
;   Не мешай! Мне сегодня везёт!
Он достал все свои отпускные. Пересчитал их и хотел положить все, но осторожность Сергея, видимо, передалась и ему, и половину их снова положил в карман.
;  Вот, ; обратился он к парню, ; триста рублей!  Давай, прячь свою фишку! ; убеждённо, как победитель, сказал он, не сводя с неё глаз.
Парень выполнил несколько манипуляций, но Виктор чётко следил за её передвижениями и, когда тот остановился и спросил:
;   Где фишка?

Виктор присел на корточки и накрыл ладонью рюмку, под которой, по его убеждению, она находилась.
;  Открывай! ; сказал парень с таким видом, будто не знал, где она, на самом деле, находится.
Виктор поднял рюмку, но под нею было пусто. Фишка находилась под другой рюмкой, которую, приставь к его виску заряженный пистолет, он ни за что не поднял бы. Кто-то из толпы хихикнул.  Он зло посмотрел на насмешника и вновь полез в карман за деньгами.
Однако, Борис, стоявший сзади, обхватил его руками и сказал негромко:
;  Успокойся, Витёк! Пойдём отсюда!  У них ещё ни один «умник» не выигрывал!
После того, как они отошли от игроков на некоторое расстояние, Виктор остановился и с сожалением,  о том, что ему не дали доиграть, оглянулся.
;  Ты пойми, Витёк! ; сказал Борис, ; То, что ты видел перед игрой, это было так называемое «зазывало», самая настоящая показуха. Тебе давали возможность угадывать, где находится фишка, а когда ты уверился в том, что ты можешь отгадать её место, они уже играли по-настоящему. И ты можешь целый день простоять, но не увидишь ни одного счастливчика, выигравшего у них.  А, вот, для показухи они тебе покажут и выигрыш, и даже крупный. Если они увидят, что у клиента много денег, они дадут ему и выиграть, но сделают так, что раззадорят его и выиграют у него все деньги.  Поэтому с такими и не связывайся!  Понимаешь, они на этом живут и живут неплохо…
Морякам на поезд дали билеты во второй воинский вагон. Разместились они в двух смежных плацкартных купе. Виктор указал Тимуру его место на полке над собой.

На одной из станций Женя, вышедший прогуляться, увидел симпатичную девицу, сошедшую из одного из вагонов их поезда.  Он полюбовался её фигуркой и решил с нею познакомиться.
;   Вы далеко едете? ; спросил он, подойдя к ней.
;  Отсюда не видно… ; отшутилась она.  Потом, серьёзно: ; В Андижан… А вы?
;   А я – в Наманган.

;   А парень, который едет с вами, тоже в Наманган?
;   Нет, он едет с нами до Джизака.
;   А это где?..
;   Это – не доезжая Ташкента.
;   А-а..!
;   А вам что? Понравился он?
;   Да нет. Я – так просто…
;   Хотите, я вас познакомлю?
;   Нет. Я просто спросила…
Вернувшись в вагон, он отозвал Виктора.
;  Слушай Вить, я сейчас разговаривал с одной девицей на станции. Она едет до Андижана. Так, мне показалось, что она интересуется нашим «Юнгой». Спросила, куда он едет? Давай, мы его с нею познакомим. ; сказал он, а про себя подумал: ; «Может и нам что-нибудь перепадёт!..».
;  Это – мысль!.. Только вот,  как бы скандала не получилось! Сухопутные могут подумать, что мы её для себя привели…
;   Кто посмеет?.. Она будет под нашей защитой!..

Их поезд стоял на одной из станций-разъездов Туркестанской железной дороги. Вероятно, на ней менялась паровозная бригада… Как бы там ни было, но их поезд на ней стоял долго. Возможно, он ожидал встречного.
Тогда почему бы «Госпоже-судьбе» не сыграть с Тимуром ещё одну из своих заковыристых шуток?..
Выглянув в окно, Женя увидел ту самую девицу. Он, молча, толкнул Виктора и показал ему взглядом на неё.  Тот сразу сообразил…
;  Юнга! ; позвал Виктор в тот самый момент, когда, лёжа на своей полке, богатое воображение Тимура рисовало ему встречу со своей любимой. ; Это не к тебе пришла та юная особа, которая сидит напротив нашего вагона?
;   Нет, моя девушка ждёт меня в Джизаке.
Однако любопытство шепнуло: «Интересно, что это за особа?».
Тимур не поленился встать и выглянуть в окно. Там, действительно, напротив их вагона на штабелях шпал сидела светловолосая девица, примерно его возраста.



;   Пойди, познакомься!  Разгони скуку! ; посоветовал Виктор. – И пригласи её к нам!
Тимур надел бескозырку и сошёл с вагона. Увидев его, девушка вела себя так, будто, действительно, ждала его.
;     Здравствуй! ; сказал он.
;     Здравствуй! ; ответила она.
;  Ты едешь этим поездом? ; спросил он, ставя ногу на ближнюю шпалу.
;    Да. ; ответила она.
;    В каком вагоне?..
Она замялась и ничего не ответила. И он сразу понял, что она – такая же безбилетница, как и он.
;   А ты куда едешь? ; снова спросил он.
;   В Андижан. ; сказала она и добавила: ; к тёте.
;   А как тебя зовут?
;   Надя.  А тебя?
;   Меня – Тимур…
Когда он понял, что перед ним такая же несчастная, как и он сам, но в более худшем положении, то в голове его мелькнула мысль пригласить её в свой вагон под защиту моряков, которые, конечно, не дадут её в обиду. Тем более, что и лидер об этом намекнул.
;   Знаешь, если у тебя нет конкретного места, идём к нам, я тебе уступлю своё! ; добавил он, развивая свою мысль.
;  А ты где будешь спать? ; спросила она, давая понять, что принимает его предложение.
;    Я найду себе… ; ответил он.
;  А как проводник? ; она показала глазами на узбека, стоявшего у двери вагона.
;    Ничего! Не беспокойся! Идём!
Он помог ей слезть со шпал и подвёл к вагону. Когда проводник понял, что она собирается войти в его вагон, он спросил у Тимура:
;    А она куда?
;    Она со мной! ; сказал он уверенно.
Проводник ничего не ответил и освободил проход.
Почему эта девица оказалась здесь, напротив их вагона? Кто подстроил эту совершенно неожиданную встречу, Тимуру было непонятно.

Кто же ещё, кроме известной пакостницы – «Госпожи-Судьбы», мог это сделать? Понятно, это была её проказа!
Тимур подвёл девушку к ступенькам, помог ей подняться, подложив ладонь под её ягодицы. Затем поднялся сам. Привёл в своё купе и сказал товарищам:
;   Эту девушку зовут Надей. Она такая же безбилетная, как и я. Она едет в Андижан к своей тёте и нуждается в нашей защите. Поэтому она будет спать на моём месте. ; И показал на свою полку. ; Если хочешь, лезь прямо сейчас! ; сказал он, обернувшись к ней.
;   Молодец! Это – по-нашему! – похвалил его Виктор.
Девушка поблагодарила его и полезла на полку. Здесь ему тоже пришлось подсадить её, поддержав под ягодицы.
Она, видимо, давно не спала, поэтому, укрывшись одеялом, тут же уснула.
Какие чувства руководили Тимуром и направляли его мысли, когда он совершал эти спонтанные действия, нам понятно:
Ну, во-первых, сочувствие. Он понял, что девушка находится точно в таком же, как и он, положении. И если его выручают морская форма и законы морского братства, то она лишена всех этих привилегий. Он считал, что теперь, когда она была под защитой моряков, ей уже не угрожали никакие неприятности, которые могли оказаться в дороге. Он полагал, что его друзья довезут её до места, или, по крайней мере, помогут в дальнейшем её передвижении к тёте без затруднений.
Поэтому, уступив ей своё место, он готов был просидеть свою последнюю ночь в дороге у ног Виктора, чья постель была под его полкой.
Когда наступил вечер, и стемнело, а в вагоне зажглись лампочки, он сел возле его ног и закрыл глаза.
Он не спросил у него разрешения на это, полагая, что это, само собой, разумеется. И, сидя, задремал.  Однако, у того по этому поводу были свои соображения, и потому он приподнялся и, наклонившись к нему, прошептал:
;   Поднимайся наверх!
;   Зачем? –  спросонья не сразу сообразил он.
;   А что же ты, вот так, просидишь всю ночь?




         ;   Конечно!
;   Лезь, говорю тебе!
Тимур понял, что моряки, почему-то, решили «спарить» его с девушкой. Поэтому он ответил:
;   Витя, я еду к своей любимой девушке! И никакие другие мне не нужны!
;   А  у  меня,  ты  думаешь,  нет любимой девушки там, куда я еду? У меня тоже есть девушка, но если попадётся мне такая, какая попалась тебе, я её никогда не упущу!
;   Ну, тогда и лезь туда сам!
;   Не могу!..
;   Почему?
         ;   Потому, что я не могу нарушить морские законы: она пришла к тебе!
;   Да ну! Если б я знал, что вы так повернёте дело, я бы совсем её сюда не приводил! Я её просто, по человечески, пожалел, подумал, что вы её возьмёте под свою защиту!.. Нет… Я лучше тут подремлю…
;  Ты слушай старшего! Лезь на своё место и прямо под одеяло!.. ; и, видя, что парень не собирается следовать его совету, добавил: ; Какой же ты моряк, если упустишь такую девку, которая сама легла к тебе в постель? А я принял тебя за настоящего моряка!
Последние слова старшего товарища задели его самолюбие.  А тут ещё Женька снизу и Боря сверху стали подстрекать: «Тебе дело говорят! Слушайся старших!».
Возникла дилемма: либо он подчиняется старшим товарищам, либо категорически отказывается. Во втором случае он обязан встать и уйти из их компании. Это было бы самое правильное решение: уйти!.. Но куда?..  Кто его пустит куда-либо без билета? Он прикинул: ему бы пересидеть ночь где-нибудь, но в вагоне свободных мест нет.  И знал, что такое его поведение вызовет бурю негодования и упрёков о том, что они его, как моряка, приняли в свою семью, а он нарушил основную заповедь «морского братства»: «Один за всех и все за одного!». То есть он откалывается от них, приютивших его, взявших его под свою защиту, поивших и кормивших его за свои деньги!
Он знал, что ребята подумают, что он – либо трус, либо «слабак», ибо


другого понимания такого поведения парня они не знали…
         –    Если ты не сделаешь, как тебе говорят, – вмешался Женька, - – я сейчас пойду и скажу проводнику, что ты без билета. И тебя высадят на первой же остановке.
Тимур тут же представил: ночь, вокзал, его останавливает патруль, «каталажка», училище, а там с позором отчисляют и в рваной одежде выгоняют. И скоро ли теперь он увидит свою Марину?  И увидит ли вообще?..
Значит надо менять тактику!
«Ладно, ; подумал он, ; я полезу, полежу немного, а потом спущусь и скажу, что ничего не вышло».
Эх!..  Тимур, Тимур!..  Если бы он мог знать, к чему приведут его дальнейшие действия, он не только не выполнил бы их требований, но даже мог бы полезть в драку с любым из них за свои святые права! Но, откуда было знать ему, какую игру на этот раз затеяла с ним злодейка-судьба?!.
Приподняв край одеяла, он подлез под него, шепнув:
;  Мне негде спать. Придётся вдвоём…
Услышав его шёпот, девушка подвинулась к стенке, давая ему возможность уместиться на полке. Это её движение он воспринял, как согласие спать вместе. Потом, чтобы не упасть, повернулся на левый бок, обнял её чуть ниже талии. Она не воспротивилась, а наоборот несколько повернулась на правый бок, чтобы ему было удобнее лежать.
Она уже выспалась, и теперь могла даже поговорить с ним.
;   А ты далеко едешь? ; шёпотом  же спросила она. 
;   Теперь уже не очень. Слышала о городе Джизак?
;  Нет, не слышала. Я здесь знаю только город Андижан, где живёт моя тётя.
;  До моего города езда в два раза ближе, чем до твоего. А откуда ты едешь и зачем?
;   Мы с мамой жили в Ростове на Дону. Слышал о таком городе?
;   Конечно… Мы с мамой в эвакуации жили в Кисловодске.  Это  немного  южнее Ростова.
;   Папа погиб на фронте. ; продолжала девушка. ; А вот, совсем недавно умерла и мама. В последнее время она долго болела… 



У меня, кроме тёти никого не осталось. И, вот, теперь еду к ней.
;   Бедная моя! ; пожалел её Тимур и, неожиданно для себя, прижал её к себе. Видимо, из чувства благодарности, она не отстранилась.
Полежав немного, он сказал:
;  Знаешь, так спать очень неудобно. Я слезу! ; И очень удивился, услышав её довольно громкий ответ:
  ;    Не надо!.. Не уходи!
Он подумал, что девушка, видимо, слышала его разговор с ребятами, и решила нарушить их планы. А это совсем не входило в его намеренья.  Теперь он не сможет сказать морякам, что у него ничего не вышло. Он уже догадался, что это всё подстроено не прихотью одного только лидера компании, а желанием всего коллектива. Он не знал, что ему предпринять.
Он продолжал лежать, а близость девушки возбуждала его, и он сам не заметил, как его рука стала проникать под её одежду.
Тогда она неуверенно спросила:
;   Может, не надо?..
И чтобы не ударить перед моряками лицом в грязь, набравшись смелости, ответил:
;   Теперь уже ; надо!.. 
            Поезд тронулся, и в вагоне стало тихо-тихо, только слышно было, как колёса постукивали на стыках рельсов. Тимур прекрасно понимал, что тишина эта обманчива: что люди не спят, а внимательно прислушиваются к тому, как ботинки его мерно елозят по голой части полки…
С того самого дня, когда Тимур понял, что он уже – мужчина, он часто представлял себе, как и с кем произойдёт его первое «это»?  В его воображении раньше это была Айгюль, потом какие-то другие безымянные девушки.  И только в последнее время, чаще всего, возникал образ Марины. Но происходило это всё в домашних условиях, которые всякий раз варьировались. Он и представить себе не мог, что судьба подбросит ему такую обстановку, которую, даже имея шикарную фантазию, трудно было бы придумать.
Он всегда думал, что первая близость с девушкой, должна проявиться какими-то необыкновенными ощущениями, но, против


ожидания, ничего такого не почувствовал. И потому на душе остался явный привкус разочарования.
Конечно, если бы это была не просто незнакомая девушка, с которой успел познакомиться всего несколько часов назад, а любимая, долгожданная, о которой мечтал бессонными ночами, величина ощущений и их цена возросли бы в десятки и сотни раз!
            Зачем же ему всё это было нужно? Ведь он ехал к своей любимой, своей ненаглядной и всю торжественность момента встречи с ней размазала какая-то «случайная связь»! Виноват ли в этом был он сам?..
Да, виноват! Нужно было, наперекор всему, что подстраивала ему «Госпожа-Судьба», проявить свою волю и отстоять своё право решать свою судьбу самому! Он, же, подчинившись воле случая, этого не сделал!  А тут ещё – подстрекательство Виктора, обидеть которого он не хотел.  Он считал, что этим не изменяет Марине, так как никаких чувств к девушке не питал.
Дольше ему было неприятно лежать рядом с нею. И сказав: ; «Спасибо!», ; он спустился вниз.
И тут, вдруг, весь вагон оживился.  Поднялся шум, начались споры на тему: «Кто следующий?..», и на его полку вдруг полез Женя, лежавший внизу слева. Тимур попытался  остановить товарища, но тот оттолкнул его, ответив на его реплику: «Она тебе не даст!», коротким: ; «Посмотрим!».
Тимур оказался прав: Минут через десять Женя спустился, «не солоно хлебавши». Но, несмотря на это, сержант – артиллерист с соседнего купе, вдруг стал предъявлять какие-то свои права. Завязался громкий спор, окончившийся криком: ; «Артиллеристы! Ко мне!».
До драки дело не дошло, так как кто-то успел сходить за проводником, а тот позвал начальника поезда и девушку увели.
Виновницы спора не стало, но перебранка продолжалась. И виновным всему Тимур чувствовал себя, хотя никто ему не предъявил никаких претензий.
Виктор достал из чемодана кусок туалетного мыла, и дал Тимуру, сказав:
;  Иди в гальюн и подмой своё хозяйство! ; что Тимур и выполнил беспрекословно.


Ночью, лёжа на своей полке с открытыми глазами, он «пережёвывал» случившееся. Он понял, что сплоховал. Если бы он не послушался Виктора, девушка сейчас ехала бы под их защитой. А теперь её безбилетную высадят на каком-нибудь полустанке и, как она дальше будет добираться до тёти, не известно?..
А о том, что между ними произошло, он тоже думал: и был недоволен собой. И снова, в который раз, стал обвинять свою никудышную натуру: думать не «до…», а «после…». Ну, зачем это ему было нужно? Кому и что он этим доказал?.. Своим попутчикам: ; что он – моряк?.. Но, ведь он уже не был им!.. Правда, они ещё об этом не догадывались!..
Он представил, как бы сам отнёсся к тому, если бы это совершила Марина? Понятно, он назвал бы это актом измены!  Но ведь он не чувствовал себя изменником! Как же это так получается: она – изменница, а он – нет!? В чём здесь разница? «Почему мужчине можно совершать это, а женщине – нет?..».
«Ну, во-первых, ; продолжал рассуждать он, ;  не женщине, а девушке, притом, не просто «девушке», а «девочке»! Девочке, которая при этом потеряет «девственность», которой нет у мужчины. А это – большое различие!..  Во-вторых, и девочка, и женщина могут забеременеть и даже – родить!  Тут уже не может быть никакого сравнения!..  Но, при всём, при этом, мужчина, если он честный, он должен получить у своей любимой прощение!..».
А простит ли Марина???...  Если нет, то вся их любовь полетит к чёртям!  Риск очень велик! Так, может быть, лучше, если она об этом ничего не узнает?.. Ведь, никаких остаточных деформаций у него нет!..  И лучше: пусть это останется его личной тайной!..

Маму Тимур дома не застал. Соседка Марьям, сказала, что она уехала к Розе в Учкомбинат. И ещё сообщила, что она собирается в Москву, к тёте Людмиле, подлечить сердце, которое за войну сильно расшаталось.
  Теперь мама в совхозе не работала – отпала необходимость. И жила она на сбережения, которые копила на дом. Но, поскольку сын решил стать моряком, то и дом вдали от моря стал ни к чему. Она решила, что, когда сын окончит училище и получит направление в какой-нибудь порт приписки, вот тогда, и можно будет подумать о


постоянном жилье. В душе она надеялась, что, может быть, Тимуру повезет, и он получит направление в один из крымских портов.
Приехав, Тимур, первым делом, встретился с Ахмедом и объяснил ему ситуацию, рассказал о беседе с Юрием Старгородским и о принятом им решении бежать из училища. А под конец спросил:
; Знаешь, Ахмед, я скажу тебе по секрету: В поезде у меня, но не по моей вине, была близость с одной девушкой. Можно сказать, меня заставили… А сегодня появился зуд. Что мне делать?
;  Где появился зуд? ; спросил друг.
Тимур рукой показал место.
;  Не переживай! У многих бывает такая реакция после первого раза.  Но, на всякий случай, купи в аптеке белый стрептоцид.  Если будет в таблетках, раздави одну до состояния порошка и припудри это место! А одну таблетку выпей с водой. А  пока зуд не прекратится, перед Маринкой не показывайся.
;  А как же…  Если она узнает, что я приехал? Как я объясню, почему не приходил?
;  Скажи, что заболел. Простудился, а может быть, грипп! Боялся заразить её…
Так он и сделал. Через два дня у него было всё в порядке. Но эти два дня показались ему, как два месяца.

Выполняя совет Ахмеда, Тимур даже не подумал, что друг может рассказать всё, сказанное им, своей молодой жене.
А зря! Ахмед не знал, а может, не учёл того, что в последнее время жена стала дружить с Мариной, и та частенько посещала её во время беременности.
Елена же передавала ей содержания писем Тимура, присланные её мужу. Естественно, об этом она ему не докладывала.
Теперь же, когда по совету Ахмеда, Тимур пошёл в аптеку за стрептоцидом, он оглядывался, нет ли кого знакомых, потому что знал, что его морская форма в Джизаке  будет бросаться всем в глаза. Конечно, его уже могли увидеть даже во время посещения друга.

Первой о приезде Тимура узнала Эрлих. Люда, сидевшая с ней за одной партой,  сказала ей:
;  Сегодня у Маринки снова будет праздник…



;  Это в честь чего? ; спросила она.
; Как же!  Я вчера вечером, когда уже темно было, шла от Верки, и мне навстречу попался Тимур с чемоданом…
; Может, ты обозналась?  Ведь сама говоришь, что темно было…
;  Ну, как можно его с кем-то спутать? Он был в чёрной шинели и в бескозырке… Да и лампочка на столбе горела… Нет, точно это был он!
; Не  знаю.  Маринка  ничего  об  этом  не  говорила.   Непонятно, ведь он недавно уехал…  И письма от него она получает…
На переменке Эльза подошла к Маринке.
;   Тебя можно поздравить? ; с улыбкой сказала она.
;   С чем это? ; удивилась Марина.
;    Как с чем? Ты разве не знаешь, что Тимур приехал…
;  Что?..  Как приехал?!  Да я вчера только от него письмо получила!
;    Да вон, Милка вчера вечером его видела, с чемоданом…
;  Понятия  не  имею..!  ;  Она посмотрела на Людмилу, та кивнула в подтверждение слов Эльзы.
После уроков Марина поспешила домой, чтобы встретить любимого раньше, чем придёт мама. Для неё его приезд был полной неожиданностью.  Правда, в последнем письме он написал, что так по ней скучает, что готов всё бросить и помчаться в Джизак, ставший для него родным городом и, что он без неё дня прожить не может. Неужели он, действительно, бросил свою сокровенную мечту – стать моряком дальнего плавания! Конечно, это не очень хорошо, но гордость за себя, за его такую крепкую любовь, победили в ней здравый смысл. И она, окрылённая, помчалась домой.

Она приготовилась к встрече любимого. Но, уже прошёл час, прошёл другой, уже мама вернулась со школы, а его всё нет и нет!..
; Ты кого-нибудь ждёшь? ; спросила мама, заметив, с каким нетерпением она поглядывает в окно. «Сказать ей или, пока, не надо?» ; думает она. ; Может, Люда обозналась?.. Она же знает его: Если бы он приехал, то мигом примчался бы к ней.



Она всё время убеждала себя, а из-за этой неизвестности ей становилось всё холоднее и холоднее. И, наконец, жестокий озноб стал трясти её.
Она подошла к вешалке, сняла с неё свою шерстяную кофточку, накинула на плечи и села на стул. Мама с беспокойным любопытством следила за ней. Уже то, что дочка не ответила на её вопрос, было странным. Видно, с нею что-то происходит!  Она не стала ей задавать больше вопросов, а решила, молча, проследить за ней.
Но Марина тут же встала, надела кофту нормально и, снова подойдя к вешалке, стала надевать пальто.
;   Ты куда это? ; не выдержала мать.
;  Да мне нужно на минутку забежать к Елене… ; И вышла, больше не сказав ничего.
У дома, где жили Мамидзе, она постучала в окошко, как делала всегда, чтобы вызвать Елену.  Та тут же раздвинула занавеску и, увидев Марину, показала ей рукой, что сейчас выйдет.  Она уже знала, зачем пришла подруга. Накинув на себя шерстяной платок, она вышла на крыльцо.
;  Ты уже знаешь, что приехал Тимур? ; спросила она, даже не поздоровавшись.
;  Да. Но он почему-то не пришёл! Я его ждала три часа и всё бестолку...
;   Он и не придёт.  Ему Ахмед не разрешил…
;   Как это? Почему не разрешил?! ; всполошилась Марина.
;   Я сейчас не могу тебе всё рассказать.   Приходи завтра, как он уйдёт.  У него уроки – первые часы.  И я тебе расскажу всё подробно.  А сейчас я не скажу ему, что приходила ты, потому что он взял с меня слово, что я об этом буду молчать…  Ну, ладно, до завтра!
;   До завтра! ; ответила Марина, полностью сбитая с толку.   
Пожалуй, если бы она не пришла к подружке, то, наверное, спала бы ночь более спокойно: мало ли, почему не пришёл! Значит, придёт завтра.  А сейчас она поняла, раз Ахмед запретил ему приходить к ней, значит, случилось что-то неординарное,!  Притом, что-то такое, чего она, почему-то, не должна знать.
Подходя к дому, она заметила, что кто-то спешит ей навстречу. Подождала.  Оказалось, что это – Эльза.
;  Погоди, Марина!  Я тебе что-то скажу! ; ещё на подходе громко, чтобы услышала подруга, проговорила она, увидев, что та в нерешительности остановилась. ; Ну, что, Тимур был у тебя? ; Марина помотала головой. ; Слушай, сегодня мама, оказывается, видела его в аптеке. Она спросила меня: ; «Что, ваш моряк опять приехал?». А я говорю: ; «А ты откуда знаешь?».  Она: ; «Я его сегодня в аптеке встретила. Он, кажется,  какой-то стрептоцид покупал.  Он-то не знает меня, не знает, что я его знаю. Поэтому я с ним не поздоровалась. А ему, между прочим, очень идёт эта форма…». Так что, значит, Милка не ошиблась…  А почему же он не пришёл?..
;   Не знаю… Я сама переживаю!
;   А ты откуда сейчас?
;   Да так хожу… Думаю, может придёт… Но теперь уже, видно, сегодня не придёт.  Спасибо, за то, что сочувствуешь! Пока, до свидания!
;   Ты, Марин, не переживай!  Придёт!  Куда он денется?..
;   Да. Спасибо!..
Дома мама внимательно взглянула на неё.
;   Что случилось, дочка? На тебе лица нет!..
Пришлось признаться:
;   Мама, люди видели, что вчера приехал Тимур.  Но он почему-то не пришёл сегодня!
;   Как, опять?  С чего бы это?..  Он же недавно только был!..
;  В  последнем письме он пишет, что очень скучает и что не может жить там без меня. Я боюсь, что он бросит училище… Он так и пишет: ; «Хочется всё бросить и примчаться к тебе!».  Ну, ладно: приехал!  Так почему же не пришёл? Боится, что подниму на смех? Не понятно!  Вот, я и переживаю… Лишь бы ничего плохого не случилось!
;  Я тебе сочувствую, доченька!  Как мне показалось, парень он ответственный. И потому, я думаю, по пустякам срываться не станет.  Значит, случилось что-то серьёзное.
;   А если для него нет ничего серьёзнее его любви?
;   Если  это  относится  к  любви к тебе, то это неплохо, но если оно относится к любви вообще, то плохо!
;   А какая разница: вообще, или конкретно ко мне?
;   А разница  в  том, что в первом случае, значит, что он тебя,.. я подчёркиваю: «Тебя!» он любит больше всего на свете и, в частности, больше училища и своей будущей профессии. Я считаю, что это – хорошо! А во втором случае,..  мало ли что он может полюбить и, с лёгкостью, как сейчас училище, может бросить и тебя…
;   Да. Но мне нужно, чтобы он ко всему подходил серьёзно: и к выбору профессии и к любви.  А не бросался из крайности в крайность!
;   Ну, ладно!  Утро вечера мудренее!  Завтра узнаешь, что с ним произошло.
«Да, завтра узнаю…» ; невесело подумала она.
Спала она ночью неважно. Да, можно сказать, и не спала! Часто просыпалась и каждый раз перед нею, словно лозунг, протянутый поперёк улицы, вставал один и тот же вопрос: «Что случилось с Тимуром? И почему Ахмед запретил ему со мною встречаться?». «Может быть, меня подозревают в чём-то нехорошем? В чём?..  Я ведь ничего плохого не сделала! Этот новый одноклассник – Володя Токарев несколько раз подбивал ко мне клинья, но я не поменяла Тимура на него. Хоть он и высокий и красивый и, хоть наши девчонки все влюблены в него, но он Тимура не стоит!.. В чём меня могут подозревать?..».
Она тревожно засыпала и, как ей казалось, через пять минут снова просыпалась.  Так и прошла вся ночь. А утром голова гудела, словно кипящий самовар.  Она лежала, не вставая, хотя мама несколько раз подходила к ней, чтобы разбудить её, но каждый раз убеждалась в том, что она не спит. Она понимала, что происходит с дочерью, но, всё же, вынуждена была напомнить ей о долге:
;   Мариночка, девочка моя, уже завтрак готов!
Марина и сама знала по доносившимся с кухни запахам, что он готов.  Но ей сейчас ничего не хотелось – всё на свете было противно.  И лишь одна мысль её тревожила: как объяснить маме, что она с утра не пойдёт в школу?
;    Мама, у меня сильно болит голова! ; наконец, решилась она.
;  Подожди, я сейчас дам тебе таблеточку аспирина!  Он её быстро успокоит…
Марина не любила пить лекарства, особенно аспирин, который нужно, обязательно, перед тем, как проглотить, разжевать.  Но теперь «марку» нужно держать!
;   Мама, я не пойду на первые два урока, а? ; болезненным голосом  проговорила  она,  после  того,   как   проглотила   противное



лекарство, крошки которого ещё остались во рту.
;   А какие у тебя первые уроки? ; озабоченно спросила мать.
;   Первый русский.., а второй – немецкий…
;   Ладно, я предупрежу учителей!
; Марин, ; подошла к ней младшая – Оксана, уже позавтракавшая и готовая идти с мамой в школу, ; а как ты узнаёшь, когда болит голова? ; спросила она, на всякий случай, поняв, что из-за этого можно пропускать уроки.
;   Когда заболит, сразу узнаешь: она гудит, как примус!..  И всё на свете противно…
;   И даже «подушечки»? ; уточнила она, вспомнив вкус своих любимых конфет.
;   И «подушечки»…
;  А-а!  Поняла!..  А мне «подушечки» никогда противными не бывают! ; заключила она.
;   Не приставай! ; одёрнула её мама.
Вошла бабушка.
;   Боже мой!  В чём дело?  Почему Мариночка до сих пор в постели? ; запричитала она, увидев внучку лежащей.
;    У неё болит голова. ; ответила мама.
;   Голова? Без причины голова не может болеть!  Простудилась, что ли?..  Ты ей что-нибудь дала?
;    Да – аспирин…
;    Аспирин? А посерьёзней, у тебя, ничего нет?
;   Пока ничего больше не надо! А потом посмотрим: если не поможет, дадим что-нибудь посерьёзней.  Ну, ладно, мы пошли.  Мама, я там приготовила манку. Сварите, пожалуйста, Стасику кашу. А в обед покормите вчерашним борщом…  И Оксану – тоже, как придёт со школы…  А на ужин… – я сама, что-нибудь приготовлю.
После ухода мамы и сестрёнки, Марина, не спеша, встала, умылась, заправила постель и, выпив стакан чая без ничего, собралась идти к Елене, когда в комнату вошла бабушка.
;   Ты что это встала?  Как голова?
;   Спасибо, бабуля! Аспирин помог…
;   Ну, ладно! Значит, ничего серьёзного..!  А сейчас куда..?
;  Да я на первый урок уже опоздала. Схожу к Лене, проведаю…



         ;   Оденься потеплее!
;   Хорошо, бабуля, спасибо!
Лена, проводив Ахмеда, уже ждала подругу.
;  Проходи, проходи!  Чаю хочешь? ; спросила она, видя по лицу, что Марина сильно переживает.
;  Нет, спасибо, я уже пила! Ты знаешь, сегодня я почти не спала.  Всё переживала: что могло с ним случиться?
;   Ой, не говори! Я даже не знаю, как тебе сказать!..
;   Говори, как есть!  Я уже ко всему готова!
;   Ты его очень любишь?
«Вот оно, что!» ; Марина похолодела от предчувствия чего-то непоправимого. Проглотив подступивший к горлу комок, спросила:
;   А что? Это имеет какое-то значение?..  ; Лицо её побледнело.  Глядя вопросительно подруге в глаза, выдавила: ; Очень!..
;   Ну, в общем,.. он тебе изменил!..
Марину словно ударили по голове, она закружилась. Она зажмурила глаза и, чтобы не упасть, обеими руками схватилась за стул, на котором сидела. Ощущение было такое, будто всё вокруг куда-то проваливается с нею вместе. Но никакого грохота не было, только в голове сильнее загудело на высоких тонах.
Через время она открыла глаза. Комната ещё кружилась, но не так, как сразу. Набравшись сил, спросила:
;   Как это случилось?..
Лена, видя, что ей плохо, предложила:
;   Тебе, может, дать воды?
Марина замотала головой:
;    Не надо! Говори, что случилось?
;   Подробностей я не знаю. Утром он приходил к нам…  Когда ушёл, Ахмед сказал расстроено: ; «Понимаешь, у него в поезде была случайная связь с одной девицей. Теперь у него появился зуд… там! Ну, насколько мне известно, после первого раза, такое бывает часто. Я ему посоветовал белый стрептоцид…  Только ты смотри, то, что я тебе сейчас сказал, должно остаться строго между нами! Понимаешь, любая утечка информации, может привести к катастрофе. Пусть в этом вопросе они разбираются сами!  Возможно, у него есть какое-то объяснение случившемуся…  и оправдание. Я не знаю! Я сказал ему, чтобы, пока не прекратится зуд, он к Марине не подходил… Ты меня

хорошо поняла? Учти, если ты проговоришься, это может повлиять и на наши с тобой отношения!».  И, тем не менее, мы с тобой подруги, и я не могу молчать.  Ты уж сама решай, что тебе делать! Но, мой тебе совет: не рви всё сразу! Заставь его признаться, а тогда и решай, как быть.
;  Спасибо тебе, Лена!  Ну, я пойду!  Мне нужно прийти в себя!  Пока!..  Ещё раз, спасибо тебе!
Дома бабушка всполошилась:
;  Мариночка, внученька!  Что ж ты с такой головной болью ходишь по соседям!  Посмотри на себя в зеркало: да на тебе ж лица нет!  Ложись сейчас же!  Я тебе сейчас заварочку дам, на травках.  И никаких сегодня школ!..
Марина легла на кровать, не раздеваясь.  Перед её мысленным взором возник Тимур в форме моряка. Она вспомнила, как они целовались, когда, чуть больше месяца назад, он приезжал к ней во время каникул.  И слёзы, непрошенные слёзы, потекли к вискам.
«Как он мог!?  Ведь клялся, что будет любить до конца жизни!  А я так верила ему!  Что теперь делать?..  Жить не хочется!..  А я так надеялась на него!  Думала: «Вот окончит он училище, и мы поженимся!..  И я ему кучу детей нарожаю!..».  А что теперь?..  Но, ведь я его люблю!..  Как я теперь буду жить без него?..  Ой, Тимур, Тимур,.. что же ты, родной, наделал?..  Я, ведь, умру без тебя!.. ».
Вошла бабушка.
;  Девочка моя, на тебе чайку на травках с медком! Он тебе поможет… А что же ты так одетая легла? Разденься, ляг под одеяло! Ты согреешься и уснёшь!  Горюшко моё!..  Ненаглядная ты моя!..
;   Ничего, бабуля,.. я своим пальто укроюсь...
;   Нет, нет, нет! Никаких пальто! Только – под  одеяло!..
;   А если кто придёт, а я не одетая…
;   А кто сейчас может прийти?  Все на занятиях…
;   А кто их знает, вдруг придут!..
;   Если придут – подождут!..  Ну-ка, быстренько, – под одеяло!..  Не то чай остынет…
Марина разделась и юркнула под одеяло. ; «Ничего! Подождёт! Я больше ждала!» ; мстительно подумала она.
Чай был пахучий и сладкий.  Он несколько успокоил её. «А, вдруг, он и сегодня не придёт!» ; мелькнула вдруг невольная мысль,


от которой сразу затошнило, и по телу пробежал предательский озноб.
«Если бы он пришёл, я бы ему всё простила!» ; с тоской подумала она. И стала вспоминать, как ей было хорошо в его объятиях. От этих воспоминаний тело нетерпеливо напряглось и заныло. Она сначала вытянула ноги и ступни, но потом свернулась в «калачик» и сильнее натянула на себя одеяло, чтобы согреться.
«А я, кажется, действительно заболела!.. ; вдруг решила она. ; Этого мне ещё не хватало!..  Тимурчик, Тимурчик!.. Милый мой, хороший!  Что же ты со мной делаешь?  Ведь я тебя так люблю!». И слёзы, снова полились из глаз. Боясь, что кто-то: бабушка или дедушка, могут их заметить, она укрылась одеялом с головой.
Бабушка, действительно, заглянула в комнату и, увидев её укутанную с головой, довольно вздохнула: ; «Ну, теперь она согреется и, может быть, уснёт». ;  Она подошла к вешалке, сняла её пальто и покрыла им внучку поверх одеяла. Марина мысленно поблагодарила её, потому что ей, действительно, было холодно.
И чай, и пальто, вероятно, сыграли свою роль, и, через время, её разморило и она, незаметно для себя, уснула.
Во сне ей виделась всякая «белиберда», не имевшая никакого отношения ни к Тимуру, ни к его измене. Но сон, всё равно, был тревожным. Она несколько раз просыпалась, со стоном переворачивалась на другой бок и снова тревожно засыпала.
Мама же, увидев, что дочь пропустила не только первые два часа, забеспокоилась. И, сказав директору, что её старшая дочь, вероятно, заболела, отпросилась домой.  Она застала Марину спящей. Войдя в комнату, хотела разбудить её, но мать её остановила:
;  Дочка, ; шёпотом сказала она, ; не буди её! Она, кажется, серьёзно заболела.  Я её напоила травяным чаем с мёдом. Пусть поспит!
;    Что же могло с нею случиться?
;  Не знаю. Она ходила к Лене, к жене вашего военрука. И пришла оттуда сама не своя. Ну, я и решила дать ей горячего чая на травах и подсластила мёдом. Вот, она выпила и уснула.
;    Ну, ладно, пусть спит.  Я потом с нею поговорю.
; Ты только не ругай её за пропуски уроков! Она, действительно, заболела… Ты ещё пойдёшь в школу?
;    Нет. Я отпросилась.

;   Ну и хорошо!  А то мы тебя за твоей работой и не видим…  Приляг и ты, отдохни!
;    Как Стасик кушал?
;   Хорошо кушал, без капризов. К чаю я дала ему конфеты, так он аж два стакана выпил…
;   Ты его не балуй конфетами!  Это вредно, особенно для зубов.
;   Эти зубы ещё обновятся. Вот, когда появятся все новые, тогда и беречь будем.
;    Где он сейчас?
;    Да с дедом… Что-то там мастерят…
;    Ладно! Я тоже тогда прилягу…
Когда Марина проснулась, она увидела, что мама лежит на своей кровати. Глянула на часы на стене. Они показывали половину первого. В такое время она всегда бывала на работе. Что случилось? Или, может быть, тоже заболела?
Мама услышала, что она проснулась. Поднялась и подошла к ней.
;   Как ты себя чувствуешь, доченька? ; спросила сочувственно, ласково. Приложила ладонь ко лбу, провела по волосам и присела на краешек кровати.
;    Плохо, мамочка!
;    Бабушка сказала, что ты ходила к Мамидзе. Зачем?..
;   Ой, мамочка! ; всхлипнула Марина, и слёзы покатились по щекам на подушку.
;    Ну, что такое, хорошая моя?!
;    Мама, мне Тимур изменил!..
;    Как – изменил?!
;    В поезде,.. когда ехал сюда…
;    Откуда ты узнала?
;    Лена сказала.
;    А откуда она узнала?
;    Ей муж сказал.
;    А он-то откуда узнал.
;   Вчера  утром  к  ним  заходил  Тимур.  Он  сам  рассказал  ему  и  спросил  у  него, что делать, если появился зуд? Ахмед посоветовал купить в аптеке стрептоцид, и пока у него это не пройдёт, запретил ему со мной встречаться. Он всё это рассказал Лене под строгим секретом.
;   Ничего себе – «секрет»!..  А ты веришь ей?..
;   А какой ей смысл лгать?
;  Да  мало  ли,  что!..  Есть люди, которым бывает приятно, когда другие нервничают, переживают, волнуются… Короче, есть люди, которые получают удовольствие, видя страдания других… Ну, если муж предупредил, что это должно оставаться строго между ними, зачем она это всё выложила тебе?  Чтоб заставить тебя страдать?
;      Ну, она мне рассказала, как подруге…
;   Но, ведь,  она  видела, как  ты  трепетно относишься к Тимуру, к своей любви…  Что она не знала, как ты всё это воспримешь?  Люди, получив такое известие, иногда кончают жизнь самоубийством.  Порядочный человек промолчал бы, а когда у вас всё наладилось бы, возможно, и сам Тимур мог бы тебе рассказать, объяснив причину, обстоятельства… И тогда, если уж так тяжело держать язык за зубами, и то, очень тонко, с соблюдением осторожности, можно выразить сомнение в его верности тебе…  А теперь, что ты сама намерена делать?
;   Я не знаю, мамочка! Мне, действительно, не хочется жить! У меня такое ощущение, будто вокруг всё рухнуло, провалилось куда-то…
;   Я  верю  тебе,  девочка!  Это  очень  тяжело  –  разувериться  в  человеке,  которого любишь всей душой, всем сердцем,.. и, всё же, это ; не смертельно: в жизни всё бывает!   А вот, что тебе делать?..  Я бы посоветовала тебе не оставлять данный случай без внимания.  Один раз простишь и всё пойдёт, покатится!  Если хочешь простить, то предварительно помучай его.  Пусть поймёт впредь, что так поступать нельзя! И когда он уже будет умолять, просить о прощении, прости, но предупреди, что следующего раза не будет!
;    Спасибо, мамочка!  Я тоже так думала…
 
А Тимур всё не появлялся. «Значит, у него что-то серьёзное!», ; озабоченно думала Марина. Она знала, что существуют какие-то болезни, которые передаются половым путём. Но, конкретно, что это такое, она не знала.  Некому было рассказать.  Но слышала, что это очень опасно, может быть даже на всю жизнь!..
«Этого ещё не хватало!  Как теперь прощать?.. Значит, он «гулёна»!?  Может быть, он и там, у себя в Батуми, не раз этим занимался!  Этого он мог Ахмеду не сказать…  Нет! Такого я простить не могу!  Пусть катится ко всем чертям!..  Как я могу после всего этого с ним целоваться!..  Ещё и меня наградит какой-нибудь заразой!..  Надо посоветоваться с Еленой!».
Однако, приняв такое решение, она задумалась.  Как сказать маме, что ей нужно сходить к подруге?
Пока она собиралась духом, со школы пришла Оксана.  Мама накормила всех обедом.  Потом заставила Оксану повторить всё, что прошли сегодня. Потом проверила, как она всё усвоила.  Это был, раз-навсегда установленный порядок, который касался всех, кроме Стасика. С ним, в основном, занимался дедушка, Богумил Мудрый, когда был свободен от своих уроков. Он преподавал немецкий язык в другой школе, так как в те времена считалось неприличным работать под руководством родственника.
Вечером Марина подошла к матери:
;  Мама, я пойду немного погуляю?! – полувопросительно-полуутвердительно сказала она.
;   Хорошо, дочка. Сходи, подыши свежим воздухом! – ответила мама.
Выйдя на улицу, Марина, неспеша, направилась к дому Мамидзе.
;   Лена, ты прости меня, ; сказала она, вызвав её на улицу ; что я не даю тебе покоя! Но, меня волнует то, что Тимур и сегодня не пришёл.  Значит, у него серьёзная болезнь!? Говорят, есть какие-то болезни, которые передаются в таких случаях… Ты что-нибудь знаешь об этом?..
;  Я думала об этом. Болезни такие есть! Они называются «венерическими» от имени богини любви Венеры. Правда, непосредственно к любви они отношения не имеют. А назвали их так потому, что они передаются при половой связи. Ну, уж это, я думаю, ты уже знаешь! Поэтому, когда будешь с ним говорить, надо дать ему понять, что у тебя с ним не могут быть никакие отношения до тех пор, пока он не проверится у врача… ;  отвечала она.
;   А, может быть, мне, вообще, не нужно с ним говорить? Я думаю, что он сразу всё поймёт.
;     Ты хочешь порвать с ним всякие отношения?
;     А что мне остаётся?
;    Смотри,  подружка,  сама!   Это – настолько  личное,  что  в  этом  вопросе,  вообще, что-либо  советовать  нельзя!  Спроси у своего сердца!

;     А если он завтра придёт, можно считать, что он вылечился?
;    Вот этого, я не знаю!  Он может прийти и, не вылечившись полностью.  Даже, если спросишь его напрямую, он может не сказать правды…
;  Тогда я не стану с ним разговаривать.  Кстати, пусть помучается!  Чем больше он будет мучиться, тем быстрее поймёт, что мне изменять нельзя!
;     Значит, в конце концов, ты его всё же простишь?!
;     Леночка, но я его люблю и не могу так сразу разлюбить!
;     Да, я вижу, что тебя ждёт непростая судьба!..

…Марина снова проснулась совершенно разбитой.  Мама уже встала и готовила завтрак. Увидев дочь, вышедшую к ней босиком в ночной сорочке, спросила:
;    Ты уже встала?  Как себя чувствуешь?
;    Я опять почти всю ночь не спала.
;   Девочка   моя,  дочка,  но  это  уже  выходит  за  все  рамки!   Любовь – любовью,  но с такого возраста губить себя?.. Я этого не позволю! Придётся мне запретить тебе все эти игры в любовь. Рано ещё!..
;    Мамочка моя, родненькая! Как ты не можешь понять, что это совсем не игра! Я его люблю уже два года! Мне, кроме него никого не нужно! Если бы ты знала, как мне хорошо с ним!  Я бываю наверху блаженства, когда он меня целует!..
; Посмотрите на неё: она тает в его объятиях!.. Хорошо, что ещё совсем не растаяла! А то принесла бы в подоле, в четырнадцать лет,.. всему городу на посмешище!
;  Мама!  Что ты говоришь! Что у меня головы на плечах нет, что ли!
;  Ты  думаешь,  что  ты  одна  такая  умная?  Посмотри, сколько их, таких умных, по свету ходит, родивших в двенадцать лет!..  Он себя уже показал!..

;   Ну, как твои дела? ; спросила Эльза, увидев её в классе. ; Ты вчера, почему-то, пропустила школу… Что? Весь день целовались? ; хитро подмигнула она.
;    Нет. Он вчера вообще не приходил…
;  Как не приходил? ; обеспокоено удивилась она. ; Может, заболел? Не зря же он в аптеку ходил!.. А ты что? Не ходила к нему?..  ; Марина замотала головой. ; Ну, это мне совсем непонятно!..Почему?..
;    Мне самой ничего не понятно!..
         ;  Как это – тебе не понятно?  Ты же могла сходить к нему, проведать. Может, он серьёзно заболел!
;   Откуда я знаю, что он приехал? Он мне не представился. Это ты знаешь, да Людка, а я не знаю!..
;   Вон оно как!.. ; удивилась подруга? Но, подумав, решила: ; А вообще, ты права! Ведь и Люда, и мама могли ошибиться и признать другого в морской форме за него…
;    Вот, в том-то и дело!..
;    А почему в школу не пришла?
;  Немного простудилась. Голова трещала. Бабушка травяным чаем отпаивала…
;    Да ты и сейчас неважно выглядишь…

Маминой соседке Тимур, в первую же встречу, очень понравился, поэтому она, как могла, пыталась угодить ему и хоть чем-нибудь заменить отсутствующую мать. То она предлагала, что-нибудь покушать, то пыталась угостить чаем, то поговорить по душам, узнать, чем он интересуется. Он же, вообще, не считал нужным делиться с нею –   посторонним для него человеком – своими проблемами. А она, похоже, как раз и пыталась стать для него «не посторонней»! 
Однако, на все свои предложения она, не слышала от него ничего путного, кроме: «Спасибо, не хочу!»...
Ещё в первый его приезд, когда Тимур пошёл провожать Марину, она, как бы, между прочим, задала его матери вопрос: 
;  Как вам нравится ваша будущая невестка?
;  Ничего!  Хорошая  девушка!  Только  жалко,  что  не  наша! ; простодушно ответила она.
Словосочетание «не наша» у казанских татар означает: «не нашей национальности».
;  А можно мне почитать его письма к вам? – как-то спросила она.
;  Пожалуйста!  Вот, я их все храню в этой шкатулочке. Когда будет время и желание, можешь брать и читать!

          ;   Спасибо! Когда будет время, почитаю.
Мнение мамаши осталось в памяти Марьям… В свободное время она перечитала все письма Тимура, причём отметила, что его обращение: «Здравствуй, дорогая мама!» можно, при желании, легко обратить в «Здравствуй, дорогая Марьям!».
Соседка уехала, а письма остались.
Она решила попытаться использовать их в своих целях, а именно, часто встречая девушку на улице, когда та возвращается со школы, она могла заговорить с нею о том, что Тимур любит её, предъявив ей эти письма.
Она выбрала три письма и аккуратно подделала в них только последние слова обращения.

Соседка была не глупа. Видя, что по приезде домой, он никуда не выходит, сообразила, что у него на «личном фронте» произошёл раскол.  А что такое «раскол»?  Ну, на посуде, например, это – трещина, которую всегда, при желании, можно расширить. Нужен только инструмент, хотя бы, – нож! В данном случае, роль ножа, прекрасно может сыграть дезинформация... 
Она запомнила Марину, когда та приходила к Маевым, и потому, встретив её однажды на улице, когда шла на обед, решила, что сама судьба даёт ей в руки возможность  расстроить отношения между Тимуром и Мариной. Мгновенно, оценив обстановку, она приняла решение.
;   Извините, вы, кажется, Марина? ; спросила она, остановив девушку.
;  Да..! ; с удивлением и некоторой долей любопытства ответила та.
;    Вот, с вами-то я и хотела поговорить.
;    О чём?
;    О Тимуре… ; взяла она «быка за рога»!
;   О Тимуре? ; удивилась Марина. ; А какое отношение имеете вы к нему?
;    Я его соседка по квартире… и не только!.. ; солгала она.
;    Что с ним? ; обеспокоено, спросила Марина.
;    Ничего…  Он жив, здоров! Вы в курсе, что он приехал?
;    Да. Мне сказали…
;    Вы не встречались с ним?

         ;    Нет ещё…
;    А вас не беспокоит, что он до сих пор не пришёл к вам?
;    Беспокоит…
;    Можете успокоиться! Он больше к вам никогда не придёт!
Последние слова незнакомой девушки, которая казалась старше её, встревожили Марину.  То, что она  сказала, было похоже на правду. Он, действительно, не показывался перед нею, хотя люди видели, что он приехал два дня назад.
;    Почему? ; напряжённо спросила она.
;   Потому, что он теперь мой жених. Мы уже живём с ним, как муж и жена…
Сообщение незнакомки, хлестнуло её по щекам, словно пощёчина. Щеки её вспыхнули. Внезапный приступ злости мгновенно затуманил логику мышления.
;   А что же он сам мне об этом не сказал?  Струсил что ли?.. ; с ненавистью спросила она, а сама подумала: «Да что он, с ума сошёл?..  Этого ещё не хватало!».
Марьям поняла, что попала в точку.
;   Вот, если не верите, я могу показать вам его письма. ; Она вынула из ридикюля поддельные письма, которые носила с собой. И показала их начало.
;   Извините!  Я спешу домой! ; сказала она и ушла, оставив девушку в расстройстве и в недоумении…

Теперь Марина уже не ожидала, что Тимур придёт и поэтому подбирала учебники к завтрашнему дню, когда в окно постучали. Как всегда к окну подбежала Оксана.
;     Марина, к тебе пришли! ; радостно прошептала она.
;     Кто? ; напряжённо спросила сестра.
;     Твой моряк! ; улыбнулась Оксана. ; Твой Тимурчик!
Марина, неспеша, оделась, обдумывая своё поведение с ним, и вышла на улицу.
;    Ты почему здесь? ; без улыбки спросила она у улыбавшегося Тимура.
Улыбка сползла с его лица. Взгляд его стал умоляющим.
;   Я приехал к тебе насовсем…  Мариночка, родная, я не могу жить без тебя!


          ;   Езжай обратно! ; зло проговорила она, не глядя на него. ; Ты мне не нужен!
Она развернулась и ушла в дом.
Тимур был ошарашен. Он чуть не упал, так как всё вокруг закружилось. Напряжением воли он заставил взять себя в руки. Скулы его сжались. Желваки заходили… Он схватил с головы бескозырку, приподнял правое колено и с силой ударил ею по нему.
Это всё наблюдала Оксана в окно. Она не понимала, как сестра могла сказать Тимуру, которого, как ей казалось, она любила без памяти и очень ждала, какую-то грубость, от чего Тимур пришёл в бешенство?  Когда вошла Марина, лицо её было бледным. Ничего не говоря, она, как была в пальто, упала на свою кровать и разревелась в голос, чего Оксана никогда  раньше за нею не замечала.
Она подошла к ней, подёргала её за плечо, говоря:
;    Марин, а Марин, а он ушёл…
;  Пусть… катится… к чёрту!.. ; сквозь рыдания промычала сестра…

Мама, вернувшись с работы, сразу заметила перемену настроения у дочери. Оксана, не дав ей раздеться, сказала:
;  Мам, а Марина сегодня прогнала Тимура, а потом целый час ревела.
;   Ты с ним говорила? ; спросила мама, подойдя к Марине.
;   Нет. Я только сказала, чтобы он ехал обратно и что он мне не нужен, и ушла домой.
;  Может быть, надо было всё же с ним поговорить. Интересно, что бы он ответил!..
;  Мам, ; вмешалась в разговор Оксана, ; он схватил с головы свою бескозырку и  ударил ею по коленке. Потом скомкал её и ушёл в ту сторону. ; Она показала рукой направо в сторону дома Мамидзе.
;   Мама, пойдём на минутку на кухню! ; попросила Марина.
Надежда Кирилловна вышла за нею, а оставшаяся в комнате Оксана, обиженная тем, что никто не отреагировал на её последнее сообщение, подошла к окну в надежде, что может быть, увидит возвращающегося от Ахмеда Тимура.
;    Что такое, доченька? ; спросила мама.
;   Я не хотела говорить при Оксане, почему я прогнала Тимура.  Сегодня, когда я, возвращалась со школы, на Карла Маркса меня остановила одна девушка, оказавшаяся соседкой Тимура. Она намекнула на то, что любит Тимура. И что поэтому он не приходит ко мне.  Если он не приходит из-за запрета Ахмеда, это – одно дело, но, если из-за того, о чём сказала она, это – совсем другое. За первое можно и простить, а вот, за другое – никогда!..  Так вот, пусть подумает и когда поймёт, что к чему, пусть придёт, объяснит и попросит прощения. А если не придёт, значит, – не судьба!
; Я с тобой не со всем согласна! Вот, например, меня не покидает мысль: что же могло произойти за то короткое время с момента, когда за нашим столом сидел твой любимый Тимур, до сегодняшнего дня, когда он оговорён со всех сторон? А времени-то прошло всего, чуть больше месяца. Что-то тут не вяжется!.. Ну, давай разберёмся! Первое: он покинул училище и, притом, не спонтанно. Письмо он написал десять дней назад. Ехал он пять дней… Значит, за пять дней до отъезда он уже был настроен уехать.  Притом, он написал о причине: очень тебя любит, скучает по тебе и не может жить в разлуке с тобой.  Похвально!..  При этом, логически выясняется, что ты для него – важнее всего: важнее будущей профессии, важнее мечты, важнее мнения о нём всех тех, кто его знает! Ведь, когда он был у нас, он ничего подобного не говорил. Значит, тоска по тебе появилась у него после времени, проведённого с тобой. Я не думаю, что у вас, кроме поцелуев, было что-то серьёзное… ; мама выжидательно посмотрела на дочку.
;    Мама!.. ;  Марина с упрёком посмотрела на неё.
;  Ну, ладно!.. Прости!..  Так вот, когда до свидания с тобой остаётся всего-ничего, он вдруг изменяет тебе!  Что это?: безответственность с его стороны; «нетерпёж»; или же вынужденное действие?..
;    Как это – вынужденное…? – не поняла Марина.
; Ну, возможно, так сложились обстоятельства, которые заставили его сделать это.
;  Не-ет… В это трудно поверить! Что может заставить – в дороге?
;   Я, конечно, сомневаюсь, но, предположим: играл в карты… и проиграл!  Могут и заставить!..
;    Ну, это уж,..  совсем хорошо!..  Нужен мне такой муж?!  Если он играет в карты, то может и меня проиграть!
;  Я говорю: «к примеру…», а что там было на самом деле,


Чтобы рассуждать, надо точно знать. А мы, к сожалению, этого не знаем!
;     Когда придёт «с повинной», узнаем!
;    А ты не допускаешь, что он вовсе не придёт?
;     Если любит, придёт!
;   Не говори!..   Поставь  себя на его место!  Если бы он, не говоря ни слова, вдруг, вот так же, как ты, прогнал бы тебя, ты бы пришла?
;     Ни за что на свете!
;    Вот видишь! А ведь и у него есть гордость! Он ведь не знает, что ты – в курсе его проступка. Если бы ты ему сказала, или хотя бы намекнула, он бы пришёл, чтобы оправдаться. А сейчас он может решить, что ты ему сама изменила или разлюбила…  И ещё не известно, как он на это отреагирует. В таких случаях некоторые убивают себя…  По идее, ты, получив обвинение, причём, от двух его обвинителей, должна была выслушать и его.  На любом суде обвиняемому дают возможность оправдаться, а ты лишила его этого права. Так что, если он, в момент отчаяния, совершит что-либо ужасное, вина будет полностью лежать на тебе!
; Мама, не пугай меня, пожалуйста!  По-твоему, получается, что он накуролесил, а я должна быть за него в ответе?
;  Нет. Но ты согласись, что поступила нетактично! Нужно было посадить его на скамейку и сказать: «Рассказывай!».  Если спросит: «О чём?», надо было сказать: «О том, что ты за эти несколько дней набедокурил. Но не ври! Я всё знаю! Знаю и про поезд, и про соседку». И в зависимости от того, что и как он тебе расскажет, должна была принимать решение о ваших отношениях в будущем.  А теперь тебе остаётся только ждать.  Но я, на твоём месте, сейчас же сходила бы к нему. Во-первых, проверила бы, насколько правду сказала эта девица, во-вторых, заставила бы его признаться в своей измене…
–   Я не пойду! Я лучше буду ждать!
;  Ждать чего?..  Сообщения о том, что он повесился, или вскрыл себе вены?..
;   Всё равно! Первой я не пойду!..

От Марины Тимур сразу же пошёл к Ахмеду и рассказал ему всё.

         ;  Может, вернёшься в училище? ; не очень уверенно спросил друг. Он понимал, что даже его протекция может не помочь беглецу остаться в училище, поскольку прекрасно знал жёсткий характер своего дяди. ; Может мне написать дяде и объяснить ситуацию. Теперь-то тебе только и остаётся с головой влезть в учёбу. Но, понимаешь, там ведь он не один… Возможно, есть у него, как у каждого человека, свои недруги, злопыхатели, которые могут раздуть историю.  Вообще, я уже жалею, что втравил тебя в это дело! Но, пойми, я хотел, как  лучше! Кто же знал, что для тебя любовь превыше всего на свете?  Вообще-то, это хорошее качество! Но тебе не повезло с объектом любви! Попалась бы хорошая девушка, такого мужа, как ты – ещё поискать надо!..
; Ты знаешь, почти такие же слова мне сказал и Юра Старгородский. Помнишь, я тебе о нём рассказывал? Он сказал: ; «Если она тебя не оценит, плюнь на неё, потому что тогда она окажется стопроцентной дурой!»
;    Правильно сказал!
;  Да, но ведь она не дура! Ты же это прекрасно знаешь! И я люблю её больше своей жизни! И это не просто слова…
Ахмед задумался, что могло стать причиной такого поведения Марины? Ему даже не пришло в голову, что утечка информации могла произойти из его семьи. «Может быть, между ними стал этот новый ученик – Токарев?» ; скользнула догадка. А вслух он сказал:
;   Я парня этого знаю. Неплохой парень, но, по-моему, ловелас! Она быстро в нём разочаруется! Ведь все девки липнут к нему. Какой порядочной это понравится!..
;  Вон  оно  что!.. ; «Как же я сам об этом не догадался!» ; подумал он. И продолжил: ;  Значит,  причина  в  этом?!   Ну, что ж!  Это – её выбор!..
;  Знаешь, Тимур, я  вот,  смотрю:  тебе  уже  ни  к  чему  носить  эту  бескозырку  с надписью «Батумское мор. училище». ; перевёл Ахмед разговор на другую тему. ; Ты мне дай её на память, а я тебе дам свою мичманку. Мне тоже уже ни к чему носить морскую форму. Какой я теперь моряк! Вот, теперь – моя пристань! ; Он кивком указал  на жену и сына, спавшего в люльке.
;  Да, ты прав! Но мне пока не в чем ходить. Я ещё долго буду носить морскую форму, и чувствовать себя моряком! Моя тельняшка ещё долго будет моей подругой! Я испытал «Морскую дружбу» и

теперь при встрече всегда буду здороваться с моряками, и желать им попутного ветра и семь футов под килем. А за мичманку тебе спасибо!
;  Молодец!  Я  рад  за тебя!  Рад  за  то, что, воспитал в тебе, пусть не настоящего моряка, но моряка – в душе! А любовь свою настоящую ты ещё встретишь!
;   Спасибо тебе на добром слове!
И, действительно, Тимур ещё долгое время щеголял в морской фланелевой форменке, правда, без гюйса, и в форменной шинели, из-под ворота которой гордо выглядывала настоящая тельняшка. Жаль, что в училище не выдавали бушлатов! Сейчас бы он ему здорово пригодился!..

И эту ночь Марина спала очень плохо.  Под утро она видела Тимура во сне. В руках у него был целый букет её любимых красных роз. Но он к ней не подошёл. Остановившись в  нескольких шагах, он швырнул  букет ей под ноги.  Розы рассыпались. Он отвернулся, снял с головы бескозырку, уткнул в неё лицо и затрясся. Потом оглянулся и, не говоря ни слова, ушёл.
– Ну, как ты себя чувствуешь? ; спросила мама, когда она встала.
;  Неважно…  ;   ответила   она.  ;   Снова   плохо  спала, всё время просыпалась. А под утро уснула, и мне приснился Тимур. В его руках был целый букет красных роз.  Не доходя до меня, он кинул букет мне под ноги.  При этом розы разлетелись. Он отвернулся, снял бескозырку и заплакал в неё. Потом оглянулся, махнул рукой и ушёл. Я хотела остановить его, но голос сорвался. И я не смогла его вернуть. Он так и ушёл.
;  Я  не  всегда  верю  снам.  Но на этот раз, мне кажется, сон был вещий. Приготовься к худшему, к тому, что ты его потеряла!
;   Как? Совсем?..
;   Но ведь он ушёл, и ты не смогла его вернуть!
;   Мама, а как говорят, когда не хотят, чтобы сон исполнился.
;    Не знаю. Это ты у Бабоньки спроси.
Марина пошла в комнату бабушки. Дедушка ещё спал. Видимо, у него с утра не было уроков. А бабушка уже встала и причёсывалась перед зеркалом.
;  Бабуль, скажи, пожалуйста, что нужно сделать, чтобы сон не исполнился?
;  Что, девочка моя, плохой сон приснился? 
;  Да!  Очень плохой!
;  В таких  случаях,  сразу,  как  встанешь,  нужно  посмотреть  в окно и сказать: «Куда ночь – туда и сон!». А я, лично, ещё не открыв глаза, говорю эту фразу не меньше трёх раз.
;  И помогает?
;  Помогает…
;  Я тогда выгляну в окно и скажу три раза: «Куда ночь – туда и сон!».
;  А ты кому-нибудь о нём рассказала?
;  Да – маме…
;  Э-э! Нет, голубушка! Ты уже опоздала! Плохой сон, чтобы он не исполнился, вообще, никому нельзя рассказывать!
;  Даже маме?
;  Даже маме!..
Марина нахмурилась и приуныла.
;  Значит, я его потеряла!..
;  Что потеряла? ; поинтересовалась бабушка.
;  В том-то и дело: не «что», а «Кого!».
; И кого же ты, это, успела потерять? ; с улыбкой полюбопытствовала она.
; Да Тимура своего – любовь свою! ; упавшим голосом ответила Марина.
;  Э-э, милая! ; с  назидательной  улыбкой  сказала  бабушка. ; В твоём возрасте это не страшно! Таких «Любовей» у тебя будет ещё мно-о-го!  Не переживай! Ещё, даст бог, напереживаешься!.. Вот, когда, выйдешь замуж, тогда вспомнишь мои слова. Дай, Господи,  мне, дожить до этого времени!..

Ночью и Тимур не сомкнул глаз. Разные мысли лезли в голову в эту длинную-предлинную зимнюю ночь. И среди них превалировала одна: «Если она не любит меня, то мне незачем жить!.. Жизнь без неё – пустота!».
К утру созрело решение: пойти к ней и, во что бы то ни стало, поговорить с нею. Пусть она сама скажет, что не любит, и тогда принять решение. Для этого нужно пойти и сесть на лавочку и сидеть, пока она не согласится выйти к нему. Если не выйдет днём, остаться

на ночь. Если и ночью не выйдет, то на рассвете постучать в окно. И когда она выглянет, показать ей руку, заголённую до локтя, и провести по сухожилию лезвием безопасной бритвы, которая у него в правом кармане. Пусть она увидит, как он умирает ради любви к ней! И потом всю оставшуюся жизнь пусть  неспокойная совесть мучает её, напоминая о невинно прерванной жизни человека, любившего её беспредельно!..

Он шёл к её дому по улице Садовой. На подходе к улице Возрождения, на которой жила Марина он издали увидел её с этим парнем. Они шли рядом в сторону школы.
Ему, всё стало предельно ясно: Марина изменила ему!.. Теперь её признание не имело смысла.  Её измена была налицо!..
Выйдя на её улицу, он шёл, понурив голову, когда его окликнули. Он оглянулся: это оказалась Эльза, вышедшая из дома.
;  Ты как здесь оказался? И что, такой потерянный? ; подходя, спросила она.
;  Здравствуй, Эльза! ; поздоровался он. ; Да вот, приехал к Маринке, а тут… ; Он в отчаянии развёл руками. ; Скажи, пожалуйста, она дружит с этим новым мальчиком, которого, кажется, зовут Володей?
Он «наступил на её больную мозоль». Что она могла ему ответить? Действительно, в последнее время она часто стала видеть их, разговаривающих на переменках, что раздражало её.  Ей стало жаль Тимура, в которого она когда-то тоже была влюблена, да Маринка перебила.
; Да. Дружит!..  ; вдруг вырвалось из груди, и она сама поверила тому, что сказала, мысленно представив её, разговаривающую с Володей, чему не раз бывала невольной и недовольной свидетельницей  .
;   Тогда всё понятно! ; заключил он.
;   Что понятно?
;   Всё понятно!!! ; повторил он.
;   Ты понимаешь,.. ; стала поправляться она,
;  Дорогая Эльза! – перебил он её. ; Ты, пожалуйста, извини меня! Но мне сейчас не до ваших проблем! У меня своих, вот так! ; он провёл ладонью по горлу. – Спасибо тебе! Ты, вообще-то, хорошая девочка!  И, если бы на свете не было девочки, по имени: Марина, я

все свои чувства, без остатка, отдал бы тебе! Но, увы!..  ; он махнул рукой и пошёл дальше…

Сейчас, много-много лет спустя, когда уже ничего изменить было нельзя, он, вспоминая те свои действия, проклинает себя за то, что не счёл нужным бороться за свою единственную, как только теперь стало известно, и неповторимую любовь. Тогда он, наверное, надеялся, что вся жизнь ещё впереди и ещё не одна девушка одарит его самой настоящей любовью. Но, оказывается, самой настоящей была, именно эта!..

Теперь в Джизаке ему делать было нечего.  И он уехал  в Учкомбинат…
Когда родные увидели его, возник переполох: никто не думал увидеть его там, в разгар учёбы. И каждый гадал, что бы могло стать причиной его внезапного появления. Пришлось рассказать им всё, без утайки.
Первым свои выводы сделал Захар Яковлевич.
;  Вот, видишь, Тимур, ты тогда не послушался моего совета. А ведь я уже прожил довольно сложную жизнь. И мама тебя отговаривала тоже. И что в результате? Год учёбы потерял – раз;  девушку проворонил – два; и нанёс себе серьёзную моральную травму – три! А сейчас у тебя даже цели никакой нет! А это ещё хуже! Жить без цели невозможно! Теперь, вот, нужно думать, как получить новый паспорт? А вдруг из училища в милицию прислали запрос? Что тогда будешь делать? Придётся эти шмотки все послать в училище посылкой.  Это в лучшем случае. А в худшем, тебя за побег могут судить. В тюрьму, конечно, не посадят, а штраф могут присудить приличный или присудят, скажем, год принудработ. А это значит, ; подпорченная биография!  Судимость!..
После этого разговора Тимур решил в Джизаке пока не появляться. Он написал Марине большое письмо, в котором описал свои переживания по поводу её измены, на которое не получил никакого ответа. Он решил, что оно, вероятно, читалось и обсуждалось вместе с Токаревым, и тот посоветовал оставить его без ответа.
В Учкомбинате он ничего не делал – «зализывал раны», а то, что Марина даже не ответила на письмо, его расстроило больше всего.
Месяца через два, он всё же приехал в Джизак. Ему нужно было заплатить комсомольские взносы. Он договорился с девушкой – секретарём комсомольской организации школы – ученицей девятого класса о месте встречи, где она примет от него деньги и поставит в его комсомольском билете штампик об уплате.
И денег то там, доброго слова не стоили – всего сорок копеек!..
Но для «Госпожи-судьбы» ; появился новый повод ещё поглумиться над ним. Видно, мало, ей показалось, всё то, что она «накрутила» ему за всю его недолгую жизнь и за этот  последний, злосчастный год!
Встретились Тимур и секретарь комсомольской организации за улицей Ленина, на тропинке, что идёт мимо дома, где раньше жил Николай Григорьевич, и дальше через арык к юго-восточной окраине города.
Так получилось или, вернее, так спланировала «Госпожа-судьба», что оба они одновременно подошли к мосточку через арык. Остановились, поздоровались. Тимур достал комсомольский билет и открыл в том месте, где нужно было делать отметку. И, как раз на этой странице, вернее, между нею и следующей, оказалось его метрическое свидетельство, выданное Первым роддомом города Симферополя. Свидетельство уже старенькое, склеенное папиросной бумагой в местах изгиба. 
Только он раскрыл билет, как небольшой ветерок-шалунишка «подшутил» над ним: дунул и сдул свидетельство прямо в арык и под мостик. Сколько Тимур ни лазил, ни искал его и под мостком, и за ним, свидетельство, как «в воду кануло»!
Так волею судьбы Тимур оказался и без паспорта, и без метрики. И, кстати, отметка в комсомольском билете оказалась тоже ненужной: Марьям, член бюро райкома, невнимание Тимура к своей особе восприняла слишком рьяно и с татарской жестокостью решила отомстить ему. Она показала ему бумагу с приглашением комсомольца Маева Тимура на заседание бюро райкома.
Оказывается мама, по простоте душевной, поделилась с нею проблемами сына, а та – сразу на бюро райкома. А там и разбираться не стали. «За недостойное комсомольца поведение, выразившееся в побеге из государственного военизированного учебного заведения…».
    ;  Товарищ  Маев, ; сказала  секретарь  райкома. ; Вы 


недостойны  носить     высокое    звание    члена    Всесоюзного    Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи! Положите ваш билет на стол!
Так Тимур лишился и последнего документа, удостоверявшего его личность.
Пришлось снова поехать в Учкомбинат, к Захару Яковлевичу. Он – человек опытный и умный что-нибудь посоветует. И он не ошибся.
Обсудив и обмозговав создавшееся положение, Захар Яковлевич предложил:
; Напиши письмо в Симферопольский ЗАГС, пусть пришлют дубликат метрики.
Тимур в тот же день написал в Симферополь. Но, пришедший через месяц ответ, его не обрадовал.  Из Симферополя сообщили, что весь Городской Архив сгорел во время войны, поэтому дубликата свидетельства о рождении они прислать не могут…

В то время Тимур ещё не пришёл к мысли, что Марина являлась его ангелом-хранителем, вернее, он просто не сопоставил между собой все последовавшие за разрывом с Мариной происшествия, которые должны были привести его к этой мысли. И пока он был под её пристальным вниманием, его окружали успехи во всём. Но, стоило ему уйти из-под её опеки, как сразу же начинались неприятности. Доказательством тому явилось его общение с так называемыми «друзьями Ахмеда», которое потянуло за собой ряд неприятных последствий, к которым можно причислить и случай в поезде…
В «Учкомбинате» Захар Яковлевич предложил:
; Вот, у меня  есть  пустой лист со штампом и печатью Куйбышевского сельсовета, Янги-Юльского района, Ташкентской области. Сейчас в сельской местности, особенно здесь в Узбекистане, не выдают свидетельств о рождении. Вместо этого выдают справки, как правило, написанные от руки.  Я эту бумагу взял так, на всякий случай.  Вот, случай и не заставил себя ждать!
; Что мы имеем? ; продолжил Захар Яковлевич. ; Мы имеем единственную возможность для получения паспорта.  Но Янги-Юльский  сельсовет не может выдать справку о твоём рождении в Симферополе.  Значит, с этого дня место твоего рождения – Янги-Юль!    Но    Тимур    Маев    по    первому   паспорту   родившийся   в

Симферополе не может повторно родиться в Янги-Юле. Значит, нужно изменить либо фамилию, либо имя и отчество. А может быть и то, и другое, и третье… И даже – дату рождения…   Какие будут предложения?..
; Фамилию можно взять такую: например «Майский». Кстати такой уже был поэт – Майский.
; Поэтому и не годится. Слишком громко! ; возразил Захар Яковлевич. ; Вот сколько у тебя знакомых, которые знают тебя, как Маева? И вдруг они узнают, что ты – Майский. Какова будет реакция? Нет. Нужно, чтобы фамилия звучала по-прежнему, но писалась иначе. Например, не «Маев», а – «Майев» или «Малев».
;    Нет, Малев не пойдёт! Лучше – первый вариант!
;   Так!  Принято!  Имя оставляем «Тимур», а отчество?  –  Захар Яковлевич посмотрел на Тимура.
Тот подумал и сказал:
;  Во-первых, определимся с национальностью. Я давно хотел написать «русский», потому что я – действительно, русский. И никакой не татарин! Отсюда и отчество должно быть русское. Что такое «Бадикович»?..  Мама сказала, что такая у отца была фамилия. Если изменить первую букву «Б» на «В», то получится «Вадикович», то есть, что отца звали «Вадик». Но Вадик – уменьшительное от имени Вадим. Тогда надо писать: «Тимур Вадимович». На слух воспринимается не очень…  Но как кличут тех, у кого, действительно, отцов называли Вадимами?..
;  И это принято:  Майев,  Тимур Вадимович.  Русский.  Родился двадцать четвёртого мая тысяча девятьсот двадцать девятого года!
;  Нет.  Слишком много совпадений!  Нужно год рождения тоже изменить!  Например, на тридцатый. Это даст мне возможность до армии окончить десятый класс. Это – тоже важно!
; Согласен! – сказал Захар Яковлевич. Но, если тебе в автобиографии придётся писать полностью имя и отчество отца, как ты напишешь?
; Я напишу Вадим… ; он подумал, потом улыбнулся и добавил: ; «Захарович»!  Согласны?
Захар Яковлевич тоже улыбнулся:
;   Согласен! ; сказал он.
С такой сельсоветской справкой Тимур поехал в Джизак и, написав в милицию заявление, через десять дней в том же самом

паспортном столе, где получал первый свой паспорт, получил и новый. И на всю оставшуюся жизнь стал уроженцем Ташкентской области Узбекистана.
Проходя мимо магазина, остановился и посмотрел на отражение в стекле витрины. Перед ним стоял молодой парень в полуфлотской форме, то есть, во фланельке без гюйса, с мичманкой на голове.
;  Ты кто? ; спросил он своё отражение. Оно молчало. ; Ты теперь – никто! ; сказал он. ;  У тебя нет ни имени, ни фамилии; нет родины и даже нет любимой девушки!  Ты – никто! ; повторил он. ;  «Вчера ты был Тимуром Маевым, родившимся в Симферополе в тысяча девятьсот двадцать девятом году,  которого любила самая лучшая девушка Джизака…» ; мысленно проговорил он. ;  «А теперь ты, что-то, наподобие приведения: ты – есть, и тебя нет!  Зря ты не захотел сделать так, как решил сразу: утром перед восходом солнца сесть на лавочку, на которой недавно целовал любимую, и безопасным лезвием, тем, что носишь с собой, перерезать жилы на левой руке и постучать в окно, чтобы она увидела, как ты умираешь. Пусть бы она поняла свою ошибку и результат своей жестокости! И пусть бы навсегда возненавидела того, на кого она тебя поменяла! И пусть бы каждый год в этот день со слезами вспоминала о своей утраченной ПЕРВОЙ и самой ПРЕКРАСНОЙ Любви!» ; говорил он, и слёзы капали на щёки. Он оглянулся: не видит ли кто, что он плачет. Быстро вытащил из кармана носовой платок и вытер предательские слёзы. – «Зачем я вообще родился?» – продолжал думать он. И перед его мысленным взором вдруг возникла недавняя знакомая девушка. «Неужели только для этого!» ; возмутился он, отгоняя неприятное видение…
А мама в это время уже была в Москве у тёти Милы…
Получив новый паспорт, Тимур договорился с заведующим совхозного клуба о переоборудовании сцены. В совхозе в это время директором стал армянин – герой гражданской войны, полковник-кавалерист, будёновец, любивший в свободное время вспоминать, как он воевал в Гражданскую с самим Семёном Михайловичем…
Сцену клуба Тимур разрисовал в русской манере с берёзками и речкой с белыми барашками-облачками на голубом небе.
Когда встал вопрос, как платить молодому парню, заместитель директора совхоза по хозяйственной части предложил оформить его, задним числом, на должность маляра совхоза. Так у него

появилась первая «Трудовая книжка» на двух языках: русском и узбекском.
В совхозе том жили и молодые девушки, среди которых выделялась одна по имени Нина. В клубе совхоза иногда проводились танцы, и Тимур выбрал её своей партнёршей. Девушка была стройная, красивая. Постепенно их отношения сближались, хотя образ Марины всё время вставал между ними. Он всех девушек сравнивал с нею, и ни одна из них даже близко не подходила к роли её заместительницы.  Ему казалось, что он ещё сильнее, чем прежде, любил её.
Возможно, со временем, он и Нина, в конце концов, и составили бы неплохую пару, если бы в дело вновь не вмешалась та самая вершительница людских судеб – «Госпожа-судьба», так и не оставлявшая Тимура в покое.
В один из дней в совхоз приехала та самая группа ответственных товарищей из Министерства внешней торговли СССР, которая года три назад в совхозе Кзыл-Чарводар, жала Тимуру руку, благодаря его за организацию уборки колосков в седьмом отделении, где управляющей была его мама.
На этот раз директор совхоза решил принять комиссию с «хлебом-солью», для чего отобрал семь девушек, самых лучших и красивых, которые должны были веселить и ублажать гостей. В их число попала и Нина.
Сам Тимур, может быть, и не догадался бы, чем на той вечеринке они будут заниматься, если бы ему не подсказала одна девушка по имени Шура. Он был с нею давно знаком.
В этот день он случайно узнал, что она серьёзно заболела. И решил по дружески, по товарищески навестить её дома.
Когда он пришёл к ней, она лежала в постели, но вид у неё был совсем не болезненный.
;   Шура, ты совсем не выглядишь больной. Что у тебя болит, если это – не секрет? ; поинтересовался он.
Она ему давно симпатизировала и даже, возможно, согласилась бы на более близкую дружбу, если бы это было инициировано им самим.
;  Кому-кому, но тебе я скажу откровенно, ; ответила она, улыбаясь: ; я ничем не больна! Я симулирую: мне нужно лежать в постели на случай, если захотят проверить, действительно ли я больна или нет? Дело в том, что мне предложили пойти на вечеринку. Но я знаю, что там будет. Я думаю, ты догадываешься, для чего приглашают нас туда. Там будут оргии до утра. Отказаться от этого трудно, можно потерять работу. Вот я и придумала эту болезнь. А когда комиссия уедет, всё забудется.
После этого случая, он потерял к Нине всякий интерес. Он ничего ей не объяснил, да она и сама, вероятно, поняла причину его охлаждения…

Вскоре Захара Яковлевича вместе с семьёй направили в другой совхоз, тоже каракулеводческий, но в Каршинской области. Так как мама была ещё в Москве, ему пришлось поехать на новое место жительства вместе с Божками. Там он просто жил у них, нигде не работая, примерно месяца два. Оттуда он опять написал письмо Марине, втайне надеясь, что она, может быть, откликнется. Но в обратном адресе он указал свои новые инициалы. Возможно, и этот факт сыграл какую-то отрицательную роль, он не знает, но ответа от неё он снова не дождался.
В этом совхозе у него также появилась хорошая знакомая. Девушку-блондинку примерно его возраста звали Светланой. Кстати, она носила блузку, имитирующую морскую, с гюйсом.  Это была весёлая, смеющаяся девушка, явно заинтересованная в нём. Это он хорошо почувствовал по её поведению.
Дом культуры совхоза с библиотекой, читальным и танцевальным залами работал ежедневно, и Тимур стал его завсегдатаем.  Со Светланой он танцевал и баловался. Баловство это родилось спонтанно.  Как-то, она сидела на стуле, как кавалерист в седле, расставив ноги в разные стороны.  Он подсел к ней лицом к лицу, тоже расставив ноги. Игра заключалась в том, что они как кавалеристы прыгали в седле, постепенно сближаясь. И чем ближе он подъезжал к ней, тем азартней она смеялась и дрыгалась, даже когда они смыкались вплотную. Он видел, какое удовольствие он доставлял ей этим. И, возможно, она согласилась бы продолжить игру и на воздухе, если бы он мог…  Дело в том, что он не выдерживал этой близости и прямо на стуле заканчивал эякуляцией. Наверное, она замечала это, но не показывала вида. А, может быть, оргазм был обоюдным, и это её устраивало...
Продолжалось это довольно долго, то есть все время, пока он там жил.


Но настала пора как-то устраивать свою жизнь, и его потянуло в Самарканд. У него был Самаркандский адрес Николая Григорьевича. И он  приехал к нему.
Жил Николай Григорьевич в одной комнате с женой и маленьким сыном, которыми он обзавёлся за время отсутствия Тимура. Занимался он всё тем же, то есть, зарабатывал на жизнь живописным творчеством. Тимур стал ему помогать.
На дворе уже стояло лето, вернее, его конец. И Николай Григорьевич, зная его способности, посоветовал ему поступить в Самаркандское художественное училище, куда, как раз, шёл набор абитуриентов. Он сказал:
; Знаешь, Тимур, здесь в Самарканде есть прекрасное художественное училище. Там преподают мои друзья-однокурсники из Одесского института изобразительных искусств. Я думаю, раз моряк из тебя не получился, может быть, ты поступишь в художественное училище и получишь специальность художника.  Сейчас, как раз, идёт туда приём. Сходи, попробуй! Насколько я знаю твои способности, ты должен туда поступить в числе лучших.
На следующее утро Тимур пошёл искать это училище. Оно оказалось рядом с парком культуры и отдыха имени Горького.
Там ему предложили написать заявление и предъявить документ об образовании. При нём была справка со школы уже собственного изготовления, которую он сделал по своему же рецепту, показанному друзьям при подготовке к экзаменам в седьмом классе. Она свидетельствовала об окончании восьмого класса Джизакской средней школы.
Для поступления в училище абитуриенты обязаны были представить композицию, выполненную маслом, один натюрморт или этюд и одну портретную работу. Тимур съездил в Джизак и попросил у Виктора тот самый портрет, который в своё время понравился учителю. В скверике в старом городе, недалеко от дома, где жил Николай Григорьевич, он написал композицию на предварительно написанном этюде скверика. На ней он изобразил парня, сидящего на скамейке и читающего книгу. Но, вот на дорожке появляется девушка, которая проходит мимо него. Девушка, хорошо, по-летнему одетая с идеальной фигурой. И уже парню не до книги, которую он, держа   в   правой   руке,   отводит   в   сторону   и   всё  своё внимание
устремляет на незнакомку.

Как сообщил Николай Григорьевич, его работы получили наивысшую оценку. И даже педагоги сказали, что он уже обладает своим стилем, очень похожим на стиль одного известного французского художника, имя которого Тимур не запомнил.
Всё бы хорошо, да вот, снова «Госпожа-судьба» выкидывает свой фортель: кроме всего прочего, на вступительных экзаменах абитуриенты должны написать контрольный диктант по русскому языку. А мы с вами уже знаем, что Тимур никогда не заучивал правила грамматики, но писал по наитию и всегда не ниже, чем на четвёрку. И основным его недостатком, который и остался на всю жизнь, был пропуск букв.
Когда начался диктант, «Госпожа-судьба» крутанула штурвал его жизни так, что на одной тетрадной странице абитуриент с наилучшими показателями по спецпредмету допустил двадцать одну ошибку и получил оценку «единица».
Его вызвали к директору училища.
;    Товарищ Майев, несмотря на ваш провал по русскому языку, принимая во внимание ваши способности в изобразительном искусстве, мы решили принять вас на первый курс училища. Но у нас очень плохо обстоят дела с общежитием, если вы сумеете решить вопрос с жильём, то милости просим к нам! ; Он, ожидаючи, смотрел на Тимура.
Тимур задумался. Сам он принять такое решение не мог.  Ему нужен был совет. А посоветовать здесь мог только Николай Григорьевич.
;   Я сейчас вам ничего ответить не могу.   Спасибо вам за ваше снисхождение ко мне! Но мне надо посоветоваться…
;  Хорошо! О своём решении сообщите нам до двадцатого августа!
Николай Григорьевич даже думать не стал.
;    Наш дом – твой дом! ; сказал он, даже не посоветовавшись с женой.
;    Хорошо! Я ещё подумаю. ; ответил Тимур. Ему, конечно, не хотелось обременять учителя и его семью. Но учителю, видимо, было выгодно, чтобы помощник жил у него: в свободное время он бы помогал ему во всём.
Тимур пошёл погулять и подумать наедине. И вновь «Госпожа-судьба» «подставляет ему ножку». На перекрёстке двух улиц старого

города он увидел парня своих лет, сидящего с этюдником.  Ну, так уж устроены эти люди, отдавшие себя на поприще искусства!  Они не могут спокойно пройти мимо своего коллеги в момент его творчества.  Тимур тоже всегда останавливался возле художника, чтобы сравнить стиль его и качество работы со своими.
Этюд ему понравился, но он не выдавал в его исполнителе, высокого мастерства. И потому он решил, что это такой же, как и он, поступающий.
Он обратил внимание на его обувь. Это были старые ботинки с отслоившимися от «союзок» подошвами, перевязанными тонкой проволокой. Из дырок на коленях выступало тело. Локти пиджака тоже давно жаждали ремонта.
Подойдя к парню спереди, он сочувственно спросил:
;     Поступаешь в училище?
Тот осмотрел его с головы до ног и ответил:
;     Нет!..  Я уже учусь на втором курсе…
Тимур был в шоке. Перед ним сидело его будущее!
Придя домой, он решительно сказал Николаю Григорьевичу:
; Николай Григорьевич, я отказываюсь от предложения дирекции.  И, вообще, я чувствую, что это не мой удел. Я поживу немножко у вас, помогу вам закончить полученные заказы, а потом поеду к маме в Фариш, она устроилась там завхозом в детдоме.  Может, и мне там найдётся работа!
До Фариша никакой общественный транспорт не ходил. Люди ездили из Фариша в Джизак на попутном транспорте, который имелся в распоряжении районных организаций. А кто не мог им воспользоваться должен был идти пешком восемьдесят километров. Правда, маршрут этот можно было разделить на две части: от Фариша до Учкомбината тридцать пять километров, там переночевать в совхозной гостинице, и на следующий день, если в совхозе не окажется оказии, то пешком до Джизака – ещё сорок пять километров. Такие «броски» Тимур совершал частенько. А, вот, из Джизака добираться было сложнее, попутными машинами не воспользуешься! Приходилось идти пешком.
Детский дом номер «тридцать два» Фаришского района находился на отшибе районного посёлка, вернее, даже не на отшибе, а на расстоянии полутора километров по пересечённой холмистой местности, являющейся предгорьем той самой горы, которая

начинается от Учкомбината и тянется западнее и вдоль дороги все тридцать пять километров.. И, если Учкомбинат – восточная точка начала горы, то Фариш – её середина.
Чтобы пройти до детдома от посёлка по грунтовой дороге, нужно пересечь небольшую долину, тянущуюся наискосок.
Мама жила в небольшой комнате, находившейся рядом со складом имущества и продовольствия. Так что она была и завхозом и завскладом в одном лице. Никакой работы для Тимура в детдоме не оказалось и потому ему пришлось обращаться в районные организации.  Из райисполкома его направили в РайОНО, сказав, что им требуются молодые энергичные ребята.
Там внимательно изучили его трудовую книжку, в которой была всего одна запись: «Маляр совхоза имени Кирова треста «Узсовхозкаракуль»», и справку о восьмилетнем образовании в джизакской школе и предложили место учителя русского языка в узбекской семилетней школе, находившейся в кишлаке, расположенном в пятнадцати километрах западнее районного посёлка в предгории той же горы. Как видно, это был ещё один смешок «Госпожи-судьбы» или ещё один её «финт»: человека, месяц назад получившего единицу за диктант по русскому языку, назначили учителем русского языка!
Директором школы оказался увесистый узбек, преподававший в школе родной язык. Он поговорил с Тимуром, как коллега с коллегой, дал ему учебники за пятый, шестой и седьмой классы, грамматику русского языка для узбекских школ и несколько тетрадок для ведения дневника учителя.
Поселили же его в доме учителя математики, учившегося заочно на третьем курсе физмата УзГУ (Узбекский Государственный Университет) в Самарканде.
А его отец оказался муллой.  Жили они в доме из двух комнат,: мужской и женской, каждая из которых имела свой отдельный вход. Никакой печки в доме не было, топили по-чёрному. То есть, посреди комнаты вырыта небольшая ямка, а над ней на потолке дыра, в которую по законам физики должен выходить дым. Он, конечно, выходит, но сначала обкоптит всё, что находится в помещении, в том числе и людей, которых задразнит до слёз в буквальном понимании.
Поскольку питаться в кишлаке было негде, то хозяева и кормили его, за что он был вынужден отдавать им всю свою получку.

        Рацион был простой: чай с лепёшкой утром и в обед, то есть, после школы, а вечером, перед сном – что сварят. Пловами, конечно, не баловали.
Готовиться к следующим занятиям было, просто, негде. Поэтому для подготовки приходилось оставаться в школе после занятий.
         Чтобы судить о качестве преподавания в школе, достаточно привести такой пример: однажды Тимур решил поприсутствовать на открытом уроке математики. Его друг, а по-другому его никак не назовёшь, так как и жили они вместе, и питались, и работали, вёл урок алгебры в пятом классе, то есть, объяснял её «азы». И вдруг Тимур слышит от учителя, что, если умножить «а» на «а», то будет два «а».
Тимур подумал: «А сколько же будет, если к «а» прибавить ещё «а»?»
Поправлять учителя непедагогично, поэтому Тимур промолчал. А уже после урока при его обсуждении, он спросил Турсуна (так звали его друга):
;  Слушай, Турсун, если, как ты говоришь, при умножении «а» на «а» получается два «а», то, что же получится, если к «а» прибавить «а»?
Он, не задумываясь, ответил:
;  Тоже два «а».
Как Тимур ни пытался ему объяснить, ничего не получалось. Пришлось потребовать учебник. И только раскрыв его, преподаватель математики убедился в своей неправоте...

У Тимура с детства «ерундил» желудок. Видимо, сказывалось отсутствие режима питания, когда после окончания «КомВУЗа» мама работала, а Тимур был предоставлен самому себе и ел нерегулярно. Теперь желудок раскапризничался не на шутку. Он болел так настойчиво, что на лбу у него выступал пот.
Но он не в состоянии был что-либо изменить.
А тут, ко всему этому прибавилась ещё одна серьёзная неприятность. Во время оправления «по маленькому» Турсун увидел, что Тимур не «обрезан» и, видимо, рассказал об этом своему отцу. И началась настойчивая его обработка, чтобы он согласился совершить этот обряд.
Сначала Тимур отнекивался, говоря, что ему это не нужно. Тогда мулла стал рассказывать, какой это будет большой праздн  ик.

          ; Мы организуем тебе «той»! Весь кишлак будет несколько дней веселиться. Зарежем несколько овец. ; убеждал он.
;   У меня нет таких денег! ; оправдывался Тимур.
;  Деньги  не  нужны!  Это  –  святое  дело!  Мы  всё  сами организуем!
;   Да не хочу я! Чего вы ко мне пристали? ; возмутился он.
Мулла отстал, но Турсун по секрету сказал:
; Знаешь, Тимур, ты зря отказываешься! Сейчас тебе предлагают по-хорошему.  Если мой отец что-либо задумал, он всё равно своего добьётся!
;   Как он может добиться, если я против? ; возмущённо ответил Тимур.
;  А вот, когда ты будешь спать, тебя свяжут и обрежут. У нас есть хорошие специалисты. За пять минут всё сделают…
;  А в тюрьму они не хотят, эти ваши «хорошие специалисты»?  И твоего отца впридачу, как подстрекателя! Это вам не царские времена! Сейчас за это самоуправство сразу за решётку посадят!
После этой угрозы разговоры на эту тему прекратились, но Тимур стал всё же опасаться. Мало ли какая дурь стукнет им в голову! А когда обрежут, тогда поздно будет что-то доказывать! Даже если зачинщиков и накажут, то и тогда то, что удалили, на место не поставят!..

Однажды к нему приехала мать посмотреть, как тут живётся сыну. И он, конечно, пожаловался ей на боли в желудке и на перхоть, которая полезла с головы. Раньше ничего такого у него не было. И он невольно вспомнил «Майёргича» и то, как неприятно было, когда его перхоть сыпалась на парты и на тетради учеников. Да и обрезания он серьёзно опасался.
Он сказал маме:
;  Я больше не могу! Как только получу следующую получку, сбегу.
Так он и сделал. Обычно, получку директор школы выдавал после уроков. Получив деньги, он пошёл домой. Взял свою котомку, которая служила ему правдой от самого Бахчисарая и «по-английски», ни с кем не попрощавшись, был таков. И что самое удивительное, никто даже не кинулся его искать!.. Видимо, это уже вошло в определённую систему, и приобрело массовый характер, что

молодые преподаватели, из-за ужасающих условий жизни в кишлаках, сбегают с работы!
Примерно через неделю он пошёл в то самое РайОНО, которое направило его в школу, приготовившись оправдывать свой побег отсутствием каких-либо элементарных условий для нормальной жизни в кишлаке.  Но никто о школе даже и не вспомнил, и безо всяких слов, приняли его на работу в детдом в качестве воспитателя пятой группы.
Но в воспитатели Тимур тоже не годился.  Хотя сам только недавно вышел из этого неугомонного возраста, он не понимал детскую душу. Возможно, в этом была виновата война, не давшая ему ощутить всю прелесть этого самого сладкого периода в жизни человека и слишком рано сделавшая его взрослым! Ведь, если вспомнить время его учёбы в шестом и седьмом классах в Джизаке, то он стоял в сторонке, с укором наблюдая, как его одноклассники на переменках бегали по партам. Стоял и даже не улыбался – он осуждал их.
Точно так же он не понимал и душ сирот – детдомовцев. И вместо того, чтобы придумывать для них какие-нибудь игры, пусть даже выходящие из рамок правил детдома, он, наоборот, строго соблюдал эти правила, не позволяя им никаких вольностей.
А этот послевоенный период характеризовался большим количеством побегов детей из детских учреждений и, возможно, по причине таких, вот, воспитателей, не понимавших душу ребёнка. Работа эта не нравилась Тимуру. Ему гораздо ближе была художественная самодеятельность, кружок которой был при районном доме культуры, который он посещал ежедневно после работы в детдоме.
А как понимать выражение «после работы в детдоме», если ты воспитатель?.. У хорошего воспитателя рабочий день не нормирован. Даже после того, как прозвучит сигнал «Отбой!», имеет ли воспитатель право со спокойной совестью покинуть своих воспитуемых, не убедившись в том, все ли они спят или нет ли среди них таких, которым память не даёт уснуть и которые по ночам плачут?  Таких он должен знать в лицо и должен с ними проводить постоянную психологическую работу. Должен! Но каждый ли воспитатель   знает,   что   такое   психология?   Знал   ли   сам  Тимур,


имевший неполное даже семилетнее образование, что означает это понятие?  Естественно, нет!
Зато он хорошо знал, как нужно держаться на сцене, исполняя тот или иной номер, как заинтересовать зрителя, чего многие участники кружка самодеятельности не знали.
А, поскольку он был максималистом, чего он в себе, кстати, и не подозревал, и любил, чтобы всё, в чём он принимал участие, проводилось на высшем уровне, то, хочешь-не хочешь, вмешивался во всё.
Это не осталось незамеченным вышестоящими руководителями, которые, в конце концов, предложили ему должность руководителя кружка. И он согласился.
Но ещё до этого, «Госпожа-судьба», возможно, устав глумиться над ним, кинула ему небольшой спасательный «конец» в образе инспектора обкома комсомола по работе с детскими учреждениями (Разве узнаешь, чем при исполнении своих сомнительных трюков, называемых «судьбой», руководствуется эта достаточно таинственная особа?).
Инспектор был ещё молодой, только недавно демобилизовавшийся, офицер в звании капитана, который к тому времени не успел обзавестись цивильной одеждой и потому ходил в офицерской шинели и фуражке, выдававших его недавнее прошлое.
Возможно потому, что и Тимур, ходил в морской шинели и мичманке, он обратил на молодого воспитателя внимание и пригласил на беседу в кабинет директора, где он на это время обосновался. Тимур не знал, может быть, он так беседовал со всеми воспитателями? Но беседа с ним затянулась надолго.
Тимур рассказал ему всю свою биографию, утаив, естественно, те места, где он нарушал закон, и даже в этом случае, она выглядела довольно солидно. Да-а! «Госпожа-судьба» постаралась!
В конце беседы инспектор обкома спросил:
; Как же, живя здесь в глуши, где за сотни километров нет ни одной русской средней школы, ты собираешься продолжать своё образование?
; А что я могу сделать, если судьба забросила меня в эту глухомань?..  Где выход?..
; А что у вас большое хозяйство? Может быть, имеется собственная ферма или отары баранов?

        ;  Да нет, что вы! Всё наше хозяйство в двух вещевых мешках, сшитых ещё в Бахчисарае перед первой эвакуацией. Больше за это время мы ничего не нажили. Вот, в этом и беда! Ведь мы живём на всём государственном. Если завтра нам уехать отсюда, то нам не на чем будет спать и нечем укрыться. Всё государственное! ; повторил Тимур.
;  Так приезжайте в Самарканд!  Мы найдём тебе подходящую работу, и ты сможешь учиться в вечерней школе.
Когда инспектор уехал, мама и Тимур обсудили его предложение и пришли к выводу, что он был прав.
Но последовать его совету помешало одно очень серьёзное обстоятельство: начался обмен партийных билетов. Мероприятие в высшей степени серьёзное, тем более для членов партии. Ибо оно проводилось не просто местными партийными органами, а по всей партийной вертикали, начиная от местных парторганизаций и кончая ЦК ВКП(б), где на каждого коммуниста находилось личное дело, называемое «Учётной карточкой».
В ней, по правилам, должна отражаться вся его партийная жизнь.  По правилам! Но ведь шла война и огромная часть территории страны, притом, самая жизнедеятельная её часть – Европейская территория была оккупирована. Многие партийные органы и их архивы были либо уничтожены, либо в существовавшей в первые годы войны неразберихе, просто утрачены. И теперь предстояло всё восстановить и поставить на свои места.
Когда по партийной вертикали запросили из архива ЦК ВКП(б) мамину учётную карточку, то оказалось, что она аннулирована с надписью: «Расстреляна немцами».
Откуда в ЦК появилась такая информация, неизвестно. Скорее всего, бюрократический казус. Ведь после её прибытия в Узбекистан, Самаркандский обком, поставивший её на партийный учёт, обязан был сообщить об этом в ЦК компартии Узбекистана, а он, в свою очередь, в ЦК ВКП(б). Но на каком-то отрезке этой цепочки, какой-то партийный чиновник недобросовестно выполнил свои обязанности. А там, не получив никакой информации, не стали её разыскивать, поскольку шла война, и отделались стандартной для того времени фразой.
И пришлось маме, как теперь модно говорить: «доказывать, что она – не верблюд»!

           Правда, в то время в партийных органах было больше порядка, чем теперь в органах МВД, когда имеются многочисленные факты о том, что живой человек годами не может доказать то, что он жив!
Мама поехала в Самарканд. Там в Обкоме ей сообщили адреса переселенцев –  Крымских татар, живших и работавших до войны в Бахчисарае и знавших её. В их числе оказался и бывший Первый секретарь Бахчисарайского райкома, её непосредственный начальник, товарищ Муртазаев. Мама поехала по этим адресам, и они письменно подтвердили, что она – это она! Таким образом, была восстановлена её учётная карточка и ей выдали новый партбилет.
По этому поводу в семье было много разговоров. Особенно сильно возмущался Тимур.
; Знаешь, мама, ;  говорил он,  ;  нужно ввести,  как в тридцатых годах,  «Чистку партии»! Ведь за время войны в стране появилось много мусору. Кто теперь выявит таких, как наш Чернобородов? А ведь, именно таких типов нужно выжигать калёным железом! Мне в этом плане не понятно, почему Иосиф Виссарионович не повторяет эту практику.  Ведь она тогда дала прекрасные результаты! Сколько недобитых троцкистов тогда было выявлено!
;     Видишь ли, сынок, ; отвечала мама, ; сейчас перед партией стоит более важная работа: восстановление всего народного хозяйства страны, разрушенного войной. Вот, когда всё восстановим, тогда и можно будет ставить перед партией задачу о чистоте её рядов.
Вероятно, мама Тимура была права. Возможно, если бы не внезапная смерть Товарища Сталина в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, всё бы произошло именно так, как говорила она. Ведь мы уже тогда воочию видели плоды этого восстановления и улучшения уровня жизни в стране!
И, как показала дальнейшая история, именно этот «мусор», своевременно не выявленный и не уничтоженный, привёл к развалу страны – одной из двух великих мировых держав (!). Нашлись-таки, в стране, в её руководстве продажные элементы, без зазрения совести, предавшие её и её народ и получившие за своё предательство «Нобелевские премии»!..
Районный центр Фариш был небольшим и заселён, в основном, русскими, или, как принято теперь выражаться, «русскоязычным населением». Культурная его жизнь постепенно, но очень медленно,

восстанавливалась. На этом пути было очень много недостатков. Достаточно сказать, что на весь район из музыкальных инструментов  была всего одна гитара.  Нет, не гитара Тимура!  Свою он где-то во время переездов потерял. Скорее всего, она осталась у Божков! Владельцем гитары был один, старичок, ; мужчина лет шестидесяти (тогда таких Тимур считал стариками). Он тоже, скорее, не играл на ней, а аккомпанировал.
В каждом населённом пункте есть люди, которым скучно вечерами сидеть дома. Как раз, они и составляют основную группу завсегдатаев культурных учреждений. В большинстве своём, это – молодёжь, но попадаются и пожилые люди. Так вот одним из них и был владелец гитары. Он безо всякого приглашения приходил в клуб, садился на сцене и играл. Вокруг него кучковались любители музыки и любители просто попеть. Поскольку и сам Тимур был неплохим певцом, то он и составлял основу костяка, окружавшую гитариста.
В тот период «Культпросветиздат» ежемесячно присылал в районные организации культуры сборники с программами проведения культурных мероприятий для сельских клубов, библиотек и школ. В них, обычно, печатались пьесы советских драматургов для их постановки на сценах клубов, домов и дворцов культуры, а также и учебных заведений. Там же печатались и различные инсценировки.
Но каждому здравомыслящему понятно: для того, чтобы проводить такие  мероприятия в рамках районного дома культуры, там должна быть кучка людей, способных выполнять подобные задачи. То есть, должна быть создана труппа из любителей драматического искусства.
Этим-то, в первую очередь, и занялся Тимур на своём новом поприще.
Из кого можно было создать труппу?  Конечно, из тех завсегдатаев клуба, ежедневно крутившихся там от нечего делать!
Среди них особо выделялись две девушки: одна – учительница начальных классов Мария Ивановна, другая – медсестра районной поликлиники Светлана – девушка смешливая, вечно улыбающаяся. В нерабочее время они были неразлучны, позже Тимур узнал причину их неразлучности: оказывается, они жили вместе.
Комнатка, в которой они жили, была небольшой, с земляным полом, то есть, обычная среднеазиатская комната. И Тимур, как-то незаметно, стал её завсегдатаем.


Ему больше импонировала Света за её весёлый и смешливый характер, но за ней уже ухаживал один парень, а вот учительница Мария Ивановна оказалась свободной. А так, как выбирать больше было не с кого, то он и остановился на учительнице.
Отношения между ними складывались положительно, поэтому он часто после работы в клубе оставался ночевать у них, ибо идти ночью по безлюдной местности домой было не совсем безопасно.
Раскладушки в ту пору ещё не были изобретены, да и ставить их было бы негде из-за малогабаритности комнатушки, потому и ночевать ему приходилось в одной постели с Машей.  Сначала их разделяли простыни, но потом они поняли, что это – блажь и отказались от их услуг.
В таком случае, Тимур решил, что и нижнее бельё, им тоже ни к чему! И потому избавил от него свою подругу, и, естественно, избавился и сам.
Но Машенька, вероятнее всего, была ещё «девочкой» и потому, несмотря на их, чрезвычайно близкие отношения, к большему она его не допускала.
Ну, скажите, пожалуйста, можно ли придумать для молодого парня, притом, с повышенной сексуальностью, более худшего наказания, чем это? А, ведь, всё это, были  проделки той же самой «Госпожи-судьбы»!
Правда, некоторые рьяные представители его пола могли возразить, что не видят в этом положении ничего непоправимого. Первоначально так же думал и наш герой.  Но не тут-то было!..  Маша допускала его до самого преддверия, оставалось только «нажать»! Но тут сразу же возникала проблема: резкая боль в груди мгновенно гасила всякое желание, и мужское тело оказывалось совершенно бесполезным.
Конечно, среди мужчин немало таких, которые в аналогичных ситуациях превращаются в безжалостных хищных зверей, теряя всякие человеческие достоинства. Они могут нанести ответную боль, по своей силе и характеру, намного превышающую, нанесённую им, тем самым, обессиливая свою жертву. И добиваются успеха!
Но, во-первых, Тимур был вовсе не из той когорты, которая добивается успехов в любви силой, а во-вторых, подобные действия с юридической точки зрения переходят в совершенно иную категорию,

именуемую в «Уголовном кодексе» насилием, и могут иметь довольно тяжкие последствия.
И, тем не менее, если вы думаете, что он не предпринимал никаких попыток, чтобы довершить начатый процесс, то вы сильно ошибаетесь! Свидетельством тому была вся его искусанная грудь!
Вероятнее всего, дело заключалось не в какой-то жестокости Маши. Есть такие женщины, для которых самым важным и сладостным моментом в близости двух полов является «Прелюдия», в процессе которой у них и наступает оргазм. После чего они, как правило, отказываются от дальнейшего продолжения процесса. Видимо, Маша и относилась к этой категории женщин.  Иначе она не позволяла бы ему даже прикасаться к своему телу, тем более, к его интимным местам… Подобный характер поведения девушки решал двойную проблему: позволял ей удовлетворять свою физиологическую потребность и, в то же время, на данном этапе, сохранить девственность!..

За время работы в отделе культуры райисполкома Тимур успел поставить пьесу А.П. Чехова «Медведь» и ещё несколько более мелких инсценировок из сборников.
И, наконец, наступила пора от планов перейти к их исполнению. Встал конкретный вопрос о переезде в Самарканд.
Есть народная поговорка: «Что нищему собираться? Подпоясался и пошёл!».  Она полностью была применима и к семье Маевых…

И, вот, они уже в Самарканде!  В самом историческом городе Средней Азии! И, даже, более историческом, чем их далёкий и милый Бахчисарай!
Но встретил он переселенцев не так уж любезно.  Во всяком случае, не так, как они себе это представляли, находясь в Фарише.
           Их статус эвакуированных уже давно автоматически аннулировался, поскольку никакой войны уже не было, поэтому и обратиться за помощью, практически было не к кому. Хотя, если бы мать снова пошла в Обком партии, возможно, ей там чем-нибудь и помогли бы. Но она, почему-то, в очередной раз, этого не сделала.
Как договаривались с представителем Обкома Комсомола, Тимур, первым делом, явился именно туда, то есть, в Обком, откуда

его уже с письменным направлением переадресовали в Горком Комсомола.
Там его встретили вполне приветливо, но извинились по поводу того, что вакансий для устройства его на работу пока не было.  И пообещали, что обязательно помогут ему в этом нелёгком вопросе.
Работы не было целых полмесяца, мамины сбережения закончились а, как мы знаем, в последнее время семья жила только на зарплату, поэтому мама, временно, устроилась на работу простой работницей на консервный завод.
Но, не зря говорят, что «самым постоянным является всё временное»! И это оказалось самой низкой ступенью её карьеры!
Ровно двадцать лет назад она – рядовая работница Бахчисарайского кожевенного завода в возрасте двадцати восьми лет, не имея никакого школьного образования, ступила на  общественно-политическую тропу в качестве «Краснокосынночницы», то есть, члена «сименистского движения» за эмансипацию женщин. И после окончания ею Коммунистического ВУЗа в Симферополе, начался бурный рост её карьеры.
А через двенадцать лет апогеем её стал пост председателя Городского Совета Депутатов Трудящихся города Бахчисарая!
Однако, обстановка на фронте сложилась так, что ей пришлось оставить всё: и дом, и работу и уехать за тридевять земель от ставшими родными мест. И ради учёбы сына пришлось поступиться своей карьерой, которая катастрофически пошла вниз от управляющего отделением совхоза, до разъездного кассира, завхоза детского дома и, наконец, работницы консервного завода…

Но, наконец, настал день, когда второй секретарь Самаркандского Горкома Комсомола Ольга Попова вручила Тимуру направление на работу в качестве старшего пионерского вожатого Мужской средней школы №67 Железнодорожного района города. День этот в календаре был обозначен, как тринадцатое июля тысяча девятьсот сорок восьмого года.
(С тех пор Тимур стал считать тринадцатое число для себя счастливым.).
В этой школе, по штатному расписанию, оказалось два старших пионервожатых. Возможно, вторую должность ввели специально для


Тимура. Но в Горкоме дали понять, что он назначается старшим из них.
Эти полмесяца Тимур вовсе не бездельничал. Инструктор Обкома Комсомола, по приезде Тимура, стразу же познакомил его с заведующим отделом агитации и пропаганды Михаилом Вейде, с которым Тимур вскоре подружился и выполнял его поручения в качестве внештатного инструктора Обкома.
Вторым старшим пионервожатым школы была девушка – Римма Садыкова, тоже примерно его возраста. Работать с нею было очень легко, так как она не оспаривала его предложений и решений. Если у неё было своё особое мнение по какому-либо вопросу, она спокойно излагала его, и Тимур часто принимал её поправки, если они не противоречили здравому смыслу.
В Самарканде Тимур развил бурную деятельность в части собственного совершенствования. Первым делом он посетил Самаркандское отделение Союза писателей Узбекистана, при котором проводились постоянные «Литературные среды», где члены Союза и «начинающие» выставляли свои произведения для всеобщего  обсуждения. Критика на «средах» была суровая.
Во-вторых, он занялся изучением истории жизни Тамерлана, намереваясь написать солидное поэтическое произведение о нём. Благо, что материала на эту тему кругом было навалом. В свободное время он часами просиживал в городской библиотеке, изучая материалы о нём. Этот великий полководец древности, оказался его «тёзкой», ибо имя Тамерлан, оказалось, искажённым – «Тимур-ленг», что переводится на наш язык, как «Хромой Тимур».
Во время одного из таких занятий днём шестого октября тысяча девятьсот сорок восьмого года, он ощутил какие-то колебания окружающего пространства. И, нечаянно взглянув на люстру, висевшую на потолке посреди зала библиотеки, заметил, что она качалась вместе с залом.  Продолжалось это несколько секунд. А позже стало известно, что во время землетрясения провалился под землю весь огромный город Ашхабад…

Но всю подготовку к написанию крупного поэтического произведения  затормозила всё та же «Литературная среда». Во время обсуждения некоторых его стихов, которые он считал наиболее удачными, последовала такая жёсткая их критика, что он не мог

опомниться и написать после этого ни одной строки. Получалось так, что всё, что было им до этого написано, с литературной точки зрения, никуда не годилось. Следовательно, никаким литературным талантом он не обладал, и всё это было лишь результатом его самомнения.
И теперь всё, что бы он ни написал, он тут же браковал. Наступил период упадка литературного творчества и, притом, надолго.
Но, в качестве компенсации его потребности в умственном труде явилась учёба. Он поступил в девятый класс школы рабочей молодёжи, организованной в этой же школе, притом, как уже вошло у него в привычку, минуя воображаемый восьмой класс.
А как же! Он решил сэкономить пропущенный, в связи с Марининой изменой, год!
Да, о Марине он не забывал никогда! Она въелась в его душу и тело, и жила в нём отдельной жизнью, ежесекундно подпитываясь мыслью о безвозвратности утраты. И понимая своё бессилие в возможности вернуть прошлое, он искал пути компенсации. И память снова вернула его к Марии Ивановне, так и не покорённой им.
Однажды он постучался в кабинет директора школы.
– Дмитрий Иванович, ; обратился он к пожилому, грузному мужчине, в одиночестве сидевшему за столом просторного кабинета, ; я заметил, что у вас нехватка учителей начальных классов.
;   Правильно заметил! Так что ты предлагаешь?
;  У меня в Фарише, – есть такой район в нашей области, – есть знакомая молодая учительница начальных классов: Иванова Мария Ивановна. Она там, на хорошем счету. Если вы дадите согласие, я могу ей написать.
; А почему бы ни дать? За эти три месяца я неплохо изучил личные качества рекомендателя и потому, думаю, плохую учительницу он не порекомендует. Пиши!
Через две недели Тимур встретил Марию Ивановну на вокзале. Извинившись, что не может предоставить ей шикарных апартаментов, он предложил ей поехать к нему. А поскольку у неё не было другого выбора, то она согласилась.
Мама ещё по Фаришу знала об их близких отношениях, потому не удивилась, когда ночевать они легли в одну «кровать», то есть на широкую фанеру, с постеленным на ней матрацем, служившей здесь у Маевых в качестве кровати.

          У Тимура теплилась надежда, что теперь-то Маша в порядке благодарности, не будет сопротивляться, и они заживут совместной жизнью. Но он ошибся: всё повторилось с дотошной подробностью. И проночевав вместе несколько ночей, они разошлись, «как в море корабли».
Марию Ивановну приняли в школу, и она нашла себе комнату для жилья и, к сожалению, ушла, даже не извинившись и, не поблагодарив Тимура за услугу.
Из последнего разговора с нею, он понял, что у неё давно есть избранник, для которого она и берегла себя, правда, таким необычным способом…

Время жизни Тимура в Самарканде характеризовалось аскетизмом и пуританством. Одевался он просто, но всегда носил цивильный галстук или надевал черную вельветовую блузку, как у предводителя «Молодогвардейцев» Олега Кошевого из кинофильма «Молодая гвардия», недавно вышедшего на экраны страны.
Когда он бывал в этой блузке, многие говорили, что он очень похож на артиста – исполнителя роли Кошевого.
И, как следствие аскетизма, после периода бурных Батумских запоев, он оказался ярым противником алкоголизма. Даже в праздничные дни он не брал в рот ни грамма спиртного. Вот такая была крайность!
Естественно, аскетизм проявлялся не просто сам собой, от какой-то блажи, а объяснялся суровой необходимостью. Он диктовался условиями жизни. Как гласит пословица: «По одёжке протягивай ножки!», они с мамой и протягивали «ножки» по своей «одёжке».
В жизни их семьи не было никаких излишеств, если не считать  фотоаппарата, который назывался не то «Юность», не то – «Спутник» и наводился на объект не так, как все фотоаппараты, а сверху; и ручных часов «Победа» – обычной штамповки, которыми, и то по необходимости, он обзавёлся, так как стоили они недорого…

А вот, в шестьдесят восьмой школе у него появился большой друг – учитель химии Гурий Гаврилович Николаев, мужчина лет на десять старше его, интеллигентного вида, похожий на представителей


той породы педагогов, дореволюционной России, которую описывали ещё наши классики в своих произведениях.
Он не был ещё женат и потому всё своё время проводил в школе в химическом кабинете. Он любил молодёжь, и потому у него было много молодых друзей, таких, как Тимур.
Забегая вперёд, следует сказать, что дружба эта продолжалась много лет с перерывами, до самой смерти Гурия Гавриловича. А перерывы объяснялись тем, что в это время Тимура просто не бывало в Самарканде.
В химическом кабинете, кроме всего необходимого для занятий по предмету, находилось ещё и пианино, на котором хозяин кабинета в свободное время часто играл и сам себе подпевал. Особенно запомнился Тимуру романс «Мой любимый старый дед» в его исполнении:

«Мой любимый старый дед
Увлекался с ранних лет:
Клятву верности давал,
Свою Гредьхен целовал…
И в часы свиданья с ней
Часто пел им соловей,
Вспоминая детства дни,
Шептали всё они-и:
; Ну, ещё, ну, ещё спой скорей,
О любви, соловей!
Ну, ещё, ну, ещё, соловей,
О любви пропой скорей!
М-м-м, м-м-м, м-м-м…
М-м-м,.. м-м-м…
Ну, ещё, ну, ещё, соловей,
О любви пропой скорей!..
…………………………………………..
Мой любимый старый дед
Прожил сто семнадцать лет,
Часто, сидя над ручьём,
Вспоминал он о былом:
; Где ж, ты, где ж, моя любовь? –
Заиграла в сердце кровь!

                Стал он Гредьхен вспоминать
И тихо напева-ать:
;  Ну, ещё, ну, ещё, спой скорей
О любви, соловей!
Ну, ещё, ну, ещё, соловей,
О любви пропой скорей!
М-м-м, м-м-м, м-м-м…
М-м-м,.. м-м-м…
Ну, ещё, ну, ещё, солове-е-ей!
О любви пропой ско-о-рей!»…

Тимуру нравилась эта песня, и он выучил её мелодию с аккомпанементом на пианино и часто играл её в клубе своей школы, где на сцене был инструмент. Но, видно, его организм не был приспособлен к игре на музыкальных инструментах. Он часто допускал ошибки при исполнении, путал клавиши.
Доказательством тому было то, что кроме этой песни, он на фортепиано так ничего больше и не подобрал. Вспомним, в своё время, балалайку, скрипку и гитару! На последней, кроме аккомпанемента, он ведь ничего не играл!..

Кроме своих пионерских дел Тимур принимал активное участие и в работе комсомольской организации школы, секретарём которой был его друг, ученик девятого класса дневной школы, Жора Давлетянц.
Познакомился он и с его друзьями Толей Григорьяном и Гришей Степаняном. 
С этими ребятами он вёл много споров на философские темы и заметил за собой один недостаток: приводя примеры из жизни, он уводил тематику спора от основной линии на доказательства приводимых примеров… и потом спорщики редко возвращались к первоначальной теме.

Его работа в качестве руководителя кружка самодеятельности в Фарише и поставленные под его руководством пьесы, оставили свои приятные воспоминания в его памяти, и он решил поставить на сцене школьного клуба пьесу Маргариты Алигер «Зоя» о героическом подвиге в Отечественной войне комсомолки Зои Космодемьянской.

               Поговорил с комсомольцами и получил их поддержку.
В Железнодорожном районе Самарканда было две женских средних школы: одна находилась рядом, с мужской школой № 67 через переулок и называлась школой № 68, другая – по центральной улице через два квартала и называлась школой № 43.  И вот, парадокс: мальчики с шестьдесят седьмой школы не дружили с соседними девочками, а предпочитали учениц  школы №43. Чем это объяснить, никто не знал. В то же время преподавательский состав обеих школ, находившихся рядом, имел между собой тесное общение: они проводили совместные вечера, открытые уроки и так далее. Ну, как и должно быть между соседями!  Ведь перед теми и другими стояли общие задачи, и различие заключалось лишь в поле учащихся...
И, буквально, на следующий день секретарь комитета комсомола Жора Давлетянц представил Тимуру кандидаток на роли в спектакле девочек из сорок третьей школы, причём все они были девятиклассницами, так же, как и Жора и его друзья – члены комитета комсомола, были тоже учениками девятого класса.
А поскольку и сам Тимур учился в девятом классе «вечёрки», то всё это как-то их всех объединяло.
Почему десятиклассники не принимали участия в общественных мероприятиях школы, Тимур не помнит. Вероятнее всего, их просто освобождали от вопросов, не связанных с подготовкой к сдаче государственных экзаменов за все три года обучения. Поэтому вся общественно-политическая жизнь школы держалась «на плечах» девятиклассников.
Тимур «опытным» оком оценил каждую из кандидаток и предложил главную роль девочке по имени Эмма Дмитриева. Другие получили второстепенные роли.
И как точно он угадал!  Девочка оказалась не только эрудированной, но и талантливой, как актриса. Ему почти не пришлось её поправлять.  Во-первых, она прекрасно выучила роль, во-вторых, так правдоподобно исполнила её, что спектакль прошёл, как принято говорить, «на бис!»…
Теперь, когда в комитете комсомола школы №67 Железнодорожного района Самарканда встал вопрос о постановке в школьном клубе пьесы Маргариты Алигер «Зоя», Тимур задумался о декорациях к ней.

          Клуб одновременно был и спортзалом. Спортивные снаряды стояли вдоль стен. Сцена же в клубе была большая, высокая и глубокая, завешанная целой системой занавесей. Мечтать о каких-то сменных декорациях, даже не приходилось.
Единственное, что можно было бы здесь изобразить это – последний акт, то есть, сцену казни Зои.
Здесь всё можно сделать проще: Так, как дело происходило зимой, картонную виселицу можно прикрепить к столам, покрытым белыми простынями, а чтобы она не гнулась, сзади прибить палки; по полу и по столам разбросать несколько мешков хлопковых отходов, взятых с хлопкозавода. Ступеньки на эшафот: – поставить табуретки, тоже накрытые простынями. 
Хуже было дело с немецкими костюмами.
– Дмитрий Иванович, как нам быть с костюмами немецких солдат? – обратился Тимур к директору школы.
–   Этот вопрос,  Тимур,  я думаю,  мы решим так: – ответил он. –  Я договорюсь с «Русским театром». Завхоз съездит и привезёт несколько костюмов. Ты только скажи, на сколько персон заказать? И какие размеры?..
В общем, самым впечатляющим получился последний акт – казнь героини.
Эмма была одета в рваную одежду. Сквозь разрывы в юбке виднелось её голое тело. На лице её Тимур нарисовал ссадины… И, несмотря на всё это, она была настолько прекрасна, что Тимур не мог отвести от неё глаз – режиссёр влюбился в актрису!
Последними её словами были:
–  Прощайте, товарищи! Да здравствует наша Родина! Смерть немецким оккупантам! Наше дело правое: Мы победим!.. – прокричала она срывающимся голосом.
В это время парень, игравший фашиста, накинул на её шею петлю и занавес, который тащили два ученика с разных сторон, закрылся…
Гром оваций потряс зрительный зал.
Тимур, окрыленный успехом,  подошёл к столу ; «эшафоту» обнял Эмму за бёдра и, сняв с него, поставил на пол, при этом, её рваная юбка задралась, оголив её тело. В каком-то самозабвенном порыве, он, не давая себе отчёта, страстно поцеловал её в губы. Она


до предела «расшторила» глаза и, поправляя руками юбку, удивлённо смотрела на него.
–    Молодец! – сказал он, взяв обе её руки в свои.
Все исполнители собрались на сцене, ожидая, когда же режиссёр отпустит её, чтобы они тоже могли её поздравить.
Но, тут пришёл на сцену директор школы Лесин. Раскинув руки, как бы желая обнять всех присутствующих, он улыбался:
– Ну, молодцы! Да вас, хоть сейчас в Большой театр!.. – в восторге забыв, что Большой театр – театр музыкальный, воскликнул он. – Ну, Тимур, ты – настоящий режиссёр!
–  Не я! Дмитрий Иванович! А вот, она… – настоящая актриса! – восхищённо указал Тимур на Эмму.
– Ты прав: она – настоящая актриса! Но нашёл её ты! Представь, если бы ты ошибся в выборе! Не было бы этого фурора!
Он подошёл к Эмме, взял её за руку и галантно поцеловал её:
–    Вы – молодец, Зоя! – сказал он.
Она в ответ улыбнулась:
–   Я – Эмма… – произнесла негромко.
–  Нет! Для меня вы всегда будете Зоей! Молодец! – повторил он. –  Ты, Тимур, где набрал такую прекрасную труппу?
– Это не я, Дмитрий Иванович, а вот, наш комсорг Георгий Давлетянц привёл из сорок третьей школы.
–  Из сорок третьей? – удивлённо поднял он брови. – Хорошие девушки!.. А я думал, что они – наши соседки из шестьдесят восьмой!.. Спасибо вам, девушки! Продолжайте вашу дружбу с нашими ребятами! Они достойны этого! А я с удовольствием поблагодарю вашего директора!.. Кстати, как ваша фамилия, Зоечка?
–   Моя… – Дмитриева!
  –   Значит, – Эмма Дмитриева…  Ещё раз спасибо вам!..
Он ушёл и все ребята и девушки, бывшие на сцене, окружили Эмму и поздравляли её, а она, улыбаясь в ответ, время от времени бросала на Тимура благодарный взгляд.
– Так, ребята! – громко сказал он. – И от меня вам всем  огромное спасибо! Молодцы! А сейчас позвольте Эммочке и другим участникам переодеться!..

И долго ещё в школе обсуждали этот спектакль. А между Тимуром и Эммой завязалась дружба – чистая дружба без признаков

любви, по крайней мере, со стороны Тимура. Слишком уж свежа была рана от измены Марины, чтобы завести новую любовь! А вот, Эмма, видимо, не могла забыть тот его случайный поцелуй и, может быть, ждала, когда же он «созреет» для нового…

Снимки, сделанные фотоаппаратом Тимур проявлял в лаборатории Гурия Гавриловича. И до сих пор в его альбомах хранятся фотографии, сделанные в ту пору, но почему-то, среди них нет портрета Эммы, что совершенно непонятно!..

Если поставить их рядом: Марину и Эмму, трудно сказать, кто из них больше выигрывал бы? У Эммы было много положительных качеств, но Марину он не видел уже около двух лет, а за это время она, наверное, и повзрослела, и стала более эрудированной во всех отношениях. И, кроме того, как уже было сказано ранее, Марина была…роднее!..
Он вновь и вновь вспоминал первые дни их знакомства: её смешную рожицу в окне с высунутым языком, потом, когда стали учиться вместе, – её насмешки. Вновь анализировал всё, чтобы убедиться в том, что она его любила.
Ну, давайте, на минутку усомнимся в этом!
Тогда спрашивается: неужели, имея возможность через маму, узнавать дни рождения всех одноклассников, она каждого из них поздравляла с его праздником и преподносила такие оригинальные подарки, как ему?.. Очень в этом сомневаюсь!
Правда, сам подарок был копеечный, но, тем не менее, не зря говорят: «Не дорог подарок – дорого внимание!». Да и как могла простая девчонка дарить дорогие подарки? А потом, ведь, оригинальность задумки, или, можно сказать, сама идея её, была именно в своеобразных «Матрёшках» а не в том, чтобы, в конце концов, в последней коробке оказался бриллиант! А для этого, как раз, и подходила именно маленькая куколка, а не её стоимость.
Да и откуда нам знать, может быть, это была для неё самая дорогая и любимая куколка, которую она, отрывая от сердца, дарила любимому мальчику!.. 
А вот, зачем она использовала каждый его промах, или даже успех, чтобы превратить это в насмешку?..  Здесь можно и порассуждать…    

         Хотя, и это понятно: тем самым она хотела, чтобы он всё время обращал на неё  внимание!..
А если кто-то в этом сомневается, то давайте предположим обратное: что он был ей неприятен и потому, всё, что бы он ни сделал, она поднимала на смех... В какой-то мере, это могло бы объяснить её поведение. 
Но тогда нужно было бы исключить такие её действия, как поздравление с днём рождения и её горячие и нежные поцелуи в дни зимних училищных каникул, проведённых вместе? Не могло же это быть «показухой»! Да и для чего? Чтобы временно, неделю походить с ним, чтоб он не заметил её переориентации, а потом, как уедет, снова вернуться к своему Володе?..
Нет. Я не допускаю этого!  Она его любила!  И любила не меньше, чем он её!  Но их сближение и объединение, вероятно, не входили в планы «Госпожи-судьбы» или, по другому: так «не было написано «На роду»», что, кстати, одно и то же!..

Ну, как назвать ту «Госпожу», которая всё это придумала и сотворила?!  Видно, ей не надоело делать ему всякие гадости? Просто-таки, обидно за него! Чем же он так проштрафился перед нею? Неужели своей незаконнорождённостью, в которую он всё больше и больше начинал верить?
А всё потому, что, сколько он ни упрашивал, ни уговаривал маму, рассказать какие-либо подробности о своём отце, она упорно отмалчивалась, будто дала священный обет не нарушать какого-то тайного «табу».
         Зато он часто ловил её восхищённый взгляд на себе. Она с какой-то особой гордостью любовалась им. Что же это была за тайна?
И, тем не менее, Тимур всегда был ей благодарен за факт своего рождения, хотя и носил на себе всю свою жизнь печать чьего-то проклятия! А по-другому это и не назовёшь!.. Не было ли оно ниспослано тем, кто его зачал?..
Ведь есть такие мужчины, которые, зачав ребёнка и не имея возможности с ним общаться, воспитывать его, ощущая себя отцом, а его ; будущим своим потомком, проклинают его мать. Но эти проклятия часто задевают и, ни в чём не повинного, малыша!.. Тем более, что он, как две капли воды, был похож на неё…


         Многие люди верят в существование «Судьбы!», которая означает раз-навсегда начертанное предназначение человека на земле, что, в свою очередь, не может быть изменено никакими «Госпожами», крутящими «штурвал жизни».
Но существует и обратное мнение, что человек – сам творец своей судьбы!
Чему верить?..
Он много раз пробовал разобраться в этом довольно трудном вопросе на факте своей биографии.
С детства и до определённого возраста его жизнь лишь сопровождала жизнь мамы и на этом этапе всё решала она. Мать могла прервать свою беременность и тогда жизнь могла вовсе не состояться. То есть, этот период можно не анализировать!..
Хотя, уже в четырёхлетнем возрасте, входя с головой в морскую пучину, он сам мог изменить её течение.
То же самое, мог сделать, пытаясь прокатиться по реке в чашке, или, упав на дышло несущейся с горы телеги, если бы не выдержал напряжения момента и отпустил спасительное бревно.
А разве, лазая по скалам Бахчисарая, он не мог сорваться с одной из них и серьёзно пострадать или лишиться жизни вообще!?
Вполне мог!..
Но, вот, войну придумали не они, то есть, не он и не его мама! Это – объективная реальность, не зависевшая от их мироощущений. И в тех опасных поворотах судьбы, мало, что зависело от них самих.
Хотя, скажем, при посадке на теплоход они, как и некоторые другие, могли так же оказаться в воде между пристанью и судном. Но не оказались!.. Ибо, что-то или чья-то воля уберегла их от этого!
Или их караван так же, как и некоторые другие, мог быть потоплен в Чёрном море вдали от родных берегов…
Или же удар, полученный от жеребца на конезаводе!..
         Кто заставил его выбрать себе именно этого жеребца, позволившего подойти к нему именно на такое расстояние, которое преподнеся жизненный урок, в то же время, уберегло его от гибели?..
Теперь, если взять джизакский период:
Кто познакомил его с преступной бандой, и тем самым, защитил маму от любителей «лёгкой наживы», и, в то же время, уберёг его самого от участия в её преступной деятельности?..


         Вопросы нагромождались один на другой, но утешительных ответов не было.
И самый главный для Тимура вопрос: почему он изменил своей мечте стать поэтом и уехал от своей любимой девушки, чтобы навсегда потерять её?
Он часто анализировал именно этот судьбоносный вопрос.
Если бы он не подчинился влияниям романтических рассказов Ахмеда о морских плаваниях и остался в Джизаке, чтобы закончить своё среднее образование вместе с Мариной, то уже тогда его любовь подверглась бы серьёзному риску. Поскольку в их классе появился мальчик, который мог стать, или, скорее всего, стал бы, его соперником потому, что всем девочкам, в том числе и Марине, он нравился.
Какой моральный удар получил бы он в этом случае?.. Неизвестно, какие трагические последствия он мог вызвать! При его эмоциональности они могли граничить с самоубийством!..
Далее, скажем, окончил бы он десятилетку, даже круглым отличником, и при поступлении в литературный институт его стихи «разложили бы на лопатки», как сделали в Самарканде на литературных «средах», что бы с ним сталось?.. Рухнула бы его многолетняя мечта!.. А если к этому добавить ещё и измену Марины? Разве это было бы лучше?..
Правда, в этом случае ему не пришлось бы менять всю свою документацию! Не пришлось бы менять национальность, год рождения и фамилию с отчеством. И остался бы он сам собою! А, поскольку, его сердце не терпит пустоты, то, вероятнее всего, он отдал бы его на сохранность девочке по имени Эльза, а может быть, и Зоре!?.
Так неужели всё то, что произошло, было предопределено заранее, в момент его появления на свет? Ведь говорят же: «Написано на роду»:  И война, и эвакуация, даже две! И Айгюль, и бруцеллез, и Джизак, и Марина, и многое другое, и даже – Маша Иванова!..
Уму непостижимо!..
А может, согласно марксистской диалектике, принять и то, и другое: то есть, что что-то было написано «На роду», а что-то изменилось в процессе жизни? Тогда найдётся место и «Госпоже-судьбе», и «Госпоже-удаче», ну, и за компанию, «Госпоже-мечте»,  без которой жизнь – совсем ни к чёрту!..

В школу по линии комсомольских органов поступило указание о подготовке к празднованию дня Победы. В областном Дворце пионеров планировался конкурс на лучшее мероприятие по подготовке пионерских организаций к этому дню.
После долгих раздумий, Тимур обратился к своей напарнице:
;  Слушай, Римма!  Как ты думаешь, что нам нужно сделать по подготовке ко дню Победы?
; А что особенного мы можем сделать? Ну, проведём праздничную линейку, подготовим выступления пионеров: там, стихи какие-нибудь, песни…
;  А как ты относишься к тому, чтобы в пионерской комнате организовать «Уголок Отечественной войны», повесить портреты юных героев, «Молодогвардейцев», составить композицию… Ну, например, из гипса сделать стенд, как Александр Матросов закрывает собой амбразуру ДЗОТа?
;    А кто его будет лепить? У нас нет таких специалистов!
;    Ну, я, например!..
;    А ты умеешь?..
;   В сорок втором году в Кисловодске в эвакуации я вылепил бюст Сталина  из гипса. Очень был похож…
;     Ну, не знаю.  Я не против…
;  Знаешь, давай создадим кружок из пионеров, желающих учиться скульптуре, и сделаем стенд. И назовём его кружком «Юных скульпторов».
;     Вообще, если получится, будет, конечно, здорово!..
Получив согласие коллеги, Тимур в тот же день написал гуашью несколько объявлений: «При пионерской комнате создаётся кружок «Юный скульптор» под руководством ст. пионервожатого Т. Майева. Желающих войти в кружок, просим записаться в пионерской комнате (на переменах или после уроков)! Пионерская организация».
Он развесил их в разных местах в школе. И в первый же день в кружок записалось девять человек.
Тимур всех предупредил, что работа кружка будет проводиться после уроков.
Директор школы тоже одобрил начинания Тимура и спросил:
;    Что для этого нужно?
;   Нужно… ; ответил  Тимур, ; килограмм  пятнадцать  гипса или алебастра.

          ; С гипсом дело труднее. Его не купишь в строительных магазинах.  Нужно обращаться в больницы. А вот, алебастр я закажу завхозу, и он доставит его тебе хоть два пуда.
;    Хорошо, давайте алебастр!
;    Два пуда? ; улыбнулся директор.
;     Хватит и одного… ; улыбнулся в ответ Тимур.
Когда завхоз привёз пуд алебастра, Тимур попросил его:
;  Михаил Васильевич, а у вас не найдётся вот такого куска толстой фанеры? ; и он начертил пальцем на столе вытянутый прямоугольник.
;     Для чего тебе? ; спросил завхоз.
;  Мы  намерены  сделать ко дню Победы скульптурную композицию, так нам нужна фанера для её основания.
;     Ты мне дай точные размеры, я тебе отпилю.
Тимур прикинул наглазок и сказал:
;    Семьдесят сантиметров на… пятьдесят. Теперь, кроме этого, нам нужно ведро для воды, две или даже три эмалированных чашки, вот, такого размера. ; он начертил приблизительный круг, обозначавший размер посуды.
Специальных инструментов для вырезания алебастра у них, конечно, не было, но он вспомнил, как в Кисловодске пользовался обычным медицинским скальпелем.
На всякий случай, съездил к Николаю Григорьевичу и поинтересовался, какой для его задумки требуется специальный инструмент, и где можно его достать.
Бывший учитель всё ему подробно объяснил и рассказал, как нужно начинать композицию и сказал, что если возникнут вопросы, чтобы он обращался к нему безо всякого стеснения.
Тимур поблагодарил его и с энтузиазмом принялся за выполнение задуманного.
Вот, где потребовалась разносторонность его способностей:
Раз в литературе наступил период «затишья», то на помощь ему, его творческой натуре, пришло изобразительное искусство!
Скульптуру делали по частям: сначала слепили ДЗОТ с бойницей и раструбом дула пулемёта, потом фигуру Мтросова в полушубке с автоматом в правой руке.
После того, как композиция была готова и все ненужные элементы    удалены,    Тимуру    пришла    мысль    покрасить    её    в

натуральные цвета. А, поскольку одной из особенностей его живописных работ была точная подборка цветов и их соответствие натуре, то композиция сразу ожила. Она настолько была похожа на кусочек правды, что, глядя на неё, наблюдателю казалось, будто бы, он слышит даже шум боя.
Когда всё задуманное было осуществлено, то каждый, кто заходил в пионерскую комнату, бывал ошеломлён торжественностью её оборудования.
За несколько дней до праздника, специальная комиссия Обкома Комсомола, проводившая оценку подготовленности пионерских организаций к его проведению, признала подготовку пионерской организации Школы № 67, наилучшей и постановила: стенд о подвиге Александра Матросова установить в областном Дворце пионеров.
Результаты конкурса были опубликованы в областной газете с указанием фамилий старших пионервожатых школы.
И, буквально через несколько дней, в школу приехал мужчина средних лет и спросил, где он может увидеть Тимура Майева? Ему показали, где находится пионерская комната.
;  Здравствуйте! ; сказал он, входя в неё. ; Вы, товарищ Майев?
;  Да, я! – Здравствуйте!
; Моя  фамилия  Хмурый.  Я  –  заместитель   директора  Самаркандского  художественного  училища, прибыл к вам по поручению директора. Мы помним, что в позапрошлом году вы хотели поступить в училище, но наши условия вам не подошли. Не хотели бы вы учиться у нас сейчас на более льготных условиях? Мы можем принять вас на второй курс училища без экзаменов с предоставлением всех положенных учащимся условий?
;   Спасибо вам за приглашение! Но, понимаете, мои жизненные планы изменились. Я сейчас учусь в девятом классе вечерней школы и после окончания десятого класса, хочу поступить в Московский литературный институт имени Горького. Вы понимаете, что эти два варианта не совместимы! Поэтому прошу извинить меня, но я вынужден отказаться от вашего лестного предложения!
;   Да, очень жаль! В вашем лице пропадает большой талант!  Я не хочу вам льстить, но из вас вышел бы крупный мастер в изобразительном искусстве!  Ладно, извините за беспокойство!
После его ухода в комнату вошла секретарь директора школы:
;    Майев, вас приглашает к себе Дмитрий Иванович!

         ;   А зачем, не знаете?
;   Да, наверно, по поводу этого посетителя.
;   А откуда он о нём знает?
;   Как, откуда?  Он же к нам зашёл, вас спрашивал…
;   А-а!.. Понятно…
Постучался к директору. Приоткрыл дверь, спросил:
;   Дмитрий Иванович, можно?
;   Да, да, заходи! Садись! ; Указал на стул за длинным столом. ; Что это к тебе из художественного училища..?
;    А вы знали, что он из художественного училища?
;    Так он же представился…
;   А-а!..  Так вы и пригласили бы меня в свой кабинет! Пусть бы он при вас изложил свой вопрос.
;  Так я спросил его, а он ответил, что по личному вопросу. А по «личному» я не имею права интересоваться…
;    Хотел меня от вас к себе переманить.
;    Да что ты говоришь? Зачем им пионервожатые?
;     Не пионервожатые, а лично я.
;     Для чего?
;    Два года назад я собирался поступать к ним в училище, но не прошёл по грамотности. Тем не менее, они меня решили принять, но без общежития. Я не согласился. А сегодня предлагают на второй курс, притом, без экзаменов. Ну, я опять отказался.
;    А что они вдруг к тебе так раздобрились?
;    Не «вдруг»!  А после Александра Матросова…
;    А-а! Вон оно что!  А чего ж ты отказался от таких льгот?
;  Видите ли, у меня сейчас другие планы: я хочу окончить десять классов и поступить в Московский литературный институт имени Горького.
;   Похвально, похвально! А, может быть, нужно было окончить художественное училище, оно же даёт среднее образование. А потом – в институт.  На всякий случай, за одно, получил бы и специальность! Понимаешь, они специалисты, раз они так за тебя ухватились, значит, ты стоишь того!
;  Да, он так и сказал: ; «В вашем лице пропадает большой талант! Из вас бы получился крупный мастер в изобразительном искусстве!».
;    Ну, вот, видишь? Может, ты подумаешь? А литература, если есть талант, от тебя никуда не уйдёт!
;   А вы знаете хоть одного художника, чьи картины сегодня продаются за миллионы, чтобы он жил в холе и в богатстве?  Все умирали нищими!
;     О-о!  Ты, оказывается, у нас материалист!
;   А вы знаете, почему я не принял их предложение два года назад?  Я попросил время подумать. И в этот же день иду по улице, вижу: молодой художник сидит на перекрёстке и пишет этюд. Ну, я подошёл, посмотрел на его работу и решил, что парень поступает в училище. Одет он был, как нищий: из брюк колени торчат, локти пиджака требуют заплат, а на ногах ботинки с отслоившимися подошвами, привязанными проволокой.  Спрашиваю: ; «Поступаешь в училище»? А он отвечает: ; «Нет. Я уже на втором курсе». И я подумал: ; «Вот, моё будущее сидит»!  Нет. Я не хочу такого будущего!  А, кроме того, вы же не посчитали мои годы: мне не дадут окончить училище, заберут в армию! А так, я могу успеть поступить в институт, а там, наверное, есть военная кафедра.  Ведь где-то же «куют» военных журналистов!
;    Да, мыслишь ты правильно!  Ну, ладно, иди, работай!..

Опьянённый успехом, Тимур уже задумывался над новым спектаклем, когда, вдруг, на его имя в школу пришла повестка из Облвоенкомата с приглашением в субботу явиться в указанное учреждение к десяти часам утра.  С повесткой Тимур пошёл к директору школы, поскольку это посещение приходилось на рабочее время и сколько оно продлится по этому самому времени, было неизвестно.
В ней говорилось, что он должен на следующий день явиться, почему-то не в районный, а в областной военкомат к военкому, полковнику Иванову.
Дмитрий Иванович спросил:
–    Разве твой возраст призывный?
–  Нет.– ответил Тимур, потому что прекрасно знал, что до армии ему ещё год, за который он должен окончить десятый класс.
–   А почему тогда тебя вызывают?  –  У него был свой резон интересоваться этим вопросом, так как под руководством этого трудолюбивого парня пионерская работа в школе только-только стала


оживать, и ему, естественно, очень не хотелось лишаться такого работника.
–   Не знаю. Мне до армии ещё год. – ответил Тимур.
Директор, ничего не говоря, взял телефонный справочник, полистал его и, найдя нужный номер, снял трубку аппарата, и, дождавшись ответа абонента на том конце линии, сказал:
–  Моя фамилия Лесин. Я – директор мужской средней школы номер шестьдесят семь Железнодорожного района. Моему старшему пионервожатому товарищу Майеву пришла повестка с требованием явиться завтра в Облвоенкомат, хотя он ещё по возрасту не подлежит призыву. По какому вопросу его вызывают в рабочее время? ; Подождав ответа, он сказал: ; Вас понял. Это надолго? Нет? Хорошо, он придет! – И, положив трубку, сказал Тимуру: – Это – какое-то мероприятие по работе с допризывниками. Сказали: – «Ненадолго!».
Утром следующего дня к указанному времени Тимур отыскал нужное здание и понял, что он не одинок. У дверей военкомата толпилось человек тридцать-сорок парней его возраста. Их всех пригласили в совещательную комнату.
Облвоенком – полковник сообщил, что в Самарканде открывается аэроклуб – филиал Ташкентского и что они – комсомольцы, должны принять участие в его работе в качестве курсантов, чтобы получить авиационную специальность, которая им пригодится для службы в армии. Причём, он отверг любые отговорки, пригрозив, что иначе, в следующем году, будучи призванными, они все будут в пехоте «ползать по-пластунски».
Понимая, что деваться некуда, Тимур решил: если уж идти в авиацию, то нужно выбрать специальность пилота, хотя и сомневался, что он сможет пройти медицинскую комиссию. Он помнил, как в Фарише, когда работал воспитателем в детдоме, не мог без одышки пробежать и сотню метров.
Но, к своему удивлению, прошёл её без замечаний и был принят в аэроклуб.
Теперь его рабочий день начинался в два часа ночи, когда на сборном пункте на привокзальной площади его, вместе с другими ребятами, живущими в железнодорожном районе, подбирала грузовая трёхтонка с установленными в кузове скамейками и везла в аэроклуб в центре города. Там они изучали аэродинамику, теорию полётов,


метеорологию, конструкцию самолёта УТ;2 и двигателя М;11, которые эксплуатировались в аэроклубе, а также «Наставление по производству полётов в ВВС СССР» и «Методику выполнения полётов на самолёте УТ;2».
К девяти часам утра он приезжал в школу на работу. Кончался рабочий день в семнадцать часов. После обеда «по-английски», в восемнадцать часов, начиналась учёба в девятом классе вечерней школы в этом же здании. Занятия в ней заканчивались в двадцать три часа, и домой он приходил в двенадцатом часу ночи. Быстро ужинал и ложился спать. Спал около двух часов в сутки и снова у него начинался рабочий день.
Когда закончились занятия по теоретической подготовке и курсанты сдали экзамены по всем изучаемым предметам (кстати, Тимур их сдал на «отлично»), их стали возить на аэродром. Там они готовили матчасть к полётам и ровно в пять часов утра начинали летать.
В лётной группе пилота-инструктора Агафонова – лётчика-истребителя, старшего лейтенанта, слушатель Майев оказался единственным работающим. А позже оказалось, что на весь филиал аэроклуба таковым он был один.
По этой причине он отлётывал положенное ему лётное время первым и его отпускали на его основную работу.
Аэродром аэроклуба находился в двадцати километрах от «Старого города» на юго-восток. Никакой транспорт туда не ходил, за исключением колхозных грузовиков, водители которых, принципиально не останавливались, чтобы подвезти до города, естественно, бесплатно, парня в лётном комбинезоне. О том, что он – лётчик, свидетельствовали «Чкаловские очки», надетые поверх шлема. И шёл он эти километры пешком.
Причиной того, что водители не хотели подвозить аэроклубника, было то, что кроме неприятностей этот аэродром колхозникам ничего хорошего не приносил. А уж последних хватало!
Уже за короткий промежуток времени функционирования аэродрома на нём произошли две вынужденные посадки на колхозных полях, причём одна из них с жертвой: курсант, который сидел на первом сидении не успел перед «приземлением» поднять ноги и при поломке шасси он их лишился.


            На место «посадки», ясное дело, никто из местных не допускался. Кроме того, эвакуация поломанного самолёта была сопряжена с нанесением ущерба колхозным посевам.
А тут ещё случилось и серьёзное несчастье.
Поскольку аэродром грунтовый, то полёты на нём происходили в разных направлениях, в зависимости от направления ветра. В тот день направление посадки было таким, что пересекало грунтовую дорогу, идущую от кишлака до основной дороги в город.
Чтобы самолёт мог сесть у посадочных знаков, его необходимо выдерживать над землёй на небольшой высоте для гашения скорости.
Все местные жители, через руководство колхозов, должны были быть предупреждены об опасности передвижения по дорогам, прилегающим к аэродрому. Но, то ли руководители не довели это предупреждение до всего населения, то ли старик, ехавший на ишаке на базар, задумался или задремал, но пути его и заходившего на посадку самолёта пересеклись в одной точке на высоте его головы.
Был, конечно, крупный скандал, но авиационное руководство доказало, виновность самого пострадавшего, что, однако, не дало положительной популярности аэродрому. И потому, в свою очередь, страдал Тимур!
Однако, человеку природой дана голова, чтобы не просто носить её на плечах, а иногда и думать! А наш герой, как раз и отличался тем, что часто использовал этот важный орган своего организма по назначению. И это дало определённые результаты.
Вопрос заключался в том, как незаметно для водителя, попасть в кузов машины?
А решение пришло такое: нужно идти по дороге справа, не обращая внимания на догоняющую машину. Когда машина обгонит пешехода и водитель уже не видит его в правое окошко, и, кстати, ещё не видит и в заднее, а зеркал заднего обзора на машинах того периода ещё не было, Тимур должен резко рвануть «стометровку», и зацепиться руками за левый угол заднего борта, подтянуться, перекинуть правую ногу через борт и присесть слева от заднего окошка. 
Но, вот, беда: машины по этой дороге ходили не так часто, как хотелось, а потому, нередко, всё расстояние до города ему приходилось-таки преодолевать быстрым походным шагом.


          Кстати, добраться до «Старого города» было половиной дела! Нужно было ещё целый час ехать в трамвае, не доезжая до вокзала одну остановку.
Но, чтобы выполнить это в, так называемые, «часы пик», надо ещё суметь на него сесть!.. 
Тимур попадал в «Старый город» именно в это самое оживлённое время, когда вся студенческая молодёжь города спешила к месту расположения своего «Альма-матер». И трамваи, если смотреть на них со стороны, были похожи на ежей. Люди висели всюду, где можно было висеть: на ступенях, цепляясь за поручни, на окнах и даже на крышах. А о том, что творилось внутри вагонов, можно было только догадываться.
И вот так, каждый божий день! И всё равно, Тимур не успевал на работу к девяти часам и к тому времени, о котором идёт речь, имел уже два выговора от директора школы.
Мы же знаем, что он не любил несправедливости. Справедливость, как и истина, была кредо  его жизни! И потому он с этими двумя выговорами пошёл в райком комсомола, прямо к первому секретарю.
А потому, как он был тогда уже известен в районе в двух ипостасях: первая – как внештатный инструктор Обкома комсомола, вторая, как один из лучших руководителей пионерской организации в городе, секретарь райкома принял его уважительно.
Разговор начал сам Тимур в вполне официальном тоне:
–   Товарищ первый секретарь райкома комсомола, вам, конечно, известно, что комсомол шефствует над авиацией!
–  Да. – сказал секретарь, ещё не совсем понимая, куда клонит посетитель и в какой роли он выступает: как член коммунистического союза молодёжи, подчинённый ему, как к секретарю районной организации или, как руководитель лучшей в городе пионерской организации или же, как представитель вышестоящего комсомольского органа?
–   Так вот, под этим девизом, меня заставили… Да – заставили!.. вступить в аэроклуб, – продолжил он, – потому что мои планы после окончания десятого класса, далеки от авиации, а именно, я собираюсь поступить в Московский литературный институт имени Горького! Я должен сначала окончить девятый класс в вечерней школе. И, в связи


с этим, я вынужден спать по два часа в сутки, так как после вечерней школы, занятия в которой заканчиваются в одиннадцать часов, я к двум часам ночи обязан быть уже на сборном пункте, чтобы ехать в аэроклуб. После теоретических занятий нас везут на аэродром, где я первым отлётываю свои упражнения и иду пешком до «Старого города» двадцать километров. А оттуда ещё час еду на трамвае и ежедневно опаздываю на работу, за что, вот(!), имею два выговора от директора школы! Скажите, вы лично, смогли бы жить и продуктивно работать в таком режиме? Мне некогда выполнять школьные задания! Преподаватель физики смотрит на меня, как на дурака, потому что я не в состоянии ответить на его вопросы. И за всё это награда – два выговора!
–  Хорошо, я поговорю с товарищем Лесиным. Он отменит свои выговора! А в остальном, я что-то сделать не в силах! – И он, улыбаясь, развёл руками. – К сожалению, я не командую Облвоенкоматом!..

После полётов он возвращался на работу, используя любые средства, чтобы прибыть туда с минимальным опозданием.
…И вот, в такой обстановке, хронически недоспавший, от чего время от времени невольно смежались его веки, в переполненном трамвае, в лётном комбинезоне цвета «хаки», в лётном шлеме с «Чкаловскими» очками на голове, Тимур вдруг встречает свою навсегда утраченную мечту, свою незажившую боль, свою незабываемую любовь…
Сначала он не поверил своим глазам, но, присмотревшись, утвердился в том, что это, действительно, она!..
За два с половиной прошедших года, с тех пор, как он её не видел, она повзрослела и стала ещё красивей! Сердце его заколотилось...
Но сам он не заметил в её лице ни искорки радости от этой нечаянной встречи. Во взоре её ясно читался какой-то вопрос. Скорее всего, вопрос был внутреннего характера и, вероятно, касался того, как ей вести себя с ним, протиснувшимся к ней, в этой толчее? Ведь за нею оставался должок: объяснить ему своё, слишком нетактичное поведение после его возвращения из Батуми.
            Они поздоровались, и, как и положено в подобных ситуациях,


он спросил:
–    Какими судьбами ты здесь оказалась?
–    Так, приехала по делам… – ответила она.
Интересно, какие дела могли быть у ученицы десятого класса в областном городе? Скорее всего, интересовалась, куда можно поступить после школы?  Тогда почему бы так и не сказать? Но знак вопроса всё время оставался на её лице. Чего она ждала или чего опасалась?   
После небольшой паузы, он задал ей самый интересующий его вопрос:
–   Ты всё ещё дружишь с этим парнем? Как его: Володя?
Она кивнула. И ему сразу стало не по себе. Но он не стал уточнять, к чему относился кивок: к факту дружбы или к имени парня? Он решил, раз ответ был один, значит, он относился к обоим вопросам сразу.
Она была не словоохотлива. Скорее всего, она растерялась от неожиданности встречи. 
И странно, впервые за время их знакомства, она показалась ему чужой.
–  Марина, ты не хочешь объяснить мне, почему ты отказалась от меня, когда я приехал к тебе насовсем?
–  Я думаю, сначала тебе следовало бы объяснить, почему ты изменил мне со своей соседкой? – ответила она.
–    Что? С чего ты взяла, что я тебе изменил?
–    Она сама мне призналась!
–    Да ты что? Это – ложь!
–    Она показала мне письма, твои письма, написанные ей.
–   И  ты  поверила?  Да,  скорее  всего,  это  были  письма, написанные матери!
–  Она их не дала мне в руки, но я своими глазами прочла: «Здравствуй, дорогая Марьям!».
– Мариночка, да я никогда тебе не изменял! Хочешь, в следующее воскресенье я приеду к вам и мы устроим очную ставку?
В ожидании ответа он внимательно смотрел ей в глаза. Посмотрев на него безразличным взглядом, она покачала головой:
–    Не стоит…
После такого ответа, пожалуй, больше не о чём было с нею говорить. А о какой-то любви и вовсе!.. 

Но и стоять, молча, было неприлично.
– После школы ты собираешься куда-нибудь поступать? – нашёлся он.
–   Да, обязательно…
–    Куда именно?
–    Пока ещё не решила. А как ты тут?
;  А я после десятого класса, всё-таки, пойду в литературный институт. Конечно, если мне дадут окончить школу. Видишь, от военкомата меня направили в аэроклуб. А после, наверное, пошлют в истребительное училище… Сейчас я работаю старшим пионервожатым в мужской средней школе номер шестьдесят семь Железнодорожного района и учусь в вечерней школе там же в девятом классе…  По средам посещаю «Литературные среды» в Союзе Писателей. Там и начинающие, и солидные авторы читают свои произведения… для критики. А критикуют там очень жёстко! Представляешь, я прочёл там несколько своих стихов, которые считал,..  ну, лучшими… И их так раскритиковали, что теперь не могу ничего путного написать.  Да, это – серьёзная школа! Но она необходима! Она заставляет более серьёзно относиться к тому, что пишешь… А недавно наша пионерская организация завоевала первое место по подготовке к празднованию четвёртой годовщины Победы. Мы подготовили скульптурную композицию о том, как Александр Матросов грудью закрывает амбразуру ДЗОТа. Композицию я покрасил масляными красками.  И, знаешь, получилось здорово! Когда на неё смотришь, то кажется, будто слышишь звуки боя… Однако её у нас забрали во дворец Пионеров… Так дирекция художественного училища предложила мне поступить в училище на второй курс без экзаменов. Я, конечно, отказался. Буду поступать в литературный… Да, я писал тебе об этом…  Но ты не ответила…
–     Я не читала твои письма. Я их сжигала!..
–     Как? Сразу?..
–     Да…
–     Почему? – недоумённо спросил он.
–     Потому, что я была зла на тебя!
–  А зря! Если бы ты их прочла, то возможно, на меня посмотрела бы другими глазами и, может быть, простила меня! В них я всё тебе объяснял, и ты поняла бы, что я ни в чём не был виноват!
–  И в том, что ты изменил мне в поезде? – с хитрой усмешкой спросила она.
         «Значит, она и об этом знала!» – подумал Тимур.
    –  И в том – тоже!.. – уверенно ответил он. – Конечно, очень жаль, что всё прошло и уже не вернёшь!.. – многозначительно произнёс он и замолчал.
«Всё!.. Значит – всё!» – с сожалением подумал он – Это значит: Конец!». И тогда, вдруг, мстительная мысль овладела его сознанием: «Нужно что-нибудь сказать такое, что задело бы её до глубины души! Пусть и она страдает, как страдал я!.. Как же лучше и больней для неё преподнести последние события моей жизни, чтобы она не раз пожалела о том, что в своё время отказалась от меня?». 
     И он продолжил:
– А совсем недавно я поставил в школе спектакль по пьесе Маргариты Алигер «Зоя»… О Зое Космодемьянской… В нашу труппу входили девушки, приглашённые из сорок третьей женской школы. Роль Зои я поручил ученице девятого класса Эмме Дмитриевой – девушке эрудированной, красивой и оказавшейся очень талантливой…
При этих словах Марина насторожилась. Глаза её расширились.  Тимур заметил это и продолжал:
–  И я, оказывается, не ошибся. Спектакль прошёл «на бис»! И он сдружил нас… Короче,.. мы любим друг друга! – солгал он с уверенностью, что это будет прекрасным ответом на то, что она, не читая, безжалостно сжигала его письма. Он хотел отомстить ей и за этот её многозначащий кивок, показав, что и его могут тоже любить, притом, эрудированные и красивые девушки.
Лицо Марины как-то сразу осунулось и побледнело, на нём появилось выражение глубокой скорби. Можно было подумать, что она потеряла самого близкого ей человека. Она с какой-то тревогой продолжала смотреть на него, ожидая услышать ещё что-то для неё ужасное.  В тот момент, ослеплённый мелкой местью, он не понял этого, хотя и заметил перемену в ней. Наоборот, он решил, что «ужалил» её именно так, как и хотел.
И в этом опять проявилось отрицательное свойство его натуры: неумение сразу правильно оценить текущую обстановку и в соответствии с нею согласовать дальнейшие свои действия. Зато потом, анализируя прошлую ситуацию, он находит свои ошибки и очень сожалеет о своих неадекватных действиях.

         Так произошло и в этот раз.
Ах, если бы он мог знать, что это их последняя встреча! Ведь он ещё любил её! Он и не подозревал, что сейчас совершил самую большую в своей жизни ошибку, то есть, своими руками разрушил предоставленную судьбой возможность вернуть обоим утраченную ими любовь!
Ему бы нужно было проехать с нею до вокзала и на скамеечке в привокзальном сквере поговорить «по душам». Может быть, тогда выяснилось бы все, что мешает им продолжить прежние отношения и устранить их.
А вместо этого, когда трамвай подъехал к его остановке, он, довольный собой, сказал:
–  А вот и моя остановка! Ну, что ж, до свидания! – и, оставив её печальную и что-то недосказавшую, расстался навсегда со своей самой большой в жизни любовью.
Потом он много раз казнил себя за проявленную тогда жестокость. Он тогда ещё не понимал сознанием, хотя и чувствовал то, что она его «вторая половина», которую потом придётся тщетно искать всю свою жизнь!

Тимур!.. Тимур!.. Остановись!.. Ты сейчас совершаешь непростительную ошибку!.. Посмотри ей в глаза! О чём её взор умоляет тебя?.. Может быть, она, осознав все свои ошибки, ждёт прощения?.. А ты не допускаешь мысли, что она специально приехала к тебе, чтобы объясниться с тобой? Но встреча произошла совсем не так, как думала она, и разговор ваш, возможно, тоже пошёл не по тому руслу!.. Не торопись мстить! Подумай хорошенько, может быть, судьба предоставила вам последний шанс, чтобы спасти вашу любовь?.. Самую главную и неповторимую!..
  Посмотри: ведь она – перед тобой – твоя единственная на всю жизнь, настоящая  любовь!..
Подойди к ней! Обними её, наклони её головку к себе на плечо! Пусть её сердчишко, скованное ледяным панцирем отчуждённости, оттает! Прижми её к себе, чтобы ваши сердца оказались рядом и слышали стук друг друга!..
          Пойми, в этой трамвайной толчее её кивок ничего не значит! В такой обстановке она просто не может говорить откровенно!..
          Поезжай с нею до вокзала и там, в скверике, на скамейке, излейте друг другу всю свою боль, всё, что накопилось у вас за время разлуки! И ты увидишь: там она раскроется перед тобой, как лотос под яркими солнечными лучами!..
Она могла приехать с надеждой исправить свою ошибку!..  Ведь ты любишь её и не меньше, чем два года назад! И, может быть, если бы ты не мстил, всё можно было бы исправить и восстановить!..
Ведь ты чувствуешь, что она – твоя вторая половина, которую ты потом всю жизнь будешь тщетно искать!..
И, если бы вы соединились, то могли бы прожить прекрасную долгую жизнь, полную любви и счастья!..
Но Тимур не слышит!  Ослеплённый своей мелочной мстительностью, и, вполне удовлетворённый ею, он попрощался с нею, с мольбой во взгляде смотревшую на него, и ушёл от неё навсегда…

Эх, Тимур, Тимур!.. Поверь мне, прожившему долгую жизнь: ты поймёшь свою ошибку лишь тогда, когда будет слишком поздно! И в конце жизненного пути будешь горючими слезами оплакивать свою единственную, настоящую, неповторимую!..
Да, будут ещё и девушки, будут и женщины, будут и увлечения, похожие на любовь, но этой огромной, объемлющей весь мир, всю вселенную, уже не будет никогда!..

Теперь, вспоминая прошлое, Тимур корит себя за свою мстительность.
…И в голову лезут страшные мысли о том, что, сойдя с трамвая в расстроенном состоянии, она могла попасть в любую опасную ситуацию, и с нею могло произойти всё, что угодно! Она могла потерять сознание и попасть под трамвай или под машину, и тогда её смерть оставалась бы вечным укором на его неспокойной совести!..
Как узнать о её дальнейшей судьбе, чтобы снять с себя это вечное обвинение, вечную тревогу?..
Он так и не смог убедить себя в том, что тогда ещё был любим ею…  Но то, что он любил её беспредельно, до безумия, не подлежало никакому сомнению!..

          Да! Он любил её! Любил огромной, как Земля, как Вселенная, любовью! Любил долго, почти всю жизнь!.. 

     Дай бог каждому человеку на Земле так любить!..


Москва. 2007 г.

Для отзывов: Москва. 8(495)468;62;82; 8;985;721;62;89;  Е;mail:  kev291@rambler.ru