Сонька

— Заходи сзади; в угол, в угол стерву не пускай, у нее там дыра; отсекай, отсекай ее! — Трое мужиков, толкая друг друга, кружат вокруг колченогого стола в маленькой подсобке, пытаясь поймать крысу.
– Ведром ее, ведром накрывай, давай, Степаныч! — Степаныч, сорокалетний слесарь-ремонтник, хлопает ведром, но зверек увертывается, делая рывок влево.
– Во, гадина! Хитрая бестия. Витек, не пускай ее! Так, сужаем кольцо! — Иван Иванович, дежурный у эскалатора, как самый старший решает руководить беспорядочными метаниями своих приятелей.
   В это время дверь распахивается, и большая черная крыса, приняв единственно правильное решение, бросается навстречу входящей молоденькой девушке. Девушка кричит, отскакивает в сторону, крыса черной тенью проскальзывает мимо, стремительно несется по перрону, а затем благополучно скрывается в темном туннеле.
– Ну, Валентина, испортила нам охоту, ё-моё, так и удрала, паршивка.
– Я не я, если ее наконец не поймаю. Ворюга чёртова, весь сыр у меня сожрала. — Степаныч злобно щурится.
– Тут мышеловкой не возьмешь, хитрая она слишком.
– Ничего, мы тоже не лыком шиты, смастерим что-нибудь эдакое.
   Через неделю в подсобке собирается та же компания. Степаныч с таинственным видом втаскивает большой газетный сверток и торжественно водружает его на хромоногий стол. Иван Иванович и Витек с любопытством наблюдают, как слесарь развязывает веревки и снимает газеты.
– Во, — наконец выдыхает он, и глазам изумленных зрителей предстает нечто внушительное, не совсем понятное: большая клетка, где с удобством могла бы разместиться крупная кошка; прутья стенок задрапированы черными тряпками.
– Вот это да! — удивляется Витек. — А где дверь?
   Степаныч с видом прожженого наперсточника, привыкшего дурачить публику, делает едва заметный жест, и передняя стенка с пронзительным скрипом легко откидывается вверх.
– А теперь смотрите. — И Степныч тычет деревянной палкой в какую-то загогулину внутри клетки, и дверца все с тем же жалобным скрипом становится на место. — Видали! Эта подлюга и не поймет, что это крысоловка. Сейчас смажу, чтобы не скрипела, подвесим кусок сыра. Пусть только сунется! Куда поставим?
   Решено крысоловку поставить в угол, подальше от двери. Закрепили сыр, дополнительно прикрыли плетеные стенки ветошью, подняли дверцу и отправились по домам. Но дни сменяли ночи, а крысоловка пустовала, хотя непрошеная гостья явно наведывалась при отсутствии людей в служебное помещение и как-то до визгу напугала Валентину, когда та поздно вечером после смены заглянула в подсобку. Сменили приманку, с помощью тряпок сделали ещё незаметней стенки, но пока все было тщетно, однако через две недели нахалка все-таки попалась.
Снова все столпились вокруг клетки, где неподвижно сидела большая черная крыса с длинным облезлым хвостом и, казалось, не реагировала на людей.
– Попалась, стервь! — Степаныч пнул в зверька деревяшкой и грязно выругался. Крыса дернулась, но затем опять застыла в неподвижности. — Витек, тащи ведро воды, сейчас будем топить воровку. Пусть совершится правосудие! — За спиной Степаныча были два курса доперестроечного юридического.
   Витек сбегал за водой и, не дожидаясь, пока его коллеги по борьбе решат, как лучше свершить казнь, плюхнул всё ведро на клетку с грызуном. Вокруг стола тут же образовалась лужа; тряпки, драпирующие прутья, жалко обвисли, а зверек остался почти сухим.
– Ну, дурень! Что же ты делаешь! Разве так её потопишь? — рассердился Иван Иванович.
   Прения по вопросу, как свершить наказание, продолжались довольно долго. Наконец было решено загнать попавшуюся в небольшой жбан с ручкой, его опустить в ведро с водой и накрыть сверху всё сооружение чем-нибудь тяжелым. Приладили жбан, но, сколько Витек не пугал зверька палкой, крыса, как бы поняв намерения людей, не двигалась с места. В это время дверь подсобки распахнулась, и в помещение вошла Софья Ахметовна Моргелова, старейшая обходчица путей. Была она осетинка по отцу, поэтому лицо имела темное; нос крупный, горбоносый; седые, ещё тяжелые волосы были стянуты узлом под оранжевой косынкой, а небольшие острые глаза, близко посаженные к переносице, смотрели колюче и строго.
   Вы чего тут, мужики, творите? — Мощным плечом Ахметовна рассекла хлипкую мужскую массу.
– Вершим правосудие, — скопировал Витек Степаныча, — крысу топим.
– Что? Что надумали, что она вам сделала, дураки этакие!
– Все ругаетесь, Софья Ахметовна. — Иван Иванович побаивался широкую в кости обходчицу, зная, что она при случае может и двинуть как следует, да и против крысы в принципе ничего не имел.
– Она, мать, у меня весь сыр сожрала. — Степаныч с остервенением дернул клетку.
– Ты чего ко мне в родственники набиваешься? Как же, объела она тебя. Одурели, что ль! Смотрю на вас, мужики, до чего же вы все озлобились. А ну, отпустите её! Дураки, крыса старая, умная, одна будет приходить, мышей не будет, много ли ей надо. — Моргелова, отодвинув Степаныча и Витька, так тряхнула клетку, что дверца отскочила сама собой, а длиннохвостая, как бы почувствовав защиту, метнулась к выходу и была такова.
– Ну, чтоб тебя! Ты, что ль, ловила? — не выдержал Степаныч. — Зачем отпустила. — И опять грязно выругался.
– Молчи, матерщинник, а то я тебя так пошлю, что своих не узнаешь. Крошки ей сыпать надо, и все путем будет. — И обходчица, не обращая внимания на возмущенного ремонтника, спокойно выплыла из подсобки.
– Тоже мне защитница, а впрочем, пусть живет. А знаете, крыса-то на неё похожа, на Ахметовну, — вдруг изрек Иван Иванович.
– Правда, — заржал Витек, — значит, будем звать её Сонька.
  Действительно, после этого жизнь в подсобке потекла вполне мирно. Удивительно, но теперь всё довольно спокойно воспринимали ночные набеги Соньки; Витек ей даже оставлял кусочки сахара, корочки сыра. Крыса тоже не нахальничала: появлялась в основном, когда не было людей, а если попадалась на глаза, тут же исчезала в углу. Злобился один Степаныч, пытаясь подкараулить зверька и запустить в него чем-нибудь тяжелым. Крыса тоже относилась к нему неприязненно, стараясь не появляться около стола-инвалида, где ремонтник любил сидеть в минуты отдыха, хотя недоучившийся юрист будто случайно бросал около своего шкафчика остатки сыра и прочую снедь. Но однажды он все-таки застукал черную гостью и на глазах Ивана Ивановича и Витька метнул в осмелевшую крысу финский нож. Раздался визг, Сонька заметалась по комнате, оставляя капли крови, а на полу дергалась половина крысиного хвоста, наконец зверек юркнул в какую-то дыру. После этого случая Сонька больше не появлялась в подсобке, и очень скоро там начали хозяйничать мыши.
 
 __________________________________________________
 
  Человек устал, устал от бесцельности скитаний по темным туннелям. Ночью чуть не столкнулся с обходчиками; может быть, его уже ищут, ведь что-то звенело, когда он спускался на пути. Что делать дальше — не знал. Хотелось есть. Он развернул платок, в который был завернут последний кусок лепешки, купленной пару дней назад в палатке у метро, — фрукты для маскировки он съел ещё вчера. Травка тоже кончилась, поэтому сознание было ясным, с четким высвечиванием безысходности его положения. Примостился на ступеньках короткой лестницы к запертой на большой висячий замок двери в стене; аккуратно разложил тряпку на коленях и принялся жевать, отламывая и бросая в рот небольшие кусочки лепешки. За свою не очень-то длинную жизнь он успел познакомиться и с ощущением сосущего голода.
   Темнота какая-то особенная, черная, как печная сажа; одинокая сигнальная лампочка на повороте в другой туннель создавала слабое подобие света только вокруг себя, но его глаза уже привыкли к мраку. Толстые провода и кабели, как змеи, оплетали все стены. Он ел медленно, тщательно перетирая зубами сухую лепешку, стараясь забрать из хлеба всю возможную энергию, что может дать пища. По-видимому, это — запасный путь, забытый поездами и людьми; даже погромыхивание проносящихся в соседних туннелях поездов приглушенное. Замкнутость пространства, темнота навеяли сонливость. Ему вдруг пригрезилось, что он в их старой квартире, недалеко от площади Свободы. Комната ярко освещена, как в детстве, окна, с белыми, свежепокрашенными рамами, широко распахнуты, надуваются ветром яркие занавески — всё целое, не искалеченное, не разбитое. Мать и сестра, обе такие молодые, больше похожие на сестер, хлопочут у стола — сейчас приедет с работы отец; он, но не маленький мальчик, а взрослый, сегодняшний, стоит у окна, улыбается, наблюдая за женщинами. Они его не замечают. Он видит золотистую, а не седую, без обычного платка голову матери: его бабка по материнской линии была русская, отсюда светлые волосы у мамы и у него. Именно они явились основной причиной, почему несколько дней назад в его руках оказался смертоносный груз; русый цвет волос также привел к тому, что в самом начале войны в их окно бросили гранату, убившую мать; сестра в отца — типичная узколицая чеченка. Она наконец замечает брата, летит к нему, позванивая серебряными браслетами на тонких смуглых запястьях, смеется, тянет его за собой к столу. Нет, это уже не сестра, а широкобедрая проститутка Амина, с которой он встретился в Дубае, после его возвращения из лагеря боевиков в Арабских Эмиратах. Они на каком-то шумном празднике, кажется, после верблюжьих бегов; пылают факелы, горят костры; они с Аминой едят мясо свежеприготовленного ягненка; он видит, как стекает жир с тонких пальцев проститутки; она хохочет, совсем близко от него колышутся ее слегка прикрытые груди, а над ними многоглазое звездное небо. Человек вздрогнул и проснулся.
    Промозгло, зябко, пахнет затхлостью, чем-то едким, у его ног маслянистая лужа. Он поплотнее запахнул кожаную куртку. Что там сейчас наверху? Дождь или кружат первые снежинки — ноябрьские праздники! Один раз, совсем маленьким, он ходил с отцом на демонстрацию, когда они всей семьей приехали к бабушке — отец на месяц был откомандирован в столицу. Москву он немного знал, но не любил, хотя до гибели отца — была авария на нефтеперегонном заводе в Грозном — он подолгу гостил у бабушки, на Остоженке. Это, кстати, тоже обусловило, почему послали именно его.
    Как безмятежно счастливо они жили, пока был жив отец. Человек вдруг вспомнил их поход всей семьей в цирк. До сих пор помнит тот восторг, что он, мальчишка, испытал, наблюдая, как дурачились обезьянки, катались на пони, били в барабаны. Кажется, это было в восемьдесят пятом или восемьдесят шестом, а потом была война. Мать, словно предчувствуя надвигающуюся опасность, сразу после гибели мужа пыталась увезти сына и дочь из Чечни, но квартира никак не продавалась, потом умерла бабушка, затем свадьба сестры, и об отъезде больше не вспоминали. Затем посыпались несчастья: смерть матери, при штурме города погиб муж сестры, а сам он ушел к боевикам в девяносто пятом, когда изнасиловали и убили сестру, — говорили, это сделали русские солдаты. В горном селе Алерое, где жила семья брата отца, угас, как крошечный, трепетный уголек, его любимый племянник Ваха. С тех пор он только то и делает, что стреляет, прячется под треск автоматных и пулеметных очередей, ставит мины, убивает и уже не боится, что и его могут убить. Нет, он особенно не верит, что Аллах после смерти даст им все блага рая, — в их доме было много книг, он много читал, и отец учил его думать. Просто вначале он гордился, что их маленький гордый народ противостоит такому гиганту, как Россия, а теперь и сам не знает, зачем воюет, что такое независимая Ичкерия, но пути назад нет. Вообще уже ничего нет: ни дома, ни скверов, ни парков, ни самого Грозного, по существу, нет. Из Сунжи, где он мальчишкой купался, периодически вылавливают разбухшие трупы и то не всегда, некоторые тела так и плывут вниз по течению, либо, зацепившись за корягу, кружат на одном месте. Многие дома до сих пор заминированы.
   Опять что-то живое скользнуло по ноге. Он пригляделся и увидел, что у его ног копошится целое стадо маленьких черных теней. Крысы! Они бесшумно шныряли вокруг, под лестницей, на которой он сидел, наверное, привлеченные запахом хлеба. Обнаглев от неподвижности позы человека, они чуть ли не лезли ему на ноги. На глаза попалась забытая кем-то, согнутая железяка, он схватил ее и запустил в бесшумные тени. Раздался визг, хвостатое войско заметалось и, казалось, растаяло, слилось с темнотой. Как же все-таки получилось, что он делит с крысами эти жалкие липкие ступени к наглухо закрытой, забытой двери, сидит в промозглом тупике, как одна из этих крыс! Ведь задание было совсем простым: спуститься в метро, войти в вагон, через пару остановок выйти, «забыв» сумку с фруктами, под которыми притаилась смертоносная банка. Он шел, не думая об убитых и искалеченных, что оставит после себя, — они были враги, он даже не думал о том, что где-то в Москве живет родной брат матери, дядя Иван; он просто забыл о существовании его и его семьи; не подумал, что кто-то из них может оказаться в том роковом поезде, а если бы вспомнил, ему было все равно. Террорист думал о том, что, если все пройдет благополучно, он получит большую сумму денег и его отправят на отдых в Оман, оттуда — он уже решил — попытается незаметно исчезнуть навсегда. Нет, недельку он понежится на почти безлюдных пляжах этого крошечного, но такого богатого султаната. Ему до сих пор грезятся его теплые ночи с мгновенно наступающей темнотой, с опрокинутым на спинку месяцем, с богатыми виллами за резными заборами, белоснежный отель — Бич-отель, где он жил два дня, с горой фиников на подносе в холле. Потом надо попробовать незаметно исчезнуть. Хватит с него войны, и в Грозном его никто не ждет.
   В вагоне, который он выбрал для теракта, не было сильной толкотни, однако народу было достаточно, чтобы незаметно оставить груз. Сумку он поставил у неоткрывающейся двери таким образом, чтобы можно было подумать, что она принадлежит сидящему парню, а сам встал рядом в угол. Через две остановки, на «Арбатской», чеченец с независимым видом направился к еще закрытым дверям, как вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Он повернул голову, и его глаза встретились с глазами… малыша. Террорист вздрогнул и запнулся на месте: на сиденье у двери сидел и смотрел на него огромными черными глазами его племянник Ваха. Сходство было столь разительным, что он не сразу подумал о десяти годах, прошедших со дня смерти своего любимца: теперь это должен был быть подросток, а не трех-четырехлетний карапуз. Мальчик смотрел на него, по-птичьи склонив головку к левому плечу, и было что-то очень серьезное, взрослое, укоряющее в его взгляде. Вдруг малыш, возможно, на его какое-то неподвластное мимическое движение, улыбнулся и протянул ему ручонку с игрушкой. А двери уже открывались, и тогда, еще сам не понимая, что делает, он бросился назад к сумке, как будто забыл её, схватил и выскочил из вагона, расталкивая входящих. Он еще успел заметить, как ребенок, изогнувшись в руках матери — похоже, грузинки, — машет ручкой ему вслед.
Остаток дня он бесцельно переходил из одного поезда в другой, кружа по городу на метро, пытаясь понять, что это простая случайность или предупреждение. Может быть, сам Иисус Христос подослал к нему своего ангела в виде этого малыша, чтобы отвести карающую руку от своих духовных детей, а может быть, ему лишь померещилось разительное сходство.
   Поздно вечером он незаметно спустился на пути. Идти было некуда: ему не простят провал операции — скорее всего, его попытаются найти и уничтожить. Первую ночь он спал тоже у какой-то закрытой двери в туннеле. Ему снилось, что маленький Ваха или тот мальчик из вагона ест виноград из его сумки, а она стоит рядом. Малыш тянется за новой кистью ягод, человек видит, как сумка начинает заваливаться, ему делается страшно, что сейчас рванет, он пытается убрать, отодвинуть сумку, но руки почему-то не слушаются. Мальчик тянет ягоды, сумка падает на бок, страшный грохот, и маленькое тельце взлетает вверх, разваливается на куски, и детская головка с открытыми черными глазами, как воздушный шарик, повисает у него перед глазами. Человек просыпается в холодном поту, вскакивает, и оказывается, что это грохот проносящегося мимо первого утреннего поезда. Теперь он знал точно, что он не оставит, не взорвет спрятанную бомбу ни в метро, ни в другом месте Москвы, но что делать дальше, пока не придумал.
    Опять что-то скользнуло по ноге. Человек пригляделся и обнаружил, что количество черных маленьких теней возросло многократно, — они окружили его кольцом, а одна из них, самая крупная и бесхвостая, как ему показалось, уже шмыгала где-то рядом на лестнице. Железка, которую он раньше запустил в наступающих жителей подземки, куда-то закатилась, и теперь рядом с ним была только сумка со смертоносной начинкой. Одна из тварей почти влезла ему на ногу, а та, бесхвостая, что притаилась на ступенях, вдруг бросилась на него и вцепилась в рукав куртки. Это было так неожиданно и мерзко, что человек на мгновение замер, а затем вскочил и стал судорожно сдирать с себя кожаную куртку. Наконец она, соскользнув, оказалась у него в руке, и он со всей силы шлепнул одеждой о край лестничного выступа, пытаясь сбросить атакующее его страшилище. Крыса стряхнулась довольно легко и шлепнулась где-то у его ног. Остальные зверьки, хотя и сужали кольцо, шныряли по ногам, но не пытались нападать на человека. Вдруг он увидел, как на лестницу вскарабкались еще две твари и одна из них, как ему показалось, та — сумасшедшая, бесхвостая. Он видел, как красно-зеленым огнем зло отсвечивали их глаза, и тогда, чувствуя непреодолимое омерзение, поднявшись на последнюю ступеньку, к самой запертой двери, он принялся что есть силы отмахиваться курткой, стараясь разогнать эту страшную в своей массе мелюзгу. В конце концов, он с такой силой ударил курткой по своим ногам и лестнице, что она, выскользнув из рук, отлетела в сторону и зацепилась за какой-то провод на стене. Он потянулся,
  пытаясь достать её, и тут увидел палку, что уже использовал в качестве оружия против злобных тварей. Человек ринулся с лестницы к ней, понимая всю опасность своего безоружного положения и забыв о коварной луже рядом. Ноги, проскользнув по маслянистой жиже, слишком быстро ушли вперед, чувствуя, что падает, и, понимая, что вся эта орава рядом может всем скопом набросится на него лежащего, террорист попытался ухватиться за что-нибудь неподвижное. Правая рука его зацепила сумку с бомбой, и она, описав небольшую дугу, ударилась о стенку. Он успел еще подумать, что удар, может быть, не слишком сильный, как прогремел взрыв.

____________________________________________

   Соньке человек не понравился сразу. Вообще после потери половины хвоста она невзлюбила все человеческое племя, а этот двуногий был еще чем-то похож на того, кто метнул в нее финский нож. Она была самой старой, мудрой и крупной, поэтому верховодила своими более мелкими собратьями. Это она стянула хвостатое войско, окружив неподвижно сидящего чеченца, и, чувствуя непреодолимую злобу к человеку, попыталась напасть на него.  Она поняла, что человек молод и силен, и уже только наблюдала за его судорожными движениями. Когда он, взмахнув руками, зацепил сумку, она почувствовала неясную опасность и бросилась, уводя свое многочисленное войско вон из туннеля. Бесхвостая была в числе немногих своих соплеменников, кто целым и невредимым, лишь припорошенный взрывной пылью, выскочил из-под рухнувших сводов.

        Из книги "Было- не было"