Здесь только я

О чём я думаю

 
О чем я думаю, Учитель? О чем я могу думать! Вы же не пришли. Вы же себя от меня поберегли, - или я опять ошиблась? И Вы свой челн мне прислали, а сами от меня  спрятались в глубине чьей-то души?
 
Довольно-таки скоро это оказалось неправильно - ведь челн это не вы, а ваше соизволение, ваша милость, мне данная, и потому отправленная без вас самого мне весточку прислать от вашего имени. Вы бы, конечно, сами ко мне пришли. Я же знаю. Да вот край, - край одежды пришивать потребовалось, тот самый, который с вечера у порога лежит.
 
Ну, голова моя хрустальная чаша оказалась в вашем-то доме. А в своём-то я поиск продолжаю делать, фонарь в руке держа на весу. Нет ли хлеба? Не припрятан ли где для меня? А вот он лежит! Книга о великой сути жизни называется, - вы мне прислали надежду такую?
 
Давайте станем золотыми! Как осень. Это ведь не суперфосфат в листья пошёл, это холод их в трубочку свернул, потому свист слышится сейчас вместо шелеста. А вот форма приобретенная… что ж вы стоите? присаживайтесь, - порог-то никем не занят еще, его ощупать сперва надо, а потом присесть на него – вдруг грязь с ноги прилипла, затем и стоит тут, чтобы грязь с ног счищать. Ах, ветер какой! Буря, кажется, сюда идет, так что вы в дом мой войдите – я дверь-то закрою.
 
Восхищенные лица поднимались кверху. Их было множество. Они летели, как на воздушных шарах, на своих собственных мыслях, они прокалывали темноту этими шарами-мыслями, становясь невидимыми на свету, растворяя в нем свои лица и прояривая этим свечением весь окружавший их воздух. Это воздухоплавание казалось причиной бегства лиц в какую-то точку, отдаленную, очень отдаленную, как звезда прямо-таки отдаленную отсюда. Энергия мысли пронзала оболочки сознаний, запертых в своих правильно зарешеченных окошках, выставленных напоказ как книги на продажу, - без адреса, так, кто купит, тот и почитает. Она вся выходила сквозь эти лица, свечение которых становилось тем ярче и нестерпимее, чем круче был их полет. Чем выше поднимался шар, тем пронзительнее звучала его оснастка, состоящая из звуков невиданной длины и долготы. Они ползли вверх, продолжаясь в кручах, высекая там свои правильно устроенные жизни из спрятанных в них же самих маленьких ящичков размером с ладонь – с чашу, стоящую на этой ладони, так вернее будет сказать вам об этом сейчас. Пожелайте им добра.
 
Своё я ближе к телу, как говорится. Что, я вам секрет какой открою, если скажу, что эти лица были моими телами когда-то там, еще в незапамятные годы, что они, заполненные светом далеких солнц, уходили к ним, не имея здесь причины задерживаться. Патронаж этих солнц осуществлялся исправно, и они рождались во мне, одно за другим, последовательно делая телескопическим это пространство жизни в нас же, потому что они уводили наши мысли в нескончаемые глубины своих я, беседуя с нами, делая нас чище и как будто увереннее в себе же. Я-рождающие назывались эти лица солнц. Они укрупняли сознание своим присутствием среди нас, прочих. Они примеряли на себя наши короткохвостые жизни и учили нас жить по-своему - как в зеркалах отражался их свет в наших душах. Они все ушли, Учитель. Все… я осталась одна здесь поэтому. Как муравьиный царь я трещу короткими крылышками, не имея воздуха, чтобы зацепившись за него, взлететь хоть на какое-то расстояние, приблизившее бы меня к моему свету; как плашмя падающее небо я сейчас. О чем я думаю!.. О вас, - конечно же, о вас - ведь мне всё кажется, что вы где-то рядом со мной, что вы мне руку свою предлагаете взять, что вы, себя не жалея, ко мне сердце своё устремляете, а я вам в ответ за это плачу благородной монетой, из серебра, новенькой, не подержанной ещё никем. Ну, а лист, что в трубочку свернуло…
 
Стоп, кадр. Я без радости жить не могу – чахну, как ни стараетесь вы развеселить меня в моей душе, а всё в ней посохло. Струящаяся сила идёт ко мне, я её чувствую, безбрежная сила эта, надо понять её, чтобы не захлестнула и не заставила кружиться на месте, словами-синонимами затягивая  - звезда в небе стоит, весну ждёт, - а кто ей весна, она того не знает сама. По годам все сроки расползлись, себя во мне ищут – а что я им скажу сейчас? сама не знаю, или – «ждите ответа» скажу, ищите свой срок сами, скажу кому вы там своё имя дали сейчас, там и ищите его, а найдя-то, обрадуйте хоть весточкой, хоть каким еще образом. Вам самому-то не тошно ещё без моей любви к вам жить? Как вы там приноровились, - вепрю скамеечки под ноги подставляете, а сами-то задом пятитесь, что ли.
 
Сколько посланников, сколько их живыми в землю закапывали! Сколько на кострах жгли – почему небо-то закопчено теперь, я вам скажу. Рубашки на себе рвите, чтобы раны их перетягивать, которые на теле вдруг разошлись ни с того ни с сего. Что вам – рубашки своей жалко - рана-то живая, а простудиться вы всегда успеете. Кому плашмя небо на голову упало, тот век не очнется от идиосинкразии к облакам. Тяжесть преогромная. Сколько воды в них накоплено – подумайте-ка сами.
 
Быть посредине между небом и землей невозможно долее, потому что, Учитель мой, нету той земли, о которой вы мне говорить изволили в своих книгах. Её просто нету – она стерлась вся в планетарную пыль и стала как бы огнедышащей - как будто её воздухом надуло и сделало остатком песни, которую вы когда-то пели мне, - когда я ещё в колыбели лежала перед вами и не слышала, как вы меня увещевали мол, деточка, рознь – это средство к истощению сил, берегись розни, иди к прощению, и живи, прощая. Перед сим словом мне ангел в душу упал – а вот как давеча, прямо с небес и свалился облаком волшебным; слёзы заструились по лицу, и текли до тех пор, пока вы меня за руку не взяли и обманом не заставили вашу песню в себя принять. Об чем она? Теперь-то хоть скажите мне – я готова руку выдернуть свою из вашей, чтобы помощи не ждать от вас для себя. Откуда ей придти, когда вам самому она требуется, да не от меня, а от тех сил, которыми ваша душа запружена сейчас - у них и просите её.
 
Я уйду туда – в другие расстояния жизни, и там стану проживать. «Зло укорачивает судьбу, знайте же это!» вдруг вы очнулись во мне и сказали это так внезапно, что я вздрогнула, оседая на землю струящимися линиями света во тьме, уходящими в глубину неведомого мне сознания - уходящими так быстро, и скоро становящимися уже неведомыми никому соединениями чего-то большего с меньшим, совсем малым, не способным вместить эту величину моих струй и потому просто гудящими в тишине всеобщего молчания. Не подними я голову, не услышь я эти слова, от вас ко мне пришедшие, так бы и улеглась вся космическим знаком присутствия, который прочесть невозможно, потому что мыслей этих нет, Учитель, которыми его читают здесь, во тьме-то грядущего времени без пределов этой тьмы, навеки глаза застилающей и ни с чем не сравнимой, кроме разве этой тьмы во мне самой, которую я тоже ни с чем сравнить не могу, а только лишь с тьмой предыдущих времен. Но вы же сами меня учили быть везде светом, а не тьмой, из-под струй летящей кому-нибудь да в лоб. Вот вы и пришли, Учитель, ко мне. Я сама теперь вас учить буду, как это делается - как всемогущая правда должна жить без изъятия из нее смысла жизни, и не убивающая никого, а ликующая, и ликом своим любующаяся здесь во времени моего я с вами.
 
 Доверьтесь мне, вашему Учителю, - сказал я ей и вскоре после этого ушел. В туман, не глядя ушел туда – в великолепие звездного моря, задолго до того предъявлявшего мне свои счета как иностранцу, прижившемуся в стране пребывания. Я хотел только обонять пространства, я не хотел их принимать в своём я, чтобы не рассредоточивать душу по полям историй, чьих бы то ни было. Неважнецкое это время досталось нам с тобой – я притупил карандаш и сломал стойку пюпитра, она треснула как раз в том месте, где я просил тебя завершить начатое уже дело - давно начатое, да почему-то неоконченное до сих пор. Кому-то, о, прелестница моя, захотелось помешать нам быть вместе. Что за странное сращение двух лиц вижу я с высоты своего аума в твоем образе? Кто этот третий между нами? Что ему надо дать, чтобы он ушел и оставил тебя одну для встречи со мной? Что ему снится в волшебстве твоей ауры? Что ему уготовано в ней такого, что он не может никак её забыть в себе, и всё тащится в ней в моих снах о тебе? Из-под бровей, высоко поднятых, взгляни меня сейчас, о Матерь Богов, – как нежен твой труд бесхитростный, как исходит страстью моё тело, когда ты смотришь на меня так – так смотришь; как волнуется моя кровь, бегущая по полям моей сытости, как святотатственно шумят колосья! Господи! образумь меня…
 
Я наскоро сочинила стихи, и, запечатав их в конверт, приклеила марку и тотчас отправила тебе. Ты стоял на углу вселенной в моих стихах и многобожие не считалось грехом в твоем мире грёз об этом. Ты считал его чем-то вроде пройденного этапа по путям отсюда туда – туда, где пронизывающий, пропитывающий насквозь хлам сознания казался тебе чуть ли не даром небес. А знаешь, пожалуй, ты кое в чем прав сейчас – не надо было утешать себя сознанием мысли, что я тебе что-то должна дать, или отдать, не надо было этого делать тогда, потому что теперь она превратилась для меня во что-то резиновое. Ну, да я не дорожу этим теперь. Пусть пройдет еще время, резиновое это прекратится в будущем и станет дорожкой, небезопасной, признаюсь тебе, ведь она, знаешь, куда ведет? В глубины твоего сердца, мой друг. Прекрасные лики твои наточили в нем зубы, кажется, и перекрыли коридоры памяти; что ты думаешь обо мне - неужели я стану их размалевывать под свое прекрасное солнце? Никогда я этого не сделаю, потому что это не нужно нам обоим теперь.
 
Гудящая пружина сковывала сознание наверху. Она жгла иглой, проницая клетки, проделывая в них ходы для своих временных осколков памяти туда, где лежали мои заботы о хлебе насущном без всякой единицы сознания, без всякого торможения в каких-либо условиях жизни здесь, прокалывая любые представления об этом мире как о чаянии предопределенном - как о чаянии, заведомо устроенном для нас с тобой в восьми буквах алфавита небесных мышц этого моря любви. Постоянство требовало отдачи для себя в виде просушенной просфоры на подоконнике моего окна в небо; да, оно хотело, чтобы я любовалось им вечно, стоя у края небес и истощая запасы сил на волшебный призыв моря свету, на его креативы, возникающие во внутренней эволюции сознания моего неба, а не твоего, потому что ты шел серединой, а я краем плыла, точкой для твоего разума бесконечно малой и бесконечно серой. Но вот волна света опередила тебя и ты вдруг стал мне казаться чем-то усредненным. Чем-то мерцающим во мне самой как прибор, указывающий направление ветра, или состав слов, идущий прямо из скважины наверху в моё сознание, как нарочно приспособленного для нее. Я недоумевала – зачем эти списки слов, кому они нужны! Кто их прочесть сможет, если ум этот еще не рожден мной для тебя – если его нет во мне самой, как я их прочту? Как море читает небо, как истинная любовь читает сердце возлюбленного, как волнующаяся кровь ищет свой берег, - пристанище ищет, открывая новые поля и не заботясь об их наполнении чем-либо еще, кроме себя. А ты вникни в разговор двух душ, поселенных в тебе одной сейчас, потому что ты пришла, и мир озаботился тобой, а я пришел - и мир растаял в лучах моего света. Ты подумала – ну, вот он, разум мой, опять в путь собрался, но ты не подумала, что я тебя люблю и что ты мой мир, ты не подумала этого. Прекрасно! - сказал я себе, - пусть разберется небо в нас, пусть оно скажет тебе одной это: посреди пути время стоит, а по краям нет - по краям оно лжет, указывая на обманный ход часов, обдуманно обманный! Оно бежит по краю небес, стекая в твои водостоки, о земная твердь, в желоба и там становясь тем, что оно есть на самом деле для нас с тобой.
 
Ах, какая кармическая связь оборвалась, - сказал во мне воздух вас двоих, и я вздохнула с облегчением. Как славно было присниться самоё себе в этом воздухе! Я услышала разговор двух Божественных лиц, пламя бушевало между ними, это пламя любви двух людей. Да-да! ведь вы же понимаете, Учитель, моё имя принадлежало той женщине, а ваше – тому мужчине, и оба – вы и я, были мной.
 
Ну, как не понять, - пробурчал Учитель, стоя на своей ноте; она текла, она давала ток сознанию, ищущему опору, она хотела обозначить меня собой как ищущее это пространство опоры - как находящее его и осознающее свою находку как свет, центробежной силе которого подчинялись края моего сознания, поднимая его как платье за подол поднимает ветер, и прижимая его к лицу, не дает увидеть самоё себя в зеркальных отражениях вездесущего аума (атома) пространства жизни, принимая его за множество лиц, спрятанных в одном и том же существе, бьющихся за признание себя побежденными - в одном и том же лице моего я, единственно существующем сейчас в этом мире надежд на будущее как исполненное настоящее, потому что я это ты в одном размере (души) летящего вместе с нами неба, чья синь не переулок сознания, по которому скачет зайчик, а осмысленное тобой пространство во мне. Будь любима им.
 
Я сказал – хватит бежать. Ты же запыхалась! Куда ты мчишься? Погоди, ведь я не пришел еще к тебе в качестве великана и не унес за кудыкины горы. Что у нас тут – поле горохом проросло? Чем ты в небо плюешься? Что это за материя на тебе - свет отторгать?.. Я хотел еще что-то говорить, говорить и говорить. Но ты вдруг заплакала, и мне стало жалко тебя. Ты говорила, что я жесток и бесчувствен, что я только небо и все время падаю на твои улицы, подражая будто бы бестелесым ангелам в твоей душе, и что ты сама не понимаешь кто же я тебе все-таки на самом-то деле. Я стал сговорчивее со своим аумом, я сделал его потребителем твоего я в себе, он проник в тайну вымысла, принесшего нам столько страдания, о море!.. Потребовалась огромная сила воли, чтобы пройти в твои каналы связи и стать их бешеным позером… прозером, проявляющим твои пленки, о кинематография призраков несуществующих миров.
 
Затем была тема отчаяния. Я готов был сознаться тебе в своем отступлении - я не готов был отступать. Я не мог отступить, как пятки не могут отступить от носка, они могут двигаться только вместе, пролущивая это пространство своим движением, перемещаясь в нем вместе со мной и делая его доступным тебе. А как еще можно было совершить этот труд? Сама подумай, - как это могло происходить иначе, как не вместе с тобой?
 
Мы потеряли друг друга из виду, - подумала я, - а он всё ещё говорит мне что-то о своем присутствии во мне… странно!
 
Странно и то, что поля взаимодействия сделались упругими, яркими, как пространства яви, как будто проявляясь во мне они становились действительными, действующими, а не прилепленными как хвосты к моему воображаемому мной миру единства… чего? да не знаю я - чего. Чего-то там ; с чем-то здесь, и получалась из этого я, единственно возможная для тебя доля, не потерянная тобой в потемках, а найденная в них тобой. Облако света наступало.