симфония

|Моя память должна представляться кристальной материей без единого пятна и скверны. Но зияющая дыра моего сознания поглощает и обесцвечивает все, что я когда-либо помнила. Холод снов о давно потерянной реальности, в которой я могу купаться с теми, кто никогда уже не вернется - все, что осталось теперь|


Холодная чужая вода обволакивает мое тело. Она как-то игриво, с усмешкой перебирает складки шифонового платья, играет с моими волосами, то расправляя их, то заплетая в причудливую композицию из серебристо-зеленых рыбок и мелкой гальки...
Теперь все происходившее, а для меня уже произошедшее не имеет никакого значения. Все как бы ускользает от меня в насмешливом танце.
Дамы в сияющих черным платьях и их кавалеры в идеально выглаженных сюртуках теперь расплываются темными пятнами в толще воды, скрывающей в себе мое несчастное, прощавшееся с жизнью тельце маленькой девочки. Какие-то непонятные, бесполезные звуки раздаются там, за спасительным куполом водной обитель, которая все глубже уволакивает меня с собой ...

Сорок семь, тридцать пять, двенадцать, восемь ... Числа звенят в моей голове, эхо прошлого бесшумным гулом давит в висках. Воспоминания переплетаются между собой, образуя бесконечный лабиринт мыслей. Шестьдесят восемь, пятьдесят четыре, тридцать три, тринадцать...

Середина июня. Гостиная. Маменька играет на клавесине "Перекликание Птиц" Рамо. Она постукивает каблучком в такт музыки и слегка подергивает плечами. Солнечные лучи волнами наполняют просторную комнату и мерцающими бликами отражаются на стенах. Скользят по белой коже маман, лаская нежные руки, плечи, шею. Тысячи крохотных пылинок витают в воздухе, на мгновение вспыхивают и навсегда исчезают, перепутавшись с тысячью таких же крохотных пылинок, заметных лишь на солнечном свету.
Я стою, прижавшись спиной к стене, не смея нарушить идиллию. Внимательно слежу за гибкими пальцами маменьки, ловко перебирающими клавиши.  Не спеша повторяю балетные позиции, которым обучил меня учитель по танцам мсье Бонне. Первая, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая. "Не забывай тянуть носки и помни о руках. Мягче, мягче" ...

... Картинка растворяется, и нежной волной меня уносит далеко в декабрь.
Кабинет отца. Мрачный и какой-то чужой, освещаемый только одной лампой. Я свободно сижу в кресле, обтянутом бордовой кожей. На столе лежат какие-то бумаги, чернильница и янтарный мундштук, излучающий красно-коричневый свет.
Запахи. Они сейчас воспринимаются особенно остро. Фантомные запахи, запахи прошлого. Лишь они и мои воспоминания связывают меня с прежней жизнью. Тонкой нитью соединяют мир живых и мир мертвых,  являясь также и разделительной чертой между ними, столь разными и недоступными друг другу.
От отца всегда пахнет некрепким табаком и модными духами L'Origan.
Он много курит. Каждодневный ритуал теперь превратился в нежелательную привычку. Его руки, волосы, пиджак - все пахнет горьким дымом табака. Но мне нравится этот запах. И сейчас. Особенно сейчас ...

... Вдох, и холодная вода заполняет легкие ...

Теплый август. Полдень. Маленький Тео сидит на корточках и изучает небольшой муравейник - миллионы песчинок, веточек, скрывающих под собой целые лабиринты, недоступные человеческому взору. Я стою рядом и наблюдаю.
Рыжие муравьи тонкой струйкой тянутся по заранее проторенной тропинке, копошатся на поверхности гнезда, заставляя его шевелиться.
Они притягивают внимание, приковывают взгляд, вынуждают любоваться, превозмогая отвращение.
Тео с любопытством запускает тонкую палочку в глубь муравейника.
Разворошить, перемешать, нарушить, почувствовать свое превосходство, власть, посмотреть, как неподвижная горка прийдет в движение - все это вызывает неподдельный интерес, завораживает.
Все, что не имело смысла тогда, не приобретает его и сейчас. Но становится более ценным, как нечто, связывающее угасающую жизнь с жизнью трепещущей.
Детский крик, затем плач - укус муравья, болезненный и резкий. Метка, которую они оставляют на коже, словно от огненного ожога, зудит и печет ...

... Дыхательные пути наполнены едкой водой, которая теперь вызывает ощущение горения внутри, будто разрывает легкие, блокируя путь кислороду.

Конец мая. Она входит в гостиную. Здесь я впервые увидела ее. Здесь она впервые увидела меня.
Сириль. Имя как волшебный звук, как звон капели ранним утром. Словно что-то нежное и легкое, неуловимое, звенящее и живое касается души, проникает в сердце и навсегда оставляет в нем след.
Прямой стан, высокий рост, бледная кожа сияет молочно-белым цветом, будто отражая лунный свет. Черные как смоль волосы аккуратно зачесаны назад, высокий ровный лоб, спокойные брови, бархатные глаза, светятся печалью, прямой нос и тонкая полоска губ.
Сестра моей матери, моя возлюбленная, мой ангел.

Теплый вечер июня. Я сижу на заднем дворе усадьбы в окружении благоухающих розовых кустов. Рядом - Сириль. Последние лучи солнца путаются и теряются в ее черных волосах, ложатся на мраморную кожу, кружевом покрывая спокойное лицо. Ласковый ветер нежно перебирает зеленые листья дуба над моей головой, лениво колышет траву под ногами.
Легкие заполняет розовый аромат, усиливающийся с приходом сумерок.
"Милая, милая Сириль. Я знаю теперь, ты любишь, ты ждешь..." - разве могла я, маленькая девочка, произнести эти слова вслух? Разве мог мой дрожащий голос зазвенеть в спокойной тишине сада, проникнув в самые его темные места, заполнив все пространство от душистого куста жасмина до молодой пихты, тянущейся ввысь?
Мне остается лишь терпеливо ждать, ждать дня, когда я навсегда соединюсь с возлюбленной нерушимыми узами брака...
Я запрокидываю голову назад: еще светло, но солнца уже не видно. Оно оставило лишь легкую дымку света у горизонта, покинув этот мир, подарив ему несколько часов блаженного покоя ночи.
Птицы смолкли, ветер утих. Дышится свободно и легко.

Давление увеличивается. Оно теперь с силой сжимает грудную клетку, словно пытается раздавить, - я падаю на глубину.

Холодный ноябрьский день. Серая полоса голых деревьев, будто поддерживает своими тонкими ветками тяжелый свинец небосвода, звонкий лай раззадоренных собак и глухой стук мощных копыт о сухую темную землю - последнее ясное воспоминание, навсегда закрепившееся в моем подсознании тоскливой картинкой.
Отец, отдавая дань моде, много внимания уделяет парфорсной охоте, устраивая ее регулярно каждую осень. В это время в доме всегда много гостей, шумно и суетно.
Сириль уверенно сидит в седле на крепком гунтере рыжей масти, в ее руках сжат кожаный арапник. Ласково улыбаясь, она вкладывает мне в ладони шелковый платок - прощальный подарок, который останется у меня до ее возвращения. Мы не увидимся теперь несколько недель, хотя на самом деле гораздо меньше...

...Последние пузырьки воздуха в веселом танце выскальзывают из моих приоткрытых губ цвета mauve. Поднимаясь на поверхность, они словно заливаются переливчатым беззвучным смехом...

*  *  *

Тот же ноябрь. Гостевая спальня. Пять тридцать шесть.
 Зияющая рана расцветает ядовитой розой на груди Сириль. Забрав ее жизнь, она теперь питается соками тела, запуская прожорливые щупальца в смертельную темноту, обрамленную кровавыми клочьями кожи.
Я подхожу ближе.
Уголки ее спокойных губ теперь опущены вниз, веки плотно сомкнуты, прозрачные щеки украшены тонким кружевом сосудистой сетки.
Она не спит.

Мои плечи медленно опускаются на поверхность илистого дна, утопают в вязкий липкой жиже, противно просачивающейся через мои ледяные, посиневшие на концах, детские пальчики. Мутная вода затуманивает взор. Слышен лишь нарастающий звон в ушах, не оставляющий внутри больше пространства для роящихся мыслей.

Среди тишины, в непроницаемой тьме я умерла.