Фронтовая дружба

Памяти отца посвящается.


Отец не любил вспоминать о войне. Как будто вырезал из памяти те нелегкие дни с 1942 года и до самой Победы. Да так, словно их и не было никогда в его жизни. Даже когда спрашивали, за что получил свою главную военную награду – Орден Красной Звезды, лишь скупо отмахивался:

- Да было дело!

Спасибо интернету. Недавно на каком-то сайте дети отыскали наградной лист моего отца. И только из скупых слов формуляра узнали, за что он получил высокую награду. Вот дословный текст:

«В наступательном бою в районе Мз.Лосмене Тукумской волости Латвийской ССР с 24.03 по 28.03.1945 года непосредственно на поле боя производил ремонт стрелкового вооружения, чем обеспечил успешное выполнение боевого приказа стрелковыми подразделениями.

Достоин предоставления к правительственной награде Орденом «Красная Звезда».

Что именно происходило в те мартовские дни 45 года на поле боя, теперь можно только представлять и догадываться. Отца давно уже нет с нами. И вспоминается только один случай из его фронтового прошлого.

- Фронтовая дружба – дело святое! – не раз вспоминал отец, когда пропускал рюмочку-другую.

- Каждый день под пулями – это тебе не у магазина с бутылкой пива потолкаться. На фронте без верного друга нельзя. Письму из дома вместе порадоваться, на командира пожаловаться, новую санитарочку обсудить… Да мало что может быть на душе у молодого лейтенанта, чем не с каждым поделишься, а только с самым-самым, в котором уверен иногда больше, чем в самом себе.

Мне повезло: был у меня такой друг, не друг – дружище! Всю свою жизнь помнить его буду. Мишка Целовальников. Был он мне, как брат родной, а может, и ближе, потому как даже старшему брату не всегда расскажешь, что у тебя на душе творится, а с Мишкой у нас друг от друга никаких секретов не было. Жили мы с ним, словно одной душой на двоих.

Много у нас с Мишкой было общего. Да, наверное, в то время почти у всех такие же судьбы были – похожие. Детство голодное, школа да фронт. А с Мишкой мы годки были, вместе на фронт призывались. Вернее, оба добровольцами пошли, чуть пораньше своего призыва. И обоих нас в ускоренные школы командиров Красной армии послали, чтобы к их окончанию нам хоть по 18 лет исполнилось. Только из разных городов мы в школы эти отправились. Я из Каргата, что в Новосибирской области, а он – откуда-то из-под Томска родом был. Оба сибиряки, значит. И школы командиров тоже в разных городах заканчивали. Только на фронте и встретились с ним. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло - война нас свела. Правда, я месяца на два пораньше его прибыл. Тут же оба и командование взводами приняли и подружились так, что водой не разлить. Вот как на духу, приведись мне тогда жизнь свою отдать за него, отдал бы, не задумываясь. Да и он, я уверен, поступил бы так же.

Мы с ним не только табачком, да сухими портянками друг дружку выручали. Мечты у нас с ним были, что и после войны не расстанемся. Вместе, значит, рванем на какую-нибудь стройку. Надо же страну кому-то отстраивать после такого погрома, жизнь новую, лучше прежней налаживать. Кому же, как не нам – молодым да здоровым?.. Да, что там ни говори, а крепче фронтовой дружбы – только любовь к матери, наверное…

Я так часто слышала от отца об этом Мишке Целовальникове, что он стал вроде как членом нашей семьи. Только на мой вопрос:

- А где он сейчас?

Отец всегда скупо и зло отвечал:

- Где, где? Там же, где и все.

Я и думала, что, скорее всего, погиб Мишка, как и многие другие, а отец просто не хочет душу бередить…

И только однажды, уже после развала страны, которую в свое время защищали сверстники отца, я, наконец, услышала продолжение рассказа об этой фронтовой дружбе.

В первые годы после распада Советской империи, только ленивый не спорил: кто же все-таки Сталин – изверг, или победитель? Обвинения лились отовсюду: со всех каналов телевидения, радио, со страниц журналов и газет. Казалось, что в одночасье прорвался наболевший гнойный фурункул, и никак не может затянуться. Тут же обнаружились миллионы людей, пострадавших от его террора, и напрочь позабывших обо всем хорошем, что все-таки было в той жизни. Нет, я вовсе не сторонница сталинского режима. Просто считаю, что все, что было: и плохое, и хорошее – это наша история, и из нее ничего не выкинуть. Не мы ее творили, не нам ее исправлять. И оттого, что мы обвиняем или хвалим те времена, они уже не станут хуже или лучше. Нам не дано изменить прошлое, надо просто принять его таким, какое оно было.

И вот мой престарелый отец, наслушавшись бесконечных дебатов о Сталине, однажды заявил:

- А ведь получается, что я тоже жертва сталинских репрессий!

- С чего это ты взял, папа? Ты же не был врагом народа и не сидел, насколько я знаю? – удивилась я.

- Нет, сидеть - не сидел, - согласился отец, - но все равно пострадал из-за него.

- За что же? Не кричал: «За Родину, за Сталина!», когда шел в атаку? – съязвила я, а сама подумала: «А, какие-нибудь старческие фантазии».

- Ты не смейся, дочка. Я, между прочим, друга своего лучшего потерял из-за Сталина. Помнишь, я тебе про Мишку Целовальникова рассказывал?

- Конечно, помню. Который погиб?

-Про то я не знаю, только после одного случая разошлись наши с ним дорожки навсегда.

И отец рассказал конец этой истории.

- Как сейчас помню, седьмое ноября было, 42-ой год. Двадцать пять лет Советской власти! Это же не просто праздник – юбилей! Да еще и в такой обстановке! Немец тогда, просто озверел, бои шли страшные. С Москвой-то у них не вышло, так хоть теперь отыграться решили. Ну, тут уж сам Бог нам велел наперекор Гитлеру так отметить эту дату, чтобы на всю жизнь запомнилось. Вот мы и отметили…
Отец замолчал, и, кажется, надолго.

- Ну и как отметили-то? – напомнила я.

- Отметили, - горько вздохнул отец. - На всю жизнь зарубка осталась. Стояли мы тогда под Псковом. Холодно, слякотно. Выдали нам, как полагается, праздничные двести грамм, да у каждого еще в загашнике к празднику припасено было - это ж святое дело! Ну, расставили мы часовых, назначили на время нашего отсутствия старших, наказали им, чтобы все без нас аккуратно было. Ведь, как ни крути, а солдаты тоже праздновать будут. Для нас тогда 7 ноября - самый главный праздник был. Престольный, можно сказать. Почитался больше... – отец замялся, видимо, не зная с чем сопоставить.

- …чем Рождество Христово! Шутка ли - день рождения страны! А как гуляли тогда! От души, с песнями, с плясками! В каждом доме праздновали! Сейчас уж так и не гуляют. Все больше – напьются, да морды бьют…

- Пап, не отвлекайся, - попросила я.

- Да. Ну, собрались мы, значит, своим младшим офицерским составом ночью, когда фрицы спать улеглись. У них с этим делом все четко было поставлено – воевали, можно сказать, по распорядку. Чтобы все вовремя было: и завтрак, и обед, и отбой…

- Пап! – опять попыталась я направить его в нужное русло.

- Ну вот, мы с Мишкой к тому времени уже лейтенантами были. Про остальных уж и не упомню: кто старший, кто младший, кто просто, как мы - лейтенант. Одно хорошо помню: компания у нас сбитая, проверенная была - шесть человек. Надежные ребята. Все чуть постарше нас с Мишкой были, но тоже молодые. Один из нас – Витька Ермилов при штабе состоял, так мы в штабной землянке у него и расположились. Цивильно! Потому как его начальство отбыло праздновать на соседнюю батарею. Ну, накрыли мы стол, как полагается. Пить начали. За праздник, за скорую Победу, за дружбу фронтовую, за родных. Всех помянули. И живых, и погибших…
А уж когда набрались по самое некуда и вздумали расходиться, не помню, кто уж и сказал:

- Ребята, а мы за самое главное еще не выпили!

- Это за что же?

Тоже и не вспомню уже, кто спрашивает. Мы к тому времени, если честно сказать, хороши были.

- За Сталина мы еще не пили! Родина нам этого не простит!

Тут с чего-то мы все и заржали, как лошади в ночном. Что-то нам с пьяных глаз вдруг смешно стало без удержу. Наверное, что Родина нас не простит, за то, что не допили.

А тот, кто предложил, и говорит:

- Чего ржете-то? Так положено!

- А на твое «положено» у нас хорошо наложено!

То ли хмель в головы нам ударил, то ли бравировали друг перед другом своей смелостью, то ли лишний раз показывали, как мы друг в дружке уверены. Вроде как, фронтовая дружба - она самая крепкая. Правда, кто-то попытался урезонить:

- Вы чего, ребята? С этим шутки плохи.

Но на его предостережение все только рукой махнули:

- Да не дрейфь, тут все свои!

Да, вроде бы и, правда, все свои были, не раз проверенные в боях…

Отец надолго замолчал.

- Ну и что дальше-то было? – не дождавшись продолжения, спросила я.

- Дальше? А дальше ничего не было. Накачались мы в тот вечер изрядно. Исправно встретили 25 годовщину революции! А утром, пришли до нас особисты, и без всяких опросов-допросов четверых забрали и увезли с собой. - Вздохнул отец.

- И тебя с Мишкой? – ахнула я.

- Да нет, дочка. Как раз меня и Мишку из всех только и оставили.

- Как это? - не поняла я.

- Да вот так. Я и сам до сих пор понять не могу, как это так вышло, и кто нас тогда заложил? Только после этого праздника наша дружба с Мишкой и закончилась. Залезли мы тогда оба, как черепахи в свои домики, и молчок. Он меня стал остерегаться. Наверное, думал, что это моих рук дело. А я его берегся, потому как знаю, что я этого не делал. Стало быть, один только Мишка и остается.

Оно вроде бы, и не пойман, так и не вор, но сомнения все же грызут. Эти гнусные сомнения и догадки стеной между нами и стали. И откровенно поговорить тоже боязно. Время тогда такое было – не то, что слова лишнего сказать, тени своей шарахались. И дело тут совсем не в трусости. Не водилось за мной такого отродясь. Но погибнуть в бою – это одно, а от рук своих же, как враг народа или предатель – это совсем другое. Мы тогда этих особистов хуже немцев боялись.

- Так что же все-таки с Мишкой стало?

- Что стало? Не знаю, потому, как вскоре ранило его, а после госпиталя он в нашу часть не вернулся. На том вся наша дружба и закончилась. Лопнула, как пузырь мыльный.

- Значит, дружба такая была. Какая же это дружба, если не доверяли друг другу? – подытожила я.

- Ничего ты не понимаешь! – рассердился отец. - Это Сталин систему такую ввел, чтобы людей разобщить, чтобы каждый вокруг себя только врагов видел. Страшное время было: дети от родителей отказывались, жены от мужей. А уж дружбе в этой системе вообще места не было. Так что, как ни крути, а я тоже пострадал из-за Сталина. Друга своего верного лишился. Больше таких друзей у меня за всю жизнь больше не было. Мишка, Мишка… Самому интересно, что с ним стало, живой ли? Вообще-то можно было бы через военкомат поискать, да только зачем старое ворошить? Ведь, если и был за ним грешок, он и сейчас в нем не признается. А ну как, признается? Это еще хуже…

- Да сколько времени утекло! – Возразила я. – Уже все поменялось. И страны той давно нет, и люди другие стали. Может, все же поищем? В «Жди меня» напишем…

- Нет, дочка, не буду я его искать. Боюсь, честно сказать, разочароваться. А ну, как и вправду он? Ведь у подлости и предательства не бывает срока давности. Пусть уж остается все, как есть. Так хоть какая-то надежда. А люди… Что ж люди? Это времена, да правители меняются, а люди всегда должны оставаться людьми. В любой ситуации. Еще ни одно лихолетье не отменило чести и достоинства.