Лидочкин рассказ

Мамка говорит, времена сейчас суровые. Надо экономить. И мы экономим. Живем неплохо, даже едим по расписанию. А как оно иначе, говорит она, семья большая. Наварит котелок картошки, поставит на стол. Кто успел, тот и съел. А кто не успел, остался голодным. Семья-то у нас пять человек, мама, папа, два брата, да я младшая. А самые длинные и загребущие руки у Сережки, у старшего. Больше всех загребает, самое лучшее. Мама говорит, не страшно, возраст такой, он растет. А я что? Я тоже не усыхаю, я расту может и побольше Сережки, но руки коротки, сориентироваться не успеваю. А Ванечка, тот вообще без аппетита. Мечтает сидит. Если бы мама ему не подкладывала, всегда бы голодный оставался. А у меня и аппетит имеется, даже зверский. Кажется, все время бы ела, ела, пока не лопну. А и пусть лопну, зато наемся наконец. Сели за стол в шесть часов, наелись и разошлись, до утра. Раз Сережка на соседовом велике прокатался, не успел на ужин, мамка ему так и сказала, кормить отдельно не будет, не барин. Сережка до утра терпел, а я испугалась. И так не наедаюсь, а если еще и до утра ждать, помру с голоду точно. Всегда после того старалась приходить задолго до ужина, а потом и гулять можно, сколько хочешь. Хоть я и девочка, а поблажки у нас не жди, ни-ни.
У Маруськи день рождения намечается. Маруська важная, у нее папа конфетами заведует. Они богатые. Но мы дружим, потому что живем на одной улице. Если бы я была богатая, никого бы не звала, сама бы все съедала. И Маруська позвала меня, на самый праздник. В шесть часов, говорит, приходи. А я так напугалась, ты что же, говорю, мы в шесть ужинаем! Маруська плечом дернула, велика важность, мол, потом поужинаешь, а вот праздник для тебя никто отдельно делать не будет и конфетами кормить тоже. А я сладости не люблю, мне больше картошка с селедкой по душе. Но приду, говорю, на твой рожденье.
У нас вкусности редко в доме бывают, хоть и хорошо живем, а тут смотрю, мамка все у печки, да у печки. Руки в тесте, пироги завела. Я прям на кошку стала похожа, льну к ее юбке, трусь, запах теста вдыхаю, про Маруську рассказываю. Чего ж тут думать, говорит, иди конечно. Там пирожками никого не удивишь, там деликатесы будут поди, у богатеев. Ну как объяснишь мамке, что я бы лучше ее пирожков... Но деликатесы мне тоже интересно, лишь бы накормили. Надеваю платье лучшее, сама, я же самостоятельная, и иду к Маруське. Думаю, побуду немного на рожденье, для прилику, а потом и домой обернуться успею, авось, еще останется что по мою душу.
Маруська расфуфыренная, как елка новогодняя, пышная такая, надутая. Я хотела ее платье-торт пощупать, не дала, не трожь, говорит, только нарядилась. Думаю, сейчас за стол потащит. Нет, ведет в детскую. Там такие же, как она сидят, надутые, толстощекие. И совсем у них не весело. Где же праздник, спрашиваю. Сейчас, говорит Маруська, подожди, по этикету сначала вручение подарков, а потом клоун рыжий выписаный придет, будет праздник. А кормить будут? Все будет, успокаивает Маруська.
Мальчики ножками шаркают, смущаются, дарят коробки яркие, с бантами. Красивые коробки, и внутри красиво, куклы всякие, книжки яркие, невиданные. Ну и я свой скромный сверток протянула, мамка завернула что-то. Маруська все разворачивает, по этикету. А там... карандаши цветные! Кто-то из надутых фыркнул, а у меня комок в горле встал, еле сказала 'С рожденьем тебя, Маруська'. Нам эти карандаши папка где-то достал, с трудом, говорит. Ванечке все равно, а Сережка повертел коробку и тоже бросил, ему на улице интереснее. Получилось, что карандаши мои стали, совсем-совсем мои. Я берегла их, рисовала мало, экономно, больше в голове картинки придумывала. Все надеялась, что настанут времена, карандаши у всех будут, я еще нарисуюсь. Все-все придуманное тогда нарисую. А вышло вон оно как, вышло хуже. Маруська коробочку не рассмотрела даже, кинула к остальным подаркам. Ладно, думаю, я большая и сильная, выдержу. Я буду еще расти, а для роста тут накормить хорошо должны. Но не кормят чего-то. Пришла нянька, принесла вазочку с конфетами. Все гости кинулись, а я не люблю этого, больно липко. Лучше бы картохи чугунок поставили, с маслом да укропом.
Клоун приперся рыжий, шатается, прет от него, как от сапожника дяди Васи, что на углу работает. В гостиную нас всех вывел, пытается в круг собрать, в хоровод, а сам еле на ногах стоит. Не он нас держит, а мы его. Кривляться пытается, шутить. Совсем не весело, никто не смеется. Сейчас будем в фанты, говорит, играть. И тут я ему под руку попалась. А у меня нет ничего снять, ни заколки, ни банта. Клоун растерялся, глазами красными хлопает, улыбается глупо. Как же мы играть будем, говорит, коли у барышни нет ничего? Слышу шепот: барышня-крестьянка. И хихиканье такое знакомое. Чего же ты, говорю Маруське, меня зазывала, могла бы одних богатеев позвать. Но Маруська в своем розовом торте даже не покраснела: в следующий раз так и позову, может и ты уже разбогатеешь. Клоун опять чего-то зашебуршал, отвлечь нас пытается. А время все идет и идет.
Взрослые в столовой, там еда, но нас туда не приглашают. Тут один пухляш и раскололся. Мы все, говорит, дома поужинавши, а сюда только на десерт позваны, хотя, я бы еще поел, но у взрослых так не положено, они сами там буженину едят, а нам одних конфет послали. С той секунды у меня истерика и случилась. Кулаки сжала, решительно подошла к Маруське. Ты знала, говорю? Ты знала, что кормить не будут, и ничего мне не сказала? А я, я без мамкиных пирожков осталась! Ни к чему мне твой дурацкий клоун был и конфеты липкие! И праздник у тебя скушный! Пирожки дома уже все съели, все без остатка! Надутые рты пораскрыли, таращатся, я в гневе-то страшная. Маруська завопила. Нянюшка! Кричит. Нянька ее прибежала, как торт на руки взяла, а Маруська всхлипывает: 'Нянюшка, почему не у нас? Нянюшка, почему не у нас пирожки делают?'. И как-то разом все вокруг забегали, засуетились. А я не растерялась. Пробралась в детскую и забрала коробочку. Маруська что, она богатая, не заметит даже, среди всего. Ни к чему ей мои карандаши.
Домой-то вернулась, а там Сережка ехидничает. Нагулялась, говорит, накормили там до отвала. Везунчиком называет. Я молчу, губы сжала, а в руках коробка с карандашами. 'Ах ты, господи!', мамка руками всплеснула, все-все поняла и обняла меня крепо-крепко. Тут из меня слезы и хлынули. Сижу, реву у мамки на коленях, а в кулаке карандаши зажала. Тепло так, хорошо возле нее, покойно. Песни петь начала, убаюкивать... А перед сном подошла ко мне и пирожок молча сунула. Пышный пирожок, холодный, луком зеленым пахнет. У меня слезы на подушку снова закапали. Так всю ночь и проспала, держа пирожок под подушкой...