В то загорелое звонкое лето...

* * *


 Где улыбалась ты? Где мы встречались
 в то загорелое звонкое лето?
 Был зоопарк, как усадьбы участок
 при небоскрёбе университета.
 Там, на задворках учёного зданья,
 негородские овражисты чащи,
 клики зверей, летунов щебетанья –
 млекопитающи, живородящи!

 В сонном пруду – лебедей изобилье,
 тусклое золото мелочи рыбьей.
 Шатким мостком мы овраг проходили,
 заполонённый зелёною зыбью…
 Ласковоглазое юное лето
 птицей мелькнуло, не в силах вернуться.
 Только в чащобах смородины где-то
 те же пичуги, что раньше, смеются...

 Если случится – увижу сквозь будни
 тропы, где ты улыбалась когда-то, -
 пусто… У синей кондитерской будки –
 лишь школяры да в отгуле солдаты.
 Вспомню – покажется тоньше и чище
 монстр носорожий, свояченник зебры,
 в серых, нечищенных век сапожищах,
 в лобных натёках воинственной лепры...




  * * *


 А помнишь – в первый раз мы были в Херсонесе?
 Не так уж и давно...
 Всего-то тридцать лет
 скользнули в небеса, сквознули в редколесье,
 по зимним желобам скрипя, сошли на нет.

 Недавно и давно... Ещё все живы были –
 твои отец и мать. Мои.
 И все тогда
 друг друга, как могли – без пафоса – любили.
 И каждый нёс свой фунт подспудного стыда.

 Артель "Напрасный труд" благоухала резко
 одеколоном "Шипр", копеечной едой.
 И длинной речь была про куцые обрезки
 под ряженной в кумач прожорливой звездой...

 Но помнишь, как тогда над почвой-пеплом мыса
 пружинила твоя июльская стопа?
 Треть века унеслось, но цвет не изменился –
 бела над синевой античная тропа.

 Треть века истекло, но звук остался прежним.
 Средь греческих руин алеет алыча.
 Остался тем же зов – невыдуманно-нежным,
 легчайшим, как загар любимого плеча.