Эти горячие германские парни Образцовые варвары?

 Образцовые варвары или альтернативная цивилизация?

Основная задача этого цикла – создание целостной картины исторического развития Европейского континента в «контактных зонах», на границах античной цивилизации и вне ее пределов. О Франции и Греции уже написаны статьи, теперь очередь Германии. Основное внимание будет уделено процессам этногенеза, формирования государственности и специфических черт культуры  «варварских» народов и их взаимоотношениям с эллинами и римлянами. Для решения этой задачи привлекаются источники различных категорий: данные греко-римской письменной традиции, археологии, нумизматики, лингвистики, эпиграфики – включая надписи на не дешифрованных поныне языках.

Это для нас особенно важно сейчас - адекватно воспринимать окружающий мир, т.к. современная цивилизация очень хитра и изворотлива, она уже не бьёт в лоб, как раньше, при достижении своих истинных целей, а  приучает обывателя через соблазн "добровольно" следовать по ложному пути - поглощая по частицам счастье потребления. Обыватель при этом не замечает, что в обмен на это "счастье" он отдает частицу своей живой человеческой жизни, ведь жизнь без высокого смысла - мертвечина. Трупы при жизни, люди уже и  не хотят ничего другого, их вполне устраивает быть двуногими животными, единственная цель которых - выживание (поддержание физиологических функций) и примитивные развлечения (которые могут быть и весьма заумными, перформативными, что однако сути дела не меняет). Людей охватывает всеобщая анестизация - политики всё чаще выступают в роли анестизиологов. а вслед за этим происходит банализация зла, его перестают чувствовать, оно уже не вызывает гнева и отторжения - на зло смотрят как на неизбежную норму жизни.

С тех пор, как политика (искусство улучшать жизнь общества мягкими средствами) ушла из жизни практически всех государств, и политики превратились в менеджеров, обслуживающих глобальные финансовые организации и наказы Центробанка,
постоянными  спутниками людей стали всеобщая спешки и дисперсия (рассеяние, русских стал  называть "расеянами" отнюдь не случайно - сколько их рассеяно по миру за последние 25 лет!

Революциеонный цикл длиною примерно в полтора века (с 1789 г. - Великая Французская революция, 1917 - русский Октябрь, 1958 - революции на Кубе и в Китае) имел ещё и длительное "послевкусие" - формально с революциями было покончено в 1989 году, после крушения Берлинской стены. Растропович на радостях исполнял на виолончели Баха, стоя на обломках этой стены, - радуясь крушению "эпохи тоталитаризма" (как тогда все кричали), а множество людей исполнили очень грустную песню Imagine — John Lennon. Факт №2473.(Джон Леннон шутливо называл эту песню "подлинным Коммунистическим манифестом" ...
В песне поётся о любовниках, которые ходят тайно встречаться у Берлинской Стены) - в знак окончания эпохи революций, обещавших освобождение общества от несправедливости, в первую очередь и вот теперь закончившейся под напором либералов.

Но победивший либерализм, как ему и положено, принёс только один вид свободы для себя - свободу от каких-либо обязательств по отношению к обществу, свободу личной наживы любой ценой. Больше государство ничего хорошего обществу не обещало - крутитесь как можете, теперь это ваши проблемы. Кто будет хорошо себя вести, тот может надеяться на пособия. Но не более того. Спустя небольшое время во всех обществах стало назревать разочарование. Немцы свой протест выражали особенно бурно.


План

I. Кто такие германцы? Германская проблема в зеркале языка. Этимология слова «германцы» ; «живущие вокруг термальных вод» или … просто «горячие парни»? Германцы и их ближние и дальние соседи – кельты, балто-славяне, италики. Германцы – одно из древнейших ответвлений индоевропейской общности или потомки неиндоевропейского населения Европы, подвергшегося индоевропеизации? Концепция С. Файста об индоевропеизации германцев и ее критика. Восточные и западные германцы: две разные модели этногенеза и политогенеза.

II. Антропология и археология в помощь историку. Проблема антропологической атрибуции германцев – от данных Тацита до наблюдений Нового и Новейшего времени. Некрополи (Reihengr;ber). Что можно узнать о германцах, изучая могилы (от женских украшений до оружия)? Динамика развития материальной культуры германского мира. Вопросы реконструкции быта и образа жизни «дотацитовских» германцев.

III. Знакомство римлян с германцами. Первые упоминания о германцах в римской письменной традиции. Восприятие германцев римлянами и формирование этнографических и социально-антропологических мифологем. Племенной союз свевов и его структура – от германцев до кельтов и племен непонятного происхождения. Возвышение германской знати. Торговля как генератор социального неравенства. «Буферные» государства придунайских германцев и роль Рима в укреплении царской власти. Проримские и антиримские силы в среде германской знати. Арминий – романизованный борец против Рима. Поражение Рима в Тевтобургском лесу как увертюра к Великому переселению народов.

IV. Заклятые враги или незаменимые партнеры? Маркоманнские войны как переломный момент в отношениях между Римом и племенами Barbaricum solum. Римское Подунавье как арена варварских вторжений и одновременно как «лаборатория этногенеза». Появление новых, не засвидетельствованных ранее племенных объединений германских племен (франки, аламанны и др.). Система мирных договоров и построение укрепленной границы (лимес) как упорядочивание римско-варварских отношений и окончательное установление дихотомии между Pax Romana (порядок и закон) и Barbaricum solum (неконтролируемая анархия и вольница в представлении римлян). Ведущая роль готов и связанных с ними восточногерманских племен в римско-варварских отношениях на Дунае.

V. От Адрианополя до падения Западной Римской империи. Адрианопольская катастрофа и тайные пружины варварских миграций. Германская экспансия в Империю – вторжение или расселение? Система федеративных договоров и инфильтрация германцев в римскую армию: варвары на службе Рима: от союзников и наемников до высшего командного состава. Интеграция германской племенной элиты в структуру политической власти Империи. Римско-варварская воинская элита. Харизматичные германские конунги и слабые римские императоры. Рицимер, Стилихон, Аларих, Атаульф – «варвары» или представители смешанной римско-варварской аристократии?

VI. Христианизация германцев как культурный переворот. Арианство – «архетипическая ересь» или попытка переформулировать веру ранних христиан языком, приемлемым для IV в.? Феномен латинского арианства и формирование в его среде германского арианства. Епископ и «апостол готов» Ульфила как переводчик Библии и изобретатель готской письменности. Евангелизация готов как культурный переворот: открытие бесписьменными народами мира книжной культуры. Готы (и другие восточные германцы) как «народ Книги»: свидетельства позднеантичных авторов. Роль богослужебного канона в формировании единого языка, общего для готов и остальных восточногерманских народов ;;;;;;; ;;;; у Прокопия и lingua theodisca / theotonica у Рабана Мавра.

VII. Варварские королевства – Раннее Средневековье или Поздняя Античность? Расселение варваров на территории бывших римских провинций по модели ius hospitalitatis. Король как преемник римских магистратов. Эдикты варварского короля и эдикты претора: проблема репрезентации римских публично-правовых концепций. Арианская церковь как носитель «германской идентичности»: институциональная структура, этническая основа, позиционирование и мировоззрение. Романское население варварских королевств и роль ортодоксальной (католической) церкви в консолидации «римлян». Оппозиция Romani vs. Barbari в варварских королевствах – симбиоз и противостояние? Проблема наследия Варварского запада и становление общественно-исторических мифов («готский миф», «вандальский миф») в Европе Нового времени.Цивилизация – это наука и прогресс. И делается этот прогресс максимум 5% самого энергичного населения. Остальное население – обслуживает и потребляет приспособления прогресса (компьютеры, клубы, телевизор, телефоны) – являясь при этом в лучшем случае обычными приличными людьми. В худшем случае они разбавляют свое мироощущение как цивильного человека – посещением безверных клубов, алкоголем, сексуальной распущенностью, потреблением быдловатых телепередач и другой массовой культуры.


   Цивилизация – это наука и прогресс, чтобы НЕКОТОРЫЕ могли захватить все. Когда общество делает изобретения, но спрос диктует своё, эти изобретения начинают носить характер развлекаловки. Кончается власть добра и начинается безверие. Это самопроизвольная агония - предсмертная агония цивилизации. Когда в середине 19 века в Европе появился водопровод, а потом стали внедряться телефоны и электричество, началась новая эра возможностей. Но жажда прибыли всё повернула в своё русло. Мужчины желали захватывать и искать новые горизонты. Так мир оказался под сапогом. У белой цивилизации не было конкурентов. И тогда она стала конкурировать друг с другом. В результате европейцы устроили две самые кровавые войны в истории человечества. После второй мировой войны европейцы был запущен другой процесс - глобализация.
Теперь можно выходить в интернет с айфона, можно с супругом создавать договоры, регламентирующие всё. Мужчина может носить женскую одежду. Без проблем. Это все называется свободой, хотя свободой тут и не пахнет - так и была замещена эта ценность. Такое общество уже не является цивилизацией,
раз оно начало начал создавать приспособления для вседозволенности. И оно будет захвачено дикарями, которые тоже теперь могут спокойно пользоваться теми же приспособлениями, что и все.  Дикарь ведет ведет агитацию насилия в фейсбуке, всё сильнее и яростнее.  У него тестостерона всё больше и больше. Кто еще цивилизация – тут можно поспорить.
    Но кто придет на смену? Рулить будет другая цивилизация - покруче всех дикарей, она будет легко убивать и с радостью. И в этом будет находить счастье жизни.
    А варвар это варвар. Он силен, энергичен, яростен.  ему чуждо рациональное просчитываение  каждого своего шага. Он живёт на полную катушку, руководствуясь эмоциями и законами предков. Но он проиграл, потому что был прям и честен в своих намерениях и вся жизнь его проходила в трудах и битах, он не знал правила игры - и цивилизация его перехитрила, соблазнив и прельстив своими пряниками.

Но есть ли путь? Есть. Это – путь истины.

От настоящей цивилизации в наших сердцах это яростное стремление к просвещению, любовь к науке. Глядеть в будущее и мечтать о нём, видя и прошлое, и настоящее. Не надо конкурировать в жестоком противостоянии друг с другом, надо сотрудничать. Наука и просвещение должны соседствовать с варварством, в  хорошем смысле, в нашей душе  - с умеренностью в быту, с презрением к лишнему и ложному, ибо только это и называется свободой.


1.Представление о том, что ареалы распространения археологических культур соответствуют ареалам распространения народов и языков, было характерно и для XIX века, однако, наиболее отчетливо концепция тождества была сформулирована немецким археологом Коссинной и его последователями в
начале XX века, несмотря на то, что это положение фактически
сразу же было поставлено под сомнение  (напр.: Bremer 1900;
позднее Krahe 1954; Жирмунский 1964) и подвергается критике до сих пор: «Сомнительнее всего отождествление материальных памятников с границей распространения того или иного языка или диалекта, поскольку язык не прикреплен к определенным этническим носителям и может перениматься одним народом у другого независимо от особенностей материальной культуры» (Жирмунский 1964).
      Следствием концепции тождества явилось представление о том, что любое изменение археологической культуры неизбежно свидетельствует о
смене этноса и языка, хотя, конечно,существуют ситуации, когда ареалы распространения материальной культуры, языка и даже антропологического и
генетического типа населения совпадают; и всё же во многих областях
распространения единой культуры находят разные этносы и разные языки, причем в индейской Америке такое несовпадение культур и народов является правилом, и такое состояние характерно не только для Америке. Корреляции между языком и культурой либо вовсе не было, либо она была очень слабой и у народов Сибири, т.к.изменение материальной и духовной культуры может происходить без изменения этнического состава населения. С другой стороны, при смене населения возможно сохранение, частично или полностью, прежней культуры.

 Археологические культуры вообще не могут считаться действующими лицами
истории, поскольку они не были реальными единицами, поэтому они не
могут быть равноценными другим единицам, таким как “племя”, “общество” и “этническая группа”.

Очевидно, что такие, устанавливаемые в результате наблюдений над
историческими процессами закономерности должны быть релевантны и для доисторических времен, с которыми имеет дело археология и лингвистическая реконструкция. Под влиянием современной этнографии археологическая культура стала пониматься как явление, обусловленное, прежде
всего, экономическими, социальными и идеологическими факторами, и, соответственно, изменения археологической культуры
стали трактоваться не как следствие миграций и смены населения, а
как результат внутренних экономических, социальных и идеологических изменений.
В последнее время спор археологов, считающих основной
причиной всех культурных изменений миграции, и тех, кто склонен
объяснять культурные сдвиги, не прибегая к миграционной гипотезе, разгорелся с новой силой в связи с появлением гипотезы о непрерывности культурного развития в Европе, начиная с эпохи палеолита, и с датировкой появления протоиндоевропейцев и их разделения гораздо более отдаленным временем, чем принято считать. Марсель Отт, в частности, говорит о культурном и антропологическом континууме в Европе, начиная с появления кроманьонского человека и продолжавшегося до исторического периода. Очевидно, что возможны разные сценарии изменения археологических культур: и миграции, и заимствование культуры без смены населения, и изменение культуры, вызванное в основном внутренними тенденциями развития, с возможным импульсом извне; нет единого сценария в отношении языка носителей определенной культуры. Он может быть заменен вместе с заменой культуры, а может быть сохранен, т. к. появление новой археологической культуры не обязательно должно сопровождаться сменой языка.

 ЭТНОС И ЯЗЫК

   Современная этнография говорит нам о том, что понятие этноса – это понятие историческое. Этносы также как и языки появляются и исчезают в определенные исторические эпохи. Понятие этноса всегда включает в себя осознание
самим этносом своего единства, т. е. осознание противопоставления
«мы, свои» и «они, чужие». Признаки этнических групп не могут быть определены объективно, с помощью единых для всех этносов критериев, а определяются каждым этносом субъективно - они появляются в результате осознания своей общности и своего отличия от соседней группы в результате контакта, но чаще всего конфликта с соседями. Причем самоопределение этноса и определение этноса соседями не всегда совпадает. Однако субъективной этнической идентичности может вообще не быть. Проблема в том, что нужно определить, какие именно артефакты были этническими символами в доисторическое время, а какие нет, непросто. В нашей теме это не последний вопрос. Давайте сразу определимся по одному важнейшему предмету: евреи и иудеи это не одно и то же - иудеи это верующие, принадлежавшие к  конфессии иудаизма, а евреи это этнос, многие члены которого приняли религию иудаизма. И не случайно: евреи,этнос европейского происхождения, утратив свою историческую родину на юго-востоке Европы в первом тысячелетии нашей эры, двинулись на восток Европы, рассеялись по разным странам, и наиболее подходящей для них оказалась религия как раз иудаизма - чем она их привлекла: Своей космополитичностью или универсальностью, не нацеленностью ни на одну нацию (или этнос), но также и своей закрытостью, требующей высокой концентрации чувств верующих. Евреям, в их новом положении, это очень подходило. Позднее они присвоили себе эту религию, навязав миру отождествление между словами еврей и иудей. В связи с чем впоследствии стали претендовать на исторические земли иудеев на Ближнем Востоке. В результате в 21 веке там появилось государство Израиль, заселенное современными евреями, а Палестинцы, занимавшие эту территорию  уже тысячи лет, были отодвинуты со своих исторических земель.

Древние иудеи были социально-религиозной группой, которая  занималась организацией этносов на освоенных территориях. В Западной Европе этих подвижников называли латинским словом ГЕР, что означает прозелит, пришелец. Гер это сокращенная форма ага-ар (старший  арий), от этого корня и произошло слово "ГЕРманцы", которые были вот такими же прозелитами, пришельцами для Европы - пришельцами из славянских земель. Их предками были предки народов, которые сейчас называются белорусы, украинцы, поляки, литовцы...

    Не вдаваясь в дискуссию о том, что такое этнос, определим его как исторически сложившуюся общность людей, сознающих общность своего происхождения, единство своей истории и свое отличие от других этносов. Однако даже те признаки, которые действительно могут быть связаны с самоидентификацией этноса, могут иметь разное значение в разные исторические эпохи. Признаки, важные для самоидентификации этноса в один исторический период, такие, например, как язык, религия, тип захоронения или тип вооружения и т. п. могут переставать осознаваться как признаки этноса в другой исторический период. Наиболее стойким признаком этнической группы является представление об общности происхождения, исторической судьбы или историческая память, которая
сохраняется дольше остальных признаков, (ср. этническую группу
людей, считающих себя ассирийцами, но говорящих только по- русски и принявших русскую культуру, европейских и американских нерелигиозных евреев или многих скандинавских саамов).

Нет никаких сомнений, что представление об общности происхождения
было важнейшей чертой этноса и в доисторическую эпоху. Язык, безусловно, относится к одному из возможных признаков этнической идентичности и самоидентификации, однако, это не только далеко не единственный, но даже необязательный признак этноса. Причем значение языка как признака этноса может меняться. При определении соотношения языка и этноса необходимо
уточнить, какое значение мы придаем слову язык: когда
мы говорим о языке как об особой структуре, или как о средстве общения.

Ренфрю, после критики, видоизменил свою гипотезу, продолжая предполагать связь между индоевропеизацией Европы и распространением земледелия, но учитывая возможность смены языка без миграции. В средние века исландцы
сознавая свою этническую идентичность, имея в виду существование взаимопонимания, называли общескандинавский язык датским языком, d;nsk tunga (буквально: донской язык). Мало того, они считали его одним языком
с древнеанглийским, хотя этническое отличие англо-саксов и исландцев осознавалось еще более ясно, поскольку носители общескандинавского языка и древнеанглийских диалектов могли общаться друг с другом. Германцы могли общаться друг с другом и в более позднее время. Есть сведения и о том, что в
еще в 15 веке приезжающие в Крым немцы могли свободно общаться с
крымскими готами (Moulton 19).

    Один и тот же язык (как структура) может обслуживать два этноса, как показывают нам немцы и австрийцы, сербы и хорваты, а незначительные, абсолютно не препятствующие взаимопониманию
языковые различия могут стать основанием для объявления их
различными народами, как показывают нам шведы и норвежцы. Нет нужды также показывать, что наличие больших отличий в языке как структуре и в языке как средстве общения, вплоть до невозможности взаимопонимания, не является
препятствием для объявления этих различий диалектными, если  носители этих диалектов считают себя одним народом. Нет никаких оснований полагать, что отношения между языками и этносами были иными в доисторическую эпоху. Однако надо отметить, что гипотеза о том, что все языки развивались из своего начального корня, тоже мало состоятельна - гораздо больше данных, указывающих на то, что все самостоятельные (не гибридные) языки вышли из одного корня, но происходило это в разное время, поэтому степень отличий этих языков друг от друга во всех случаях разная. Но и заметим, что есть все основания полагать, что люди, говоря уже на отличающихся языках, всё ещё понимали друг друга, резкое расхождение между европейскими языками, в частности, наступило только к 10-12 веку, а полное непонимание иностранных языков можно констатировать лишь в эпоху завершения создания и обособления национальных государств - в 17-18 вв. Во всяком случае, в исторических источниках прежних тысячелетий люди встречаются в разных точках земли и свободно общаются без помощи переводчиков, т.о., привязка момента возникновения отдельного языка к моменту становления этноса неправомерна - критичным фактором в этом роде станет только завершение формирования наций и создание отдельных национальных государств, до 16 века границ в мире и Европе, в частности, вообще не было - появление разделительных государственных границ фиксируется только после 16 века.

     В научной литературе понятие языка как средства общения, языка как показателя этноса и языка как лингвистической структуры часто смешивают. Так историк Однер, в частности считает, что саамский язык появился в раннем железном веке, поскольку в это время возник по его мнению саамский этнос (Odner 1983), а лингвист Саммаллахти полагает, что
(прото)саамский язык появился около 3200 года до н. э. (Sammallahti
1998), имея в виду, что, начиная с этого периода, стали появляться
признаки, отличающие саамский язык от прибалтийско-финских языков. Признаки, отличающие германские языки от других индоевропейских языков, такие как сдвиг ударения, первый перебой, становление новой глагольной системы и появление новых глагольных формантов, появление двух форм прилагательных и др.

   В Первом древнеисландском грамматическом трактате, который был
написан в 12 веке говорится о том, что у исландцев и англосаксов один
язык, причем речь идет в данном случае не о языке датских завоевателей
Англии, а именно о древнеанглийском (Benediktsson 1972). В саге о Гуннлауге Змеином языке говорится о том, что до завоевания Англии в 1066
году норманнами Вильгельма Завоевателя, говорившими по-французски, там был тот же язык, что и в Исландии (Gunnlaugs saga Ormstungu, Kap. 7).


   Что касается других фонологических, грамматических и лексических признаков, то возникли они не одновременно, и процесс образования новых общих
признаков продолжался и продолжается в отдельных германских
языках - и это на фоне угасания старых общностей: мы имеем дело здесь с историческим континуумом разно-временных инноваций, приведших к такому состоянию, что люди, говорящие на этом языке, перестали понимать тех, у кого этих изменений не произошло или произошли другие изменения. Однако
непрерывность языкового развития не означает, что на каком-то его
этапе определенному языковому состоянию не мог соответствовать
определенный этнос, присоединившийся к этому языку. Поэтому вопрос о том, существовал ли в эпоху лингвистической германской общности германский этнос, вполне правомерен, следует только иметь в виду, что такое состояние вовсе
необязательно, и даже языковое взаимопонимание, как мы видели, не обязательно приводит к осознанию своей этнической идентичности. Такое взаимопонимание, которое, несомненно, существовало при контакте разных германских племен и в античный период и позже, вовсе не является свидетельством существования единого германского этноса. С другой стороны, представление о единстве
исторической судьбы, общее самоназвание и общее название соседей, несомненно, свидетельствуют о существовании единого этноса, одним из признаков которого мог быть и единый язык.

    Этнос, т.о., это не просто генетическое родство (и даже не обязательно только оно), этнос изначально - это, скорее этическая группа людей, связанная одним историческим делом. Но такой подход предполагает наличие в древности общей для всех людей культуры и больших участков неосвоенных ещё земель. Этому мы найдём ещё немало подтверждений. К примеру, римляне считали германцев неумелыми и нерадивыми земледельцами, кторые не возделывали землю, а насиловали её. Но дело здесь в другом - в римскую эпоху германцы занимались освоением северо-восточной части Западной Европы, земля там мало пригодна для земледелия и её вообще мало. Германцы же имели сельскохозяйственные орудия труда, и они были достаточно высокого уровня, но приспособлены были для обработки лёгких земель, из чего можно сделать вывод, что германцы пришли в Европу из земель, где было развито земледелеие, где были хорошие почвы и земли было достаточно. Частые перемещения связаны вовсе не с тем, что они истощали почву и искали новую, а с тем, что их задачей было освоение земель этого региона - вероятно, на освоенных уже участках они оставляли некую группу людей для постоянного на ней проживания, а основной отряд землепроходцев двигался дальше.

Цезарь и Тацит считали германцев единым народом,хотя есть сведения, что германцами называли и другие племена, что говорит в пользу изначально этическо-социальной версии этого понятия), отличавшимся, однако, от других народов своим обликом (см., напр.: Tacit. Germ. 4), обычаями и верованиями (7–13, 18–27), вооружением и способом ведения войны (3, 14–15), единством происхождения (2) и языком (ср. замечание в главе 43).Насколько представление об этническом единстве было характерно для самих людей, говоривших на германском языке в I в. до н. э. – I в. н. э. сказать трудно, однако мы можем попытаться определить, существовало ли единое самоназвание и единое название соседей у людей, говорящих на языке, который уже имел признаки, отличавшие его от языка соседей.

 САМОНАЗВАНИЕ ГЕРМАНЦЕВ

Существовало ли у германцев единое самоназвание и, если да, то каким оно было, когда появилось и когда исчезло, вопрос важный, поскольку существование единого самоназвания является одним из главных признаков этноса. Естественно, что при решении этого вопроса нужно, прежде всего, определить значение того этнонима, под которым эта группа племен и стала нам известна.

 GERM;N;
Впервые название германцы встречаеся в латинскойтрадиции -
надпись 222 г. до н. э., сообщающая о победе консула Клавдия Марцелла над галлами, инсубрами и герм(анцами) (de Galleis Insubribus et Germ(aneis)) (Timpe 1998). Однако было высказано предположение, что эта надпись была сделана по приказу Августа спустя более чем 200 лет после победы римлян, и не
исключено, что актуальные для эпохи Августа германцы (Gеrm)
появились в данной надписи вместо актуальных для третьего века
до нашей эры гэсатов, т. е. в соответствии с исторической правдой в
этой надписи должно было бы стоять Gaes (Gaesateis), а не Germ
(Germaneis) (Collinder 1944; Kretschmer 1948). Кроме того,
даже если признать, что Germ действительно было сокращением
Germaneis, неясно имелись ли в виду в данном случае германцы или
другие соседи одного из кельтских племен. Кречмер, полагавший, что германцы в Альпах появились уже в третьем веке до н. э., считал гэсатов вооруженными тяжелыми галльскими метательными копьями (gaesum) германскими наемниками на
службе у галлов (Kretschmer 1948).

     Представители разных наук понимают термин германцы по-разному. Для археологов германцы – носители определенных археологических
культур, для лингвистов – люди, говорившие на германском языке, для
этнографов – особый этнос, сознающий свою общность и свое отличие от
соседей, для антропологов и генетиков – группа людей с особыми
генетическими и антропологическими признаками. Идеальная модель, при
которой все эти характеристики совпадают у одной группы населения, встречается, однако, очень редко. Здесь мы используем термин
германцы в лингвистическом значении. Кроме того, в юго-западных Альпах во Франции были найдены две латинские надписи (СIL vol. IV, N 7832 и N 7836) c формами GER (FORO GER) и GERMA (CUR(ATOR) R.P. GERMA), которые интерпретируются иногда как сокращения латинского Germanorum (Schnetz 1923).

  Германцы, однако, ниже называются седунами и вераграми, галльскими племенами, известными еще Цезарю. Затем германцы (;;;;;;;;) появляются у греческого историка Посидония, жившего c 135 до 50 года до н. э., которого цитирует Афиней (II век н. э.)Однако неясно, обозначали
ли германцы Посидония, также как и предполагаемые германцы в
надписи в честь победы Клавдия Марцелла, одно из кельтских
племен, одно из германских племен, или еще до Цезаря в
античном мире были известны те самые германцы, которых мы встречаем
у Цезаря и Тацита. Определенностью можно сказать лишь, что
существующее до наших дней понятие германцы, известное нам как
общее обозначение племен, говорящих на германском языке и
обитающих в основном на правом берегу Рейна, было введено в
латинской традиции Цезарем, а в греческой Страбоном. Судя по
Тациту, название германцы новое. Раньше так называлось одно из
германских племен (тунгры), которое перешло через Рейн и, вытеснив кельтов, оказалось соседями Рима (Tacit., Germ., 2)15.

   Литература о значении этнонима germ;n; и его этимологии необозрима. Можно разделить все предлагаемые этимологии на четыре группы. К первой группе относятся латинские этимологии, которые известны нам со времен Тацита, считавшего, что имя германцам дали римляне. Тацит связывал germ;n; с латинским germ;nus ‘истинный, несмешанный, единокровный’. Страбон также считал, что германцы обязаны своим названием латинскому germ;nus, однако несколько иначе, чем Тацит объяснял развитие значения этого слова:
поскольку германцы похожи на кельтов, но все кельтские признаки
выражены у них гораздо ярче (они выше кельтов и у них более
светлые волосы), постольку римляне дали им имя germ;n;, «чтобы
обозначить их как настоящих галлов» (Strabo VII).

   «Гермацы же, как повествует Посидоний в тридцатой книге (FHG.
III), едят на завтрак куски жареного мяса, запивая молоком и неразбавленным вином» (;;;;;;;; ;. IV, 39, русс. пер. см. Афиней,2004). Книги Посидония до нас не дошли. Предполагается, что это место взято
Афинеем из описания Посидонием войны с кимврами, которых Посидо-
ний, вероятнее всего, считал германцами.
    
   Ко второй группе относятся «переводные этимологии», т. е.
предположение о том, что латинское germ;n; ‘истинные, чистые, единокровные’ является переводом на латинский самоназвания одного из германских племен. В качестве кандидатов предлагались иствеоны или истевоны (Istvaevones), что по Лайстнеру означало ‘истинные’ (Laistner 1892), скиры (Sciri), что могло означать ‘чистые, не смешанные’ (Pekkanen 1971) и свебы (лат. Suevi /
Suebi), что означало ‘свои, т. е. не смешанные’ (Collinder 1944). Но иствены, свебы и скиры можно свести к русским созвучиям: истинные воины, свободные (воины), кировники=руководители, к примеру, царь Кир). Смысл социально-этический, один и тот же.

   К третьей группе относятся германские этимологии, которые
фактически используют все мыслимые и немыслимые возможности
интерпретации этнонима germ;n; как исконно германского слова. Причем предлагалось разное исконное морфологическое членение
этого слова: *ger+man-; *germ+an-; *g-ermаn-; *germаn-. При первой и второй трактовках вторая часть этого слова рассматривается либо как германское существительное со значением ‘человек, мужчина’, либо как суффикс, восходящий к и.-е. суффиксу *men/mon/mn, (ср. лат. flumen, греч. ;;;;;;;), следы которого находят и в германских языках (гот. hliuman- ‘слух’ < *kleub-men, др.-сакс. brosmo ‘хлебная крошка’ < *brus-men), либо как суффикс причастия  *-meno-.

    В словаре языка германской общности Фалька и Торпа можно
найти четыре корня, которые теоретически могли бы стать основой
для образования этнонима германцы. Это *gaiz- ‘копье’ и три
омонимичных корня *ger- 1. ‘желать’, ср. нем. begehren, 2. ‘быть
теплым’, ср. нем. g;ren ‘бродить’ и 3. ‘греметь, трещать’, ср.
др.-англ. gierran (Falk, Torp 1979: 127–129). Все эти корни в чистом
виде или с разными расширителями предлагались в качестве источника реконструируемого этнонима *germanoz, который в латинской
традиции выглядел как germ;n;. Соответственно, начальное ger-
сопоставляли либо с корнем *gаir- < *gaiza- со значением ‘копье’
(т. е. германцы = люди копья), либо возводили к германскому
корню *ger- со значением ‘желать’, считая, что это значение сохра-
нялось в имени свевской богини Garmangabis ‘желанного дарительница`. При возведении к корню со значением ‘желать’ этноним германцы интерпретировали как ‘те, кто желает (к примеру, получить плату за службу)’Наименее уязвимой из всех этимологий является большое количество слов с «прагерманским» суффиксом -*man, восходящим к индоевропейскому суффиксу c аблаутным чередованием *men/ *mon/* m;n/ *m;n/ *mn, а также этимология, которая связывает ger- с корнем со значением ‘желать’. Неуман, правда, несколько видоизменил ее, предлагая интерпретировать *germanoz как ‘тех, кто имеет (или приносит)желаемое’ (Neumann 1999). И тут фантазия подсказывает, что речь идёт не о янтаре или какой-либо иной материальной вещице, а о потерянном рае конкретно, потому что нет ни единого древнего народа, у которого бы не было мифа о потерянном рае и страстной мечте вернуться в него. И это многое объясняет в характере германцев, особенно их неукротимую воинственность, направленную на восток.

    Корень *ger- со значением ‘теплый’ с расширителем m, также
рассматривался как источник первой части реконструированного
этнонима *germanoz. При интерпретации *germ+an, германский
корень *germ- связывали с древнеиндийским gharm;- и греческим
;;;;;; ‘горячий’ (имея в виду обозначение области с горячими
источниками, хотя можно было бы иметь в виду и ‘горячность’ характера германцев. Именно так решают проблему этимологии германцев те, кто связывает germ c корнем, сохраняющимся и в кельтском, и в германском, и получившим значение ‘свирепый, воинственный’ (ср. др.-вн. grimmi или др.-исл. grimmr ‘безжалостный, злой, свирепый’).

    Германский корень *ger- со значением ‘греметь, шуметь’ с
расширителем -m также привлекался для объяснения предпола-
гаемого этнонима *germanoz. Корень этого слова связывали с
*garm-, сохранившимся в древнеисландском garmr ‘собака’ и в
норвежских и шведских диалектах в глаголe garma, gorma ‘шуметь’;
т. е. германцы это неугасающие  люди, живущие у шумной реки.

   Но предлагались и этимологии, реконструирующие германский
корень, которого нет в словаре Фалька и Торпа. Исходя из форм
типа нем. G;rtel, Garten, англ. garden и т. п., реконструировали
корень *ger- со значением ‘охватывать, отгораживать’
17, т. е. германцы это люди из-за той же ограды или люди одного права (Trier
1943). Предлагали рассматривать german- и как причастие к
глаголу с корнем *ger- ‘выдаваться, торчать, выступать’,  т. е. германцы – это ‘выдающиеся (а возможно высокие) люди’.


При интерпретации g-erman- g считалoсь следом частотного
германского префикса ga- (< *ga-ermanoz). Корень связывали с
германским *erman-19 ‘огромный, мощный, всеохватывающий’, (ср.
др.-вн. Еrman-arich имя готского короля Эрманариха, др.-сакс.
Irmin-sul

     er- предполагаемое для него значение ‘горяне, скотоводы, земледельцы’, возводя к этому корню и этноним гермундуры
(Hermunduri) и этноним оретане (Oretani) и германские корни со значением герой (ср. др.-вн. helid) и
войско (ср. др.-вн. heri), предполагая чередование r/l в корне (ibid). Однако это предположение имеет ряд уязвимых положений, начиная от передачи германского /hw/ латинским /g/ и немыслимой этимологией этнонима Oretani, и кончая реконструкцией значения индоевропейского и германского корней. Однако ни одна из германских этимологий не нашла отклика ни у большинства германистов, ни у составителей этимологических словарей германских языков и латинского языка.

    Наконец, четвертую группу представляют кельтские этимологии латинского germ;n;. Существует несколько вариантов кельтских этимологий, самые распространенные из которых связывают этноним германцы с ирландским oir- ‘восток’ (т. е. восточные люди), gairm- ‘крик’ (то есть издающие крик при нападении) крикуны и gair- ‘краткость, близость’.

   Возможно, кельты так называли не только своих германских соседей, но и
соседей в других областях, где так же существует этноним германцы и топоним Германия. Пи этом ссылаются на Плиния Старшего (Plin. HN III), писавшего о германцах на Иберийском полуострове, которые оказываются оретанами (Oretani
qui et Germani cognominantur) Германцев в Малой Азии упоминает Геродот, хотя у Геродота это название относится к одному из персидских племен (Hdt. I, 125)24. т.о., термин, соответствующий латинскому germ;n;, не имеющий значение германцы, встречается не только в латинских, но и в греческих текстах.Есть так же  связь этого кельтского топонима с древне-ирландским словом gair *‘сосед’.
germ;n; и топониме Germ;niа мы имеем дело с «восточно-илли-
рийско-фракийским» прилагательным *germos ‘теплый`. Хотя кельтские этимологии часто подвергаются критике, вероятно, что кельтская форма этого слова
могла образоваться не без влияния германских названий племен с -man, и в такой форме это слово попало уже к римлянам. Де Фрис полагал, что в данном случае имелись в виду германцы, которые вместе с кельтами дошли до Иберийского полуострова в III веке до н.э. (Vries 1960). Возможно, однако, что в данном случае оретаны называются германцами, поскольку их исконное место обитания было на правом берегу Рейна. Были ли они кельтоязычны, германоязычны или относились к племенам северо-западного блока, неясно.

     Заимствовав кельтский этноним в эпоху Римской империи,
словом germ;n; римляне стали называть всех германцев. Древние германские языки не дают нам никаких оснований для признания этнонима germ;n; германским и для признания существования этого этнонима как германского самоназвания в эпоху Римской империи. Античные источники свидетельствуют о том, что
в это время в германских языках вообще не было общего самоназвания германцев.  что, по- видимому, свидетельствует о том, что в это время у племен, говоря- щих на германских языках, не было сознания этнического единства, а это подтверждает нашу версию о том, что этноним германцы имеет социально-этический смысл, а вовсе не характеризует кровное родовое объединнение.

    Ровно то же самое мы может сказать об этнониме "русский", более того, мы даже можем утверждать, что это одно и то же слово, но сформированное по-разному, если выделим в качестве корня модификации (г)ер-ар-ра(ру). А если учесть ещё  парность р=л, то к данной паре можно смело присоединить аланов, благо, по-французски Германия называется так и называется - Allemane. Современное самоназвание Германии - Дойчлянд (дочерняя земля), что вполне согласуется с высказанной выше гипотезой об утраченном рае и о Европе трубадуров и миннезинГЕРов.

   Для ответа на вопрос о том, было ли у германцев вообще когда- нибудь единое самоназвание, надо обратиться к более раннему периоду, чем времена Цезаря. В античных источниках эпохи империи мы находим множество
названий германских племен, упоминается и крупное племенное объединение «свебы»(современные швабы) .
26 Позднее появляется формы Suabi, Suavi, таких, как саксы, франки или алеманы. Следы этнонима «свебы» сохранились в разной форме и с разным значением во всех германских языках, ср. др.-вн. sw;ba, совр. нем. Schwaben. Считается, что первая часть датского топонима Svogerslev (Зеландия) также восходит к собственному имени типа SwabaharjaR. В латинских источниках свебы впервые появляются у Цезаря в Записках о галльской войне (Suevi.
У Тацита этот этноним пишется с b (Suebi). Рукописи Страбона и Птолемея не дают возможности определить, какой именно губной согласный передавался буквой ;, смычный или щелевой, поскольку изменение b > v в греческом произошло еще до н. э.

      У более поздних латинских и греческих авторов - Иордан, Прокопий Кесарийский, и в древних германских текстах этот гласный имеет вид долгого ;.
Предполагается, что название Su;b;, в отличие от названия
germ;n;, имеет германское происхождение. Cуществует несколько
вариантов его интерпретации. Свебов связывали с корнем со
значением ‘свободный’, сохраняющимся и в русском слове свобод-
ный (Grimm 1868), и с корнем, имеющим значение ‘сон-
ный’ (slep-) в значении ‘отсталый’ (M;llenhoff 1920: 127), и с кор-
нем со значением ‘парить (передвигаться)’ *sweb- (Zeuss 1835). Наиболее популярной и правдоподобной представляется этимология в значении "свой". По-видимому, от этого же корня образовалось и племенное название свеев
(шведов), др.-шв. sv;ar, др.-исл. sv;ar (исконно ‘свои’) и
соответственно топонимы др.шв. Svealand ‘земля свеев’ и др.исл.
 ‘народ свеев’, а также интерпретация ‘свободные’,‘свободные от Рима’.

     Такое же самоназвание было и у самых северных германцев – свионов, Cогласно Цезарю, земли свебов расположены за Рейном, в областях современного Вюртемберга, Баварии и Тюрингии, откуда они совершают набеги. Цезарь пишет, что племя свебов самое большое и воинственное из всех германских
племен. Посидоний также говорит о свебах, как о древней группе племен,располагавшейся к востоку от Рейна. Граничащие с Римом германцы не
называются свебами, а германцы на правом берегу Рейна, хотя также состоят из ряда племен (gentes), объединяются общим названием свебы. Хотя свебы
делились на племена со своими названиями, но все назывались
свебами.  Тацит относит к свебам семнонов, лангобардов, ревдигнов, авионов, англиев, варинов, эвдоссов, свардонов, нуитонов, гермундуров, наристов, марсингов, квадов, буров, лугиев, состоящих из множества более мелких
племен, готонов, ругиев, лемовиев, свионов и ситонов.


    Цейс приводит несколько отрывков из жизнеописания святого Элигия, жившего в VI веке, где свебы (в форме Suevi) упоминаются вo Фландрии наряду с фризами и фламандцами. Однако предположение о том, что непосредственные соседи кельтов и Рима и связанные с Римом этого времени обязательствами германские племена в культурном и политическом отношении стали ориентироваться не на Рим, а на более «диких» свебов, вряд ли вероятно. Многие античные авторы отмечают меньшее культурное влияние на cвебов Рима и «большую
самость» свебов по сравнению с другими германцами (Timpe 1992). В отличие от свебов, германцы, живущие на Рейне, скорее нетипичны, некоторые из них даже поменяли свои исконные германские самоназвания на новые латинские, как это
сделали, в частности, убии, начавшие именовать себя агриппинцами
(Tacit. Germ.). Уже Цезарь отмечал, что убии были более «цивилизованы» (humaniores), чем другие германцы (Caesar BG 4, 3).Поскольку «германские» признаки лучше сохранились у более диких свебов и исчезали у соседних с Римом германских племен, можно предположить, что до непосредственного соседства с Римом и эти племена имели такие же признаки, что и свебы. Судя по всему, в эпоху Римской империи мы имеем дело не с объединением германских племен вокруг свебов, как полагали ранее, а с обратным процессом, т. е. с распадом, благодаря контакту с кельтами и Римом, бывшей германской (= свебской) этнической общности. Причем чем ближе к кельтам и Риму находились германцы, тем скорее они отдалялись от свебов. Напомним, что у Цезаря, Страбона и Тацита свебами в первую очередь называются правобережные северовосточные германцы, а непосредственные германские соседи Рима уже не свебы. Мысль о том, что название свебы могло быть исконным самоназванием всех германцев, впервые высказал Лайстнер, который указывает на древнее общее название
народа, двойная форма которого свидетельствует о разделении на скандинавских и континентальных германцев (Laistner 1892).

     Существование единого самоназвания «свои» и общих
названий для соседей это уже  факт существования единого этноса. Вполне вероятно, что свебское (= германское) этническое единство существовало, по крайней мере, до второй половины I тыс. до н. э. Причем свебский этнос «своих» сформировался в контакте с северными соседями саамами (не случайно самые северные свебы свеи (свионы Тацита) сохранили самоназвание, восходящее к возвратному местоимению «свои» до наших дней) и с югозападными и юговосточными соседями, к которым в разное время относились этносы, называемые германцами венетами (венeдами), вальхами и айстами.

      Вероятно германский (свебский) этнос формировался в районе
Балтийского моря, которое, как сообщaeт Тацит, называлось Свебским морем (Mare Suebicum), а Иордан называет eго Германским морем (Germanicum mare, Jordanis III), что еще раз свидетельствует о тождестве понятий свебский и германский. Птолемей сообщает, что одна из рек, впадающих в Балтийское море называлась ;;;;;; ;;;;;;; ‘река свебов’ (Ptolemaios, Geographike 11). Хотя
обычно эту реку идентифицируют с Одером. Археологи также считают, что эльбо-германская культура второй половины последнего тысячелетия до н. э. соотносится со свебами (Hachmann 1962: 56). Лайстнер, по-видимому, был прав, когда писал о неслучайности совпадения этнонимов свебов и свеев. Надо ещё отметить, что общность этнонимов "свебы" и "словяне", сформированных по разные стороны уже существующего "водораздела", так же очевидна. Иногда от оьбщего корня остается только одна согласная, но и этого достаточно для реконструкции, а здесь целых три, то есть все, т.к. "в" легко переходит в "л", а "бы" и "яне" - типичные суффиксальные окончания одинаково обобщающего смысла.


      Таким образом, можно заключить, что употреблявшийся в античной традиции этноним «германцы» не был их самоназванием. Во времена Римской империи у германцев вообще не было единого самоназвания и не существовало единого германского этноса, несмотря на языковое единство, что позволяет предположить, что они являлись частью другого, более крупного этничесткого образования,  для них не было в тот момент необходимости иметь некий обособленный этностатус. Однако в этнониме свебы, употреблявшемся для обозначения крупнейшего племенного объединения людей, говоривших на германском языке в эпоху Римской империи, можно предположить сохранение исконного самоназвания германцев, свидетельствующего об их былом весьма древнем этническом единстве. Далее этот этнос «своих», формировался в
контакте с «чужими» этносами, т. е. с «финнами» (саамами и
прибалтийскими финнами, а возможно и с более древней, первой
волной пришедших с востока финно-угров) на севере и северо- востоке, айстами (балтийцами) на юго-востоке и венетами италийцами) на юго-западе. Одним из показателей этнического единства мог быть и единый (свебский =общегерманский) язык.

      В середине первого тысячелетия до н. э. место венетов заняли
валахи (кельты), а в начале нашей эры место венетов и айстов
заняли славяне, которых германцы стали называть венедами, поскольку они заняли часть венетских земель. Однако в это время этническое единство свебов (германцев) стало уже распадаться, когда в середине первого тысячелетия
до н. э. германцы=свебы вступили в контакт с кельтами, а затем и с Римом. По-видимому, именно пограничные с кельтами германские племена (неметы, убии, трибоки, тунгры и т. п.) и получили от кельтов трактовку названия германцы
(«соседи»). Заимствовав от кельтов этот термин, римляне стали обозначать им не только германцев на левом берегу Рейна, но всех германцев, сохранявших еще значительную общность в культуре и языке, но переставших быть единым этносом. При этом наиболее отдаленные от Рима германские племена сохраняли свое исконное самоназвание свебы и свеи (свионы Тацита) еще и в эпоху Римской
империи. Надо отметить, что смысловое наполнение этнонимов всегда меняется в веках, этноним германцы - не исключение.

   Дописьменная история германских языков и
   ИННОВАЦИИ ПРОТОГЕРМАНСКОГО

   Дописьменную историю германских языков обычно разделяют на два периода: протогерманский и общегерманский. Общегерманский язык – это реконструированный язык, обладавший всеми перечисленными ниже общими признаками германских языков и не развивший еще признаков, отличавших древне- германские языки друг от друга, это период формирования (или существования) общих признаков. Естественно, что появление общегерманских инноваций представляет собой процесс, длившийся многие века.

   Ван Гудсем классифицирует германский язык
эрохи бронзы и железа (1500 г. до н. э. до последних столетий последнего
тысячелетия до н.э.) как прагерманский (Germanic parent language). До этого
времени он говорит о догерманском языке (PreGermanic), а после этого
времени об отдельных германских языках. Кроме того, прагерманский он
разделяет на ранний протогерманский (1500–500 гг. до н. э.) и поздний
протогерманский (500 г. до н. э. – 1 г. н. э.) (van Coetsem 1994).

    Язык старших рунических надписей – это засвидетельствованный язык, который в самых ранних надписях старшими рунами (II–V вв. н. э.) наиболее близок общегерманскому состоянию, но неидентичен ему; древние германские языки – это засвидетельствованные письменностью германские языки, уже развившие ряд признаков, отличающих их и от общегерманского состояния и друг от друга. Этноним германцы будет употребляться ниже не в этнографическом, а в лингвистическом значении, т. е. для обозначения людей, говоривших на германском (протогерманском или общегерманском) языке. Насколько этому лингвистическому единству соответствовало единство этническое на протяжении протогерманского периода,т. е. периода формирования общегерманского языка, и когда точно появилось осознание этнической общности, сказать невозможно.

    О трех периодах в истории германского языка говорит Каллио, выделяя предгерманский (2300–1800 гг. до н. э.), палео-германский (1800–500 гг. до н. э.) и прото-германский (500–1 гг. до н. э.), однако основания для такого деления не лингвистические, а археологические (предгерманский – поздний неолит, палеогерманский – бронзовый век, протогерманский – железный век –
Kallio 2003).

     Сравнение германских фонологических и грамматических инноваций с соответствующими инновациями в других индоевропейских языках использовалось всегда для установления того, какие из индоевропейских языков находились в контакте с германским и с какими языками германский мог образовывать более тесную общность. Однако представление об общих инновациях было разным у разных лингвистов. О почти полном отсутствии морфологических инноваций, общих для германского и италийского, пиcал Поломе, который отвергал на этом
основании гипотезу о длительном соседстве италийцев и германцев(Polom; 1966). Порциг, который приводит наиболее полный список общих индоевропейских инноваций, отмечает только одну общую германо-балтославянскую инновацию (окончание дательного мн. на -m) и четыре общих фонологических и грамматических нновации у италийского и германского, три из которых являются
фонологическими (сходное изменение звонких придыхательных.

       Традиционно большое внимание при сопоставлении германских
языков с другими европейскими индоевропейскими языками
обращали на лексику, тогда как ряд фонологических и морфоло-
гических инноваций были оставлены без внимания. Они таковы:

1) Изменение sr > str (германский, балтийский (частично), сла-
вянский, иллирийский (и албанский), фракийский, частично
кельтский)
Сочетание sr подверглось изменению во многих индоевропей-
ских языках, сохранившись только в древнеиндийском, древне-
ирландском и отчасти в литовском. В германском, латышском, древ-
непрусском, иллирийском (и албанском) и фракийском языках, а
также частично в литовском (в ряде диалектов) это изменение имело
вид sr > str, ср. др.-инд. sr;vati ‘течет’, др.-ирл. sr;th, но герм.
*strauma- (др.-исл. straumr, др.-сакс. str;m ), латыш. straume ‘поток’,
русс. о-стров, илл. Stravianae, фрак. ;;;;;;; (река), но лит. литер.
sraumuo ‘стремнина’. В латышском и славянском это изменение
прошло более последовательно, чем в литовском, хотя оно было
характерно и для древнепрусского.
    Изменение sr > str обнаруживают и в части кельтских языков (в
галло-бриттских и в северных ирландских диалектах).
2) /a/ – /o/ > /a/ (германский, балтийский, албанский, хеттский,
индоиранский)
Краткому /о/ и краткому /а/ в ряде индоевропейских языков
соответствует в германском краткое /а/, см., напр.: лат. hostis ‘враг’,
русск. гость, рун. -gastiR ‘гость’; лат. ager, гот. akrs ‘возделанное
поле’. Изменение и.-е. /o/ в германское /a/ затронуло и суффик-
сальную морфему (см. греч. дор. ;;;;;;;, гот. bairand ‘они несут’); в индоевропейских языках оно произошло независимо.

и др.

    Балто-германская параллель рассматривается иногда как региональная инновация германских, балтийских и савянских языков, или наоборот, как общий индоевропейский архаизм. Однако германские заимствования в финском и
особенно в латинском свидетельствуют о несомненном существовании оппозиции /a/ – /o/ в германском.
   Реконструируемые первичные окончания индоевропейского медиопассива *m-a-i, *s-o-i; *t-o-i. Эта изоглосса считается древнейшим диалектным различием внутри индоевропейского или в соответствии с традиционной теорией родословного древа, представленной и в книге Гамкрелидзе и Иванова (1984), свидетельствует о первоначальном разделении индоевропейского на два языка.

    Являются ли обе формы инновациями или только одна из них, или вначале обе формы сосуществовали, но различались функционально, неясно. Различия в склонении форм существительных мужского с основой на -а и женского рода на -; (германский, балтийский, славянский, индоиранский, италийский, греческий):
    В протоиндоевропейском падежная флексия была единой вне зависимости от вида основы и рода. В дальнейшем в истории отдельных ветвей индоевропейских языков происходили изменения, связанные с переразложением основообразующего суффикса, ставшего частью окончания, и с родовой дифференциацией типов
склонения. У части индоевропейских языков сохраняется независимость окончаний от рода, даже если само окончание претерпевает изменение.

   Совпадение позднеиндоевропейских видовых форм аориста и перфекта в форме прошедшего времени (германский, балтийский, кельтский, италийский, албанский, хеттский). Традиционно считалось, что видовая система позднеиндоевропейского, включавшая противопоставление перфекта, аориста и презенса, сменилась в протогерманском противопоставлением двух временных форм: прошедшего времени (претерита) и непрошедшего времени (презенса).

   Германский оказывается не единственным языком, где развитие(или деградация?) привело не только к исчезновению видовых различий, но и совпадению аориста и перфекта в единой грамматической уже не видовой, а темпоральной категории. Причем, «выдвижение времени на первый план среди понятий, выражаемых глагольными основами, – это новшество, характерное для германского, кельтского и италийского языков». К этой же группе языков
следует добавить и албанский и балтийский, где прошедшее время также образовалось в результате слияния индоевропейского перфекта и аориста.

   Представление о том, что в позднеиндоевропейском существовали разные формы аориста и перфекта, популярно до сих пор. Однако со второй половины ХХ
века стало распространяться мнение, что в праиндоевропейском
противопоставления перфекта и аориста не было, и что такое состояния является греко-индоарийской инновацией. Наибольшее сходство при образовании форм прошедшего времени мы находим в германском и италийском, где этимологические сходные глаголы одинаковым образом (с одинаковой ступенью долготы) образуют форму перфекта в италийском и форму претерита в германском. Такой способ образования формы прошедшего времени считается исключительной германо-
италийской инновацией, однако сходное явление можно наблюдать и в балтийском ареале.
 
 Отражение слоговых сонантов
 Слоговые r и l > u(o)l, u(o)r (германский, италийский, частично славянский и балтийский, возможно иллирийский. Рефлексы слоговых плавных представлены как сочетание гласных заднего ряда (о или u) с соответствующими плавными (т. e.
как ul, ol; ur, or) в германском, италийском и венетском и возможно
в иллирийском, однако возможны и рефлексы в виде ur и ul, ср. mulier, gurdus.

   Слоговые носовые n, m > un, um (германский, частично
балтийский и славянский). Гласные заднего ряда в сочетании с носовым согласным являются рефлексом слоговых носовых прежде всего в германском, но
возможны изредка и в балтийском ( ср. др.-пр. guntwei < *ghwnt-
‘гнать’ (Schmalstieg 1959: 16) и более часто в славянском, ср. герм.
  В большинстве индо-европейских языков рефлексом слогового носового оказывается сочетание а с носовым согласным, гласный -е в ирландском, ита-
лийском, возможно албанском, гласный -i в большинстве случаев в балтийском и славянском. В германском также отмечают возможность огласовки -i, в сочетании с другими признаками они могут пролить свет на древние связи индоевропейских языков. В случае с германскими языками этот признак, однако, оказывается очень важным, поскольку только в германских языках рефлексы плавных
и рефлексы носовых, как правило, совпадают в одном гласном заднего ряда.

      Ван Кутсем относит распущение слоговых сонантов к раннему
протогерманскому, который он датирует началом первого тысячелетия до н. э. (van Coetsem 1994), но до сдвига ударения на корень. Распущение сонантов следует рассматривать как одну из самых ранних протогерманских
инноваций.

     Сокращение долгот перед простым согласным (германский,
италийский, кельтский). В германских языках в это время уже не было слоговых плавных сонантов, а были их рефлексы, т. е. ul и ur.

   Фиксация ударения на корне (германский, кельтский,
италийский, частично балтийский). Закон Вернера показывает, что подвижное ударение в германском сменилось фиксированным ударением на корне, что в боль-
шинстве случаев означало ударение на первом слоге. Это изменение
традиционно считается основной причиной многих фонологических
и морфологических изменений, в том числе и Первого перебоя
согласных и редукции окончаний и упрощения морфологической
системы. Однако такое кажущееся очевидным объяснение оставляет множество вопросов, особенно если мы сравним германские языки с другими языками с начальным ударением (например, с саамскими или прибалтийско-финскими
языками), где и начальные согласные и структура слова, в том числе и структура германских заимствований общегерманского периода,
остается неизменной на протяжении тысячелетий. Кроме того, очевидно, что изменение типа индоевропейского ударения в германском связано не с механическим выделением первого слога, а с выделением корня. Германские заимствования сохранили в этих языках свою первозданную форму без редукции.
 
     Германской модель ударения находится не просто на первом слоге, но на корне , аналогично и в русском (приставки оставались безударными). Наконец, начальное (корневое) ударение было и остается характерным для саамских и прибалтийско-финских языков. Эта германо-прибалтийско-финско-саамская параллель интерпретировалась и в XIX веке (F;rstemann 1874) и продолжает интерпретироваться некоторыми и сейчас, как след «финского» по Виику уральского) субстрата в германском. Однако, несмотря на существование очевидной типологической параллели, проявляющейся в изменении типа акцента и интонации в современном шведском языке Финляндии, которая объясняется финским
влиянием, и на то, что контакты населения, живущего на западном и восточном побережье Балтийского моря, относят к 3200–2300 гг. до н. э., (Kallio 2003), а контакты протогерманцев с северными соседями на Скандинавском полуострове не младше 1000 г. до н. э.,предположение о финно-угорском влиянии на сдвиг ударения в протогерманском, как правило, отвергается.

    Однако, если первая волна финно-угров появилась в Скандинавии и на севере центральной Европы еще до выделения прото-финского, не исключена и более ранняя датировка сдвига ударения в германском (около 2000–1500 г. до н. э.).
Начальное ударение есть и в части балтийских языков, прежде всего в латышском, где эта особенность характерна для всех диалектов, и в части литовских диалектов, прежде всего в северных
и северо-западных.
 
    Ряд балтистов не признают возможности прибалтийско-финского влияния на оттяжку ударения в латышском и жемайтийском, считая причиной такого сдвига внутренние факторы. Однако редукция окончаний могла быть следствием
оттяжки ударения на первый слог. Кроме того, о балтийско-прибалтийско-
финских языковых связях свидетельствуют не только фонологические, но
и многочисленные лексические, фразеологические и семантические парал-
лели (см., напр.: Эндзелин 1951; Sabaliauskas 1963). Данные популяцион-
ной генетики также свидетельствуют о возможности финно-угорского
влияния. Литовцы и латыши имеет самый большой в Европе процент муж-
ского населения, говорящего не на финно-угорских языках.

    Виик добавил к этому предположение о том, что индоевропейские p, t, k, которые, по его мнению, были придыхательными и реализовались как аффрицированные рf t; k;, были заменены уральцами при смене языка щелевыми, поскольку в уральском не было аффрикат такого типа. Однако второе
предположение, в отличие от первого, не находит типологического
подтверждения в современных финско-скандинавских контактах. Кроме того, если использовать типологическую параллель субституции шведских звонких смычных финскими, то следовало бы иметь в виду, что и глухие (аспирированные) шведские смычные в старых заимствованиях заменялись финскими глухими
неаспирированными, т. е. по предполагаемому Вииком сценарию p t
k и b d g должны были совпасть в начале слова в речи уральцев, как
совпали скандинавские анлаутные звонкие и глухие (придыхательные) в старых скандинавских заимствованиях в саамском и финском. Следует отметить кардинальное различие германской и уральской фонотактики. В германских языках основное различие согласных связано с позицией перед ударной гласной, т. е. в начале слова, а в уральских языках основная арена противопоставления
согласных это позиция после ударного гласного, т. е. в середине
слова (ср. чередование ступеней).

впервые упоминается Геродотом (;;;;;;;;) как растение, извест-
ное скифам и фракийцам. Считается, что в греческий это слово
проникло с северо-востока. Возможно, оно было заимствовано и
германцами с востока, однако, из какого именно языка не вполне
ясно. Наиболее вероятным кажется предположение Трубачева об
иранском (скифском) источнике этого слова. Трубачев основы-
вается на гипотезе Абаева, реконструировавшего скифскую форму
*kana (ср. осет. g;n/g;n; ‘конопля’, др.-инд. k;na- ‘зернышко’ –
Абаев 1958: 512–513), которая должна была сочетаться с формой –
pus ‘самец’, т. е. *kanapus ‘мужские растения конопли’ (Трубачев
1983: 192). Возможно на этот же источник указывают и обозначение
конопли в финно-угорских языках (см. мари. ky;e, коми, удмурт.
pi;, pu; < *kana-pis – ibid.: 190), имевших множество древних
заимствований из индоиранских языков (Katz 2003). Возможно, что
из иранского было заимствовано и славянское *konopja. Литовское
kanapis, древнепрусс. kanapios (мн.) считаются Трубачевым
относительно поздними заимствованиями из славянского (Трубачев
1983: 189). Вокализм (балтийское *kanap-, славянское *konop-)
свидетельствует, однако, против этого. Балтийская форма с /a/
может свидетельствовать, что германское слово могло быть
заимствовано не непосредственно из иранского, а через балтийский
в эпоху последней фазы Первого перебоя, а именно до изменения
/kh/ >/;/, но после изменения /ph/ >/f/. Если предположить, что
германцы узнали коноплю или вернее это слово для обозначения
конопли примерно в то же время или ненамного раньше греков, то
передвижение согласных /kh/ > /;/ можно датировать серединой
первого тысячелетия до н. э., а изменение /ph/ >/f/ отнести к более
раннему времени. Об этом же времени изменения /kh/ > /;/
свидетельствует и германское название кельтов *val;os, которое
также было заимствовано до перебоя /kh/ > /;/, см. этноним Volcae у
Цезаря (см. выше)63. Что касается германских заимствований в
латинский, где спорадически появляются формы с /k/ на месте
германского /;/ < /kh/, cм. лат. Cimbri, но дат. Himmbersyssel,
Himmerland, то эти данные не столь показательны, поскольку могут
свидетельствовать не о Первом перебое, а о субституции отсутству-
ющего в латинском германского /;/ латинским /k/.
Если примеры первого перебоя (в первую очередь изменение
/kh/ > /;/ относятся к середине первого тысячелетия до н. э., то и
63
Иногда предполагают, что германские слова типа др.-исл. др.-исл. l;kna,
др.-а. l;cnian, гот. l;kinon, др.-вн. l;chin;n ‘лечить’ или др.-исл. t;n, др.-а.
t;n, др.-вн. z;n ‘огороженное место’ являются кельтскими заимствования-
ми, проникшими в германский до Первого перебоя, ср. др.-ирл. liaig
‘врач’, d;n ‘крепость’ (Ringe 2006), однако не менее вероятно их
германское (<индоевропейское) происхождение (cм. Vries de 1962: 371–
372, 600).
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
58
изменения других глухих смычных и начало перебоя (изменение
звонких придыхательных) должно было начаться гораздо раньше.
Поэтому датировка изменения звонких придыхательных 1000 годом
(Прокош 1954: 44) может считаться terminus ante quem.
16d) pt, kt > ft, ;t (германский, оско-умбрский)
Возможно, что со спирантизацией глухих смычных в герман-
ском, вернее с первой фазой такой спирантизации, с появлением
глухих щелевых в сочетаниях со смычными, cр. гот. raihts
‘правильный, прямой’, др.-англ. reht, riht; др.-вн. reht < *rehtaz и
лат. rectus, греч. ;;;;;;; ‘устремленный вперед’‚ связано и измене-
ние kt > ;t, pt >ft в оском и умбрском (ср. оск., умбр. ;htavis, лат.
Octavius, умбр. rehte, лат. recte, оск. scriftas, лат. scriptae), что может
свидетельствовать о том, что протооско-умбрский еще был соседом
протогерманского не только в период изменения звонких
придыхательных, но и в период первоначального этапа изменения
глухих смычных. Не менее вероятно и отсутствие связи этого из-
менения с передвижением согласных, однако и при такой интерпре-
тации сходство германской и оско-умбрской инновации очевидно.
16e) Закон Вернера
Германской инновацией, не имеющей непосредственных парал-
лелей в других индоевропейских языках, является чередование
согласных по так называемому закону Вернера (озвончение
исконных ph th kh и s, если ударение не падало на предшествующую
гласную). В результате этого изменения рефлексы исконных ph th kh
в позиции не перед ударным гласным совпали с рефлексами
соответствующих звонких, а у /s/ появился звонкий аллофон, кото-
рый фонологизовался позднее при сдвиге ударения на корневую
морфему.
Существуют разные датировки закона Вернера. Традиционно
считается, что закон Вернера действовал только после появления
глухих щелевых (ph th kh> f ; ;) и, соответственно, его относят к
одним из самых поздних протогерманских изменений64. Однако в
последнее время закон Вернера стали датировать временем до
Первого перебоя (van Coetsem 1970: 59–74; Ramat 1981: 37–40;
Vennemann 1984: 20–22; Koivulehto, Vennemann 1996: 172), т. е.
предполагали, что изменение ph th gh > bh dh gh по закону Вернера
произошло до передвижения ph th kh > f ; ;.
Чередование по закону Вернера затрагивало в основном
конечные согласные корня и многие видели связь этих чередований
с чередованием ступеней в финно-угорских языках, которое также
было характерно для этой же позиции. По закону Вернера качество
64
Прокош, например, относит изменение по закону Вернера к первому или
второму веку н. э. (Прокош 1954: 55).
3. Инновации протогерманского...
59
согласного определяется местом ударения, а по прибалтийско-
финско-саамскому закону чередования ступеней – закрытостью или
открытостью заударного слога (усиление согласного при открытом
конечном слоге и ослабление при закрытом слоге, ср. протосаам.
им. пад. ед. *kota, род. пад. *kotan > им. *koatt; – род. *koaD;n,
совр. севсаам. goahti ‘чум’ – goa;i). Пости предположил, что чере-
дование ступеней в саамском и прибалтийско-финском следует
объяснять германским суперстратом, в котором в середине слова
чередовались по закону Вернера звонкие и глухие (Posti 1953)65.
Согласно Пости различие в ударении между словами типа *kota и
*kotan в финском состояло в большей ударности второго слога в
словах с закрытым слогом, и эта особенность объясняет чередо-
вания в финском в соответствии с германскими чередованиями по
закону Вернера, когда перед ударным гласным второго слога появ-
лялся звонкий согласный вместо глухого. «Финны» переняли от
германцев, говорящих «по-фински», произношение звонких в этой
позиции. Следует заметить, что предположение о большей удар-
ности второго слога в словах с закрытым слогом в протофинском
традиционно, и не связано с гипотезой о германском суперстрате.
Идея Пости с некоторыми дополнениями поддерживается и
сейчас (см., напр.: Koivulehto, Vennemann 1996; Kallio 2004). Однако
наличие чередования ступеней в части самодийских языков (Купер
1987) говорит против предположения о германском суперстрате в
прибалтийско-финском и саамском. Не совпадают и традиционные
датировки закона Вернера с традиционными датировками
чередования ступеней, которые оказываются старше закона
Вернера. Поэтому, если и есть связь закона Вернера с уральским
чередованием степеней, она может быть только обратной, т. е.
следует предположить не германское влияние на угро-финский, а,
наоборот, саамо-прибалтийско-финское или еще более раннее
финно-угорское влияние на чередование по закону Вернера
(напомним и о роли середины слова в уральских языках). Т. е.
модель Пости следует перевернуть, предположив не саамо-прибал-
тийско-финское чередование ступеней под влиянием германского
суперстрата (закон Вернера), а, наоборот, закон Вернера считать
следствием финно-угорского субстрата (чередование степеней).
При датировке закона Вернера следует различать две его фазы:
фазу аллофонического распределения звонких и глухих в зависи-
мости от места ударения (см., напр. [s] ~ [z]) и фазу фонологизации
после сдвига ударения, когда бывшие аллофоны оказались в
одинаковых просодических позициях (/s/ – /z/). Первая фаза закона
65
Сходство закона Вернера с чередованием ступеней проявляется не толь-
ко в сходстве чередования смычных p t k ~ b d g, но и в чередовании s ~ z и
в чередовании ступеней с ассимиляцией ср. фин. lintu им. – linnun родит.
‘птица’, ilta им.– illan родит. ‘вечер’ (Koivulehto, Vennemann 1996: 164–5).
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
60
Вернера могла произойти задолго до сдвига ударения, а вторая
произошла одновременно с ним.
Если закон Вернера действительно имел место до Первого
перебоя, то время его появления второе тысячелетия до н. э.66
Первый перебой, в первую очередь изменение p t k > f ; ; и
закон Вернера остаются важными германскими инновациями.
Армянское передвижение согласных рассматривается как типологи-
чески сходное изменение, поскольку нет других армяно-германских
эксклюзивных инноваций ни в грамматической системе, ни в
фонологической системе, ни в лексике.
17) Обобщение окончания аккузатива как показателя инфини-
тива (германский, оско-умбрский, частично греческий)
В протоиндоевропейском единой формы инфинитива, вероятно,
не было. Однако в самых ранних памятниках индоевропейских
языков инфинитив уже существует как грамматическая категория,
называющая абстрактное действие (Казанский 2001: 150). Инфи-
нитив появился в результате переосмысления разных падежных
форм существительного, и восходящее к этой эпохе разнообразие
показателей инфинитива сохранилось в ряде древних индоевропей-
ских языков, в частности, в древнеиндийском и в хеттском. В
дальнейшем в большинстве индоевропейских языков в качестве
показателя инфинитива генерализовалось исконное окончание
только одного падежа (ср. формы дательного падежа основ на -i в
балтийском и славянском или местного падежа существительных с
основой на -s в латинском (-re <-ri < *-si). В германском инфинитив
выступает с огласовкой презенса и с суффиксом -n, который интер-
претируется как исконный показатель аккузатива существительных
с основой на *о > а (*-оm > -an). Параллельное германскому раз-
витие мы находим в оско-умбрском. Умбрский суффикс инфини-
тива -om и оский суффикс инфинитива -um считаются застывшими
формами винительного падежа основ на -о (Тронский 2001: 261)67.
Показатели инфинитива, восходящие к формам аккузатива обнару-
живают и в санскрите (ср. суффиксы -аm, -tam в ведическом
санскрите – Барроу 1976: 339–340; Елизаренкова 1982: 363). Барроу
сравнивает форму аккузатива pratr;am ‘продлить’ c оско-умбрской
формой на -om/-um (Барроу 1976: 340). Трудно сказать, имеет ли
отношение к исконному окончанию аккузатива вычленяемый Казан-
ским в хеттском и греческом исконный инфинитивный суффикс -
en(-n) (Казанский 2001: 153). Однако, даже если это так, то в
66
Койвулехто и Феннеманн полагают, что германское передвижение со-
гласных произошло до 750 г. до н. э., а закон Вернера действовал еще
раньше (Koivulehto, Vennemann 1996: 176).
67
Возможно следы инфинитива на -um сохранились и в латинском языке
(Тронский 2001: 311).
3. Инновации протогерманского...
61
древнеиндийском ведическом68 в хеттском и в греческом этот
суффикс является только одним из возможных показателей
инфинитива, тогда как в оско-умбрском и германском окончание
аккузатива было обобщено как единственный показатель
инфинитива. Кроме того, если в других индоевропейских языках
суффикс инфинитива может восходить к форме аккузатива
существительных с разными основами (древнеиндийские суффиксы
-аm, -tam связываются с корневыми основами – Елизаренкова 1982:
363), то и германский и оско-умбрский суффикс инфинитива
восходит к окончанию аккузатива у существительных с одинаковым
типом основообразующего суффикса ( и.е. основой на -о).
Справедливо, что германский инфинитив как грамматическая
категория «не представляет собой какой-нибудь инновации, он
однотипен положению этой категории в большинстве древних
индоевропейских языков» (СТТЯ 1966 IV 272). Однако генера-
лизация форм аккузатива существительных с основой основ на *о
как показателя инфинитива оказывается исключительной оско-
умбрско-германской инновацией.
18) Появление претерита (только в германском в таком виде)
Если объединение старых форм перфекта и аориста не исклю-
чительно германская инновация, то форма этого объединения,
включающая формальное противопоставление в германском пре-
терите трех резко отличающихся друг от друга типов образования
(двух основных, сильные и слабые глаголы, и редуплицирующих
глаголов), является несомненной германской инновацией, однако,
мы можем найти параллели каждому из этих типов в других
индоевропейских языках. Причем мы обнаруживаем в них не только
структурные, но и материальные соответствия. К структурным
соответствиям кроме совпадения форм аориста и перфекта в единой
форме прошедшего времени, характерного для кельтских,
италийских, иллирийских и балтийских языков (см. выше), отно-
сится и существование двух основных типов образования прошед-
шего времени, ср. противопоставление двух типов глагольного
спряжения (старого и нового) в албанском (Десницкая 1965: 38–39)
и балтийском. Также как в албанском и в германском мы сталки-
ваемся в балтийском с существованием двух способов образования
прошедшего времени, один из которых связан с чередованиями по
аблауту, а другой – нет (ср. лит. dirba ‘работает/ют’ – dirbo
‘работал/и’, но karia ‘вешает/ют’ – kor; ‘вешал/и’).
68
В классическом санскрите генерализовался единый суффикс инфинитива
-tum, который был очень редок в ведах (Барроу 1976: 339).
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
62
18а) Генерализация аблаутных чередований у сильных глаголов
(германский и частично италийский и балтийский)
Специфически германской чертой было превращение индо-
европейского чередования по аблауту в стройную систему формо-
образования. Сильные глаголы в германском образуют формы
времени либо путем только качественного (е – а – 0), либо только
количественного (а – ;<;), либо смешанного (e – a – ;) аблаута.
Хотя аблаутные чередования в глагольной системе можно
обнаружить в других индоевропейских языках, наиболее точным
соответствием германским сильным глаголам, являются временные
формы неправильных глаголов в балтийских и в италийских языках
ср. (ср. гот. greipan ‘хватать’ – gripum (прет. 1. мн.), лит. lieka
‘остается/ются’ – liko (прет.), гот. bidjan ‘просить’ – b;dum, лит.
slepia ‘скрывает/ют’ – sl;p;, гот. faran ‘ехать’ forom, лит. karia
‘вешает/ют’ – kor;), гот. wairpan – warp – waurpum ‘бросать’, лит.
kerpa – kirpo kirpti ‘резать’; ср. также лат. fund; ‘лить’ – f;d; , др.-
исл. gj;ta – gaut; лат. linqu; ‘оставлять’ – l;q;, др.-вн. l;han ‘давать
взаймы’ – l;h ; лат. scab; ‘скрести’ – sc;bi, др. исл. skafa – sk;fи т.
п. Причем германо-итало-балтийское сходство проявляется, прежде
всего, в количественном аблауте, т. е. в тождественности употреб-
ления ступени удлинения и нулевой ступени ср. № 7b.
В последнее время появилось предположение о связи генера-
лизации аблаутных чередований при образовании глагольных форм
с возможным семитским (пуническим) суперстратом, на котором
настаивает Феннеманн (Vennemann 2000: 2004; Mailhammer 2007:
196–199). Основанием для предположения о контактной природе
германского глагольного аблаута является отсутствие у многих
сильных глаголов надежной индоевропейской этимологии и
упрощение в германском позднеиндоевропейской видо-временной
системы (Mailhammer 2007: 195–196). Еще раньше о контактной
природе систематизации германского глагольного аблаута писал
Стедье (Stedje 1986: 109–110), не определяя, ни в чем выражается
эта контактная природа, ни контакт с каким языком вызвал такую
систематизацию. Однако, как мы видели выше, упрощение
позднеиндоевропейской видо-временной системы характерно не
только для германского. Кроме того, аблаут явление, несомненно,
индоевропейское, и, если и существует его связь с семитским
аблаутом, то эта связь была характерна для гораздо более
отдаленного (ностратического) периода. Наконец, пока не удалось
доказать семитской этимологии у германских сильных глаголов.
Сходное изменение в балтийских и италийских языках также не
свидетельствует в пользу семитской гипотезы.
3. Инновации протогерманского...
63
18b) Появление дентального прошедшего у слабых глаголов
(германский, оско-умбрский, кельтский, частично славянский)
Второй важной германской инновацией является дентальный
претерит, который присутствует во всех списках специфических
германских инноваций. Вопрос об источнике дентального претерита
всегда был (СГГЯ IV 1966: 396–402) и продолжает оставаться
дискуссионным. Существует несколько гипотез относительно
источника германского дентального претерита. По одной из них
дентальный претерит появился в результате присоединения к
глагольной основе стоящей в постпозиции формы претерита глагола
‘делать’ *d;n (см., напр.: Krahe 1965: 124–125), по другой,
источником дентального претерита была форма причастия на *-to
(см., напр.: Pohl 1989). Существует и гипотезы, объединяющие
первые два предположения (Watkins 1962; Bech 1963). Кроме того,
источником дентального претерита считают распространение на все
числа и лица форму личного окончания, либо 2 го лица ед. числа
перфекта сильных глаголов (Must 1951: 126), либо показателя 3
лица ед. числа причастия на *-to (Watkins 1962: 45). Леманн считал,
что источником германского дентального претерита был индо-
европейский детерминативный суффикс *-dh, который придавал
значение «состояния, приобретенного в результате действия», что, в
сущности, соответствует значению причастия. Такое значение было
сходно со значением индоевропейского аориста и перфекта, двух
других источников германского претерита (Lehmann 1943: 21–22).
Позднее Леманн несколько видоизменил свою гипотезу. В связи с
развитием представления об индоевропейских языках, как о языках
активного строя, в которых противопоставлялись глаголы действия
и глаголы состояния, он стал возводить германский дентальный
суффикс к развившемуся из детерминатива суффиксу стативных
глаголов *-dh (Lehmann 2005–2007: 3.7.2).
Суффикс, соответствующий суффиксу германского дентального
претерита, мы находим в оско-умбрских и в кельтских языках. В
оском, вольском, марруцинианском и пэлигнианском самая частот-
ная форма перфекта образуется с суффиксом -tt-, -t- (Untermann
2002: 490), хотя традиционно выделяют и другие суффиксы, в
частности -f. Перфекта на -tt- нет в умбрском, но и здесь один из
суффиксов перфекта -f. Традиционно считается, что оско-умбркое -
f- также как и латинское -b;- восходят к корню со значением ‘быть’
(*bheu;-) (Тронский 2001: 258; Markey 1985: 266). Однако, посколь-
ку индоевропейское *dh регулярно отражается в оско-умбрком как f
(Untermann 2002: 489), предполагают возможность появления
перфекта на -f- из *-dh (Ходорковская 1979). Предполагали и
двоякий источник перфекта на -f, одним из которых было *-dh , а
другим *-bhu (Olzscha 1963: 299). Курзова считает, что и суффикс
латинского имперфекта развился из исконного суффикса *-dh
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
64
(*-bam < *dh;m), который имел исконно инактивное и термина-
тивное значение и который был источником суффикса претерита и в
германском (Kurzov; 1993: 188).
Ходорковская реконструирует исходные оско-умбрские ден-
тальные суффиксы *-t-, *-dh- и позднейшее изменение *-dh > f в
оско-умбрском и *-dh- > b в латинском (Ходорковская 1979: 116).
Источники появления италийских дентальных суффиксов неясны,
однако предполагают возможную связь перфекта на -tt- с формами
причастий на -to (Markey 1985: 266). Существует несомненный
материальный, структурный и семантический параллелизм между
германским слабым претеритом и дентальным перфектом на -tt- и
реконструированным дентальном перфектом на *dh в италийских
языках (Ходорковская 1979: 109, 116).
Хотя вопрос о природе сходства германского дентального
претерита с кельтским претеритом на -t (ср. формы типа -biurt)
остается открытым, предположение о едином источнике этой изо-
глоссы вполне вероятно. Вагнер считал, что обе эти формы, также
как и форма славянского корневого аориста восходят к индоевро-
пейскому суффиксу отглагольных прилагательных и причастий *-to
(Wagner 1960). Традиционно считалось, что кельтский претерит на
-t имеет своим источником индоевропейскую форму 3 лица ед.
числа сигматического аориста или презенса (литературу см. Watkins
1962: 25–27; Schmidt 1978: 14–15), поэтому идея Вагнера вызвала
ряд возражений (Schmidt 1978: 19). Шмидт соглашается с Вагнером
относительно возможности формирования кельтского и германского
претерита с исконным и.-е. суффиксом отглагольных прилага-
тельных *-to, однако он считает, что эта форма участвовала в
формировании суффикса кельтского и германского претерита
одновременно с омофоничным перфектным и.-е. суффиксом *-to
(Schmidt 1978: 22). Воткинс считал, что германский слабый
претерит появился в результате употребления и.-е. причастного
суффикса 3 лица ед. числа с непереходными глаголами, где этот
суффикс не имел пассивного значения. Активное значение этой
формы было поддержано суффиксацией глагола *dhe- ‘делать’
(Watkins 1962: 45–46). Сравнивая германский слабый претерит с
кельтским претеритом на *t и старославянским аористом на *-t69, он
отмечал их общий источник (причастие на *-to) и cходный путь
развития (употребление с непереходными глаголами в непассивном
значении), но считал такое сходство не свидетельством былой язы-
ковой общности, как думал Вагнер, а результатом параллельного
развития (ibid.: 39–40). Действительно нельзя исключить парал-
69
Форма старославянского аориста на -тъ в третьем и втором лице
единственного числа встречается иногда наряду с регулярной формой без
-тъ (ср. напр. стсл. моли / молитъ). Эта форма традиционно объясняется
влиянием формы третьего лица настоящего времени (ср. молитъ).
3. Инновации протогерманского...
65
лельного развития во всех четырех группах языков (германский,
италийский, кельтский, славянский), возможно, что к этим языкам
следует добавить и греческий, где суффикс аориста -th; сопостав-
ляется Курзовой с дентальным суффиксoм в германских и
италийских языках (Kurzov; 1993: 188). Однако нельзя исключать и
контактную или генетическую общность особенно в отношении
германского, италийского и кельтского.
Датировка дентального претерита неясна. Базылев датирует
появление дентального суффикса временем не позднее II тыс. до
н. э. до периода распада италийско-германско-балто-славянско-
палеобалканской (включая протоармянский) общности (Базылев
1990: 45–46), однако не объясняет, ни на чем базируется его
представление об этой общности, ни чем обосновывается датировка
дентального суффикса. Ван Кутсем относит появление дентального
претерита к раннему протогерманскому, т. е. к началу I тыс. до н. э.,
к тому времени, когда, по его мнению, начали формироватьмя
эксклюзивные германские изоглоссы (van Coetsem 1994: 140).
Однако очевидные общие оско-умбрско-кельто-германские иннова-
ции при использовании дентального суффикса при образовании
прошедшего времени могут свидетельствовать о более раннем
появлении дентального претерита в германском, т.е самое позднее
его образование следует отнести ко времени не позже начала I тыс.
до н. э. Вероятно еще раньше генерализовались чередования по
аблауту при образовании форм прошедшего времени, которые
имеют параллели в италийском и балтийском.
Если рассматривать германские алломорфные способы обра-
зования формы претерита в ареальном аспекте, то оказывается, что
формы сильного претерита имеют соответствия в балтийском и
италийском, а формы слабого претерита в оско-умбрском и кельт-
ском, что отражает более тесную связь германского и италийского в
период формирования временной системы. Причем связь с частью
италийцев могла быть потеряна после генерализации аблаута, но до
появления дентального суффикса. В период формирования денталь-
ного суффикса у германского сохранялись контакты только с прото-
оско-умбрским.
19) Cупплетивизм при образовании временных форм глагола со
значением ‘быть’ (германский, италийский, кельтский, балтий-
ский, славянский)
Одной из германо-итало-кельтских глагольных инноваций счи-
тается объединение в единую парадигму двух корней со значением
‘быть’ (*bhu- , *es- ) (см., напр.: Порциг 1964; Ernst, Fischer 2001).
Супплетивизм затрагивает в латинском только формы презенс –
перфект (см. лат. est – fuit), подобно супплетивизму в балтийском
(esmi – buvau) и славянском (ср. ст.-сл. есмь – быхъ), в германских
же языках подобный супплетивизм касается только форм
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
66
настоящего времени, причем он ограничивается только западно-
германскими языками (ср. совр. нем. ich bin, er ist). Ни в скан-
динавских языках, ни в готском его нет. Фактически его не было и в
древнеанглийском, где глагол b;on в презенсе имел полную
парадигму. Все германские языки объединяет супплетивизм только
при образованием претерита, где появляется индоевропейский по
происхождению, но использующийся только в германских языках в
форме претерита корень *ues- .
Таким образом, общим между германским, италийским, кельт-
ским балтийским и славянским оказывается использование суппле-
тивизма (*bhu- , *es-) при образовании разных временных форм.
Сходство супплетивного образования формы прошедшего времени
глагола ‘быть’ в германском с соответствующими формами в ита-
лийском, кельтском, балтийском и славянском имеет только струк-
турный характер, поскольку в германском в прошедшем времени
используется не *bhu- , а *ues- (исключительно германская иннова-
ция), ср.: герм. < *es – *ues , итал., кельт., слав., балт. < *es – *bhu).
20) Образование носовых гласных (германский, балтийский,
славянский)
В германском конечное /n/ в закорневом слоге, и в положении
перед ; > h (*an;, *in;, *un;) в корневом слоге (ср. напр. horna вин.
ед. <*hurnan, h;r др.-исл. ‘акула’ < *hanha ) отпало. Вполне веро-
ятно, что отпадение /n/ в общегерманском имело промежуточную
стадию в виде носовых гласных (СГГЯ II 1962: 314), т. е. рун. horna
< *hurn; < *hurnan; h;r др.-исл. ‘акула’ < h;:r < *hanha-). Посколь-
ку считалось, что носовые гласные в древних германских языках не
сохранились, их реконструкция была связана только с лучшей
сохранностью их рефлексов по сравнению с рефлексами ртовых
закорневых гласных (см. horna < * hurn;, но wait < *waita) (ibid.).
Однако на существование носовых гласных по крайней мере в
древнеисландском, восходящих к исконным сочетаниям гласный +
носовой согласный, ясно указывает Первый исландский грамма-
тический трактат XII векa, в котором предлагается ввести надстроч-
ные знаки для их обозначения (Benediktsson 1972). О том, что
носовые гласные не выдумка автора Первого грамматического
трактата свидетельствует тот факт, что он отмечает их только в тех
словах, этимология которых указывает на существование носового
согласного после гласного, которой автор трактата знать, естест-
венно, не мог (см., напр.: др.-исл. h;r ‘акула’ < *hanha-, ср. санскр.
;a;k;- ‘острый столб, морское животное’). Исчезновение n в этих
позициях относят к общегерманскому периоду, т. е. носовые
гласные в словах такого типа не могли быть поздним исландским
образованием. Изменение ударных *ank, *ink, *unk > *;:;, *;:;, *;:;
произошло очевидно после Первого перебоя согласных, см. у
3. Инновации протогерманского...
67
Цезаря форму Tencteri, вероятно на рубеже новой эры, ср. герман-
ские заимствования в финском hanho ‘сосуд для питья’, tanhu
‘дорога’ (Arntz 1936: 433). Было ли появления носовых в безудар-
ных слогах связано с изменением *ank, *ink, *unk в середине слова,
сказать трудно.
Сходное с германским развитие носовых гласных в балтийском
и славянском было отмечено еще Лескином в 1872 году в его
докладе на съезде филологов в Лейпциге (СГГЯ II, 1962: 294). В
балтийских языках носовые гласные развились во всех закорневых
слогах и в корневых не перед смычными (см. лит. rank;, но ;;sis). В
славянских языках это изменение захватило не только все конечные
слоги с носовыми, но и все корневые слоги (см. стслав. бер@ <
*bheram, ср. лат. f;ram; р@к@ < *rankon; г@сь < *ghans-).
Считается, что литовский находился на периферии этого изме-
нения, которое гораздо сильнее в латышском (Zinkevi;ius 1998: 86),
и неясно, насколько оно было характерно для древнепрусского (см.
ниже № 26). В германском, как мы видим, это изменение затронуло
в первую очередь конечные слоги и гласные перед ; (>h) в ударных
слогах, а в последствие распространилось в скандинавских и еще до
ухода англов, саксов и ютов на Британские острова в ингвионских
языках и в позиции перед другими щелевыми (см. формы типа
др.-англ. g;s, др.-исл. g;s, гласные в которых могут быть интерпре-
тированы как рефлексы носовых, ср. лит. ;;sis, ст.-сл. г@сь). Если
славянский действительно был очагом назализации, распространяв-
шейся на запад, то последним звеном в изменениях связанных с
назализацией был германский, т. е. в германский назализация могла
проникнуть с востока.
Отпадение (велярного) носового с назализацией гласного рекон-
струируют и для прафинского, см., фин. p;; ‘голова, конец’, хант.
p;Nk ‘голова’, коми-зырян. pom ‘конец’ – Set;l; 1964: 37, 46). В
саамском в безударном слоге предполагают изменение ng > j также
с назализацией гласного (ibid.: 42, 46). Такое же изменение
реконструируют и для ряда других угро-финских языков (ibid).
Однако, несмотря на определенное сходство, и позиции и вид этого
изменения отличаются от германской, балтийской и славянской
назализации.
21) Формирование двух типов склонения прилагательных (гер-
манский, балтийский, славянский, саамский)
Все древние германские языки сохраняли две формы прилага-
тельных, слабую и сильную, и эта особенность реконструируется и
для общегерманского. Традиционно считается, что слабые прила-
гательные в протогерманском обозначали определенность сущест-
вительного, и значение этой формы соответствовало значению
впоследствии развившегося определенного артикля (см., напр.: Hirt
1932: 55, 99; Guild 1970: 170; Lehmann 2005–2007: 4.0, 5.1.7). Иными
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
68
словами предполагается, что их значение ничем не отличалось от
значения слабых прилагательных в современном немецком языке.
Более убедительной, однако, кажется трактовка исконной слабой
формы прилагательного не как показателя определенности
существительного, а как формы, обозначавшей особый признак
прилагательного, постоянное типическое качество, тогда как
первоначальное значение сильной формы германского
прилагательного было связано с обозначением временных, внешних
и случайных признаков (Кацнельсон 1949: 144–146, 85; СГГЯ IV,
1966: 66–69)70. Такое различие привело и к различию в их синтакси-
ческом употреблении (временный признак как именная часть
сказуемого) и впоследствии к их отождествлению с категорией
определенности / неопределенности существительного.
Слабая форма прилагательного развилась в германском, веро-
ятно, из субстантивированного прилагательного, что показывает не
только германский, но и италийский и греческий материал, ср.
субстантивацию прилагательных, особенно при образовании имен
собственных в греческом (’;;;;;; от ;;;;;; ‘хороший’, ;;;;;;;;
‘небожитель’ от ;;;;;;;; ‘небесный’) и в латинском, см. R;f;
(R;f;nis) от r;fus ‘красный’, Cat; (Cat;nis) от catus ‘умный’, где мы
видим суффикс -;n-, соответствующий суффиксу слабых герман-
ских прилагательных. По-видимому, субстантивация прилагатель-
ных при помощи этого суффикса относится к более раннему, чем
германский, периоду. Штрейтберг относит ее к праиндоевропей-
скому времени «indogermanische Urzeit» (Streitberg 1963: 207).
Таким образом, изменение могло иметь следующий вид: субстанти-
вация сильного прилагательного (суффикс -n)71 c появлением значе-
ния постоянного признака (в догерманский период) и превращение
субстантивированного прилагательного в прилагательное, обозна-
70
Кацнельсон приводит в качестве доказательства своего положения
данные древних германских языков (прежде всего древнеисландского и
древнеанглийского), однако значение постоянного качества сохраняется в
случае употребления слабой формы прилагательного без свободно-
стоящего артикля и в современных скандинавских языках. В датском и
шведском слабое прилагательное перед существительным без свободно-
стоящего артикля обозначает, как правило, постоянный признак, (ср. дат.
gode mand, шв. gode mannen), приближаясь по значению к имени собствен-
ному – (Hansen 1967: 358; Kotcheva 1996), ср., напр., шв. R;da korset
‘Красный крест’ и det r;da korset ‘красный крест’ (опр.), Vita huset ‘Белый
дом’ и det vita huset ‘белый дом’ (опр.). В современном исландском
возможна и слабая и сильная форма прилагательного при
существительном с определенныи артиклем. Сильное прилагательное
означает в данном случае новое качество уже известного (определенного)
предмета, а слабое – уже известный признак известного предмета (Берков
1964: 17; Naert 1969: 129).
71
Исконно этот суффикс мог иметь разный вид в зависимости от чере-
дования по аблауту (-en, -on, -;n, -;n, -n).
3. Инновации протогерманского...
69
чавшее постоянный признак в протогерманском. Хотя теоретически
можно предположить отсутствие этапа субстантивации в герман-
ских языках, однако латинские и греческие формы, а также тот
факт, что в качестве суффикса прилагательных был использован
основообразующий суффикс существительных (-n), свидетельст-
вуют о более вероятном развитии прилагательное > существитель-
ное c основой на -n > прилагательное, обозначающее постоянный
признак.
Противопоставление двух форм прилагательных характерно и
для балтийских и для славянских языков (см. лит. geras / gerasis,
русск. хорош / хороший). В балтийском и славянском суффикс
полных, так называемых местоименных, прилагательных имел,
однако, другое происхождение. Его возводят к индоевропейской
местоименной основе *-io (см., напр.: G;ters 1959: 136). Две формы
балтийских и славянских прилагательных в соответствии с традици-
онным представлением о двух формах германских прилагательных
также предлагалось рассматривать как формы, указывающие на
определенность-неопределенность существительного (Hirt 1932: 99;
Толстой 1957: 94; Guild 1970: 170), либо как указание на выде-
ленность признака, эмфазу (G;ters 1959: 136–137). Анализ совре-
менного материала показал, однако, что местоименные прилага-
тельные в литовском обозначают особое отличительное качество
предмета или подчеркивают существенное постоянное качество,
причем такие значение местоименное прилагательное имело уже в
самых первых памятниках литовского языка (Валецкене 1958: 5–9).
Похожим было значение полных прилагательных и в старосла-
вянском языке (см., напр.: высказывание Крижанича о том, что
полные формы «из ряда вон выходящие», выделяющиеся из ряда им
подобных (цитирую по Толстому 1957: 43)72. Несмотря на то, что в
академической грамматике литовского языка в соответствии с
традиционной трактовкой говорится о категории определенности
/неопределенности прилагательного, в ней отмечается, что полные
формы прилагательных «указывают на относительно большую
степень проявления обозначаемого признака» (Амбразас 1985: 121)
и часто выступают в качестве постоянных художественных эпите-
тов (ibid.: 124), что соответствует функции слабых прилагательных
в древних германских языках. Если значение балтийских полных
форм соответствовало значению германских слабых прилагатель-
ных, то значение кратких форм – значению германских сильных
прилагательных. Сходным была, вероятно, и модель образования
полной формы прилагательных из субстантивированных прилага-
тельных (об этапе субстантивации в славянском см.: Селищев 1952:
72
Селищев писал, что полные прилагательные в старославянском «под-
черкивали свойство или качество предмета, каким он отличается среди
прочих предметов того же качества или свойства» (Селищев 1952: 127).
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
70
127; в балтийском – Курилович 1969: 5). Таким образом, очевиден
параллелизм не только в существовании двух форм прилагательных,
но и в семантике этого противопоставления. К тому же и в
балтийском, славянском и в германском именно форма, указыва-
ющая на постоянное выделенное качество, образуется с помощью
дополнительного суффикса. Такой параллелизм вряд ли случаен.
Однако он не связан с общностью происхождения. Гамкрелидзе и
Иванов вообще не упоминают эту балто-славяно-германскую
изоглоссу, считая ее, по-видимому, поздней типологической парал-
лелью, что связано с различием формантов полного прилагатель-
ного в балтийском и славянском и слабого прилагательного в
германском. Однако, если действительно возведение германского и
балто-славянского суффикса к одному источнику, предлагаемое
Хейнриксом, является ошибочным, это не означает отсутствия связи
между этими формами73. Речь в данном случае может идти, однако,
не об общей форме в реконструируемом многими балто-славо-
германском74, а о контактном явлении реинтерпретации. Тот факт,
что первая фаза появления слабой формы прилагательных
(субстантивация с суффиксом -n-) характерна не только для
германского, но и для других индоевропейских языков, тогда как
характерный для полной формы балтославянского прилагательного
суффикс *-io, развившийся из местоимений, не имеет параллелей,
может косвенно свидетельствовать о большей древности герман-
ского слабого прилагательного по сравнению с балтославянским
полным прилагательным. Следы энклитической формы местоиме-
ния сохранялись еще в первых памятниках литовского языка
(Zinkevicius 1998: 121). Однако, с другой стороны, наличие сходных
явлений в славянском может свидетельствовать о том, что процесс
этот мог начаться, когда балтийский и славянский были еще очень
близки. Вероятная контактная связь двух форм прилагательных в
балтославянском и германском нам представляется как германское
влияние на балтославянский. Возможным кажется такой сценарий
реинтерпретации. Балтославянские местоимения, стоявшие после
прилагательных, имевшие значение эмфазы и выделявшие особое
качество признака, были реинтепретированы в балтийской речи
германцев, как суффиксы, в соответствии с суффиксальной переда-
чей этих значений в германском75. Из протобалтийского языка
германцев суффиксация распространилась на восток.
73
Хейнрикс, полагал, что у германских слабых и балтославянских «опре-
деленных» прилагательных был единый источник, индоевропейское место-
имение *-en/*on, ср. нем. jener, русск. он (Heinrichs 1954: 62), что однако
не нашло отклика.
74
Такая существующая со времен Гримма точка зрения разделялась
многими, в том числе Цейсом, Шлейхером, Лотнером, Мюлленгоффом и
др., см., напр., Георгиев 1959; Гамкрелидзе, Иванов 1984.
75
Примеры реинтерпретации подобного типа см.: Kusmenko 2008: 43–124.
3. Инновации протогерманского...
71
Две формы прилагательных характерны и для саамских языков
(черта, отсутствующая в других финно-угорских языках), ср., напр.:
севсаам. bah; ‘плохой’ предикативно, bah;s атрибутивно; unni
‘маленький’ предикативно, unna атрибутивно, что соответствует
двум формам прилагательных в балтийских, в славянских языках и
в древних германских языках. Причем и в балтийских и в славян-
ских языках и в германских языках также как и в саамском именно
атрибутивный тип прилагательных имеет дополнительный суффикс
(ср. севсаам. bah; – bah;s; др.-исл. v;ndr – v;ndi; лит. blogas –
blogasis; русск. плох – плохой). Хотя в современных саамских
языках две формы прилагательных определяются как атрибутивная
и предикативная, есть ряд фактов, свидетельствующих о том, что
раньше значение этих форм было связано с указанием на разное
качество признака, ср., противопоставления типа саам. lok;ke manna
‘читающий ребенок’, lok;kes manna76 ‘ребенок, который хорошо
умеет читать, любит читать’. Суффикс атрибутивной формы -s
придает в подобных случаях значение ‘быть особенно хорошим в
чем-то’ (Nielsen 1933: 301–302). Суффикс cаамских атрибутивных
форм возводят к притяжательному суффиксу третьего лица
множественного числа (ibid.: 304) или к падежному суффиксу
датива (Sammallahti 1998: 71). И форма и значение этого суффикса
свидетельствует скорее о справедливости первого предположения.
Возможно, и в данном случае в саамском мы также имеем дело
с реинтерпретацией, сходной с реинтерпритацией сочетания при-
лагательное + местоимение при германо-балто-славянских контак-
тах. Если справедлива реконструкция Нильсена, то можно устано-
вить и семантическую связь саамского притяжательного суффикса с
балтославянскими местоименными (полными) формами, образован-
ными с участием указательных местоимений третьего лица. По-
скольку в других финно-угорских языках нет двух типов прилага-
тельных, то саамскую инновацию можно объяснять контактом с
германским или балто-славянским. Однако в данном случае вряд ли
подходит модель прямой реинтерпретации местоимения в
постпозиции как суффикса, как в случае германо-балтославянской
параллели, поскольку притяжательные суффиксы в саамском
представляют собой очень архаичный признак, который характерен
не только для уральской, но, возможно, и для урало-алтайской
общности77. Часто притяжательный суффикс употреблялся для
обозначения эмфазы, черта, которая сохраняется в уральских языках
до сих пор. Спорадическое появление этого суффикса у
прилагательного в эмфазе в саамском стало регулярным для обо-
76
Транскрипция Нильсена (Nielsen 1933: 301–302).
77 O значении притяжательных суффиксов существительных в уральских и
алтайских языках с указанием соответствующей литературы см. Kusmenko
2008: 103–109.
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
72
значения особого, выделенного, качества под влиянием германских
или балтийских форм. Второй суффикс атрибутивной формы саам-
ского прилагательного -a (ср. unna) соотносится уже в большей
степени с германским суффиксом слабого прилагательного. Эта
связь становится еще более очевидной, если мы заметим, что заим-
ствованные из скандинавских языков саамские прилагательные в
атрибутивной форме часто имеют окончание -а (ср. севсаам. fiinnis
предик. ‘тонкий, красивый’, аттр. fiinna, stuoris предик. ‘большой’,
аттр. stuorra, ср. слабые формы fina и stora в шведском).
22) Местоименное склонение прилагательных (германский,
балтийский, славянский)
Прилагательные как грамматическая категория появились в
индоевропейском позже существительных и в своем склонении
прилагательные сохранили связь со склонениями существительных.
В большинстве древних индоевропейских языков прилагательные
склоняются так же как существительные. Однако в некоторых
случаях прилагательные, значение которых соответствует значению
местоимений, склоняются как местоимения, даже в тех языках, где
склонение прилагательных не отличается от склонения существи-
тельных, ср., напр. др.-инд. any;s ‘другой’, лат. alius, ;nus, t;tus.
Начался этот процесс вероятно уже в позднеиндоевропейском,
однако только в двух группах языков он полностью изменил
парадигму прилагательных. Сильные прилагательные получили
местоименные окончания в ряде падежей в германском и балтий-
ском. На этот параллелизм обратил внимание уже Хирт, отмечая
сходные изменения в готском и литовском, ср. лит. geram – гот.
blindamma, лит. geriems – гот. blindaim (Hirt 1932: 85–87). На эту же
черту обращает внимание и Курилович, писавший о значительном
отклонении склонения германских и балтийских прилагательных от
индоевропейской модели (Курилович 1969: 3; см. также Schmid
1989). В германских языках местоименные формы проникли в
дательный и винительный падеж прилагательных мужского рода и в
дательный, винительный и совпавший с ним именительный падеж
прилагательных среднего рода, и в именительный, родительный и
дательный множественного числа мужского рода и на некоторые
формы женского рода, а в литовском в дательный и местный падеж
единственного числа и в именительный и дательный падеж мно-
жественного числа прилагательных мужского рода (Курилович,
1969: 3–4). Хотя есть только три формальных совпадения гер-
манской и балтийской местоименной падежной формы прилага-
тельного (дательный падеж ед. и мн. числа и частично им. пад. мн.
числа), общей чертой оказываются не только эти формы, но и сама
модель, распространившаяся и на другие падежи.
3. Инновации протогерманского...
73
Баммесбергер считает, что возникновение новой парадигмы
склонения прилагательных является сравнительно поздним измене-
нием, поскольку субстантивированные прилагательные не показы-
вают следов прономинального склонения, т. е. субстантивация про-
исходила в то время, когда прилагательные еще склонялись как
существительные (Bammesberger 1990: 222–223). Однако субстан-
тивировалась прежде всего слабая форма прилагательного, которая
продолжала склоняться как существительное, тем более, что именно
слабая форма прилагательного, обозначая постоянный или особый
признак, семантически более всего соответствовала существи-
тельному.
23) Сходное образование сравнительной степени у прилагатель-
ных (германский, балтийский)
В германском есть два суффикса для образования сравни-
тельной степени прилагательных *-iz и *-;z. Первый присоединялся
к чистой основе (гот. hardiza от hardus), второй к основе на -а. Эти
суффиксы восходят к общеиндоевропейскому суффиксу *-is < -ies, -
ios (по закону Вернера > iz). Германские суффиксы *-iz и *-;z
образовывали форму сравнительной степени только в сочетании с
назальным суффиксом слабого прилагательного, т. е. имели вид
*-izаn/izin и *-;zan/;zin. Если справедливо предположение о том,
что исконным значением суффикса -iz ~ -;z, который был возможен
и с глаголами, было обозначение «более чем средней степени
качества, выраженного корнем» (Cowgill 1974: 114; Bammesberger
1990: 231), то сочетание этого суффикса с суффиксом слабого
прилагательного, обозначавшим постоянный или чем-то выделяю-
щийся признак (ср. выше), для выражения сравнительной степени
вполне естественно. Перед нами типичная форма потенцирования,
т. е. присоединение дополнительного суффикса со сходным или
даже таким же значением с целью усиления семантики.
Если индоевропейский суффикс сравнительной степени *-is
был характерен и для индоиранских, греческого, частично латин-
ского (maior) для славянских и балтийских языков, то сочетание его
с назальным суффиксом встречается кроме германского только в
литовском и частично в греческом. В литовском суффикс сравни-
тельной степени -esnis состоит из тех же формантов (es + n) и также
присоединяется прямо к корню (ср. geras – geresnis) (Schmid 1989:
244). Шмид считает, что сходство германского, древнепрусского и
литовского состоит в том, что и германский суффикс сравнительной
степени и древнепрусский и литовский суффикс сравнительной и
превосходной степени связаны с адъективизацией наречий. В
германском это происходило путем перехода степени сравнения
наречий в продуктивное слабое склонение (-an), в балтийском
происходил тот же процесс, однако здесь основы на -n cвою
продуктивность потеряли, и в функции германских основ (слабые
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
74
формы) выступает местоимение -jis (ibid., 249–250). Гипотеза
Шмида вполне вероятна, однако, даже если не принимать ее, мы все
равно сталкиваемся с поразительным параллелизмом в образовании
сравнительной степени в германском и балтийском, где при
образовании сравнительной степени сочетаются суффиксы -is и -n.
Последний был очень продуктивен и превратился в суффикс слабых
прилагательных в германском, но был гораздо менее продуктивным
в балтийском, что может свидетельствовать о возможности его
распространения в формы сравнительной степени из германского в
балтийский78. Об этом же свидетельствует и отсутствие подобной
модели в латышском и славянском ареалах.
Сопоставляя суффиксы сравнительной степени в литовском и
германском, Шмид не приводит германо-греческую изоглоссу,
свидетельствующую о сходстве модели образования сравнительной
степени (ср. греч. ;;;;; < *su;d-is-on ‘более сладкий’, ;;;;;
‘красивый’ – ;;;;;;; ‘более красивый’ < *kal-is-on), которая,
однако, в классическую эпоху не является продуктивной (обычный
суффикс сравнительной степени -;;;). По-видимому, основанием
для этого послужила критика Семереньи правомерности такого
сопоставления, считавшего, что микенские тексты свидетельствуют
о позднем образовании формы сравнительной степени с этими
суффиксами в греческом (Семереньи 1980: 208).
 24–27) Общие инновации в окончаниях падежей
Хотя редукция падежной системы в германских языках часто
считается одной из общегерманских изоглосс, этот признак вряд ли
следует относить к прото- или общегерманскому периоду. Если
предположить, что в позднем протоиндоевропейском было восемь
падежей (вместе с вокативом) (ср., напр. традиционную рекон-
струкцию Krahe 1965: 6; Тронский 2001: 462–463), то оказывается,
что общегерманский довольно хорошо сохранил падежную систему,
сохранив шесть падежей и потеряв только аблатив и локатив. Во
всех древних индоевропейских языках, кроме индоиранских,
количество падежей сократилось (семь в балто-славянском и оско-
умбрком, шесть в латинском, пять в греческом), поэтому вряд ли
стоит считать сокращение количества падежей важным признаком
германских языков.
Невозможность реконструировать общую форму для боль-
шинства общеиндоевропейских падежей привела, однако, к пред-
положению об отказе от признания общеиндоевропейского харак-
тера большинства падежей и к появлению идеи об общеиндо-
европейском языке активного строя только с двумя падежами
(Palmaitis 1981). По этой гипотезе все остальные традиционно
78
Возможность германского влияния на литовский при образовании фор-
мы сравнительной степени отмечал и Семереньи (Семереньи 1980: 208).
3. Инновации протогерманского...
75
реконструируемые падежи образовались уже в эпоху раздельного
существования индоевропейских языков79. И по первой, и особенно
по второй гипотезе, очевидно, что общность падежных инноваций и
общность падежных показателей может быть важными признаками
либо для реконструкций промежуточной (между общеиндоевропей-
ским и отдельными группами индоевропейских языков) общности,
либо для реконструкции древних контактов.
24) Падежное окончание -m в дательном множественного числа
(германский, балтийский, славянский)
Общегерманское окончание дательного падежа множественного
падежа на -m, отличающее германский от многих других индо-
европейских языков находит соответствие только в балто-славян-
ском, где дательный множественного числа также образуются с
суффиксом -m (ср. гот. дат. мн. wulfam, др.-вн. wolfum, др.-исл. ulfum
и лит. vilkams, русск. волкам, но cр. др.-инд. окончание -bh-yah и
лат. -bus). Эта изоглосса наиболее часто упоминается как германо-
балто-славянская инновация.
Георгиев относит к общим германо-балто-славянским падеж-
ным инновациям совпадение формы трех родов в дательном падеже
местоимений, ср. ст.-слав. t;mъ, лит. tiems, гот. ;aim (Георгиев 1959:
4). Однако такое же совпадение мы наблюдаем и в италийских
языках (ср. лат. дат. ед. illi, eii, huic; дат. мн. illis, eis, his. Германо-
балто-славянская параллель связана в данном случае только с
использованием общего форманта -m.
25) (?) Окончание родительного падежа (германский, балтий-
ский, славянский)
Традиционно представление о том, что общим окончанием
родительного падежа в индоевропейском было *-s (*-es, *-os), кото-
рое сохранилось в греческом (;;;;;; ‘отца’), латыни (patris),
хеттском (antuh;a; ‘человека’), литовском (;eimos ‘семьи’) –
(Schleicher 1876: 537; Семереньи 1980: 170; Zenkiavi;ius 1998: 110;
Тронский 2001: 472; Герценберг 2010: 73). Реконструируется это
окончание в виде *-;z и для германских языков (Вjorvand 1991:
115). Сопоставляют окончание германского генитива и с оконча-
нием -osjo/esjo, реконструированным на основании данных индо-
иранских языков, греческого и армянского (Must 1953). Именно эта
гипотеза поддержана и в Сравнительной грамматике германских
языков (CГГЯ III 1963: 153–156). Германские существительные с
основой на -a позволяют реконструировать и суффикс генитива
79
Возможно в раннем протоиндоевропейском было действительно два
падежа, но внутренняя германская реконструкция указывает на то, что
непосредственным предшественником общегерманского был язык с
шестью падежами.
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
76
*-оso (см., напр.: Bammesberger 1990: 41). Этот суффикс в герман-
ских языках считается рядом исследователей, составным суффик-
сом, состоящим из суффикса генитива *-о и элемента *-so место-
именного происхождения (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 376–378).
Такая трактовка позволяет увидеть общность окончания родитель-
ного падежа в германском, балтийском и славянском (*-о)80. По
этой трактовке германский отличается от балтийского и славянского
только тем, что здесь к исконному окончанию генитива был
добавлен местоименный суффикс *-so. Если эта трактовка справед-
лива, то к германо-балто-славянской изоглоссе окончания датель-
ного падежа множественного числа следовало бы добавить изоглос-
су родительного на ;. Интересно, что самый территориально
близкий к германским языкам балтийский язык, прусский, также
имел окончание, возможно восходящее к и.-е. *о-so > asa (deiwas <
*deiwasa – ibid.: 378).
Если следовать реконструкции общегерманского родительного
падежа с окончанием *о-so, то германо-балто-славянская изоглосса
родительного на *-о должна была предшествовать германскому
потенцированию родительного падежа дополнительным показате-
лем *-so. Трудно сказать, о чем свидетельствует древнепрусская
форма, о древних контактах или о сохранении общего состояния. В
случае контактной природы этой изоглоссы можно предположить,
появление окончания *so в балтийской речи германцев, использо-
вавших свои окончания с балтийскими корнями и дальнейшее
проникновение соответствующие формы в прусский язык пруссов.
Реконструкция германской формы родительного падежа, пред-
ставленная и в книге Гамкрелидзе и Иванова, не является, однако
единственно возможной (см. выше), поскольку исконную границу в
предполагаемом составном окончании *-оso можно предположить и
после s (*оs-o), что могло соответствовать и исконному членению
окончания *-оsjo (*оs-jo), что могло бы привести форму *-оso в
соответствие с традиционно реконструированным индоевропейским
окончанием генитива (см. выше).
26) Окончание инструменталиса (германский, балтийский,
индоиранский)
Подобно тому, как проблематично реконструировать общее
индоевропейское окончание генетива, существуют трудности и при
реконструкции общего индоевропейского творительного падежа.
Однако в древнеиндийском, древнеперсидском, германском и бал-
тийском у существительных с основой на -о появился творительный
падеж с окончанием, восходящим к индоевропейскому *-;

Источник этой формы неясен. Возможно, это окончание развилось из
окончания индоевропейского аблатива (см., напр.: Zinkiavi;ius 1998: 110).
3. Инновации протогерманского...
77
(Гамкрелидзе Иванов 1984: 391), ср. лит. vilku, др.-вн. wolfu, др.-инд.
vrk;81.
Не все, однако, признают, не только существование общеиндо-
европейского инструменталиса (Palmaitis 1981), но и существование
общегерманского инструменталиса (СГГЯ III 1963: 160–162),
поскольку он есть не во всех древних индоевропейских и древних
германских языках. В германском ареале особые формы инстру-
менталиса есть только в древневерхненемецком и древнесаксонском
(ср. др.-вн. tagu, др.-сакс. dagu, им. пад. tag, dag), но следы его
обнаруживают в древнеанглийском (Lindquist 1929) и в древних
скандинавских языках, где тaкже предполагают его окончание /u/
(Noreen 1913: 163–166). Однако для наших целей не играет большой
роли, существовал ли инструменталис в позднеиндоевропейском.
Важно, что в германских и в балтийских языках есть инструмен-
талис с одинаковым окончанием. Если даже предположить, что
общее окончания балтийского и германского инструменталиса u не
общая инновация, а общий архаизм, то сам вид этого окончания
(предполагаемое изменение ; > u в окончании инструменталиса)
несомненная балто-германская инновация.
Отсутствие подобного форманта в славянских языках свиде-
тельствует, скорее всего, о том, что нет контактной связи между
индоиранским инструменталисом и балтийским и германским, если
только не предположить исчезновение этого форманта в славянских
языках. Вероятной представляется контактная связь балтийского и
германского инструменталиса и типологическое сходство с
древнеиндийским, которое говорит о том, что и предпосылки
появления и предшественник форманта инструменталиса (*-;) были
уже в позднеиндоевропейском.
81
Как падеж инструменталис засвидетельствован только в части древних
германских языков, в древнеиндийском, древнеперсидском, в балтийском
и славянском. Некоторые формы в греческом и латинском считаются
застывшими формами индоевропейского инструменталиса (Brugmann
1922: 387). Вопрос о первоначальной форме инструменталиса был
предметом дискуссии еще в XIX веке и продолжает обсуждаться сейчас.
Основываясь на индоиранских, балтийских, славянских и германских
формах инструменталиса Шлейхер реконструировал два окончания
инструменталиса в индоевропейском (*-; и *-bhi > *-mi), возводя и
балтийское и германское окончание -u к *-ami или -;mi (Schleicher 1876:
560–565). Лескин возводил балтийский и германский инструменталис на -u
к разным источникам (балт. к *-am < *-ami, а герм. -u к *-; (Leskien 1876:
75–76). Хирт реконструировал общеиндоевропейский инструменталис на
е, а и m (Hirt 1932: 54). В последнее время предполагают только одно
окончание индоевропейского инструменталиса, которое согласно
ларингальной гипотезе реконструируется как *eH1/oH1 (ср., напр., Одри
1988 (1949): 47, 56–57) или на нулевой ступени как *-H1 (Герценберг 2010:
73). Однако эта форма реконструируется фактически только на основании
данных древнеиндийского, балтийских и германских языков.
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
78
Возможно в германском было и окончание инструменталиса на
*-mi, которое соответствует балто-славянскому окончанию инстру-
менталиса (ср. лит. s;numi, ст.-сл. сынъмь – Zinkevi;ius 1998: 111).
В германских языках следом подобного инструменталиса считаются
формы типа др.-вн. zu houbiton (ср. совр. нем. zu H;upten) др.-англ.
heaf;um, др.-исл. at h;f;um ‘в головах’, др.-англ. meolcum
‘молоко(м)’, др.-исл. ;l;rom ‘пиво(м)’ (Hirt 1932: 54). Однако эти
формы интерпретируются и как формы дательного множественного,
что, по крайней мере, для форм типа zu houbiton, судя по русскому
соответствию ‘в головах’, где также употребляется форма
множественного числа, вполне вероятно. Если, однако, приведен-
ные древнегерманские формы на -m действительно являются
рефлексами инструменталиса, то в таком случае у нас есть еще одна
германо-балто-славянская параллель.
27) К проблеме окончания номинатива и аккузатива ед. числа
ср. рода (германский, балтийский, славянский)
Традиционно считалось, что в индоеропейском праязыке в
именительном и винительном падежах существительных среднего
рода было окончание *m, которое интерпретируется как показатель
имен инактивного класса (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 272). Однако
Агрелль высказал предположение, что конечного носового
согласного в этих формах в балтийском славянском и германском
никогда не было (Agrell 1925–1926, см. также Kazlauskas 1968: 123–
124), основанием для такой реконструкции послужили балтийские
заимствования без носового согласного в финском, ср., напр.: hein;
< seina, silta < tilta, при том, что конечное -n обычно отражалось в
балтийских заимствованиях в финском. Кроме того, нет носовых
согласных в этих формах в хеттском и тохарском. Отдельные древ-
непрусские формы на -аn, которые обычно считаются рефлексами -
om, Агрелль считает поздним развитием (Agrell 1925–1926: 27). Так
же считает и Шмальстиг, полагая что исконны древнепрусские
формы без носового согласного (типа pecku ‘скот’ и alu ‘медовый
напиток, пиво’ – Шмальстиг 1992: 32). Он предполагает, что в бал-
тийском и славянском именительный и винительный падеж сущест-
вительных среднего рода оканчивался не на -om (ср. др.-инд. -am,
архлат. -om, греч. -on), как традиционно считается, а на -о.
Соответственно в германском, по мнению Шмальстига, тоже нет
основания для реконструкции флексии *-om >*-an в номинативе и
аккузативе существительных среднего рода (ibid.: 42). Напомним,
что традиционно для германского также реконструируется форма с
носовым согласным (*-om >*-an > a, Lehmann 2005–2007: 3.3.1).
Если принимать гипотезу Агрелля, то германо-балто-славянская
параллель оказывается архаизмом, характерным также и для
хеттского и тохарского. Однако традиционное представление о
существовании окончания в протоиндоевропейском, которое
3. Инновации протогерманского...
79
поддерживается даже Палмайтисом, отрицавшим существование
других падежей и падежных окончаний в раннеиндлевропейском
(Palmaitis 1981), кажется более близким к истине (критику гипотезы
Агрелля см: Поляков 1991; 1992). В германском на существование
носовых гласных (< *an), которые подтверждают традиционную
интерпретацию, указывает не только их лучшая сохранность в
конце слова (ср. horna < *horn;, но wait < *waita), но и данные Пер-
вого исландского грамматического трактата (см. выше). Таким
образом, общую германо-балто-славянскую инновацию окончания
винительного и именительного среднего рода ед. числа следует
видеть не в появлении особого окончания, отличного от индоевро-
пейского *-om, как думали Агрелль и Шмальстиг, а в одинаковом
развитии исконного -om в германском, балтийском и славянском,
заключавшемся в потере носового согласного с возможной назали-
зацией гласного (-om > -an > -;, см. выше рун. horna < *hurn; <
*hurnan). Появление назализованных гласных из сочетаний гласный
+ носовой согласный черта, характерная для германского, славян-
ского и балтийского (см. выше № 19). Спорадическое появление -n в
этой форме в древнепрусском может быть либо вторичным, как
считали Агрелль и Шмальстиг, либо может быть связано с
попыткой передать на письме носовой характер конечного
назализованного гласного.
3.2. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ГЕРМАНСКИЕ ИННОВАЦИИ
Хотя отдельные элементы германского передвижения соглас-
ных можно обнаружить в других индоевропейских языках (см.
выше), общий вид передвижения согласных и закон Вернера оказы-
ваются исключительной германскими инновациями (16abcd), какой
бы точки зрения на индоевропейский консонантизм мы ни придер-
живались. Просодической германской инновацией оказывается и
противопоставление двух типов структур сегментной просодики
(13). Исключительной германской инновацией оказывается и
объединение в претерите двух форм образования, аблаута и
дентального суффикса (18ab), хотя каждая из этих форм в
отдельности находит соответствие в других индоевропейских
языках. Исключительно германской инновацией является и форма
образования слабого прилагательного, хотя сама категория слабого
прилагательного развилась и в балтийском и в славянском (21).
Остальные германские грамматические и фонологические иннова-
ции находят соответствия в других индоевропейских языках.
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
80
3.3. ПОЗДНИЕ ГЕРМАНСКИЕ ИННОВАЦИИ, РАСПРОСТРАНЕНИЕ
КОТОРЫХ МОГЛО НАЧАТЬСЯ В ОБЩЕГЕРМАНСКИЙ ПЕРИОД
В поздний общегерманский период отмечают четыре фонологи-
ческие инновации, которые датируются рубежом новой эры:
28) Oтпадение закорневых дентальных согласных в конце слова
Ср., напр.: гот., др.-вн. wili, др.-англ. wile ‘хочет’, но лат. vult <
*uelet ; др.-англ. nefa, др.-вн. nefo ‘племянник’, но др.-инд. nap;t <
*nep;t (Antonsen 1994). Традиционно считается, что это изменение
произошло в общегерманскую эпоху (СГГЯ II, 1962: 311). В резуль-
тате отпадения n и дентальных в исходе неударного слога в обще-
германском оказались возможными только rи s (ibid.: 315). Измене-
ние сходное с общегерманским изменением мы наблюдаем и в язы-
ке северных соседей германцев в саамском. Здесь отпадение конеч-
ных дентальных происходило и раньше (ср., напр.: *borat > bora,
неличная форма глагола ‘есть’, употребляющаяся при отрицании) и
продолжает происходить теперь, ср. севсаам. borrat /borrah/ ‘есть’.
Однако, поскольку в саамском отпадение конечных закорневых
дентальных, скорее всего, позднее явление, вряд ли существует его
связь с общегерманским изменением, хотя не исключена связь этого
явления с более поздним отпадением дентальных смычных в
шведских и норвежских диалектах (Kusmenko 2008: 311).
29) Редукция закорневых гласных в конце слова
К общегерманским изоглоссам относят традиционно и
редукцию и отпадение гласных a e i в конце слова в безударных
слогах, ср., напр.: гот. wait, др.-исл. veit, др.-англ. w;t, др.-вн. weiz,
но греч. ();;;;, др.-инд. veda ‘я знаю’ < и.-е. *uoidh2; гот. fimf,
др.-исл. fimm, др.-англ. f;f, др.-вн. fimf, но лат. quinque, лит. penki,
др.-инд. pa;ca-, греч. ;;;;; < и.-е. *penkwe ‘пять’; гот. ist, др.-исл.
es, др.-англ. is (bi;), др.-вн. ist, но др.-инд. asti, ст.-сл. есть < и.-е.
*es-ti ‘он есть’. Германские заимствования в финский и саамский,
сохраняющие очень архаичный вид, показывают формы без
апокопы, ср. kulta < *gul;a-, что казалось бы свидетельствует об
отсутствии апокопы в общегерманском. Однако в саамском и
финском не было односложных слов, и все германские или
скандинавские односложные слова всегда превращаются здесь в
двусложные, ср. южносаам. vitt’e < др.-исл. vit; южносаам. glaase <
др.-исл. glas, поэтому двусложность саамских и финских форм
может быть вторичной. Если же опираться только на внутреннюю
германскую реконструкцию, то она «не позволяет постулировать
наличие кратких конечных a e i в общегерманском» (СГГЯ II 1962:
318). Однако отнесение апокопы к общегерманскому периоду при-
нимается далеко не всеми. Антонсен, в частности, полагает, что
конечное а могло сохраняться в скандинавском еще в V в. н. э. и
3. Инновации протогерманского...
81
интерпретирует форму wraita на руническом камне из Рейстада
(вторая половина V в.) не как форму инфинитива, как это традици-
онно считалось (в данном случае сохранение конечного /a/ естест-
венно, поскольку оно восходит к /an/, см. выше), а как форму 1 л.
единственного числа «(я) написал» (Antonsen 2007: 26–27).
30) Изменение е > i перед долгими носовыми согласными
Во всех древних германских языках краткому индоевропей-
скому е перед долгими носовыми согласными соответствует краткое
i, ср. напр. др.-исл. hringr ‘кольцо’, finnar ‘саамы’; др.-англ., др.-
сакс., hring, finnas. Это же i мы встречаем и в надписях старшими
рунами (ср. fina /finna/ ‘Финна’ имя собственное), т. е. внутренняя
германская реконструкция не позволяет нам реконструировать в
словах подобного типа гласный иной чем i, однако у античных
авторов и в германских заимствованиях в финский и саамский в
этих словах употреблено e, ср. форму fenni у Тацита и германское
заимствование rengas в финском, что дает возможность предпо-
ложить изменение е > i в первых веках н. э., ср. ;;;;;; у Птолемея.
31) Монофтонгизация ei > ;
Возможно к этому же периоду относится монофтонгизация ei >
;, причем не исключено, что первоначально новое долгое ; из
дифтонга (как, например, в гот. steigan /sti:gan/, др.-исл. st;ga,
др.-вн., др.-англ. st;gan ‘подниматься’, ср. греч. ;;;;;;)
качественно отличалось от старого долгого ; (гот. swein /svi:n/, др.-
исл. sv;n, др.-англ. sw;n, ср. лат. su;nus ‘свинья’), поскольку в
старшем футарке предполагают существование двух рун со
значением i (i и ;). Однако руна ; употреблялась редко и далеко не
всегда в значении i, поэтому предположение о двух качественно
различающихся i остается гипотетичным. Дифтонгизация ei > ;
типологически частотна. Такого же типа дифтонгизация была
характерна для кельтского, а поскольку на рубеже новой эры
контакт германского и кельтского был очень тесным, не исключено
кельтское влияние на германскую монофтонгизацию.
32) I-умляут от e и a-умляут от u
К последним векам до н. э. относятся и первые германские
умляуты. В первом веке н. э. в античных текстах мы находим
формы, свидетельствующие о появлении о < u перед а и форм с i <
e перед i,j (ср. gothones у Тацита < guta-). Результаты этих первых
умляутов, однако, по-разному отражены в разных германских
языках, поэтому, возможно, это изменение следует отнести к
периоду раздельного существования германских языков.

В разных работах перечисляется неодинаковый набор признаков общегерманского языка. Из известных мне работ больше всего
признаков перечисляет Хирт (19) – (Hirt 1932). Чемоданов называет
12 признаков (Чемоданов 1962: 42), Шмид 8 (Schmid 1986: 155), ван
Кутсем (van Coetsem 1970: 17–29), причем во многих случаях не
различаются архаизмы и инновации. Однако ряд признаков, такие
как первое передвижение согласных и способы образования
прошедшего времени отмечается всеми.
Если не учитывать инновации 28–32, которые, скорее всего,
развивались уже в разделившихся древних германских языках,
можно установить 17 фонологических, 16 морфологических и
морфонологических инноваций, четыре из которых являются структурными. В совокупности эти инновации и отличают германский от
других индоевропейских языков (рис. 1). Период формирования
этих инноваций я называю протогерманским. Ко многим из инно-
ваций мы находим параллели либо в отдельных индоевропейских,
либо в соседних финно-угорских языках, и именно их сопостав-
ление, вместе со сравнением сходных лексических и словообра-
зовательных инноваций, и позволяют нам определить, с какими
языками контактировал протогерманский в период своего
формирования.

3.5. OТНОСИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ
ФОНОЛОГИЧЕСКИХ ИННОВАЦИЙ

1. самые поздние изменения, которые проходили в
последние века до новой эры
2. появление носовых гласных (20)
3. последняя фаза последнего этапа передвижения согласных kh > ;
(16c –1)
4. вторая фаза последнего этапа передвижения согласных ph > f(16c
–2)
5. первая фаза последнего этапа передвижения согласных th > ;
(16c– 3)
6. изменение pt, kt > ft, ;t (16d)
7. изменение kw > p (15)
8. второй этап передвижения согласных b d g (или p’ t’ k’) > p t k; p t
k > ph th kh (16b)
9. первый этап передвижения согласных bh dh gh > ; ; ; (15a)
84
Предполагаемое Агреллем и Смальстигом (см. выше) особое окончание
винительного падежа ед. числа у существительных среднего рода в
германском и балтийском не будет приниматься во внимание ввиду малой
вероятности их гипотезы (см. N 26).
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи
84
10. появление долгих согласных (12)
11. фонологизация закона Вернера, появление z (16e)
12. появление центральной и периферийной акцентуации
13. генерализация ударения на корневом слоге (11)
14. сокращение долгот (10)
15. распущение слоговых сонантов (9a, 9b)
16. аллофонические чередования по закону Вернера (16e)
17. sr > str (1)

Вполне вероятно, что некоторые изменения происходили одновременно, в частности изменения связанные с установлением корневого ударения, такие как появление долгих согласных, появление центральной и периферийной акцен-
туации и фонологизация чередований по закону Вернера. Возможно, одновременными были и изменения, предшествующие сдвигу
ударения, такие как распущение слоговых сонантов и изменение
sr > str. Носовые гласные (20) появились после последнего этапа
Первого перебоя, но до апокопы а и е.
Установить абсолютную хронологию фонологических измене-
ний можно только очень приблизительно. Если последний этап
Первого перебоя (kh > ;) проходил в середине I тыс. до н. э., а
перебой ph > f , был старше, то остальные этапы перебоя и измене-
ния 16e, 12, 11, 10, 9a, 9b, 1 были еще старше.
Для реконструкции примерной абсолютной хронологии доисто-
рических изменений необходимо установить время протекания
каждого из этих изменений. Со времен Хаага различают два типа
фонологических изменений (Хааг (1905) 1956; Кузьменко 1980;
Labov 1994): в первом случае происходит одновременное вначале
аллофоническое, а затем и фонологическое изменение (фоноло-
гизация), затрагивающее все слова или все фонемы, во втором
случае фонологизация происходит только в нескольких словах, и
новая фонема постепенно распространяется в другие слова (лекси-
ческая диффузия).

   Единственное, что мы можем достоверно сделать, это сравнить реконструированные протогерманские изменения с известными нам изменениями на относительно небольшой территории со сходным с предполагаемым протогер-
манским ландшафтом (например, в Англии) или с тем же ландшафтом (например, в Дании). Хорошо документированные изменения, произошедшие в Англии и Дании в течение II тыс. н. э., показывают, что и изменения, распространяющиеся путем вытеснения слов, и изменения, затрагивающие все слова, происходящие
постепенно, могут занимать очень продолжительное время (500–600
лет), ср., например, вокализацию /r/ в некоторых позициях, которое,
судя по памятникам и грамматистам проходило в английском с 1300
по 1800 год, и дифтонгизацию /i:/ > /ai/, которая проходила в
английском в это же время, и постепенное развитие которой можно
проследить и по памятникам и по диалектам, и которая в ряде
английских диалектов еще не достигла стадии /ai/. Датское пере-
движение согласных c потерей звонкости у /b d g/ и усилением
аспирации /p t k/ (c аффрикатизацией /t/) в начале слова и cо спи-
рантизацией и вокализацией всех смычных согласных /b d g p t k/ в
положении после гласной, этапы которого представлены в датских
диалектах (Кузьменко 1991), также заняло не менее шестисот лет86.
Хотя мы не знаем многих факторов, способных влиять на скорость
распространения изменений в протогерманский период, предполо-
зования согласных, дифтонгизацию узких гласных, вокализацию плавных,
исчезновение шва, а к изменениям второго типа – изменение места арти-
куляции согласных, удлинения и сокращения, дифтонгизацию гласных
среднего и низкого подъема, метатезу, исчезновение смычных согласных и
изменение более чем одного признака (Labov 1994: 543). Хотя Лабов не
делает различий между парадигматическими и синтагматическими изме-
нениями, и не всегда понятны причины его классификации, смотри, напри-
мер, отнесение дифтонгизации узких гласных к первой группе изменений,
а дифтонгизации широких гласных ко второй, верным кажется само
представление о двух типах закономерных изменений.

Различие в количестве между доисторическим и современным
населением очевидно (чем более малочисленно население, тем
быстрее распространение инновации), однако столь же очевидна
большая отдаленность друг от друга и более трудная коммуникация
в древних обществах, что замедляло распространение инноваций.
Сопоставив протогерманские изменения с современными изменениями в диалектных континуумах, ряд протогерманских изменений, несомненно, следует отнести ко второму типу (сокращение гласных, концентрацию ударения на корне, возможно первый этап Первого перебоя (спирантизация звонких придыхательных).

    Эти изменения распространялись путем лексической диффузии, что
предполагает временной промежуток, соответствующий по мень-
шей мере нескольким поколениям. К изменениям этого же типа
относятся и изменения, при которых не появлялось ни новых
фонем, ни новых признаков, такие как увеличение количества
долгих согласных и разного рода ассимиляции и диссимиляции (sr
> str, t+t >ss). Морфологические изменения, связанные с распро-
странением новой грамматической формы также происходили
путем постепенного вытеснения предшествующих форм слов. К
изменениям первого типа, затронувшим все слова или все фонемы в
одной позиции, относятся в первую очередь: второй этап
передвижения согласных (b d g > p t k > или по глотальной гипотезе
p’ t’ k’ > p t k), появление назализованных гласных и, возможно,
первая фаза третьего этапа передвижения (p t k > ph th kh (> f ; ;) и
закон Вернера.

Таким образом, одной из первых инноваций, характерной для шести групп языков оказывается медий на -i
(4), самым восточных из которых оказывается армянский, а самым
западным – германский. В шести группах языков оказывается
распространенным и долгое ; в формах прошедшего времени (7),
однако самым юго-восточным языком в данном случае оказывается
албанский. Для четырех групп языков характерно и появление
сходной модели различения глаголов действия и глаголов состояния

 Инновации протогерманского...

дифференциация склонения по родам (5) и совпадение форм
аориста и перфекта в одной форме (6) являются структурными и не
могут быть столь же показательными, они могут относиться к тому
же периоду, поскольку распространены в большом количестве
языков.
Эти данные показывают, что формирование протогерманских
признаков, которые еще не были исключительно германскими,
началось с изменения глагольной системы, что соответствует тради-
ционному представлению о том, что вычленение германских языков
началась с перестройки флективной системы существительного и
глагола, в том числе – системы времен (Порциг 1964; Lehmann
1961). На втором этапе изменений продолжается формирование
глагольной системы, появляется особый германский тип претерита с
дентальным суффиксом (18b) и аблаутом (18a), а также суппле-
тивное образование форм глагола со значением ‘быть’ (19). Воз-
можно, к этому же времени, а судя по распространению в других
индоевропейских языках, возможно, к более позднему времени
относится и появление инфинитива из аккузатива (17). Ко второму
периоду, вероятно, относятся инновации в области морфологии
имени, в частности, появление или генерализацию формы датель-
ного падежа множественного числа на -m (24), родительного на ;
(25?), инструменталиса на u < ; (26). К третьей группе могут отно-
ситься инновации в системе прилагательных: образование слабой и
сильной форм прилагательных (21), местоименное склонение
прилагательных (22), суффикс сравнительной степени прилага-
тельных *-is+n (23).
При датировке инноваций будут учитываться данные отно-
сительной хронологии, а там, где они невозможны, области распро-
странения, при этом более распространенные инновации считаются
и более древними. В том случае, когда признак распространения
инноваций противоречил признаку относительной хронологии,
предпочтение отдавалось последнему.
Если исходить из самого минимального времени прохождения
фонологических и морфологических изменений, принимая во вни-
мание распространение изменений, можно очень приблизительно
предположить следующую датировку установленных выше инно-
ваций87: к первой группе инноваций, которую очень приблизитель-
но можно датировать 2500–1500 гг. до н. э., можно отнести изме-
нение sr > str (1), распущение сонантов (9а,b), медий на -i (3), диф-
ференциация склонения по роду (5), совпадение аориста и перфекта
(6), сокращeие долгот (10), долгое ; в прошедшем времени (7а),
формирование системы прошедшего времени: аблаут (18а) и
дентальное прошедшее (18b), супплетивизм в формах глагола со

К первому периоду, возможно, относится и появление чере-
дования по закону Вернера (еще до сдвига ударения на корень).
Вероятно, в конце этого периода произошли изменения в форми-
ровании именных парадигм: образование формы инструменталиса
(25) и формы дательного множественного числа у существительных
(24). Возможно, ко второй половине этого периода следует отнести
и такие фонологические изменения как становление корневого
ударения (11), фонологизация /z/ по закону Вернера (16e),
появление долгих согласных (12) и появление центральной и
периферийной акцентуации (13).

Ко второму периоду 1500–1000 гг. до н. э. могут быть отнесены
образование слабых и сильных форм прилагательных (21), место-
именное склонение прилагательных (22) и особое образование срав-
нительной степени прилагательных (23). К этому же периоду
следует отнести, изменение kw > p (15), изменение /;/ > /;/ (3) и
возможно /o/ > /a/ (2), первый этап передвижения согласных
(изменение звонких придыхательных 16а) и становление формы
инфинитива из аккузатива (17).

Наконец, к последнему этапу появления протогерманских
инноваций (1000–500 гг. до н. э. ) относятся последующие этапы
Первого перебоя (16bc), который должен был завершиться не
позднее 500 г. до. н. э. Возможно к этому же времени относится и
появление назализованных гласных (20). Поскольку при предпола-
гаемой выше датировке принимается минимальное время прохож-
дения изменений, возможно, что часть упомянутых выше инно-
ваций относятся к более отдаленному времени.

 Так установили 33 фонологические и грамматические инно-
вации, характеризующие протогерманское состояние, 31 из которых
(кроме закона Вернера и центральной и периферийной акцентуа-
ции) имеют полные или частичные соответствия в других индо-
европейских языках (рис. 1). При сопоставлении сходных иннова-
ций в родственных языках мы встречаемся с двумя сложностями.
Одна из них это различение типологически сходного и генетически
или контактно обусловленного. Вторая связана с правомерностью
сопоставления одинаковых инноваций при отсутствии их абсолют-
ной датировки.

   Если сопоставление старославянского, современного литов-
ского, классической латыни, древнегреческого и германских
надписей старшими рунами оправдано для установления языкового
родства и реконструкции протоиндоевропейского состояния, то это
же сравнение имеет гораздо меньше доказательной силы, когда мы
ставим своей целью установить контактные связи родственных
индоевропейских языков. Очевидно, что многие приводимые обыч-
но параллели имели бы совершенно иной вид, если бы мы имели
возможность сопоставить одновременные языковые состояния.
Слова Шмидта о том, что индоевропейская реконструкция неизбеж-
но должна иметь характер научной фикции, так как она сводит
воедино факты, относящиеся к разным историческим эпохам
(Schmidt 1872: 31), особенно относятся к реконструкции проме-
жуточных языковых общностей и древних контактов. Однако
появление инноваций в разное время в разной группе языков не
означает, что между этими инновациями возможно только струк-
турно-типологическая связь. Возможно и разновременное влияние
сходного субстрата, как это имело место, вероятно, при генерали-
зации начального ударения и удлинения согласных в германо-
итало-кельтском ареале и в гораздо более позднее время в части
балтийского ареала. Но не исключена и контактная связь, т. е. про-
никновение инновации из одного ареала в другой в результате
прямого заимствования или другого типа интерференции, например,
реинтерпретации синтактико-морфологических отношений одного
языка в соответствии с синтактико-морфологическими
отношениями другого языка.

  Традиционно считалось, что заимствование словоизменитель-
ных формантов из одного языка в другой невозможно. Однако
представление о том, что словоизменительные форманты не могут
быть заимствованы, вряд ли справедливо. Еще Шухардт писал о
том, что «возможность языкового смешения не знает никаких
ограничений». Эти слова, написанные в
1884 году были приняты в штыки младограмматиками и позднее
структуралистами, но были полностью подтверждены современ-
ными исследованиями по языковым контактам.

   В области длительных контактов при распространении дву-
язычия возможна и прямая морфологическая интерференция, как
показывает, например, цыганский язык романи в Швеции, переняв-
ший из шведского и синтетические и аналитические показатели
грамматической категории времени и суффигированный артикль и
ряд других морфологических формантов (см., напр.: тексты на
романи в Gjerdman 1963), истрорумынский, заимствовавший из
хорватского тип образования множественного числа, рода и
глагольного вида и нестандартный швед-
ский язык финнов в Финляндии, где наблюдают даже заимствование
финских падежных окончаний (ср. k;pa varuhusist; ‘покупать в
магазине’ с финским окончанием элатива, букв. ‘из магазина’, вмес-
то литературного шведского k;pa i varuhuset ‘в магазине’ 88).

   Много случаев заимствования словоизменительных формантов приводит в своем исследовании Гардани. Среди его материалов 25% составляют заимствования окончаний падежей, 25% окончаний множественного числа и 35% заимствование
окончаний, в которых передается более одного грамматического
значения (падеж и род, род и число, число/лицо, наклонение и время
и т. п.) (Gardani 2008: 83).

    В нашем же случае следует учитывать то,
что распространение словоизменительных формантов, таких как
показатели времени глагола, падежей существительного и особых
формантов прилагательного, происходило в период, когда
контактирующие языки были еще очень близки, и значительная
часть основного словарного запаса оставалась общей. Взаимо-
действие этих языков соответствовало взаимодействию современ-
ных диалектов, которое показывает возможность распространения
словоизменительных формантов из одной диалектной области в
другую именно благодаря значительной общности словаря.
Сложность сопоставления общих инноваций усугубляется и
тем, что, если при исследовании современных инноваций мы можем
сравнивать время их появления и направление распространения, то
в нашем случае временная отдаленность инноваций чаще всего не
дает нам возможности установить ни то, ни другое. Кроме того, по-
скольку, как мы знаем, многие сходные изменения могут проис-
ходить в родственных языках в период их раздельного существо-
вания и при отсутствии контакта, всегда можно предположить не
генетическое или контактное, а параллельное появление установ-
ленных выше сходных инноваций.

    Менее всего показательны типологически частотные
инновации), хотя объединение этих инноваций в пучок
обладает уже большей доказательной силой. Структурные инновации, не имеющие общих форм, могут быть не только следствием контакта с элементами двуязычия, но и результатом параллельного развития. И, наконец, сходство морфологических
формантов и фонологических раритетов может свидетельствовать
как о существовании эпохи промежуточной языковой общности, так
и о тесном контакте, включавшем двуязычие.

  ОБЩИЕ ИННОВАЦИИ ПО ГРУППАМ ЯЗЫКОВ
4.2.1. Германский-армянский, германский-греческий
Есть три общие германо-армянские инновации (4, 16b, 16c).
Медиопассив на -i (4) является общим для большой группы восточ-
ных индоевропейских языков (германский, армянский, балтийский,
славянский, индоиранский, греческий). Германский оказывается
самым западной представителем этой группы. Две фазы передви-
жения согласных b d g (p’ t’ k’) > p t k (16b) и частично p t k (ph th kh)
> f ; h (16c) являются исключительной германо-армянской
инновацией, однако, поскольку кроме общей восточно-индоевро-
пейской изоглоссы (4) у германского и армянского нет общих инно-
ваций, это изменение рассматривается только как типологически
сходная изоглосса.
Есть только две общие инновации у германского и греческого
(4, 5 – дифференциация падежных окончаний в зависимости от
граматического рода), но они характерны для целой группы
восточных индоевропейских языков (см. выше). Для изоглоссы 4

самым западным языком оказывается германский, для изоглоссы 5,
италийский.

Германский – индоиранский
Все инновации характерные для германского и индоиранского
(/o/>/a/ (2), медий на -i (4), дифференциация склонения по родам (5),
сходная форма инструменталиса (26)) характерны и для балтий-
ского, две из них характерны и для славянского (2, 5). Германский
оказывается самым западным языком, в котором есть инновации,
общие с индоиранским. Отсутствие эксклюзивных германо-иран-
ских инновации свидетельствуют о том, что иранцы не были непо-
средственными соседями германцев, хотя Зеебольд предполагает
период германо-иранского (скифского) соседства (Seebold 1998:
293), которое, однако, следует относить только к началу нашей эры, когда общегерманский уже распался.

Исходя из фонетико-грамматических инноваций, можно пред-
положить, что иллирийцы занимают по отношению к германцам
примерно такое же положение, что и иранцы, т. е. они вряд ли были
непосредственными соседями германцев в протогерманский период,
однако область их опосредованного контактирования с германцами
была гораздо больше, и они контактировали не только с восточной
(балтийский, славянский), но и с западной группой (италийский и
кельтский) индоевропейских языков Европы.
4.2.4. Германский – балтийский и славянский
Порциг приводит двадцать в основном лексических германских,
балтийских и славянских параллелей, только одна из которых
затрагивает грамматику (окончание -m в дательном падеже мно-
жественного числа) – (24) (Порциг 1964: 208–220). Однако, если мы
примем во внимание установленные выше соответствия, то кроме
лексических и словообразовательных мы обнаружим двадцать две
фонетико-морфологических инновации, общие для германских и
балтийских языков, тринадцать из которых характерны и для
славянских языков. Есть пять исключительно германо-
балто-славянских инноваций (частично общие рефлексы индоевро-
пейских слоговых m и n (9b), образование носовых гласных (20),
слабые и сильные прилагательные (21), местоименное склонение
прилагательных (22), -m в дательном множественного числа (24),
дил общность германского умляута с изменениями в соседних индоевро-
пейских языках кельтских (особенно в ирландском) и в романских (van
Coetsem 1994: 49). Однако германский умлаут фонологизовался в относи-
тельно позднюю эпоху. Его еще нет ни в готском, ни в языке старших
рунических надписей. А. В. Десницкая отмечает, что в данном случае мы
имеем дело с поздним типологическим параллелизмом, который, однако,
мог быть следствием древней общности или древних контактов
(Десницкая 1965: 40). Действительно можно предположить, что, хотя
умляут и в германских языках, в албанском и ирландском фоноло-
гизовался поздно, правило умляута на аллофоническом уровне могло быть
очень древним. Хирт считает возможным рассматривать то, что мы бы
назвали аллофоническими чередованиями по умляуту, как одну из 19
общегерманских инноваций (Hirt).

   Большинство исключительных германо-балто-славянских и
германо-балтийских инноваций относятся к грамматической
структуре и морфологическим формантам. Прежде всего, это
касается окончания падежей существительных, ср. окончание -m в
дательном падеже множественного числа (24), окончания -u в
инструментальном единственного числа (26), и частичного
совпадения окончаний в родительном единственного (25?). Кроме
того, общие инновации касаются форм прилагательных, ср.
частичное местоименное склонение прилагательных (22), сходство в
образовании сравнительной степени (23) и появление двух типов
(сильного и слабого) склонения прилагательных (21), в последнем
случае параллелизм ограничивается только структурным сходством.
Если мы обратим внимание на предполагаемый возраст
инноваций, то к германо-балтийским инновациям относятся и самые
старые инновации, которые могут относиться к концу третьего, началу второго тысячелетия, и более новые инновации, но есть три
фонологические инновации, которые могут быть моложе
середины I тыс. до н. э., однако, это именно те инновации, которые
типологически частотны.

   Трудно сказать, являются ли германо-балто-славянские иннова-
ции свидетельством существования германо-балто-славянской общ-
ности, как многие считают. Тот факт, что в балтийском
больше общих с германским изоглосс, чем в славянском, и что одна из
грамматических германо-балто-славянских изоглосс чисто струк-
турная, свидетельствует скорее о языковом континууме и о
контактной связи германского и балтийского, хотя и не противо-
речит возможности более раннего языкового единства.


    Порциг насчитал 32 германо-италийских соответствия, из них
28 лексических параллелей и только пять фонетико-грамматических
инноваций.

    Германо-италийские инновации распределены следующим образом: три инновации оказываются исключительно германо-италийскими (или германо-оско-умбрскими), кроме того, в германском и италийском наиболее последовательно
распущение слоговых сонорантов r и l имело вид ul, ol; ur, or.
Есть семь германо-итало-кельтских инноваций, две из которых имеют соответствие в саамcком, финском и частично в балтийских языках, и девять инноваций, которые наряду с германским и италийским характерны и для
балтийских и славянских языков. Следует отметить особое отношение оско-умбрского к германскому.

     СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ аналогии

На основании подсчетов лексических соответствий коэффициент сходства лексического состава германского.

   В конце XIX, начале ХХ века считалось, что значительное количество общегерманских слов с неясной индоевропейской этимологией (таких, например, как нем. Adel, Bein, Dieb, Grund, Ort, Zehe, Weib, Winter, Tag, arg, arm, klug, fliehen, laufen, trinken)). Это около 30% общегерманского словарного состава, т. е. что значительная часть германских слов может иметь субстратное происхождения. К таким словам Фейст относил, прежде всего, слова «морской» семантики, такие как немецкие See ‘море’(гот. saiws ‘озеро’, др.-исл. s;r, sj;r, др.-англ. s;; др.-фриз. s;, др.-вн., др.-сакс. s;o), Segel ‘парус’ (др.-исл., др.-англ. segl, др.-фриз.
seil, др.-сакс. segel, др.-вн. segal), Storm ‘буря’ (др.-исл. stormr, др.-
англ., др.-сакс., storm, др.-вн. sturm), Strand ‘берег’ (др.-исл. str;nd,
др.-англ. strand), Netz ‘сеть’ (гот. nati, др.-англ. nett, др.-сакс. netti,
nett, др.-фриз. net, др.-исл. net, др.-вн. nezzi) и т. д., замечая, что все
германские названия рыб, кроме лосося, также не имеют соответс-
твий в других индоевропейских языках (Feist 1924: 89). После работ
Фейста этот список продолжал активно пополняться (ср., напр.:
Krahe 1935; Rosenfeld 1961, Mackensen 1962; Tschirch 1966; Gysseling 1987). Определились и основные семантические группы ‘субстратного списка’.
    
      Впервые количественные подсчеты германских слов без индоевро-
пейской этимологи были проведены Либлихом, который установил, что
около 1000 корней в немецком языке этимологически не связаны с
корнями в других индоевропейских языках (Liebich 1899). Полный список
когда-либо предлагавшихся субстратных слов в германском можно найти
в интернете (Mc Callister 1999). К этому списку относят названия птиц, частей тела, ряд глаголов и другие слова.
     Однако, начиная с середины прошлого века, несмотря на то, что
ряд германистов продолжал утверждать, что треть общегерманского словарного состава имеет субстратное происхождение, слова, относящиеся к этому списку стали подвергаться критическому пересмотру. Для многих считавшихся
раньше субстратными германских слов была найдена приемлемая
индоевропейская этимология (см., напр.: Neumann 1971). И если бы
Фейст имел возможность просмотреть последнее, переработанное
Зеебольдом издание этимологического словаря Клуге, он бы
обнаружил, что часть слов, традиционно относящихся к словам
догерманского субстрата, таких, например, как немецкие Land, Netz,
See, Beere, Distel, M;we, Regen, Reh, Rohr, Taube, Traube, получили
хорошую индоевропейскую этимологию (см., напр.: Land, Distel,
M;we, Reh, Netz – и только этимология немногих слов из этого списка
продолжает оставаться проблематичной (ср. See, Regen, Traube)

     Филолог-любитель американский певец Роберт Клэйборн даже дал имя
этому субстрату, назвав его «фолькским» языком (англ. Folkish), по
одному из предполагаемых субстратных слов (*folk-), и помещая его в
район южного побережья Балтийского моря (Claibornе 1989). Нет, однако,
никаких оснований отказываться от индоевропейской этимологии
германского *folK). Это слово относится к группе эксклюзивных германских новообразований военной тематики, которые сформировались в протогерманский период из индоевропейских корней c разными суффиксами, которые традиционно
называются расширителями корня.

    Итоги сопоставления

    Таким образом, особое положение германского словарного состава было поставлено под сомнение, поскольку оказалось, что количество неясных
германских этимологий не превышает количества неясных этимологий в любом другом языке. Несмотря на определение индоевропейских этимологий у многих слов «субстратного» списка, в нем сохраняется целый ряд слов, этимология которых остается неясной. Эти слова продолжают рассматриваться как возможные следы неизвестного субстрата, причем предполагается влияние этого субстрата не только на германский, но и на другие языки северо-западной Европы.

    Так большинство этимологий самого важного морского слова из суб-
стратного списка (нем. See, англ. sea и т. п.) предполагает его индоевро-
пейское происхождение. Ср., в частности, реконструкцию общегерманских
корней *saiw- и *saigw- (ср. нем. seihan < др.-вн. s;han ‘сочиться’, др.-вн.
s;gan ‘капать’ и др.-инд. sinc;ti ‘выливать’, лит. syvas ‘сок’, латыш. s;ws
‘сукровица’, греч. ;;;;;; ‘поливаю’, (cр., напр., de Vries 1962; Koivulehto
1967; Meid 1984; Mees 2001). Этот германский корень возводили к
индоевропейскому корню *s;i ‘капать, сочиться’, предполагая семанти-
ческое развитие «лужа» > «озеро» > «море» (de Vries 1962: 575). Менее
популярно стало предположение Коллиндера, считавшего, что *saiwo
могла быть саамо-прибалтийско-финским заимствованием в германский
(Collinder 1924). Однако, поскольку в других финно-угорских языках
такого слова нет, следует согласиться либо с традиционным предполо-
жением, что соответствующее саамское и финское слово было германским
(< индоевропейским) заимствованием. Либо действительно это слово
относится к словам субстрата, общего для саамо-прибалтийско-финского и
германского.

     Хирт однако полагал, что общий германо-балто-славянский суффикс -sk свидельтельствует не об исконном родстве, а является результатом заимствования,не уточняя, правда, из какого языка в какой (Hirt 1897). Особую группу германо-балтийских и частично германо-балто-славянских соответствий, отсутствующую в других индоевропейских языках, составляют сходные модели образования числительных. Часть из них охватывает германский, балтийский, славянский ареал, а часть касается только общих германо-балтийских образова-
ний. К исключительным балто-германские параллелям относится образование числительных 11 и 12 с элементами -lif/-lika (ср. *twalibu или *twa-lihwu и лит. dvylika). Общая словообразовательная модель при образовании слова, обозначающего тысячу, восходящая, вероятно, к сочетанию значением ‘сильная сотня’ (*t;s-k’mtyom), ср. др.-исл. ;;sund, ;;shund, ;;shundra;, прусс. t;simtons, ст.-сл. тыс#ща, нем. Tausend, русс. тысяча.

   В славянском мы имеем сходную модель для образования десятков, включающую в себя числительное для обозначения единиц в сочетании со словом для обозначения десяти, ср., ст.-сл. три
десеть, лит. trisdesimt, гот. ;reis tigjus, но ср. лат. triginta, греч.
;;;;;;;;;.
   К балто-германо-италийской изоглоссе, относящейся к этой же
группе, можно причислить суффиксальное образование с -m у
порядкового числительного со значением первый, см. др.-прусс.,
лит. pirmas, лат. primus, др.-англ. forma, др.-сакс. formo, гот. fruma,
но ср. русс. пер-в-ый. К важным лексическим параллелям относятся название золота и серебра (ср. гот. silubr, др.-сакс. silubar, др.-исл. silfr, др.-англ. seolfur др.-исл. и ст.-сл. сьребро, лит. sidabras), которое было
заимствовано из общего источника. А почему бы не предположить с качестве источника слово "серый - серо.."?
   
   лит. kauju, русск. ковать (в латинском и кельтском с суффиксом -d,
лат. c;do ‘бью’, ирл. c;ad ‘битва’); др.-исл. vax, др.-англ. weax, др.-
вн. wahs, лит. va;kas, русс. воск; др.-исл. s;kr, латыш. s;gas, русск.
сиг; др.-вн. aspa, др.-исл. ;sp, др.-прусс. abse латыш. аpse, польск.
оsa, osina, русск. осина < *opsina; гот. galisan, др.-исл., lesa, др.-
англ., др.-вн. lesan ‘собирать’ лит. lesti, латыш. lest ‘клевать’; гот.
hilpan, др.-вн. helfan, др.-сакс. helpan, др.-исл. hjalpa, лит. ;elpti
‘помогать’; лит. darbas ‘работа’, dirbti ‘работать’ – др.-исл. djarfr
‘смелый’, др.-англ. deorfan ‘работать’; лит. derva ‘смола’ – др.-исл.
tjara; лит. griebti ‘хватать’, graibyti ‘ощупывать’ – гот. greipa
‘хватать’; лит. gomurys ‘нёбо’ – др.-исл. g;mr (Георгиев 1958: 236–
237; Чемоданов 1962: 71–7999; Polom; 1972: 51–57; Гамкрелидзе,
Иванов 1984: 418–419; Zinkiavi;ius 1998: 2; Ernst, Fischer 2001: 92–
94; Непокупный et al. 2005). Существует и ряд примеров на
одинаковое развитие значений у индоевропейских корней, ср.,
напр.: появление нового одинакового значения «рыба > лосось»
(др.-исл. lax, др.-вн. lahs, лит. l;;is, латыш. lasis, русск. лосось, но
ср. тох. laks ‘рыба’). Т. е. общее германо-балто-славо-тохарское
слово получило значение ‘лосось’ только в германском и балто-
славянском и в таком виде было заимствовано в финский (lohi) и
северосаамский (luossa).

      Германо-италийские лексические соответствия   

   Количество германо-италийских соответствий в суффиксах превышает даже количество подобных соответствий в германских и балтийских языках, ср. суффикс *-tuti, ср. гот. gamain-du;s ‘общность’, лат. virtus род. пад. virtutis ‘доблесть’ 100; суффикс *-jo композитах ср. гот. at-a;ni ‘год’, лат. bi-ennium ‘два года’; суффикс *-no у числительных (см., лат. b;n; < *dwisno-, др.-исл. tvennar <*twizna-), суффикс –*n; у наречий со значением ‘откуда’ (ср. лат. super-ne ‘сверху’, inferne ‘снизу’, гот. utana ‘снаружи’, innana ‘изнутри’ и соответствующие древнеисландские формы), наречный
суффикс *-tr;- (ср. лат. extr;, гот. hva;r;), суффикс *-in для образо-
вания особого типа nomina agentis (ср. лат. dominus, гот. ;iudans),
суффикс *uo для образования названий цветов, cp. др.-вн.. др.-сакс.
gelo, gelu, лат. helvus < *g;hel-uo-s;

   Традиционно указывают на две исключительные германо-венетские инновации, ср. венетские формы местоимения mego ‘меня’, образованные по аналогии с формой именительного падежа ego и соответствующие образования в германских языках, ср. гот., др.- исл. mik (<*meka), по аналогии с ik (<*eka)101 и т. п., и общее местоимение тождества *selbo- ‘сам’, (ср. венет. sselb- , др.-вн. selb,
гот. silba – Krahe 1956: 17–18)102. Однако модель типа ik – mik воз-
можна и в хеттском (ср., uk – ammuk) (CГГЯ I, 1962: 48). Таким
образом, единственной эксклюзивной германо-венетской параллелью оказывается только сходный суффикс при образовании
местоимения тождества от индоевропейского местоименной основы
*s(v)e-.
    Традиционно отмечают и большое количество лексических
соответствий в германских и в италийских языках, часть которых
характерна и для кельтского. Эти соответствия охватывают назва-
ния частей тела, явлений природы, производственную и сельско-
хозяйственную лексику, в том числе земледельческую и скотовод-
ческую (Euler, Badenheuer 2009: 24). От балтийско-германских
соответствий итало-германские соответствия отличаются большим
числом общественно-юридических терминов (СГГЯ 1962 I).

    Предполагается, что источником венетского -go и германского -ka была
индоевропейская частица*-g(h)e/o - ср. лат. haedus, гот. gaits ‘коза’; оск.
cadeis, гот. hatis ‘не
нависть’; лат. iuventa, гот. junda ‘юность’; лат.
sacena < *sakesna ‘ритуальный нож’, герм. *saxsa ‘нож’; лат. lingua
< dingua, гот. tugg;, др.-вн. zunga; лат. collus, гот., др.-исл., др.-вн.
hals; лат. turma ‘отряд, толпа’, др.-англ. ;rymm ‘множество’; лат.
sparus, др.-исл. spj;r, др.-вн. sper ‘копье’; лат. arcus ‘лук’, гот.
arhwazna, др.-исл. ;r, др.-англ. earh ‘стрела’ и др. Особо интересны-
ми представляются исключительно германо-италийские соответ-
ствия, обозначающие оружие: «нож», «лук / стрела», «копье»,
которые могут относиться к каменному веку.

     Во многих случаях корень, являющийся основой для германо- италийских параллелей есть и в других индоевропейских языках, однако только германский и италийский показывают сходное семантическое развитие этого корня, ср., напр.: лат. arcus и соответствующие германские слова со значением стрела,
которые восходят к единой форме *arkwo-, имеющей греческое
(;;;;;;;; ‘можжевельник’), латышское (ercis ‘можжевельник’) и
славянские соответствия (ракита, rakita, rokyta) со значением сорта
деревьев, из которого можно было делать лук ‘можжевельник, ива,
ракита’. Однако только в германских и в италийских языках этот корень стал обозначать орудие охоты (лук и стрелу). Подобным же образом корень для германо-италийского соответствия sparus ‘копье для охоты’, др.-вн. sper ‘копье’ есть и в албанском, ср. shparr, shperdё, (ibid.: 578), однако в албанском нет значения копья, а сохраняется, вероятно, исконное значение дерева ‘дуб’, значение ‘ствол, балка’ сохраняется и в древних германских
языках, ср. др.-исл. spari; sparri, др.-вн. sparro ‘балка на крыше,
столб’. Только в германском и италийском этот корень развил
значение ‘копье’.

    Важной германо-италийской параллелью является слово для
обозначения бронзы, ср. лат. aes (род. пад. aeris) ‘медь, бронза’ <
*ayos, и соответствующее прилагательное, ср. лат. a;nus, aer;tus,
умбр. ahesnes дат. мн. (*< aies-no) ‘бронзовый’, ср. др.-исл. eir
‘бронза’, гот. aiz, др.-англ. ;r, ;r ‘медь, бронза’, др.-сакс., др.-вн. ;r,
и прилагательные др.-англ. ;ren, др.-вн., др.-сакс. ;rin ‘бронзовый,
из бронзы’ (cр. cовр. нем. ehern). Этот корень считается
общеиндоевропейским корнем для обозначения металла (*h1ei-, ср.
др.-инд. ;yas- и авест. ayah- ‘металл’ – Мallory, Huld 1984: 3),
однако только в германском и италийском он сохранил свое
значение для обозначения первых металлов меди и бронзы и стал
основой для образования сходных относительных прилагательных.
Ряд общих лексических инноваций италийские языки обнаруживают только с древнескандинавскими и готским языком.

    Возможны и сходные модели сложных слов ср. лат.longaevus, др.-исл. lang;r ‘долгоживущий’. Мух объясняет отсутствие подобных слов в западногерманском ареале тем, что соответствующие слова могли быть там потеряны. Он отмечает ряд других скандинаво-италийских соответствий, сравнивая, в частности, латинское значение auster ‘южный ветер, юг’, что формально
соответствует германскому обозначению востока, с норвежской
традицией противопоставления не севера и юга, а севера и востока.
Движение в сторону побережья Северного моря рассматривается
как движение на север, а движение от моря вглубь страны на юг и
на восток, рассматривается как движение на восток.

    Германо-кельтские лексические параллели

    Германские и кельтские языки имеют множество лексических
параллелей, которых мы не встречаем в других индоевропейских языках ср., напр.: др.-ирл. oeth, гот. ai;s ‘клятва’, др.-ирл. ‘заложник’ др.-англ.; др.-ирл. r;n, гот. r;na ‘тайна, тайный совет’; галл. ;;;;;, др.-вн. marah ‘лошадь’; валл. coed ‘лес’, гот. hai;i ‘невозделанное поле, пустошь’, (Krahe 1956: 19; Birkhan 1970; Сквайрс 1984; Калыгин, Королев 1989; Schmidt 1991).
Сходными оказываются и двучленные имена, ср. галл. Teuto-boduus,
др.-вн. Deot-pato; галл. Sego-m;ros, др.-вн. Sigi-mar; галл. Catu-r;x,
др.-англ. Heado-r;k (Scherer 1955: 199–200). Причем отмечается не
только общность структур собственных имен и общность
материальных элементов, но и кальки, т. е. перевод обоих
компонентов или только одного компонента с кельтского на
германский (ср. напр. бритт. Cunomorus, др.-вн. Wolfmar) или даже
оформление германских имен в соответствии с народной этимо-
логией (ср., напр.: галл. Dagor;x, к *dago- ‘хороший’ и др.-вн.
Tagar;h к *daga- ‘день’ – Birkhan 1970).

     Во многих случаях невозможно определить, являются ли эти соответствия параллельным развитием или заимствованием. Так, в частности, германские слова со значением ‘клятва’ и ‘заложник’ считались и кельтскими заимствованиями, и независимо развившимися из протоиндоевропейского, формами. Но есть и очевидные заимствования, причем как из кельтского в германский, такие как общекельтское *r;g-s <
*r;gs (ср. галл. -r;x, др.-ирл. r;), гот. reiks ‘правитель’; др.-ирл. r;ge
гот. reiki ‘правление, власть правителя’; галл. ambaktos гот. andbahti;
так и из германского в кельтский, ср. др.-исл. br;k, галл. br;ca;
галл.-лат. сamisia, др.-англ. heme;e, др.-вн. hemidi (Krahe 1956: 19–
20)103.
Германским заимствованием из кельтского считaется и германское слово для обозначения железа *;sarna- < *isarno (ср. др.-исл.
;sarn, гот. eisarn, др.-сакс. ;sarn, др.-англ. ;sern и галл. Isarno-) и,
вероятно, более позднее заимствование из гэльского в древне-
исландский и древнеанглийский ср. др.-исл. j;rn, др.-англ. ;ren и
др.-ирл. iaran (Birkhan 1970: 128–137), и слово для обозначения
свинца (ср. среднеирл. luaide ‘свинец’, др.-англ. l;ad ‘свинец’, др.-
фриз. l;d ‘сплав для пайки’, ср.-вн. l;t ‘льющийся (раскаленный)
металл’ (ibid.: 147–152).
Кельтские заимствования в германские языки связаны в первую
очередь с семантическими полями социально-правовой, техничес-
кой и военной сферы, но затрагивают и различные бытовые реалии
и окружающую природу (Сквайрс 1984: 89). По мнению Краэ, такое
лексическое сходство «вряд ли можно найти у двух других
индоевропейских языков».

    Oбычно считается, что кельтско-германские соответствия
затрагивают только лексику, кельто-германских инноваций ни в
словообразовании, ни в фонологии, ни в грамматике не обнаружено
(ibid.: 34; Euler, Badenheuer 2009: 24–25). Как мы видели выше это
не совсем так. Существует ряд кельтско-германских фонетических и
морфологических инноваций (корневое ударение, удлинение
согласных, дентальный суффикс) однако ни одна из этих инноваций
не является исключительно германо-кельтской, а оказывается характерной еще и для италийского. Что касается словообразовательных германо-кельтских инноваций, то в отличие от балто-славо-германских, италийско-германских и даже иллирийско-германских параллелей, то за исключением сходного образования сложных собственных имен (см. выше), их действительно нет. Существуют кельтские топонимы и гидронимы, заимствованные в германский. Самый известный из них название Рейна – ср.
герм. Rh;nas < кельт. Rh;nas < Rheinas c кельтской монофтонгиза-
цией ei > ; или герм. Rh;nas < Rheinas < кельт. Rheinas, еще до
кельтской монофтонгизации, но с последующей германской
монофтонгизацией ei > ; (Birkhan 1970: 268), которая могла быть
связана с кельтской монофтонгизацией. Однако в древнейшем слое
германской топонимики германо-кельтские соответствия не
обнаруживаются.

    Германо-иллирийские и германо-албанские лексические и
словообразовательные соответствия
В качестве свидетельств иллирийского языка используются
мессапские надписи, топонимы, гидронимы и иллирийские глоссы
(аппелятивы и собственные имена) у античных авторов. Многие
исследователи считают наследником иллирийского албанский (см.,
напр.: Hаmp 1957; Десницкая 1965), соответственно отмечая албано-
германские лексические соответствия.
Германо-иллирийские соответствия в словообразовании
охватывают сходную модель образования cуществительного со
значением ‘дом, жилище’ от и.-е. корня *bheua- ‘расти’, ср. мессап.
;;;;;;, др.-англ., др.-вн. b;r, др.-исл. b;r ‘жилище’; сходного типа
унификация форм существительных женского рода с основой на -n,
ср. мессапское Aplonis f. от Aplo, и готское arbjons f. от arbja, но ср.
сохранившие исконное чередование формы мужского рода мессап.
Aplinis, гот. arbjins, а также особый тип образования основы
притяжательных местоимений, ср., мессапское veina ‘свой’ <
*sueino и готские meina, ;eina, seina. Краэ отмечает и употребление
суффикса -no для образования имен, облеченных властью, ср. гот.
;iudans ‘вождь’. иллир. имя или титул Teutana ‘королева’ (Krahe
1954: 104; Порциг 1964: 192–193), хотя подобного же типа суффикс
характерен и для италийских языков, см. выше.
Отмечают ряд исключительных германо-иллирийских соответ-
ствий и в лексике, cр., напр.: мессап. Akk. ;;;;;;; ‘олень’, шв.
диал. brinde ‘самец оленя’, иллирийские имена Audarus, Audata и
др.-исл. au;r, др.-англ. ;ad ‘богатство’ (ср. др.-вн. имя Audabert) или
имя иллирийского лесного бога Vidasus, соответствующего
скандинавскому богу Vi;arr (Krahe 1954). Сведения об иллирийских
языках очень фрагментарны и не дают нам полной картины
грамматической структуры. Албанский, считающийcя рядом
исследователей одним из потомков иллирийского, также имеет ряд
словообразовательных и лексических соответствий с германским
(напр.: сходное семантическое развитие значений индоевропейского
*sp(h)er- в албанском, ср. гегское shpreh ‘высказываю’, и в
германских языках, ср. нем. sprechen, а также сходный суффикс и
сходное развитие значения у слов со значением ‘мужчина’, ср.: др.-
вн. gib;r(o), b;r < *bh;ro, алб. b;rr, burrё, что предполагает то же
изменение значения и.-е. *bheua ‘расти’, что и иллиро-германское
название хижины (Порциг 1964)
.
   Саамо-прибалтийско-финские лексические заимствования
из германского. В саамском и в прибалтийско-финских языках обнаруживают
большое количество германских лексических заимствований, которые относятся к протогерманской и общегерманской эпохе. В структурном отношении самые древние саамские и финские заимствования отражают состояние более древнее, чем самые первые надписи старшими рунами (II в. н. э.). Это проявляется не только в
сохранении трехчастной структуры слова (корень, основообразующий суффикс, флексия), ср., напр. севсаам. gonag-a-s, фин.
kuning-a-s ‘король’, южносаам. re;gg-a-s, фин. reng-a-s ‘кольцо’,
фин. val-a-s ‘кит’, vant-u-s ‘варежка’, kan-a ‘курица’, naut-a ‘бык,
корова’) и т. п., но и в отсутствии перехода /e/ > /i/ перед долгими
носовыми согласными и в отсутствии ротацизма (ср. фин. reng-a-s,
др.-исл. ringr < *hringaz < *hrengaz). Чаще всего в литературе
обсуждался вопрос о том, до или после Первого перебоя самые
древние германские заимствования попали в саамский и в прибалтийско-финский. Традиционно считалось, что германские заимство-
вания появились в финском языке после Первого перебоя согласных
на рубеже новой эры или несколько раньше.

  Считается, что нет данных, позволяющих определить, происходило ли заимствование до или после Первого перебоя (Koivulehto 1981). Единственным
terminus post quem по Койвулехто оказывается германский переход
o > а (ibid.: 368), что предполагает более раннее изменение o > а в
германском, чем середина I тыс. до н. э. (см. выше). Однако, о
существовании доперебойных германских заимствований в
саамском могут свидетельствовать формы, в которых германскому h
(< k) соответствует современное саамскоe g, которое было глухим
смычным106, ср. севсаам. gierdat ‘выдерживать’ < протосаам. *kiertё
< досаам. *k;rti < протогерм. *hardjan (ср. шв. h;rda) (Aikio 2006:
10–11), до Первого перебоя *kardian, cр. греч. ;;;;;; ‘сильный...

    Основываясь на сопоставлении общих изоглосс, лингвисты предлагали разные группировки индоевропейских языков северной
Европы. По одной из классификаций такого типа, восходящей к
Штрейтбергу и представленной сейчас в работах Леманна никакой
промежуточной языковой общности между протоиндоевропейским
и протогерманским выделять нельзя (Streitberg 1963; Lehmann 2005-
2007). Однако общие пучки изоглосс традиционно считаются показателями существования промежуточных языковых единств на пути от позднеиндоевропейского к общегерманскому. В частности,
начиная с Гримма и Цейса, предполагали существование германо-
балто-славянского языкового единства (ср., напр.: Zeuss 1837: 18;
Grimm 1853: 715; Schleicher 1861: 4, 7; Георгиев 1959: 3; Лер-Спла-
винкий 1960: 27; Гамкрелидзе, Иванов 1984: 372–373, 399) или
устанавливали наличие германо-итало-кельтского языкового
единства (Feist 1924) и др.

   В отношении лексических соответствий также конкурируют две точки зрения, по одной из них более тесные связи были у германского c итало-кельтским или с
италийским (Euler 1997), по другой – со славянским и балтийским
(Ma;czak 1980; 2000). Несколько видоизмененной гипотезой о германо-итало-кельтской языковой общности является гипотеза о западно-индоевропейской общности, в которую кроме кельтского,италийского и германского включают балтийский (Euler, Badenheuer 2009). Однако существование большого количества германо-италийских инноваций, отсутствующих в балтийском, и, наоборот, большого количества германо-балтийских инноваций, отсутствующих в италийском свидетельствуют против этого предположения.
 
    После работ Краэ, установившего сходство гидронимов на
огромной территории Европы и предположившего существование
древнеевропейской языковой общности (Krahe 1959) ряд исследователей стали выделять на первом этапе разделения индо-европейских языков промежуточную древнеевропейскую общность, к которой относили кельтский, италийский, иллирийский, германский и балтийский и частично славянский. Однако, если гипотеза о западной (германский, италийский, кельтский) или восточной
(германский, балтийский, славянский) общности может быть подтверждена, то
общие германо-балто-славянские изоглоссы являлись по Хирту следст-
вием действия общих тенденций или заимствованиями. Общие германо-
италийские изоглоссы он рассматривал не как следствие бывшего единства
согласно модели родословного древа.


    Не удивительно, что ученик Краэ Вольфганг Шмид отказался
от предположения о «древнеевропейском языке», свидетельством
существования которого по Краэ были сходные гидронимы в
разных частях Европы. Шмид утверждал, что отсутствие общих
новообразований в древнеевропейской лексике и грамматике не
позволяет реконструировать общий древнеевропейский язык,
отличающийся от индоевропейского, и предлагал считать древне-
европейский Краэ идентичным протоиндоевропейскому (Schmid
1968).

     Второй тип классификации индоевропейских языков связан с
волновой теорией Иогана Шмидта. Шмидт, считавший, что каждая
инновация распространяется волнообразно из определенного цент-
ра, учитывая признаки общие у германских языков и с кельтскими и
италийскими и с балтийскими и славянскими языками, утверждал,
что германские языки в такой же степени родственны кельтским и
италийским, как балтийским и славянским (Schmidt 1872). О промежуточном положении германских языков писал и Лескин (Leskien 1876). Определение места распространения германских языков и их соседей по общим изоглоссам получило
распространение в ареальной лингвистике.

    Сравнивая соответствия между германскими языками и языками их соседей, можно в зависимости от типа соответствий предположить разную степень интенсивности и длительности языковых контактов. Наименее длительными и интенсивными можно считать контакты, проявляющиеся только в лексических заимствованиях. Параллели в словообразовательных моделях свидетельствуют,
вероятно, как о сохранении общих моделей, так и о более длительных и интенсивных контактах, т. е. о таком количестве лексических заимствований, когда суффиксы и префиксы в заимствованных словах вычленяются как таковые и начинают использоваться с исконными корнями. Наконец, параллели в словоизменительной морфологии и в грамматической структуре могут свидетельствовать о самых длительных и интенсивных контактах. Приведенные выше морфологические, фонологические и лексические изоглоссы показывают, что в момент формирования германских признаков протогерманский находился длительное время винтенсивных онтактах с соседями.

    Сравнивая германо-италийские и германо-балтийские инновации, мы обнаруживаем перевес германо-балтийских. Из двадцати германо-
балтийских инноваций четырнадцать морфологических или
морфонологических, причем только четыре из них структурные, т. е. теоретически можно предположить их независимое
возникновение. Из восемнадцати германо-италийских инноваций
только восемь морфологических, три из которых структурные. Это же сравнение показывает относительно большое количество германо-италийских фонологических инноваций, их девять. Среди германо-балтийских инноваций шесть
фонологических, три из которых неполные. Только восемь инноваций являются общими для германского, балтийского и италийского, причем только две из них исключительные германо-балто-италийские. Остальные общие германо-балто-италийские инновации встречаются и в других индоевропейских языках.

  Судя по сопоставлению инноваций, контакты с кельтским и
иллирийским на первом этапе формирования германских языков
были опосредованными. Поскольку нет ни одной германо-кельтской
эксклюзивной инновации в области фонологии (кроме позднего
стяжения дифтонга ei>;, которое к тому же типологически
частотно) и ни одной морфологической инновации и всего одна
германо-кельтская словообразовательная инновация, а исключи-
тельные германо-кельтские инновации затрагивают только лексику,
следует предположить гораздо более длительный и интенсивный
германо-италийский контакт, чем кельто-германский контакт в
эпоху формирования общегерманского языка, т. е. в протогерманс-
кий период, что обычно и делается (см., напр.: Ernst, Fischer 2001;
Euler, Badenheuer 2009).

    Если непосредственные германо-кельтские контакты начались в эпоху раннего железа (ср. кельтское заимствование для обозначения железа в германском) и продолжалось до разделения общегерманского, то контакты с италийским должны
были начаться не позднее начала второго тысячелетия до н. э. Соответственно нет исключительных иллирийско-(или албано-)германских фонологических и грамматических инноваций. Все пять германо-иллирийских и германо-албанских инноваций имеют соответстветствия в балтийском), три из них имеют
соответствия в славянском, три в италийском и
два в кельтском (6, 7a). Исключительные иллиро- или албано-гер-
манские инновации затрагивают только лексику и в очень незначительной степени словообразование. Все это свидетельствует об отсутствии непосредственного контакта германского и иллирийского в протогерманский период.

   Как определить начало языка как структуры и языка как признака этноса могут быть связаны между собой. Как только у языка определенной общности появляются признаки, позволяющие отличать этот язык от языка соседей, несмотря на сохраняющуюся возможность взаимопонимания, носители этого языка могут использовать эти признаки как один из показателей
этноса, однако лишь в том случае, когда такой этнос сложился. Не исключено, что формирование пучка новых признаков и свидетельствует о начинающемся складывании нового этноса. Однако это вовсе не обязательно. Следовательно, появление новых языковых признаков не свидетельствует однозначно о появлении
нового этноса. Они говорят лишь о появлении инноваций, которые
могли интерпретироваться носителями языка как признаки, отличающие их этнос от соседних этносов. Естественно, что наиболее четко выделяются эксклюзивные инновации, которые отличают язык от языка всех соседей. Однако признаки, которые могут интерпретироваться как показатели этноса, не обязательно должны
быть эксклюзивными.

   Для лингвистического вычленения языка достаточно, чтобы признаки, общие с признаками языка одних соседей, отсутствовали в языке других соседей. По-видимому, именно состояние такого типа мы находим в начале формирования
протогерманского. В нашем случае имеются в виду инновации, общие для германского и балтийского, но отсутствующие в
италийском с одной стороны) и общие для германского и италийского, но отсутствующие в балтийском с другой  и частично.
По-видимому, древнейшими инновациями первого типа были 1, 4 и
9b, а древнейшими инновациями второго типа 10 и 14.

   Если мы к этим инновационным признакам добавим архаизмы,
(см., напр. лат. tango – tetigi ‘трогать’, pango – pepigi ‘вбивать’, гот.
tekan – taitok ‘брать’, fahan – faifah ‘ловить’), то количество отличий
от языков соседей будет еще большим. При этом неудивидельно, что балтийский оказывается языком, в котором общие с германским архаизмы сохранены лучше, чем в славянском. В частности в балтийском гораздо меньше, чем в славянском распространена сатемизация и палатализация (ср. напр.: литовские формы типа klausyti и geltonas с соответствующими русскими слышать и желтый),напомним, что германский относятся к кентумным языкам. Соответствующим образом появляются различия и в лексике: общие германо-италийские инновации, отсутствующие в балтийском (лат. haedus, гот. gaits ‘коза’; лат. collus, гот. hals ‘шея’; лат. lingua < dingua, др.-исл. tunga ‘язык’ и т. п.) и общие германо- балтийские инновации, отсутствующие в италийском, с другой  стороны,
(латыш. apse, др.-вн. аspa ‘осина’; лит. rugys, др.-исл. rugr ‘рожь’;
лит. va;kas, др.-исл. vax ‘воск’ и т. п.).

    Кроме слов, общих со словами соседей у германцев появляются
и новообразования, «германизмы», восходящие как к индоевропейс-
ким корням (ср. современные немецкие Неlm, Schwert, Schield, Volk,
Nord, так и к новым германским лексемам, сюда же относятся и заимствования из исчезнувших языков.

   С момента появления сочетания фонологических и морфонологических инноваций, которые сопровождались и соответствующими
различиями в лексике, у носителей языка появились признаки,
позволяющие рассматривать свой язык как особый язык. Первые
эксклюзивные германские признаки такие, например формы претерита с аблаутом и дентальным суффиксом (18ab), Первый перебой в
его совокупности (16abc), появились, вероятно, уже после признаков, общих для германского и одного из языков соседей, но отличавшие его от языка других соседей. Однако, на каком этапе
формирования протогерманского возникло этническое единство
«своих», мы не знаем, хотя языковое обособление могло свидетельствовать и об обособлении этническом.

Сравнение фонологических и лексических инноваций позволяет
утверждать, что на первом этапе формирования протогерманского
язык субстратной германской лексики находился в контакте с ита-
лийским и балтийским (возможно на начальном этапе с еще нераз-
личающимися итало-кельтским и балто-славянским), а также с
каким-то финно-угорском языком (либо с прото-саамо-прибалтий-
ско-финским, либо с языком первой волны финно-угров в северной
Европе). Именно в этот период формировался языковой ареал,
отличающийся от соседних ареалов. Затем после ухода, кельтизации
и/или германизации италийцев (венетов) на западе и юго-западе
италийский перестал быть соседом протогерманского (около 900 г.
до н. э.) и его место занял кельтский. Однако непосредственный
контакт с германского с кельтским затронул только самую последнюю фазу формирования протогерманского и отразился почти
только в наличии общих лексических инноваций (которые в
значительной степени были кельтскими заимствованиями в германский), тогда как контакт с балтийским на востоке продолжался
до начала новой эры, когда балтийский перестал быть непосредственным соседом германского, у которого появился новый сосед – славянский.

Судя по отсутствию исключительных славяно-германских грамматических соответствий, славянский стал соседом общегерманского уже после его распада на восточногерманский, западногерманский и северогерманский (200 г. до н. э. – 400 г. н. э.).
Задача следующего раздела сопоставить эти данные, получен-
ные путем анализа языковых инноваций, с археологическими дан-
ными, т. е. попытаться определить, с какой или с какими археоло-
гическими культурами можно связать германский и его непосред-
ственных соседей италийский, балтийский и саамо-прибалтийско-
финский.

    Исключительной кельто-германской фонологической инновацией ока-
зывается позднегерманское изменение /ei/ > /i:/.


ПОЯВЛЕНИЕ ГЕРМАНЦЕВ
ПО АРХЕОЛОГИЧЕСКИМ ДАННЫМ

     Вопрос о том, на какой территории и когда образовалась этни-
ческая группа, которая со времен Цезаря носит название германцев,
продолжает вызывать споры, причем датировка появления герман-
цев колеблется в промежутке между 10000 г. до н. э. и рубежом н. э.
Споры эти определяются и разными методологическими подходами
 и политическими преференциями и разным пониманием того, что
обозначает термин «германцы».

    ГЕРМАНЦЫ – ПЕРВОЕ ПОСЛЕ ТАЯНИЯ
    ЛЕДНИКА НАСЕЛЕНИЕ СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ (10000–5000 ДО Н. Э.)
Первой археологической культурой, которую связывают с появлением в Европе современного человека (кроманьонца) была ориньяк-культура, распространившаяся в Европе 40 000–30 000 лет тому назад. Сменившие ее палеолитические культуры – граветтианская (28 000–20 000) и мадлен (18 000–10 000), которые
были распространены на огромных пространствах Европы, захватывали только юг Германии, поскольку север Германии и Скандинавия были еще покрыты льдом. По мере таяния льда (конец последнего оледенения в Скандинавии относят к 10000 г. до н. э.) человек, следуя за источниками своего пропитания, продвигался все дальше и дальше на север. В позднем палеолите на территории
Среднеевропейской низменности была распространена Гамбургская
культура (13 000–11 000) и Аренсбургская культура (11 000–9000 гг.
до н. э.) рыболовов и охотников. В Скандинавии в период 9000–
7000 гг. до н. э. на большой территории от западной Норвегии до
южной Швеции и Дании были распространены родственные культуры.

  В бореальный период при потеплении климата в северной Европе на смену этим культурам приходит первая мезолитная культура – культура Маглемосе 8000–6000 (Зеландия), распространенная на больших пространствах северо-западной, цент-
ральной и северо-восточной Европы. Традиционно считается, что язык носителей всех этих культуре был индоевропейским однако существует и другая точка зрения, согласно которой появление индоевропейцев произошло не пять или семь, а сорок тысяч лет тому назад. Cвидетельство тому видят в непрерывности
культурного развития Европы, начиная с эпохи палеолита. Эта
точка зрения стала известна в последнее время под названием
гипотезы палеолитической непрерывности, которая датирует
появление индоевропейцев в Европе временем появлением здесь
homo sapiens. По гипотезе палеолитической непрерывности появление германцев в
северной Европе произошло сразу после окончания последнего ледникового периода.

 Традиционная датировка культуры ленточной керамики (5500–4500 гг.
до н. э.), культуры Маглемосе (8000–6000 гг. до н. э.), культуры Фосна-
Хенсбакка (9000–8000 гг. до н. э.) и культуры Комса (10000 гг. до н. э.)
 Культура LBK, как и все предшествующие культуры, также рассматривается Алинеем как германская, и соответственно германскими оказываются все более поздние культуры на территории распространения современных германских языков.

Мысль о том, что германцы исконные обитатели южной Скан-
динавии и Германии разделяет и Конча, возрождающий старую идею о северной и центральной Европе как о прародине индоевропейцев. Правда, он датирует появление индоевропейцев более традиционно (8000–6000 гг. до н. э.). Согласно этой гипотезе германцы, балты и славяне сформировались не в результате миграции индоевропейцев на север Европы, как обычно, считается, а остались в областях исконного обитания
индоевропейцев. Основанием для такой датировки служит преемственность археологических культур, начиная от мезолита до появления германцев, балтов и славян в историческое время и предполагаемое Кончей отсутствие субстрата в
германском, балтийском и славянском.
Фактически модель лингвиста Алинея и его сторонников,
предполагающая, что германцы обитали на территории Скандинавии и Германии всегда, основывается на двух нелингвистических
постулатах: на данных археологов, свидетельствующих о непрерывности и постепенности развития археологических культур,
начиная с эпохи появления кроманьонца в Европе, и на данных
генетиков, утверждавших, что вклад палеолитического населения
Европы в генофонд современного жителя Европы составляет 80%. Этим данным соответствуют и данные антропологии,свидетельствующие о том, что население, обитавшее в южной Скандинавии до 5000 г. до н. э., не отличается от современного населения (Larsson 1988). Таким образом, даже если гипотезы генетиков соответствуют действительности, предположение сторонников гипотезы палеолитической непрерывности о германцах как о первых обитателях северной Европы может относиться только к истории распространения генов, но никак не соотносится ни с понятием этноса, ни с понятием языка.

В последнее время появление наиболее частотной в современной
западной Европе гаплогруппы R1b стали относить не к мезолиту, а к
неолиту, связывая движение R1b в Европе с миграцией населения из
западной Азии (Ближний Восток > Анатолия > юго-восточная Европа >
западная Европа), которое принесло земледелие в Европу (Belaresque et al.
2009; Myres et al. 2010). Предполагают, что только
митохондриальные гаплогруппы в Европе относятся к палеолиту, а
основные европейские хиромосомные гаплогруппы появились только в
эпоху неолита и отражают распространение земледелия, связанное с
миграцией населения из Ближнего Востока и Анатолии.
 
Предполагается, что при распространении земледелия в Европе женская часть населения Европы сохраняла генетические
связи с палеолитным населением, а мужская часть населения была
вытеснена пришельцами палеолитические культуры.

Версия 1: ГЕРМАНЦЫ ПОЯВИЛИСЬ В ЭПОХУ КУЛЬТУРЫ
ВОРОНКОВИДНЫХ КУБКОВ (4500–2700 ГГ. ДО Н. Э.)

В 4500–2700 гг. до н. э. в южной Норвегии, южной Швеции,
Дании и северной Германии, восточной Голландии и Польше
распространилась культура воронковидных кубков (TRB. Южная граница этой культуры достигала верховьев Эльбы,
Одера и Вислы и доходила до северо-западной Украины, т. е. эта культура
занимала те же территории, что и культура ленточной керамики.
Около 4500–3500 гг. до н. э. на территорию распространения
культуры воронковидных кубков проникает с запада обычай
групповых захоронений в мегалитических дольменах (Probst 1991:
323), и с этого периода говорят о единой культуре воронковидных
кубков и мегалитической культуры. В эпоху воронковидных кубков
в северную Германию, а затем в Скандинавию приходит земледелие
и начинается разведение домашних животных.

Когда гипотеза Звелебила о распространении индоевропейского языка и культуры в северную Европу не в результате миграции, а в результате культурного и языкового влияния индоевропейцев на европейских аборигенов стала доминирующей.
 
Переняв язык и культуру индо-европейцев,носителей ленточной керамики,
уральцы сформировали новую культуру – воронковидных кубков
(TRB), которая оказывается первой германской культурой.

 Археологические культуры в 4500–2000 до н. э.:

 Мегалиты 4500–3500 до н. э.
 Воронковидные кубки 4500–2700 до н. э.
 Ямочная и ямочно-гребенчатая керамика 4000–2000 до н. э.
 Шнуровая керамика 3200–2200 до н. э.
 Шаровые амфоры 3600–2150 до н. э.
 Колоколовидные кубки 2800–1900 до н. э.
 Приморская культура 2800–2000 до н. э.

Появление германцев с проникновением индоевропейской культуры и
индоевропейского языка земледельческой культуры ленточной
керамики, на территорию северной Европы, заселенную уральцами.
привело к формированию германской общности с добавлением суперстрата, который отождествляют с языком носителей мегалитической культуры.
Балто-славяне появились по Виику из сочетания индоевропейцев и
уральцев без мегалитического культурного субстрата (Wiik 2002b:
288), что, однако, не вполне согласуется с областью распространения мегалитической культуры и культуры воронковидных кубков,
которая занимала значительную часть территории северной Польши, где предполагается наличие балтов.
Несколько другую модель, однако, тоже связывающую появление германцев с культурой мегалитов, предлагает известный своими
нетривиальными идеями Феннеманна. Согласно Феннеманну
носители мегалитической культуры, которые были семитами, при-
шли в III тыс. до н. э. на территорию северной Германии и Скан-
динавии, где уже обитали пришедшие туда в начале IV тыс. до н. э.
индоевропейцы. Индоевропейские аборигены смешались с супер-
стратом пришедших на эту территорию c запада носителей куль-
туры мегалитов, что и привело к появлению германцев и протогер-
манского языка (Vennemann 2003). Феннеманн предполагает фини-
кийский (пунический) суперстрат в «ранней Германии». «Массив-
ное лингвистическое и культурное влияние финикийцев из Карфа-
гена превратило индоевропейский язык Германии в германский»
(Vennemann 2004: 455; см. также Vennemann 2000). Эта идея, не-
смотря на многочисленные публикации Феннеманна, не стала популярной, поскольку предполагаемое «массивное влияние» не подтверждается ни языковым, ни археологическим, ни генетическим материалом (критику
его гипотезы см., напр.: Seebold 1998: 289; H;usler 2002: 94–95).
Индоевропейской считал культуру воронковидных кубков и
Килиан (Kilian 1988b: 93). Дыбо относит к индоевропейским не
только культуру воронковидных кубков, но и культуру Винча (сере-
дина 4500–3500 гг. до н. э.), и культуру Лендьел (4000–3000 гг. до
н. э.), а также культуру шаровых амфор и культуру шнуровой
керамики и боевых топоров.
Модель появления германцев в эпоху воронковидных кубков
соответствует предположению антропологов о том, что относительно антропологически гомогенная группа населения, определяемая как германская, более всего соответствует антропологическому типу носителей культуры воронковидных кубков, так что «очевидно, что носители культуры воронковидных кубков принимали биологически гораздо более активное
участие в этногенезе германцев, чем, вероятно, тонкий слой
носителей культуры шнуровой керамики».

Версия 2: ГЕРМАНЦЫ – РЕЗУЛЬТАТ СЛИЯНИЯ
КУЛЬТУРЫ ШАРОВЫХ АМФОР
С АБОРИГЕННЫМИ КУЛЬТУРАМИ СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ
(3600–2150 ГГ. ДО Н. Э.).
Следующим (после мегалитической культуры и культуры
воронковидных кубков) этапом развития археологических культур в
центральной и восточной Европе является появление культуры
шаровых амфор (3600–2150 гг. до н. э.)117, центр распространения
которой был в восточной Германии и Польше, но которая достигала
территории Чехии и Украины на востоке, и влияние которой ощущается и в Скандинавии, и в Дании, и на территории западной Германии и Голландии. На территории центральной Европы культура шаровых
амфор сочеталась на первых этапах своего существования с
культурой воронковидных кубков, а затем вытесняет ее. Причем в
Польше культура шаровых амфор сменяет культуру воронковидных
кубков около 3500 г. до н. э. (Baldia 2008), а западной Германии
около 3000–2600 гг. (Raetzel-Fabian 2002: 10), что свидетельствует о
ее продвижении с востока на запад. Дольше всего эта культура
сохраняется в северной Германии, где самые поздние ее памятники
датируют 2130-м годом до н. э. (Nagel 1985), т. е. она здесь частично
совпадала по времени не только с культурой шнуровой керамики и
ямочно-гребенчатой керамики, но и с чуть более молодой культурой
колоколовидных кубков.

Гипотезу о появлении германцев в результате взаимодействия
носителей культуры шаровых амфор с аборигенными культурами
центральной Европы фактически можно вывести из предположения
Гимбутас о ее индоевропейском характере: она видела первых индоевропейцев на севере Европы в носителях культуры шаровых амфор (3400–2800 гг. до н. э.), развившими свою культуру на субстрате аборигенной культуры воронковидных
кубков. Соответственно можно предположить,
что формирование протогерманского языка началось в период
смешения индоевропейского языка носителей культуры шаровых
амфор с языками носителей неиндоевропейских культур воронко-
видных кубков и ямочно-гребенчатой керамики.

Традиционная датировка этой культуры 3400–2800 гг. до н. э. Однако
во многих местах она сохраняется до середины III тыс. до н. э.
Предполагается, что языком носителей культуры шаровых амфор был еще
нерасчлененный германо-балто-славянский (ср. выше гипотезу о едином германо-балто-славянском языке).

Версия 3: ГЕРМАНЦЫ – РЕЗУЛЬТАТ СЛИЯНИЯ
ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ ШНУРОВОЙ КЕРАМИКИ С
АБОРИГЕННЫМИ КУЛЬТУРАМИ СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ
(3000 – 2200 ГГ. ДО Н. Э.)
Следующим этапом развития археологических культур в
северной, центральной и восточной Европе является появление
культуры шнуровой керамики и одиночных захоронений (3200–
2200 гг. до н. э., рис. 3), которая была распространена на огромных
пространствах от Рейна на западе до среднего течения Волги на
востоке и от центральной Швеции и западной Финляндии на Севере
до среднего течения Дуная и Днепра на юге в 3200–2300 гг. до н. э. В Скандинавию эта культура пришла в 2900–2400 гг. до
н. э., где она сочеталась с культурой одиночных захоронений. В III
тыс. до н. э. культура шнуровой керамики и культура боевых
топоров стала доминировать в Северной Европе. Эта культура
распространилась и в бывшей области распространения культуры
воронковидных кубков и мегалитов и в области культуры шаровых
амфор (рис. 3). Некоторое время эта культура в центральной и
северной Европе сопутствовала культуре шаровых амфор (3600–
2150 гг. до н. э.), а в северной и северо-восточной Европе – средне-
неолитической культуре ямочно-гребенчатой керамики (4000–2000 гг. до н. э.),  Считается, что появление шнуровой керамики означало начало культурной традиции, которая началась в середине III тыс. до н. э. и продолжалась в бронзовом и железном веке вплоть до эпохи римской империи (Thomas 1992: 295).
Фактически, начиная с начала ХХ века до наших дней, культуру
шнуровой керамики связывают с индоевропейцами. Существует два
конкурирующих объяснения появления германцев в результате
экспансии культуры шнуровой керамики, культуры боевых топоров
и одиночных захоронений. По гипотезе, восходящей к Мюллеру, появление германцев объясняли смешением носителей культуры мегалитов, которую идентифицировали скультурой воронковидных кубков эпохи неолита (доиндоевро-
пейцев), с пришедшими из южнo-русских степей носителями
культуры одиночных захоронений (индоевропейцев) (литературу
см. Lund 1998: 20–21). Так считала и Мария Гимбутас, которая
связывала появление германцев со второй волной индоевропеизации аборигенов центральной и западной Европы, т. е. датировала
его временем 3400–3200 гг. до н. э., когда в результате экспансии
«курганной культуры» появились германцы, балтийцы и греки,
тогда как остальные европейские индоевропейцы отдифференцировались от оставшейся группы индоевропейцев только около 1500 г.
до н. э. (Gimbutas 1986: 5–6). Проникновение индоевропейской
культуры в Скандинавию по Гимбутас происходило в период между
3000 и 2500 гг. до н. э. в эпоху шнуровой керамики118. Причем
формирование протогерманской культуры зависело от влияния
субстратной культуры, что соответственно повлияло и на язык
(ibid.: 10–11). Таким образом, согласно Гимбутас, языковые
признаки протогерманского языка начали формироваться около
трех тысяч лет до н. э. В последних работах Гимбутас несколько
изменила датировку индоевропеизации Европы. Первую волну
индоевропеизации она связывала с экспансией «курганной
культуры» из района бассейна Волги в 4400–4300 гг. до н. э.,
вторую – с экспансией причерноморской курганной культуры в
3500 г. до н. э. и третью – с новой экспансией курганной культуры
из бассейна Волги в 3000 г. до н. э. Хотя Гимбутас датирует появление культуры шнуровой керамики в северной Европе до середины
III тыс. до н. э., что соответствует современной датировке, она предполагает два возможных сценария: культура шнуровой керамики и боевых топоров на севере Европы была естественным продолжением несколько продвинувшейся на север
культуры шаровых амфор, которую она считает индоевропейской, либо появление культуры шнуровой керамикисвидетельствует о новой волне миграции представителей «курганной культуры». Гипотеза о появление германцев в результате слияния представителей культуры воронковидных кубков и мегалитов с культурой шнуровой керамики в эпоху неолита является сейчас господствующей. Ее можно найти и в специальной литературе; гипотеза о постепенном перерастании культуры мегалитов и воронковидных кубков в культуру
шнуровой керамики и одиночных захоронений на территории север-
ной Германии и южной Скандинавии, где и находят прародину
культуры шнуровой керамики. Однако и в этом случае появление германцев связывается с появлением в этой области культуры одиночных захоронений. Современные археологи датируют эпоху шнуровой керамики в северной Германии и Скандинавии 2900–2200 гг. до н. э.

Отпадение культуры шнуровой керамики от «курганной культуры».
Теоретически, исходя из гипотезы тождества языка, этноса и
археологической культуры, модель появления протогерманского
языка в конце III – нач. II тыс. до н. э. могла бы состоять и из смеше-
ния языков носителей четырех культур: культуры воронковидных
кубков, шаровидных амфор, ямочно-гребенчатой керамики и
шнуровой керамики, см. выше смешение культур ворон-
ковидных кубков и ямочно-гребенчатой керамики в южной
Швеции. Самую позднюю датировку формирования германцев в соответствии с гипотезой тождества следует отнести к последней стадии
неолита, см. окончательное слияние до 2000 г. до н. э. культуры
боевых топоров с культурой ямочно-гребенчатой керамики.

Версия 4: ГЕРМАНЦЫ СФОРМИРОВАЛСЬ В РАННЕМ
БРОНЗОВОМ ВЕКЕ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ГЕРМАНИИ
(2300–1600 ГГ. ДО Н. Э.)

Один из вопросов, связанных с гипотезами о появлении гер-
манцев в результате миграций с юга, образовался ли протогерман-
ский язык до колонизации Скандинавии или после нее. Гидро- и
топонимика южной и центральной Швеции оказывается исключительно германской, что интерпретируется лингвистами и археологами по-разному. Одни говорят, что этот факт свидетельствует о существовании непрерывной индоевропейской традиции, другие, наоборот, полагают, что это свидетельство более
поздней индоевропеизации Скандинавии по сравнению с континентом, где наряду с германской предполагают пласт древнеевропейской гидронимии (Schmid 1986). Удольф показал, что существует
большое различие между гидро- и топонимикой Скандинавии и
северной Германии, Голландии и Бельгии, на территории которых
он находит самые старые германские топонимы, отсутствующие в
Скандинавии, что, по его мнению, свидетельствует о более поздней германизации Скандинавии, которую он склонен относить только к середине I тыс. до н. э.

Если скандинавские ученые продолжают в соответствии с
традицией, считать, что германцы сформировались в южной Скан-
динавии и северной Германии, то немецкие германисты, основы-
ваясь на идеях Удольфа, ищут прародину германцев в центральной
Европе. В середине III тыс. до н. э. здесь на смену культурам
шнуровой керамики и колоколовидных кубков пришла унетицкая
культура (см. рис. 4, 5), которая сохранялась до сер. II тыс. до н. э. В
Германии в последнее время разрабатывается гипотеза о том, что
германцы появились в результате обособления группы носителей
унетицкой культуры в 2300–1600 гг. на территории центральной
Германии. Их южной границей были Эрцгебирге, а северной юго-восточная часть Нижней Саксонии. Сопоставление германцев с носителями унетицкой куль-
туры, которая была распространена не только в центральной
Германии, но и в Чехии, Австрии и Венгрии, предполагает, что
только часть носителей унетицкой культуры говорила на герман-
ском языке. Носителями унетицкой культуры в южных областях ее
распространения были италийцы и кельты. Аргументация сторон-
ников этой гипотезы в основном лингвистическая. Они опираются
на данные Удольфа и на наличие большого количества итало-
германских соответствий. Однако данные Удольфа вряд
ли подтверждают их гипотезу, поскольку Удольф пишет о прото-
германских гидронимах к западу от Эльбы, а по
«центральноевропейской гипотезе» германцы сформировались в
Заксен-Анхальте, Тюрингии и западной Саксонии (Euler, Badenheuer
2009: 49). Второй аргумент центральноевропейской гипотезы связан
с существованием ряда эксклюзивных итало-германских изоглосс.
Если прародина италийцев была в западной Германии (Oettinger
1997: 99) или на паннонской равнине (Meier-Br;gger 2000: 29), то
германцы должны были находится где-то поблизости, что
исключает северную Германию, южную Скандинавию и Ютландию
как место, где начали формироваться протогерманские инновации.
Однако наличие германо-балтийских и германо-финно-угор-
ских инноваций, часть из которых относится к тому же времени, что
и германо-италийские инновации, свидетельствует о том, что прото-
германский некоторое время одновременно соседствовал с италий-
ским, балтийским и финно-угорским, что не подтверждает предпо-
лагаемое гипотезой № 4 формирование германского в юго-восточ-
ной Германии. Распространение балтийских гидронимов вдоль
побережья Балтийского моря до Нижней Саксонии
свидетельствует о том, что германо-балтийский контакт имел место
на территории не юго-восточной, а северной Германии.
Традиционно предполагается, что унетицкая культура была предшественницей гальштаттской культуры, считающейся кельтской.

Версия 5: ГЕРМАНЦЫ СФОРМИРОВАЛИСЬ В БРОНЗОВОМ
ВЕКЕ В РАМКАХ КУЛЬТУРЫ «СЕВЕРНОГО КРУГА»
(1800–800 ГГ. ДО Н. Э.)

Начало культуры бронзового века «Северного круга», которая
сформировалась в результате постепенного развития культур
неолита, в первую очередь культуры шнуровой керамики, и была
распространена в Скандинавии и северной Германии, датируют
1800–800 гг. до н. э.. Отмечают и сильное влияние на формирование будущей культуры «Северного круга» культуры колоколовидных кубков (2800–1900 гг. до н. э.), особенно в Нижней Саксонии, Шлезвиг-Гольштинии и Ютландии, предполагая даже возможные миграции носителей культуры колоколовидных
кубков из западной Европы в эти области (Keiling 1999: 15). Гораздо
меньше это влияние в Мекленбурге и Передней Померании (ibid.).
Другим центром влияния с юга была унетицкая культура (2300–
1600 гг. до н. э.), распространившаяся от Дуная до Нижней
Саксонии. Продолжением этой культуры в бронзовом веке была
Лужицкая культура (1300–500 гг. до н.э.).
К юго-западу от культуры Северного круга отмечают культуру
раннего бронзового века Зёгель-Вольде, которая, продолжая тради-
ции культуры колоколовидных кубков, распространилась с 1800 до
1000 г. до н. э. в восточной части земли Северный Рейн-Вестфалия,
в Нижней Саксонии и в южной части Шлезвиг-Гольштинии и
достигла южной части западной Ютландии. Западная ее граница
доходила до северной Голландии, а восточная до устья Эльбы. К
востоку от Эльбы эта культура плавно переходит в бронзовую
культуру «Северного круга»).

Датировка этногенеза германцев, относящая его к бронзовому
веку, восходит к Монтелиусу, который, утверждал, что такая преемственность свидетельствует о том, что носители культур бронзового века были германцами. Формирование германского народа закончено около 1200 г. до н. э. (Это рядом с временами, когда шла Троянская война.)
Многие лингвисты также опираются на тех археологов, которые
датируют германский этногенез так называемым Скандинавским
бронзовым веком. Хуттерер в частности, опираясь на Шпрокгоффа,
считает, что смешение населения пришлых индоевропейцев и
местных аборигенов, приведшее к появлению прагерманского
(Urgermanisch), происходило между 1200 и 1000 гг. до н. э. (Hutterer
1999: 44–45), а Поломе определяет еще более раннее появления германцев, считая «исходной цивилизацией германцев» культуру Скандинавского
бронзового века, которая развивалась относительно независимо от
1700 г. до н. э. до середины I тыс.; о собственно германском языке можно говорить только в период между поздней бронзой и первой пол. I тыс. до н. э. - в этот период начали формироваться исключительные германские инновации.

Постепенность перехода культуры бронзового века в культуру
железного века на территории южной Скандинавии и северной
Германии, что является основным доводом сторонников появления
германцев в бронзовом веке, можно сопоставить и с постепенно-
стью перехода на этой территории от неолита к бронзе) и с постепенностью перехода от мезолита к неолиту.

Фактически гипотеза формирования германского этноса и языка
в бронзовом веке не предполагает миграционной основы этого
процесса. Однако существует и субстратное объяснение появления
германского, относящее его к позднему бронзовому веку. По Элерту
германский образовался в результате смены языка у аборигенного
населения, которое он вслед за Вииком идентифицирует с прото-
уральцами (Elert 1997: 78–79). Однако в отличие от Вика, который
предлагает гораздо более раннее появление германского в
результате смены уральского языка на индоевропейский у
аборигенного населения (см. выше), Элерт относит появление германского к первой пол. I тыс. до н. э. Основанием для такого
предположения служит языковое единство первых памятников на
германском языке (имеются, вероятно, в виду надписи старшими
рунами), которое по Элерту свидетельствует о том, что этот язык
появился не раньше 1000–500 гг. до н. э. Однако,
если культуру ямочно-гребенчатой керамики идентифицировать с
уральцами (рис. 3), следует отметить, что на юге Скандинавии и
севере Германии эта культура исчезла гораздо раньше, в конце
неолита, ок. 2000 г. до н. э. (Carlsson 2001: 17), что не согласуется с
предлагаемой Элертом датировкой появления германского. Хотя
можно представить себе ситуацию, когда язык сохраняется дольше
чем культура, более обычна обратная последовательность, сначала
исчезает язык, а потом культура.

Версия 6. ГЕРМАНЦЫ СФОРМИРОВАЛИСЬ В ЖЕЛЕЗНОМ
ВЕКЕ В ЭПОХУ КУЛЬТУРЫ ЯСТОРФ (600–100 ГГ. ДО Н. Э.)

Культуры северного круга бронзового века сменились на севере
Германии и юге Ютландского полуострова археологической культу-
рой Ясторф, которую датируют обычно второй пол. I тыс. до н. э.,
от 600 г. до н. э. до рубежа н. э.. На востоке эта культура
соседствовала с культурами, сменившими Лужицкую культуру: с
Биллендорфской (700–600 до н. э.) между средней Эльбой и Одером
и с Померанской (культура лицевых урн), соседствовавшей на
востоке с западнобалтийской курганной культурой, а на юго-западе
с родственной ей культурой домашних урн (700 до н. э.), которая
была распространена между Эрцгебирге и устьем Заале.
Около 500 г. до н. э. часть территории Биллендорфской культуры
сменяет культура Ясторф, названная по расположенному в Нижней
Саксонии местечку Ясторф.
Культура Ясторф распространялась и на север и на юг и в
период своего наибольшего распространения почти достигала
верховьев Эльбы. В I в. до н. – I в. н. э., юго-восточным соседом
культуры Ясторф была Пшеворская культура, распространившаяся
от среднего течения Одера до среднего течения Вислы и Оксивская
культура на северо-востоке. С этого времени начинается так
называемый исторический период.

Начиная с середины XX века этногенез германцев стали отно-
сить именно к эпохе культуры Ясторф. Культура Ясторф и раньше считалась германской, однако не рассматривалась как колыбель германского этногенеза. Причем, если в начале ХХ века считалось в соответствии с Иорданом,
что Скандинавия была родиной германских племен (officina gentium
и vagina nationum, см., Iordanis 25), то в конце ХХ века, особенно в
Германии, распространилось мнение, что германская прародина
располагалась, прежде всего, в северной Германии (культура
Ясторф), и германцы двигались на север, т. е. из района нижнего
течения Эльбы в Ютландию, на Фюн, в Зеландию и в южную
Скандинавию (Steuer 1998: 319–320): предполагается, что германский этнос образовался не в результате прихода
индоевропейцев в Скандинавию, а до колонизации Скандинавии потомками индоевропейцев, сравни гипотезу
№ 4, согласно которой германцы появились в восточной Германии в
эпоху распространения унетицкой культуры. Однако отсутствие
резких границ между культурами скандинавского и северогерман-
ского бронзового и раннего железного века (Horst 1988: 27–30),
привело к возврату многих сторонников этой гипотезы к старой
гипотезе о более раннем, чем культура Ясторф германском
этногенезе, т. е. ко времени культуры бронзового века «Северного
круга», с которой культура Ясторф, как утверждают археологи,
была «генетически связана» (Steuer 1998: 318). Хорст показывает не
только непрерывность поселений и захоронений, а также постепен-
ность изменения предметов материальной культуры, но и сохране-
ние ряда обрядов в области между нижним течением Везера и
Эльбы а также в Ютландии и южной Швеции в период между
ранним бронзовым веком и железным веком, однако, считает, что
«было бы рискованно и методически неоправданно называть пле-
мена северного бронзового века германскими и соответственно
протогерманскими».

Версия 7. ГЕРМАНЦЫ СФОРМИРОВАЛИСЬ В ЭПОХУ
РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

В конце XX века появились работы, в которых появление гер-
манцев стали относить к еще более позднему периоду, к первым
векам до н. э. (Ament 1986; Brather 2004). В этих работах предпола-
галось, что различные германские племена появились не в резуль-
тате дивергенции, в соответствии с теорией родословного древа, а в
результате конвергенции разных гетерогенных этнических групп на
территории центральной и северной Европы (ср. особенно Ament
1986: 253). В этом случае германцы оказывались не древнее, чем
сведения о них античных авторов. По этой гипотезе Цезарь был
современником германского этногенеза. Считается, что именно
Цезарь в середине I в. до н. э и был создателем античного понятия
«германцы» (Walser 1956; Andreocci 2008), а Тацит в первом веке
н. э. говорит, что понятие «германцы» новое (Tacitus, cap. 2). При-
чем появление понятия «германцы» связывают со столкновением с
Римом (Brather 2004: 225), что соответствует распространенному в
современной этнографии положению, что осознание этнической
группы своей этнической идентичности происходит в результате
контакта (конфликта) с соседями. Предположение о том, что гер-
манцы сформировались в последние века до н. э. – первые века н. э.
высказывал и Монгайт.

Мы видим, что датировка появления германцев колеблется в
пределах почти десяти тысячелетий. Причем этническая и языковая
принадлежность одних и те же археологических культур определя-
ется по-разному. Такое различие может быть объяснено несколь-
кими и обстоятельствами. К объективным причинам относится
отсутствие резких границ в сменяющих друг друга археологических
культурах Скандинавии и северной Германии (ср., напр.: Germanen
1988: 102). Братер, суммируя археологические работы, говорит «о
непрерывном культурном континууме», который был характерен
для данной территории. Соответственно
«при общей непрерывности поселений и культуры отсутствуют
однозначные критерии, позволяющие различать «поверхностные»
изменения, не имеющие этнической релевантности от глубоких
изменений, связанных с этногенетическими процессами» (ibid: 219).
Причем непрерывность касается не только материальной культуры,
но и обрядов, таких, например, как жертвенный костер, которые
сохранялись на этой территории до конца первого тысячелетия
новой эры (Germanen 1988: 80). Именно эта непрерывность
археологических культур и стала основанием для гипотезы о
палеолитической непрерывности и гипотез о внутренних причинах
смены археологических культур. Кроме того, разная датировка
появления германцев связана с отсутствием критериев, по которым
можно было бы связать язык и этнос с археологической культурой
. Отсутствие связи распространения археологических
культур с распространением этносов объясняет нам и несовпадение
данных археологии с данными античных источников, относящих к
германцам и народы Скандинавского полуострова, и народы,
обитающие в областях распространения археологической латенской
культуры, которая oтличается и от культуры Ясторф и от культуры
Скандинавии. Возможно, был прав Фейст, который полагал, что понятия Germani у
античных авторов первоначально было не этническим, а географи-
ческим и обозначало племена, обитавшие на правом берегу нижнего
и среднего Рейна (Feist 1924: 5–6). Именно поэтому негерманские
по языку белги говорят о своем германском происхождении,
поскольку их родина была на правом берегу Рейна .
Cмешение языков и культур особенно заметно в областях
контактов. Относящиеся римскими авторами к германцам треверы
не только находились в области латенской культуры, но и большин-
ство топонимов и собственных имен области треверов оказываются
кельтскими . Цезарь относит неметов и трибоков
к германцам, но название этих народов считаются кельтскими
. Многие племена (не только треверы и
неметы, но и нервии, атуатуки и возможно менапии) относят к
кельто-германской смешанной культуре, и многие вожди племен,
считающихся германскими, носят кельтские имена Амбиорикс,
Малорикс, Байторикс . Отмечается, что для области, традиционно считающейся германской античными авторами, нет археологического единства, и она рас-
падается на несколько культурных провинций, «ни одна из которых
не соответствует области распространения засвидетельствованных
исторически германских племен»..
Различие в датировке появления германцев связано еще и с тем,
что термин «германцы» часто употребляется в разном значении
даже представителями гипотезы тождества. Для многих археологов
германцы – это, прежде всего, носители определенной археологи-
ческой культуры, для лингвистов – это люди, говорящие на
германском языке, а для этнологов – это этнос, сознающий свою
общность и свое отличие от других этносов, для генетиков и

Цезарь сообщает, что вождь свебов Ариовист знал галльский язык
(Caesar I, cap. 47)

Хотя ряд археологов говорит о невозможности существования самосто-
ятельного археологического понятия «германцы»,
отождествление археологических культур с этносами пеобладает в архео-
логических исследованиях.


Это группа людей с особыми генетическими и антропологическими признаками. Очень редко все эти признаки
совпадают (ср. выше эскимосов или саамов), чаще всего они встречаются в разных комбинациях. Причем уже в каменном веке в
Европе одна и та же археологическая культура сочетается с раз-
ными антропологическими признаками, ср., напр.: шесть антро-
пологических типов дунайской культуры, включая лаппоноидов или
пять антропологических типов культуры шнуровой керамики
(Hensel 1974: 36, 71). Если понимать под германцами группу людей,
обладавших определенными генетическими признаками, как это
фактически делает Алиней, можно утверждать, что германскими
были уже палеолитные культуры. Если же под германцами пони-
мать носителей определенной археологической культуры, безотно-
сительно к языку и этническому самосознанию, то в принципе мы
можем объявить германской любую археологическую культуру,
область распространения которой более или менее совпадает с
областью распространения исторически известных германцев, что,
как мы видели выше, и делают многие. Наконец, если иметь в виду
под германцами этническую группу, сознающую свое единство и
свое отличие от соседей, то мы можем сказать, что, вероятно, уже в
начале I тыс. до н. э., а возможно и раньше, существовала особая
этническая группа «своих» свеев/свебов, которая отличала себя от
своих соседей «финнов» с севера, айстов с востока, венетов и
вальхов с юга (см. ниже). Эта группа могла иметь одним из своих
этнических признаков и язык, поскольку часть признаков,
отличавших этот язык от языков соседей, образовалось до этого
времени. В середине I тыс. до н. э. этническое единство «своих»
стало распадаться, и к уже к эпохе Цезаря, а еще явственнее к эпохе
Тацита, оно уже распалось. Когда сформировалось это единство
сказать трудно. Оно могло появиться и до начала формирования
языковых инноваций, отличавших германский язык от языка
соседей, и во время появления этих инноваций. Если понимать под
германцами группу людей, язык которых отличался от языка
соседей, то поскольку первые германские признаки, которые еще не
были исключительно германскими, но сочетание которых уже
отличало их от языков соседей, появились, вероятнее всего, в III –
начале II тыс. до н. э., то появление германцев следует относить к
этому периоду.
В случае несовпадения лингвистических, археологических и
этнологических реконструкций авторы соответствующих гипотез
обычно обвиняют друг друга в неправоте. В частности, гипотезы
историков об этногенезе германцев как конвергенции разнородных
племен в конце I тыс. до н. э., см. выше, не могли быть одобрены

Многие археологи также говорят о германцах или об «их
биологических предках» , поскольку древние германские языки и лингвистическая реконструкция общегерманского показывают нам существование единого германского языка уже в середине I тыс. до н. э. На том же основании (данные реконструкции) большинство лингвистов не может принять снова ставшую
популярной у некоторых археологов и лингвистов известную идею Трубецкого о конвергентном происхождении протоиндоевропейского. Довольно часто мы наблюдаем,как лингвисты обосновывают свою реконструкцию данными архео-
логов, а археологи и этнографы данными лингвистов, забывая о том,
что для археологов германцы – это носители определенной
археологической культуры, а для лингвистов – люди, говорящие на
германском языке. Поскольку часто предполагается, что германцы
должны были появиться только после появления у германских
языков особых признаков, отличающих их от других индоевропей-
ских языков, археологические и этнографические датировки часто
ориентируются на датировки лингвистические. А так как Первый
перебой согласных традиционно считается основными признаками
германских языков, именно его датировка часто становится
ориентиром для археологов. Соответственно после того как были
поставлены под сомнения датировки, относившие Первый перебой
к III или II тыс. до н. э. (Bremer 1900: 761), и более достоверными
стали казаться более поздние датировки, относящие Первый
перебой к сер. I тыс. до н. э. (см., напр.: Жирмунский 1964: 39;
Schrodt 1974: 72) или ко 2-й пол. I тыс. до н. э. (500–200 гг. до н. э.),
см. Euler, Badenheuer 2009: 64, представление о появлении
германцев в эпоху смешения культуры мегалитов с культурой
шнуровой керамики сменилось представлением о культуре Ясторф
как о центре германского этногенеза. Наконец, еще более поздние
лингвистические датировки Первого перебоя (ср., напр.: Рisani 1949:
137) стали использоваться историками, относящими этногенез к
эпохе империи. В частности один из аргументов Амента –
датировка Первого перебоя I веком до н. э. (Ament 1986: 253).
Лингвистическим реконструкциям, ориентированным на рекон-
струкции археологических культур, следует не только иметь в виду
множественность этих реконструкций, но и, прежде всего, различие
объектов реконструкции у археологов и лингвистов (материальная и
частично духовная культура в археологических реконструкциях и
язык в лингвистических реконструкциях). Встает естественный
вопрос, могут ли лингвисты в своих реконструкциях лингвистичес-
ких ареалов опираться на археологические данные. Поскольку
ареалы распространения археологических культур могут совпадать. Порциг писал даже, что до Первого передвижения согласных нельзя говорить о германском, но следует говорить о западноиндоевропейском,
а могут и не совпадать с ареалами распространения этноса и языка,
единственно возможным путем представляется сопоставление
данных, полученных в результате чисто лингвистической рекон-
струкции с известными археологическими реконструкциями.
Мы видели выше, что почти все фонологические и все
морфологические германские инновации имеют соответствия либо в
соседних индоевропейских языках, либо в соседних финно-
угорских языках. Поэтому при сопоставлении языковых данных с
археологическими культурами я буду искать в первую очередь те
археологические культуры, которые могли быть связаны с языками,
которые, судя по большому числу общих инноваций, могли быть
соседями германского в период его формирования, т. е. прежде
всего с италийским, балтийским и саамо-прибалтийско-финским.


СРАВНЕНИЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ
И ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ДАННЫХ

Вопрос о догерманских субстратах и суперстратах, т. е. о язы-
ках находившихся в контакте с протогерманским в период его
формирования, но затем исчезнувших, еще не нашел своего окончательного решения. Основанием для выделения догерманского субстрата служили германские инновации, не имевшие соответствий в других индоевропейских языках, прежде всего передвижение согласных (см. выше) и лексика, не имеющая индоевропейских
соответствий. Поскольку традиционная датировка Первого перебоя
(см. выше) не позволяет предположить его субстратного характера,
так как в позднем бронзовом веке не предполагаются миграции
населения в северной Германии и южной Скандинавии, а возможная
германизация местного населения должна была произойти задолго
до Первого перебоя, то единственным основанием для пред-
положения о догерманском субстрате оказывается лексика, не
имеющая индоевропейских соответствий. В протогерманский период предполагается появление не только субстратной лексики харак-
терной только для германского, но и субстратной лексики общей
для более крупного северо-европейского ареала. Еще более древним
оказывается предполагаемый строй субстратной лексики, которая
реконструируется для всех индоевропейских языков Европы.
Первый пласт таких гипотетических заимствований в индоевропей-
ские языки Европы могут быть слова из предполагаемого Фенне-
маном васконского субстрата (см. раздел 4.3.1), который затронул
фактически все индоевропейские языки Европы. На меньшей евро-
пейской территории предполагают распространение еще одного
субстрата, из которого были заимствованы слова в индоевропейские
языки северной Европы, см. выше предположение о Хэмпа о
существовании субстратного языка, из которого были заимствованы
слова для обозначения яблока и яблони в индоевропейские языки
скверной Европы (см. раздел 4.3.1).
Вопрос о том, каким археологическим культурам может
соответствовать ареал распространения предполагаемого герман-
ского субстрата наиболее сложен, поскольку до сих пор не вполне
ясно, насколько следы предполагаемого субстрата сохранились в
германском. Если действительно часть слов морской тематики име-
ет в германском субстратное происхождение, то, если справедливо
предположение о появлении первых протогерманских признаков в
конце III тыс. до н. э., то вполне вероятно, что северо-европейский
субстратный язык мог быть одним из языков культуры ворон-
ковидных кубков. Антропологические данные, свидетельствующие
о значительной доле участия носителей культуры воронковидных
кубков в формировании одного и наиболее распространенных
антропологических типов германоязычного населения, также
подтверждают это предположение (см., Ament 1986; Bernhard 1986,
см. выше раздел 5.2). В качестве генетического коррелята этого
субстратного языка можно предположить носителей хромосомной
гаплогруппы I1 (подробнее см. ниже).
6.2. СОСЕДИ ГЕРМАНЦЕВ С ЮГО-ЗАПАДА
Было выделено 14 полных (5, 6, 7а, 7b, 8, 10, 11, 12, 14, 15, 16a,
16d, 17, 18b) и четыре частичных (3, 9а, 18а, 19) общих
германо-италийских грамматических и фонологических инноваций,
девять из которых характерны и для кельтского 6, 7a, 10, 11, 12, 14,
15, 16b, 19) и три эксклюзивно германо-италийских инновации
(15a, 15d, 16) и множество исключительных словообразовательных
и лексических соответствий), охватывающие временной
промежуток от начала формирования протогерманских инноваций
до первого этапа передвижения согласных, т. е. до конца второго,
начала I тыс. до н. э., что подтверждает традиционное предпо-
ложение об особо тесных связях германского и италийского. Краэ
считал, что родина италийцев находилась где-то в непосредствен-
ной близости от германцев (Krahe 1954: 71), а Фейст даже утверж-
дал, что германский является потомком близкого к латинскому
исчезнувшего языка (Feist 1924: 38).
И лексические и грамматические и фонологические соответст-
вия свидетельствуют о длительных и тесных контактах, которые
были прерваны в начале I тыс. до н. э. (возможно после предпола-
гаемого ухода италийских племен на Аппенинский полуостров, а
возможно после смены языка соседних с германцами италийцев на
кельтский или германский) и возобновились только в эпоху Рим-
ской империи. Судя по семантике лексических соответствий, кото-
рые затрагивают не только общественно-юридическую термино-
логию, но и земледельческую и скотоводческую лексику, герман-
ский был соседом италийского еще до бронзового века, ср. особенно
италийско-германские эксклюзивные лексические соответствия,
которые могут восходить к каменному веку (ср. лат. sparus, sparum
‘копье для охоты’, arcus ‘лук’, герм. *speru- ‘копье’, *arhw;-
‘стрела’). О существовании германо-италийского контакта в раннем
бронзовом веке (т. е. в начале II тыс. до н. э.) свидетельствует общее
германо-италийское название бронзы *ais-125, см. выше. Поскольку
Поломе относит время германо-италийского контакта и время формиро-
вания германского к бронзовому веку (Polom; 1972: 59). В более ранних
6. Сравнение археологических и лингвистических данных
бронзовый век в области археологической культуры «Северного
круга» (около 1800 г. до н. э.), начался позже, чем у носителей
культуры их юго-западных соседей (в северной Германии и Скан-
динавии не было собственных месторождений меди и олова), можно
предположить, что общность обозначения бронзы в германском и
италийском объясняется заимствованием этого слова (или,
возможно, значения) из италийского в германский.
Поскольку в исторический период италийцы и германцы оказы-
ваются далеко друг от друга, а лингвистические данные свидетель-
ствуют об их былом тесном контакте, встает естественный вопрос,
где и когда имел место этот контакт. Теоретически возможны три
сценария: германцы раньше были соседями италийцев на Аппенин-
ском полуостраве, италийцы были соседями германцев в северной
Германии и оба языка соседствовали на какой-то территории,
откуда они мигрировали в места своего позднейшего обитания.
Традиционно считается, что италийцы (т. е. италийский язык)
проникли на Аппенинский полуостров с севера. Причем первая
волна италийцев, уже знакомых с бронзой, появилась здесь в начале
II тыс. до н. э. и принесла культуру террамаре, а вторая около конца
II тыс. в начале железного века принесла культуру вилланова (Мон-
гайт 1974: 139; Ковалев 1986: 41–42; Heuss 1998: 1–2)126. В соответ-
ствии с гипотезой тождества этноса и культуры носителей культуры
террамаре связывали с латино-фалиссками, а носителей культуры
вилланова с умбро-сабеллами (Heuss 1998: 2). Однако уже давно
высказывались сомнения в справедливости такого отождествления
(см., напр.: Messerschmidt 1935; современную критику этого поло-
жения см. Bleicken 1999: 94–96, там же литература). Многие совре-
менные археологи и историки считают вообще невозможным выде-
ление италийцев археологическими методами (M;ller 1990: 131;
Bleicken 1999: 95). Причем идентификация культуры вилланова с
мигрировавшими с севера италийцами вызывает меньше возраже-
ний, чем предположение о миграционной природе культуры терра-
маре, которая считается естественным развитием местной культуры.
Хотя гипотеза о северном происхождении культур террамаре и
вилланова разделяется далеко не всеми, есть все же веские архео-
логические доводы в пользу их миграционной природы. В
начальной фазе поздней бронзы 1300–1200 гг. до н. э. отмечают уве-
личение населения в северной Италии, увеличение размеров поселе-
ний, появление трупосожжения вместо прежнего трупоположения и
появление урновых полей, соответствующих полям погребальных
работах Поломе ставил под сомнение гипотезу о длительном соседстве или
общем развитии италийского и прагерманского (Polom; 1966: 199).
Вряд ли справедливы более поздние датировки появления италийцев на
Аппенинском полуострове (1200–1100 до н. э. для италийцев и 1000 для
венетов), как полагает Шварц (Schwarz 1956: 24).
урн центральной Европы (Primas 2008: 28). Причем эти признаки
распространяются в Италии с севера на юг (Сornell 1995: 32–33). В
начале железного века (900 г. до н. э.) на севере Италии мы видим
еще одно резкое изменение археологической культуры с появле-
нием домашних урн (культура вилланова) (ibid.: 33–34).
Таким образом, археологические данные допускают существо-
вание двух волн итализации Аппенинского полуострова. Именно
так считал и И. М. Тронский, основываясь на историко-археологи-
ческих изысканиях Модестова (Tронский 2001: 38), ср. «Языки
италийской ветви проникли в Италию не как единое целое, а, по
меньшей мере, двумя волнами, отделенными одна от другой
значительным промежутком времени. За этот промежуток времени
накопились те различия, которые отделяют латинский язык от оско-
умбрской группы в целом».

Если мы сравним эти данные с германо-италийскими инноваци-
ями, то оказывается, что они полностью соответствуют друг другу.
Германо-италийские инновации свидетельствуют о существовании
двух групп италийцев, одна из которых раньше ушла из областей их
контакта с германским, а другая позже. Больше всего общих с
германским инноваций имеет оско-умбрский: дентальный суффикс
в прошедшем времени (18b), обобщение формы аккузатива отгла-
гольного существительного при образования инфинитива (17),
первый этап передвижения согласных (16a), который в оско-умбр-
ском прошел гораздо последовательней, чем в латинском и, возмож-
но, первый этап передвижения глухих смычных, заключавшийся в
их спирантизации в положении перед другими смычными (15d – /kt/
> /;t/, /pt/ > /ft/ и т. п.), который также характерен для
протогерманского и для прото-оско-умбрского. К этой же группе
инноваций относится и изменение /kw/ > /p/, произошедшее в оско-
умбрском и частично в германском (14). Эти соответствия могут
свидетельствовать о том, что германский язык был соседом языка
наиболее близкого оскому и умбрскому дольше, чем языка предков
римлян. Изменения общие и для фалиско-латинского (распущение
слоговых l и r (9а), сокращение долгот (10), корневое ударение (11),
долгие согласные (12), ступень удлинения в прошедшем времени
(7b и возможно 7a) и супплетивизм форм глагола «быть» (19))
могут быть отнесены к более далекому времени, т. е. к началу или
середине второго тысячелетия до н. э. Именно в это время и были
возможны контакты германцев с еще относительно единым
италийским. А изменения 5, 6, 8 с оговорками, высказанными выше,
следует отнести к еще более отдаленному времени.
Можно предположить, что протоиталийский был соседом про-
тогерманского только во время первого шага первого этапа перебоя
(изменение bh dh gh в начале слова) и только прото-оско-умбрский
оставался соседом германского при соответствующем изменении в
середине слова. Остальные этапы германского перебоя, в том числе
изменение ph th gh > f ; ; происходили уже, вероятно, после ухода
италийцев на юг, хотя не исключено, что изменение глухих смыч-
ных в щелевые перед глухими смычными в оском и умбрском (ср.
умбр. rehte, но лат. recte, оск. skriftas, но лат. scriptae) соответст-
вуют первому этапу последней фазы Первого германского пере-
движения согласных (ph th gh > f ; ;). В таком случае следует пред-
положить, что прото-оско-умбрский был соседом протогерманского
еще в начале I тыс. до н. э.127
Таким образом, поскольку германский имеет больше общих
черт с оско-умбрским, чем с латино-фалиским, естественно предпо-
ложение о том, что протооско-умбрский дольше был соседом гер-
манского, чем протолатино-фалиский, т. е. что первыми италийцами
в Италии были люди говорящие на латино-фалиских языках (около
1300 г. до н. э.), а предки осков и умбров пришли на Аппенинский
полуостров позднее (около 900 г. до н. э.).
Встает естественный вопрос, где имели место германо-италий-
ские контакты, который связан с вопросом, откуда пришли италий-
цы (или италийский язык) в Италию. Традиционно считается, что
«специфические языковые черты, характеризующие италийскую
ветвь, создались раньше, чем носители языков этой ветви посе-
лились в Италии» (Тронский 2001: 28), и что италийский язык про-
ник на Аппенинский полуостров с севера, из района среднего тече-
ния Дуная (Hecken 1955: 26; Martinet 1996–1997: 307; Meier-Br;gger
2000: 29) или из областей на юго-западе Германии (Oettinger 1997:
99). Предположение о германо-италийских контактах в период
формирования протогерманского в этих областях во II тыс. до н. э.
(ср., напр.: Hecken 1955: 27) в последнее время вновь стало попу-
лярным в связи с гипотезой о центральноевропейской прародине
германцев, связывающей германцев с унетицкой культурой (см.
выше Euler, Badenheuer 2009). Однако общие инновации в период
формирования протогерманского показывают, что он находился в
контакте не только с италийским, но и с балтийским, и с
финно-угорским, что заставляет предположить, что тот язык,
который мы называем италийским был распространен не только на
среднем Дунае и в Саксонии и Тюрингии, но и на севере
центральной Европы. С лингвистической точки зрения италийская прародина должна была находиться между кельтской и германской.

При этом у германского и италийского имеются исключительные общие грамматические и фонологические инновации, а общность германского и кельтского ограничивается словарным запасом, что может свидетельствовать о том, что кельто-германский контакт был более поздним и менее длитель-
ным, чем итало-германский контакт, или можно предположить совсем уже экзотическую версию - кельтский язык и германский были некогда общим языком, а потом надолго разошлись по неким причинам (ледник, к примеру, отрезал друг от друга куски бывшего ранее единым мира). Тогда станет ясно, как италийский язык оказался на севере Европы, а также перестанет быть загадкой вопрос о расположении италийского между германским и кельтским с одной стороны и существование у германского инноваций общих с балтийскими и финно-угорскими.

 Если сопоставить эти данные с более длительными оско-умбрско-германскими контактами и с двумя волнами итализации Аппенинского полуострова, то не исключено, что италийцы пришли в Италию двумя волнам. Cчитается, что янтарь попадал в северную Италию через Бреннерский перевал, который в древности был единственной доступной дорогой, связывающей северную Италию с центральной и северной Европой, а раньше янтарь везли вверх по рекам (по Рейну или
Эльбе, а затем по Дунаю). Возможно, именно таким и был путь первых италийцев на юг из Северной Европы, причем связи с северной Европой у италийцев не прерывались и после их переселения на Аппенинский полуостров. Об этом говорит большое количество привозного балтийского янтаря в северной Италии.

Греки, к которым янтарь попадал из Северной Италии и из долины По,
считали, что именно там и находятся месторождения янтаря. Плиний Старший писал, что янтарь стал известен грекам через венетов. В Италии был и собственный янтарь, однако, содержание янтарной кислоты в нем не превышало 1%, тогда как содержание янтарной кислоты в балтийском янтаре от 3% до 8%, что позволяет отличить местный янтарь.

Ну а к югу от областей, традиционно считающихся германскими мы видим поздненеолитическую группу культур колоколовидных кубков (2800–1900 гг. до н. э.), северные области распространения которой находились между Рейном и Эльбой. Эту культуру сменила культура раннего бронзового века, распространенная на северо-западе Германии и в северовосточной Голландии с 2200 по 1800 гг. до н. э. С северо-востока к области распространения культуры колоколовидных кубков примыкала культура шаровых амфор, западная граница которой в конце III тыс. до н. э. в значительной степени соответствовала
западной границе ГДР. Позднее эта культура сменилась культурой шнуровой керамики, а затем и унетицкой и еще позднее лужицкой культурой. Смена культур однако не означает смены этносов.

Венеты, о которых говорили Цезарь или Плиний, это, вероятнее всего, те, кого потом стали называть славяне - под разными этнонимами они распространялись по всей Европе, именно поэтому само слово "славяне" и не упоминается.

(Сразу отвергнем надуманную гипотезу о некой отдельной расе на территории северо-западной Европы. Несмотря на то, что еще многое предстоит сделать для языковой атрибуции топонимов «северо-западного блока», обнаруживаются очевидные соответствия с топонимами Италии. Исключение составляет небольшая область у Ганновера, так называемая ганноверский Вендланд, где есть более поздние славянские топонимы.)

  Хотя традиционно этих венетов считают кельтами, вопрос об их
этнической принадлежности остается открытым: возможно, армориканские венеты
сменили свой «венетский» язык на кельтский. Однако неоспоримо пока то, что венеты и кельты столько же древние этносы, сколь и родственные.

  К гидронимам относятся, в частности,
составные топонимы со считающейся догерманской формой -apa (Ра - название рек, в частности, Волги. Слово "река" содержит в себе этот древнейший реликт.

Несмотря на продолжающуюся критику гипотезы Куна об
италийском языке племен северо-западного блока, отделявших
кельтов от германцев, она единственная объясняет не только
не германские топонимы этой области, но и поразительное сходство
германских и италийских инноваций. Было даже высказано пред-
положение, что именно эти племена «северо западного блока»
кельты называли германцами, т. е. этноним германцы, вначале был
дан кельтами не германцам, а своим северным соседям, племенам
«северо-западного блока». Однако не исключено, что эти топонимы могли относиться и к гораздо более отдаленному времени - к бронзовому
веку  или даже к последней фазе неолита. Археологическое отличие «северо-западного блока» от юга и севера существовавшее уже в конце второго тысячелетия до н. э. сохранялось и позже.Возможно кельты называли германцами и своих соседей в других областях. Плиний Старший упоминает германцев на Иберийском полуострове, которые оказываются оретанами. И это как раз подтверждает гипотезу о том, что слово "германец" как этноним имеет социальное, а не генетическое наполнение - очевидно сходство со словом "гармония"- приведение в порядок, гармонизация.А ведь германцы как раз этим и занимались, осваивая  обживая Европу вновь после ледникового периода. Отсюда и общее я языке. Для Рима все эти "гармонизаторы" были германцами. Понятна и вражда, которую Рим испытывал к германцам, называя их варварами, с отрицательной коннотацией - ведь германцы создавали альтернативную цивилизаци. (точнее - они воссоздавали цивилизацию, альтернативой которой был Рим. И Риму это не нравилось.

Италийцами были изначально в языковом отношении кельтизированы и (или)
германизированы. Культурную германизацию уже отмечают в
последний период культуры Штаде (1100–800 гг. до н. э.). Наиболее
вероятным представляется такой сценарий смены языков в этой
области италийский > кельтский > германский. Принимая во внимание количество и возраст италийско-германских инноваций и предположение археологов о преемственности культуры колоколовидных кубков и более поздней культурой
Зёгель-Вольде, можно подумать, что, по крайней мере, одним из языков этой культуры был прото-италийский. Вполне вероятно, что и культура бронзового
века Зёгель-Вольде также имела италийский языковой компонент.Италики, т.о., южно-европейские германцы, ведь они выполняли общую функцию в послеледниковой Европе.

Культура железного века Харпштедт-Ниенбург, испытавшая сильное влияние латенской культуры, отделяла область латенской культуры, традиционно считающейся кельтской, от культуры Ясторф, считающейся германской. Опреде-
ление этнической принадлежности культуры Харпштедт-Ниенбург
не столь очевидно; это могли быть и германизованные италийцы, и кельты - в этой области германцы оказались непосредственными соседями кельтов. Как германцы называли италийцев, и было ли у них единое название на протяжении всего периода тесного контакта, сказать трудно. Остается предположить, что либо этот этноним был утерян, либо им был этноним *wenet;s ‘венеты’.

Германский этноним *wene;;s реконструируется на основании
сравнения древних германских языков и античных источников:
venethi у Тацита, venedi у Плиния, у Птоломея III, 5, кото-
рый называет Балтийское море Венетским заливом. Боденское озе-
ро, находящееся между Германией и Швейцарией называлось в ла-
тинской традиции Venetus lacus. Древнейшую форму этого этнони-
ма находят у Гомера.

Античные авторы сообщают о венетах-венедах не только на территорях от истоков Вислы до Балтийского моря в первые века новой эры, но и на северо-западе Франции, в Арморике, где венеты чаще всего идентифицируются с кельтами, хотя их этническая принадлежность остается неясной, в древних германских языках «венеды» прежде всего славяне, ср. др.-англ. Winedas ‘венды, славянские соседи англов и саксов на севере Германии’, ср.
Wineda lond, Weonod land ‘страна вендов’, др.-исл. Vindir ‘венды,
юго-восточные славянские соседи данов’, Vindland ‘страна вендов’.
О том, что вендов отождествляли с одним из славянских племен
также и прибалтийские финны свидетельствует финское и эстонское названия.

Следы объединения названий южных соседей германцев в аллите-
рирующей формуле «Wendе und Walch» (венды и волхвы) сохранялись до средневерхне немецкого периода. Почти все древние германские языки, употребляют этноним венды/винды и винеды/венеды для обозначе-
ния славян. В древневерхненемецком это слово обозначает, однако,
восточногерманское племя вандилов, которое на рубеже новой эры
занимало бывшие венетские территории. После ухода вандилов на
юго-запад, эти территории заняли славяне. Традиционно предпола-
гали, что славянские венеды получили свое название от обитавших
ранее на этих же территориях венетов.

Однако возможно в области обитания вандилов этот этноним менял свое значение: италийцы (венеты) > вандилы (венеды) > славяне (венеды, венды.
Вопрос о том, кто такие венеты остается и сейчас спорным, что не удивительно, когда некоторым хотлось бы, чтобы о славянах и их древней истории знали как можно меньше, и всё должно быть в черном свете, конечно.

Обозначал ли этноним венеты единый по языку, хотя
бы первоначально, народ, также сичтают открытым. Но это чистая политика. Вполне вероятно, что венеты на западе Франции, к которым возможно в языко-
вом отношении примыкали венеллии на полуострове Контaнтeн, и
венеты в центральной Европе во времена Цезаря говорили уже нанесколько
разных языках. Но тот факт, что французский язык неким таинственным образом имеет глубочайшие связи с русским языком, как раз и даёт основания предполагать, что венелии и венеты, проживавшие на западе Франции, как раз и сохранили в первозданности прапредка русского языка, "вмонтировав" его искусным образом во французский. Не зря же Пушкин, который несомненно много знал на эту тему (в начале 19 века во многих домашних библиотеках России ещё хранились древние источники), создавая современный литературный русский, взял за основу кальку с французского. Надо также заметить, что древне-французский очень отличался от современного французского, но имел больше общих черт с русским. Это же относится и к древнейшим обычаям, схожим с русскими, которые на юге Франции сохранялись в сельской местности в лице отдельных крестьян почти до конца 19 века.

Считают, что даже восточные венеты состояли из двух этнических групп - оппозиция внутри славянства была намечена уже в те времена: венетов-славян и венетов-балтийцев. Адам Бременский в 11 веке называет славян, заселивших бывшие территории восточных германцев в восточной Германии vandale(тогда в этом слове не было негативной коннотации. Напомним, что отрицательную коннотацию и в понятие "варвары" вложили ещё римляне, у греков было нейтральное отношение к "бородачам", так они называли варваров, характеризуя этим словом тех, кто не получил полисное демократическое воспитание, обязательное для всех греков.(Не городской демократ - значит варвар). У римлян были уже другие претензии:если Рим требовал от своих граждан рассудочности и рационального поведения, то "бородачи" (варвары) всё решали на эмоциях, что Риму уже не было понятно. Но эмоции это проявление нравственного чувства, а вовсе не отстуствие ума. Для варваров было важнее поступать по совести, чем по закону. Все древние (доримские) законодательства опирались на нравственные принципы - это т.н. народное обычное право, как,  делали по обычаю.

Этимология венетов также неясна. (Хотя не увидеть связи этого этнонима и современного названия славян, в частности, русских собирательным словом "ваня" просто невозможно.) Их связывали с латинск venus
‘любовь’, др.-англ. wine, др.-вн. wini, др.-исл. vinr ‘друг’, др.-ирл. fine
‘родство, семья’. В последнее время наиболее популярна
этимология, связывающая этноним венеты с индоевропейским корнем
*uen(;) ‘любить, желать’, при этом ирландская форма позволяет
реконструировать значение этнонима как ‘родственные, дружественные’, что не мешает этим версиям соседствовать с самым популярным именем в России - раз русские так любили называть своих детей и первых царей Ванями (Иванами), значит, это слово имело сугубо положительную коннотацию, т.е. значило только хорошее и приятное для людей. И не надо смущаться тем, что Иван считается греческим именем, спросите у греков - кто такой Ваня, и они вам скажут: Так это же русский.

В истории известны этнически разные венеты: энеды, которые обычно сопоставляются с венетами), о которых говорит Геродот (V в. до. н. э. Hdt. Hist. V, 93; I, 196). Не забудем и исторических венетов в северной Италии (ср. Венеция), единственных
венетов, сохранивших венетский язык.
Так что вполне возможно, что на рубеже н. э. этноним венеты обозначал
уже разошедшиеся ветви, практически разные народы, но не исключено, что первоначальное этот этноним обозначал единый народ. Затем часть венетов ушла к Адриатическому морю, сохранив свой язык, часть, вероятно позже, ушла на запад Франции, возможно частично поменяв язык на кельтский, но сохранив самоназвание, а часть еще позже переняла германский язык и дала название вандилиям, а затем и западным славянам; однако предположение тех археологов, которые говорят о появлении славян в северо-восточной Германии и северо-западной Польши только в середине I тыс. н. э., не имеет под собой исторической почвы и, конечно же, глубоко ошибочно - славяне это потомки венетов.

Венеты у северного побережья Адриатического моря (Венеция)
сохраняли венетский язык. Хотя венетских надписей немного, оче-
видна индоевропейская принадлежность венетского языка; языковую
принадлежность венетского определяли по-разному. Венскус
полагал, что первоначально венедами называлось древнеевро-
пейское (в духе Краэ) племя, которое передало свое название
занявшим это место славянам. Предполагали, что венетский один из диалектов иллирийского. Потом венеты переняли славянский язык, а может, они знали его и раньше, потому что прошлое славянского языка тоже пока мало изучено.
Есть и более ранняя датировка появления славян в Польше. Славянских
венедов связывают с Оксывской и Пшеворской культурами (125–200 гг. н. э.); именно носителей италийского языка германцы называли венетами.

Долгое время контакты между кельтами и германцами были опосредованны. Кельты оказываются соседями германцев только в железном веке, когда у германцев и появляется особый этноним для их обозначения. Для германского названия кельтов реконструируется общегерманская форма *wаlh;s уэльс). В древних германских языках мы находим формы др.-англ. wealh ‘чужестранец, кельт в Британии, римлянин, слуга’ (ср. Wealhland ‘чужая земля’), др.-вн. walah, walh ‘чужестранец, кельт’, др.-исл. valir ‘кельты во Франции, французы’, (cp., Valland  (валлийцы)‘Франция’).

Хотя в восточно германских языках корня *valh- не засвидетельствовано, но это не означает, что его там не было раньше. Его отсутствие там связано с
особой тематикой готских текстов, которые не предполагают ни появления
названий германских племен, ни появления названий племен, соседей
германцев. Нет в известных нам готских текстах и других названий
соседей германцев, что странно.

Слово, обозначающее кельтов, встречается уже в старших
рунических надписях (ср. Dat. Sg. valhakurne ‘золото’, буквально,
‘зерно кельтов’)147. Реконструированная форма *wаlh;s восходит к
кельтскому племенному названию, соответствующему латинскому
Volcae ‘вольки’ - волки, что было единым понятием, обозначавшим
кельтские племена. (Тут можно провести аналогию с другим именем, если венет это Иван (ваня), то кельт это Владимир (волька, народное выражение, уменьшительное от Владимир - владыка мира) По-видимому, именно
эти кельтские племена и оказались первыми кельтскими соседями
германцев. В каком именно месте германцы встретились с вольками
сказать трудно, но обычно полагают, что этот этноним появился у
германцев во второй половине I тыс. до н. э.- в эллинистическую эпоху.

Не все германско-кельтские лексические соответствия имеют параллелей в италийских языках, что может говорить о том, что кельты стали соседями германцев только после ухода или германизации племен «Северозападного блока» и оставались ими до начала нашей эры. Причем названия металлов дают нам
возможность установить время этого изменения. Германский и италийский имеют одно и то же слово для обозначения бронзы (ср., лат. aes, гот. aiz), а германский и кельтский имеют одно и то же слово для обозначения железа (см. др.-исл. j;rn, ;sarn, гот. eisarn, valhakurne в надписи на брактеате из Чюркё интерпретируется как кеннинг для обозначения золота, что подтверждается древнеисландским кеннингом Vala m;lmr ‘золото, руда кельтов’.

Гипотеза, связывающая латинский этноним Volcae с др.-ирл. olc- ‘злой’, т. е.
Volcae это ‘волки’. Есть целый ряд кельтских племен, названных по названиям животных (ср. Epidii, ср., epos ‘лошадь’,
Gabrantovici (gabros ‘коза’), Brannovices (brannos ‘ворон’).

Во времена Цезаря мы застаем вольков на юге Франции к западу от
Роны - они подобно венетам-кельтам мигрировали из мест контакта с
германцами на запад.

В эпоху бронзы соседями германцев были италийцы, а в эпоху железа их место заняли кельты. кельтские заимствования в германском связаны в
первую очередь с семантическими полями социально-правовой,
технической и военной сферы, тогда как германо-италийские соот-
ветствия, помимо общественно-юридической терминологии, охва-
тывают семантические поля производства, в том числе разведения
домашних животных и земледелия. С кельтами германцы соприкоснулись уже тогда, когда было закончено формирование общегерманского языка. Cудя по заимствованным словам, кельтско-германские контакты имели место в середине I тыс. до н. э. Отождествление кельтов с латенской культурой кажется справедливым, с той оговоркой, что со второй половины I тыс. до н. э. на пограничных германо-кельтских территориях латенская культура могла сочетаться с германским языком, что знаменует собой начало распада этнического единства германцев («своих»).

  СОСЕДИ ГЕРМАНЦЕВ или прабратья по крови?


Контакт германцев и балтов продолжался и в период появления
названия серебра и золота, причем если слово
для обозначения серебра было общим заимствованием из третьего,
как упорно продолжают считать, не индоевропейского источника, то слово для обозначения золота явилось общим новообразованием с суффиксом -t, с исполь-
зованием старой индоевропейской мотивации «желтый – золото».

Однако название "серебро" очевидно взывает к слову "серый", раз название металла дается по цвету, или вообще - "серебристый", что означало цвет рыбной чешуи (ведь было в ходу выражение "рыбка золотая", значит могло быть и рыбка  "серебристая" (серая ребристость). Но для этого надо предположить, что русский (его предок в качестве праязыка уже существовал, но на это не готова пойти насквозь скептическая в этом вопросе филологическая наука.
Вот что значит иметь в истоке неверные предпосылки - они и дальше будут всё запутывать и толкать на путь авантюризма.

Если слова для золота и серебра в германском, балтийском и
славянском являются, как принято считать, первым названием этих металлов в этих языках (что, скорее всего, путаница, произошедшая из-за того, что слова эти не были в ходу, а потому потеряли преимущество частотности употребления - они могли быть в памяти отдельных людей, а в массе уже и подзабыты), то появление этих инноваций следует отнести к тому же периоду, что и появление названия бронзы (бурая), поскольку и золото, и серебро появляются у германцев не позже эпохи бронзы. Отдельные изделия из золота (вначале как продукты
импорта) находят в областях, где предполагают появление германцев уже в эпоху воронковидных кубков.

Вероятно, у германцев существовал единый этноним для обозначения балтийских племен. Таким термином скорее всего было название, которое встречается у Тацита (aеsti, Aestiorum gentes)- это эсты, и тут мы снова обратим внимание на то, что ложные или недостаточно корректные предпосылки всё сильно запутывают: ломать голову над тем, что значит то или иное название, не придётся, если принять в качестве модели первобытного (античного) мира иную схему - не от простого к сложному, от дикарей, произошедших от обезьяны к цивилизованному человеку, а существенно иначе: от сложного мира первых людей, обладавших невероятными, на сегодняшний взгляд, способностями и создавших мощную систему жизнедеятельности, но через глобальные катастрофы и природные катаклизмы утратившую своё былое могущество и вынужденную в последующие века всё начинать с нуля - т.е. восстанавливать. В процессе же этого восстановления, с использованием знаний древних (вот откуда, на самом деле, весь тот кладезь знаний, который как фокусник зайца из шляпы, вдруг вытаскивает Средневековье и предъявляет всему миру как наследие Древней Греции и Рима. Так придумывается новая история человечества, сочиняется миф об Античной мире как колыбели цивилизации (что правда лишь отчасти) и в результате создается новая уже цивилизация, меняется общий некогда язык, а единый народ распадается на племена и создает отдельные нации.

   Путаницы в языках и всём остальном будет меньше, если в основу языкознания положить вполне естественную гипотезу о происхождении языклов - наличие первичных реликтовых корней (оро-оло, ама-ата-аза, ава-апа-аба-ага), и все и вариации с другими гласными. Тогда слово ЭСТЫ  станет понятно и прозрачно: это два реликтовых корня - (аза + ата)= азиаты (буквально), азиатские атаманы, вожди, т.е. те, кто занимался осваиванием ЗЕИ (ЗЕМЛИ), Т.Е. ПЕРВЫЕ ЗЕМЛЕПРОХОДЦЫ. Эсты осваивали регион Балтийского моря, а германцы - Западную Европу, происходило это после последнего ледникового периода, который был 10 тыс. лет назад. Но если эсты и германцы ПРИШЛИ на эти земли доля того, что провести их колонизацию и расселиться на ней заново, то на эти же земли после таяния ледника ВОЗВРАЩАЛИСЬ и аборигены, проживавшие там ледникового периода, и с этим фактом сталкиваются и археологи, и лингвисты - повсеместно находятся доказательства существования прежних людей, это остатки выжившего населения земли доледникового периода.

    Кельты, т.о., жили в Европе ранее германцев, их каменные постройки,несущие признаки высокой культуры и глубокого знания строения Вселенной до сих пор ставит ученых всего мира в тупик. НО это признаки высокой культуры доледникового мира, который был уже распространён по всей планете, которую германцы, эсты и другие землепроходцы, которые создавали параллельные цивилизации на Ближнем Востоке, в целом, южнее зоны ледника, в Африке, к примеру, обживали землю заново. Но правда в том, что все они - птенцы единого гнезда пракультуры человечества, которое было накрыто ледником 10 тыс. лет назад.

   Смысловое наполнение слов, образованных из реликтовых корней, конечного же, постоянно менялось от эпохи к эпохе, но факт их наличия как основы праязыка очевиден настолько, что даже непонятно, как это до сих пор удается замалчиват; латинское aеsti является отражением балтийского слова, корень которого находят в латышском ;stnieki
‘родственники’ и в старославянском истъ, определяя исконное
значение балтийского этнонима как ‘родичи, род’. Но это уже более позднее толкование, а не первоначало. Впоследствии предлагались и другие балтийские этимологии этого этнонима. Кузавинис считал, что этот этноним связан с
балтийскими гидронимами типа лит. Aista, Ais;, Aiseta, латыш. Ai;a
(Kuzavinis 1964: 5–18; cм. также Schmid 1973: 118). В таком случае
латинский этноним aesti мог быть отражением балтийского этно-
нима, связанного с гидронимом, образованным от индоевропей-
ского корня *eis- ‘идти, спешить, течь’ (Zinkevi;us 2010: 349).
Модель образования этнонимов от названий рек и других природ-
ных объектов вполне обычна, см., напр.: этнонимы Восточной
Сибири, хотя известна и обратная модель, т. е образование гидронимов от этнонимов (см., напр.: G;ta-;lv в Швеции, названную по племени гаутов или впадающую в Балтийское море и упоминаемую Птолемеем ‘реку свебов’, названную или Венетскоре море. Наконец, Баммесбергер и Каралюнас предложили новую этимологию aesti < *aisti, реконструируя значение ‘земля, край, поле, почва’ для балтийского корня корня *aist-, т. е. полагая, что айсты – это ‘люди
поля или земли’ (Bammesberger, Karali;nas 1998: 41–47).
Проблематичен вопрос о том, кем были первоначальные айсты.

Тацит сообщает, что язык айстов похож на британский (Сар. 45), что,
если бы это соответствовало действительности, должно было бы означать,
что айсты были кельтами. Обычно считается, что Тацит в данном случае
ошибается, поскольку балтийские языки и кельтские языки вряд ли были
ближе, чем балтийские и германские. Но, как представляется, эт утверждение может иметь место, и Тацит не оговорился. НО, не приемля идеи общей прародины и праязыка, айсты идентифицируются с балтийскими племенами. Гидронимия области былого распространения айстов показывает постепенный переход от древнеевропейской к балтийской Что касается названия янтаря
glesum в языке айстов, который, несомненно, являлся германским
словом, то возможно именно благодаря торговым контактам бал-
тийские племена заимствовали германское название янтаря, кото-
рый был их основным продуктом торговли с германцами, сохраняя,
однако, и собственное название (ср. лит. gintaras, латыш. dzintars).
Тацит говорит о том, что айсты его времени не говорили на
на германском языке.

Как соотносятся лингвистические данные с данными археологическими? Культура шаровых амфор в центральной Европе сочеталась и с культурой шнуровой керамики, которая распространилась в 3200–2300 гг. на огромных пространствах от среднего течения Волги на востоке до Рейна на западе и от юга Скандинавского полуострова и побережья Финляндии на севере до среднего течения Днепра и Дуная на юге. Традиционно считается, что носители культуры шнуровой керамики – индоевропейцы. Причем, если раньше сторонники северной прародины индоевропейцев считали шнуровиков протоиндоевропейцами, то теперь
более распространена точка зрения, что носители культуры шнуровой керамики были предками германцев, балтийцев и славян. Однако это преждевременное утверждение.
  Культура шнуровой керамики и боевых топоров и культура шаровых амфор сливается в конце IV тыс. до н. э. с местными культурами (неманской и нарв-
ской), a также с пришедшей с востока культурой ямочно-гребен-
чатой керамики), полностью поглотила местное население на юге
и вошла в контакт с местным населением на севере и северо-востоке. Именно этот процесс и явился отражением формирования балтов в конце III – начале II тыс. до н. э. В результате взаимодействия культур возникает приморская культура, которую называют теперь балтийской от слова "болото", Болотное море, ранее Венетское.  Можно было бы предположить, что
сдвиг ударения на первый слог и долгие согласные появились в
балтийском ареале уже в период проникновения на эту территорию
культуры гребенчатой керамики, т. е. даже раньше, чем у герман-
цев, италийцев и кельтов. Однако отсутствие этих инноваций в
части балтийского ареала (прежде всего в части литовских диалек-
тов) говорят о большей вероятности традиционно предполагаемой
более поздней датировки этих инноваций в балтийском ареале. Однако этот
процесс не обязательно должен был происходить в германском и
балтийском одновременно.

Балты появились в результате экспансии индоевропейской курган-
ной культуры во время второй волны индоевропеизации местного
населения центральной и западной Европы. Предшественниками этой культуры
была культура воронковидных кубков и культура гребенчатой
керамики, в результате слияния этих культур и возникло прабалтийское един-
ство. Таким образом, балты появились в результате контакта почти тех же самых культур, что и германцы. Различие заключается в участии в формировании балтийцев местных нарвской и неманской культур.

Cуществует предположение о том, что балтийский праязык
появился не в результате появления носителей шнуровой керамики
на юго-восточном побережье Балтийского моря, а гораздо раньше.
Гирининкас считает, что балтийской была уже нарвская
культура, распространенная в Прибалтике с пятого по II тыс. до н. э.
и сохранившая свои признаки даже после появления носителей
культуры шнуровой керамики, которые тоже были индоевропейцами.

По археологической реконструкции территория распространения балтийской культуры достигла наибольших размеров в раннем и среднем бронзовом веке.
Передняя Померания и северный Бранденбург были зоной балто-германских контактов.

Относительно территории распространения, языковой и этнической принадлежности носителей Лужицкой культуры высказывались самые разные предположения. Носителей лужицкой культуры считали карпато-даками, иллирийцам, фракийцами, венетами, италийцами, кельтами, кельто-иллирийцами, кельто-италийцами, бал-
тийцами и славянами. Отечественные ученые считали эту
культуру либо праславянской, либо полагали, что западные славяне
составляли часть лужицкого единства; иллирийцы, выделившись из
группировки лужицкой культуры, ушли на юг в район Адриатического моря и на Балканы в XII–XI вв. до н. э. Предполагали и разноплеменной
состав носителей лужицкой культуры, относя к ней иллирийцев,
кельтов и славян.

Лер-Сплавинский (1960: 28) считает, что Лужицкая культура,
которая была и не германской, и не балтийской, отделила германцев
от балтов, которые раньше были соседями. Если это так, то
приходится предположить, что все германо-балтийские инновации
появились до 1200 года до н. э., т. е., что соседство германцев с
балтийцами было даже короче, чем соседство германцев с италийцами, что вряд ли справедливо.

Однако центром их распространения считается Западная Пруссия. Возможно именно к эпохе культуры лицевых урн относятся балтийские топонимы в Гольштинии, Бранденбурге и Мекленбурге.

Судя по общим инновациям, контакт германского с балтийским
принял другие формы в последние века до н. э, когда территории
балтов заняли восточные германцы – готы и вандилии. В это время
северовосточными их соседями оказались балты, а юго-восточными
– славяне. Они, также как и их западные собратья двинулись
на юг. Уже в IV в. н. э. земли у среднего Одера и Нейссе опустели, а
из районов к востоку от Заале германцы ушли в VI веке. Эти места
заняли славяне, которые окончательно отделили германцев от балтийцев.

Если учесть исключительные германо-балтийские и германо-балтославянские языковые инновации, первые из которых появились предположительно в III – начале II тыс. до н. э., а последние – в середине или во второй половине I тыс. до н. э., а также балтийские топонимы, доходящие до Ганновера, то следует предположить многовековой контакт германского и балтийского.

Продвигаясь по временной оси сверху вниз, можно предположить, что на последнем этапе этого контакта (железный век) люди, говорящие на протогерманском языке были среди носителей культуры Ясторф, а люди говорящие на протобалтийском языке были среди носителей соседней культуры лицевых урн. На более раннем этапе (бронзовый век) следует предположить балтийцев
среди носителей Лужицкой культуры и германцев среди носителей
культуры Северного круга. На еще более раннем этапе (конец неолита), на протогерманском языке должны были говорить носители культуры ладьевидных топоров и одиночных захоронений, а на протобалтийском носители приморской культуры. Возможно, общие инновации явились следствием еще более ранних контактов.

Такая модель не предполагает знака равенства между областью
распространения языка и археологической культуры, поскольку
культура может быть полиэтничной (какими, вероятно, и были все
упомянутые выше культуры), так что германцы и балты наряду с
другими народами могли оказываться среди носителей соседних
культур (отсюда и взаимовлияние языков). Однако очевидно, что
области протогерманского и протобалтийского языков в восточной
Европе могут частично коррелировать с областями распространения
археологических культур.

Кроме возможного контакта балтийского и германского, который, судя по большому количеству общих инноваций и по топонимам, мог иметь место на территории прибрежных областей Германии и Польши, можно предположить и вторую область контактов на территории Прибалтики и западной Финляндии.

СОСЕДИ ГЕРМАНЦЕВ С СЕВЕРА
Ряд инноваций объединяет германские языки с финно-угорскими языками. Причем за исключением общей структурной инновации образования двух форм прилагательных в саамском, балтийском, славянском и германском все
остальные германо-финно-угорские соответствия являются фонологическими, что соответствует типологии интерференции неродственных языков, которая является, как правило, либо структурной, либо фонологической.

Вопрос о том, когда и где индоевропейцы и германцы контактировали с финно-уграми, и каковы были результаты такого контакта для контактирующих языков?
Традиционное предположение о невозможности финно-угорского
влияния на индоевропейские языки и культуру в последнее время
подвергается пересмотру, и крайней точкой зрения является гипотеза о том, что многие германские инновации, объясняются влиянием финно-угорского
(или уральского) субстрата.

На севере Европы, начиная со второй половины IV тыс. до н. э.
культура воронковидных кубков сочетается с культурой ямочной
керамики. Существуют и области смешения культуры воронковидных кубков и культуры ямочной керамики(Эстеръётланд, Швеция), где ямочная керамика соче-
тается с орудиями, присущими культуре воронковидных кубков.

В скандинавской археологии давно идет спор о природе культуры ямочной керамики. Традиционная точка зрения определяет носителей ямочной керамики как особый этнос, проникший в Скандинавию с востока и
отличающийся и от носителей культуры воронковидных кубков.

Однако в последнее время распространилась точка
зрения, что ямочная керамика свидетельствует не об особом этносе,
а только об особом способе хозяйствования (охоте, рыболовстве и
собирательстве) носителей культуры воронковидных кубков, а
позднее и культуры шнуровой керамики. Против такого предположения говорит, однако, не только особый тип хозяйствования носителей культуры ямочной керамики, но иной тип захоронений.

Самые известные образцы керамики ямочного типа имеют и ямочный и гребенчатый узор. Сходство этих культур определяется и общим типом ведения хозяйства и сходством орудий. Разным оказывается только не вполне совпадающая территория распространения этих культур. Ямочная керамика распространена в Скандинавии, гребенчатая на огромных территориях восточной и центральной Европы.

Культура гребенчатой керамики, сходная с культурой ямочной
керамики в Скандинавии, сочеталась с культурой воронковидных
кубков на севере центральной и восточной Европы, хотя границы
этой археологической культуры у разных авторов не всегда совпа-
дают. Фактически область распространения гребенчатой керамики на востоке Европы смыкается с областью распространения ямочной керамики в Скандинавии. Предположение о единстве этих культур вполне допустим;

напомним также о распространении ямочной керамики с востока,
что особенно заметно на территории Польши, где в IV тыс. до н. э.
памятники этой культуры распространены только на самом северо-
востоке, а в третьем тысячелетии занимают уже всю территорию
Польши, что свидетельствует о распространении этой культуры с
«Не было нескольких народов, как ранее считали. Был один народ,
который стремился использовать природные ресурсы наилучшим
образом» (Malmros 1980: 65; см. также Strinnholm 2001).

Антропологи отождествляют носителей культуры ямочно- гребенчатой керамики с финно-уграми. Традиционно ориентированные на археологию лингвисты также связывают культуру ямочно-гребенчатой керамики с уральцами или финно-уграми. Появление ямочно-гребенчатой керамики связывают, соответственно, с началом финно-угорской языковой экспансии в северной Европе около 3900 до н. э.; однако в южной Скандинавии она появилась около 3000 г. до н. э. и была соседом других культур в течение тысячи лет.

Если часть носителей ямочно-гребенчатой керамики говорила на протоуральском языке, то этот язык распространялся с востока (распространение культуры ямочно-гребенчатой керамики с востока на запад очевидно). В таком случае языком мезолитных культур вряд ли был протоуральский. Если принимать гипотезу о соответствии языка и археологической культуры, то язык носителей
ямочно-гребенчатой керамики в течение более тысячи лет находился в контакте с языком носителей культуры воронковидных кубков и носителей культур шаровых амфор и шнуровой керамики.В обоих случаях речь может идти о результатах контактов с финно-угорскими языками, однако относящихся к разному времени.
 
Если финно-угры стали соседями германцев только в самом
конце I тыс. до н. э. или в начале нашей эры, то следует отказаться
от связи закона Вернера, появления долгих согласных, сдвига
ударения и, вероятно, связанного с ним передвижения согласных с
финно-угорской интерференцией, поскольку все эти изменения
согласно этой гипотезе должны были произойти до появления
финно-угров по соседству с германцами.

   Не исключен сценарий нескольких исходов уральцев со своей прародины в Западной Сибири или в бассейне Камы. Первый такой исход и мог быть связан с распространением с востока на запад культуры ямочно-гребенчатой керамики, часть носителей которой могла говорить на языке родственном финно-угорскому. Именно носители этого языка и были среди представителей культуры, распространившейся на огромных пространствах от Западной Сибири до Скандинавии. Первые носители этой культуры появились в Скандинавии уже в 4000–3000 гг. до н. э. и сохраняли свою культуру до 2000 г. до н. э. В течение не менее тысячи лет они находились в контакте вначале с носителями культуры воронковидных кубков, шаровых амфор, а затем и с носителями культуры шнуровой керамики.

   В позднем неолите (конец второго, начало первого тысячелетия до н. э.) на юге Скандинавии исчезают и захоронения культуры ямочно-гребенчатой керамики и
культуры боевых топоров, сменяясь захоронениями в каменных гробах, что соответствует и появлению нового типа поселений и нового типа хозяйствования, представлявшего собой окончательный переход от смешанного типа хозяйствования к земледелию и разведению домашних животных, что может
свидетельствовать об окончательном слиянии культуры боевых
топоров (их роль как символа мужчины-воина в захоронениях
играют теперь кинжалы из кремня) и культуры ямочно-гребенчатой
керамики в южной и центральной Скандинавии.

   Примерно около 2000 г. до н.э. южная Скандинавия стала отличаться от северной Скандинавии в своей культурной ориентацией. Если южная
Скандинавия в бронзовом веке ориентировалась в основном на
западную и центральную Европу, то северная Скандинавия была
ориентирована в большей степени на восточную Европу. Такая
разная ориентация была связана и с этнической границей, которая
проходила в 2000–800 гг. до н. э. по среднему Норрланду.

   Таким образом, можно предположить, что культурная интеграция носителей культуры ямочно-гребенчатой керамики на юге Скандинавии и на севере Германии и Польши с культурой одиночных захоронений, боевых топоров и шнуровой керамики произошла до 2000 года до н. э., а более северные носители этой
культуры сохраняли ее и после 2000 г. до н. э.

   Последняя волна потомков уральцев появилась в Северной
Европе позже: первые контакты протосаамского языка с протогерманским следует датировать только началом нашей эры, когда саамы обитали еще не в Сканди-
навии, а на территории своей предполагаемой прародины, т. е. у Финского залива и Ладожского и Онежского озера. Существование протосаамского языка на этой территории с очевидностью показывают топонимы, однако, предположение Ай-
кио о времени формирования протосаамского и о времени и месте
контактов протосаамского с протогерманским не убеждает.

    Количество и вид ранних германских заимствований в саамском
свидетельствует о тесных контактах, а не о контактах в результате
набегов германцев через море. Более вероятным кажется традицион-
ное предположение о гораздо более раннем формировании саамского и о гораздо более раннем появлении протосаамского на Cкандинавском полуострове, чем полагает Айкио. Если действительно соседи свионов ситоны
соответствуют упоминаемым в исландских сагах, в последнее время археологи проводят южную границу скандинаво-саамской контактной зоны, сохранявшейся и
в эпоху викингов, чуть севернее Осло и Стокгольма.

    Как германцы называли финно-угров? Во всех древних германских языках, в старших рунических надписях и у античных историков, начиная с Тацита, мы находим название народа, бывшего соседом германцев, которое реконструируется как *fenn;z (ср. fenni у Тацита, др.-англ. finnas, др.-исл. finnar и собственное имя fina ‘Финна’ в рунической надписи конца V в. н. э. из Берги
(Эстеръётланд, Швеция), и которое и у Тацита и в древних гер-
манских языках обозначает саамов.
 
    Многие полагали, что первоначально словом *fenn;z обозначали не саамов,
а другой, возможно германский, народ охотников и собирателей,
возводя *fenn;z к германскому корню со значением ‘находить’, и
лишь позднее этим словом стали обозначать саамов.

    Основанием для такого предположения было положительная характе-
ристика финнов (т. е. саамов) в древнеисландской литературе и существо-
вание многочисленных скандинавских имен с корнем finn- (Finnr, Finni,
Finnbj;rn; Finnbogi), что никак не вязалось со стигматизацией саамов в
Скандинавии начала ХХ века.

      В разных языках и у античных авторов словом fenni, finnas, finnar несомненно обозначаются саамы. Такое же значение сохраняет слово finnar в
ряде современных норвежских диалектов. Однако, возможно, что этноним «финны» мог относиться первоначально и к квенам, имевших в эпоху викингов, а возможно и много раньше, много общего с саамами и живших, подобно саамам, в общинах «ситах», отсюда и их название ситоны у Тацита).

     Употребление этнонима finnar, finnas и топонима Finnland для
обозначения предков современных финнов и земли финнов (Суоми)
связано с тем, что, как показывают топонимы, раньше всю террито-
рию Финляндии, а не только самую ее северную часть как сегодня,
занимали саамы. Появившиеся на территории Финляндии финские племена стали соответственно тоже называться германскими соседями «финны». Значение этого этнонима легко получить, если понять, что это корень слова "конец", "край". Да, это крайняя земля на Севере, дальше людей нет, только льды. Такой же окраиной была в своё время территорияЮ, назывваемая Украиной (на юге), и Франция - за западе - фара-ация (далекое отечество). Это и определяло границы ареала, заселяемого вновь и вновь потомками праславян.

     Не исключено, однако, что именно так германцы называли не
только своих соседей на севере Скандинавского полуострова (саа-
мов и их предков), но и своих более ранних соседей носителей
культуры ямочно-гребенчатой керамики в южной Скандинавии и
северной Германии, которых можно связать с первой волной финно-
угризации Европы. Мы встречаем топонимы с составной частью
Finn- не только в северной Швеции и Норвегии, но и в центральной
и южной Швеции и Норвeгии, и в Дании (см., напр.: Findinge,
Finderup – Hald 1959: 279). Собственные имена и топонимы с
составной частью Finn- мы встречаем и у западных германцев, ср.
имя фризского вождя Finn Folcwalding, который упоминается в
древнеанглийском Видсиде, в Беовульфе, и в знаменитом Финнс-
бургском отрывке. Собственные имена с составным элементом
Finn- есть и в древнеанглийском (Finn, Merefinn) и в древнефранк-
ском (Finn, Finngast). Возможно finn- в южноскандинавских топо-
нимах в Дании и южной Швеции, в частности в топониме Finveden
(др.-исл. Finn(h)ei;r) в Смоланде, который известен со времен
младших рунических надписей, и который встречается у Йордана
(Finnaithe), обозначал именно представителей первой волны финно-угров, которая достигла северной Европы задолго до появления там
предков самов. Если это предположение справедливо, то моя трактовка топонима
Finnei;r как обозначение края заселения получает подтверждение.

Мартин Хульд предложил иную этимологию германского этнонима
финны (*finn;z), возводя его к германскому *fenna- < *fezna- < и.-е. *pesno-
(cp. хеттское pesnas ‘мужчина’). Таким образом, германский этноним *finn;z обозначал мужчин или просто людей. Этнонимы подобного типа
очень распространены, однако этноним подобного типа («люди») является,
как правило, самоназванием, тогда гак германский этноним «финны»
таковым не является, а обозначает соседний народ. Но это толкование может быть более поздним наполнением данного этнонима, когда границы мира сдвинулись, расширились. Примерно такая ситуация была и в Ладии (возможное древнее название славянских земель со столицей Древняя Ладога - сначала "лад" - порядок, власть, потом - "люди".

ПОПУЛЯЦИОННАЯ ГЕНЕТИКА
О ПРАРОДИНЕ И КОНТАКТАХ ГЕРМАНЦЕВ

    В наше время бурное развитие генетики позволило определять генетическую характеристику населения земли, устанавливая распространение митохондриальных генов (mtDNA),которые передаются только по женской линии, и хромосомных (YDNA) генов, передаваемых только по мужской линии. Причем генетики научились определять не только генетические характеристики современного населения, но и генетические характеристики древнего населения, по останкам. Так был найден ключ к генетической истории человечества. С самого начала генетики стали сопоставлять свои данные с данными лингвистики и археологии, предполагая, что распространение генетических всех характеристик, совпадало.

   Однако языки, как и культуры, распространяются не только от родителей к детям, но и между людьми, не состоящими в родстве. В современной Европе нет ни одного народа, который бы был генетически гомогенен, и лишь немногочисленные народы показывают преобладание одной из
гаплогрупп (ср. басков и ирландцев у которых наблюдают
более 80% хромосомной гаплогруппы R1b, , а у валлийцев процент
R1b превышает 90%).

   Исследование останков
свидетельствует о генетической гетерогенности народов уже в
древней Европе. Особенно это относится к разнообразию
митохондриальных гаплогрупп в Европе. Y-DNA определяет мужской пол и передается только по мужской линии, mtDNA передается от матери и сыновьям, и дочерям, но наследуется только по женской линии.

  Гаплогруппа – группа схожих совокупностей генов на хромосоме
(гаплотипов), которая наследуется как единое целое и восходит к одному
предку - к человеку с определенной мутацией.

   Наиболее очевидны генетические различия в таких странах
как США или Бразилия, где генетические различия видны невоору-
женным глазом. Во многих европейских странах генетические
границы были установлены только в последнее время. С дру-
гой стороны, население может много раз сменить язык, оставаясь
генетически гомогенным. О фактическом отсутствии корреляции
между современным распределением языков и генетических типов
пишут и генетики. Россер с соавторами показали, что современное
распределение Y-хромосом в Европе фактически не коррелирует ни
с современным распределением языков, ни с современным геогра-
фическим положением народов, причем коэффициент корреляции между распределением языков и генов оказывается в два раза меньше коэффициента корреляции между географическим положением популяции и ее генами, который определяется генетиками как незначительный.

    Генетические различия внутри народов, говорящих на одном языке, свидетельствуют не только о том, что язык не обязательно должен сохранять следы языка, на котором говорил один из партнеров по контакту. Однако столь же несомненно, что в ряде случаев есть связь между генетическими и
языковыми признаками.

   Мы видим, что отношение генетических признаков и языков похоже на отношение археологических культур и языков. Поэтому мы не будем
отбрасывать генетические реконструкции, а попытаемся установить,
степень соответствия генетической и лингвистической реконструкции в каждом конкретном случае, воспользовавшись советом генетика Гвидо Барбуджани, считающего, что гипотезу о распространения связи языков с распространением генов надо доказывать заново в каждом конкретном случае. Кроме того, если митохондриальные гаплогруппы останков определяются сравнительно просто, то определение хромосомных гаплогрупп древних останков во многих случаях невозможно.

   Эти ограничения приводят к тому, что основным методом, позволяю-
щим установить генетическое происхождение населения, у генетиков до недавнего времени оставалась реконструкция, базирующаяся на описании современного состояния. При определении возраста и направления движения генов реконструкция основывается на определении области наибольшей концентрации маркёра исследуемой гаплогруппы, области концентрации гаплогруппы, предковой по отношению к исследуемой, а также на установлении количества разновидностей исследуемой гаплогруппы. При этом считается, что чем более разнообразна гаплогруппа, тем она древнее.При определении возраста гаплогрупп у генетиков фактически нет разногласий относительно очередности появления соответствующих мутаций и, соответственно, очередности появления гаплогрупп, но у них нет единого подхода к определению их абсолютной датировки (ошибки при абсолютной датировке могут составлять более 50%.

   Маркёр – определенная специфическая нуклеотидная последователь-
ность ДНК.

   В разные исторические эпохи языковые изменения происходят с разной скоростью. Различие в скорости языковых изменений даже в
близко родственных языках может быть очень значительным (на чем и
основывается сравнительно-исторический метод). И эти аксиомы отно-
сятся и к изменению основного словарного запас; ученые полагают,
что и митохондриальные, и хромосомные современные европейские
гаплогруппы сложились в основном в эпоху неолита в результате
переселения населения из Анатолии и с Ближнего Востока. Именно
это население и принесло земледелие в Европу.

    В соответствие с еще одной гипотезой митохондриальные гаплогруппы сохраняются в Европе с эпохи палеолита, а основные европейские хромосомные
гаплогруппы появились только в эпоху неолита, что свидетельствует о миграции только мужского населения с Ближнего Востока и Анатолии, которое и принесло земледелие в Европу. Таким образом, предполагается, что при распространении
земледелия в Европе женская часть населения Европы сохраняла генетические связи с палеолитным населением, а мужская часть
населения была вытеснена пришельцами. Существует и компромис-
сное решение: судя по распространению митохондриальных гапло-
групп, в южной Европе в эпоху неолита имела место миграция
аграриев из Анатолии и Ближнего Востока, а в центральную и
северную Европу земледелие проникло без смены населения.

Судя по распространению хромосомных гаплогрупп, появившихся в Африке и на Ближнем Востоке, в основном на юге Европы в Присредиземноморье и редкости этих гаплогрупп в центральной и северной Европе такое предположение
вполне вероятно. По этой гипотезе распространение земледелия в
центральной и северной Европе происходило не путем миграции
населения с Ближнего Востока, а путем миграции идей. Наконец,
существует предположение о сравнительно позднем появлении
основных хромосомных гаплогрупп современного германоязычного
населения, прежде всего R1a и R1b, разрабатываемая специалистами
по ДНК-генеалогии, и
именно эта точка зрения опирается и на реконструкцию,
основанную на современных данных, и на данные генетического
анализа древних останков (самые древние останки с гаплогруппой
R1a в Германии относятся к 2600 году до н. э., а с R1b – к еще более
позднему времени). При анализе возраста современных гаплогрупп
следует учитывать и то, что указываемый обычно процент населе-
ния с определенной гаплогруппой является суммой процентов
частотности разных субкладов гаплогруппы, которые имеют разный
возраст.

Рассмотрим подробнее, какие гаплогруппы характерны для
области распространения современных германских языков в Европе
и соседних территорий, и как генетики реконструируют историю
распространения гаплогрупп. При определении абсолютной хроно-
логии гаплогрупп я буду исходить из принятой в популяционной
генетике датировки, представленной на сайте Международного
Общества Генетической Генеалогии (ISOGG 2011), сопоставляя эти
данные с данными отдельных публикаций.

Три основные гаплогруппы современного германоязычного
населения Европы это I1 (по старой классификации I1a), R1b и R1a,
к которым в разных областях добавляются гаплогруппы I2b (по
старой классификации I1c), N1c (по старой классификации N3), J1,
E1b1b (по старой классификации E3b), G и Т. Причем процент
хромосомных гаплогрупп J, E1b1b, G и Т в германоязычных странах
редко превышает 5%. В Швеции, например, процент всех этих
групп вместе не превышает 4% (Karlsson et al. 2006: 968), в
Норвегии он менее 2%.

 ХРОМОСОМНЫЕ ГАПЛОГРУППЫ ГЕРМАНОЯЗЫЧНОГО
НАСЕЛЕНИЯ ЕВРОПЫ (Y-ДНК)
Гаплогруппы I1 и I2b

Значительная часть мужчин современной северо-западной
Европы является носителем хромосомной гаплогруппы I1, распро-
страненной, прежде всего, в Скандинавии, в Голландии и на севере
Германии (см. рис. № 11). Процент носителей гаплогруппы I1 у
норвежцев 37.9%*173, у шведов 41.9%*, у датчан 32.5%*, у немцев в
северной Германии 27.7%*, у фризов 29.0%, у голландцев 22.6%*
(Tambets et al. 2004; Rootsi et al. 2005: 128; Karlsson et al. 2006: 965;
Dupuy et al. 2006: 2; Destribution 2011). В некоторых областях
Швеции и Норвегии процент носителей этой гаплогруппы
превышает 50%, на Готланде он достигает 59% (Lappalainen et al.
2009: Tab. 3; Dupuy et al. 2006). По ее наличию определяют потом-
ков англо-саксонской и более поздней скандинавской колонизации в
Британии, где ее процент составляет 15% (ISOGG 2011). Высока
частотность этой гаплогруппы и в западной Финляндии (Kittles et al.
2006: 1171). У саамов частотность гаплогруппы I1 также высока,
31.4% (Rootsi 2004: 130–131)174, что уступает только частотности
гаплогруппы N1с, характерной для народов, говорящих на ураль-
ских и алтайских языках (см. ниже).

Звездочкой обозначены данные, являющиеся средним арифметическим
от различающихся данных разных авторов. Так число 37.9% является
средним арифметическим от приведенных в нижеуказанной литературе
процентов гаплогруппы I1 в Норвегии – 40.3%, 37.3% и 36%.
По другим данным 25.9% .

 (Y-ДНК) в современной Европе (+ больше чем; – меньше чем):
Частотность гаплогруппы I1 уменьшается при продвижении на
восток в сторону Польши (11%*), Прибалтики (латыши 6%-7%,
литовцы 5%-6%), на запад в сторону Франции (наиболее частотна
эта гаплогруппа в Нормандии 12%, в целом по Франции ее
частотность составляет 9.5%) и на юг (на севере Италии 6.5%, на
юге 2.5%) (Tambets et al. 2004, табл. 3; Rootsi et al. 2004: 128–129;
Distribution 2011). В южной Германии процент носителей этой
гаплогруппы 9.5% (Distribution 2011).
Как мы видим, наибольшая частотность гаплогруппы I1 наблю-
дается либо у народов, которые сконцентрированных в Скандина-
вии, северо-западной Германии и Голландии, которые говорят на
германских языках, либо у народов, долгое время находившихся и
сейчас продолжающих находиться в контакте со скандинавами
(саамы, западные финны, Нормандия, Британские острова) или с
народами, предки которых обитали ранее в северной Германии.
Как уже было сказано выше, человек заселил северную и
центральную Европу после таяния последнего ледника. По одной из

гипотез считается, что одной из гаплогрупп Y-DNА, сохранившейся
в северной Европе с тех пор до наших дней была гаплогруппа I,
которая появилась в одном из убежищ Европы около 23 000–22 000
лет назад, во время распространения граветтианской культуры
(Rootsi et al. 2004: 135) или еще раньше (Soares et al. 2010: 176) и в
виде подвида I1 распространилась в северной Европе после таяния
последнего ледника около 10 000–6 800 лет тому назад (Rootsi et al.
2004: 135)175. Считается, что гаплогруппа I1 была характерна для
носителей первых после последнего ледника культур северной
Европы и через носителей культуры Эртебёлле и культуры
воронковидных кубков сохраняется в сeверной Европе до сих пор
(Origins 2011). Если справедливо, что гаплогруппа I1 появилась на
севере Европы около 10 000–6 800 лет тому назад, то именно к
этому периоду следует отнести появление одного из генетических
предков тех, кто впоследствии стал говорить на языке, который мы
называем протогерманским. Однако предположение о том, что этот
язык появился 10 000–6 800 лет тому назад лингвистически
маловероятно. Самые первые изоглоссы, позволяющие отличить
протогерманский от языка соседей, появились, вряд ли, раньше
середины III тыс. до н. э. (см. выше).
Однако предполагаемая датировка гаплогруппы I1 основывает-
ся только на современных данных. Анализ генетического материала
останков фактически не выявляет наличие хромосомов группы I1 в
самых древних образцах. Пока гаплогруппы типа I были обнару-
жены только у найденных в Нижней Саксонии останков, относя-
щихся к 1000 г. до н. э., причем это не гаплогруппа I1, а гаплогруп-
па I2b2 (Schilz 2006; Маnco 2011). Очевидно несоответствие рекон-
струкций, основанных на данных современной популяционной
генетики, утверждающей древность гаплогрупп типа I1 на севере
Европы с результатами анализа древних останков, которые,
насколько мне известно, находят эти гаплогруппы только, начиная с
1000 г. до н. э. Возможно это связано с пока еще очень незначи-
тельным количеством обследованного материала и с трудностью
установления хромосомных гаплогрупп древних останков (см. вы-
ше). Существует, однако и более поздняя датировка появления
гаплогруппы I1 в северной Европе.

Предполагали разные места появления гаплогруппы I (Украина,
Балканы, юго-запад Франции и север Испании), т. е. фактически все три
предполагаемые европейские убежища во время последнего ледникового
максимума. В последнее время принято считать местом появления этой
гаплогруппы северные Балканы, где около 30% мужского населения
имеют родственную гаплогруппе I1 гаплогруппу I2.
после окончания ледникового периода в Дании около 4000–6000 лет
назад (Nordvedt 2007). Однако он не опровергает возможную связь
гаплогрупп типа I c иберийским убежищем, откуда этот гаплотип
распространился и в юго-восточную Европу (прежде всего на
территорию бывшей Югославии, где очень высок процент родст-
венной гаплогруппы I2) и в северную Европу, где согласно Норд-
ведту появилась гаплогруппа I1. О более позднем, чем раньше счи-
талось, появлении гаплогруппы I1 в Скандинавии пишут и Лаппа-
лайнен с соавторами, который датирует появление здесь I1 эпохой
неолита (Lappalainen et al. 2008). В более поздних публикациях,
однако, можно снова наблюдать возврат к традиционной датировке
появления I1 в Европе (верхний палеолит) (Soares et al. 2010).
Согласно Роотси с соавторами, концентрация частотности I1
характерна для южной Швеции, Дании и прилегающих к ней
областей северной Германии (Rootsi et al. 2004, fig. 1). Вряд ли
случайно, что область наибольшей современной концентрации I1
полностью совпадает и с распространением археологической
культуры Эртебёлле, и с традиционно предполагаемой
прародиной германцев, и с областью первых рунических надписей.
Хотя все эти явления относятся к разному времени, складывается
впечатление, что на протяжении нескольких тысячелетий на этой
территории жило (и продолжает жить) население генетически
восходящее к эпохе Эртебёлле, которое внесло значительный вклад
в формирование генетического пула современных германоязычных
народов (I1). Одним из центральных вопросов является вопрос о
том, насколько язык (или языки) носителей I1 принял участие в
формировании протогерманского языка. В качестве возможных
признаков этого языка (или языков) можно было бы рассматривать
германские инновации, которые плохо выводимы из индоевропей-
ского и отличаются от инноваций других индоевропейских языков.
Однако, если мы обратим внимание на грамматические инновации
протогерманского, то фактически все они выводимы из индоевро-
пейского материала (см. выше соответствующие изменения в дру-
гих индоевропейских языках). Выше отмечалось, что огромное
большинство языковых инноваций протогерманского имеет соот-
ветствие либо в итало-кельтском, либо в балто-славянском, либо в
соседних финно-угорских языках. Распространение гаплогруппы I1
нельзя связать ни с одним из этих возможных источников прото-
германского. Возможно, единственной фонологической иннова-
цией, которая необычна для индоевропейских языков и для финно-
угорских языков, но которая была характерна для германских и
саамских языков, является противопоставление центральной и
периферийной акцентуации. Менее вероятно субстратное проис-
хождение хорошо реконструируемого для протогерманского
протовопоставления двух типов прилагательных, обозначающих
постоянный и временный признак или, возможно, особый и
обычный признак. Наличие двух типов
прилагательных в балтийском и славянском можно было бы
объяснить германским влиянием (распространение не формы, а
модели с запада на восток). Существование подобной категории в
саамском, единственном финно-угорском языке, в котором разви-
лась эта категория, может быть также связана с германским
влиянием, однако, не исключено и влияние общего субстрата языка
носителей I1. Напомним, что частотность гаплогруппы I1 среди
саамов очень высока (31.4%). Если действительно появление цент-
ральной и периферийной акцентуации и двух типов прилагательных
в протогерманском было вызвано контактами начинающегося
складываться протогерманского с языком носителей I1, индоевро-
пейцев, то эти инновации следовало бы считать одними из самых
древних (конец третьего или начало второго тысячелетия до н.э.),
что, однако, не вполне согласуется с традиционными представ-
лениями о времени формирования категории прилагательного.
Еще одной фонологической чертой, которая могла бы рассматриваться как субстратная, и которая отличает германский от
соседних индоевропейских языков, является вторая и третья фазы
Первого перебоя согласных (b d g > p t k или p’ t’ k’ > p t k и p t k > f
; ;). Однако, если справедливо предположение, о том, что Первый
перебой происходил в конце второго, начале I тыс. до н. э., причем
последняя его фаза вряд ли старше 500 г. до н. э., то связь Первого
перебоя с языком носителей I1 оказывается мало вероятной,
поскольку предполагает существование неиндоевропейского и
нефинно-угорского языка на севере Европы в это время. Носители
гаплогруппы I1 должны были быть индоевропеизованы гораздо
раньше, а именно в момент прихода на эту территорию языка
западных индоевропейцев (итало-кельтского) и северо-восточных
индоевропейцев (балто-славянского).

Более вероятным кандидатом в качестве возможного субстрата
языка носителей I1 является небольшое количество слов,
происхождение которых остается невыясненным (типа немецкого
See, Regen, Traube). Важным следом языка I1 могли бы быть
топонимы, однако, как писал один из ведущих специалистов в этой
области Андерссон, несмотря на то, что теоретическая возможность
субстрата не исключена, каких-либо достоверных следов его в топо-
и гидронимике южной Скандинавии нет (Andersson 1972: 8; cм.
также Hald 1971: 88). Это вовсе не свидетельствует об отсутствии
догерманского населения, поскольку как показывает современная
ситуация в областях с двуязычным населением, в частности на
севере Скандинавии и в Финляндии, местные топонимы и гидрони-
мы могут заменяться одновременно со сменой языка (при переходе
с саамского на шведский или норвежский саамские топонимы
заменяются скандинавскими, а при переходе со шведского на
финский, шведские топонимы заменяются финскими).

Если предположить, что протогерманский сформировался на
территории распространения носителей гаплогруппы I1, каким
образом можно объяснить слабое присутствие следов языка носи-
телей I1 в протогерманском? Одно из возможных объяснений пре-
доставляет генетика. Предполагают, что, несмотря на то, что мута-
ция, приведшая к образованию гаплогруппы I1, произошла 20 000
или 10 000 лет назад, непосредственный предок сегодняшних
носителей гаплогруппы I1 жил около 3000 лет до н. э. Именно к
этому периоду относят так называемый эффект бутылочного гор-
лышка, т. е. резкое сокращение популяции с разнообразием гапло-
группы I1 c последующим постепенным количественным и терри-
ториальным распространением только одного из ее гаплотипов
(Origins 2011). Если эти данные популяционной генетики, свиде-
тельствующие о времени появления гаплогруппы I1 и об эффекте
бутылочного горлышка, имевшем место около 3000 г. до н. э., дос-
товерны, то понятно почти полное отсутствие следов неизвестного
субстрата в грамматике, фонологии и незначительное присутствие
его в лексике протогерманского, который начинал формироваться
именно в III тыс. до н. э. Первое население Скандинавии и северной
Германии, по крайней мере, ее мужская часть, фактически исчезло в
III тыс. до н. э., (генетики говорят даже об одном единственном
мужчине с гаплогруппой I1, пережившем этот период – Origin
2011). Чем было вызвано резкое уменьшение носителей гапло-
группы в 3000 г. до н. э. трудно сказать. Возможно эпидемией, а
возможно приходом нового населения, прежде всего носителей
гаплогрупп R1a и R1b, говоривших на языках, которые и стали
основой для развития протогерманского. Такой сценарий соответст-
вует появлению носителей археологической культуры шаровых
амфор, а затем шнуровой керамики, которую традиционно связыва-
ют с гаплогруппой R1a и с протоиндоевропейским языком. Однако
предположение о таких драматических событиях, происходивших
около 3000 до н.э. необязательно, поскольку смена языка может
происходить и без сохранения следов субстрата.
Появление культуры шнуровой керамики в Скандинавии отно-
сят обычно к чуть более позднему времени, чем резкое сокращение
популяции с гаплогруппой I1 (см. выше), однако, культура шаровых
амфор в северной Германии появилась несколько раньше культуры
шнуровой керамики, поэтому возможно резкое сокращение муж-
ского населения, носителей гаплогруппы около 3000 г. до н.э. свя-
зано с появлением на севере Европы носителей культуры шаровых
амфор. Самой северной областью распространения культуры шаро-
вых амфор считается Дания, именно та область, где и предпола-
гается вторичный центр распространения I1. Возможно, что именно
на этой территории и происходила и более ранняя смена (в первую
очередь мужского, см. ниже) населения, приведшая к сокращению
частотности гаплогруппы I1.

Археологическим коррелятом гаплогруппы I1 можно считать и
культуру Эртебёлле, которая занимала территорию наибольшей
современной концентрации I1, и культуру воронковидных кубков,
современное распространение которой в значительной степени
соответствует распространению гаплогруппы I1. Однако культура
воронковидных кубков была распространена на территориях гораз-
до более обширных, чем территории современного распространения
высокой частотности I1, что, возможно, свидетельствует о посте-
пенном вытеснении I1 на севере центральной Европы.
Предполагаемая связь гаплогруппы I1 с субстратом, не озна-
чает, что следует ставить знак равенства между появлением гапло-
группы I1 и появлением субстрата протогерманского. Однако в
момент формирования протогерманского, т. е. в момент распростра-
нения индоевропейского (итало-кельтского и балто-славянского)
среди людей, говорящих на языке носителей воронковидных куб-
ков, эти люди в основном имели гаплогруппу I1.
Для северо-западной Европы характерна и гаплогруппа I2b (по
старой классификации I1c), которая есть в северной и центральной
Германии (от 10 до 20%, по другим данным от 3% в восточной
Германии до 7% на западе Германии), Голландии (10%, по другим
данным 6%) в Дании (10%, по другим данным 5%), в Швеции (1.9%,
по другим данным 4%, более всего, до 10% в Вестерботтене)
(Lappalainen et al. 2008; Lappalainen et al. 2009; Distribution 2011).
Благодаря богатой вариативности эта гаплогруппа считается одной
из самых старых в северо-западной Европе. Ее возникновение
датируют 11 000 г. до н. э. Предполагают, что именно эта гапло-
группа была и у строителей мегалитов (Origins 2011). Возможно,
что именно носители этой гаплогруппы говорили на языке, который
был вытеснен впоследствии языком племен «северо-западного
блока» (см. выше), которые, в основном, были носителями гапло-
группы R1b (см. ниже).

Очень частотны в германоязычных странах хромосомные
гаплогруппы R1a и R1b, основные гаплогруппы современной
Европы. Причем для западной Европы наиболее характерна
гаплогруппа R1b, а для восточной Европы гаплогруппа R1a. Более
частотной у современных германоязычных народов является
гаплогруппа R1b (R1b1a2-М 269), ср. рис. 12, которая характерна,
прежде всего, для Германии, Голланлии и Бельгии. Эта гаплогруппа
наиболее частотна в странах Бенилюкса (в Голландии 62%*, у
фризов 56%, в Бельгии 63%). В Германии средняя частотность этой
гаплогруппы 47.9%, причем ее процент в южной Германии (48.5%)
выше, чем в северной (38%) . В меньшей степени эта гаплогруппа
характерна для Скандинавии, ср. норвежцы 28%*, шведы 23%*,
датчане 41.2%* (Tambets et al. 2004; Karlsson et al. 2006; Dupuy et al., причем на севере Скандинавии процент
этой гаплогруппы ниже чем в центральной Скандинавии (ср. 9.4 % в
Вестерботтене и 28.6% в Ёнчёпинге – (Lappalainen et al. 2009). В
Норвегии процент R1b уменьшается к востоку, ср. 45% носителей
R1b на юго-западе Норвегии и 26% на востоке (Dupuy et al. 2006). У
южных и особенно у западных европейцев, в том числе и у соседей
германоязычного населения Европы, процент гаплогруппы R1b
очень высок (у валлийцев более 90%, у ирландцев и басков более
80%, у французов и северных итальянцев более 60%). Частотность
этой гаплогруппы убывает по направлению на восток (у поляков
17.6%*, у латышей 15%, у литовцев 5%, у саамов около 6%, у
финнов 2%). Однако еще дальше на юго-восток процент гапло-
группы R1b снова возрастает, однако, без характерного для Европы
маркёра М 269. Наибольшей концентрации эта разновидность R1b
достигает на северном Кавказе и в юго-западной Азии.

Что касается датировки появления R1b в Европе, то здесь мы
сталкиваемся с тремя гипотезами. Если у генетиков фактически нет
разногласий относительно ее азиатского происхождения и времени
ее появления, то предположения о времени ее появления в Европе
сильно отличаются друг от друга. В первых работах по популяци-
онной генетике считалось, что все варианты R1b в Европе восходят
к эпохе верхнего палеолита, т. е. к эпохи охотников и собирателей.
Cемино с соавторами считают, что R1b и R1a появились в Европе
вместе с ориньякской культурой около 40 000–35 000 лет назад
(Semino et al. 2000). Карлссон с соавторами, не определяя этничес-
кую и археологическую принадлежность гаплогрупп считают, что и
гаплогруппa R1b и гаплогруппa R1a проникли на север Европы и в
Скандинавию также еще в эпоху верхнего палеолита одновременно
с гаплогруппой I1 сразу же после окончания последнего леднико-
вого периода (Karlsson et al. 2006: 969). В последнее время, однако,
появление этой гаплогруппы в Европе стали относить не к
мезолиту, а к неолиту, связывая движение R1b в Европе с мигра-
цией населения из западной Азии (Ближний Восток > Анатолия >
юго-восточная Европа > западная Европа), которое принесло земле-
делие в Европу (Belaresque et al. 2009; Myres et al. 2011)176. При этом
считается, что отправным пунктом их непосредственного распро-
странения в Европе была северная Италия, Швейцария, южная
Германия и юго-запад Франции, куда носители этой гаплогруппы
пришли из Малой Азии (Belaresque et al. 2009). Наконец, высказы-
валось предположение о еще более позднем появлении в западной
Европе гаплогруппы R1b, датируя его третьим тысячелетием до н. э.
(Клёсов 2008). В самых последних публикациях вновь наблюдается
возврат к более ранней датировке R1b в Европе. Соарес с соавто-
рами вновь датируют появление R1b в Европе верхним палеолитом
(Soares et al. 2010), считая, что R1b распространялась с запада на
восток одновременно с распространением митохондриальных гап-
логрупп H и V .
Генетики, относящие появление R1b к палеолиту, как правило,
не пытались установить языковую и этническую принадлежность
древних носителей R1b, а генетики, связывающие появление этой
гаплогруппы в Европе с миграцией населения, принесшего в Европу
земледелие, соотносят появление и распространение R1b в Европе с

Основанием для такого утверждения является наибольшая
концентрация маркёра М 269 в Европе и наибольшая вариативность его в
Малой Азии и на Балканах, что интерпретируется как следствие
происхождения этого маркёра из Малой Азии или с Балкан с
последующим эффектом основателя в Европе. Эффект основателя
приводит к резкому снижению разнообразия гаплогруппы при повышении
ее частотности. Он позволяет выделить территории, на которых
происходило быстрое распространение новых маркёров. Наиболее
распространенный исключительно европейский маркёр М 412,
появившийся в Европе позднее не связывается Балареск с каким-либо
этносом (Balaresque et al. 2010).

Заметим, что у немногочисленных останков, которые
позволяют устанавливать хромосомные гаплогруппы из области
распространения линейно-ленточной керамики гаплогруппы R1b не
обнаружено (см., напр.: анализ останков из захоронения Деренбург
в Заксен-Анхальте (5500–4900 гг. до н. э.) (Haak et al. 2010), а
древнейшие останки с гаплогруппой R1b в центральной Европе
относятся только к 1000 г. до н. э. (Manco 2011), что скорее под-
тверждает гипотезу Клёсова о позднем появлении R1b. Если, одна-
ко, справедливо предположение о том, что большая часть носителей
культуры ленточной керамики имела в основном гаплогруппу R1b,
то эта гаплогруппа должна была быть характерна и для последую-
щих культур западной Европы, в частности, культуры колоколо-
видных кубков, унетицкой культуры, культуры Зёгель-Вольде и
культуры Харпштедт-Ниенбург).
Многое в истории и распространении R1b в Европе остается
неясным. В частности очень высокий процент этой гаплогруппы у
басков не свидетельствует о том, что R1b была свойственна прото-
индоевропейцам, продвигавшимся из Малой Азии в Европу, как
фактически считали Ренфрю и Кавалли-Сфорца, а скорее говорит о
смене языка на индоевропейский у большей части протобаскских
аборигенов Европы, что соответствует васконской гипотезе
Феннеманна.

Следует отметить, что в последнее время у генетиков наблюда-
ется тенденция к уменьшению возраста гаплогрупп. Так, в таблице,
выложенной на сайте Европедии (Eupedia 2011), появление боль-
шинства субкладов гаплогруппы R1b, характерных для современ-
ного германоязычного населения, датируется либо началом нашей
эры (ср. микромутации L1/S26, L48, L44, L5, L6, M497/S29/U198),
либо серединой второго тысячелетия до н. э. (M405/S21/U106), см.
также Origins 2011. Если эта датировка справедлива, то первая
группа указанных выше мутаций появилась уже после распада
германского этнического единства «своих», в эпоху формирования
отдельных древних германских языков, а мутация M405/S21/U106
произошла в период существования этнического единства «своих»,
в протогерманский период. Такая относительно поздняя датировка
появления субкладов R1b у германоязычного населения не исклю-
чает и более поздней датировки появления носителей гаплогруппы
R1b на севере центральной Европы, тем более, что у древнейших
останков гаплогруппы R1b не обнаружено.

Таким образом, не кажется слишком смелым предположение, что распространение
гаплогруппы R1b среди населения северной Европы следует относить к концу третьего началу II тыс. до н. э., а возможно и к более
позднему времени (сравни датировку наиболее ранних останков с
гаплогруппой R1b временем 1000 г. до н. э.). Клёсов полагает, что
R1b является сравнительно молодой гаплогруппой в Европе, появление которой следует относить ко времени 3000–2500 гг. до н. э.,
причем по Клёсову даже у басков гаплогруппа R1b появилась
только в III тыс. до н. э. (Клёсов 2008). Он считает, что эта гапло-
группа появилась на среднем течении Волги и через северный
Казахстан, Кавказ, Анатолию, Ближний Восток и северную Африку
попала на Пиренейский полуостров, а оттуда распространилась по
западной Европе. Гаплогруппа R1b быстро продвигалась на северо-
восток центральной Европы. Продвигаясь с Пиренейского полу-
острова на восток эта гаплогруппа вытесняла более ранние гапло-
группы, такие как G2a и F*, характерные для останков эпохи лен-
точной керамики в Германии, см. Haak et al. 2010.
Трудно сказать, насколько весь реконструированный Клёсовым
путь R1b в западную Европу соответствует действительности,
однако предполагаемый им путь R1b по западной Европе совпадает
с путем и временем распространения культуры колоколовидных
кубков (ibid.), что соответствует нашей лингвистической
реконструкции, предполагающей появление итало-кельтского на
севере центральной Европы в III тыс. до н. э.

Вопрос о том, говорили ли предки носителей этой гаплогруппы
на протоиндоевропейском (или возможно ностратическом) языке с
момента образования этой гаплогруппы или исконные обитатели
Европы, носители гаплогруппы R1b, сменили свой язык (за исклю-
чением басков) на протоиндоевропейский язык или носители R1b
появились в Европе только около 3000 г. до н. э. в нашем случае не
столь важен. Нам важна не столько предыстория гаплогруппы R1b,
сколько распространение R1b в период формирования протогерман-
ского. Вероятнее всего, что в эту эпоху значительная часть носи-
телей гаплогруппы R1b в Европе говорила на протоиталийском и
протокельтском, а, возможно, на первых этапах формирования
протогерманского на прото-итало-кельтском языке.

Третьей по частотности хромосомной гаплогруппой в германо-
язычных странах является гаплогруппа R1a, которая наиболее
частотна в восточной Европе (ср. рис. 13). Среди германоязычного
населения ее процент меньше, чем на востоке Европы, где частот-
ность R1a превышает 30% (ср. 38% у литовцев, 41.0 у латышей,
56.5% у поляков), но больше, чем на западе: во Франции, Италии,
Испании и в Ирландии ее частотность колеблется от 0 до 5%
(Distribution 2011). У финно-угорских соседей скандинавов процент
R1a ниже, чем у скандинавов, но выше, чем у западноевропейцев
(саамы 13%, финны 9%*). В Скандинавии частотность этой гапло-
группы выше, чем в континентальной Европе: у норвежцев 26%*, у
шведов 18.2%*, частотнее всего на юге Швеции в Халланде 26.5%, у
датчан 14.6%*, у немцев на 12.5% (причем на севере и востоке
Германии 23%-24%, на западе Германии 7%*, в Баварии 15%
(Semino et al. 2000; Tambets et al., 2004; Karlsson et al. 2006; Dupuy et
al. 2006; Distribution 2011). И в Скандинавских странах и особенно в
Германии процент R1а убывает с востока на запад.

Предполагали два возможных места появления и соответствен-
но центра распространения гаплогруппы R1a. Это степи Украины
(Soares et al. 2010), южная Азия (долины Инда и Ганга) – (Underhill
et al. 2010) или Южная Сибирь (Рожанский, Клёсов 2009). Однако
даже те, кто признает южноазиатское происхождение этой гапло-
группы предполагает ее раннее появление в восточной Европе (по
Андерхиллу с соавторами R1a появилась в восточной Европе около
9 300 г. до н. э., достигла территории Германии около 7 900 г. до
н. э. и Дании около 7 700 г. до н. э. – Underhill et al. 2010).

Если эта датировка справедлива, то первая волна носителей R1a оказалась в
центральной и северной Европе задолго до предполагаемого появления здесь шнуровой керамики, которую часто идентифицируют с
индоевропейцами. Рожанский и Клёсов также считают, что носи-
тели R1a появились в Европе 10–12 тысяч лет назад, сразу после
таяния ледника, однако, только очень незначительный процент
современного населения Европы (доли процента) являются потом-
ками первых носителей R1a в Европе, основная же масса предков
современных носителей R1a в Европе появилась здесь только во
время второй миграции c востока новых субкладов R1a, которая
началась около 3000 г. до н. э., а непосредственные основатели
большой части современных субкладов R1a появились еще позднее
(Рожанский, Клёсов 2009: 975–976, 985, 1024, 1088, 1094–1095).
Мне неизвестно, есть ли исследования генетической природы остан-
ков, подтверждающие датировки Андерхилла с соавторами и
Рожанского и Клёсова о первой волне носителей R1a в центральной
Европе. Однако, если данных о распространении гаплогруппы R1b в
доисторической Европе фактически нет, то гаплогруппу R1a чаcто
обнаруживают в древних останках. Так она была обнаружена у ске-
летов нескольких человек эпохи неолита в центральной Европе и в
северной Германии (около 2600 г. до н. э), правда не в столь
отдаленный период, как полагает Андерхилл, а в захоронении
археологической культуры шнуровой керамики (Keyser et al. 2009;
Mаnсо 2011), что соответствует предполагаемой Клёсовым и
Рожанским второй волне R1a в центральную и западную Европу.
Если мы посмотрим на современное распределение гаплогруп-
пы R1a в Европе то очевидно, что эта гаплогруппа продвигалась с
востока на запад и что в языковом отношении она характерна,
прежде всего, для cовременных славянских и балтийских народов, а
также для тех этносов, которые находились в контакте с ними.
Вероятно, что в период формирования протогерманского основную
массу носителей протобалтийского и протославянского составляли
популяции с гаплогруппой R1a. Скорее всего, и носители предпо-
лагаемого многими балто-славянского языкового единства имели
гаплогруппу R1a.

Таким образом, судя по данным популяционной генетики,
можно предположить, что одним из элементов, из которых форми-
ровался генетический пул германоязычных народов, была продви-
гающаяся с востока на запад популяция, которая в эпоху формиро-
вания протогерманского говорила на балто-славянском, а позднее на
протобалтийском и протославянском языках. Носители гапло-
группы R1a были, вероятно, и среди носителей культуры шаровых
амфор и среди носителей культуры шнуровой керамики, последнее
очевидно, cудя по генетическому анализу древних останков. Если
правы Рожанский и Клёсов, датирующие появление третьего типа
субкладов R1a серединой первого тысячелетия до н. э. (Рожанский,

Клёсов 2009), то вполне вероятно, что распространение этих
субкладов среди германоязычного населения, было связано с более
поздними германо-балтийскими контактами эпохи лицевых урн.
Вероятно, об этом свидетельствует распространение так называ-
емых балто-карпатских и северо-карпатских субкладов R1a, харак-
терных главным образом для Польши и Литвы, ср. их частотность в
Германии (14% от всех R1a) и Скандинавии (7% от всех R1a) –
(ibid.: 1045, 1074, табл. 1 на с. 995).

Гаплогруппа N1c
Остальные гаплогруппы, характерные для современного гер-
манского населения гораздо менее частотны, чем описанные выше.
Наиболее заметной из них, особенно в Скандинавии является гапло-
группа N1c (по старой классификации N3). Эта гаплогруппа встре-
чается у ряда народов Сибири, у финно-угорских народов Европы (у
удмуртов ее частотность превышает 80%, у финнов в восточной
Финляндии 70.9 %, в западной 41.3%, у саамов от 45% до 50%, у
эстонцев более 33.9 % – Tambets et al. 2004; Lappalainen et al. 2008).
Очень высок процент этой гаплогруппы и гаплогруппы N1b (по
старой классификации N2E) и у других финно-угорских народов
(Rootsi et al. 2007). У самодийских народов гаплогруппа N1b преоб-
ладает: 92% нганасан, 78% энцев и 74% тундровых ненцев являются
носителями гаплогруппы N1b (ibid.). Гаплогруппа N1c характерна и
для индоевропейских народов северной и северо-восточной Европы,
которые либо раньше находились, либо сейчас находятся в контакте
с финно-угорскими народами (у латышей около 40%, по другим
данным 38%, у литовцев 36%, по другим данным 38%, у русских на
севере европейской России 41.3%). Среди германоязычных народов
наибольший процент N1c у шведов (11%* – Karlsson et al. 2006;
Lappalainen et al. 2008; Distribution 2011), причем в северной и
центральной Швеции он заметно выше чем в южной и западной (ср.
12.5% в Вестманланде, 12.1% в Уппланде и 15.4% в Сёдерманланде
– Lappalainen et al. 2008: 64). В Вестерботене этот процент доходит
до 37% (Karlsson et al. 2006: 968). У норвежцев процент N1c меньше
(около 5.5%* – Passarino et al. 2002; Dupuy et al. 2006). Однако и
здесь процент населения с гаплогруппой N1c убывает с севера на
юго-запад (в северной Норвегии ее процент достигает 11%, а в
Финмаркене 18.6% – Dupuy et al. 2006). У датчан процент N1c 0.5%
(Tambets et al. 2004, table 3), по последним данным 1.5%
(Distribution 2011). У голландцев процент N1c еще меньше (0.5%). В
северной и восточной Германии процент этой гаплогруппы также
незначителен (1.5%), на западе Германии он еще меньше 1%
(Distribution 2011), причем в первую очередь она характерна для
немцев родом из Восточной Пруссии (germ-dna, 2011), что связано,
по-видимому, с тем, что у пруссов процент N1c был высок (ср.,
процент N1c у современных балтийских народов). Не отмечают
гаплогруппы N1c на Британских островах и в Нормандии. Очень
низка ее частотность и в Исландии (1%) – Distribution 2011.

Считается, что N1c появилась в Китае около 35 000 лет назад и
в эпоху позднего плейстоцена (около 14 000–12 000 лет назад) она
достигла северной Европы. При этом северо-восточная Европа
считается центром вторичной экспансии N1c на запад (Rootsi et al.
2007). Генетики полагают, что гаплогруппа N1c распространилась в
Скандинавии с востока 3000–2000 лет до н. э. (ibid.: 210). Возможно,
эта вторичная экспансия и была связана с носителями культуры
ямочно-гребенчатой керамики, которые появились в Скандинавии
именно в это время.

Незначительное присутствие гаплогруппы N1с на севере Герма-
нии (1.5%), которая традиционно считается одной из центральных
областей формирования протогерманского, может быть объяснено
несколькими причинами. Возможно, мы имеем дело в данном
случае с вытеснением («вымыванием») здесь этой гаплогруппы. В
ряде случаев можно наблюдать очень быстрое изменение
частотности (а возможно и полное исчезновение) древних гапло-
групп177 в результате процессов, которые в популяционной генетике
определяются как «дрейф генов»178 и «эффект основателя»179. Мож-
но предположить и распространение языковых инноваций, которые
мы связываем с финно-уграми или уральцами, без распространения
генов, случай не менее частый, чем их распространение, которое
следует за распространением генов. Однако не исключено, что
малая частотность гаплогруппы N1c в Германии, Голландии и
Исландии и отсутствие ее у потомков англов, саксов и ютов, а также
скандинавов на Британских островах, также как и ее отсутствие в
Нормандии может свидетельствовать о том, что эта гаплогруппа
распространилась в Скандинавии только после эпохи викингов. Все
это может поставить под сомнение предположение об угро-финском
влиянии на протогерманский (сдвиг ударения, долгие согласные,

В частности митохондриальная гаплогруппа I (mtDNA) была гораздо
более частотна на территории Дании в начале нашей эры (13%), чем у
современных датчан (2.5%), а частотность митохондриальных гаплогрупп
U4 и U5 в Дании, появление которых относят к мезолиту, резко умень-
шается к железному веку и с эпохи викингов приобретает частотность,
соответствующую современной (Melchior 2010).

Дрейф генов – ненаправленное случайное изменение частотности вари-
антов генов в популяции, ведущее к уменьшению генетического разно-
образия и к увеличению различия между популяциями.

Эффект основателя – уменьшение генетического разнообразия популя-
ции, проявляющееся в закреплении и распространении мутации, характер-
ной для одного из представителя популяции (основателя). Часто связан с
миграцией.

   Фактическое отсутствие N1с в Британии и низкая ее
частотность у западных германцев и в Исландии может быть
связана с тем, что основная часть браков между германцами и фин-
но-уграми, а позднее между скандинавами и саамами в эпоху
викингов были браками германских (а позднее скандинавских) муж-
чин с финно-угорскими (а позднее саамскими) женщинами, потомки
которых естественно не сохранили хромосомных гаплогрупп,
которые передаются только от отца к сыну.

  О браках скандинавов и саамов в эпоху викингов есть множество исторических
свидетельств, ср., напр.: известную историю женитьбы норвежского
короля Харальда Прекрасноволосого на саамке Снёфрид и женитьбу
легендарных скандинавских королей на саамских женщинах, о чем
рассказывали Снорри и Саксон Грамматик. При такой
направленности браков хромосомные гаплогруппы не покажут нам
генетических связей, и мы должны обратиться к митохондриальным
гаплогруппам, которые передаются по женской линии.

МИТОХОНДРИАЛЬНЫЕ ГАПЛОГРУППЫ ГЕРМАНОЯЗЫЧНОГО
НАСЕЛЕНИЯ ЕВРОПЫ (MTДНК)

Поскольку митохондриальные гаплогруппы у древних останков
определяются гораздо легче, чем хромосомные, есть возможность
сравнить их распределение в древние эпохи с современным состоянием. Хотя набор митохондриальных гаплогрупп остался в значительной степени почти тем же, что и в верхнем палеолите, мы можем наблюдать значительные колебания в частотности их распространения.

В отношении истории митохондриальных гаплогрупп генетики
также предлагают две модели. По одной из них почти все митохондриальные гаплогруппы сохраняются в Европе со времен верхнего палеолита и по мере таяния ледника двигаются на север.
Причём основные европейские митохондриальные гаплогруппы распространились в центральной и северной Европе по мере таяния ледника 11 000–14 000 лет тому назад (U, H, V, I, W, T, K) и только гаплогруппа J (вместе с дополнительными
небольшими потоками H, T, K) появилась в Европе в эпоху неолита
8 500 лет назад (Sykes 1999: 137). Даже сторонники гипотезы о том,
что основные хромосомные гаплогруппы распространились в
Европе в результате миграции земледельцев с Ближнего Востока и
Анатолии, считают, что основные митохондриальные гаплогруппы
сохранились (и сохраняются) со времен палеолита (Balaresque et al.
2009), т. е. пришельцы мужчины брали в жены местных женщин.

Ряд генетиков, однако, полагаeт, что европейские аграрии раннего неолита являются генетически новым населением не только по
мужской линии, и значительная часть митохондриальных гаплогрупп также появилась вместе с хромосомными гаплогруппами в
период неолитической революции из Анатолии и Ближнего Востока, поскольку анализ останков эпохи ленточной керамики в Европе
показывает сходство с гаплогруппами современного населения этих
регионов (Haak et al. 2010.

Такой вывод делается на основании отличия частотности митохондри-
альных гаплогрупп HV, J и U3 в останках эпохи ленточной керамики от
частотности этих гаплогрупп в современной Европе, с одной стороны, и
сходству их частотности с частотностью этих гаплогрупп на Ближнем
Востоке.   Данные Хаака свидетельствуют о том, что распределение митохондриальных гаплогрупп в центральной Европе в эпоху ленточной керамики отличалось от современного: у 25 останков с определяемыми митохондриаль-
ными гаплогруппами из захоронения Деренбург (Германия), около 5000 до
н. э., наиболее частотной оказывается гаплогруппа T (у шести останков), K
(4), J, H, HV, N1 (по 3), W (2), V (1), U (1). При этом процент N1 в
останках из Деренбурга по данным Хаака с соавторами составлял 13.6%
(ibid., 4) а в более ранней публикации посвященной генетическому анализу
останков эпохи ленточной керамики в Германии он был еще больше (Haak
et al. 2005). В современной Европе митохондриальная гаплогруппа N1
фактически не встречается (0.2%). Другие
митохондриальные гаплогруппы имеют в эпоху ленточной керамики
совершенно иную частотность (см., напр., H – 13.6% в эпоху ленточной
керамики (Haak et al. 2010: 3) и 41.5% в современной Германии
(Distribution 2011). Судя по раскопкам в Деренбурге, носители культуры
ленточной керамики генетически отличалось и от предшествующего
населения охотников и собирателей и от современного населения Европы
и по митохондриальным гаплогруппам (высокая частотность N1a, T, K W),
и по немногим установленным хромосомным гаплогруппам (F* (2), G2a3
(1) (Haak et al. 2010: 6). Таким образом, оказывается, что частотность ряда
гаплогрупп эпохи ленточной керамики отличается и от частотности
предшествующих и от частотности последующих эпох, ср., в частности,
распределение гаплогрупп H, Т, K, W и особенно N1a, михондриальных гаплогрупп с языками и археологическими культурами и географическими ареалами фактически невозможно. В захоронениях магдаленской культуры в южной Германии (13 400 г. до н.э.), культуры линейно-ленточной керамики в Заксен-Анхальте (5500
г. до н.э.), культуры Кунда (6250 г. до н. э.) и нарвской культуры в
Прибалтике (4200 г. до н. э.), культуры ямочной керамики в Швеции
(2800–2000 г. до н. э.), культуры колоколовидных кубков в Дании
(2300 до н. э.), культуры шнуровой керамики в северной Германии
(2600 г. до н. э.) мы находим фактически идентичный набор
митохондриальных гаплогрупп H, U4, U5, U5a, U5b, V, T, I, K1a2,
K1b (Manco 2011).

Анализ древних останков показывает, что
гаплогруппы типа H, V, U4 и U5 и cохранились в Европе с донеоли-
тических времен, причем частотность гаплогрупп типа H в Европе
увеличивалась, а частотность родственной ей гаплогруппы V и
гаплогрупп типа U постепенно уменьшалась (см., напр.: Haak et al.
2010; Melchior et al. 2010).

Тот факт, что митохондриальные гаплогруппы современного
населения Европы гораздо в меньшей степени, чем хромосомные
гаплогруппы коррелируют с археологическими культурами и язы-
ками объясняется и тем, что митохондриальных гаплогрупп мень-
ше, чем хромосомных, но еще в большей степени тем, что они ока-
зываются гораздо менее мобильными, чем хромосомные гапло-
группы, т. е. в ряде случаев миграции мужчин сопутствует сохра-
нение аборигенного женского населения. Такой относительной
генетической стабильности может сопутствовать языковая неста-
бильность, т. е. частая смена языка в связи со сменой хромосомных
партнеров.

Как правило, митохондриальные гаплогруппы более или менее
равномерно распределены в Европе, хотя в ряде периферийных
областей (в частности на севере Скандинавии) их процентное рас-
пределение резко отличается от остальной Европы. Для современ-
ного германоязычного населения, кроме самой частотной гапло-
группы H, характерны гаплогруппы U (от 15% в Германии до 36% в
южной Швеции (Kittles et al. 1999)181, Т (от 10% в Исландии до 14%
в Голландии), K (U8) (от 3% в Швеции до 10.5% в Дании), J (от
1.5% до 12% в Норвегии) – (Distribution 2011). Частотность
остальных гаплогрупп не превышает 5%. Необычно высок процент
V в южной Швеции (43%), соответствующий только проценту V у
саамов (40%) - (Kittles et al. 1999). Рассмотрим подробнее две
наиболее распространенные среди германоязычного населения
митохондриальные гаплогруппы H и U и гаплогруппу V.
Приводятся только цифры наибольшей и наименьшей частотности этих
гаплогрупп в германоязычных странах.

 Гаплогруппа Н
Наиболее частотной митохондриальной гаплогруппой в Европе
оказываются гаплогруппы типа H, прежде всего гаплогруппы Н1 и
Н3. Причем частотность Н1 превышает частотность Н3. Процент
частотности современного распределения гаплогрупп Н в германо-
язычных странах почти не отличается от процента их частотности у
соседей германоязычных народов, независимо от их языковой при-
надлежности. Процент Н в Норвегии, Швеции, Дании и северной
Германии в некоторых областях может достигать 50% (Achilli еt al.
2004). В современной северной Европе H наиболее частотна у нор-
вежцев (30%), у современных шведов 28.6% (Malmstr;m et al. 2009:
3, fig. 2). В центральной Германии процент Н – 35%-40%. Соотно-
шение Н, Н1 и Н3 у голландцев соответствует их соотношению в
Скандинавии и Германии (H – 38.2%) (Achilli 2004). Высок процент
H и у исландцев (39.4%) (Helgason et al. 2000).
Если мы сравним частотность гаплогруппы H с ее частотностью
у других народов Европы, то увидим, что фактически только баски,
у которых процент H несколько выше: H 51.9%, (H1 27.8%, H3
13.9%) (Achilli et al. 2004: table 1), отличаются от германоязычных
народов. В остальной Европе частотность H в основном соот-
ветствует ее распределению у германоязычных народов, см. частот-
ность H у романоязычных народов (французы Н – 47.2%, север
Италии Н – 49.9%) или славяноязычных народов (см., напр.: поляки
Н – 37.2%) (Achilli 2004: рис. 2, 3). У прибалтийско-финских
народов сравнительно частотной оказывается Н1 (эстонцы 16.7%),
при обычном для Европы низком проценте Н3 (2.6%).
Можно обнаружить определенную закономерность в распреде-
лении H. Ее частотность незначительно убывает с юго-запада на
северо-восток Европы. Резко отличаются от других европейских
народов только саамы, у которых по данным Тамбертса с соавто-
рами процент Н колеблется от 2.9% у финских саамов до 4.7% у
норвежских саамов, при этом Н1 обнаруживают только у норвеж-
ских саамов (4%), причем низкая частотность Н отличает саамов и
от финно-угорских народов европейской России, у которых частот-
ность гаплогрупп Н (40%) и Н1 (13.6%) соответствует их частот-
ности в остальной Европе (Achilli et al 2004).
Раньше считалось, что гаплогруппа Н появилась 30 000–
25 000182 лет назад на Ближнем Востоке и распространилась в
Европе в связи со второй волной переселения в эпоху палеолита в
период распространения граветтианской культуры. Акилли с
соавторами датируют гаплогруппу Н более поздним временем,
считая, что она появилась около 18 400 (±2 000) лет тому назад, а
гаплогруппы Н1 и Н3 еще моложе (соответственно 12 800 ±2 400 и

Торрони с соавторами определяет возраст H как 22 414–29 545 лет
(Torroni et al 1996: 1843).

10 300±2 400 лет – Achilli et al 2004: 915; похожую датировку
предлагает Соарес с соавторами Н – 17 500, Н1 – 11 100, Н 3 –
11 500 – Soares et al. 2010, tab. 1, 177). Поскольку наиболее частотны
гаплогруппы Н у басков Испании (см. выше) предполагается, что
они распространились в Европе из иберийского убежища по мере
таяния ледника (начиная с 13 000 до н. э.), и их вероятными
хромосомными партнерами были гаплогруппы R1b и I1b2, если
следовать за теми генетиками, которые предполагают появление
R1b и I1b2 в северной Европе в эпоху верхнего палеолита (Achilli et
al 2004: 917; Soares et al. 2010: 178).
Гаплогруппа H былa характернa для центральной Европы эпохи
ленточной керамики, где ee частотность, судя по анализу скелетных
останков, составляла около 20% (Haak et al. 2010), т. е. гораздо
ниже, чем частотность Н в современной центральной Европе, что
свидетельствует о постепенном увеличении частотности Н в Европе
за последние несколько тысячелетий.

Гаплогруппы U и V
Второй по частотности гаплогруппой в германоязычных стра-
нах являются гаплогруппы типа U (карта 14). Около 21% шведов
являются носителями одной из разновидностей U (более всего U5a –
4.6%, U5b – 3.9%, U – 3%, U 4 – 2.9%, U5b1b – 2.0% и т. п.) –
(Lappalainen et al. 2008), по другим данным частотность U у шведов
составляет 16% (в том числе U 4 – 7%, U 5 – 6.5%) (Torroni et al
1996: 1839; Distribution 2011). По данным американского генетика
Киттлес с соавторами наиболее частотны разновидности
гаплогруппы U5 в южной Швеции (36%), причем значительный
процент составляет здесь гаплогруппа U5b1 (29%) – (Kittles et al.
1999), которая по своей частотности намного превышает
частотность U5b1 в других германоязычных ареалах, но
соответствует проценту этой гаплогруппы у саамов (43%). У
исландцев гаплогруппы U4 и U5 характерны для 11.1% населения
(Helgason 2000, table 3), что ниже, чем в других скандинавских
странах, но в целом выше, чем в среднем по Европе, где процент U4
составляет 1.0%, а U5 – 7.0% (ibid.). У датчан общий процент U
составляет 22%, причем наиболее частотны U5 (8%) и U 2 (8%), у
норвежцев общий процент U – 16.5% (U5 10%, U 4 3%), у немцев –
15% (по другим данным 13.5%, см. Villems et al 2002: 279), причем
наиболее частотна U5 (9.5%) – (Distribution 2011).

 Распространение гаплогруппы типа U (mtДНК) в Европе
Для сравнения приведем частотность U в других европейских
странах с относительно высокой частотностью U. Сходную со
шведами картину имеют финны, с несколько отличающейся частот-
ностью гаплогруппы U5b, (всего U 21.6%, по другим источникам
25%) в том числе U5 – 18% (U5b – 8.9%, U5b1b – 5.1%, U5a – 3.8%,
U5a1 – 1.3%; U4 – 2.5%,)183. У эстонцев частотность U – 24.5% (U5 –
16%), у латышей 23% (U5 – 9%), у литовцев 18% (U – 9.5%). У
французов частотность U 18.5 % (U5 – 9.5), у поляков U – 16% (U5
8.5%), у итальянцев 14% (U5 – 7%). Высока частотность гапло-
группы U (U4 – 15%, U5 – 12%) и у носителей финно-угорских
бассейна Волги (Distribution 2011)
Гаплогруппа U считается самой древней в Европе. Ее возраст
определяют временным промежутком между 65 600 и 50 000 лет
тому назад (Achilli et al. 2005: 183–185; Sykes 1999: 137; Soares et al.
2010: table 1, fig. 1). Cчитается, что гаплогруппа U5 появилась в
Европе в промежутке между 30 000 и 55 000 лет тому назад (Soares
2010, table 1). Она сохранялась во время ледникового периода в
Торрони с соавторами дают другой процент частотности U для шведов
(16.2%) и финнов (16.3%) (Torroni et al. 1996: 1839, table 4)в
одном из убежищ Европы (на Иберийском полуострове или на
Украине) и сразу после таяния ледника распространилась по Евро-
пе. Сходную судьбу имела U4, появившаяся около 25 000 лет тому
назад и сохранявшаяся во время ледника, скорее всего, в убежище в
юго-восточной Европе (на Украине).

Считается, что на самом севере Скандинавии среди саамов
сохраняется самый высокий процент основных западноевропейских
гаплогрупп охотников и собирателей верхнего палеолита и
мезолита. От 30% до 50% саамов имеют гаплогруппу mtDNA U5b и
40% являются носителями гаплогруппы V. Согласно Торонни с
соавторами процент древних митохондриальных гаплогрупп U5b и
V у саамов составляет 78% (Torroni et al. 1998). Этот процент
уменьшается по мере продвижения на юг. В Швеции наибольший
процент гаплогруппы U5b достигает 10% и процент родственной ей
гаплогруппы U5a не превышает 14.3% (в Вэстманланде).

Анализ древних останков донеолитической эпохи показывает
большой процент распространения митохондриальных гаплогрупп
U (особенно U5) не только в северной, но и в центральной Европе.
Браманти с соавторами обнаруживают останки с гаплогруппой U5,
относящиеся к верхнему палеолиту на огромных территориях
Европы (Англия, Германия, Польша, Литва, Россия) (Bramanti et al.
2009). Причем ее частотность в донеолитическую эпоху намного
превышала ее современную частотность. Хаак с соавторами сооб-
щают, что 28.57% охотников и собирателей Европы имело гапло-
группу U5b (Haak et al. 2010, table 2), что почти соответствует
современному распространению гаплогруппы U5b у саамов (от 30%
до 50%). Оказывается, что именно саамы с низкой частотностью H и
с высокой частотностью U оказываются популяцией, в наибольшей
степени сохранившей исконное распределение митохондриальных
гаплогрупп H и U.
Очень высокая частотность гаплогрупп типа U у саамов, и срав-
нительно высокая их частотность у прибалтийско-финских народов
(ср. финны 25%) и балтийских народов, которые, судя по распро-
странению среди них носителей хромосомной гаплогруппы N1c
находились в длительном контакте с финно-уграми (см. выше),
позволяет сделать предположение о том, что в момент формирова-
ния протогерманского часть носителей U5 (U5, U5a и U5b) и воз-
можно U4 на севере Европы говорила на финно-угорском языке184.
Об этом же свидетельствует и генетический анализ древних
останков. В Скандинавии у носителей культуры воронковидных
кубков были обнаружены только гаплогруппы H, J и T, тогда как у
носителей культуры ямочно-гребенчатой керамики, которая связывается с финно-угорским языком (см. выше), наряду с этими
гаплогруппами очень частотны гаплогруппы U4/H1b, U5, U5a.
Высокая частотность этих гаплогрупп отличает носителей культуры
ямочно-гребенчатой керамики и от предшествующих носителей
культуры воронковидных кубков и от современных скандинавов
(Malmstr;m et al. 2010). Судя по данным Мальмстрёма с соавторами
именно в эпоху ямочно-гребенчатой керамики в Скандинавии
появляются гаплогруппы типа U и V (ibid.), которые являются пре-
обладающими у современных саамов (см. выше.). Сравнение гене-
тического анализа останков разных эпох показывает постепенное
увеличение разнообразия митохондриальных гаплогрупп в Скан-
динавии от трех в эпоху воронковидных кубков и шести в эпоху
ямочно-гребенчатой керамики до более 30 у современных шведов
(ibid.). Возможно, такая картина связана не с отражением реального
распределения гаплогрупп, а с количеством найденных образцов
(только три образца эпохи воронковидных кубков, девятнадцать
образцов эпохи ямочно-гребенчатой керамики, что не идет ни в
какое сравнение с числом обследованных современных шведов).
Однако, если отсутствие митохондриальных гаплогрупп среди трех
образцов эпохи воронковидных кубков может оказаться случайным,
абсолютное преобладание типа U в эпоху ямочно-гребенчатой кера-
мики, где количество обследованных образцов 19, вряд ли случайно.
 Процент носителей гаплогрупп типа U в Европе постепенно
уменьшался. Так, в частности, на территории Дании частотность
митохондриальных гаплогрупп U4 и U5 резко уменьшается к
железному веку и с эпохи викингов приобретает частотность, соот-
ветствующую современной (Melchior et al. 2010). Однако процент U
у современного германоязычного населения остается относительно
высоким и более всего соответствует проценту U у финно-угорского
населения. Такое состояние может быть связано с германо-финно-
угорским контактом эпохи формирования протогерманского, хотя я
понимаю, что такая лингвистическая интерпретация генетических
данных является только одной из возможных.
 На возможное участие финно-угорско-язычного населения в
формировании генетического пула германоязычных народов может
указывать и совпадение генетического пула саамов с генетическим
пулом населения южной Швеции, которое проявляется не только в
необычно высоком проценте гаплогруппы U5b1 у населения Сконе
(29%), сопостваимого только с процентом U5b1 у саамов (43%), но
и в большом проценте гаплогруппы V, процент которой в Сконе
достигает 43% (Kittles et al., 1999; Erlingsson 2005, 50), что
соответствует только проценту гаплогруппы V у саамов (40%) и
резко отличает население южной Швеции от других германо-
язычных народов (процент V у датчан составляет 2.5%, у немцев и
англичан 3.5%, у голландцев 8%, у норвежцев 4%, у остальных
шведов 6.5%) и от населения остальной Европы (Kittles et al., 1999;

Erlingsson 2005). Если мы обратим внимание на то, что ни у саамов,
ни в Сконе не встречаются mtDNA T, J и K (Erlingsson 2005, 76), то
сходство генетического пула жителей южной Швеции и саамов
становится еще очевиднее. Появление «саамских» гаплогрупп в
южной Швеции может свидетельсвовать о сохранении исконного
распределения митохондриальных гаплогрупп на реликтовых
территориях. Такое состояние может быть интерпретировано
двояко. Либо в случае V мы встречаеся со следом аборигенного
доиндоевропейского и дофинно-угорского населения (женской его
части), которое соединилось позднее с мужским финно-угорским
населением на севере Скандинавии (гаплогруппа N1c ) и мужским
индоевропейским населением на юге Скандинавии (R1a, R1b), либо
носители гаплогруппы V и носители гаплогруппы U появились в
Скандинавии одновременно с появлением культуры ямочно-
гребенчатой керамики, которая часто ассоциируется с прото-финно-
уграми. О том, что гаплогруппа V на территории современного
германоязычного ареала встречалась уже в 4000 до н. э. свиде-
тельствует анализ древних останков (Haak 2010, 3).

   Т.о., в период появления протогерманского,III тыс. до н. э., в его
формировании приняли участие в основном носители хромосомных
гаплогрупп Y-DNA I1, I21b, R1b, R1a и, возможно, N1c и мито-
хондриальных гаплогрупп U (прежде всего U5 и U4), H и частично V
Анализируя распространение гаплогрупп у современного германоязычного населения и гаплогруппы древних останков, можно попытаться установит генетические корреляты языковых инноваций при формировании протогерманского языка. Субстратная лексика, появление центральной и периферийной акцентуации и, возможно, появление двух типов прилагательных может соответствовать
языкам носителей гаплогрупп I1, общие инновации протогерманского с италийским и кельтским могут быть связаны с распространением гаплогруппы R1b. Причем носителями гаплогруппы R1b были и племена так называемого северо-западного
блока, что отразилось и в современном распределении гаплогруппы
R1b у фризов, голландцев и датчан (убывание R1b с запада на
восток). Если мы обратим внимание на современное распределения
гаплогрупп на территории бывшего северо-западного блока, то
обнаружим там абсолютное преобладание гаплогруппы R1b, убывающей по направлению на север и восток и относительно высокий
процент гаплогруппы I2b, тогда как процент носителей гаплогруппы I1 в этой области возрастает с юго-запада на северо-восток,
достигая максимума в Скандинавии.

Такое распределение не противоречит предполагаемому по гипотезе Куна италийскому венетскому), а затем и кельтскому населению на этих территориях,
для которых характерен высокий процент R1b (ср. 80% в Ирландии
и более 50%-60% в северной Италии). Возможно именно контакты
языков носителей гаплогрупп RIb и I2b и привели к формированию
протоиталийского, а узкая полоска распространения маркёра S-28
(R1b), идущая от Бельгии и Голландии и достигающая Италии, показывает возможный путь протоиталийского от побережья Северного моря до Италии. Инновации общие у протогерманского с балтийским и славянским коррелируют с распространением гаплогруппы R1a, а общие черты у протогерманского и
прото-саамо-финского и могут быть связаны с распространением
гаплогруппы N1c на севере центральной Европы, хотя более вероятна их связь с распространением митохондриальных гаплогрупп U,
в первую очередь с распространением гаплогруппы U5 и возможно U4.

  Если предположение о финно-угороязычных носителях
гаплогрупп U5 и U4 справедливо, и отсутствие N1c у части герма-
ноязычного населения, не связано с позднейшим «вымыванием» этой гаплогруппы,  следует признать существование двух периодов контакта финно-угорского с гер-
манским. Первый мог быть связан с влиянием финно-угорского языка носительниц U и возможно V на протогерманский, а второй, с более поздним влиянием и женской (mtDNA U5) и мужской (N1c YDNA ) части финно-угорского населения.

Возможно, первый финно-угорско-протогерманский контакт связан с появлением первой волны финно-угров в северной Европе, которая коррелирует с
культурой ямочно-гребенчатой керамики, а более поздний контакт
связан с появлением прото-саамского, что отразилось в первую
очередь на общескандинавском языке.

 Распространение генетических характеристик современного германоязычного населения также как и генетических характеристик соседей германоязычного населения в период формирования протогерманского частично соответствует распро-странению языковых инноваций и археологических культур. Однако генетические характеристики оказываются значительно более
стабильными и чем лингвистические характеристики и тем более
чем археологические культуры. Области распространения упомянутых выше гаплогрупп современного германоязычного населения
могут коррелировать фактически со всеми распространенными в
северной Европе археологическими культурами.

  В частности носители гаплогруппы I1 могут принадлежать и культуре Эртебёлле, и культуре воронковидных кубков, и культуре шаровых амфор, и
культуре шнуровой керамики и т. д. Однако области концентрации
определенных гаплогрупп в Европе показывает более определенную
связь между археологическими культурами и генетическими
характеристиками. Так область концентрации I1 полностью соответ-
ствует области распространения культуры Эртебёле и в значи-
тельной степени соответствует области распространения культуры
воронковидных кубков. Область концентрации Rb1 соответствует
области распространения культуры колоколовидных кубков,
унетицкой культуры и культуры Зёгель-Вольде, а область распространения культуры шаровых амфор и частично культуры шнуровой керамики соответствует области распространения Ra1.

Таким образом, можно предположить, что три основных хромосомных гаплогруппы современного германоязычного населения
могут быть связаны с тремя основными языковыми компонентами
протогерманского. Неизвестный язык носителей гаплогруппы I1
принес в протогерманский часть лексического состава, центральную
и периферийную акцентуацию и, возможно, две формы прилагательных. Носители гаплогруппы R1b предопределили последовательное распространение признаков общих для протогерманского и
итало-кельтского, затем протогерманского и италийского, затем
протогерманского и оско-умбрского и, наконец, протогерманского и
кельтского, причем в последнем случае была затронута только
лексика. Носители гаплогруппы R1a определили последовательное
распространение признаков, общих для протогерманского и балто-
славянского и затем протогерманского и балтийского. Распростра-
нение четвертого (финно-угорского) компонента протогерманского
могло быть связана не только с распространением хромосомной
гаплогруппы N1c, но, прежде всего, с распространением
митохондриальных гаплогрупп U и, возможно, V.

Такая модель ставит вопрос о хронологическом соответствии
движения генов движению языковых признаков. Если первые языковые различия, отделившие протогерманский от других индоевропейских языков, прежде всего итало-кельтского и балто-славянского, появились в III тыс. до н. э., то предполагаемое рядом генетиков появление гаплогрупп R1b и R1а (наиболее частотных гаплогрупп индоевропейских народов) на севере центральной Европы в верхнем палеолите или в начале неолита оказывается намного старше, чем наша реконструкция, относящая появление первых протогерманских признаков к III тыс. до н. э.

Такое хронологическое несоответствие особенно заметно, если принять точку зрения генетиков, относящих появление гаплогрупп R1b и R1а на севере
Европы к периоду таяния последнего ледника (10 000 г. до н. э.), см.
выше., однако оно заметно и при гипотезе об их появлении вместе с
земледельцами из Анатолии и Ближнего Востока в эпоху неолитической революции.

 Еще более очевидно несоответствие по времени
между распространением митохондриальных гаплогрупп U и появлением финно-угорского языка на интересующей нас территории.
Если справедливы датировки генетиков, предполагающих, что и современный генетический пул народов северной Европы, и основное распределение гаплогрупп на территории северной Европы сложились в верхнем палеолите или раннем неолите, то предположение о том, что языковые признаки распространялись
вместе с распространением генов предполагало бы гораздо более
раннее появление и индоевропейского и протогерманского, чем это
принято считать. Такой сценарий кажется лингвистически маловероятным.

Предположение же о том, что эти гаплогруппы появились на
севере центральной Европы сразу после окончания последнего
ледникового периода означает, что хромосомные гапло-
группы, характерные для современного населения северной Европы,
распространились там задолго до появления протогерманского. В
таком случае получается, что индоевропейский язык попал на север
центральной Европы позднее, чем гаплогруппы R1a и R1b. И попал
он туда не в результате миграции населения, а в результате
культурной диффузии, т. е. распространения языка без миграции
населения. Соответственно, надо предположить, что
и носители R1b сменили язык на индоевропейский, что, судя по
современным данным возможно для носителей R1b (см. выше), но
не подтверждается для носителей R1a. Такой сценарий развития
представляется все же менее предпочтительным, чем гипотеза о
сравнительно позднем (не ранее 3000 г. до н. э.) появлении R1a и
R1b на севере Европы, которая не только соответствует лингвистическим данным, но и подтверждается генетическим анализом древних останков.

Однако предположение о том, что язык развивался с нуля, неверно, из этого вытекает и всё остальное. Логичнее предположить, что люди пришли в Европу уже с языком и конкретной целью - освоить её заново после таяния ледника. Тогда можно допустить, что эти действия планировались тем или иным образом, и контакты всех со всеми тоже были вряд ли непреднамеренными.

Реконструкция, предполагающая появление языковых
признаков, отличающих протогерманский от языка соседей только
начиная с середины или конца III тыс. до н. э. подтверждает пред-
положение о сравнительно позднем появлении гаплогрупп R1a и
R1b на севере Европы (ср. особенно Клёсов 2008; Рожанский,
Клёсов 2009), о чем свидетельствует и генетический анализ древних
останков, свидетельствующий о появлении R1a на севере централь-
ной Европы в III тыс. до н. э. (Manco 2009), и, возможно, о еще
более позднем появлении там гаплогруппы R1b185.


  Какие выводы?

  Сравнение инноваций, которые привели к образованию обще-
германского языка, показывает, что в период его формирования
(протогерманский период), который предположительно продол-
жался около двух тысяч лет (со второй половины III тыс. до н. э. до
второй половины I тыс. до н. э.), германский язык находился в
тесном контакте с италийским, балтийским и саамо-прибалтийско-
финскими языками, а возможно и с языками первой волны уральцев
в Европе. Причем время этих контактов и тип контактов
были различным. Начало формирования общегерманского, т. е.
появление первых признаков, отличающих германский от
индоевропейских языков соседей, следует относить ко второй
половине третьего тысячелетия до н. э., когда появляются первые
общие германо-кельто-италийские и германо-балто-славянские
инновации, особое сочетание которых может свидетельствовать о
формировании германской языковой общности. По-видимому,
почти в это же время имели место контакты с языком, который был
родственен прото-саамскому и прото-прибалтийско-финскому. Кон-
такты с угро-финским населением на севере центральной Европы и
на юге Скандинавии прекратились после германизации угро-финнов
в начале II тыс. до н. э., контакты с италийцами прекратились после
их ухода на юг в бронзовом веке (1300 г. до н. э. – 900 г. до н. э.) и
(или) кельтизации или германизации оставшихся италийцев. Место
ушедших или кельтизованных италийцев заняли кельты в первой
половине I тыс. до н. э., а контакты с восточными соседями
германцев, балтами, прекратились в конце I тыс. до н. э., начале
I тыс. н. э., когда между балтийским и германским появился (запад-
но)славянский.

Определение того, с какими археологическими культурами
коррелируют лингвистические данные, дает не всегда однозначный
результат. Вероятнее всего, итало-кельтский языковой элемент был
в культуре колоколовидных кубков, восточная граница которой
проходила между Эльбой и Одером. Возможно, италийский языко-
вой компонент присутствовал и в северных областях распростра-
нения унетицкой культуры в центральной Европе. По-видимому,
самым северным этносом унетицкой культуры (к югу от германцев)
и связанной с ней более поздней культурой Зёгель-Вольде (к юго-
западу от германцев) и Лужицкой культурой (расположенной к югу
и частично юго-востоку от германцев) были северные италийцы,
которых германцы, возможно, называли венетами. Что касается
языковой принадлежности более поздних культур Штаде и Харп-
штедт-Ниенбург, расположенных на территории бывшей культуры
Зёгель-Вольде, то не исключено, что вхождение культуры Штаде в
культуры «Северного круга» могло означать уже ее языковую
германизацию, а в культуре Харпштедт-Ниенбург возможен уже и
кельтский языковой компонент.

Археологические данные не противоречат лингвистическим
данным, свидетельствующим о более длительном контакте с гер-
манцами языковых предков осков и умбров, чем предков фалиско-
латинян. Появление последней группы италийцев в Италии в 900 г.
до н. э. (культура вилланова - во Франции средних веков вилланами называли простых крестьян) может означать, что последние
италийцы ушли с северо-запада центральной Европы, где они были
соседями германцев, в начале I тыс. до н. э.
Лингвистические данные показывают, что балты были сосе-
дями германцев с начала формирования общегерманского языка и
оставались их соседями до самого конца эпохи формирования
общегерманского. Возможно, истоки балтов следует искать в
культуре шаровых амфор, которую сменила культура шнуровой
керамики, образовав приморскую культуру (Haffk;stenkultur).
Следующая по времени Лужицкая культура должна была на
территории прилегающей к Балтийскому морю иметь балтийский
языковой компонент, а на юго-западе и италийский языковой ком-
понент. Балтийский продолжал оставаться соседом германского и в
эпоху культуры лицевых урн, вероятно последняя эпоха непосред-
ственного тесного контакта балтийского и германского в эпоху
формирования общегерманских инноваций, от которой сохранились
балтийские топонимы к западу от Одера.

Наконец, третий компонент формирования германского пред-
ставлял язык, который по своим признакам (начальное ударение,
долгие согласные, чередование ступеней > закон Вернера) соответ-
ствовал финно-угорскому языку. Более всего предположению о
раннем финно-угорско-германском контакте соответствует контакт
культуры ямочно-гребенчатой керамики, распространенной не толь-
ко в Восточной Европе, включая Польшу, но и в южной Скандина-
вии с земледельческими культурами этих областей, в том числе с
культурой шаровых амфор и шнуровой керамики, распространен-
ными в южной Скандинавии и северной Германии. Слияние куль-
туры охотников и собирателей культуры ямочно-гребенчатой кера-
мики с земледельческими культурами в начале II тыс. до н. э. может
означать и окончательную смену языка первой волны финно-угров.
Это время появления германо-саамо-прибалтийско-финских иннова-
ций (сдвиг ударения на корень 11, появление долгих согласных 12 и
закон Вернера 15e), часть из которых проникла и в италийский и в
кельтский (11, 12). Впоследствии тесные контакты германцев с
финно-уграми (квенами и саамами) продолжались уже в централь-
ной и северной Скандинавии. Особо тесными они стали на Сканди-
навском полуострове в середине I тыс. н. э., что способствовало
появлению особенностей скандинавских языков, отличающих их от
других германских языков.

 ИТОГИ:

Если теперь обратиться к археологическим культурам эпохи
формирования общегерманского, то наши выводы оказываются
вполне традиционными. Языковые особенности протогерманского
начали формироваться во второй половине III тыс. до н. э. в эпоху
культур шаровых амфор, шнуровой керамики и колоколовидных
кубков, которые взаимодействовали и с культурами воронковидных
кубков и с культурой ямочно-гребенчатой керамики.

Признаки

протогерманского продолжали формироваться в эпоху культуры
«Северного круга», которая, в отличие от предыдущих культур,
была в основном моноязычной. В это время протогерманский
соприкасался с соседними языками только на границах своего
распространения, с юго-запада он граничил с протоиталийским, а
затем с прото-оско-умбрским, с юго-востока с протобалтийским.
Вероятно, постепенное увеличение области распространения
культуры «Северного круга» на юг связано с
постепенной экспансией германского языка.

Поскольку первые отличия языка германцев от языков соседей
начали формироваться в III-м – начале II тыс. до н. э., можно было
бы предположить и начало формирование германского этноса в этот
период, однако, поскольку между этносом и языком нет одно-
значного соответствия, этот вывод в высшей степени гипотетичен.
Однако представляется вполне вероятным, что до середины I тыс.
до н. э., т. е. до времени археологической культуры Ясторф сущест-
вовал единый германский этнос «своих» («свебов / свеев»).

Вероятно, этот этнос уже существовал во II тыс. до н. э. Более точно
можно определить время распада этого этноса, который прекратил
свое существование во второй половине I тыс. до н. э., когда от
«своих» (германцев) стали отдифференцироваться этносы уже не
идентифицировавшие себя со «своими».

Этот процесс начался,
вероятно, в эпоху археологической культуры Ясторф, когда этническое единство германцев («своих») стало распадаться в результате
кельто-германских и римско-германских контактов и, соответ-
ственно, стал распадаться общегерманский язык, хотя языковое
взаимопонимание сохранялось еще долгое время.

Предлагаемая выше, основанная на анализе языковых иннова-
ций, модель подтверждается данными популяционной генетики.
Если мы сравним данные популяционной генетики с анализом гене-
тической структуры останков, то оказывается, что распространение
хромосомных гаплогрупп в ареале формирования протогерманского
языка в значительной степени соответствует распространению
протогерманских инноваций. Ареал распространения соседних с
протогерманским с востока языков протобалтийского и протославянского соответствует ареалу наибольшей концентрации распространения гаплогруппы R1a, а ареал распространения протоиталийского и протокельтского соответствует ареалу распространение гаплогруппы R1b. Соответственно, в германоязычном ареале процент распространения R1b убывает с запада на восток, а R1a – с востока на запад.

Территории северной Германии и южной Скандинавии
оказываются местом встречи двух идущих навстречу друг другу
потоков генетических и языковых признаков  Причем
оказывается, что лингвистическая картина с чуть большим коли-
чеством германо-балто-славянских и германо-балтийских инно-
ваций по сравнению с германо-итало-кельтскими и германо-италий-
скими более соответствует распределению R1a и R1b в Скандина-
вии, где процент R1a выше, чем в Германии. Эти данные могут
свидетельствовать о справедливости традиционного представления
о северной Европе, как об очаге формирования протогерманского.

Третий компонент формирования генетического пула германо-
язычных народов, который более всего определяет его генетическое
своеобразие это, прежде всего, гаплогруппа I1, язык (или языки)
носителей которой оставил(и) в протогерманском след в виде неин-
доевропейской и нефинно-угорской субстратной лексики и,
возможно, центральной и периферийной акцентуации.

Наконец, четвертый (финно-угорский) компонент в формиро-
вания протогерманского может быть сопоставлен с участием языка
носителей митохондриальной гаплогруппы U 5 (а возможно и
mtDNA U4) и, возможно V, в формировании протогерманского. О
том, что одним из языков носителей гаплогруппы U 5 мог быть один
из предков современных финно-угорских языков Скандинавии
свидетельствует тот факт, что у саамов процент гаплогруппы типа U
5 и V самый высокий в Европе, и эти гаплогруппы наряду с
гаплогруппой U4 сравнительно частотны и у других финно-
угорских народов.

Таким образом, если сопоставить языковые, генетические и
археологические данные можно предположить такую модель фор-
мирования протогерманского языка и германского этноса. Прото-
германский язык начал формироваться в результате взаимодействия
четырех языковых, генетических и культурных (что видно по архео-
логическим данным) компонентов: языка, культуры и генов двигаю-
щихся с востока в сторону северной Германии и южной Скандина-
вии севеверо-восточной группы индоевропейских племен (ср. древ-
нейшие германо-балто-славянские инновации, гаплогруппу R1a,
культуру шаровых амфор, а затем и культуру шнуровой керамики),
и двигающихся с запада носителей языка, культуры и генов северо-
западной группы индоевропейцев (ср. древнейшие германо-итало-
кельтские инновации, гаплогруппу R1b, культуру колоколовидных
кубков) во взаимодействии с языком, культурой и генами абори-
генного местного населения (ср. субстратную германскую лексику,
гаплогруппы I2b и I1 и культуру воронковидных кубков) и с
языком, культурой и генами первой волной финно-угров на севере
центральной Европы (ср. германо-финно-угорские языковые парал-
лели, (гаплогруппы mtDNA U, Y-DNA N1c, культура ямочно-гре-
бенчатой керамики).
   Доля этих элементов в формировании прото-германского языка, была, вероятно, различной.

   Но! Почти равной была
доля участия западных и восточных индоевропейских соседей ран-
них германцев в формировании протогерманского, менее заметно
финно-угорское влияние и меньше всего видно участие языка
аборигенов. Однако не следует забывать, что приведенное выше
большое число общих германо-итало-кельтских и германо-италий-
ских инноваций также как и еще большее число германо-балто-
славянских и германо-балтийских инноваций ох ватывает все время
существования протогерманского, т. е. от 2500 до 500 года до н.э.,
тогда как германо-финно-угорские параллели также как и суб-
стратная лексика относятся только к самому первому периоду фор-
мирования протогерманского.

   Контакты же ранних германцев с
италийцами продолжался до начала первого тысячелетия до н. э., а
контакт с балтами был еще продолжительнее. Иными словами, если
на первых этапах своего формирования у протогерманского было
четыре основных источника, то к середине II тыс. до н. э. их
осталось только два. Генетические (более раннее появление R1a на
севере центральной Европы, судя по анализу древних останков) и
археологические данные (распространение культуры шаровых
амфор) могут быть интерпретированы как возможное свидетельство
более раннего прихода на север центральной Европы северо-
восточных индоевропейцев, чем северо-западных индоевропейцев
(R1b, культура колоколовидных кубков). Однако лингвистические
данные трудно интерпретировать таким образом. Судя по всему,
древнейшие германо-балто-славянские и германо-итало-кельтские
инновации относятся примерно к одному и тому же времени, к
концу третьего, начале II тыс. до н. э. Формирование протогерман-
ского языка продолжалось во II тыс. до н. э., когда появились новые
протогерманские инновации в результате контакта с итало-
кельтским, а затем и с италийским и с балто-славянским, а затем с
балтийским. По-видимому, продолжался и контакт с «финнами» на
севере Скандинавии, хотя значительная часть «финнов» на юге
Скандинавии уже в это время, судя по археологическим данным,
сменила язык на германский. Еще раньше, вероятно, смена языка
произошла у аборигенов северной Германии и южной Скандинавии,
носителей культуры воронковидных кубков.

   Генетический пул,
однако, продолжал оставаться качественно тем же, что и во второй
половине III тыс. до н.э., однако частотность гаплогрупп, как пока-
зывает нам анализ древних останков, менялась.
Наиболее вероятная территория формирования протогерман-
ского языка и протогерманского «свебского» этноса «своих» –
южная Скандинавия и северная Германия, как традиционно и было
принято считать. Начало формирования протогерманского языка
конец III тыс. до н. э. Время появления германского этноса опреде-
лить трудно, однако, скорее всего, он сформировался не раньше
конца III тыс. до н. э. Более точно можно предположить время рас-
пада этого этноса – середина или вторая половина I тыс. до н. э.

Общегерманский язык как предок современного немецкого языка сложился к середине I тыс. до н. э., и,
начиная с этого времени, происходят изменения, приведшие к
образованию отдельных групп германских языков (восточно-гер-
манская группа, западно-германская группа и скандинавская группа,
причем, возможно, первичным было двоичное деление).
 
В это же время начинает распадаться и единый германский этнос
свебов/свеев «своих», однако это уже тема другого текста.

***

Итак, ответ на вопрос " кто породил германцев ", построивших Европу, прост:
это резвое  дитя - плод коллективных усилий всей индо=европейской группы народов, особенно предков праславян.

 

***
Полезная литература:
Ю. К. Кузьменко. Ранние германцы и их соседи. М., 2011,
Цивилизация и варвары. Сборник. Аквила. М., 2014,
а также ссылки по ходу текста:
Цезарь
Страбон
и.др.

                /продолжение следует/