Двадцатые. Начало

«Ленин правильно отдыхал. Он час работал. Потом делал гимнастику. Потом снова час или два писал и после этого бежал к реке купаться. Потом, отдохнув или погуляв в лесу,  возвращался к книгам и опять учился»
М. Зощенко

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Уважаемый читатель, перед тем, как сесть за прочтение «Двадцатых. Начало», тебе следует выполнить одно важное требование. Нет, я не хочу равняться на Шопенгауэра и просить тебя прочитать Платона и Канта — в противном случае, лучше за текст и не браться. Но для полноценного понимания того пространства — наполовину вымышленного, наполовину исторически действительного, - в котором происходят события, вьются интриги,  разгораются страсти, плетется интеллектуальный сюжет, вам все же необходимо кое-что прочесть. Это не составит умственного труда и недюжего интеллектуального усилия. Отсылать к стихам Блока и Маяковского, прозе Хармса и Олеши у меня не хватит писательской дерзости, а вот к рассказу «Двадцатые», написанному мной же, я бы охотно вас пригласил.
Здесь нет попытки потешить мое тщеславие или сыграть на успехе первого рассказа (а в некоторых кругах, среди спелых интеллектуалов и книжников-тяжеловесов говорят именно об «успехе»). Все дело в том, что это его продолжение, с теми же лихими героями и непростительно смелыми ситуациями, происходящими в 20-е годы 20 века в стране советов. Впрочем, действие «Двадцатых. Начала» перенесено в начало двадцатых, а, стало быть, это не простое продолжение, а как бы предыстория. Время, когда наши герои были молоды и наивны, страна была заражена чумой гражданской войны, а Ленин делал добрые дела.


ПРОЛОГ

ТЕЛЕГРАММА
«Прошу помощи с фронта в восстановлении порядка в столице. Большевики своенравно захватывают государственные учреждения. А. Керенский. 25 октября. 1917 год.»

- Закончила писать? Теперь отправляй! - крикнул полковник Рябков на робкую девушку, работавшую первый день в главном телеграфе.
23 октября из телеграфа ушло больше половины рабочих, 24 — еще треть. И 25 числа уже было некем завести едва работающий механизм.
Над Зимним дворцом сгущались тучи. Типографии газет, продовольственные склады, электростанция и банк добровольно переходили в руки красноармейцев. И лишь главная типография стояла неприступной. Она охранялась нарядом юнкеров во главе с полковником Рябковым, парочкой казаков и отважной ударницей женского батальона смерти Асей Чухлич.
Типографию нужно было взять.
И тут нельзя было обойтись без плана.

…

Из помещения пахнуло душком разврата. Голые безжизненные тела были разбросаны по залу в самых омерзительных позах. Три бравых красноармейца, преступив отвращение и несколько спящих легкомысленных девиц, дошли до второго этажа.
- В какой из комнат? - спросил один.
- Да покуда знать? Давай везде смотреть! - ответил второй.
Третий — самый храбрый, - насупившись, открыл дверь в комнату.
На полу лежал противный во всех смыслах человек. Высокий, причесанный, хорошо одетый. Однако же прошедшая ночь, судя по всему, отпечаталась грехами на его внешнем виде. На него жалко было смотреть: остатки человечности канули в капиталистическую вседозволенность.
- Алексей Короленко? - спросил красноармеец.
Короленко открыл глаза и понял, что лежит совсем нагой. Положение выглядело катастрофическим еще и потому, что рядом с ним находились две обнаженные женщины. Не то чтобы это выглядело некомильфотным для публичного дома Анны Августавны Шпиц — но Короленко совершенно отчетливо помнил об одной девушке и недоумевал по поводу появления второй — да еще и столь непристойно пьяной.
- Да, меня зовут Алексей Короленко, - механически закрывая свою наготу, отпрянул от девиц он. - Если вы пришли с расчетным листком, то вторая девушка — не моя. Так и запишите. Платить буду за одну. 
Красноармейцы переглянулись.
- Вы нужны нам совсем по другому поводу. Советом рабочих и солдатских депутатов велено сопроводить вас к товарищу Троцкому.

…

Троцкий сидел в инфернальном кабинете рядом с окном. Его фаустианский профиль устрашающе действовал на всех, кто сюда заходил.
- Товарищ Короленко, проходите. Не бойтесь. Если бы мы не были заинтересованы в вашей помощи, мы бы вас не пригласили.
Короленко моментально перебрал в своей голове возможные таланты и очень быстро исчерпался в версиях. Для чего же его позвали, ведь он ничем профессионально не занимается?
- Товарищ Короленко. Все административные здания захвачены, за исключением телеграфа. Затем останется только Зимний. Но это мелочь, как вы понимаете.
- И при чем тут я? У меня нет оружия, я не умею держать винтовку в руках.
- А вам и не понадобится, - дьявольски засмеялся Троцкий, - мне нужно другое оружие. То, которым безукоризненно владеете только вы.
Лев Давидович прошагал до шкафа, откуда достал огромного размера карту.
- Вот план наших действий. Видите, этот телеграф? На первом этаже окна охраняются юнкерами. Выход лишь один — на достаточно широкую улицу, по которой курсируют два казака на лошадях. В телеграфе работает только одна девушка, умеющая передавать сообщения. Как нам стало известно, ровно в 22.00 из Зимнего придет приказ послать на фронт сообщение о помощи.
- И как же я справлюсь с казаками и юнкерами?
- Короленко, не притворяйтесь дураком, вы знаете, в чем вы хороши. Вы умеете обольщать девушек. В этом вам нет равных. Вам необходимо искусить работницу, переодеться в ее одежды и войти в здание. А там уже и мы подтянемся. Это сделать будет достаточно просто. Царское воспитание — ох уж эти буржуазные предрассудки! - не позволяет юнкерам оставлять девушку с ними 24 часа в сутки. Они ее отпускают по своим делам. Поэтому она вернется на работу к 18.00. Вы должны ее перехватить.
- Как? Пригласить послушать музыку?
- Это ваши заботы, товарищ Короленко. Послужите делу революции, и тогда революция наградит вас. Вот адрес телеграфа. Не подходите слишком близко, чтобы не вызывать подозрений. Попробуйте отследить ее заранее. С Богом!
- Вы же не верите в Бога...
- Сегодня Бог — революционер. И он воюет за нас.

…

Вечер был удушлив. Петроград пустовал. Слышались выстрелы, но они были где-то далеко, на больших площадях. Улицы же дышали забытостью.
Короленко хотел курить, но отказывал себе в слабости. Немножко нервно, но нужно терпеть. В деле обольщения сигарета не всегда играет за тебя. Никто не знает, чем взять девушку, пока она сама не даст подсказку.
Точно в срок на углу улицы показалась девушка. Она выглядела, в общем-то, невзрачно: маленькая, коренастая, субтильная, да еще и с грязными волосами. Да, в те дни было не до модных платьев, но все же. Возможность нравится мужчинам еще никто не отменял.
Пылая своим неистовым обаянием, Алексей застегнул костюм, без которого не обходилась ни одна его прогулка (к слову, это был его единственный костюм), и решительно пошел навстречу своей цели.
Шаг за шагом приближаясь к ней, он угадывал ее мысли, чаяния, волнения. Действительно, Короленко мог сказать о человеке по одной лишь его кроткой улыбке или мимолетному взгляду. Он держал ситуацию в своих руках.
Троцкий был прав, когда отправлял его на задание. Короленко находил слова в самый последний момент — когда, казалось бы, и поезд ушел, и шахматная партия проиграна. Именно в крайний момент, кульминационную секунду он включал свой натренированный ум на полную катушку и добивался своего. Вот и в этот раз, оказавшись рядом с девушкой, он подобрал правильные слова.
- Простите, девушка, не хотите ли в дни революционного переворота провести со мной ночь?
 Он был неподражаем.

…

ТЕЛЕГРАММА
«Прошу помощи с фронта в восстановлении порядка в столице. Большевики своенравно захватывают государственные учреждения. А. Керенский. 25 октября. 1917 год.»

- Закончила писать? Теперь отправляй! - крикнул полковник Рябков на робкую девушку, работавшую первый день в главном телеграфе.
Рябков был не в духе. Перемены. Это слово употреблялось даже чаще, чем слово «любовь» в самых пошлых романах начала века. Многие их ждали, но были те, кто оборонял старые принципы и готов был отдать за них жизнь.
- Послушайте, а где же Ася Чухлич? - растерялся полковник. Ударница женского батальона смерти являлась одной из самых уважаемых защитниц телеграфа. Она носила повязку на одном глазу, поскольку утеряла его в одном из уличных боев, и вела себя самоотверженно — за что и получила прозвище «бессмертная». Впрочем, бессмертная куда-то фатально исчезла.
…
- Они смогли передать телеграмму? - негодовал Троцкий. Ему отчего-то казалось, что безупречный план не мог провалиться. Человеческий фактор он не учитывал, называя его домыслами буржуазной науки. «Человек есть продукт материальных обстоятельств!» А поскольку Короленко был продуктом тех материальных обстоятельств, что формируют человека самовлюбленного и тщеславного, о провале не могло быть и речи. Но...
- Что ж, - продолжал Лев Давыдович. - Нам ничего не остается. Телеграмма передана. Войска начнут стягиваться к Петрограду. Ждать нельзя. Нужно начинать уже сейчас. Идем брать Зимний.

…

Короленко проснулся вместе с Чухлич в винном подвале. Алексей по своему обыкновению праздновал победу. Это никогда эмоционально не выражалось, но в душе он ходил в лавровом венке.
- Тебе здесь понравилось? - спросила Ася, надевая повязку на глаз.
Но Алексей не расслышал вопроса в силу крайнего недоумения. Он приходил в себя и вспоминал кое-что важное. Ему нужно было переодеться и войти в типографию. Но где он теперь? С кем? И почему у нее нет глаза?
- Я не помню, как мы здесь оказались. - Просопел Короленко.
- Ха-ха. Ты был очень настойчив. Тогда я решила предложить тебе изысканное место для проведения нашего досуга. Это винный погреб в Зимнем дворце. Царская коллекция.
- Что? - Короленко исполнился страхом. - Как это — в Зимнем дворце?
- Я из женского батальона смерти, который его охраняет. Знаю тут все места. В том числе и тайный проход — он как раз ведет через винный погреб.
Самообладание предательски отказывает. Мало того, что задание было провалено — не исключено, что Троцкий его уже разыскивает, - так еще он оказался по ту сторону баррикад. Грязная одежда была раскидана по погребу, Ася не спешила одеваться, а Алексей думал над последующими действиями.

…

Перед Зимним дворцом стягивались матросы и солдаты. После пламенных боев телеграф был взят. «Аврора» ждала приказа. Замешательство присутствовало в командных рядах. Их, по существу, и не было. Организованной атаки не намечалось. Пьяная же матросня вообще не желала действовать сообща, предпочитая лихие вылазки и матерные угрозы.
И вдруг... Нева стала красной.
- Это знак, товарищи! - закричал красноармеец.
Кроваво-красная рева словно знаменовала наступление революции. Солдаты воодушевились. Такие мистические приметы никогда не проходили незаметно. Во время сражения Иисуса Навина остановилось солнце, перед решающей битвой Константин Великий увидел крест на небе... Когда Троцкому доложили о чуде с рекой, он сам растерялся: мол, как же такое может быть? Но даже если произошло, пора наступать!
Впрочем, пьяных матросов кое-что отвлекло — запах, доносившийся с Невы. Они, знатоки своего дела, тотчас же распознали: это вино. Терпкий поток алкогольного пиршества был доступен всем — только подходи к берегу!
Короленко мастерки осуществил задуманное: он разгромил винный погреб, откуда волнами полилась красная жидкость в Неву. Само собой, идя к источнику, можно было найти потайной проход в Зимний. Блестящее исполнение. Если бы в 17-м году уже можно было награждать орденом Ленина, то это непременно бы сделали.
Пьяные пролетарии слетелись на запах вина, а за ними и красноармейцы. Зимний сдался.
Чухлич не в силах была смириться с катастрофическим поражением. Она написала записку: «Я умираю за идею. Никогда не позволю «красным» диктовать условия. Слава Царю и Отечеству», а также присовокупила к письменным словам устные — в адрес Короленко: «Что б ты сдох, муд..ак». И покончила жизнь самоубийством, перерезав горло осколком бутылки. Потом ходили слухи, что над ударницей женского батальона смерти, защищавшего Зимний дворец, надругались рабочие, но никто даже не силился разузнать, что с Короленко все произошло по взаимному согласию.

…

Керенский окольными путями сбежал через тайный проход. Впрочем, чтобы его не узнали он переоделся в женское платье, которое нашел в винном погребе. Судя по всему, это было платье Аси Чухлич. План Троцкого сработал, пусть и с запозданием. Переодевание осуществлено.

…

Фамильные ценности растащили по рукам. Рабочие, никогда не видевшие золота, не знали, что с ним делать. «Бери, продадим за дорого!» - «Хватай, не пропадет» - «Смотри, как переливается!». Барочные вазы разбивались, а иногда и служили туалетом для пролетарских нужд. На люстры кидали скатерти, плевались в потолок, танцевали на обеденных столах.
Алексей Короленко не был большевиком. Он вообще себя ни к кому не относил — реагировал по ситуации. Нужно помочь Троцкому, чтобы сохранить себе жизнь — будет сделано. Нужно помочь себе, когда государственный строй трещит по швам, и сбежать — а почему бы и нет? Он увидел картину на стене. Это был портрет. На нем был изображен красивый мужчина с бородой. Короленко не разбирался в искусстве, но догадывался, что она может стоить больших денег.
- Какой добрый дедушка! - улыбнулся Короленко. - Тебе придется со мной подружиться. Ведь мы едем в Европу! 

1

Женечка, рыжая Женечка, она смотрит своими проницательными глазами на меня и слушает. Иной раз кажется, что она не верит мне и готова вот-вот сказать: «Ну ты и выдумщик» - может и так, но что с того? Придуманный мир ничем не отличается от непридуманного — так, несколькими деталями разве что.
- Ну ты и выдумщик, - выдохнула она, - впрочем, мне нравится, продолжай.
В определенных кругах не зовут Евгенией Филимоновой, но эта формальность мне никогда не была по душе. Какая же она Евгения? Кажется, он еще не потеряла свою природную привлекательность, не рассталась с жизнелюбием и не набралась капиталистического этикету. Имен и отчеств мы не любим. Это старорежимно, знаете ли.
Женечка любит, когда я говорю. А говорю я с ней много. Чаще всего исповедаюсь. Мне нечего от нее скрывать, поэтому я могу быть полностью откровенным. Есть мнение, что при советской власти женщина должна стать мотором изменений жизни к лучшему. Именно она, освободившись, готова одарить всех мужчин свободой, поскольку и мы рабы до тех пор, пока существует половое неравенство.
Кстати, о рабстве. Со мной однажды история такая приключилась... Женечка уязвляюще смотрит на меня, аж мурашки пробегают по коже. Она приготовилась слушать очередную байку. Но я рассказываю абсолютно серьезно и без излишнего кокетства.

2

На первую районную конференцию безбожников собралось более 200 делегатов. Нынче они ничего не боятся. Вопросы, выдвигаемые на рассмотрение:
- Казнит ли Бога революция или всего-навсего лишит прежних полномочий?
- Разрушать ли храмы или сделать их полезными обществу: преобразовать в музеи, рынки, танцевальные площадки?
- Арестовать ли всех попов или оставить до тех пор, пока граждане республики в результате революционного прозрения сами с ними не расправятся?
Конференция проходит в душном помещении. Стулья выставлены кругом, в середине - председатель безбожников, доктор Евгений Пулешков. Он выступает с патетическим вступительным словом: «До сих пор храмы расписывали седыми мужиками с бородами, теперь настало время расписать их элементами таблицы Менделеева!»
Зал рукоплещет. Если в допотопные времена приходилось иметь мужество сказать такие слова, то нынче это скорее очевидность, с которой трудно не согласиться.
Останавливаю при входе одну безбожницу и говорю:
- Девушка, представляете, я - верующий человек. Ну так получилось. Но дело не в этом. Теперь вы - безбожники - наши господа. Можно я вам подчинюсь? Хотите я облобызаю ваши руки? Хотите послужу хорошую службу?
Но слова мои были категорически отринуты. Девушка даже не улыбнулась, хотя я был весьма приветлив. Впрочем, нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Мой начальник, главный редактор газеты «Крестьянская правда» Виктория Сухарева вызвала меня к себе в кабинет и подвергла критике.
- Знаешь, Коля, я отправила тебя на конференцию безбожников, чтобы ты сделал репортаж.
- Я и сделал, - наивно пролепетал я.
- Но я просила ограничиться репортажем и не вступать ни в какую полемику.
Поначалу я и не понял, к чему она клонил. Лицо ее сделалось серьезным, как в те моменты, когда к ней приезжала инспекция из правительственных кругов. Очень может быть, что ей донесли на меня, а пострадала ее репутация. Чувствую, будет мне худо.
- Знаешь, Коля, я могла бы закрыть глаза на любой твое профессиональное преступление, но рассуждать об иерархии в советской стране - преступление против рабочего класса. Ты говорил о религии. Разделял людей на рабов и господ. Делал безбожникам безрассудные предложения. Коля… Еще один такой поступок, и я лично тебя уволю. Понял?
Понимание ко мне не приходило.
- А, по-моему, хорошая была шутка, - ответил я.
И ведь правда - хотя, разумеется, о вкусах не спорят. Но коллеги, знавшие меня давно, уже привыкли. Быть может, мой юмор не всегда элегантен и по-английски аристократичен, я могу быть вульгарным, противным. Но все это в шутку. Этакий китч антиофициозности.
Однако я все равно был уволен. Сухарева не стала слушать оправданий, а вышла из кабинета, подчеркнуто хлопнув дверью. «Я лично тебя уволю». Решительная женщина. С такими хочется поиграть в раба и господина - но они моментально сочтут это за пересмотр иерархий. Больно серьезно. С такими лицами Зимний бы не взяли.

3

Женя хихикает и называет меня «чудом». Я попросил сделать мне клизму, поскольку сильно разболелся живот. Она обходительно исполняет все мои желания.
Затем она интересуется, что сталось со мной после того, как меня уволили.
Я метался в поисках работы. Жить было негде - останавливался у друзей на ночлежку. Времена были холодные, да и поесть не всегда случалось. Деньги были нужны позарез. А законным образом заработать их было чрезвычайно сложно. В партийные структуры я идти не хотел - не мое это. И шутки мои там не примут. И тут мне друг Миша Турянский рассказал об одном институте. Неподалеку от Храма Христа Спасителя открылся Государственный психоаналитический институт имени Фрейда. Фамилия мне ни о чем не говорила, но стало очень интересно.
Делалось это для того, чтобы переметнуть часть верующих в сторону популярного на тот момент психоанализа. Мол, душу лечите не в храме, а в нашем институте. Набирали сотрудников в случайном порядке: квалификации у кого-либо было мало, так что прорывались энтузиасты.
Вот попал туда и я. Желание было. Мода на психоанализ пленила. Деньги большие не платили, но когда я зарабатывал столько, чтобы позволить себе излишества?
Мне рассказали о Фрейде - отце психоанализа. Захотелось познакомиться с его трудами, но меня отправили заниматься хозяйственными вещами. «Ты все равно ничего не поймешь во Фрейде», - с угрозой заявила Мария Гуляева, директор института.
Собственно, я больше и не искушался. Протирал тряпкой книжную пыль и насвистывал матерные частушки.
Зато жизнь в институте была поистине захватывающей. К нам приходили крестьяне, пролетарии и зажиточные нэпманы с различными болезнями, истошно жаловавшиеся на свои личные невзгоды.
Среди пациентов доминировали девушки: с одной стороны, получив равные права, они моментально стали ими пользоваться и в одночасье заволокли своими телами все публичные места, а, с другой стороны, девушки более склонны к психическим переживаниям. Вот, например, одна жаловалась на головокружение и слабость в ногах. Ее принимал доктор Михайлов. В результате расспросов он выяснил, что вероятная причина невроза кроется и в ее муже. Во избежание беременности они практикуют прерванный половой акт. Гипноз, увы, был бессилен. Михайлов обратился к технике, используемой еще самим Фрейдом. Но гидро- и электротерапия также не помогла. Тогда Михайлов, вооружившись смекалкой, метнул следующий аргумент: вероятно, вы, девушка, должны перейти с мужем к естественным половым отношениям. Поразительно, но это помогло. Правда, она забеременела. Но головокружение и слабость в конечностях мгновенно улетучились.
Михайлов затем стал мэтром института и даже изобрел свой метод. Название изобиловало научной терминологией, но сам метод сводился к одному - занимайтесь больше сексов. В стране, где секс стал доступным каждому, этот призыв имел по-совему революционный окрас. Шел в ладах с партийным курсом.
Я же надеялся рано или поздно переквалифицироваться во врача и аналогичным образом советовать больным секс - и это бы, полагаю, произошло, если бы не странная встреча со следователем. Его звали Александр Дудоров.
Паренек он был не из простых. Рабочими в его роду не пахло, крестьяне были где-то очень далеко. Сам он, родившись в саранском хуторе, переехал в Москву учиться праву. После революции, которая объявила юриспруденцию «буржуазной наукой», Дудоров решил попробовать свои силы в следствии - и на власть поработать, и поддержать закон в трудное время. В своих следствиях во главу угла он ставил логику и разум. Обмануть его было трудно - проще было сразу сдаться. И когда он пришел ко мне, я понял: это конец.
- Здравствуйте, Николай. Я прибыл к вам по одному дельцу. Есть ли возможность поговорить в тихом месте?
Я провел его в кабинет. Он шел, не спеша. Дудров не был высокого роста, не выглядил как-то враждебно. Он напоминал Огюста Дюпена, первого в итории литературы сыщика, описанного Эдгаром По. Уверенный в себе и нисколько не крикливый. Эмоции вообще были где-то оставлены в таинственном прошлом.
- Итак, Николай, - начал он, как только мы сели за стол, - думается мне, что вы догадываетесь, почему я к вам пришел.
- Видите ли, я не обладаю вашей прозорливостью, чтобы извлекать из умственных глубин ошеломляющие выводы. Я простой смертный.
- Ирония - хорошее оружие, когда человек оказывается в тупике. Но, Николай, меня можете не обманывать. Поберегите время. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все про картину.

4

- Картину? - спросила Женя.
- Да… Я знал, что он спросит об этом.
Женя тут же устроилась поудобней, и показалось, что только сейчас она начала случать меня крайне заинтересованно. Кому интересны мои бредни? То ли дело картина…
Дудоров занимался поиском одной утерянной картины. И он, и я знали о ней хорошо. Но я прикидывался дурачком. Мне было интересно, что знает о ней он.
- Николай, если у вас отбило память, то я напомню. Неизвестный портрет Фрейда был украден из царской коллекции во время захвата Зимнего дворца. Австрийская корона сделала подарок Николаю II. Называлась эта картина «Портрет неизвестного человека». До сих пор нам не стало ясно, кто именно похитил его. Впрочем, это было и неважно. Лишь спустя несколько лет ученые выяснили, что незнакомец этот - сам Зигмунд Фрейд. Как вы понимаете, картина сегодня ценится очень высоко. И, я погагаю, вы держали ее в руках совсем недавно.
- Клянусь вам, я и не знал, что это был Фрейд.
А я и в самом деле не предполагал такой развязки.
- Давайте перейдем к фактам. Мне известно, что вы встречались с писателем Гербертом Уэллсом и его русским компаньоном Сергеем Лыжиным. Думаю, время на притворство исчерпано. Расскажите мне о встрече с ними. И о том, как они доставили картину в нашу страну.
Наверное, я выглядел смешно. Во всяком случае в глазах прозорливого Дудорова. В известном смысле играть в кошки-мышки с опытным человеком, все равно что играть в театре роль Отелло, совершенно не зная текста: может статься, что в самый ответственный момент ты не дерзнешь поднять руку на женщину, а надо. Текст надо знать, а не импровизировать. У меня последнее, право слово, получалось неважно. То ли дело Лыжин - тот самый компаньон, который приехал с Гербертом Уэллсом в страну Советов.
Уэллс был очень известным писателем в мире. У нас его знали много меньше - оно и не удивительно: в пролетарском мире аристократизм не поощрялся. А Герберт откровенно кичился этим.
Однако в прозе это не отражалось. Он был фантастом - писал в жанре, только-только нащупывающем свои правила. Мы иной раз подтрунивали: они у себя в Европе пишут о будущем, а мы уже находимся в нем! Вот писателя и пригласили - это было его первое посещение молодой социалистической республики.
Зачем приехал Лыжин - одному Уэллсу было известно. Поговаривали, что ему нужен был интересный собеседник в паузах между скучными деловыми встречами. Были и другие мнения: мол, Лыжин, является русским шпионом, завербованным англичанами.
Горький радушно принял гостей и разработал культурную программу.
Мне, к сожалению, не удалось увидеться с ними, когда они ходили в театр. Зрелище было, по словам видевших, неописуемое! На сцене ставили свежую революционную пьесу о гражданской войне. Белые отступали, красные неотвратимо побеждали. И тут в роковой момент, когда уже сражение было проиграно, а моральный дух безвозвратно пал, один из белых офицеров решил спеть «Боже царя храни».
Зал молчал. Уэллс храпел. А Сергей Лыжин - единственный в зале - встал под царский гимн. Намечался скандал. Но Лыжина спасли: причиной оказался его гемморой, да и только.
Если об Уэллсе можно было сказать, что эти типичный чопорный англичанин, несколько самоуверенный, задравший нос до неприличия, то Лыжин для нас оставался загадкой. Мне очень хотелось с ним познакомиться. И долгожданная встреча случилась.

5

Если бы можно было сравнить Лыжина с Шопенгауэром по степени ненависти к человеческому роду, то, безусловно, меланхоличный немецкий философ безнадежно пасовал. Лыжин очень не любил глупость. Но в силу того, что люди в большинстве своем, по его мнению, умом явно не обладают, всего лучше обходиться с ними мимолетными встречами. Подступиться к нему, разумеется, представлялось задачей библейского масштаба. Но мне подфартило.
Максим Горький, писатель земли русской, обожал свой народ. Он и сам, по легенде, был босяцким сыном, пребывал в аскезе земного существования и своей пьесой «На дне» сделал для рабочего народа больше, чем какой-нибудь инженер Алексеев, перевыполнивший свой рабочий план в три раза. Искусство, знаете ли, воспитывает вкус трудящихся масс - и вот об этом забывать противоестественно. Так вот, писатель Максим Горький, несмотря на все свои чувства к Родине, за границей бывал частенько. Уезжал, так сказать, пропагандировать коммунизм среди буржуев. Дело хорошее, а за квартирой последить некому. Вернее сказать, находится кому - причем, совершенно произвольно.
Вот и в этот раз ключи от своей московской квартиры Горький отдал своему другу поэту Алексееву, а сам тотчас же отчалил к капиталистам.
Поэт Дмитрий Алексеев немедленно собрал в квартире много друзей из пишущей братии, да меня позвал. Признаться, массовые сборища я никогда не любил: выпьешь, побратаешься, еще выпьешь, огрызнешься, еще выпьешь, - и плеснешь алкоголем в лицо товарищу. У меня так было с другом Андреем Царевым - он, табачных дел мастер, однажды сказал, мол, что мое творчество никуда не годится. Обидел. Огорчил. Вывел из себя. А человек-то он хороший. Честный. Может, и правду говорит.
- Привет, добрый друг! - сказала мне девушка, вернув мыслями в квартиру Горького.
Я пригляделся и увидел рядом с собой Аню - худую девушку высокого роста. Мы с ней были знакомы еще с одного собрания, проходившего, как сейчас помню, в Сыктывкаре. Погода была хмурая, дул ветер, мороз неприветливо гнал людей в теплые места, и я оказался в институте научного атеизма.
- Атеизм - это вера в светлый разум человечества! - доносилось с лекторской трибуны.
Вот оно как: опять вера. Не успели расстаться с одной, как подступает другая. Тут ко мне и подошла Аня: то ли в аудитории больше не было приличных мужчин, то ли я производил впечатление доступного мужчины. Но мы как-то сошлись.
Однако в гостях у Горького не очень-то хотелось вспоминать эту историю, если бы не объявилась Аня. Тут, как говорится, уже никуда не денешься.
Она ходила со мной весь вечер, и я только и думал, как бы с ней расстаться.
За одним столом собиралась партия в карты. Собственно, почему бы и нет? Я напыщенно говорю Ане: «Дорогая, знаешь, это серьезная мужская игра. Позволь мне великодушно прильнуть к сонмищу отъявленных игроманов на некоторое время». И она милосердно оставляет меня в честолюбивой компании. И тут-то я и увидел Лыжина.
- Так, господа, минуточку внимания, прошу выслушать меня, ибо первостепенно следует ознакомиться с правилами, чтобы затем не говорить: «Ой, а я этого не знал». Незнание правил не освобождает от ответственности платить вперед.
В нем была обаятельная черта непосредственности. Он мог ненавязчиво унизить тебя, растоптать, красиво прилюдно оплевать, и тем не менее стыдно отнюдь не становилось.
Мы начали играть, хотя я делал это впервые. Прошло пять кругов, и я был обобран до нитки. Ни попейки в кармане - и лишь честь при мне.
- Ну что, дружище, я готов пойти к тебе навстречу, - сказал Лыжин, - Ты не вылетишь из игры, если поставишь на кон… поставишь на кон… например, твой галстук!
- Постойте, товарищи, но этот галстук достался мне от отца!
- Тем ценнее будет твоя ставка! - Глаза Лыжина лицедейски блеснули.

Я принял вызов. И вновь проиграл, но азарт мне подсказывал не выходить из игры. Я чувствовал: удача вот-вот придет ко мне.
- Что же у тебя есть предложить нам? - лихо спросил Лыжин и сам предложил варивант. - Хм. Вижу, ты совсем проигрался. Впрочем, я видел, как ты весь вечер расхаживал тут с девушкой. Не хочешь ли ты ее поставить на кон?
«Да с удовольствием» - возрадовался я в мыслях и поставил.
- Однако же я отдам тебе не все фишки за нее, а половину, согласен? Так будет честнее.
- Дело говоришь. Договорились!
И вновь игра. И вновь мне не везет. Игроки за столом смеются надо мной: дескать, даже девушку проиграл. А что мне девушка? Мне за отцовский галстук досадно!
Лыжин, в отличие от меня, держал удачу за гриву. Возможно, сказывался опыт; возможно, психологическое давление.
В итоге тет-а-тет остались Лыжин и один пролетарский писатель по имени Владислав. С появлением новой карты на столе ставки увеличивались все больше и больше. Задача игрока - собрать хорошую комбинацию карт. На столе лежали три десятки, один валет и что-то еще. По две карты были на руках у игроков. Если бы у одного из игроков находилась «десятка», она решала бы все. Был бы полный набор из четырех карт. Один валет тоже давал большое преимущество - тогда получалась комбинация из трех десяток и двух вальтов. Иток. оба игрока блефовали, но лишь Лыжин позволял себе говорить во время игры, бесстрашно и самоуверенно.
- Вот ты, Влад, в очередной раз повышаешь ставку. Ты думаешь меня напугать? Не хочешь ли ты сказать этим, что у тебя на руках «десятка»? Друг мой, будь честен хотя бы перед собой, ведь чисто математически это маловероятно. Из всей колоды три - на столе, и одна - у тебя. Не обманывай меня.
Влад подозрительно молчит. Его тактика - не ронять слова на ветер.
Лыжин продолжает:
- Хорошо. Рассмотрим другой вариант. У тебя, почтеннейший господин, валет. И тогда ты имеешь много шансов победить. Но! Поскольку валет у меня, у тебя его не может быть.
Публика, окружавшая стол, замерла в ожидании.
Влад достает карту: валет. Лыжин блефовал.
- Что ж, неплохо, но у меня четвертая десятка.
В этом - весь Лыжин.

6

Во всем блеске своего цинизма Лыжин вышел из квартиры Горького с солидным запасом капитальца в кармане, да в модной выигранной шубе. О своем галстуке и Ане я, пожалуй, промолчу.
- Видишь ли, Николай, жизнь заставляет нас играть в рискованные игры; счет ведется по человеческим головам, - рассказывал Лыжин в запале.
Я его так и не раскусил. О советской власти он вслух не высказывался, но по повадкам явно был не из пролетариев. Впрочем, аристократов тоже недлюбливал, упрекая их в снобизме и высокомерии. Что у него достойно выходило - это ставить задравших нос на место.
Он слыл искусным оратором. Хотя иным его слова казались пустопорожним сотрясанем ветра.
- Ваши слова, Лыжин, не греют, не волнуют, не заражают!
- Мои слова не печка, не море и не чума! - отвечал он.
Мы нашли с ним общий язык, так как оба увлекались Шопенгауэром или чем-то вроде этого.
Лыжин узрел во мне интересного собеседника, хотя холод и дистанция все равно ощущались.
- Стало быть, ты пролетарский писатель?
- Как сказать. Я имею отношению к тексту, но зарабатывать им покамест проблематично. Время сейчас, знаешь ли…
- Знаю… Но им-то и нужно пользоваться.
- Временем?
- Направлением времени!
Он любезно пригласил меня к себе, где рассказал о занятном деле.
- Ленин хочет, чтобы его нарисовали. - сказал Лыжин и бросил поленьев в камин.
- Ленин?
- Ну не Троцкий же с его еврейской физиономией. Ленин хочет портрет. Красивый.
- И что дальше?
- А то, что проводится государственный конкурс - принимают участие все лучшие художники страны. Сам Ленин выберет победителя, которого наградит кругленькой суммой.
- Ясно. - Я почесал затылок, посмотрел на ободранный потолок и подумал о Шпенгауэре. - Так вот, помнишь я тебе говорил о границах абсолютного знания?
- Ты что, выжил из ума? Я говорю: победитель получит кругленькую сумму!
- Но ты же не художник! Кто будет писать портрет?
- У меня есть один.
И он показал мне картину, которую прихватил с собой из Англии. Он взял ее с собой из Англии.
- Но тут же изображен какой-то другой человек, - в замешательстве резюмировал я.
- Я, конечно, ничего в живописи не понимаю, но, если посмотреть на портрет под правильным углом, можно увидеть там хоть Ленина, хоть Бога.
- Это звучит революционно.
- В духе времени, правильно же? Тогда надо рискнуть!

7

Государственный конкурс на лучший портрет Ленина принял гигантские масштабы. По всей стране объявлялись художники, желавшие нарисовать вождя. Самые дерзкие исхитрялись найти личную встречу с Лениным - и писали, так сказать, с натуры. Впрочем, Ленин не очень любил позировать и давал пять минут от силы. «Сидеть нельзя, страна в опасности!», - беспрестанно повторял красный лидер.
В результате в Кремль были отправлены картины разных абсолютно разных жанров: от супрематизма и авангарда до иконописных изображений товарища Ленина. Хозяину Кремля многое казалось вредным.
- Вот посмотрите на этот холст, товарищи, - сладкозвучно говорил Владимир Ильич. - Разве это я? Это же красный квадрат!
- Художник уверяет, что изобразил вас, Владимир Ильич.
- А, по-моему, он изобразил себя. Вернее, свои квадратные мозги!
Что уж говорить, вкусы Ленина, несмотря на революционный нрав, были вполне консервативные: он предпочитал классическое в живописи. Конечно, революционный эллемент должен присутствовать, но именно на холсте: будь то красноармеец с флагом в руках, доярка с власным указующим перстом или решительный матрос, смотрящий вперед - в будущее - за пределы картины! А вот эксперименты в области формы он не любил. Поэтому и о Маяковском старался не высказываться. Хоть он и был вместе с большевиками, но как бы и не свой.
- А это разве я?
- Автор написал, что вы, Владимир Ильич.
На картине был изображен старый профессор, но без очевидных ленинских черт. Владимир Ильич мгновенно потерял интерес:
- И что же это такое? Посмотрите, как он красив!
- Вылитый Вы, Владимир Ильич.
- Это, разумеется, так. Но всего лишь похож, да и только. Так?
Ленин задумался.
Спустя несколько дней Лыжина вызвали в Кремль. Разговор был короткий. Мне его сообщили уже через несколько лет после означенных событий.
- Садитесь, товарищ Лыжин. Говорят, это ваше произведение искусства?
- Если зрение еще подчиняется моему рассудку, то совершенно несомненно - мое!
- Хороший потрет красивый.
- Трудно не согласиться.
- Зайдите в кассу, вам выплатят деньги.
Лыжин улыбнулся:
- Спасибо, Владимир Ильич.
- Да - и еще - передайте вашему другу, английскому писателю Герберту Уэллсу, что наша страна обладает наилучшим вкусом в деле искусства. Народ сам разберется за живописца, на что ему нужно смотреть!
Так Лыжин и уехал из страны, зная, что наше благосклонное государство авторитетов не признает и охотно даст премию и бесталанному авантюристу.

8

- Это и был Фрейд? - спросил меня Дудоров, хотя его вопрос прозвучал риторически. По большому счету, он эту историю знал. Быть может, из других уст и с несколько измененным сюжетом. Но финал не был для него чем-то внезапно свалившимся на голову. Так - рядовая ситуация.
- Товарищ Дудоров, я могу быть свободен? Полагаю, как свидетель, я пользы больше принести не в силах.
- Портрет затем повесили в Государственную Библиотеку. Третий зал, так?
Его осведомленность всегда изумляла меня. Вот, говорят, мол, Шерлок Холмс был прозорливым - ха - это он еще не встречался с Александром Дудоровым! Помимо того, что он был холоден в своих рассуждениях, он мог быть вполне взрывоопасным, когда речь касалась государственных преступлений. Но после моей исповеди он остыл и принялся рассуждать вслух:
- А Лыжин, молодец, пальто Горького с собой в Англию увез. Алексей Максмович был сильно раздосадован, ведь пальтишко его незаконно присвоили и прямо из шкапа достали!
Кстати, портрет был отправлен в Государственную библиотеку под ответственность самой королевы Сан-Марино. Как бы это не было странно, но королева дейсвительно работала в библиотеке - по личной воли Ленина. В результате очередного политического переворота она оказалась в стране советов и тотчас же смекнула, что поможет понадобиться разве что уборкой помещений (какие еще профессии она могла освоить, сидя на своем троне?) А так как библиотека - кладезь знаний, разве можно отказаться? Только Ленин поручил тщательно хранить свой потрет: эта картина была гордостью молодой республики, демонстрация возможностей и художественных сил.
Дудоров и не думал продолжать дело, моментально его закрыв. Пусть тайна остается тайной. Миф о том, что в Государственной Библиотеке висит портрет Ленина, не должен быть опошлен мирской правдой. Потому что миф сильнее правды, миф - это отдельный мир образов и творческих решений. Во всяком случае так считал философ Лосев. Думаю, он не даст соврать.

9

Женя слушает меня внимательно, как слушают врачи своих пациентов. Только перед ней я могу быть полностью откровенен.
- Достоевский в «Идиоте» обронил фразу, что красота спасет мир… - сказала она. - Но он не знал, какими средствами. Картина Фрейда… Кто бы мог подумать?..
- И самое поразительное, что я все-таки обманул Дудорова.
- Ты издеваешься?
- Нет, я серьезно. Дудоров изначально подозревал Лыжина. У следователя была версия, и мне всего лишь нужно было эту версию развить. Что я благополучно и сделал. Конечно же, никакого Фрейда у него не было.
- А у кого же тогда была эта картина?
- Разумеется, у Коваленко. Это ставленник Троцкого. Человек, который заполучил картину неизвестного на тот момент австрийского джентельмена из Зимнего дворца. Даже не спрашивай, как он туда попал. Если бы Бог существовал, то одному Ему и было бы известно. Тогда он просто назывался «Портрет австрийца». Кто бы мог подумать, что это окажется сам дедушка Фрейд.
- Откуда тебе все это известно?
- От Андрея Царева, моего друга.

10

- Андрей, дорогой хватит спать.
Царев - самый нахальный из моих друзей. Разлегшись возле Храма Христа Спасителя в кустах, да еще в нетрезвом состоянии, он едва ли мог надеяться на божье одобрение.
- Ты же не в Гефсиманском саду! - отрезал он, проснувшись. - Кончай восхвалять добродетель. Я этого добра наслышался на уроках законов Божьих.
Он был дельцом по складу своего ума. Любое событие мог превратить в «дело», от которого он получал определенные дивидены. Так, однажды из невинного погреба он сделал отличное подпольное кафе. Правда, он беспрестанно восклицал: «Там работают одни уе..ки!», но на поверку он их любил. Как и любил все то, за что брался. Сейчас у него была одна навязчивая мысль - выкрасть подлинную картину Фрейда.
- Я знаю Коваленко. Мы с ним в прошлом играли в азартные игры. И, как правило, он у меня проигрывал.
- А откуда у него картина?
- Он и сам не знает своего счастья. Свалилось на голову - и все. Мне как-то посчастливилось увидеть его приобретение. Нет сомнений - не подделка. Говорит, что взял при побеге из Зимнего.
Мы шли по центру Москвы, охваченной голодом и рассуждали о многомиллионной картине. Во многих домах топили камин последними ценными книгами, чтобы выжить. На улице перед нами лежала мертвая лошадь, а по сторонам торговали человечесим мясом. Словом, наши мысли решительно контрастировали с реальностью. Но Царева это никогда не коробило: в какое бы время он не жил, он везде находил себе «дело».
Мы дошли до старого грязного подъезда. Царев осторожно постучался и назвал пароль: «Черный ворон».
- Эдгар По? - спросил я.
- Какой еще По? Это бандитская шайка.
Нас встретили вежливо - было видно, что члены шайки знакомы с Царевым. Впрочем, с ним было знакома почти вся Москва.
- Что тебе надо Царев? - грозно и величественно спросила брюнетка, глава шайки.
- Машка, надо картину украсть.
Я стоял в сторонке и робко молчал. Серьезные разговоры мучительно воздействую на мою нервную систему.
- В общем, есть один недобитый аристократ Коваленко. Он только-только вернулся из Парижа.
- Аристократ? Ненавижу аристократов! - зычно крикнула Маша Варакина. У нее был перевязан один глаз, а на повязке красовалась надпись «Черный ворон». Сразу видно, как здесь главный.
- Вот и давай выплеснем свою благородную ненависть на буржуйскую рожу! - махнул рукой Царев и перешел к плану.

11

Ресторан «Прага» носил статус самого престижного ресторана Москвы. Там собирались исключительные лицемеры и обманщики. Капиталисты - что с них взять?
Алексей Коваленко сидел за одним столиком с Виктором Долгим, мотом и расточителем своих богатств. У Долгого были золотые пенсне, из-под которых он хитро подглядывал за окружающими.
- Ваше вино, - сказал официант Долгому.
Разумеется, это был подставной официант. Наш друг. Правая рука Варакиной - Алексей Сафонов. Он вежливо открыл бутылку и налил обоим клиентам.
- Смотри на их разжиревшие рожи, - говорил Царев, глядя на происходящее из подсобки. Он, право слово, и сам был не умеренным в еде, но жир буржуйский всегда мог отличить от жира пролетарского - мазолистого!
Варакина тем временем работала в гардеробе, принимая одежду и чаевые - эту отрыжку капитализма. Она следила за тем, кто входил и выходил.
- Вы слышали, Виктор, что церковь недавно отлучила одного человека за возмутительную и неуместную демонстрацию чуда? - спросил Коваленко.
- Увы, дорогой Алексей, если бы церковь была прежней, она не допустила бы этого бесчинства и вакханалии под названием «советская республика».
- Вы полагаете?
- Однозначно. Разве вы не видете, что произошло? Люди превратились в обезьян.
- По отношению к небесам это серьезная деградация, скажу я вам.
- Об этом я и говорю!
Не сказать чтобы Коваленко был заинтересован в разговоре - вообще говоря, он желал перекантоваться на некоторое в ресторане, чтобы затем пойти по своим делам, - но Виктор показался ему человеком правильным, человеком, которому можно при первой же встрече рассказать все, о чем думаешь. Но все-таки время поджимало.
- Что ж, пожалуй, мне пора. Много еще дел, - вежливо произнес Алексей.
Неожиданный вопрос взявшегося из неоткуда официанта застал обладателя заветной картины врасплох:
- Может быть, еще вина?
Сафонов наполнил бокалы до краев и откланился. Варакина подмигнула ему из другого конца зала, дав знать, что Коваленко хотел уйти и что его необходимо остановить.
Владельцу картины, право, было неудобно: нельзя вот так беспардонно уйти, да и глаза Викторо Долгого молили посидеть еще чуть-чуть.
План сработал. Алексей Коваленко остался и продолжил свое рассуждение о духовных иерархиях. 
Но где же была картина все это время? Зачем требовалось Коваленко удержать?

12

- Все на мази, - сказал Царев, спешно удирая из ресторана.
- Она у тебя? - спросил я.
- Коля, не задавай глупых вопросов. Видишь, я тащу на себе запечатанный в черную бумагу прямоугольник? И знаешь, где я его взял? Из гардероба взял! А знаешь, почему? Потому что «черный ворон» помог. И знаешь, что там? Знаешь? Х..й там! Вот что.

13

Таков Царев. Но я на него не обижаюсь. Его не изменить. Даже советская власть не изменила.
Женя дослушала меня и сказала:
- Ты прав. Не нужно ни на кого обижаться. Тебе сейчас надо отдохнуть.
Видно было, что и она сама устала. Все это время я лежал на кушетке перед ней и исповедовался. Вот они - прочные достоинства Психоаналитического института: куда ни плюнь, везде найдется психолог. Но Женя, конечно, была особого сорта. Не из болтунов. За это она мне и нравилась. Правда, она умела быстро перестраиваться - и из «рабочего» состояния моментально переходило в личное. И закрывалась.
- Лежи. А мне пора идти.
Ее слова поддержки лечили мою душу, когда она играла роль помощника. Но как только она облачалась в повседневное настроение, равнодушие остужало мое сердце.
Я знал, что она уйдет. Знал, что оставит меня. Но я не умел расставаться без пущего эффекта.
- Женя, - обратился я к ней, - перед уходом не забудь выключить свет. Выключатель - слева, возле картины.
Евгения Филимонова, по обыкновению, подошла к выключателю и хотела уже было совершить автоматическое действие, но остановилась: ее внимание привлекала картина. Она висела здесь уже давно. И как любой предмет искусства, выступающий в качестве украшения помещения, слился со всеми вещами в комнате. Это был портрет Фрейда. Уникальный портрет для первого в стране Института имени Фрейда.
И пусть уже через год ни института, ни моды на психоанализ в нашей стране не стало, а все же память об этих днях грела меня еще долго.