Так было всегда

Тихое кафе на перекрестке двух оживленных улиц. Мы часто бывали здесь зимними вечерами, когда в суетливом городе зажигались фонари, в нервной пробке застывал казавшийся бесконечным поток автомобилей, а сотни людей, скрывая в воротниках и шарфах замерзшие лица, разбегались из офисов и контор по домам. Этот звенящий до боли мир светился мириадами огней по ту сторону огромного квадрата окна, возле которого мы по-обыкновению пили кофе с чуть обжигающим ирландским виски. Мы всегда выключали лампу над столиком и в легком полумраке, поддернутом сигаретным дымом, безотрывно смотрели друг на друга. У нас было мало времени, и мы ценили его, поэтому, перебросившись парой никчемных фраз, вроде "Как прошел день?" или "Сегодня совсем холодно", замолкали, улавливая во взглядах, оттенках улыбок, движениях рук мысли, чувства и переживания друг друга. Слова нам были ни к чему.

Почти каждый вечер там играл свинг. Одна и та же подборка джазовых исполнителей. Раз за разом. Как только дело доходило до "Осени в Нью-Йорке" - запись Фицджеральд и Армстронга - она начинала покачивать головой в такт музыке и едва слышно подпевать. В эти минуты я любовался колыханием ее волос, движением губ, сжимал некрепко ее руки, отчего она меняла взгляд с немного капризного на удивленный и вопрошающий, словно говоривший: "Почему ты еще здесь, а не со мной в Нью-Йорке?!". И я шел вслед за ней прочь от холода за окном. Песня вела нас по бедным и фешенебельным районам, мимо небоскребов и двухэтажных домов с высокими парадными лестницами. Мы целовали друг друга на скамейке в Центральном парке и примерялись, где бы мы купили квартиру, будь у нас деньги. Она неизменно выбирала Манхэттен, а я полушутя предлагал осесть в Гарлеме. Мечтатели с пустыми карманами. Осень в Нью-Йорке... приносит обещания новой любви... часто смешанной с болью... 

Каждую нашу встречу я прощался с ней. За тот час с небольшим, что был в нашем распоряжении, я старался напитаться ею, надышаться, а мое сердце изнывало от невыносимой тоски. Конечно, она понимала. Она чутко ловила каждое изменение моего взгляда, и немного приподнимала тонкую бровь, спрашивая молча: "Что случилось?". В ответ я застенчиво улыбался, мотал головой и шептал: "Просто смотрю на тебя". Конечно, я врал. Новая любовь... смешанная с болью. 

Я никак не мог вырваться из привычного круговорота бытия: нудная работа, семья, школы, детские сады, загородные поездки по выходным, и деньги-деньги-деньги – их всегда не хватало. Кто-то может и позавидовал бы такой жизни, но я задыхался в ней. И только она, сидя за столиком напротив, давала мне надежду, что все может измениться и я, наконец, буду жить той жизнью, которой действительно хочу жить. Она часто повторяла, что затянувшая меня реальность вовсе не моя; рисовала другую - до остроты привлекательную, где я становился то писателем, то философом, то музыкантом, а она моей верной спутницей и счастливой звездой. Мне оставалось только соглашаться на это в надежде на какое-то фантастическое событие, которое вот-вот произойдет, и мы будем счастливы, прожив эту жизнь вместе так, как захочется нам.

Она стала для меня сакральным смыслом, за который мне хотелось погибнуть в сражении с миром, тоскливо сияющим за окном, или прийти в него со своей Нагорной проповедью. И я цеплялся за этот смысл каждую нашу встречу, мечтая, что в одну из ночей мы уснем под одним одеялом, а утром проснемся, сварим кофе и будем рассуждать об иллюзиях и правде. Больше всего я боялся ее потерять. Поэтому с нетерпением ждал каждой встречи, сходил с ума, когда она уезжала куда-нибудь в отпуск, или я – в очередную командировку. 

Когда наше время истекало, она ловила такси на холодной улице, я махал ей вслед и брел несколько кварталов домой. Любовь, смешанная с болью... Она все понимала и тоже надеялась на чудо, которое постоянно откладывалось. Так и не было полуночного звонка в дверь, не было меня на пороге, пустой оставалась ее спальня. Иногда она срывалась, злилась, но никогда мне ничего не говорила, оставляя страдания на своей подушке. Конечно, я знал об этом. Ведь чувствовал ее, будь она в моих объятиях или в другой стране. Как и она чувствовала. Наша боль, смешанная с любовью... пронзительной, оставляющей незаживающие годами раны... Мы много раз хотели остановиться. Пытались строить каждый свое счастье. Но наши души настолько спелись, что мы уже не различали, где моя, а где ее. У нас не было сил их разорвать, иначе нам стало бы невыносимо жить в этом обжигающем холодом мире. И мы возвращались, и возвращались в это тихое уютное кафе, где был джаз и ирландский виски.

Даже сейчас, когда наши волосы тронула седина, мы боимся потерять друг друга. Мы встаем из-за столика, оставляя почти нетронутыми кофейные чашки. Я, как и раньше, помогаю тебе надеть пальто, и мы вместе молча выходим на одну из нью-йоркских улиц, направляясь к Центральному парку. Как и прежде, мы больше молчим, чувствуя все, что нам нужно. А ближе к ночи мы возвращаемся домой, ложимся под одно одеяло, чтобы проснуться утром, сварить кофе и бесконечно смотреть друг на друга, понимая, что так было всегда.