Про Курейку и не только. Папины рассказы

Оглавление

СИНОПСИС. Про Курейку и не только. Папины рассказы
КУРЕЙКА — ЭТО ВАМ НЕ КУРАМ НА СМЕХ
НА КУРЕЙКЕ ЖИТЬ МОЖНО — ТОЛЬКО ОСТОРОЖНО
КАРТА МИРА: ГДЕ МЫ НА НЕЙ?
КУРЕЙКА… РАБОТАЙ
ЛИЧНОСТИ КУРЕЙКИ
КТО НА НОВЕНЬКОГО?
РАБОЧИЕ ИСТОРИИ. КОЛЕСО
РУКАВИЦЫ В ШКАФАХ — ГОЛОВА В КУСТАХ
ПОЛГОДА НОЧЬ, ПОЛГОДА ДЕНЬ
ОСОБЕННОСТИ КУРЕЙСКОЙ ОХОТЫ
СТАЛИНСКАЯ КУРЕЙКА
ИСКРИВЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ…
…ЛЕЧИТСЯ РЫБАЛКОЙ
НЕ ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ
НЕБЕСНЫЙ ТАНЕЦ ДУШ УМЕРШИХ ДЕВСТВЕННИЦ
СТРАХ И УЖАС КУРЕЙКИ
ФОБОС И ДЕЙМОС НАШЕЙ ЖИЗНИ

СИНОПСИС. Про Курейку и не только. Папины рассказы

1985 год, СССР — страна, которой больше нет, но эгрегор её в каждом живущем на одной шестой части суши. Нашему герою тридцать семь лет. Зовут его Валера, он москвич. Окончил МВТУ им. Баумана и МГУ им. Ломоносова, работает ведущим инженером в одном из машиностроительных министерств СССР в управлении оборонной техники. Живёт с мамой (папа умер) в трехкомнатной квартире. Был женат, но брак не сложился, дочке девять лет. Работа связана с частыми командировками на заводы министерства, где выполняются различные оборонные заказы. Валера называет эти командировки «путешествиями по Великой и Необъятной за государственный счёт».
Зимой Валера ездит кататься на лыжах в Приэльбрусье, а летом на пару недель в Сочи. И все, казалось бы, хорошо, но Валера замечает, что год от года усиливается какая-то недужная тревога-тоска. Размышляя о причинах явления, он находит источник в студенческом прошлом, когда на последнем курсе обучения в МВТУ комиссия распределяла выпускников по будущим рабочим местам на предприятиях по профилю квалификации. Тогда и задумал Валера финт ушами — не дожидаться, когда тебя засунут в один из московских балаганов НИИ или КБ (и пропасть там в курилках), а самому найти место по душе. И отправился Валера в Министерство энергетики СССР, которое ведало строительством энергетических объектов в стране. Накануне прочитав в газете, что на Колыме начинается строительство мощной ГЭС, пошёл в отдел кадров Минэнерго, что на Китайском проезде в Москве, чтобы добровольно проложить вектор на Дальний Восток с дипломом новоиспечённого инженера.
Входя в здание Минэнерго, волновался, готовил речь в обоснование своих стремлений, в основе которых лежали фильм «Карьера Димы Горина» и «Братская ГЭС» Евтушенко, а также северные рассказы Джека Лондона. К своему удивлению, был встречен в отделе кадров столь радушно, что даже усомнился, за того ли его приняли. Оказывается, отдел как раз занимался набором кандидатур на заполнение штатного расписания строительства, и Валере сразу предложили должность начальника компрессорной станции на Колыме. Валера чуть не завыл от счастья — получается, что никакого золотого ключика не потребовалось, его просто ждали здесь согласно поговорке «На ловца и зверь бежит». Написал заявление. Обещали выслать запрос на ректорат МВТУ с просьбой откомандировать Валеру в кадры Минэнерго. Простились как родные.
Правило жизни №1: счастье никогда не бывает полным. Через пару недель прозвенел телефонный звонок, и начальник кадров всей энергетики страны с прискорбием сообщил, что Минобороны свои кадры бережёт для себя и может вернуться к вопросу только через три года, — молодой специалист должен отработать, чему его научили.
Так жизнь засосала в колею повседневности сроком на тринадцать лет.
Однако мечта не умерла. И наступил момент, когда тревога-тоска напомнила Валере о его юношеской фантазии. Пошевелив связями, которые уже накопились в багаже ведущего специалиста, Валера определился на должность заместителя начальника отдела оборудования строящейся в заполярье Курейской ГЭС. Подписал с Минэнерго договор сроком на три года, уволился из своего министерства и отправился в путь-дорогу с благословенья своей матушки.
Так начинается история «Про Курейку и не только. Папины рассказы».
Валера проработал на Курейке ровно три года до пуска первого агрегата ГЭС.
Итогом стало создание семьи, рождение двух сыновей и продвижение по службе — перевод на строительство нового блока Кольской АЭС на должность начальника отдела оборудования.
Отсюда Правило №2: жизнь налаживается, когда занимаешься делом.
И, наконец, Правило №3: не бойся страха, он учит осторожности и решительности на пути к удаче, бойся безрассудства — самой короткой дороги к гибели.

КУРЕЙКА — ЭТО ВАМ НЕ КУРАМ НА СМЕХ

Некоторое время назад в стране Советский Союз случилось так, что я уехал по срочному договору на строительство гидроэлектростанции в должности заместителя начальника отдела оборудования строящейся Курейской ГЭС. Объект был расположен за полярным кругом, на правом притоке Енисея — реке Курейке. Несмотря на безобидное и даже какое-то жалкое название, речка эта оказалась с характером весьма привередливым.

Сколько жизней она унесла? Уму непостижимо… Впрочем, река мало виновата, поскольку человек — это настолько высокоразвитое существо, что полагает себя не иначе царём природы и о пороге смертельной опасности часто задумывается лишь тогда, когда его уже безвозвратно перешагнул.
Надо сказать, что было мне уже тридцать семь лет и на Севере я гостил, только катаясь на лыжах в Хибинах, что в Мурманской области. Впрочем, ещё плавал в Баренцевом море у Новой Земли, но это не в счёт.
К этому моменту, как мне казалось, я уже исколесил в командировках всю страну, но покидал дом на новое место жительства — и кто знает, не навсегда ли? — впервые. Моя мудрая мама, внутренне обливаясь слезами, поддержала моё решение, поскольку уже знала наверное, что в Москве я никогда не женюсь.
Как назло, в Москве тогда была оттепель, и я, нагруженный сумками и чемоданами, утепленный для суровых условий Заполярья, испытывал немалые затруднения. Добравшись до Домодедова на такси, обливаясь потом, погрузился в Ил-18, следующий по маршруту Москва–Игарка–Тикси–Чокурдах. Взревели турбовинтовые моторы, самолет, разбежавшись, задрал нос, и Москва скрылась под многослойным облачным одеялом, — даже помахать не пришлось.
Пять часов ночного полёта мало чем отличаются от поездки в электричке. Сон и пробуждение, чередуясь, сокращали время раздумий на тему «что-то меня ждёт?». Зона облачности под крылом миновала, но картина радости не прибавила, потому что за всё время пути — ни огонька, ни светящихся паучков деревень, дающих отраду стае пролетающих над своей страной человеков. На высоте, где живёт только чёрное небо и холодные звёзды.
Наконец тон гудения винтов изменился, в ушах зашевелились убегающие из мозга сны, и стюардесса буднично объявила, что по погодным условиям посадка в Игарке невозможна и самолёт приземлится в Норильске, где пассажиры смогут обрести временный ночной приют. Из того же объявления узнали, что температура в аэропорту Норильска минус пятьдесят, — это вызвало улыбки и шутки старожилов, припомнивших сообщение стюардессы, что в небе за бортом было несколько теплее, аж на пять градусов.
Благо о вещах обещали позаботиться, поэтому, морально приготовившись к замерзанию, максимально закутываюсь и сбегаю по трапу. Автобуса, конечно, нет, и сонные пассажиры нестройной толпой потянулись к сияющим электричеством дверям, до которых метров сто пятьдесят. В воздухе стояло морозное марево при абсолютном штиле, что, как выяснилось, было редкостью для Норильска, где плоская тундра даёт волю ветрам.
С удивлением замечаю, что не холодно. Это обманчивое чувство возникает на Севере всегда, когда покидаешь тёплое помещение в лютый мороз. Просто характер супермороза в случае безветрия таков, что он не стремится отморозить тебе нос или пальцы — ему это не интересно, — а ухватывает весь организм целиком и как удав начинает беспощадно сжимать до костного хруста. Поэтому, ступив с трапа на замороженное поле Норильска с достоинством прибывшего в провинцию москвича, я уже через десяток шагов старался рысью обогнать аборигенов, двигавшихся недостаточно проворно.
Ночь в здании аэропорта прошла спокойно — в поисках места, где можно вздремнуть, прижавшись к батарее. Но наступило утро, небо слегка посерело, и наш самолёт загудел моторами, разогреваясь перед стартом. Не прошло и часа, как Игарка, играючи разбрасывая по сторонам снежную пыль вчерашнего бурана, встречала меня отблесками солнечных лучей из-за нового горизонта.
Аэропорт представлял собой деревянное строение, похожее на сарай средних размеров, в котором размещались службы и пассажиры, застрявшие из-за вчерашнего бурана. Пассажиров было больше, чем посадочных мест на скамейках вдоль стен, поэтому пришлось непрерывно прохаживаться, отгоняя от себя сон. Кроме пассажиров в аэропорту грелись тараканы, их было больше, чем людей, им тоже было холодно, и они тоже гнездовались у батарей. На улице было теплее, чем в Норильске — всего около сорока, — но и этого было достаточно, чтобы не высовывать носа. И, конечно же, все пассажиры были мои попутчики — летели в Светлогорск. Их было человек пятьдесят, в то время как аэроослик Ан-2 брал на борт только двенадцать. В расписании рейсов на Светлогорск было всего два, и я загрустил.
Оптимизм ко мне вернулся, когда я случайно узнал, что где-то в аэропорту по делам находится начальник строительства Бажанов. «Он должен мне помочь», — подумал я и бросился на его поиски. Но искать не пришлось. Неожиданно он сам появился в ореоле Творца в окружении людей, которые кто здоровался, кто обменивался с ним непонятными для меня репликами или уступали ему дорогу в толпе. Он сам меня вычислил по внешнему виду. Поздоровался, спросил, как долетел. Мой московский вид — один галстук под дублёнкой чего стоил — вызывал у него тихую улыбку, деликатно маскируемую приветливостью.
А я напрочь забыл его отчество, поэтому толком не знал, как к нему обратиться. Наконец кто-то мне помог, поздоровавшись «Виктор Евгеньевич», и я поклялся себе, что впредь буду выучивать имена начальства наизусть.
И вот узнаю, что Бажанов приехал на машине и собирается возвращаться в Светлогорск. Всего сотня вёрст, какая удача! Не тут-то было. Его ироническая улыбка как бы прошептала на ушко: «Милаай, ты откель тута взялся?»
— К сожалению это невозможно, — только и услышал я в ответ. — Да вы и приедете быстрее меня, сейчас организуют дополнительные рейсы, — сказал он и попрощался, назначив мне встречу назавтра.
Действительно, не прошло и двух часов, как обстановка в аэропорту разрядилась. Наконец и меня позвали в самолёт.
Сто тридцать километров над лесотундрой Ан-2 преодолевает за сорок пять минут. Пассажиры сидят вдоль бортов на откидных металлических подставках, их даже сиденьями трудно назвать, а в середине салона навалены вещи. На моей ноге разместился чей-то узел, который сначала не доставлял мне хлопот, но по прилёте я понял, что моя левая нога полностью мне непослушна, этот узел мне её «отсидел». Ведь в самолёте хотя и было теплее, чем за бортом, но не более, чем в металлической бочке.
Дальше всё было как во сне. Пазик, заснеженный посёлок, ночь, искусственный свет со стальной мачты, короткая перебежка на отмороженных ногах до гостиницы. И комната с тремя кроватями для одного. Здесь мне предстояло прожить минимум три года до пуска первого агрегата Курейской ГЭС.
В гостиницах я предпочитаю всегда место у окна. Меня не смутило, что на этом окне образовалась наледь толщиной внизу в десять сантиметров — что ж, Север, однако. Только засыпая, я догадался, что из окна неимоверно дует. Чтобы не прерывать сон, я натянул на голову шапку-ушанку, завязав шнурки на бантик. Так что утром мне не пришлось одеваться — почти вся моя одежда была на мне. Просто кто-то в сентябре забыл закрыть внутреннюю раму на нижний шпингалет, и надо погодить июня, чтобы исправить эту оплошность. Но думать об этом было некогда — меня ждала Курейка и начальник КурейГЭСстроя Виктор Евгеньевич Бажанов, заслуженный строитель СССР.

Р.S. Кстати, мама оказалась права — первая молодая девушка, которую я встретил в приёмной Бажанова, через полгода стала моей женой.

Там с минусом семьдесят температурка,
И мачты стальные трещат как сосульки,
И кости ломает московских придурков,
Приехавших из городских переулков.
Мерзлоты метровые, болота москитные,
И лето фиговое, да зимы элитные,
И кто бы подумал, что в этой малине
Я встречу судьбу свою Лену Малинину.

А вот почему Бажанов не взял меня в машину, я понял позже, когда пришлось самому проехать по зимнику в составе каравана. Но об этом в другой раз.

НА КУРЕЙКЕ ЖИТЬ МОЖНО — ТОЛЬКО ОСТОРОЖНО

Итак, приехал я на строительство Курейской ГЭС, расположенной за Северным полярным кругом. Что я знал о Севере? Да ничего. Кроме рассказов Джека Лондона, которого перечитал в детстве вдоль и поперёк. Между прочим, с тех времён меня дико интересовал один эффект, который описал Джек. А именно: когда мороз переваливает за пятьдесят, то, извините, плевок человека превращается в ледышку ещё до того, как достигнет земли. При этом будто бы раздаётся характерный треск. И старожилам Аляски даже градусник не нужен, вышел за дверь, плюнул, если треснуло — актировка, сиди дома, смотри телек. В Москве нечасто тоже бывают морозы за тридцать пять — сорок градусов, но сколько я ни пытался выплюнуть ледышку на московские мостовые, ничего не получалось. То есть получалось некрасиво. И я прекратил этот эксперимент. А оказавшись за полярным кругом, вдруг вспомнил.
И вот что я вам скажу. На Курейке, где зима продолжается с сентября до июня и оттепелей не бывает, абсолютный минимум был зафиксирован минус шестьдесят четыре с половиной градуса, но я его не застал. Зато минус пятьдесят и даже пятьдесят пять градусов бывало частенько. А при ветре более двух метров в секунду добавлялось минус пять градусов при объявлении актировок, когда работы на открытых площадках запрещались.
Так вот, когда мороз переваливает за пятьдесят, в окружающем мире действительно что-то происходит. Я уж не говорю, что такой мороз человека сдавливает как тисками, полегоньку, но беспощадно. Стоит провести на морозе пятнадцать минут, как вы покрываетесь инеем от дыхания, а глаза слипаются от намёрзшего льда. Эвенкам и чукчам не надо щуриться от мороза, он вылепил их лица по условиям эксплуатации.
Разговаривать на улице при минус пятидесяти пяти становится невозможно. Вы не услышите не только речь собеседника, но свою собственную. И даже не потому, что уши задрапированы. Просто вместе с фонемами, которые вы озвучиваете, на воздух вырывается пар из лёгких, он тут же смерзается, нанольдинки трутся друг с дружкой, шуршат, превращая вашу речь в кашу, словно вы пьяный или у вас отрезали язык. К тому же мышцы лица, губы сковывает маска, мешающая вам артикулировать речь. В результате слышатся только шипящие звуки, как будто вы вдруг перешли на польский. Плюнуть на таком морозе нелегко. Но если у вас это получится, то результат вы всё равно не увидите, потому что облако выхлопа поглощает всю картину, и звук при этом такой, как будто кто-то громко пукнул. Может, на Аляске это и называется треск?
Между тем к началу марта установилась великолепная погода. Мороз ослаб до минус двадцати пяти, голубое небо, рыжее солнце и полный штиль — божья благодать, весна. Я уже отработал целых две недели и начал потихоньку разбираться в местной топографии. А тут выходные, не обежать ли на лыжах окрестности? Лыжник я с детства был неплохой, десятку и даже двадцатку бегал легко.
В местном магазине купил пару лыж с полужёсткими креплениями, палки и, как был в дублёнке, шапке и меховых ботинках, так и отправился в лес. Довольно утоптанная лыжня петляла среди не очень густого леса, называемого лесотундрой, поскольку растёт он на вечной мерзлоте и годовые кольца наращивает исключительно медленно. Как раз поэтому местная лиственница драгоценна для строительства, — дерево настолько плотное, что тонет в воде, как железо, а потому не гниёт.
Но всего этого я ещё не знал, а просто радовался жизни, движению. Вдалеке на каком-то болоте, то ли озере увидел охотника с собачкой, который промышлял зайцев — следов было много. Не желая быть мишенью, поменял маршрут, решив добраться до соседней горы, возвышавшейся над лесом, чтобы разведать на будущее горнолыжные спуски.
Поставленная цель придала моей прогулке новый смысл. Заблудиться я не боялся, потому что над посёлком возвышались мачты освещения, да и день был уже длинный и светлый — как известно, в двадцатых числах марта на всей Земле от Северного полюса до Южного наступает равноденствие.
Гора приближалась медленно. Волнистая местность то скрывала её от меня, то снова она возникала перед глазами, вырастая с каждой новой сопкой. Погружаясь в новый распадок, казалось, что вот теперь я вынырну к её подножью, но за ним следовал другой, а гора росла, но играла со мной в прятки, заманивая всё дальше. Я уже шёл довольно долго, часа три, скорость движения была невысока — целина, неровности замедляли движение. Некоторое беспокойство начало свербеть под ложечкой, да и голод давал себя знать. Но отказаться от своей затеи было унизительно, и я решил продолжать.
Наконец гора приблизилась настолько, что я понял — ещё два-три нырка, и я на месте. Путь начал заметно уходить вверх, и — вот оно, подножье. Оглянувшись, я увидел Светлогорск как на картинке. Меня поразило, что он был довольно далеко, потому что Пентагон — так прозвали управление строительства, стоящее на горе, — выглядел, как спичечный коробок.
В этот момент я сделал ещё одно открытие. Вдоль горы, а называлась она, как потом выяснилось, Рудный Камень, по траверзу моего движения (то есть перпендикулярно) проходила просека. Дорога? Но куда она ведёт, я не знал — и вправо, и влево она терялась в лесу.
Подъем в гору был очень пологий. Я решил подняться повыше, чтобы найти склон покруче. На вершину мне было уже не дойти, это ясно. Снег становился подо мной всё жёстче, превращаясь в обветренные ледяные заструги, и я понял, что подниматься бессмысленно. Солнце сильно поменяло положение, и посёлок окрасился розовой дымкой. «Десять километров,— оценил я расстояние. — Ничего, по своей лыжне добегу до вечера».
Трудно было оторваться от картины передо мной — словно театральная декорация, расстилалась долина. Казалось, все красоты Севера открылись для созерцания. И бесконечный заворожённый лес, и горы на горизонте — синие-синие, и ледяное русло Курейки, змеиным курсом прорезающее долину, и столб морозного пара над первым курейским незамерзающим порогом, и игрушечный Светлогорск прямо по центру. Я присел на камень и смотрел, воспринимая этот пейзаж как награду. Да много ли людей в самом деле видело такую красоту, — может, я один и есть. Свидетелей не было вокруг. Только горностай, вынырнувший из-под соседнего камня, с любопытством разглядывал пришельца.
Одним словом, я гордился, а время текло. Мороз усиливался и побуждал к действию. Сделал пару разминочных движений и направил лыжи вниз. На мгновение я забыл, что подо мной не окантованные горные лыжи, а хилые деревяшки на полужёстких креплениях. Но гора и обветренный лёд быстро напомнили, по чьим правилам игра. Не проехав и двадцати метров, разогнавшись, я потерял контроль и повалился набок, чтобы не сломать себе шею. При этом раздался треск, и я с ужасом понял, что это лыжа.
Раньше я не знал, что такое холодный пот, но в этот момент я его ощутил в полной мере. Только теперь до меня дошло, что я не в Сокольниках. И знаете, это была такая прививка, что делается один раз и на всю жизнь. Не помню, держал ли я в сердце Бога, но кажется, в душе помолился беззвучной молитвой.
Осмотрев лыжу, я увидел, что откололась щепка длиной в половину лыжи. На счастье, лыжа была довольно широкой и осталась рабочей. С превеликой осторожностью я продолжил спуск, медленно соскальзывая и переступая лесенкой, пока не дошёл до подножья. Переведя дух, встал на свою лыжню и аккуратно направился по ней в обратный путь.
Постепенно холодок вдоль позвоночника прошёл, я согрелся и начал даже подтрунивать над своей оплошностью. Но мне снова напомнили. Чтобы немного сократить путь, я решил срезать петлю, которой обходил небольшой бугорок. Поехал прямо вниз по целине, низко пригнувшись, помня о треснувшей лыже. Внизу бугорка на компрессии я разгрузил сломанную лыжу, оберегая её от нагрузки, но одновременно другая погрузилась в снег, и меня опрокинуло.
Лежу в снегу и думаю: ну не дурак ли? Одного раза недостаточно? Хорошо, что лыжи не сломал, а ведь мог бы. И зачем, не лучше ли было обойти лишних двадцать метров?
В общем, лежу и тихо на себя ругаюсь, а вставать надо. Пробую встать. Не получается. Думаю, надо опереться на палки и подняться. Но палки уходят в снег и не находят опоры — дна нет, настолько глубок снег и пушист, как лебяжий пух. Придётся снять лыжи, подняться и надеть их снова. Кое-как, задрав ноги, снимаю. Но встать не могу. Барахтаюсь в снегу, как в воде, опереться не на что. Уже весь вспотел, но ничего не добился. Включаю логику. Надо раздеться и постелить дублёнку на снег. Кое-как снимаю шубу и заползаю на неё, как на льдину. Получилось! Ставлю лыжи на шкуру, стоя на четырёх лапах, прилаживаю крепления. Теперь поднять дублёнку, отряхнуть и одеться. Пока я боролся со снегами, лес посерел, вечерело. Тень от Рудного Камня наползла и напомнила, что к ночи мороз усилился. Кое-как приведя себя в порядок, с осторожностью отправился дальше, моля Бога, чтобы голодные лесные жители не заметили моего вторжения.
До посёлка я дотопал уже в глубокой темноте. У границы леса меня ожидало ещё одно испытание. Эта территория, как я узнал позже, называлась в посёлке Шанхаем. Она отличалась нерегулярной застройкой балками, сараями и прочими строениями, которые охранялись полудикими собаками. Днём собаки притворялись мирными, а ночью превращались в диких зверей. Но поскольку выхода у меня не было, я решил — будь что будет — и пошёл сквозь воющий строй, посчитав, что даже если порвут дублёнку, до горла я им добраться не позволю. Легкомысленно считал, но другой дороги не было, и с этим лающим зубастым эскортом, отмахиваясь палками и сам рыча, как дикий вепрь, я добрался наконец до гостиницы и упал на диван в холле администратора. Она меня не узнала. Молча напоила чаем. Поглядев на себя в зеркало, я и сам себя узнал с трудом — покрытый ледяной коркой от ног до головы, с оторванным рукавом, осунувшийся, с обмороженной рожей и ужасными затравленными глазами, круглыми как плошки. Славно погулял...
Слава богу, что завтра было воскресенье, чтобы сном залечить переживания моей неосторожной вылазки. Проспал целый день. А «прогулка» моя продолжалась почти двенадцать часов.
Кстати, изучив в дальнейшем многотомный проект Курейской ГЭС, я обнаружил, что дорога вдоль Рудного Камня, которая шла поперёк моего маршрута, через километр поворачивала в сторону посёлка под углом девяносто градусов. То есть я прошёл весь путь в десть верст и обратно по целине и буеракам параллельно ровной дороге, которая была проложена по проекту, чтобы построить на той горе РЛС.
Нетрудно было догадаться об этом, стоя у подножья горы. По дороге этой иногда ездили, и она была достаточно утоптана, чтобы даже пройти по ней пешком. Я же мог замерзнуть насмерть, идя по лесу рядом с дорогой, не дав себе шанса просто сообразить, что все дороги идут к Пентагону.
Многим, очень многим на Курейке повезло меньше, чем мне. И тот урок легкомыслия, который мне довелось усвоить с минимальными потерями, обошёлся кому-то по самой высокой цене.

КАРТА МИРА: ГДЕ МЫ НА НЕЙ?

В моей комнате на стене висит карта мира — иногда на неё поглядываю, огромная у нас всё-таки страна. А СССР был ещё больше на двадцать процентов. И в территории, и в людях потеряли. А жить стали лучше? Если брать материальную сторону, мой ответ — да.
Жизнь улучшилась, но и потребности круто возросли, не догонишь. Раньше вожделением состоятельных граждан был автомобиль «жигули». Теперь в семье автомобиль не является роскошью, а вроде сменной пары обуви. Иногда два-три автомобиля. Три телевизора, три магнитофона, куртка замшевая… три.
В СССР много работали, а жили не слишком сыто. В этом был некий парадокс. Замечательный стимул для желающих заработать и вообще сделать жизнь интересной был придуман в Союзе — это стройки пятилеток: целина, АвтоВАЗ, Братская ГЭС, БАМ, заводы, дороги, города. Жизнь кипела, и при этом начальство было на два порядка скромнее, хотя и упрекали многих, и справедливо. Например, за устройство саун на производстве. Смешно даже вспомнить теперь. И в численном сравнении чиновников в Союзе было в шесть раз меньше, чем теперь в одной России. А олигархи? Да о таком и подумать можно было разве что у Кащенко в гостях.
Например, мой отец Владимир Павлович, закончивший до войны МВТУ им. Баумана, всю жизнь проработал в управляющем звене: директор завода, начальник главка — что он имел, кроме зарплаты?
Машины не было, скромную дачу строил десять лет своими руками, здоровье потерял, три инфаркта, умер в шестьдесят лет. Его ценности были нематериальны, он сам был образец. Эту дачу — добротную — мне довелось потом перестроить, надстроить, пристроить, увеличив площадь в три раза, в ней поселились теперь три семьи. Сейчас я на пенсии, но когда я работал, в семье было две машины, практиковались отпуска за границу, иногда дважды в год. Что, я больше сделал, чем отец? Нет, конечно. Хотя и мы старались. Отец всегда был примером, мы только мечтали дотянуться до своих отцов. Вот и я уехал в Сибирь на строительство, когда захотелось настоящего дела. Так сильно захотелось, что не мог дышать в Москве. Уехал ещё до перестройки, в 1985 году. Отца уже не было в живых.
Сейчас у моих сыновей нет такой тяги. Да и ехать некуда — нет больше комсомольских строек, ударных объектов пятилеток — нет… Жизнь делать с чего, какой выбор предоставит им жизнь? Судьба обитателей офисных аквариумов, и то если повезёт. Поэтому решил я написать «Папины рассказы», чтобы объяснить детям, как мы жили, к чему стремились, может, поймут нас и страну и жизнь свою поднимут на новый уровень, как и мы старались в своё время.

КУРЕЙКА… РАБОТАЙ

Вот приехал я феврале 1985 года на строительство Курейской ГЭС. Попробую рассказать почему, что я делал там.
Станция строилась уже десять лет, общая смета строительства составляла 485 млн рублей — огромная сумма по тем временам, бюджет страны был 370 млрд рублей. Для сравнения теперь — 15 триллионов.
 В сорок раз больше! Что, стали в сорок раз больше есть-пить, лучше жить в сорок раз?
Мы о деньгах думали, конечно, но не так, чтобы это была главная цель. Главное было полезно прожить с пользой для страны, как ни пафосно это звучит, быть в тренде, как сейчас бы сказали. Потому и в партию вступали, а не только ради карьеры. Партия за этим следила, чтобы цели развития не размывались поисками только личной выгоды, чтобы личное и общественное совпали и давали резонансный эффект синергии для всей страны.
Вот так мы работали на Курейке. Что такое была Курейка — точка на карте. Десять лет назад кучка пионеров высадилась в дикой тайге на берегу сумасшедшей речки, чтобы начать строительство гидростанции. Почти фронтовые будни каждый день.
Риск ежедневный. Общая цель — запуск агрегатов под нагрузку — объединял весь коллектив, подрядчиков, субподрядчиков. Соревновались с природой, климатом, погодой. Работали как единый организм, желая выполнить задачу в срок, и всё делали для этого: упирались рогом, бились, не щадя живота, помогали товарищам, сам погибай — товарища выручай, как и положено в наступлении — все заодно. Идиллия? Нет, конечно. Были и дрязги, и подставы, непонимания, нарушения дисциплины, несчастные случаи. Но цель оставалась ясной и чистой — построить, запустить в срок, ударно и качественно. И заработать, конечно, при этом общую хорошую премию.
Например, я получал с учетом северных надбавок больше, чем начальник управления в моём бывшем министерстве, где работал до этого десять лет в качестве ведущего инженера. И это был хороший стимул для достижений в работе. А через пять лет северные надбавки составили уже 160%, то есть я получал ежемесячно два с половиной оклада чистыми да ещё премиальные, и моя зарплата стала больше, чем у министра. Правда, работал я тогда уже на Кольской АЭС, но это неважно — там были такие же коэффициенты. И так работал каждый на стройке.

Лично меня привлекала ответственность за свой участок и большая свобода действий в принятии решений. Работа требовала ежедневных самостоятельных решений. Здесь и сейчас. Только так можно было эффективно работать, когда не было возможности согласовывать с начальством каждый шаг. Это вовсе не значит, что процветал волюнтаризм. Просто нам доверяли, и мы доверяли своим товарищам. К тому же начальство было высоко профессиональным, оно умело и спросить, и поправить, когда нужно. И наказать, если было за что.

ЛИЧНОСТИ КУРЕЙКИ

На Севере Крайнем, где свет нереальный
Струится ночами с небес,
Где смелые люди ракетой сигнальной
Встревожили тундровый лес,
Где речка Курейка студеною змейкой
Пробила сквозь скалы проход,
И скачет в порогах испуганной белкой,
И топит в волнах пароход…

Виктор Евгеньевич Бажанов был начальником КурейГЭСстроя. Это была его вторая заполярная станция. Первая тоже на притоке Енисея, чуть севернее, Усть-Хантайская ГЭС. Спокойный и уверенный командир строительства. Никогда не видел его в гневе, а это значит — холодная голова на плечах. Его спокойствие даже в критические моменты мобилизовало, внушало уверенность, что всё решаемо, всё будет хорошо. Знал дело до подробностей, но не доставал подчинённых мелочами. Доверял и умел поставить главные задачи для решения. Подвести его невыполнением и, упаси бог, соврать было морально невозможно. Среди старожилов-строителей он был первым среди равных. Любил компанию, рыбалку, охоту. Старался обеспечить охотничий досуг для коллектива, где через одного были страстные охотники — иначе нельзя, вся жизнь в лесу, и Больших театров нет вокруг на пять тысяч вёрст. Имел авторитет в Минэнерго и был заслуженным строителем СССР.
Его карьеру, даже жизнь, сгубил конфликт с Игарским горкомом КПСС. Дело в том, что секретарь парткома строительства Вафин был хорошим партийным активистом и, заботясь о своей карьере, чрезмерно сотрудничал с первым секретарём Игарского горкома КПСС Тузьменко. А первый секретарь был не прочь отличиться за ввод в эксплуатацию Курейской ГЭС, поэтому принимал излишнее участие в делах стройки. Это не могло нравиться руководству строительства, которое вступало в ответственный и полный рисков завершающий этап, требующий известной изоляции от внешних влияний. На общем партийном собрании стройки коллектив выбрал молодого перспективного товарища — Богуша, которого мы выдвинули от дирекции эксплуатации из своих, можно сказать, рядов. А Вафина поблагодарили за работу и пожелали ему трудовых успехов в горячих буднях курейского строительства. Впрочем, он не воспользовался и скоро уехал насовсем в Чебоксары.
Секретарь горкома, как ни старался, не смог вопреки желанию коллектива стройки продвинуть своего кандидата — упомянутого Вафина — на выборах секретаря парткома строительства и решил отомстить. И вот во время длинных выходных в мае, когда охотничья братия во главе с Бажановым полетела на вертолёте поохотиться, игарский секретарь приказал охотнадзору накрыть их вертолётным десантом и провести ревизию трофеев.
Расчёт был безупречный: трофеев оказалось больше нормы, так как охотились несколько дней. Раздули дело, накропали фельетон в центральной газете, подключился Красноярский крайком, пригрозили уголовщиной по позорной статье — браконьерство. Можно было бы ограничиться выговором. Но Красноярский крайком КПСС предъявил Минэнерго ультиматум — Бажанова снять. Что и было сделано быстро и грубо. Бажанов остался жить в Светлогорске, где работали его жена, дочь и зять — стал обычным обывателем. Это было непросто — быть свергнутым с Олимпа. Возможно, некоторые в душе злорадствовали, но их было ничтожное меньшинство — Бажанова уважали и сочувствовали ему.

Олег Михайлович Зальцман — главный инженер. Обманчивое впечатление вечно улыбающегося добрячка — встречается такая маска в физиогномике, когда уголки губ наверх. В любую погоду начинал каждый день с объезда всех объектов на стройке. Всё видел, всё помнил, никогда не записывал. Утром проводил ежедневную планёрку, и там попасть под раздачу было легко, если была малейшая недоработка. Многие чувствовали себя школярами, не выучившими уроки, а таких Зальцман разносил в пух и прах, причём не руганью, а жёстким спросом. И штрафники трепетали, потому что по количеству грехов уменьшалась и премия.

Не могу не вспомнить Леонида Ивановича Третьяка — заместителя начальника по общим вопросам. Артистическая натура. Если бы захотел, то похоронную процессию мог превратить в свадебную за пять минут, сам покойник запел бы аллилуйю и побежал вприпрыжку. Короче, свой Юрий Никулин на строительстве. Но главное его достоинство для строительства — он был племянником министра энергетики Непорожнего, чем иногда умело пользовался для решения задач строительства.

О многих можно было бы рассказать — получилась бы книга. Ведь гидростроители — это особая каста своего рода созидателей-романтиков. Начинать с нуля в диких отдалённых местах, выносить неудобства, рисковать, работать без нормы и устали на общий результат, владеть в совершенстве профессией и многими умениями, в том числе устраивать жизнь не только свою, но многих, постоянно переезжать из обжитых мест, созданных своими руками, на новые, в палатки, в тайгу — такие коллективы на вес золота и создаются годами.
И печально, что в результате потери управления страной на рубеже 90-х, прекращения планового развития отрасли и, соответственно, финансирования новых объектов эти высокопрофессиональные коллективы начали разваливаться и умирать. Люди разбредались по стране, в большинстве своём не готовые к новым, невиданным, противным своей природе испытаниям: безработице, отсутствию жилья, монетизации жизни, денежным реформам, девальвации, инфляции, стагнации и т.д. и т.п. Горькая чаша для деятельных самоотверженных людей — забвение… Остаётся надеяться, что люди нашли своё место в новой жизни, потому что не привыкли пасовать перед испытаниями. Ведь в конечном счете жизнь возродилась после социального землетрясения 90-х. Однако вернёмся на Курейку.

КТО НА НОВЕНЬКОГО?

Да и мы-то сами были не лыком шиты. Мне уже было тридцать семь лет, когда приехал на Курейку. Какой-никакой опыт имелся и знания необходимые. Учили хорошо. Вот такой случай расскажу.
В 1987 году по плану монтажа оборудования потребовалось перевезти втулку генератора весом шестьдесят семь тонн со склада временного хранения к месту ее монтажа в машзале ГЭС. В качестве тягача использовал могучий бульдозер «Комацу» весом шестьдесят тонн, в качестве телеги — стальной лист толщиной двадцать пять миллиметров с двумя проушинами для крепления троса. Такое приспособление называется «пена».
Зима, ночь (днем бульдозер не выпросить), сорок девять градусов мороза. Мы тащим наш прицеп на другой берег Курейки по насыпной плотине. Надо проехать с полкилометра. Дорога узкая, только для разъезда двух самосвалов, посыпана гравийной крошкой. Пена скрипит, стальной лист трепещет как бумажный, но двигаемся. На середине — авария. Трос за проушину надрывает пену на полметра, что делать? Утром через плотину пойдет транспортный поток, это срыв графика строительства на целый день. Зальцман убьёт.
Вызываю через диспетчера аварийку — мобильный сварочный трансформатор. Приезжает молодой парнишка, я показываю на разорванный край — вари. Он говорит — не умею, я новенький, поэтому поставили в ночь. Я взял у него электроды, маску и сделал полуметровый шов толщиной от нуля до сорока миллиметров. За два часа ночью при минус пятидесяти. Пена выдержала, дотащили мы наш караван до другого берега. Вернулся домой под утро, как на ходулях, колол ноги булавкой — не чувствовали. Но был удовлетворён — я сделал это, а ведь то был второй шов в моей жизни, первый — на лабораторной работе в МВТУ двадцать лет назад. Вот как учили и как работали.
Не успел я приехать на Курейку в феврале 85-го, как меня посылают в командировку в Дудинку. Зачем? А вот посмотреть порт, через который летом следующего (!) года во время навигации будем завозить через Севморпуть рабочее колесо турбины первого агрегата весом семьдесят тонн. Колесо уникальное, из самой прочной нержавейки. В рабочем механизме оно будет вращаться со скоростью сто оборотов в минуту, и его лопатки будут испытывать ускорение равное 40g. Если его уронят во время перегрузки или «поцарапают» — это срыв пуска станции, миллионы рублей убытка.
До Дудинки лететь тремя самолетами с пересадкой в Игарке и Норильске. Посмотрел порт. Краны все на горке стоят далеко от берега. Портовые сооружения отсутствуют. Интересный порт, да? Уточнил и записал многолетние сроки навигации. Когда ледоход проходит по Енисею? Имеются ли достаточно мощные плавучие краны для перегрузки? Много вопросов. Важнейшая тема — установить контакты с людьми, с которыми в дальнейшем будешь работать и связь поддерживать.
Наконец, надо написать письма, оставить заявки на плановые работы на будущий год. Такова судьба всех, кто связан с навигацией, а значит, с природой. А природа — дама переменчивая. У меня с собой всегда были бланки КурейГЭСстроя для писем, которые я сам писал, подписывал, даже иногда с гарантиями оплаты.
За три года я таких писем написал десятки и ни разу не сорвал обещания или не выполнил то, под чем подписался. Вот так и работали.
О Дудинке. Приехал туда 22 июня. Енисей, надутый как обиженный пацан, стоял в ледяном панцире. Погода тоже нахмурилась, как и положено перед ледоломом. Ждали его на днях. Говорили, вот на Сухарихе выше по течению уже ледоход. Вот Игарку прошёл. Вот в Потапово. Скоро здесь будет. И правда, 24 июня Енисей вдруг вспучился, загрохотал, и пошёл лёд.
Грандиозное зрелище. Весь народ Дудинки выходит как на праздник на берег — смотреть. Невозможно пропустить. Это как сигнал к сбору урожая — ведь после него будет много работы. А почему? Вот вам северная история. О том, как в Дудинке организован морской-речной порт. Притом круглогодичный.
Как известно, у реки нет постоянного уровня. Енисей, например, имеет максимум и минимум с разницей более тридцати метров в районе Дудинки. Где же строить причалы, прокладывать пути портовых кранов, оборудовать площадки хранения? На каком уровне? Правильно, разумеется, на нижнем. Однако в этом и загвоздка. Пока не увидишь своими глазами, не поверишь, что порт Дудинка строится каждый год заново. Заново строят причалы, дороги, подъездные пути, прокладывают рельсы, оборудуют площадки. А как иначе, если всё это сносит Енисей во время ледохода?
Большую часть времени Дудинка работает зимой. И только три месяца летом, но какие важные эти летние месяцы. Ведь летом оживает весь бассейн Енисея. Антракт и отпуск назначаются на ледоход, когда всё оборудование порта вывозится на горку. Когда паводок сходит и река возвращается в нормальное русло, открывается летняя навигация в оба направления по Енисею. В Дудинку заходят морские суда ледокольного класса с Севморпути, сухогрузы, танкеры, баржи, которые снабжают Норильск и регион всем необходимым.
Вот и наше колесо надо перегрузить с корабля, пришедшего из Питера, на баржу для дальнейшей транспортировки вверх по Енисею и далее по Курейке до нашего причала в Светлогорске. А для этого надо запланировать её на год вперёд. В том числе изготовить такелажные приспособления, разработать технологическую схему перегрузки, определить количество и мощность привлечённых механизмов, рассчитать трудозатраты и стоимость работ. Всё это совместить с прогнозом погоды и режимом полноводности не только Енисея, но и Курейки, на которой имеются пороги ограниченной проходимости.
Вот такая матрица. Целая фронтовая операция со многими вводными. Затем и ездили по стране в командировки иногда до сорока дней. Больше нельзя было по закону.
Вернулся, выписал новую, опять уехал. Бухгалтера из вредности говорили, что нам северные напрасно платят — мы, мол, с материка не вылезаем.
Кто ездил? Сначала нас было двое — кроме меня Женя Майков, старший инженер отдела (теперь он директор Курейской ГЭС). В апреле приехали из Балаково ещё двое — уже упоминавшийся здесь Борис Богуш на должность директора эксплуатации и Игорь Анохин на должность главного инженера. Оба отличные специалисты-электрики и как товарищи оказались надёжные ребята — просто повезло. Кстати сказать, на Север плохие и ленивые люди не ехали — жёсткий природный отбор. Уже перед самым пуском в 1987 году прислали наконец начальника отдела, до этого должность оставалась вакантной. Тоже оказался отличный парень — Володя Нарышкин, хороший спец и трудяга, каких поискать.
Ну и девушки ещё были — а как без них? Особенно запомнилась Зоя Дмитриевна. Ей уже было около пятидесяти, когда она оказалась у нас в штате. Мне её буквально навязали в кабельном отделе Госснаба, где она проработала всю жизнь. Было сказано полушутя: не возьмёшь наш ценный кадр, кабель не получишь. Зое Дмитриевне надо было улучшить показатели зарплаты для оформления более высокой пенсии — так поступали иногда в те времена.
Намучились мы с ней изрядно: в документации она была полный ноль, всё путала, приходилось выявлять ошибки и переделывать по нескольку раз. Но человек она была хороший и тоже постепенно притёрлась к коллективу, да так, что уже после, когда жизнь всех разбросала по стране, Зоя Дмитриевна мужественно осталась жить в Светлогорске даже уже на пенсии, став закоренелой северянкой. Надо признать, что она нам сильно помогла на последнем предпусковом этапе. Зое Дмитриевне подписывали в Госснабе все наши заявки на кабель, поэтому она стала для нас золотым человеком.
А ведь народный каламбур гласит: электростанция без кабеля — всё равно что .... без кОбеля. Вот такие дела.

РАБОЧИЕ ИСТОРИИ. КОЛЕСО

Много у меня историй, связанных с работой. Каждый божий день подбрасывал новые вопросы, проблемы, требуя немедленных решений. Вот и с первым колесом турбины, ради которого ездил в Дудинку, а потом в Ленинград на «Электросилу», случилась история, прямо сказать, детективная.
Привезли его в Светлогорск по реке на барже в августе 1986 года по паводковой воде, больше года до пуска. Наши умельцы-такелажники из управления механизированных работ перегрузили его с баржи на специальную тяжеловозную двенадцатиколёсную платформу, которую тащит четырёхосный тягач «Ураган» мощностью 500 л.с., и колесо заняло своё место на подготовленной открытой площадке в посёлке Светлогорск в районе склада оборудования, который ещё не был достроен.
С одной стороны, это было нарушением условий хранения, потому что проектировщики дали ограничение, кажется, до минус сорока градусов, а у нас бывает до шестидесяти и ниже. Боялись, что его покорёжит от мороза, а при рабочих нагрузках оно может завибрировать и развалиться.
Строители, которые не построили крышу для колеса, стали прессовать проектировщиков, чтобы они разрешили хранить на открытой площадке. Проектировщики упирались и не хотели брать на себя чужие грехи. Дирекция, к которой принадлежали мы, находилась между молотом и наковальней.
Наконец ближе к зиме договорились укрыть колесо огромным плотным брезентом (а стояло оно на высокой подставке из новых промасленных шпал), а внутрь этой палатки подвести электрокабель и зажечь мощную лампу 1500 Вт. Лампа выделяет тепло, и температура в палатке относительно выравнивается до необходимых значений. Лампа включалась во время сильных морозов. Ну вот, зима идет, колесо на подставке стоит, снег всё это засыпает, а средний уровень снежного покрова у нас два метра. Постепенно снег уравнял неровности, и колесо приобрело вид снежного холма высотой под семь метров, если от земли считать. Когда были морозы, лампу включали, когда снегопад и «оттепель» — выключали. Первое время ходили и проверяли часто, потом стали реже, а к весне и вовсе перестали проверять — типа чего проверять, когда уже морозы только тридцать градусов.
Как-то я уехал в очередную командировку в Москву, в Минэнерго на Китайском проезде. Однажды утром звоню на Курейку, а мне говорят, что колесо пропало. Шутка такая первоапрельская. Ха-ха! Нет, говорят, правда пропало. Вот, говорят, третьего дня было, потом был буран, а теперь нет. Я говорю, ищите, может, ветром сдуло, ха-ха. Да нет, говорят, всё всерьёз, здесь уже следователь КГБ из Игарки работает, всех на допрос вызывают.
Тут уже меня проняло, что за чертовщина! Колесо — семьдесят тонн нержавейки — стырили, спрятали и не сознаются… Что и говорить, куш немалый — тонна нержавейки Х18Н10Т стоила как автомобиль «Волга». Можно было бы обменять одно колесо на семьдесят «Волг» или больше сотни «жигулей» — хороший бизнес, как бы сейчас сказали, да вот только покупателей нема.
Наконец разобрались. Перед бураном была актировка, занятия в школе отменили. Но пацанам чёрт не брат, и они отправились играть в индейцев. Место у них было присмотрено заранее — это наша палатка с колесом. Там они разожгли костёр: а что, тепло, ветер и снег снаружи, уроков нет, делать не надо. Ну, поиграли да пошли по домам. А костёр раздуло, и затлели промасленные шпалы, на которых стояло колесо. Сутки или больше они горели, нагретое колесо растопило мерзлотную почву и наполовину погрузилось в землю. А случилось всё на выходных, да ещё буран был, и дело закончил снег, который выровнял место происшествия.
Колесо, конечно, нашли. Но теперь встал вопрос, а можно ли его использовать по назначению? Через девять месяцев пуск. Колесо покрылось копотью и цветами побежалости от термического воздействия. Разные комиссии из Красноярска и Москвы приезжали измерять колесо, обстукивали, обнюхивали — вроде никаких недостатков не обнаружили. Но кто знает, что там внутри? Срывать пуск из-за этого никто не решался. На всякий случай со всех причастных стали брать письменные объяснения в КГБ. А вдруг замаскированное вредительство? Бумага — она хоть и тонкая, но иногда спасает лучше бронежилета.
Мне тоже пришлось писать. В конце концов, я единственный, кто видел это колесо на стапеле питерского завода «Электросила» во время его создания. Говорил тогда с технологами, сварщиками-виртуозами, расспрашивал, как они добиваются соосности с точностью до сотых миллиметра. Вызвали и меня на беседу в Москве в один из кабинетов на Китайском проезде. И вот написал я тогда в объяснительной, что, возможно, для колеса подобная термообработка в виде медленного нагрева и остывания будет не столько вредна, сколько в чём-то и полезна, поскольку снимет внутренние напряжения от приварки лопастей турбины и будет своеобразной технологией отпуска, которую на заводе не делают по причине огромности размеров заказа и уверенности в мастерстве своих чудо-сварщиков. Если разобраться, довольно наглое и самонадеянное объяснение. Но подполковник в штатском ухмыльнулся — понравилось.
Интересно, что эта объяснительная ещё сыграет некую роль в будущем. Кончилось тем, что нас лишили премии за то, что не обеспечили, но пуск не отменили, конечно.

Самое интересное было потом. Как мне позднее рассказал Игорь Анохин, ставший директором станции после уехавшего на повышение Богуша, через несколько лет во время регламентных работ на станции на «подгоревшем» рабочем колесе не было обнаружено никаких следов кавитации, тогда как на других колёсах последующих агрегатов они имели место. Может, другие колёса тоже надо было подпалить?

РУКАВИЦЫ В ШКАФАХ — ГОЛОВА В КУСТАХ

Вот ещё интересный случай с элементами уголовного преследования за кражу имущества. Уже перед самым пуском первого агрегата, намеченным на декабрь 1987 года, произошла катастрофа. Вдруг обнаружилось, что мы проспали готовность электрошкафов, посредством которых осуществляется управление всей станцией. А их двадцать с лишним штук, сейчас уже не помню точное количество. Электротехнический отдел красноярского филиала Гидропроекта, руководствуясь какими-то своими планами, заказал их на Ангарском механическом заводе слишком поздно. И вот октябрь уж наступил, а шкафов нет и в помине. Звоним на завод, а там говорят: у нас план на четвёртый квартал. Картина маслом.
Срочно вылетаю в Красноярск к ГИПу. Разбираемся с документацией, которая оказалась к тому же ещё не вполне готова, беру всё в охапку и мчусь в Ангарск, что в Иркутской области. Разъясняю задачу дирекции завода, так, мол, и так, пуск срывается. Они говорят: мы не виноваты, заказ поступил поздно, ещё не вся документация на заводе, комплектующих нет, но в четвёртом квартале поставим — не беспокойтесь.
Иду в цех сборки, вижу: часть наших шкафов стоит на сборке, разукомплектованы, мастер говорит, что комплектующих нет. Я на другую линию сборки, там собирают шкафы другим заказчикам, используя комплектующие, которых, говорят, нет. Бегу к начальству: «Это как?» Они: «У нас план, там тоже люди ждут и т.д. А вы документацию не дали». Я достаю из портфеля: «Вот она, делайте срочно, у нас пуск на контроле правительства». Задумались. «Ладно, обещаем ускорить, но раньше ноября не поставим».
Связываюсь по телетайпу (мобильников тогда, сами понимаете, не было) с Анохиным, говорю — ноябрь. Отвечает: «Никак не возможно, не успеем с монтажом, проверкой и тестированием системы управления станции. Надо костьми лечь, а добиться немедленной поставки в октябре».
Ночью в гостинице собираю свои кости на сдачу. И вот пришла добрая идея. Вспомнил историю с колесом и свою объяснительную кагэбисту. Я же видел, что офицеру она понравилась. Думаю, дай-ка ему позвоню, вдруг вспомнит, поможет? Приготовил аргументацию, часть вины возложил на себя, большую часть на пофигистов-проектировщиков и обстоятельства. Звоню в Москву, так и так — помогите. Помолчал, поскрипел зубами, ладно, говорит — позвони через час. Звоню, он даёт координаты человека здесь, в Ангарске. Звоню человеку, он говорит — поможем.
Не поверите, прихожу в цех — все наши шкафы на стапеле. Откуда ни возьмись появились комплектующие, провода и всё что нужно. Вот система работала. Обошлось мне это парой бутылок коньяка.
Но сам торчал на заводе, пока не сделали всю партию, проверяя и подгоняя каждый день. Дней через семь-восемь все шкафы были готовы. И я заказал в Игарском авиаотряде грузовой самолёт Ан-26 для отправки шкафов в Светлогорск.
В свободное время в Ангарске я решал ещё один важный вопрос. У нас в графике сдачи имелся ещё детсадик, для которого тогда почти невозможно было приобрести специальную мебель. В Ангарске было много предприятий по обработке древесины, но детского ассортимента нигде не было. Кто-то посоветовал обратиться в исправительное учреждение МВД — зону Китойлага, где что-то подобное делали. Я поехал.
Майор, начальник зоны, сказал, что может поставить то, что мне нужно, при условии что я куплю у него двадцать тысяч пар рукавиц, а то у него перепроизводство.
Рукавицами занимался у нас отдел снабжения, начальником которого был Окунь из Бендер, та ещё рыба-кит. Он приехал на Курейку недавно вслед за новым начальником строительства вместо смещённого Бажанова. Отношения между отделом оборудования и снабжением на всех стройках часто складываются непросто из-за нечёткой границы в ряде номенклатурных позиций обеспечения строительства. С прошлым начальником Гуревичем мы ладили, а с Окунем никак не получалось. Я понял, что мне с ним не договориться, и решил действовать напрямую через нового начальника строительства Мызникова. Связался с ним по телетайпу и получил добро. Затем оформил свои заявки у майора, написал гарантийные письма и занялся отгрузкой. Мебель я отгрузил на двух КамАЗах в Красноярск на нашу перевалбазу. Откуда самолётом Ил-76 вместе с другими грузами их отправили дальше в Светлогорск. А для отправки рукавиц я решил воспользоваться грузовым бортом Ан-26, который вызвал из Игарки, иначе они бы пропали на перегрузках.
Майор выделил мне грузовик из собственного автохозяйства и дал водителя-рецидивиста, который почти отмотал свой срок. Он должен был отвезти меня в грузовой терминал ангарского аэропорта. Поскольку я был занят организацией логистики, в погрузке рукавиц я не участвовал, положившись на слово майора, что обмана не будет. Но когда я увидел груз, я ужаснулся. Кузов был под завязку и набит так туго, что руку не просунешь. Я подгадал так, чтобы приехать в аэропорт к прибытию самолёта. А мои электрошкафы уже были в аэропорту. Приезжаю и узнаю, что из-за нелётной погоды самолёт не вылетел. Опять картина маслом! Вместе с парнем с номерком на бушлате (оказался убийцей, срок пятнадцать лет) мы выгрузили двадцать тысяч пар рукавиц на снег, и он уехал, задерживать парня я не имел права — опоздание равно побегу. Стоя подле горы рукавиц выше человеческого роста, я смотрел на пустое небо иркутского аэропорта и думал тяжкую думу: что мне с ними делать?
Короткий октябрьский день клонился к вечеру, и чтобы не оставлять рукавицы брошенными, я решил рассовать их по шкафам. Глаза боятся, руки делают. Принялся за дело, и часа через три-четыре — уже ночью — работа была выполнена. Справился у диспетчера о самолёте, который ещё не вылетел, и, полагая, что до утра ничего не изменится, поехал в гостиницу зализывать раны. Из-под ногтей сочилась кровь, всё тело ныло как побитое. Самолет прилетел только во второй половине следующего дня. Погрузил, отправил и сам улетел в Красноярск, предупредив Анохина по телетайпу, чтобы обошлись с рукавицами поаккуратней.

Спустя неделю я вернулся в Светлогорск, ощущая себя совершившим маленький подвиг, впрочем незамеченный. Монтаж ангарских шкафов шёл в полную силу. На мой вопрос о рукавицах ответили, что всё нормально, отдали их снабженцам. При этом акт не составили в суматохе и на радостях, что прибыли шкафы.
Через пару дней меня вызвал участковый следователь, чтобы по поручению прокурора проверить факт хищения двадцати тысяч рукавиц. По заявлению Окуня, я обвинялся в присвоении материальных ценностей в особо крупном размере. К счастью, у меня оказались целы все мои переговоры по телетайпу по поводу рукавиц, накладные и прочие бумаги. Я написал подробную объяснительную, указал свидетелей и приложил все мои согласования по этому вопросу. Тема была закрыта, хотя обошлась мне изрядной нервотрёпкой.
Так что без подлостей в нашем дружном коллективе тоже не обходилось. Что же делать, люди есть люди, и иногда в них проявляется неизвестно откуда взявшееся желание навредить ближнему и получить от этого удовольствие.

ПОЛГОДА НОЧЬ, ПОЛГОДА ДЕНЬ

Каждый, кто отправляется на Север жить или работать, задумывается над вопросом: и как они там живут, когда полгода полярная ночь? Здесь я намерен доказать, что это совершеннейшее заблуждение. На самом деле всё как раз наоборот — света на Севере больше, чем на Юге. Под Севером я подразумеваю территории за полярным кругом, то есть в широтах севернее параллели шестьдесят семь градусов. А под Югом всё, что южнее, куда люди любят ездить отдыхать и греться на солнышке, но, разумеется, не Антарктиду, которая хотя и является истинным Югом, но на самом деле всего лишь полное перевоплощение Арктики, её альтер эго.
Кто бывал на Бермудах, Канарах, Мальдивах или Бали, а также в Египте, Индии и большинстве стран Латинской Америки, замечали там почти полное отсутствие сумерек. То есть день превращается в ночь почти мгновенно, как только солнце покидает небосвод. Наоборот, чем ближе к Северу, тем более удлиняются сумерки. Помните: «Как упоительны в России вечера…»? Вот именно в России, расположенной не только между Западом и Востоком, но также между Югом и Севером, самым изумительным временем суток является вечер. В летнее время светлый вечер обещает прохладу и отдых от дневных трудов, зимний вечер воплощает в себе поэзию, воспоминания о лете и мечты о будущей весне. Именно в сумерках заключён тайный смысл полярной ночи.
На Курейке полярная ночь наступала 5 декабря и продолжалась до 9 января. Этот промежуток времени, равный пяти неделям, по-научному называется гражданская полярная ночь. Солнце не появляется над горизонтом, и рассвет, разгораясь в юго-восточной части небосвода, не рождает день, а переходит в вечерние сумерки, за которыми следует ночь. Это время мистических полярных сияний, которые если и не добавляют слишком много света, но зато рождают массу эмоциональных переживаний у наблюдателей. До 22 декабря дневное посветление неба уменьшается, а затем начинает расти, и вот краешек солнца появляется над пригорком в южной части небосклона — это праздник. И хотя морозы и снегопады ещё лютуют, уже повеяло весенним настроением.
Следующие два месяца день быстро прирастает. А в марте растёт стремительно. Это происходит по причине всё более увеличивающихся утренних и вечерних сумерек, которые почти ничем не отличаются ото дня — всё так же светло, как днём, просто солнца нет на небе. А часто ли в Москве зимой мы видим солнце за сплошной облачностью? По статистике, в году солнечных дней в Москве бывает только восемьдесят два, а пасмурных девяносто восемь, остальные сто восемьдесят четыре — облачные. А в Питере ещё меньше. Начиная с середины марта на Курейке начинается праздник света. Солнце сияет около двенадцати часов, но яркие и длинные сумерки, отражаясь от повсеместных снегов, рождают эффект вечного дня.
Наконец в апреле, когда северная зима ещё в силе, а утренние морозы до минус тридцати и даже по зимнику ещё ездят отчаянные водители, наступает практически полный день, который будет продолжаться до первых снегов в сентябре. Солнце еще заходит за горизонт, но яркая заря, двигаясь от северо-запада на северо-восток, не даёт небу остыть до нового восхода.
И вот наступают пять недель полного полярного дня, когда солнце совсем не исчезает с неба, лишь склоняется к северной точке горизонта. Этот промежуток с 8 июня по 13 июля — полный апофеоз лета. Солнце нагревает почву круглосуточно, температура воздуха в середине июля на солнцепёке может достигать пятидесяти градусов по Цельсию, жара такая, что, спасаясь от неё по ночам, люди выливают на простыни воду, чтобы получить возможность спать. Так что наш Север на самом деле это не обиталище тьмы, а подлинное царство света.

ОСОБЕННОСТИ КУРЕЙСКОЙ ОХОТЫ

В конце мая — начале июня на Курейке сходит лёд, земля, освободившись от снега, покрывается густой зелёной растительностью, в которой особое место занимают жарки — это такие оранжевые крупные кувшинки, почти как тюльпаны, которые вдруг покрывают всю землю. Кажется, природа стремится использовать каждую минуту короткого лета, чтобы успеть вывести потомство и заполнить все ниши промерзшей за зиму поверхности.
Уже в начале августа на крутых берегах Курейки созревает дикая красная и черная смородина величиной с виноград. А в болотах вырастает черника, голубика, брусника, морошка, а в конце августа — знаменитые курейские подосиновики. И ни одного червивого, потому что мошку уже побьёт первый заморозок. Можно было бы обрадоваться этому изобилию, но в каждом ангеле гнездится свой демон: тучи комаров, москитов, мошек, мух, гнуса вылетают летом на охрану своих богатств, напрочь закрывая к ним доступ охотников. Нет, можно, конечно, облачившись в многослойные доспехи, обмазавшись дёгтем, обливаясь потом и поминая всех предков простым русским словом, рискнуть залезть в огород к лесным жителям, но последствия могут быть ужасные. Писатель Астафьев, описывая наши места в повести «Царь-рыба», упоминал, что мошка может до смерти закусать даже такого зверя, как сохатый.
Не дай вам бог, когда поедете на рыбалку, озаботиться большой нуждой. Вам предстоит тяжёлое испытание. Прежде всего вы должны обдумать порядок действий и основательно подготовиться, чтобы нигде не было заминки. А затем постараться исполнить задуманное на счёт раз-два-три. Если вы не успеете, то вам гарантируется увеличение окружности вашей задницы на два размера. Недели две сидеть вы не сможете. И в порядочном обществе показаться тоже. Потому что будете непрерывно чесаться в самых неприличных местах. Но даже если вам удастся исполнить задуманное со сверхскоростью, вы узнаете, что комары и мошки Курейки всё равно быстрее. Это в Подмосковье пресыщенные гурманы-комары могут всю ночь пищать у вас над ухом, так и не пригубив красненького. Курейский комар не таков. Он бросается в атаку в крутом пике и, не боясь сломать свой железный хобот, втыкает его с разгона, как безжалостный санитар в безумной больнице вгоняет шприц бесноватому алконавту. И ваши нежные места покрываются саднящими волдырями, как будто вы полдня просидели голой попой в подмосковной крапиве.
Мошка не признавала авторитетов и с одинаковым аппетитом употребляла и начальство, и рядовых тружеников, братая всех, яко в бане. Однажды в субботу на общем перевыборном собрании партийной организации стройки произошёл скандальный случай. В клубном зале собралось человек триста, когда на сцену, меблированную столом президиума, вышел заместитель начальника строительства Леонид Иванович Третьяк. Держа в левой руке печатные странички, он, стоя перед гипсовым бюстом Ленина, зачитывал регламент, склонившись к микрофону, тогда как правой рукой постоянно искал собственные ягодицы, намереваясь залезть поглубже между ними. В зале стали переглядываться и потихоньку шушукаться. Но когда он сделал это в пятый раз, зал уже смеялся без стеснения. Оратор оторвался от бумажки, не понимая причины веселья, за компанию тоже подхихикнул и продолжил читать и… чесать. Тут уж хохот вышел за рамки политического мероприятия, и из зала полетели реплики работяг: «Лёня вчера с Мундуйки приехал», «Лёня, не порви штаны», «видать, клёв на Мундуйке знатный был», «не клёв — запор», «не запор — понос», «вызовите скорую», «помогите, щас умру…» и т.д. Так мошка вмешалась в политический процесс, чуть не сорвав отчётное партсобрание.
Интересно при этом, что местных эвенков мошка не берёт. В заброшенной ещё лет сто назад деревне Серково, что на Курейке, в месте впадения речки Мундуйки, в сорока километрах ниже по реке от Светлогорска, летом появлялся чум местного эвенка Серёжи. Он жил там всё лето один с оленями и собаками, как на даче, а на зимовку уезжал к сородичам в лесотундру. Серёжа промышлял торговлей, обменивая дары леса, включая браконьерские шкурки соболя, на продукты цивилизации, доставляемые ему проплывавшими мимо по пути на охоту-рыбалку жителями Светлогорска. Больше всего его, конечно, интересовали деньги, спирт и патроны.
Однажды, посетив его чум, я убедился, что комары и мошки на Серёжу не садятся. Почему так, я понял, приблизившись к Серёже на расстояние вдоха. В сей момент я догадался, что если дёготь защищает от мошкары на полчаса, то потовые железы Серёжи производят его, как химический завод, и мошки падают сбитыми лётчиками с недолётом в радиусе сажени. Поэтому рядом с Серёжей можно было стоять не обмахиваясь. Но и не дыша…
К недостаткам летнего сезона относится также дым. Когда от жары и засухи в Эвенкии и Якутии начинают гореть торфяники, то весь континент затягивает плотная дымка окиси углерода. Дышать становится затруднительно, как в избе с перекрытой трубой. В Москве такое было в 1972 и 2010 годах. Но из Москвы можно убежать, например, на дачу или в гости, где не дымит. А в Светлогорске бежать было некуда, и летом 1987 года всерьёз подумывали об эвакуации детей и астматиков до сезона дождей. На самом деле летние пожары в этих местах вроде как парадокс. Стоит подняться на вертолёте, и открывается причудливая картина необъятных водных ресурсов: озёра, реки, ручьи и затоны, болота и старицы — кажется, воды больше, чем суши, а тайга всё равно горит, больше или меньше, но каждое лето.
Кстати, и суша здесь относительная. Потому что на глубине два метра начинается вечная мерзлота. То есть длинные девятимесячные зимы настолько проморозили землю, что она не успевает оттаивать за короткое лето и зима не уходит далеко из этих мест, а лишь прячется ровно на два метра вглубь. И если бы так случилось, что температура Земли поднялась бы на пару градусов — например, в результате парникового эффекта — то мерзлота бы растаяла, и земля превратилась бы в плавучий остров, как спина кита в сказке «Конёк-горбунок»: с лесами, домами, коровами и людьми.
Мерзлота доставляет немало неприятностей жителям. Например, картошка на этой почве не растёт, как, впрочем, и все другие агрокультуры. От этого большое неудобство местным жителям, потому что всё приходится завозить с материка.
Промышляющим в лесу летом оттаявшие мерзлоты грозят смертельной опасностью. Покрытые сверху непрочной почвой, они, как волчьи ямы, готовы проглотить охотника, не оставив от него даже подмётки.
Строителям мерзлота тоже доставляет проблемы. Приходится применять технологии, чтобы не корёжило фундаменты строений, не разрушало дороги. Во времена сталинских лагерей хотели построить железную дорогу от Игарки до Красноярска. Но знаний и технологий ещё не выработали, а решали проблему методом массового трудового вдохновения осужденного контингента. До сих пор стоит ржавый паровоз в тайге на покоробленных рельсах и развалившиеся бараки. А кости людей давно затянуты лесотундровым мхом.

СТАЛИНСКАЯ КУРЕЙКА

Картошка у нас росла только на высоком берегу Енисея в селе Курейка. Огромные массы енисейской воды создавали здесь умягчённый микроклимат. В этом месте напротив высокого левого берега в Енисей вливаются воды Курейки. В деревне живут кержаки, люди внутри добрые, но внешне мрачные, подозрительные, неприветливые. Каждый двор загорожен тесовыми заборами и воротами, которые сродни крепостным. Заезжих людей не очень привечают, хотя в прежние времена по Енисею ходил туристический теплоход с остановкой в Курейке. В этой деревне провел три года в ссылке Иосиф Сталин. Изба, в которой он жил, была облачена павильоном для сохранности. А на высоком берегу Енисея стоял огромный памятник в полный рост. Это был туристический объект.
Кержакам надоели набеги туристов, и после 20-го съезда КПСС памятник обвязали тросом и стащили в Енисей. Так он там и лежит до сих пор. А избёнку и павильон разрушили время и пожар — остались одни развалины. Свидетели оставили записи о быте Сталина в ссылке, они обрели вечный покой в архивах. Предания говорят, что с жителями он ладил. Завёл там себе жену — дочку хозяйки четырнадцати лет (самому было тридцать шесть), имел от неё двух детей, один из которых умер в младенчестве. Второй, Александр, родился уже после отъезда Сталина. Сын Сталина носил фамилию Давыдов и давал подписку о неразглашении. Известно, что Александр Давыдов прошел всю войну, имел награды. Часто бывал в Игарке у родственников. У него было трое детей. Последние годы он жил в Новокузнецке, работал директором столовой. Умер в 1987 году от рака. В Новокузнецке до сих пор живет один из его сыновей.
Интересно, что Сталин не бежал из ссылки, как сообщала пропагандистская литература, — убежать из Курейки было невозможно — а был, по-видимому, добровольно-принудительно призван в армию в начале 1917 года, ведь шла война. Уехал Сталин из Курейки в санях и в сопровождении охранника по зимнику, проложенному по руслу Енисея. Однако в Красноярске выяснилось, что левая рука у него сухая. Красноярский губернатор отправил его досиживать срок ссылки в город Ачинск. А тут, кстати, и Февральская революция случилась, неразбериха — вот тут уж Иосиф Виссарионович не растерялся и сбежал в Питер. А вероятнее всего, был освобождён официально как политический.

ИСКРИВЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ…

Когда стоишь на высоком берегу Енисея напротив впадающей в него Курейки и смотришь поверх реки на другой берег в трёх с гаком километрах, то возникает ощущение, что время — это текущая река, которая уносит его в Ледовитый океан на вечное хранение. А здесь, на суше, времени нет. Всё как было сто, двести, тысячу лет назад, так и осталось теперь. Может, и Сталин сейчас выйдет с удочкой из тесовых ворот и засеменит по откосу к лодочке, припаркованной на берегу. Пройдёт мимо и не заметит необычного наблюдателя, потому что вы из другого времени, словно в кино.
Это ощущение, что это кино, часто возвращалось ко мне на Курейке почему-то именно на берегу. Когда мимо проносятся стальные воды, завихряясь и пучась на бегу, то это гипнотизирует. Невероятная мощь крутых берегов, отполированного за миллионы лет гранитного ложа, словно гигантский каменотёс вытесал гранитную набережную по проекту Бога, — всё это делает созерцателя наблюдателем, пришедшим поучаствовать в массовке. И, наверное, нужно иметь особый характер и устройство организма, чтобы, родившись, жить здесь вне времени посреди необъятных и опасных пространств.

Северяне мы — нам ли под вьюгою гнуться?
Нас в карбасах носил Енисей в ледяной океан,
мы буравили горы, чтоб урановых руд дотянуться,
в кимберлитовой трубке шаманский курили тимьян.

Нас взрастили просторы, нам лёгкие выстудил ветер,
и Байкал излечил Богом данной живою водой,
мы с рожденья за русские дали в ответе,
дым отечества — это наш дух родовой.

Признаюсь, что постоянная занятость работой сохраняла голову от шокирующих раздумий на эту тему. Но иногда случалось постоять на берегу и мысленно сопоставить затею Создателя в его живом землеустройском мегапроекте с нашим игрушечным, нарушающим эту миллионовековую гармонию рукотворной вставкой в виде Курейской ГЭС.

…ЛЕЧИТСЯ РЫБАЛКОЙ

Однажды, во время перерыва на обед, когда нужные мне исполнители производственной мизансцены — работники пристани — отправились передохнуть, я стоял так — дум великих полн — на гранитном берегу Курейки у пионерного посёлка, и вздумалось мне вдруг скоротать время, половить рыбу с борта стоявшего катера.
Попросил леску с крючком у машиниста, взял со стекла жёлтую полосатую муху пожирнее и пожужжее, насадил и бросил в Курейку. Не успела ещё муха упасть в струю, как какой-то демон из реки вдруг выпрыгнул с шумом и всплеском и утащил мою муху на дно, чуть не оторвав мне палец намотанной леской. Опомнившись, потянул и вытащил огромного горбатого хариуса килограмма на два с лишком. Вот так фокус! Попросил мешок для трофея, поймал вторую муху и снова забросил — история повторилась. Так, за полчаса я вытащил шесть здоровенных рыб, не считая сорвавшихся.
Вечером притащил жене добычу, поневоле чувствуя себя первобытным удальцом. Жена, конечно, обрадовалась и говорит:
— Нас сегодня пригласили в гости к начальнику УМР, давай подарим им вот этого здоровенного.
Завернули, понесли, подарили. Жена УМРского начальника тоже обрадовалась:
— Ой, как хорошо, а то мне сегодня Ваську нечем покормить, рыбу ему сварю.
Васькой оказался матёрый ленивый кот. Так относилось к хариусу местное старожильское население. Ценились нельма, таймень, осётр, сиг. Замороженный сиг зимой нарезался ножом стружками, как строгают палку, и подавался в сыром виде к водке в виде деликатеса. Отсюда и название — строганина. Стружку брали двумя пальцами и окунали в чашку с солью и перцем. Очень вкусная закуска.
Профессиональными рыбаками на Курейке были почти все. Высшим разрядом считалось изловить на спиннинг царь-рыбу — тайменя. Огромное чудище с акульей пастью весом от тридцати до пятидесяти килограммов. Чтобы его поймать, нужно было ждать в определенном месте, где его видели на игре. Это когда ему надоедает лежать в яме, и он выпрыгивает на свет божий, создавая волну типа цунами. Тогда надо, размахнувшись, бросить блесну точно в это место, которое от берега на расстоянии тридцати-пятидесяти метров. И тогда есть вероятность, что, может быть, он не поленится и заглотнёт блесну. После этого начинается борьба на выносливость между человеком и рыбой. Не всегда она заканчивается однозначно. Бывало, что особо упорных рыба утягивала в реку. Тогда приходилось бросать снасть. Ну, а когда удавалось вытянуть эту акулу на берег, сразу давали ей «анальгина» — это камнем по башке, а то укусит и может палец или руку отхватить.

НЕ ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ

Кстати, о курейских камнях. Между первым и вторым порогами Курейки первопроходцами этих мест было подмечено, что берег завален чёрными слоистыми камнями, которыми можно рисовать и писать на граните или бумаге как карандашом. Это оказался почти без примесей природный графит. Геологи разведали месторождение вглубь и обнаружили огромный пласт, годный к промышленной разработке. Ещё в 20-х годах прошлого столетия геолог С.В. Обручев дал описание первого порога Курейки в своём дневнике: «Река низвергается сначала тремя потоками... метров на восемь почти вертикально, а потом падает еще метров на десять-двенадцать… Водяная пыль, грохот, вой. По обе стороны водопад сдавливают трапповые стены метров в семьдесят высотой. Мощная пластовая интрузия траппа... своим контактом превратила здесь пласт угля в графит и, перегородив дорогу реке, создала водопад и тем самым готовую энергию для его эксплуатации».

С развитием атомной энергетики открытое месторождение имело стратегическое значение, потому что первые реакторы делали из чистого графита, замедляющего нейтроны. Предположительно это обстоятельство послужило первопричиной в разработке задания на проектирование электростанции на Курейке.
Графита действительно требовалось очень много. Не только лабораторные, но и первые промышленные АЭС использовали графит. А именно реакторы РБМК (реактор большой мощности канальный), для которых требуется около 2000 тонн очищенного минерала. До 1990 года успели построить пять АЭС по четыре блока в каждой — 40 тысяч тонн химически чистого графита. И в планах до 2000 года предполагалось столько же. Конструкция РБМК-1000 (мощность = миллион ватт) была технологичной, потому что собиралась из графитовых блоков, как мозаика. И можно было увеличивать мощность, просто добавляя новые блоки.
Так на Игналинской АЭС уже строили РБМК-1500. Но графит горюч при определённых условиях, и это оказалось роковым свойством в апреле 1986 года. В середине 60-х годов придумали иной тип реактора — ВВЭР (водо-водяной энергетический реактор), который использовал в качестве замедлителя простую воду. Сочли, что этот реактор, хотя и дороже (много нержавейки), но выгоднее для экспорта, и в 1980 году на Нововоронежской АЭС был запущен реактор большой мощности ВВЭР-1000, который пошёл в серию. В конкуренции возникло соревнование, который реактор лучше — РБМК или ВВЭР? По слухам, президент АН СССР Александров поддерживал РБМК. Но после аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 году от схемы РБМК отказались окончательно, графит стал не нужен, и это, возможно, спасло Курейку от полного разорения.
Месторождение осталось нетронутым. Но строительство Курейской ГЭС, начатое в середине 70-х, продолжалось, поскольку энергия была нужна для норильского промышленного узла. Более того, планировалось построить ещё две ГЭС в указанном районе — на реке Северной и на самом Енисее в районе Игарки.
Таким образом, залежи графита оказались в резерве до будущих времён. А чёрные камни мы возили с собой в Москву как сувениры — произвести впечатление. Между тем в Светлогорске графит не давал о себе позабыть. На посуде и чайниках он оставлял несмываемый автограф в виде серого налёта, ибо наночастицы графита постоянно находились в курейской воде. А поскольку мы есть то, что мы пьём, то старожилы Курейки со временем становились насквозь прографичены. Неизвестно, как это сказывалось на здоровье обывателей, но, возможно, быстрые нейтроны стали им уже не так страшны, как их малюют, и курейцы постепенно обретали полную свободу воли, превращаясь в эпикурейцев нового издания, которым, наверное, и нейтронная бомба нипочём.
Ведь главное — жить и работать красиво и с аппетитом, а этого на Курейке было вдоволь.

НЕБЕСНЫЙ ТАНЕЦ ДУШ УМЕРШИХ ДЕВСТВЕННИЦ

Так в Норвегии называли танец сполохов полярных сияний. Рассказать о Севере, не упомянув об этом полумистическом явлении, невозможно. Почему полу?.. Потому что теперь-то всем известна электрокорпускулярная и магнитная природа этого явления.
А если не хватает воображения, чтобы представить, как частицы Солнца, выброшенные термоядерным взрывом мегаисполинской силы с поверхности светила, устремляются к Земле, преодолев за сутки расстояние в 150 млн км, захватываются невидимым спасительным сачком магнитного поля Земли и, будучи пойманными, устраивают виттову пляску радужных переливов, словно бабочки-однодневки в банке космического натуралиста, — то всё остальное относится к мистике.

После Курейки я с семьёй переехал в посёлок Полярные Зори Мурманской области. Там полярные сияния были частью почти ежедневного вечернего шоу, когда народ, потрудившись на ниве мирного атома, выходил из кинотеатра и устремлял удивлённые взоры на небо, светившееся неоднозначным заревом над Кольской атомной электростанцией.

В Светлогорске были не только сияния, но, как ведали шепотом старожилы, приземлялись даже НЛО. К сожалению, я их не застал, но люди рассказывали авторитетные. А шёпотом, потому что… ну сами понимаете. Почему-то свидетели НЛО в жизни скромны.
Минусом было то, что поскольку в Светлогорске шёл круглосуточный производственный процесс, то весь посёлок освещался тремя мощными лампами дневного света, расположенными на стальных мачтах по краям посёлка. И небесного сияния не было видно. А ночные поездки «за город» случались редко. Но случались.
Навигация на Курейке заканчивалась в середине сентября — и то, если водный режим позволял пройти в одном опасном месте, где речка с романтическим названием Мундуйка, впадая в Курейку, наносила каменистые отмели. На Енисее же навигация продолжалась ещё месяц. И баржи с нашими грузами из Красноярска разгружались на запасной базе Сухариха, расположенной в семидесяти километрах от посёлка, если по прямой, а по кривой не меньше сотни. Естественно, приходилось и нам наведываться туда в конце навигации, чтобы отобрать свои контейнеры и доставить в Светлогорск.
В Сухариху через ручьи, болота и буераки была отсыпана дорога, которая далее следовала до Игарки. Это и был знаменитый зимник. Стоит ли говорить, что зимник «работал» только зимой. Но примерно с конца апреля до середины октября движение по этой дороге было невозможно.
Поездка по зимнику сопровождалась смертельным риском, и не все водители были способны взять этот маршрут. Чтобы отправиться на него, готовились заранее. Машина приводилась в идеальное состояние.
Поехать немыслимо было, например, без цепей и лебёдки, топора и пилы, канистр с бензином и соляркой, непромокаемых спичек, еды на несколько суток, ружья с патронами на медведя и волка, ракетницы, запаса сухих дров и комплекта одежды на случай промокания, тулупа на случай аварийной остановки и так далее. В одиночку ехать запрещалось — только со сменным водителем и только несколько машин караваном.
Вот когда я понял, почему начальник строительства Бажанов не взял меня к себе в машину, когда я встретил его в игарском аэропорту, впервые приехав из Москвы. Бажанов, пожалуй, единственный, кто ездил в машине без сопровождения. Но водитель у него был классный — Вася Шлейнинг, русский немец. Его уазик всегда был в готовности и набит до крыши всякой всячиной, включая рацию.
Описывать поездку по зимнику здесь не буду, потому что тема другая. Назвать это аттракционом не могу, потому что в парке имени культуры ты за это платишь деньги и получаешь удовольствие, а тут бесплатно так кишки выворачивает, что семибалльный шторм на море — это детские качели, если сравнить с зимником, когда ни одной не ушибленной клеточки не остаётся в организме.
В Сухарихе после лазания среди железных контейнеров вечером особенно приятно попариться в бане, которая имелась на базе. Ну, а после бани сами понимаете — нехитрый стол с деликатесами в виде вскрытых штыком банок тушёнки, бычков в томатном соусе, строганины и запотевшей жидкости в сосуде с нечитаемой из-за инея наклейкой.
И потом богатырский сон в хорошо протопленной избе. Припоминаю, что мороз к ночи был крепок, перевалив за отметку актировки. Ночью сработал внутренний будильник и позвал на двор. Схватив овчину и сунув ноги в валенки, выбегаю на улицу и подмечаю, что изморозь в воздухе искрится миллионами нановспышек. Откуда свет? Смотрю вверх и обмираю. Вся небесная сфера надо мной светится, подобно мистическому шатру, конус которого находится в зените и уходит в космос на высоту в тысячу километров. Было такое чувство, что вся энергия Земли в эту ночь отправилась в космос по чьей-то неземной воле, и лучи этой энергии, начинаясь вокруг горизонта на 360 градусов, устремились, как свет миллиарда зенитных прожекторов к центру Вселенной, где сохранялось единственное открытое затемнённое пятно, представлявшееся глазом Всевышнего или чёрной дырой, приблизившейся на расстояние атаки. В центре дыры светилась точка Полярной звезды. Всё это копотливо шевелилось в абсолютно бесшумном режиме.
Не могу описать ощущения той минуты. Пожалуй, немало струхнул. Показалось, что душа моя отлетела в указанном направлении. А тело должно упасть и погибнуть, потому что это наверняка рентген, а он убивает всё живое. И впрямь сохранять равновесие с задранной головой было затруднительно, и я повалился в сугроб.
Это событие вернуло меня на землю в буквальном смысле, потому что лежать голому человеку в сугробе при пятидесятиградусном морозе не комильфо. Быстро убравшись со двора, ещё долго чувствовал тряску в тёплой постели то ли от холода, то ли от пережитого эмоционального шока.
После этого случая я пытался навести справки у более опытных товарищей, что это было, но не находил подтверждения своим наблюдениям. Скорее стал подмечать тень искреннего утешения, которое проявляют к очевидцам НЛО. И я перестал интересоваться подробностями, чтобы не прослыть домашним сумасшедшим.
Однако когда появился интернет, я с удивлением обнаружил отголоски моей истории в описаниях бывалых. Сейчас любой интересант без риска повредить своей репутации может узнать, что влияние полярного сияния на человека существует, и оно может приобретать шокирующие и даже болезненные формы. У русских поморов это носило название «меряченье», а у эскимосов — «зов Полярной звезды».
Видимо, что-то подобное этому влиянию произошло на Сухарихе со мной. Конечно, я не сошёл с ума, но прививку от помешательства получил. К сожалению, были на строительстве истории и пострашнее этой.

СТРАХ И УЖАС КУРЕЙКИ

И хотя страшно и жутко об этом вспоминать, но в назидание детям, которые уже выросли и стали внешне похожими на мужчин, я решил написать о нескольких трагических случаях, происшедших на Курейке — не только красивой и могучей, но и жестокой реке. Примерно за год до пуска вслед за Анохиным приехал на Курейку из Балаково хороший парень и специалист Валера. Спокойный, деловой, юморной, он сразу активно включился в работу и много времени проводил на рабочей площадке ГЭС, на контроле заказчика по монтажу оборудования. В трудных условиях сразу видны лучшие качества человека, когда он не хнычет, а добросовестно исполняет то, что нужно, без пафоса и геройства.
Прошла пара месяцев, как он приехал, и вот однажды я возвращаюсь из командировки, а все такие невесёлые, как в воду опущенные. Что случилось? Валеру похоронили…
Выполняя свою обычную работу с монтажниками, Валера неловко поскользнулся на лесах, а перила не выдержали, и он упал с высоты двадцать метров на лёд Курейки, разбившись насмерть. Казалось, сотни людей там ходили, я и сам там был в этом месте, а вот мгновение — и нет человека. И сколько угодно говори потом «земля пухом», а знаем, что никакого пуха нет, и больно до сих пор спустя тридцать лет, что человека не стало в расцвете лет, и ты в этом тоже как будто виноват.
Река Курейка забирала людей играючи. Температура воды летом не выше пяти градусов, течение быстрое, пороги и водопады. Упавшему в воду человеку отпущено время не более пяти минут, чтобы выбраться и спастись. Но, даже выбравшись на берег ещё живыми, люди иногда погибали от переохлаждения — сердце отказывалось качать остывшую кровь.
Мы построили в Светлогорске хороший клуб, с большими трудностями укомплектовали его театральным оборудованием, мебелью. Получилась картинка. Но чтобы она ожила, нужны люди. И вот приехал парень, мастер спорта по борьбе, чтобы заниматься с пацанами в спортивной секции при клубе. И надо же так случиться, что он с товарищем поехал прокатиться на моторке и, неловко передвигаясь в лодке, потерял равновесие и упал в воду. Ну, подумаешь, в воду упал, намок просто — смешная история. А человек умер. Вот и кончилась его история, а было ему двадцать пять. На Севере мелочей не бывает. То, что на материке представляется мелочью, на Севере вырастает иногда в смертельную проблему, и не каждому эта мелочь прощается.
Многие заводили лодки с мотором. Почти каждый был рыбак и охотник — а что ещё делать в выходные, да на таком раздолье? Лодочный мотор работает на смеси бензина с маслом. Бензин хранят в канистрах, как известно. Но тут есть маленькая мелочь, на материке, может, незаметная. Если канистра неполная, то даже внутри неё образуется иней от мороза — конденсат от влаги, содержащейся в воздухе. Эта вода в виде снега или льда зимой плавает в канистре, и если лёд не убрать, то летом он тает и перемещается на дно, потому что плотность бензина меньше единицы.
Тогда, если вы выльете канистру в бак лодки, то эта вода может попасть в мотор, и он может заглохнуть. Обычно ничего страшного — дёрнул за верёвку стартёра, мотор чихнёт и заведётся. Но иногда… Семья: папа, мама и двое детей — мальчик и девочка — отправились на лодке покататься. На стремнине мотор вдруг заглох. Папа стал заводить стартёр и вдруг упал в воду. Мать вскочила, схватила весло и стала подгребать, но неумело, тогда она решила дотянуться веслом до мужа, но и сама свалилась через борт. Выбраться на лодку из воды самостоятельно практически невозможно. Оба утонули на глазах у детей. Неуправляемую лодку стало сносить к первому курейскому порогу, который на самом деле есть двадцатиметровый водопад. Девочка не растерялась и сумела подгрести к берегу одним веслом, спасла себя и младшего братика.
Но самую ужасную дань с человеческой беспечности Курейка взяла в День строителя, 8 августа, в пусковом 1987 году. Основные сооружения были уже выстроены. Ещё весной закрыли воды паводка и наполнили водохранилище до верхней расчетной отметки девяносто пять метров. Летние воды Курейки сливались через открытый затвор водосброса. Белый поток, срываясь со стометровой высоты, пробегал около двухсот метров водослива и с трамплина подбрасывался в воздух, образуя радугу. Почти всё курейское общество собралось на плотине, день был солнечный, все получили премию и радовались, созерцая творение рук человеческих. Вдруг две лодки появились в акватории верхнего бьефа. В одной был мужчина, в другой сидела семья с девочкой пяти лет. Они совершали галсы на виду у всей публики, это было красиво, но небезопасно. Кто-то начал им кричать, чтобы они уходили из акватории, но моторы работали, и они не слышали.
Услышали лишь тогда, когда у лодки с семьёй заглох мотор. Они не сразу поняли опасность, с десяток минут возились с мотором, а он не заводился, как назло. Лодку всё быстрее стало сносить к водосбросу. Вторая лодка была далеко у берега в относительной безопасности. Почему он не подплыл, когда была возможность их спасти, никто не знает. Люди на плотине побежали звонить диспетчеру, чтобы опустили затвор, но крановщица была выходная, и за ней послали машину. Пока она приехала, пока поднялась на козловой кран, история закончилась.
Мужчина всё ещё пытался завести мотор, а женщина села за вёсла и стала отгребать от опасного места. Ещё можно было спастись, но беда в том, что она от страха стала грести в другую сторону. Лодка попала в течение, и её уже было не остановить. Говорят, что девочка так кричала, что люди на плотине падали в обморок от ужаса и бессилия. Вторая лодка наконец опомнилась и пыталась приблизиться, но опоздала. Первая лодка была затянута в водопад и скрылась в потоке. Тогда второй мужчина в порыве безумного отчаяния направил свою лодку в поток и совершил самоубийство. Ни одного трупа не нашли. Курейка никогда не отдавала свою добычу.

ФОБОС И ДЕЙМОС НАШЕЙ ЖИЗНИ

Иногда ясной ночью на небе светит красная звезда. На самом деле это Марс — планета, названная в честь бога войны. Он не подмигивает нам сверху игриво, как иные звёзды, а смотрит пристально, не мигая, словно предупреждает: mementо mori — помни о смерти.
Если бы наш глаз был так зорок, как телескоп, то различил бы на орбите красной планеты двух неразлучных товарищей Марса — спутники Фобос и Деймос, в переводе с греческого Страх и Ужас. Есть гипотеза, что жизнь очень давно была занесена на Землю с Марса. Если это так, то значит, в нас живёт частичка этой планеты и двух его оруженосцев. И когда нам тихо и спокойно живётся, то не кажется ли нам, что жизнь проживается зря, неинтересно?

«А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой».

И когда мы выходим на тропу борьбы, то два спутника Марса начинают пугать нас. Что ты делаешь? Не смей! Ты можешь погибнуть! Отчаянный человек подбрасывает монетку и бросается в омут головой — будь что будет, авось кривая вывезет…
Мужественный человек взвесит на весах рассудка все риски и опасности и пойдёт вперёд, встречая неизведанное с уверенным спокойствием. Один побеждает страх безрассудством, другой — обдуманной смелостью.
Люди, пришедшие на Курейку, захотели подчинить её своей воле. Своими микроскопическими муравьиными усилиями, умноженными на количество человеков и возведёнными в степень воли и усердия, они взрывали её берега, перекрывали русло, остановили её бег плотиной и, наконец, заставили её течь по трубам и крутить колеса турбин, чтобы всю энергию реки, накопленную тысячелетиями, превратить в электрический ток, который будет двигать машинами, зажигать свет в домах, строить корабли, запускать ракеты в космос и помогать маленьким новым людям появляться на свет. Курейка не сдавалась, сопротивлялась и в гневе своём собрала кровавую жатву — ту цену, которую всегда платит человечество на пути созидания.

Я хочу обратиться к своим сыновьям: не бойтесь рисковать! Ищите свою дорогу в жизни и смело идите по ней. Выбирая цель, следуйте ей, как путеводной звезде.

Не забывайте, что ваша стартовая позиция — это родительские плечи. Вы сможете смотреть дальше, если не будете пренебрегать этой опорой.

Пусть вас не пугают спутники Марса, но не дай вам бог игнорировать их. Сделайте их своими союзниками, и вы увидите, что страх породит бесстрашие, а ужас — осторожность. И преграды упадут перед вами.

Тогда на карте мира, может быть, появится точка, про которую вы сможете сказать — она моя. И подарить рассказ о ней своим сыновьям.

«И места, в которых мы бывали, люди в картах мира отмечали».

Доброго пути всем!
Март, 2015