За чертой

                ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я родился 6 июня 1932 года. В 2015 году мне исполнится 83 года. Вполне солидный возраст для того, чтобы дать себе отчет, как прожита жизнь, что запомнилось навсегда и что забылось, стерлось из памяти. Есть вехи на жизненном пути, о которых хотелось бы рассказать и которые были нашими достижениями, просчетами и заблуждениями.

Мое поколенье прожило трудную жизнь. Мы были детьми, когда у нас в стране была попытка создать новое общество. Нас с малых лет учили верить надуманным идеалам такого первобытно-справедливого  общества, создание которого должно было обеспечить счастливую жизнь всем его согражданам. Этакая коммуна, во главе с вождем племени, власть которого безгранична. Он мог за нас решить нашу судьбу, наше настоящее и будущее.

Повесть «За чертой» была написана мною в начале 90-х годов прошлого столетия. Основанная на автобиографическом материале эта повесть должна быть интересна и понятна не только моим сверстникам, людям преклонного возраста, но  и поколению россиян, выросших после развала бывшего СССР. Хочется верить, что они будут жить в другом обществе, честном и справедливом, и избавят себя, своих детей и внуков от необходимости искать другую «Отчизну».

Первая редакция этой повести была опубликована в Германии в 2001 году тиражом 100 экземпляров на средства автора без регистрации в сиcтеме ISBN и была распространена автором среди друзей и знакомых.

Россия сейчас переживает нелегкие времена. Надеюсь, что здравый смысл и добрая воля российского народа позволит стране избежать ошибок, в результате которых люди будут вынуждено искать себе другое место жительства на нашей планете, ибо тяга к Родине, родному языку и понятной с детства врожденной ментальности несмотря на все обиды, останется у них навсегда.





                Всем, кто в эмиграции,
                У кого ночью болит сердце
                и снятся сны из прошлой жизни.

С ночи льет дождь. Его мелкие капли почти не видны в воздухе, но под балконом на асфальте в лужах вьются причудливые кружева. Очередной дождливый день, каких так много в этой стране, серое небо над головой – беспросветное и бесконечное.

В такую погоду мне вдойне трудно совладать с собой, уйти от себя, от мыслей о прошлом. Постоянно копаюсь в нем, как в куче грязного, старого, пропахшего потом белья. Безуспешно ищу ответ на вопрос, почему так случилось, что вместо «заслуженного отдыха» и написания мемуаров, к которым неотвратимо приходят старые «бездельники», считающие, что воспоминания принесут им бессмертие, я занимаюсь самокопанием и самоистязанием.

Одна мысль не давала мне покоя постоянно: кем же я был той жизни, которая мне единожды была дарована Богом? чему отдал ее? что оставлю в этом мире после себя?

Из трех заповедей: построить дом, посадить дерево и вырастить детей, - только дети и внуки останутся после меня на этой земле. Дом, который я строил, оказался недостижимой фантазией философов-утопистов, миражом в пустыне. Он манил к себе, притягивал... и исчез без следа. Нет его больше. Дерево, которое я ежедневно старательно поливал, выросло, но его плоды оказались горькими, и его срубили, его тоже больше нет. На месте моего бывшего дома празднуют пир предприимчивые люди, называющие себя «новыми русскими», воры и казнокрады, претендующие на роль демократов и спасителей Отечества.

У меня сохранился советский паспорт. Собственно, это не паспорт, только документ для зарубежных поездок. В ноябре 1995 года истек срок его годности, но фактически он недействителен с того времени, когда с политических карт мира исчезла страна, выдавшая его, - Союз Советских Социалистических Республик.

В «пятом пункте» моего другого паспорта СССР, внутреннего, сообщалось, что его владелец - еврей. По замыслу советских идеологов эта запись являлась чем-то вроде медицинской отметки о об «особой группе крови». Не приведи, Господи, спутать эту кровь с другой – русской, украинской, грузинской...
Опасно для советского общества!

Что им с того, что мои предки жили на этой земле более двухсот лет, что в СССР мы были лишены возможности исповедывать религию наших предков – иудаизм, что нам всем, со школьной скамьи проповедывался атеизм, пытаясь сделать из нас новую историческую общность – советский народ, что русский – мой родной язык, что это моя Родина, что я русский еврей.

Эта запись о моем еврейском происхождении по крови множилась всю жизнь от анкеты к анкете, при приеме на работу, при рождении детей и даже при записи в библиотеку. Попробуйте ежедневно повторять: «Я – император Наполеон!». В конце концов вы поверите этому и... окажетесь в сумасшедшем доме, из которого нельзя выйти, можно только сбежать, куда глаза глядят.

Эмиграция – это и есть бегство, бегство в никуда. Невозможно жить  без связи с окружающим миром. Кто я в этом новом мире, в котором все думают на другом языке и многие, привычные с детства понятия смещены? Чувствуешь себя инопланетянином, в пустоте, без просвета, без надежды на будущее, - тем паче, что большая часть жизни уже позади, что осталось так немного...

Можно и нужно, конечно, научиться понимать и говорить на другом языке. Но в моем возрасте это не избавляет от ощущения, испытанного давным-давно в детской игре, когда попав фишкой на запретное поле, ты должен возвратиться в самое начало пути. Все надо начинать сызнова, а времени для этого уже нет.

Дико вдруг ощутить, что не можешь выразить себя, сказать то, что хочешь и знаешь, понять смысл часто уже знакомых слов, шутку и иронию. Чувствуешь себя оглупевшим, дебилом, паралитиком, потерявшим речь. Хронически нехватает слов, как астматику не хватает воздуха. Я задыхаюсь постоянно, и это чувство не покидает меня в годы эмиграции ни на минуту.

Жизнь в Союзе была жизнью на другой планете. Ее уже нет, ее постигла вселенская катастрофа. Нас, спасшихся, несет в неведомый мир. Пути назад нет. Позади бесконечная пустота. Память о жизни на той, потерпевшей катастрофу планете, возвращает меня в прошлое.

I

К поступлению в партию нас готовили с детства: в школе всех поголовно принимали в октябрята, потом в пионеры, а с четырнадцати лет – в комсомол. Чуть ли не с младенчества учили заседать в «штабах» и «комитетах», высиживать часы на собраниях и единогласно – только единогласно! – голосовать. Мы были приучены измерять наши успехи не только оценками наших знаний, но и общественным положением. Многим  в жизни общественное положение, часто даже не собственное – родительское, заменяло знания.

В 1953 году после смерти И.Сталина, как после смерти В.Ленина в 1924-м, в стране была организована кампания массового приема в партию – так называемый Сталинский призыв. Секретарь комитета комсомола Днепропетровского металлургического института Л.Ошко (в дальнейшем первый секретарь Днепропетровского обкома комсомола) сообщил членам комитета, что партком настоятельно рекомендует всем подать заявления о вступлению в партию.

И вот мне, студенту третьего курса, члену комитета комсомола, ответственному за культурно-массовую работу в институте, должны оказать эту высокую честь – принять. Стою в коридоре и жду вызова в комнату, где заседает партком. Накануне зубрил даты и названия: съезд коллективизации, индустриализации... В голове путались их номера, было непонятно, почему после XVIII-го съезда так долго не было XIX-го. Но в «Кратком курсе истории партии» об этом умалчивалось, - должно быть из-за краткости...

Наконец, зовут. В довольно тесной комнате парткома много людей. В углу за столом секретарь парткома доцент Ярцев. Маленькая лысая остроносая голова на длинной шее роднит его со страусом, важно взирающем на присутствующих с высоты своего положения и, действительно, немалого роста, даже, когда он сидел. Рядом директор института профессор Н.Исаенко, за другими столами – члены парткома и приглашенные. Среди них известные в металлургии ученые – члены-корреспонденты и доктора наук.

Слушаю, как зачитывают мою анкету и три рекомендации: первая – институтского комитета комсомола, вторая - доцента кафедры политэкономии В.Проня, человека нестандартного и незакомплексованного на догмах,которым он нас обучал, и третья – от моего сокурсника Жени Зайцева, вступившего в партию еще на фронте, во время войны.

- Есть вопросы по анкете? Профессор Исаенко – пожалуйста...
Сжался внутри, как перед стартом на стометровку, жду вопроса: ах эти бесконечные названия съездов!... И вдруг мягко, как бы по-отечески, на «ты»...:
Слушай, скажи честно, у тебя давно фамилия Донской?

Вопрос – словно выстрел. Не знаю, что ответить. Отца звали Яков (наверное, Янкель), он родился в 1897 году и носил фамилию Донской. Дед Петр (скорее всего Пейса) тоже был Донской, - он скончался, когда мне не исполнилось еще и года. А что было ранее в нашей еврейской семье, - просто не знаю, не могу знать, не могу помнить... Все молчат. Вопрос был неожиданным не только для меня. После такого вопроса и спрашивать о съездах партии как-то неудобно – какая уж тут идеология...

Исаенко почувствовал замешательство присутствовавших:
-Ну ладно, товарищи, мы же его давно знаем...
Ярцев:
- Есть еще вопросы? Нет? Можете идти.

Выхожу в коридор. Подхожу к окну. Там за окном институтский двор, мастерские, спортзал, какой-то строительный мусор. Все как всегда, ничего не изменилось. Ничего, кроме меня самого. Чувствую себя оплеванным. Словно в дерьме вываляли. Меня гложет обида: мы все интернационалисты, для нас нет, как пелось в
песнях, «ни черных, ни цветных», так почему же ни один из присутствовавших уважаемых  ученых не возмутился и не спросил: « Как Вам не стыдно, профессор Исаенко?! Причем здесь национальность?! Ни один... Лишь доцент Е.Чанкова вышла вместе со мной и долго стояла рядом, положив руку мне на плечо, словно молчаливо извиняясь за всех.

После столь содержательного обсуждения решение было принято единогласно – принять кандидатом в члены партии. Теперь всю жизнь, сжимаясь внутри буду ждать вопросов: «А у вас давно эта фамилия? А какая фамилия была у вашей семьи раньше? Кто были ваши родители, откуда вы?».

*  *  *

Помню себя примерно с 5 лет. В этом возрасте я еще не знал, что я еврей. Дом №15 по Садовой улице в Днепропетровске, в котором мы жили, городские старожилы называли по имени бывшего владельца – «дом Андриевского». Замкнутый четырехугольник с большим внутренним двором для хозяйственных служб и прогулок детей. Что-то в нем было от старой крепости или, скорее от тюрьмы, которая до революции стояла напротив.

После революции тюрьму снесли и на этом месте разбили парк, присвоив ему имя «Парк МОПР'a» («Международной организации помощи борцам революции»). После войны парку присвоили имя Ленина, а затем значительную часть его застроили помпезным зданием обкома КПСС, и тоже с внутренним двором – замаскированным парком. До чего же сильны тюремные традиции

*  *  *

Так кем же были мои родители? Почему всю жизнь мне надо было доказывать, что мое происхождение ничуть не хуже, чем у живущих рядом? Где проходит злополучная черта, отделяющая евреев от других людей?

Мой отец родился в Полтаве – в городе на Украине в «черте оседлости», в бедной еврейской семье, единственным «богатством» которой была русская фамилия. Её происхождение для меня загадка. Не исключено, что эта фамилия – след событий, относящихся к первой половине девятнадцатого века. Тогда в России молодых еврейских парней стали по примеру стран Западной Европы призывать на службу в армию, после чего им, как и кантонистам, разрешалось брать русские фамилии. Понятно, что в русской армии евреи не могли соблюдать свои религиозные обряды и обычаи. Поэтому правдами и неправдами они стремились избежать воинской службы, помимо всего еще и крайне долгой – двадцать пять лет. Бывало и так, что в многодетных еврейских семьях братья жили под другими, не еврейскими фамилиями, русскими или украинскими, - какие можно было позаимствовать у соседей, иногда за соответствующую плату, попросту говоря, взятку. Единственного сына запрещалось забирать в армию.  И евреи шли на это, отдавая последнее, чтобы спасти своих детей.

Я встречал других евреев с такой же древней, как у меня русско-княжеской фамилией. Среди них, возможно наш дальний родственник, известный в прошлом кинорежиссер, народный артист СССР Марк Донской.

Уже в Германии я получил письмо из Гамбурга от госпожи Евы Викманн, чья девичья фамилия была Донская. Отец Евы родился на Украине, в Первую мировую войну попал в германский плен, в Германии после войны женился на немке дворянского происхождения и в Россиию не вернулся. Позднее выяснилось, что возможно мы с госпожой Викманн тоже дальние родственники.

А в 1987 году из газеты «Известия» я узнал, что и в США жила еврейская семья Донских, эмигрировавших из России еще до революции. Наследников этой семьи безуспешно разыскивала советская Инюрколлегия – думаю, люди боялись признаться, что у них за границей могут быть родственники.

В семье моего деда-портного говорили на идиш. Мой отец с юных лет целыми днями работал, помогал отцу: грел утюги, обметывал петли, пришивал пуговицы. А по ночам учился. Перед Первой мировой войной сдал экстерном экзамены за курс гимназии и ушел служить в армию. Там познакомился с социал-демократами и поверил им, как сотни и тысячи молодых еврейских парней, воспитанных в семьях, живших в черте оседлости и постоянно ждавших очередного погрома. Вступил в РСДРП – в ней было немало евреев, достаточно назвать ближайших соратников Ленина: Троцкого, Зиновьева, Каменева, Свердлова.

В начале двадцатых годов судьба забросила моего отца в Чернигов, там он работал Губернском комитете РСДРП. При очередной чистке партии в 1923 году его за какую-то «провинность» из партии исключили, и он уехал с женой и годовалой дочкой в Екатеринослав. Поступил на Брянский металлургический завод (потом завод им. Г. Петровского), построенный французами еще до революции, а мама пошла работать воспитателем в детский сад.

В начале 30-х годов отец перешел на работу в областную организацию по заготовке зерна – «Заготзерно». В 1937 году его, исключенного из партии, с большой группой работников этой организации обвинили во вредительстве. Кто-то же должен был отвечать за организованную Сталиным гибель в 30-х годах миллионов людей на Украине от голода и стать врагом народа!

Пришли арестовывать ночью. Я проснулся от того, что по квартире ходили какие-то чужие люди, грубо и громко разговоривали, что-то искали, выворачивали ящики письменного стола и рылись в шкафу. Внизу у подъезда стоял тюремный автомобиль с мрачным названием «черный ворон». Утром об аресте отца знал весь двор, все сочувственно молчали, даже дети. Все ожидали, кто будет следующий. О том, что продолжение последует, никто не сомневался.

Мы остались жить на одну мамину зарплату воспитательницы детского сада, из которой она еще умудрялась покупать продукты для передач в тюрьму. Помню, как мама отварив курицу, вынимала из нее полые косточки и вкладывала в них микроскопические записочки отцу. Себе она оказывала во всем.

У меня сохранилась фотокарточка 20-х годов. Наклееная на твердый картон, она не покоробилась и не пожелтела. На меня смотрит красивая молодая женщина с темными грустными глазами. Друзья сравнивали ее с известной в те годы артисткой Верой Холодной, находили сходство. Возможно так и было.

Ровестница века, моя мама Ида, была седьмым ребенком в семье бедного еврея по фамилии Новосельский, портного из Чернигова, - и снова город в черте оседлости. В этой семье, также, как и у отца, родным языком был идиш. По профессии двух дедов наша фамилия могла звучать вполне по-немецки – Шнайдер.

Моя бабушка Ева, мать моей мамы, умерла от черной оспы, когда маме было только два месяца от рождения. Оставшись с семью детьми, дед Илья женился вторично. От нового брака родилось еще двое детей. Ида, младший ребенок от первого брака, была для них Золушкой.

Мамины друзья, среди которых были дети известного на Украине писателя Коцюбинского, помогли ей подготовиться и сдать экстерном экзамены за курс гимназии. Мама рассказывала, что готовилась к экзаменам только по ночам на чердаке при свете керосиновой лампы. Управившись с делами по дому, она тайком уносила лампу наверх. Если «тетя» - так звали мачеху – замечала это, то приходила и забирала лампу, говоря, что нечего впустую жечь керосин.

В 1917 году, в год революции, маме исполнилось семнадцать лет. Шла Первая мировая война. А потом пришла Гражданская... Вот тогда всем в России, кто не стрелял, стало страшно. Стреляли красные, белые, зеленые, а на Украине еще петлюровцы, махновцы и многие другие. Особенно страшно было евреям. Здесь, в черте оседлости, их всегда убивали просто так, лишь за то, что они евреи, иноверцы. Неприязнь передавалась по наследству, начиная с времен, когда киевский князь Олег шел «отмстить неразумным хазарам», исповедовавшим иудаизм. А теперь убивали еще потому, что многие российские и украинские евреи поддержали революцию и пошли вместе с большевиками Ленина воевать за «равенство и братство»...

*  *  *

Отец познакомился с мамой в 1920 году. Маленький ростом, волевой и упрямый человек, он влюбился в девушку, только что возвратившуюся из Киева, где она пыталась в те голодные и страшные годы учиться в медицинском институте. Не выдержав голода, не имея материальной поддержки семьи, она оставила учебу в институте и возвратилась в Чернигов, в отцовский дом. В 1921 году мои родители поженились.

II

В «доме Андриевского» было много детей. В его многочисленных 5-7- комнатных квартирах с туалетом и ванной комнатой до революции жили богатые люди – естественно, по одной семье в квартире. Теперь по семье проживало в каждой комнате. Русские, украинцы евреи... Мы не ощущали национальных различий. Мы были из одного дома, жили одной большой семьей, вместе играли, защищали друг друга от детей из других дворов. Двор был нашей землей, нашей родиной.

В этом же доме в подъезде напротив жила Гита, старшая сестра моей мамы. Её муж Самуил Янкелевич был глубоко религиозным человеком. Синагоги в городе в 30-е годы уже не было – закрыли. Он же педантично выполнял всё, что должен был выполнять каждый верующий еврей.

Часто я заставал его молящимся в странной, непонятной мне одежде. В руках у него был молитвенник с незнакомыми знаками вместо букв, его страницы он переворачивал справа налево. А сам стоял, повернувшись лицом в левый угол комнаты, не замечая никого и ничего вокруг себя. Много лет спустя, в эмиграции, я понял, что он обращался к родине наших далеких предков, к земле Эрец-Израэль. Когда я родился он настоял на соблюдении обряда обрезания.

Отец и мать говорили между собой и со старшими на идиш. Я слушал этот язык и старался его понять, полагая, что взрослые таким образом хотят скрыть от меня что-то, чего мне по малости лет не положено знать.

До школы я ходил в детский сад, размещавшийся в двухэтажном здании на Комсомольской улице, через дорогу от нашего дома. В этом саду работала мама. Юношей я часто заходил к ней на работу, знал многих её воспитанников. Как-то, проходя по улице с друзьями, я встретил одного малыша, гулявшего с мамой. Он посмотрел на меня и радостно закричал: «Мама! Этот дядя из нашего садика!». Всем было смешно, кроме меня.

В самой большой комнате детского сада стояло пианино проходили музыкальные занятия. На стене висел громадный портрет Сталина с маленькой девочкой на руках. В углу под ним фанерный мавзолей – макет гробницы Ленина. На музыкальных занятиях мы маршировали строем с игрушечными ружьями и пели военные песни. В праздничные дни нас одевали в военную форму: гимнастерки, брюки-галифе, на головах буденовка – военный головной убор Первой Конной Армии, которой когда-то командовал маршал Буденный. У меня сохранилось несколько фотоснимков тех лет, и на всех мы «под ружьем», а со стены в свои пышные усы улыбается вождь...

В детском саду я еще не осознавал свое еврейство. А вот мой сын в этом возрасте в период «развитого социализма» уже твердо усвоил, кто он по национальности. Однажды наш шестилетний малыш прибежал домой и запыхавшись выпалил: « Это правда, что я еврей? Мне одна девочка во дворе так сказала!».
«Да, - спокойно ответила жена, - мы евреи». Сын побледнел и с ужасом закричал: «Нет, я наш!». С тех пор он твердо усвоил свою национальную принадлежность, понял, что мы «не наши», что евреи чужие.

Хорошо запомнилась мне последняя воспитательница детского сада Анастасия Львовна. Жена бывшего профессора, интеллигентная женщина в пенсне, она вынуждена была после ареста мужа пойти работать в детский сад – больше никуда не принимали. Она научила нас читать, писать, считать, приучила трудиться. Низкий поклон ей за то, что вложила она в нас малышей разных национальностей – русских, украинцев, евреев.

На музыкальных занятиях пели песни:
«Если завтра война, если завтра в поход...»,
«Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас       поведет...»,
«Три танкиста, три весёлых друга, экипаж машины боевой...»,
« Нам разум дал стальные руки – крылья, а вместо сердца – пламенный мотор...».

Страна лихорадочно готовилась к войне. Нас готовили к ней с малолетства.


*  *  *

В 1939 году, заключив позорный пакт с нацистской Германией, Советский Союз напал на Польшу и оккупировал территории Западной Украины и Западной Белоруссии. Это называлось братским воссоединением. В 1940 году уже без всяких слов о братстве были насильственно присоединены Латвия, Литва, Эстония и Буковина. В том же году СССР развязал войну с Финляндией, входившей до революции в состав Российской империи.

Везде гибли люди. Но еще задолго до войны в стране от голода и репрессий погибло несколько десятков миллионов человек. Организация колхозов в начале 30-х годов на селе сопровождалась «раскулачиванием», то есть ограблением и ссылкой в Сибирь самых крепких, самых хозяйственных и поэтому, понятное дело, самых зажиточных крестьян. Это привело к разорению продуктивного сельского хозяйства Украины, которая до конца двадцатого века так и не смогла восстановить свою прежнюю славу житницы Европы.

Массовые аресты в 1937 и 1938 годаах подорвали в народе веру в справедливость и развеяли иллюзию окончания строительства в СССР самого справедливого общественного строя в мире – социализма, как это торжественно заявил Сталин в 1936 году.

В стране росло новое поколение людей, с детства отравленных лживой пропагандой, болтовней о преимуществах советского строя. Нас с детства приучали ходить на демонстрации, кричать «ура» демагогическим лозунгам – призывам партии, участвовать в безальтернативных выборах и молчать, молчать, молчать...

III

В сентябре 1940 года я пошел в школу. После нашей профессорши-воспитательницы из детского сада в первом классе учиться было нечему.
Наверное поэтому не помню имени первой школьной учительницы.

А 22 нюня 1941 года разразилась война с Германией. Мы с мамой и сестрой дважды бежали от смерти: первый раз из Днепропетровска в августе 1941-го, второй раз из Пятигорска в августе 1942-го, - месили грязь на дорогах, мокли под дождем, пили воду из болот, просили кусочек хлеба, голодали и замерзали в Сибири.

А на фронтах тысячи евреев, рядовых и командиров, воевали против фашизма, о чем сегодня в России пытаются забыть. Погиб под городом Запорожье мой дядя, подполковник Григорий Альтман, муж маминой младшей сестры, участник сражения под Сталинградом. Под Ленинградом был убит мой двоюродный брат, лейтенант-артиллерист Лазарь Новосельский. Прошел всю войну и капитаном закончил её другой двоюродный брат – Борис Поляков.

*  *  *

С осенни 1941 года до августа 1942-го года мы жили в городе Пятигорске.  Напротив нашего дома, за высоким забором из красного кирпича стояли казармы Полтавского танкового училища. Молодые парни – курсанты приходили в гости к  моей сестре и рассказывали, что танков у них нет, стрелкового оружия не хватает. «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!» - пели они, уходя строем на фронт с одной винтовкой на десятерых. Трудно писать об этом, не возможно не помнить.

Год, прожитый на Кавказе, навсегда отложился в памяти. Курорты Минеральных Вод совсем не ассоциируются с войной. Поэтому Пятигорск, самый большой из группы кавказских курортных городов, производил странное впечатление. На фоне нарядных зданий лечебниц,стоящих у подножья Машука, неотрывно напоминали о войне множество молодых мужчин на костылях, в гипсовых и марлевых повязках. Они были одеты в одинаковые серые халаты. По улицам катили открытые – без боковых стенок – трамвайные вагоны, словно веранды на колесах, рядом шли грязно-зеленые военные автомобили.

Эвакуированный в этот курортный город Днепропетровский фармацевтический институт наладил производство запалов для бутылок с горючей смесью. Этими бутылками солдаты поджигали немецкие танки. Мама и моя сестра поступили работать на это производство, а я пошел в школу.Она помещалась рядом с домом-музеем М.Ю.Лермонтова. Во дворе музейного дома были вырыты бомбоубежища-щели для нас школьников, на случай воздушного нападения.

На горе Машук у знаменитого Провала мы собирали хворост – другого топлива для приготовления пищи не было. На улицах иногда появлялись люди с гор, черных бурках и с кинжалами на поясе. Взрослые с тревогой говорили, что горцы грозят с приходом немецких войск вырезать всех русских и евреев.

Из Пятигорска мы ушли пешком в первых числах августа 1942 года. Наши соседи, евреи из Запорожья, не нашли в себе сил уйти, остались и погибли.

Нам предстояло пройти несколько сот километров от Пятигорска до Кизляра, а затем еще ок. 300 километров вдоль западного побережья Каспийского моря до Астрахани. На это ушло свыше двух месяцев. Первые недели пути мы находились, по-сути, в прифронтовой зоне. Стабильной линии фронта в эти дни на Северном Кавказе не было.Поэтому мы избегали заходить в населенные пункты, если не были уверены, что в них Красная Армия. Помню, как войдя в небольшой поселок, мы увидели на стенах домов крупные, наспех написанные краской номера. А в домах не было ни души. Потом уже, несколько дней спустя, кто-то сказал нам, что в поселке побывали немецкие десантники, и что немцы нумеровали дома, чтобы указать их число в радиосводке о захвате населенного пункта.

Второй раз мы попали в прифронтовую зону на завершающем этапе наших странствий. Выйдя на дорогу Элиста – Астрахань и не зная пути, повернули в сторону Элисты, занятой к тому времени немецкими войсками. Встречные патрули с руганью развернули нас в противоположную сторону.

Из Астрахани, переждав в здании вокзала воздушный налет и забравшись на рассвете тайком на открытую платформу с каким-то оборудованием, мы поехали на Восток. Передвигаясь на попутных поездах через Уральск, Чкалов (сейчас Оренбург) и Свердловск (сейчас Екатеринбург), достигли Тюмени и последним в навигации пароходом отплыли в Тобольск.

В этом холодном сибирском городе, стоящем на слиянии двух рек, Тобола и Иртыша, в годы войны еще не было железной дороги. Нас там звали не эвакуированными, а «выковыренными».

До войны здесь почти не было евреев. Поэтому в первое время на нас смотрели с любопытством. Но оно быстро сменилось неприязнью и недоброжелательством. В этом мне кажется были повины люди, эвакуированные из оккупированных местностей Украины и России и не забывшие, что когда-то место евреям было только в черте оседлости. Этому отношению к евреям они быстро и успешно обучили местных жителей.

Летом 1943 года, пережив голодную и холодную зиму – термометр опускался ниже минус 40 градусов – мама, работавшая в речном техникуме, отправила меня в пионерский лагерь. Он распологался в тайге, километрах в пятнадцати от города. В лагере задавала тон большая группа подростков-детдомовцев из города Мурманска. Сплоченные общей трудной судьбой и жизнью в детском доме, привыкшие решать все проблемы кулакам, изощренные в разного рода проделках , они были опасны даже для взрослых, несмотря на свои 12-14 лет.

Нас, ребят из Тобольска, они встретили откровенно враждебно и стремились во всем утвердить свое превосходство. К евреям отношение было у них особо неприязненным. Наметив себе очередную жертву, они окружали ее в укромном месте и избивали. Я был избит на второй день пребывания в лагере, у меня отняли брючный ремень, взамен которого мне кинули кусок веревки. Потом предупредили, что если я пожалуюсь, мне несдобровать.

Проплакав ночь, задолго до подъема, - летом на севере ночи коротки, - я ушел из лагеря. Не осознавая опасности заблудиться, движимый только обидой, я проблуждал по тайге целый день и к вечеру пришел в Тобольск. В лагерь меня не вернули. Эта история надолго запомнилась мне беудержной, безпричинной жестокостью и неприкрытой ненавистью, особенно к евреям.

На Украину мы вернулись летом 1944 года. По дороге из Сибири сделали короткую остановку в Москве. Земляк, старый товарищ отца, работник генштаба, рискнул приютить нас в своей квартире в правительственном доме на Набережной, описанном в известном романе Юрия Трифонова. Теперь на этом доме множество мемориальных досок, в основном тем, кого расстреляли в 1937-1938 годах.

В июне 1944 года в Москве еще ходили девушки с  заградительными аэростатами, которые они водили по улицам, придерживая за канаты. Вечерами небо над Москвой расцвечивал праздничный салют в честь очередной победы и очередных жертв на полях сражений.

Через несколько дней мы приехали в Днепропетровск. Нам повезло. Дом Андриевского был только «ранен» артиллерийским снарядом, но устоял, и нам вернули нашу комнату в общей квартире. Из всей мебели чудом сохранилось трюмо красного дерева. Так и стояло оно у нас потом много лет – немой  свидетель довоенной жизни.

После войны на разоренной Украине, как в дореволюционные годы, расцвел антисемитизм. Облавы и массовые расстрелы евреев в годы оккупации кое-кто вспоминал с удовольствием... Ведь депортацией в концлагеря и расстрелами, помимо гестаповцев, с еще большим рвением занимались украинские полицаи.

В сочетании с политикой государственного антисемитизма, активно
проводимой в СССР в конце сороковых – начале пятидесятых годов, Украина стала в тот период регионом повышенной опасности для евреев.

IV

Да, весь послевоенный период, вплоть до смерти Сталина в 1953 году, был характерен нагнетанием антиеврейских настроений. Одна за другой проходили ожесточенные кампании по борьбе с морганистами-менделистами, безродными космополитами и, наконец, «врачами-убийцами» - так прямо и писали. Еврейский антифашистский комитет был ликвидирован, шла подготовка к массовому выселению всех евреев на Дальний Восток, в созданную еще до войны Еврейскую автономную область. В здании ЦК КПСС на Старой площади в Москве рождались «закрытые», то есть тайные, директивы об ограничении прав евреев. Создавалась невидимая, лицемерно скрываемая, новая «черта оседлости» - наследница старой еще царских времен.

А я заканчивал среднюю школу и готовился к поступлению в институт.
В мужской (тогда они делились на мужские и женские) средняя школа №2 Днепропетровскаеще работали преподаватели, чудом сохранившие лучшие традиции русской классической гимназии: преподаватель русского языка и литературы Антонина Павловна, математик Иван Николаевич, физик Пантелеймон Гаврилович. Этим людям был чужд антисемитизм, как и любое другое проявление национализма.

Но несмотря на это, я уже в школьные годы прочно усвоил, что быть евреем плохо. Согласно газетам и радиопередачам «мракобесы» и «низкопоклонники перед Западом», то есть враги советской власти, были евреями. Возмущаться этим бредом можно было только дома, четырех стенах, и только шепотом. Нас приучили «не высовываться», на людях ничего не говорить. Так поступали не только евреи, а почти все советсткие люди, в том числе и русские и украинцы.

*  *  *

Молодым всегда свойственно стремление выделиться из среды своих сверстников. И моему поколению это стремление не было чуждо. У большинства из нас, опаленных войной и нуждой, не было в те годы никаких возможностей для приобретения хорошей одежды. Мы донашивали военные шинели, латали старые штаны, почитали за счастье, если были сыты. И учились, учились хорошо и заинтересовано, увлекались спортом и музыкой, писали стихи, влюблялись без памяти.

Занятия в общеобразовательной школе я совмещал с учебой в музыкальном училище по классу скрипки и, как это может показаться странным, с интенсивными тренировками по легкой атлетике на стадионе «Сталь» - был бегуном спринтером на 100 и 200 метров, был включен в состав сборной легкоатлетической команды Днепропетровска и области.

Учиться играть на скрипке меня отдали в шестилетнем возрасте еще перед войной. В холодную зиму 1942-1943 года в сибирском Тобольске мама настояла на том, чтобы я продолжал, несмотря ни на что, заниматься музыкой. В полуподвальной комнате, где ночью в сорокоградусные морозы вода в ведре промерзала до дна, закоченевшими от холода пальцами я играл гаммы и этюды. Каким оптимизмом должна была обладать моя мама, чтобы в этих условиях ежедневно проверять, занимался ли я музыкой!

Скрипка – ннструмент особый, грустный и очень душевный.Скрипка поет, на ней можно излить свою боль и печаль, как ни на одном другом инструменте. Возможно поэтому многие талантливые скрипачи были евреями, жизнь которых из поколения в поколение была переполнена болью. С разными оттенками юмора и сарказма говорят: «как еврей, так со скрипкой!».

В берлинской квартире в шкафу лежит моя старенькая скрипка. Поредел смычок. Очень редко я беру ее в руки. Она не сразу слушается, я разучился обращаться с ней. Но потом мы вспоминаем друг друга и жалуемся друг другу, что редко видимся, что скучаем, вспоминаем нашу юность и молодость, прижимаемся друг к другу и вместе тихо плачем...

*  *  *

Нас в классе было пятеро неразлучных друзей: Игорь Куприенко (украинец), Олег Санталов (русский), Юра Славко (украинец), Альберт Довгалевский и я (евреи).

Отец Игоря в 1937 году был арестован и пропал без вести в лагерях ГУЛАГа. Большеголовый, среднего роста, русой прядью волос на лбу и ясными сероголубыми глазами, Игорь был лучшим математиком в классе. Он прекрасно плавал, а в старших классах увлекся еще и спортивной ходьбой. Мы очень часто собирались у него на квартире, где от довоенной жизни сохранился большой черный концертный рояль. Его мать много работала, и Игорь хозяйничал в доме сам. Сдержанный и целеустремленный он окончил школу с серебрянной медалью, потом институт, стал научным работником, защитил диссертацию, преподавал в Днепропетровском химико-технологическом институте. Он бесспорно мог добиться большего, но репрессированный отец...

Олег Санталов, сдержанный, даже замкнутый, флегматичный, с восточными чертами широкоскулого лица и унаследованными от матери черными блестящими волосами (вероятно, наследственные следы татаро-монголов), был человек основательный, не по годам серьезный. Школу он окончил с золотой медалью, потом физтех Днепропетровского университета (об этом факультете чуть позже). Занимался чем-то глубоко секретным, никогда не рассказывал о своей работе, часто выезжал в Керчь, на базу подводных лодок Черноморского флота, а затем как-то незаметно совсем исчез из виду.

Юра Славко был признанным школьным поэтом. У него, единственного из нас, был велосипед, на котором мы все катались по очереди, при этом хозяин никакими привилегиями не располагал. Школьные сочинения он часто писал в стихах – казалось, начнет печататься, станет стихотворцем, поэтом, известным не только в нашей школе. Не тут-то было: в войну он находился на оккупированной территории, а это было большим минусом с точки зрения тех, кто разрешал стихи публиковать. Юра окончил школу с серебрянной медалью и пошел по прозаической тропе: окончил строительный институт (он еще хорошо рисовал) и стал инженером строителем.

Альберт Довгалевский, сын кадрового военного, полковника, прошедшего войну, обладал широким кругом интересов. Окончив школу с серебрянной медалью, поступил в Днепропетровский металлургический институт и стал металлургом. Почти всю дальнейшую жизнь он прожил в Питере, где трудился на местном трубном заводике, потом защитил кандидатскую диссертацию и перешел на преподавательскую работу. Печатался в Экономической и Литературной газетах. От природы остроумный, он писал юмористические миниатюры и острые полемические статьи. После развала СССР уехал в Германию, жил в Аугсбурге (Бавария).

Нас не занимало, кто какой национальности. В русской школе мы учили украинский язык и писали на нем сочинения. У нас, родившихся и не родившихся на Украине, не возникало сомнений, должны ли мы знать язык местного населения. Это было естественно, и я рад, что понимаю украинскую речь, свободно читаю по-украински.

В школьные годы мы готовились к будущей взрослой жизни, мечтали добиться в ней успеха, сделать что-то выдающееся. Мы были идеалистами и верили всему, чему нас учили. А учили нас умело, - как тому, что было истинной ценностью, так и тому вранью, которое на с окружало. Поэтому я до сих пор помню номер своего первого комсомольского билета: 27 507 722. Мы были порождены своим временем, и не наша вина в том, что в годы юности не могли все разглядеть и дать всему верную оценку. Мы не могли предполагать, что по тайным установкам парторганов мы с самого момента рождения оказываемся не равны, что нас разделяет некая черта. А если бы вдруг узнали, - думаю, отнеслись бы к такой информации скептически. Наш идеализм не имел границ. «Молодым везде у нас дорога...» - как же нам хотелось этому верить!...

*  *  *

Увы, сейчас на территории бывшего СССР расцветает межнациональная рознь и вражда. В Москве запрещают жить лицам «кавквзской национальности», во Львове на Украине, запрещают петь русские песни, русские, живущие в Латвии и Эстонии, испытывают трудности с получением гражданства.

А еще идет война на Северном Кавказе, не спокойно в Такжикистане, сохраняется напряженность на границе Грузии и Абхазии, в Нагорном Карабахе и Приднестровье...

Возведенная на уровень государственной политики враждебность к евреям формировала в СССР образ врага, ответственного за все неудачи. Сегодня антисемитизм все менее действенен: большинство евреев покинуло страну. И вот, бывшие члены и кандидаты в члены Политбюро ЦК КПСС – президенты и главы правительств новых государств, а в недалеком прошлом авторы и главные исполнители антиеврейской политики, - уверяют в своей любви к евреям, приходят в синагоги в дни еврейских праздников и притворно сожалеют, что евреи эмигрировали.

V

Была у меня мечта: поступить на физико-математический факультет Московского университета. Я принимал участие в многочисленных школьных олимпиадах по математике и физике, был победителем республиканских олимпиад школьников. По воскресеньям слушал математические лекции для старшеклассников в Днепропетровском университете. Школу окончил с золотой медалью. Казалось, все было за то, чтобы мечта стала явью. В конце концов, даже в царское время «лица иудейского вероисповедания» (национальность во внимание не принималась, только религия), получившие золотую медаль, имели гарантированное право поступить в университет.

Но волны государственных антисемитских «акций», прокатившихся по стране в конце 40-х годов, подействовали на меня удручающе. Я отказался от мысли учиться в Москве и подал документы в весьма престижный в те годы Днепропетровский металлургический институт. Я был золотым медалистом, членом сборной команды города по легкой атлетике, - и меня приняли. Что стало противовесом моему «иудейству»: - знания или спорт, сказать трудно.

А в 1952 году в Днепропетровском университете быыл организован физико-технический факультет – там готовили специалистов для крупнейшего в СССР ракетного завода «Южмаш». Этот завод был срочно построен в Днепропетровске вместо ранее намеченного автомобильного, хотя первые его машины марки ДАЗ, собранные вручную, без конвейера, уже успели показать на одной из праздничных демонстраций. Было объявлено, что на новый факультет переведут лучших студентов из других технических институтов города.

Неужели  я смогу изучать современную физику?... Нет! Специальная мандатная комиссия, проверившая «благогонадежность» желавших заниматься ракетной техникой, ни одного еврея на этот факультет не пропустила. Я остался в металлурческом институте.

Каждый день в институте был заполнен до отказа учебой, спортивными тренировками, репетициями. Он был нашим домом, где мы проводили по двенадцать – четырнадцать часов в день.

В институте проходили бесконечные межфакультетские соревнования по многим видам спорта и конкурсы самодеятельности, в которых участвовали не толко студенты, но и преподаватели,даже академики. Член-корреспондент Академии Наук Украины Константин Петрович Бунин прекрасно играл в волейбол в команде технологического факультета, преподаватель кафедры доменного производства Вадим Чехранов был великолепным баскетболистом, доцент кафедры сопротивления материалов Лев Гузов – блестящий пианист, руководил студентческим эстрадным оркестром, как тогда стыдливо называли джаз. Совместные интересы преподавателей и студентов создавали особую, непередаваемую атмосферу дружеских отношений, предвестницу будущего телевизионного клуба веселых и находчивых (КВН), завоевавшего всенародную любовь и признание. Мы были молоды, любили, мечтали о будущем.

*  *  *

За полгода до окончания института проводилось так называемое
«распределение специалистов» - давались направления на работу. По институтской традиции первыми в комиссию по распределению вызывали студентов, получивших на экзаменах за годы учебы максимальное суммарное количество баллов (оценок). Разумно предполагалось, что именно они заслужили право получить лучшие, престижные направления, в том числе и на научно-исследовательскую работу.

Из 120 студентов нашего факультета право первым было предоставлено мне, 325 баллов из 325-ти. Казалось все будет по справедливости. Но зашел я первым, а получил направление на работу последним.

Дело в том, что я не согласился с предложением комиссии поехать работать на один из крошечных литейных заводиков. Я попросил дать мне возможность продолжить начатую на кафедре прокатного производства научную работу и направить меня в какой-либо исследовательский институт. Забегая вперед скажу, что все годы учебы работал в студентческих научных кружках на разных кафедрах, а в дипломном проекте самостоятельно выполнил специальный раздел, напичканный математикой высокого для студента технического ВУЗа уровня, в дальнейшем этот раздел полностью вошел в докторскую диссертацию моего руководителя. В ответ было гробовое молчание.

Поняв, что путь в науку закрыт, я попросил направление на любой трубный завод в соответствии с моей специализацией, - и снова молчание. Я вышел без назначения, услышав вдогонку демагогическое заявление секретаря парткома, что от меня – молодого коммуниста, которому было оказано столь высокое доверие, не ожидали услышать отказ поехать работать, куда укажет партия.

На восьмом десятке списка студентов находился Юра Брежнев, сын Л.И.Брежнева, бывшего секретаря Днепропетровского обкома компартии Украины, поднявшегося к тому времени до поста секретаря компарии Молдавии. Юра зашел в комнату, где заседала комиссия по распределению и через пару минут, улыбаясь, вышел с направлением на известный Днепропетровский трубный завод им. К.Либкнехта (благодаря родственным связям Юра «дослужился» до поста первого заместителя министра внешней торговли СССР, получил множество орденов, - но в конце концов спился, стал законченным алкоголиком).

Только через несколько дней после окончания работы комиссии мне «в порядке исключения за хорошую учебу и общественную работу» дали направление на Никопольский Южнотрубный завод. Студенческие годы кончились.

Но желание посвятить себя науке еще долго не оставляло меня. До сих пор помню, как руководитель дипломного проекта, увидев мои математические выкладки, понесся с ними на кафедру математики, проверить корректность решения, а вернувшись заявил, что ничего существенного я не сделал, ибо «каждый, знающий математику студент сделает то же самое». Мой бестактный вопрос, почему до сих пор этого не сделал он сам, остался, понятно, без ответа... Но когда через два года я попытался поступить в аспирантуру в родной институт, судьба вновь столкнула меня с ним – уже доктором наук. Он с откровенной наглостью сделал все, чтобы мое поступление в аспирантуру не состоялось.

Поступить на работу во Всесоюзный научно-исследовательский  трубный институт в Днепропетровске тоже не удалось. Все были «за» на уровне заведующих отделами и других специалистов, знавших меня по работе на Южнотрубном заводе и желавших взять меня на работу в свои лаборатории, но после похода в отдел кадров с анкетой, в пятом пункте которой значилось «еврей», стеснялись смотреть мне в глаза.

Кандидатскую диссертацию мне удалось защитить только в 40 лет, когда меня уже достаточно хорошо знали в отрасли как специалиста-проектировщика. После пятидесяти пяти лет накопился материал для докторской диссертации. Автореферат ее я увез с собой в эмиграцию, как память о нереализованной мечте.

VI

На Никопольском Южнотрубном заводе в рабочий коллектив я вошел быстро. Начинал помощником мастера на трубопрокатном стане «350», через два месяца был назначен мастером, пришли первые производственные успехи и появились публикации в местной, областной и республиканской прессе. Моя фамилия звучала превосходно, а анкетные данные в газетах не указывались.

В нашей бригаде прокатчиков было 80 человек, я среди них – самый младший по возрасту. Работа на горячем прокате требует не только знаний, но и значительных физических сил. А порой, когда заболевал мой сменщик, приходилось работать две смены подряд (стан-то работает непрерывно!), и спецовка становилась белой от пота и соли. Помогала спортивная закалка. Постепенно приходил и производственный опыт.

Моим учителем был самородок без образования, блестящий специалист-практик, начальник стана «350» Иван Степанович Куценко. Не помню, чтобы он когда-нибудь говорил со мной о моей национальности, эта проблема для него не существовала. Его заботливое, по-отечески строгое и в то же время теплое отношение, я ощущал постоянно. Многим я обязан начальнику цеха Владимиру Петровичу Соболеву, который не давал забыть, что у меня диплом инженера.

Через два года меня назначили начальником отдела, еще через год – начальником смены. В возрасте двадцати пяти лет мне была доверена большая работа и я с ответственностью относился к ней.

Однажды ночью, возвращаясь домой после смены, я ехал на велосипеде вместе с группой рабочих, и вдруг нагревальщик металла Тесленко сказал при всех: «Это хорошо, Леонид Яковлевич, что ты еврей, тебя никто ни в БОТ (бюро организации труда) ни ПРО (производственный отдел) не обманет». Приятна похвала: заработок рабочего напрямую зависел от результатов работы бригады и уменья мастера ладить другими заводскими службами. Но похвалил он не только меня – похвалил нацию, и уж не знаю, не было ли в этой похвале и немного иронии.

*  *  *

В 1956 году состоялся XX съезд КПСС, разоблачивший преступления Сталина. Наконец-то была сказана правда! На следующий день после сообщения о докладе Н.С.Хрущева кто-то изуродовал памятник, стоявший на Сталинском, разумеется, проспекте. Одни люди радовались, надеялись на скорые перемены, другие не верили, что перемены придут, третьи злобно молчали.

Началась реабилитация мертвых и тех немногих, кто остался в живых. Большинство их, больные и изувеченные тюрмами и лагерями, прожили недолго. Мой отец умер в 1963 году после двух инфарктов. Исключение из партии в 1923 году и арест в 1937 году подорвали не только его физическое здоровье, но и веру в справедливость, опустошили его морально, заставили замкнуться в себе.

Став вследствие нечеловеческих условий заключения инвалидом, он в качестве компенсации получил издевательскую пенсию: 19 рублей в месяц. Он не рассказывал, всего, что знал и пережил, даже мне – боялся навредить.

*  *  *

Работая на заводе в 1955-1959 годах, я познакомился со своей будущей женой Аллой Березиной. Ее отец руководил эстрадным оркестром в заводском клубе. В то время Алла еще посещала среднюю школу, окончив которую с золотой медалью, уехала учиться музыке в областной центр. В 1960 году мы поженились.

Она еврейка, но, как и я, выросла в семье, где говорили по-русски. Среди бывших советских евреев, ассимилированных годами советской власти, таких едва ли не большинство. Мы вырастили двух детей, и я иногда забываю, где кончаюсь я, а где начинается она. При всем различии наших характеров за долгие годы совместной жизни мы стали единым неделимым целым. Я ее очень люблю.

Я женился в 27 лет, но первое осознаное чувство пришло ко мне в 17 лет. На городской спартакиаде школьников в Днепропетровске я встретил свою первую любовь Лилю – Лию Полозову, ее мама была еврейкой.

Она была в расцвете спортивной славы. Еще бы – чемпионка Украины в беге на 100 метров в юниорском разряде. Стройная, смуглая, хорошенькая девочка с черными глазами, купающаяся в восхищенных взглядах не только сверстников, но и взрослых спортсменов.

В 1949 году я впервые был включен в сборную команду города на областные соревнования и познакомился с ней. В тот год я был для нее еще никто – рядовой спортсмен без перспектив. Но я влюбился, и что только не делал, чтобы быть ею замеченым! Не имея особых природных данных, через год стал чемпионом города и области в беге на 100 и 200 метров среди юношей – и вместе с ней поехал почти на равных на первенство Украины, где попал в финал и там стал пятым. И свершилось – она меня заметила! Мы стали встречаться не только на стадионе. Вместе поступили в один и тот же институт, учились на одном факультете, вместе тренировались, встречались утром, а расставались поздно вечером.

Когда Лия была на первом курсе, стряслась беда, умер ее отец. Она запустила учебу, в которой и без того не была особенно сильна. Первая же сессия грозила катастрофой. Я сидел с ней сутками, и сессию мы вытянули.
С этого времени наши отношения стали особенно близкими. Так продолжалось два года. Горе притупилось, трудности учебы отошли на второй план, вокруг вновь была толпа влюбленных обожателей.

Весной 1953 года Лия уехала на тренировочные сборы в Сочи...и вернулась оттуда чужой. Мы по-прежнему учились и тренировались вместе, прежняя близость испарилась, исчезла.

Через год, перед последним курсом, Лия, ничего мне не объяснив вышла замуж. Моему отчаянию не было предела. Мы расстались. Наши редкие встречи, когда я был уже женат, Лия сменила второго мужа на третьего, уже не приносили нам прежней радости. Ничто нас больше, кроме воспоминаний о студенческих годах и друзьях-сокурсниках, не объединяло.

VII

В 1959 году после второго инфаркта резко ухудшилось подорванное тюрьмой здоровье отца. Он был прикован к постели. Мама уже не справлялась с уходом за ним и другими домашними заботами, и я решил вернуться в Днепропетровск. От друзей узнал, что в Украинском институте по проектированию металлургических заводов (Укргипромез) открывается новый трубопрокатный отдел, что там нужны специалисты, имеющие опыт работы на производстве.

И вот я один на один с кульманом. Прошу дать мне самостоятельную работу и получаю ее. Вгрызаюсь в новую для меня деятельность. Через три дня докладываю, что работа выполнена. На меня смотрят с недоумением, как на идиота – я нарушил традиции неторопливой, вдумчивой проектной работы. Получаю разнос: все не так! За ночь вношу исправления, утром кладу работу на стол и в ответ слышу: «У нас так не работают!».

Только много лет спустя, освоив по-настоящему профессию проектировщика, я осознал, что мои начальники были правы! Проектирование требует терпения и продуманности, ни в коем случае не спешки. Ошибка проектировщика причина «врожденного уродства» объекта, исправить которое в дальнейшем чаще всего невозможно.

Производственный опыт все же давал себя знать. По меркам проектного института рост был сверх меры стремительным: через три месяца – старший инженер-конструктор, через год – руководитель группы, через пять лет – главный конструктор.

*  *  *

1964 год. Первый раз заграничная командировка в ГДР. Меня включили в состав группы по принципу: «Курица не птица, ГДР не заграница!». Первый раз видел Восточный Берлин и стену, разделившую город по живому. Побывал в Лейпциге, Магдебурге, Галле, Дрездене, Потсдаме, Ростоке. В бывшем женском концлагере Равенсбрюк мы ввозложили цветыв память погибших.

Смотрел на людей на улицах и не мог понять: как так случилось, что двадцать лет назад Германия и Россия сошлись в смертельной схватке? Не укладывалось в голове, что отцы и старшие братья этих вежливых людей могли уничтожить шесть миллионов евреев...А ведь было это, было, было!...

*  *  *

Директором Укргипромеза в течение многих лет был еврей Марк Борисович Розенштрах, великолепный инженер-проектировщик, которого терпели на этом посту в силу его знаний и блестящих организаторских способностей. В условиях антиеврейских настроений, господствовавших на Украине, ему было вдвойне трудно решать кадровые вопросы.

Анализ структуры кадров института по национальности свидетельствовал о том, что при общем, относительно невысоком проценте евреев (7-8 процентов), доля евреев в численности главных инженеров проектов, начальников и главных специалистов отделов достигала 50 процентов! В партийных органах его называли не иначе, как «директор синагоги». Работая в таких условиях, он всегда относился с особой требовательностью к выдвижению евреев на руководящие посты в институте, хорошо понимая уязвимость своего положенияя.

Новый директор Укргипромеза А.С.Зинченко, бывший ранее секретарем парткома института, представитель коренной для Украины национальности, унаследовал отношение партийных органов к прежнему директору, когда Розенштрах в 1967 году был переведен в Москву в Министерство черной металлургии СССР. В обкоме Днепропетровска облегченно вздохнули, однако и Зинченко партийные бонзы по привычке называли «директором синагоги»...

*  *  *

1969 год. Мы ждем рождения второго ребенка. Сын повзрослел ходит в школу. Однажды, подойдя к жене и указывая пальчиком на живот, спросил: «А как она (он был убежден, что родится сестричка) туда попала?». В ответ услышал,что жена выпила специальную таблетку, и выпалил: « А она тоже будет еврей?». Услышал «Да», - и задал новый вопрос: «Это что, на таблетке было написано?». Еще один урок по национальному вопросу..

*  *  *

1970 год. Готовлюсь к первой в жизни поездке в капиталистическую страну, в Англию. Этой командировке предшествовали долгие переговоры с фирмами Англии, Франции, Германии о поставке в СССР современного трубопрессового оборудования. Вначале беседы проходили в Москве, потом английская фирма «Филдинг Плант Дизайн» предложила следующий этап переговоров провести в Англии.

В институт приходит указание Министерства черной металлургии СССР выделить специалиста для включения в состав группы из четырех человек во главе с заместителем министра. Что тут началось! Как же так? Неужели Донского посылать? Ну, допустили ошибку, доверили еврею такую работу, - так неужели опять повторять? За закрытыми дверьми, без меня, идет обсуждение. Вызывают моего коллегу Геннадия Дьяконова и предлагают поехать. Он отказывается, мотивируя тем, что не знает проблемы. Предлагает послать меня, а в ответ слышит,что его «Там» не пропустят «по состоянию здоровья»... Он остается при своем мнении: «Не поеду, я не знаю вопроса». Делать нечего, наше начальство звонит в Москву, в министерство, потом в отдел тяжелой промышленности и знергетики ЦК КПСС: в конце концов,сотрудник этого отдела едет в составе группы под прикрытием должности сотрудника технического отдела министерства. Вот пусть там наверху и думают!
Инструктор отдела тяжелой промышленности и энергетики ЦК Станислав Велигин, днепропетровец, знал меня лично в период учебы в институте – и он решился «вызвать огонь на себя». Сообщает о своем решении  директору, и меня тут же признают «здоровым»! Еду в Англию при всеобщем недоумении коллег: как же так, такого не может быть, чтобы еврея...

*  *  *

Во время командировки в Англию я впервые испытал ту убогость положения, в котором часто оказывались советские специалисты, командируемые за границу.
Наша группа прибыла в г. Борнемут на Ла-Манше, где находилась главная резиденция фирмы «Филдинг Плант Дизайн». Но прежде прямо из аэропорта Хитроу нас доставили в советское посольство на еще один инструктаж. Нас принял посол. Он предупредил нас, что при всех затруднениях мы можем обращаться даже к нему лично, но никаких дополнительных денег просить не должны, не имеем права, так как в посольстве нет денег для командированных. Словом, - считайте,джентельмены, свои ресурсы сами.

А в Борнемуте, где для каждого члена делегации фирмой было забронировано по номеру, мы узнали, что номер в сутки стоит двенадцать фунтов стерлингов! Это сообщение повергло нас в шок, поскольку наши «квартирные» суммы равнялись только пяти фунтам в сутки. Мы заявили представителю фирмы, сопровождающему нас, что для удобства работы хотим разместиться по двое в одном номере.Заикаясь от неожиданности, он спросил нас, будем ли мы спать вместе в одной двухспальной кровати? В его глазах мы явно «поголубели». Затем после короткой консультации по телефону с руководством он снисходительно сообщил, что мы можем не волноваться: фирма возьмет на себя разницу, а в наши номера поставят односпальные кровати.

Еще раз мы почувствовали себя «бедными родственниками» вот по какому случаю. В переговорах кроме нашей делегации участвовали также немецкие и французские фирмы. Мы спокойно отнеслись к тому, что после первого дня работы хозяева – англичане пригласили всех на ужин. Но когда после второго дня это сделали немцы, а после третьего – французы, мы поняли, отступать нам некуда. Проведя вечером в гостинице в номере заместителя министра короткое совещание, мы приняли решение объединить всю нашу наличность и не ударить лицом в грязь! Только внезапный отъезд немецких и французских участников переговоров спас нас он полного разорения.

*  *  *

Поготовить технический отчет по поездке было поручено мне, как младшему по должности, а контроль за его содержанием и оформление еще одному члену нашей делегации заместителю директора Всесоюзного научно-исследовательского трубного института доктору технических наук Геннадию Гуляеву. Представленный в виде книги на 230 страницах отчет о нашей поездке вызвал заинтересованность и одобрение «на самом верху». Меня вызывают в Москву, и вместе с министром И.П.Казанцом я еду на доклад к заместителю Председателя Совета Министров СССР Н.А.Тихонову. Моего бывшего директора М.Б.Розенштраха, занимавшего теперь пост начальника проектного главка «Главпроект», министр с собой не пригласил – счел, наверное неудобным явиться на совешание в Кремль в сопровождении двух евреев.

Н.А.Тихонов был мне знаком. Он был директором Никопольского Южнотрубного завода, затем председателем Приднепровского Совета народного хозяства в Днепропетровске. Он вспомнил меня и к удивлению министра, встретил весьма приветливо, представив участникам совещания как своего коллегу по работе на Южно-трубном заводе. Поскольку Н.А.Тихонов был опытным инженером трубопрокатчиком, разговор получился деловой и конкретный. Были приняты решения о закупке по импорту трубопрессового оборудования и строительстве на его основе специального цеха на Волжском трубном заводе.

Через несколько лет Н.А Тихонов был назначен главой Советского Правительства при новом «Ильиче» - Брежневе, формировавшем вокруг себя свою команду. Думаю, что именно этот визит в Совмин был причиной тому, что я попал в узкий круг «лиц еврейской национальности», которым разрешалось выезжать за границу и которым в этом не чинили особых препятствий.

VIII

В 1975 меня вторично приглашают на работу в Москву в Центральный институт по проектированию металлургических заводов – «Гипромез». Первое приглашение, полученное в 1967 году, осталось нереализованным. Бывший директор института в Днепропетровске М.Б.Розенштрах не отпустил меня, сказав: «Вы мне нужны здесь», - и добился отмены этого приглашения через обком партии(переманивают специалистов).

Принимаю новое приглашение – и вновь проклятый национальный вопрос. В Москву летит анонимное письмо: «Неужели вы не знаете, что он еврей? Неужели нет достойного русского человека?». В связи с этим письмом меня приглашают в Москву на беседу к директору института С.В.Губерту. Он русский по документам, уралец из Нижнего Тагила. Явно немецкая фамилия (Hubert) – свидетельство о наличии в числе его предков обрусевших немцев. Беседуя со мной в присутствии секретаря парткома «Гипромеза» А.П Короны, он просит объяснений и доказательств, что я не «чужой» , что «я наш». Наконец все успокаиваются. Позднее С.В.Губерт наедине, без секретаря парткома, извиняется за эту неприятную беседу, говорит, что поступить иначе не мог, не имел права (!). В начале 1976 года мы переезжаем в Москву.

Работа в Московском Гипромезе имела такую особенность: приходилось часто бросать все дела в институте и нестись сломя голову к очередному высокому начальнику. Мы ведь были бесплатными консультантами для руководства и аппарата различных министерств, Госплана, Госстроя, Совета Министров, отдела тяжелой промышленности ЦК КПСС.

Помню, в 1988 году меня вызвали в ЦК. Оказалось, для проверки работы металлургии Украины сформирована комиссия из специалистов разных министерств, заводов и институтов, я в их числе. Перед отъездом надлежит выслушать напутствие В.Долгих, секретаря ЦК КПСС, курировавшего металлургию СССР. Из отдела энергетики и тяжелой промышленности, где нас собрали, мы пошли по длинным коридорам в ту часть здания на Старой площади, где находятся кабинеты секретарей ЦК. Подметил, что она охраняется особо: стоит часовой Госбезопасности. А перед входом в кабинет еще и личная охрана: как потом мне рассказали,что это сотрудники «девятки» - специального отдела КГБ.

Мы выслушали бесцветную речь, из которой стало ясно: от нас ждут обоснований для снятия чем-то неугодившего начальству министра  черной металлургии Украины Галкина, в недавнем прошлом директора Магнитогорского металлургического комбината.

Однажды этот Долгих вдруг приехал к нам в «Гипромез» пообщаться с народом. Но это только так говорится «вдруг». Уже за сутки до его визита
"девятка" принялась проверять все входы и выходы в комнатах и коридорах, где он должен был прошествовать. А в день его приезда сотрудники автоинспекции с раннего утра просто наводнили проспект Мира, по которому должен был проехать «членовоз» - так несколько цинично все называли бронированные машины членов президиума и секретарей ЦК КПСС.

Была устроена экскурсия по институту, после которой Долгих выступил с «мобилизующей» речью перед нашими сотрудниками. В президиуме же на время выступления посадили охранника из «девятки», чтобы он мог лицом к залу бдительно на всех поглядывать. Когда наступило время обеда, то выяснилось, что еда вместе с посудой, столовыми приборами и официантами доставлены секретарю ЦК прямо в институт.
 
Точно по такому же сценарию институт посетил Б.Н.Ельцин в бытность секретарем Московского городского комитета партии и кандидатом в члены президиума ЦК. Мне поручили доложить высокому гостю о новых методах автоматизироанного проектирования с использованием компьютерной техники. По видимому, ничего не поняв из моего сообщения, Б.Н.Ельцин с мудрым видом заметил: «Так это выходит, у вас теперь появилась большая логарифмическая линейка?». Я попытался пояснить что-то о качественных изменениях в проектировании, но стоявший за моей спиной министр черной металлургии С.В.Колпаков прошептал мне на ухо: «Замолчи!». Добавить стоит, что приехав из Свердловска в Москву на должность секретаря горкома партии, Ельцин объявил, что закроет или выгонит из Москвы на периферию ряд научно-исследовательских и проектых институтов, которые-де заполонили столицу. Так добивался он дешевой популярности.

Первый Президент России всегда был типичным партийным функционером. Он призывал на помощь все, что могло способствовать росту его популярности, а после избрания Президентом России – даже церковь. Его неожиданно осенила «святость» и, подобно другим бывшим партийным руководителям, он стал посещать по церковным праздникам храмы и весьма неумело креститься во время молитвы.

*  *  *

На новом месте работаю с полной отдачей. Начинал главным конструктором трубопрокатного отдела, через год – главный технолог института, затем заместитель главного инженера и вскоре заместитель директора.

Понятно, что в силу занимаемой должности меня включают в ряд групп, командируемых за границу. Многократно выезжал в Италию, Австрию, ФРГ и ГДР, Индию, Болгарию, Чехословакию, побывал в Бразилии.

Процедура оформления всегда и для всех длительна и мучительна. Буквально до последней минуты непонятно, поедешь ли. Сидишь с чемоданом в отделе внешних сношений министерства и ждешь: «да – нет? да – нет?». И, наконец, выносят тебе служебный паспорт со свежей печатью: вали в аэропорт!...

В зарубежных командировках ловил на себе любопытные взгляды коллег, знавших или догадывавшихся о моей национальности. Что они думали? Наверное: «Как же так, - еврей, а пускают за границу?» Ведь до «перестройки» ничего не изменилось в СССР в инструкциях относительно в загранкомандировок. Всякий раз зарубежная поездка специалиста-еврея была предметом особых согласований.

Однажды к нам в институт приехал руководитель «Металлургзарубежстроя» - внешнеторгового объединения министерства черной металлургии А.Кошка с целью представить руководству института нового начальника отдела кадров объединения. Этот кадровик, в прошлом сотрудник КГБ, еще не изучил внимательно личные дела руководителей института, и моя фамилия ввела его в заблуждение. Он раздраженно спросил: «До каких пор вы будете включать в состав групп для поездки за границу евреев? Неужели у вас нет других специалистов? Я каждый раз в выездной комиссии ЦК должен выслушивать замечания!». Я встал и вышел из кабинета. Позже мне были принесены извинения.

Кадровый состав проектных организаций был специфичен, процент евреев был беспрецендентно высок по сравнению с научно-исследовательскими институтами. Сказывалось несколько презрительное отношение к проектировщикам, работу которых «наверху» считали чем-то второстепенным и маловажным: ведь никаких секретных научных открытий мы не делали. Поэтому ограничения на прием евреев на работу в проектные институты были не такими строгими. А с годами эти евреи становились ведущими специалистами, замену им найти было нелегко. Пришлось цекистам и кагэбистам скрипя сердцем соглашаться с командированием их за границу.

IX

Дома растут дети, а вместе с ними растут проблемы. Дети – новое поколение, не желающее покорно соглашаться с положением евреев в СССР. Они очень остро и болезненно реагируют не только на антисемитизм, с которым неизбежно сталкиваются, но и на другие негативные явления нашей советской действительности.

Сын после окончания школы подал документы в МГУ на химфак. Его грубо «завалили» на первом же экзамене: «черта» напоминала о своем существовании. Он поступил в Московский институт стали и сплавов – стал, как и я, металлургом.

Дочь много лет пела в известном в Москве детском хоре, которым руководил талантливый музыкант А.С.Пономарев. Несколько лет принимала участи в спектакле Малого Академического театра СССР «Мамуре», в котором главную роль играла народная артистка СССР Гоголева. Училась рисовать, освоила гитару, стала сочинять песни, увлеклась журналистикой и написала несколько статей, опубликованных в столичной и всесоюзной прессе, в том числе в журнале "Юность". После окончания школы решила поступить в МГУ на факультет журналистики. Помятуя печальный опыт сына, жена не дает мне покоя, просит что-то предпринять, помочь дочери преодолеть «черту».

Конкурс на факультет журналистики большой, очень много детей из литературной и журналистской элиты, отпрыски больших и малых партгосударственных деятелей. После очередного нажима жены: «Ну, сделай что-нибудь для дочери!», - иду на прием к декану факультета профессору Засурскому. Для солидности прикалываю медаль лауреата Премии Совета Министров СССР.

Говорю прямо, без околичностей, что опасаюсь возможной предвзятости, когда еврейка поступает в МГУ. Декан смущен. Отвечает, что на факультете журналистики такого быть не может, что журналистика у нас в стране многонациональна, и что-то еще в таком же духе. Получаю заверения, что если дочь успешно сдаст экзамены и ее публикации понравятся, подход к решению вопроса будет объективным.

Дочь поступает. И опять недоуменные вопросы знакомых, евреев и русских. «Как вам это удалось, кому и сколько пришлось заплатить, она же еврейка?» Все заведомо убеждены в неравноправии евреев, свыклись с этим, а вот «исключения» из правил вызывают недоуменные вопросы...

*  *  *

Всего пять лет перестройки понадобилось, чтобы разрушить плановую экономику и ничего серьезного не создать взамен. Механизм рынка не возникает по приказу, тем более после десятилетий жесткого централизованного управления. К началу 1990 года стало ясно, что перестройка провалилась. Полки в магазинах окончательно опустели. Народ ожесточился, все взрывоопасно. Все чаще задается вопрос: «Кто виноват?».

Появляются желающие оживить образ врага, чужака, виновного во всем. Для них этот враг – еврей, сионист, «жидомасон». Антисемитизм меняет тактику: из тщательного скрываемого государственного становится открытым и все более опасным.

За границей люди не верили, что в СССР имеет место антисемитизм. Помню споры, возникавшие неоднократно при общении с представителями делового мира. Они просили привести примеры физического насилия, доказать, что евреев избивают, грабят, физически оскорбляют. Они не понимали, что нет единиц измерения морального унижения, боль от которого накапливалась и не проходила никогда.

И вообще: свобода слова и равенство всех перед законом декларировалось Конституцией, а ничего этого не было. Мог ли чувствовать себя свободным человек, за которым постоянно велась слежка, образ мыслей которого постоянно подвергался контролю? Декларировались права человека, а на деле они не соблюдались. И все было политизировано, даже продвижение по службе, ибо главным почитались не знания и деловые качества, а характеристика, в которой должно быть обязательно указано о твоей преданности делу коммунистической партии: «политически грамотен».

Евреи в СССР в большинстве своем свыклись со своим положением, сжились с постоянными ограничениями, привыкли, что унижены больше других. Если они и добивались определенного признания в какой-то профессиональной области, то это случалось НЕСМОТРЯ на национальность, а ВОПРЕКИ ей и всему тому, что сопутствовало нашей жизни.

Евреи привыкли к своему положению, как привыкает раб к своей колодке или зверь к клетке зоопарка. Но в силу своей униженности евреи боьше других верили: светлое будущее придет и поможет изгнать из души раба.

Но «светлое будущее» не пришло и начался ИСХОД. Как иначе может быть названа ситуация, если начиная с 1989 по 1995 год из СССР (СНГ) ежегодно эмигрировало около 200 тысяч евреев, в основном в Израиль, США и Германию. Парадоксально, но за большие деньги многие, не имеющие отношения к евреям люди в России стремились стать евреями, купить документ, в котором была бы указана презираемая в недалеком прошлом национальность. Ходил злой анекдот: «Муж еврей не роскошь, а средство передвижения». Только бы уехать, бежать из кошмара. В который превратилась страна...

Лозунги перестройки в 1986 году были многими восприняты с энтузиазмом и надеждой. Гласность и демократия не могли не привлекать. Но неуверенность идеологов перестройки, стоящих у власти, их неумение выбрать правильные пути, сохранение всей структуры руководства, кадров и власти привели страну на грань катастрофы. Подняли головы самые мрачные силы. Они открыто, в том числе в печати, обвиняли евреев в том, что была Октябрская революция, что существует коммунистическая партия, что распяли Христа, что страна доведена до развала, в том, что было и чего не было... Даже после того, когда газета «Правда» признала существование еврейского вопроса и наличие антисемитизма в СССР, за рубежом далеко не все поверили в это.

После расправы Сталина с неугодными ему людьми в 1937-1938 годах евреев практически не было в дипломатическом корпусе, а в ЦК КПСС и Правительстве присутствие отдельных представителей еврейской национальности носило явно выраженный декоративный характер.

В искусственно созданной Сталиным Еврейской автономной области на Дальнем Востоке евреи составляли около четырех процентов населения! С таким успехом многие государства в мире можно было бы назвать «еврейскими»...

X

Наша семья уехала из СССР полулегально. На основе гостевых приглашений от родственников жены, проживающих в Германии, мы выехали и не вернулись. Сначала дочь, затем сын, потом и мы с женой стали невозвращенцами.

Хотя на дворе уже стояло время, как говорится, более вегетарианское, в 1990 году у меня не было другого выхода. Как заместитель директора я имел разрешение на знакомство с «совершенно секретной» документацией. Под этим строгим индексом, помимо действительно важных данных о, например, заводских мощностях по производству продукции для военной промышленности, в институт поступали инструкции по вопросам гражданской обороны, либо по правилам работы с представителями иностранных фирм. «Засекреченный», я случае подачи заявления на постоянный выезд из СССР должен был ждать разрешения не менее 5-7 лет...

А после отъезда моей дочери гроза над моей головой могла разразиться в любой день, в любой миг, несмотря на то, что решение о выезде дочери было продиктовано срочной необходимостью лечения от стафилококковой инфекции и общего заражения крови, полученных при родах сына в роддоме. В одной и центральных больниц - имени Боткина в Москве - лекарств для этого не было, о чем мне сообщил лечащий врач. После лечения в Берлине дочка решила не возвращаться в Москву.

В связи с ее решением от меня могли потребовать объяснений, почему я допустил это, далее следовали бы «оргвыводы», то есть увольнение с работы, что можно было при желании рассматривать как не самое строгое наказание, если забыть о годах, которые надо было бы провести без зарплаты...

У меня перед глазами был свежий пример такой расправы. В Институте автоматики АН СССР работал старший научный сотрудник С.А.Малый. Вместе с возглавляемой им группой ученых наш институт вел разработку принципиально новых методов автоматизации проектирования металлургических процессов. В середине восьмидесятых годов его сын эмигрировал в Израиль. После этого С.А. Малый был изолирован от научных работ, понижен в должности и не был допущен к защите докторской диссертации. Милого, вежливого и интеллигентного человека довели до инфаркта, и он скончался.

И надо ли было мне в 1990 году противиться твердому желанию детей покинуть СССР? Жесткий экономический кризис накануне назревавшего развала советской империи вызвал рост антисемитских организаций вроде «Памяти». Не раз задавал я себе вопросы, почему Правительство бездействует? Кому выгодна эмиграция евреев? почему вдруг стало модным покупать право стать «евреем для выезда»? И не находил ответа.

XI

Три часа ночи. Кажется, я не сомкнул глаз ни на минуту. Пора ехать в «Landeseinwohneramt Berlin» или, как еще называют эту организацию, «Полиция для иностранцев». Вчера мы приехали к 7 часам утра, и талонов для приема нам не хватило. На улице холодная сырая зимняя погода. В 5 утра занимаем очередь, через три час получаем талон на прием.

Нам выдали многостраничные анкеты, которые мы с трудом заполнили. Сидим в зале с пестрой публикой из многих стран мира. Все ждут вызова к заветному окну. На автоматическом табло возникает наш номер. Вместе с дочкой, которая чуть-чуть начала понимать немецкий язык, подаем анкеты полицейскому чиновнику.
- Бур-бур-бур...
Ничего не понимаем! Дочка тоже, но у нее есть определенный опыт таких бесед. После нескольких фраз, которыми она обменялась с чиновником, стало ясно: требуется приложить все наши личные документы – свидетельства о рождении, браке, рождении детей и так далее и тому подобное. Хорошо, что они у нас есть.

Еще через полчаса нам возвращают наши паспорта, в которые вклеено разрешение на проживание. Оглушенные и опустошенные свершившимся мы выходим на набережную Шпрее. Теперь мы эмигранты и «невозвращенцы». Все предельно формально и просто.

Первое время живем у дочки. Пару месяцев назад ей была предоставлена квартира на окраине Восточного Берлина, и она счастлива. До окончания срока моего отпуска, который я оформил перед выездом в Германию, остается несколько дней.

Набираюсь решимости и звоню с улицы в институт. Сообщаю начальнику отдела кадров, что нашел в Берлине работу, а потому высылаю заявление об увольнении по собственному желанию и прошу передать  его директору на подпись.
 
От неожиданности кадровик лишается дара речи. Мосты сожжены. После стольких лет напряженной трудовой жизни я – безработный эмигрант без собственного жилья и определенных занятий. Еще несколько звонков в Москву. Хорошо, что там верные друзья, которые поймут и помогут в трудную минуту. С их помощью получаю в Берлине все оставшиеся в Москве личные документы.

А здесь, в Берлине, получаем направление на курсы немецкого языка. Учимся с женой в разных группах и сменах, чтобы днем помогать дочери и сыну с их годовалыми малышами. Окончив восьмимесячные курсы, начинаю искать работу. Пишу письма на машиностроительные и металлургические фирмы ФРГ, с которыми в недалеком прошлом имел деловые контакты: «Schloemann Simag», «Mannesmann Demag», «Gertner»  и другие. Сообщаю, что теперь живу в Германии и прошу рассмотреть возможность принять меня на работу. Надеюсь, что мой опыт и квалификация будут учтены.

Проходит время и приходят ответы. Мне выражают сочувствие, предлагают оказать материальную помощь. Это максимум... А работы нет. С Россией торговля идет плохо (1991-1992 годы), работавшие ранее на Россию отделы фирм сокращаются. Между строк намеки на мой предпенсионный возраст.

Стоп, приехали! Прошлая жизнь завершена, все надо начинать сызнова. Вспоминаю опыт эмигрантов, о которых ранее читал и слышал, - надо идти мыть посуду, подметать улицы...

Но нет, не так все мрачно! Летом 1992 года получаю приглашение прийти на беседу в берлинское еврейское культурное общество «Judische Kulturverein». Выясняется, что им нужен сотрудник для работы по интеграции русскоязычных еврейских иммигрантов, выпуска для них ежемесячного информационного листка на русском языке. Помимо этого нужно варить кофе для посетителей, мыть посуду, по пятницам готовить еду для совместного стола, убирать помещение, организовывать всевозможные встречи, концерты, беседы, поседелки и т.д. и т.п.

Даю согласие. Работа предоставляет возможность общения с людьми разного воспитания и интеллектуального уровня, русскими и немцами. Передо мной проходит весь срез бывшего советского общества: врачи, научные сотрудники, музыканты, инженеры, рабочие, студенты, работники торговли и сферы обслуживания, домохозяйки, люди без определенных занятий...

XII

После окончательного развала СССР поток еврейских эмигрантов в Германию резко возрос. Общение с этой средой,часть которой помимо специфичных еврейских национальных качеств, характерных для русско-украниского еврейства, несет в себе черты «гомо советикус», не всегда приносит удовлетворение. Часто приводит в замешательство их напор, граничащий с наглостью – в прошлой жизни единственное средство чего-либо добиться, и, одновременно, иждивенчество. Разговор идет на таком уровне: «Вы мне обязаны! Вы за это деньги получаете!», - и далее в том же духе.

Терпеливо, насколько это возможно, таким людям приходится объяснять, что надо уважать законы, традиции и привычки немецкого общества, надо учить немецкий язык, что следует больше полагаться на собственные силы, инициативу и энергию, что именно в этом ключ к адаптации в новых жизненных условиях. 

Постепенно привыкаю. Работа позволяет познакомится со многими
интересными людьми. В их числе – бывший генерал-полковник Маркус Вольф, руководитель внешней разведки ГДР, элегантный, несмотря на возраст, прекрасный собеседник, отлично владеющий русским языком. Грегор Гизи, один из лидеров партии демократического соцализма (ПДС). Пережившие Катастрофу немецкие евреи – бывшие узники концлагерей, представители еврейских организаций из многих стран мира, в том числе Израиля, Канады, США, Франции.

Познакомился с главным редактором первой после значительного перерыва русской газеты в Германии «Европацентр» Ю.Зарубиным. По его совету начинаю писать статьи об актуальных вопросах еврейской эмиграции в Германию. Приобщаюсь к журналистской работе.

*  *  *

Меня спрашивают, как я решился остаться в Германии и стать невозвращенцем? Этот вопрос много раз я задавал себе сам. Думаю, что подсознательно был готов к эмиграции раньше, чем мои дети приняли решение уехать из СССР.

В жизни каждого человека, занимающегося созидательным трудом, неизбежно возникают ситуации, когда критический самоанализ приводит к сомнениям и необходимости поиска новых путей. Я был увлечен своей работой, любил ее и, вероятно, поэтому часто оставался недоволен результатами.

В СССР коэфициент полезного действия проектировщиков был невысок. Только в проектых институтах черной металлургии их было свыше 23 тысяч человек, а работали они в значительной мере , как говорилось, «на полку». То, что строилось, безнадежно устаревало до пуска объекта в эксплуатацию: от первых стадий проектирования, на которых принимаются основные технологические решения до ввода цехов и заводов в действие проходили десятилетия! К этому привыкли, в результате мы безнадежно отставали от развитых стран.

Все чаще объекты черной металлургии сооружались на основе импортных поставок оборудования. Отечественное машиностроение, за исключением сверхприоритетных отраслей, связанных с развитием ракетной, авиационной, атомной промышленности и производством военной техники, стало неконкурентным.

После провозглашения М.С.Горбачевым политики перестройки затеплилась надежда. Казалось, что от нас ждут новых инициатив, новых предложений. Они не заставили себя ждать. Обсуждая проблемы с коллегами по работе, сопоставляя наши условия с опытом других стран, мы понимали, что «добиться прорыва», как тогда говорили, можно только при условии коренных изменений во всей сфере управления промышленностью за счет повышения уровня самостоятельности предприятий.

Мы рисовали схемы, разрабатывали новые методы пректирования и строительства, мечтали о поддержке и пониманиив правительственных органах. Но аппарат государственного управления оказался не готов к перестройке. Надо было признать, что идеология строго централизованного планового управления строительством и материально-технического снабжения строек изжила себя., что она несостоятельна. Надо было признать,что руководство экономикой из партийных комитетов завело страну в тупик. Необходимо было перестраивать прежде всего органы управления страной, переступить через идеологический консерватизм. К этому никто на Старой площади не был готов, да и не хотел этого. А мы, наивные исполнители партийных планов, мечтали добиться понимания.

По роду работы, как я уже упоминал, мне приходилось бывать в отделе энергетики и тяжелой промышленности ЦК КПСС. Опираясь на партийные призывы к перестройке и новому мышлению, я неоднократно предлагал принципиально изменить подходы к организации промышленного строительства. Однажды блеснула надежда: мне предложили подготовить доклад и заслушать его в ЦК.

С участием группы коллег-единомышленников такой доклад был подготовлен.  И слушание его в назначенный день состоялось. Несколько десятков сотрудников ЦК пришли на мой доклад, но его обсуждение практически не состоялось. Согласиться с нашими предложениями означало пойти против ряда основополагающих идеологических устоев. Не согласиться означало выступить против новой политической линии генерального секретаря.

Председателствующий сказал буквально следующее: «Думаете правильно, товарищ Донской! Что ж, вам и карты в руки!». И только. Никакого конструктивного решения принято не было, да, наверное, и не могло быть принято. Слушатели молча разошлись по своим кабинетам, а мы поехали к себе в институт.

Я решил все же побороться и написал статью в «Рабочую газету» -  орган  ЦК КПСС. Для весомости я попрсил директора института подписать эту статью вместе со мной. После публикации статьи нас пригласил к себе заместитель председателя Совета Министров СССР Л.Воронин, председатель Госснаба СССР. В свой кабинет он собрал десяток заместителей – зубров планового распределения ресурсов и попросил нас рассказать, как предлагается перестроить организацию промышленного строительста и материально-технического снабжения в новых условиях. На нас обрушился шквал упреков, - причем говорили неглупые и компетентные люди. Но попытка поставить под сомнение разработанный и лелеяный ими аппарат централизованного управления ресурсами была отвергнута категорически.

Мне говорили, ты прав, но реально ничего изменить нельзя. Успокойся и сиди тихо. Люди, говорившие так, а в их числе были руководители отделов по управлению проектированием и строительством Госплана СССР и промышленных министерств, еще не знли, что история уже вынесла свой приговор, что совсем скоро, в 1991 году, страну ждет крах вместе со всей, созданной под руководством КПСС системой планового управления народным хозяйством, что многонациональный Союз распадется на многочисленные суверенные государства, что страну ждут новые проблемы и войны – следствие национальной политики и сверхцентрализованной экономики.

Невозможность убедить власть имущих в необходимости очевидных изменений я воспринял как крупное личное поражение. И окончательно понял, что руководимое КПСС советское общество реконструировать и осовременить нельзя. Крах системы выглядел неизбежным, это было только вопросом времени. С грустью я понял также, что в грядущую эпоху перемен люди моего возраста и специальности окажутся за бортом.

Добавьте воспитанную с детства боязнь карательных мер, которые наверняка были бы применены ко мне за нелегальный отъезд детей, и вы поймете, почему я был вполне подготовлен к эмиграции и невозвращенству, почему принял это решение без колебаний.

XIII
      
Эмиграция – состояние особое. Решение переступить черту обитания выталкивает всех, кто такое решение принимает, в особую область существования, в которой, как всегда в экстремальной ситуации, проявляются истинные качества людей.

Не могу согласиться с теми, кто провозглашает невозможность изменения личности, воспитанной жизнью в «стране победившего социализма». Человек – существо в высшей степени приспособляющееся и разумное. Готовность к преодолению трудностей и самого себя – главные составляющие успешного выживания в новых условиях.

Еврейская иммиграция в Германию имеет ряд особенностей, отличающих ее от иммиграции в Израиль или в США. На протяжении веков значительная часть еврейского населения Российской империи формировалась за счет немецкого, австрийского и польского еврейства. Для всех этих людей родным языком в прошлом был идиш, диалект немецкого языка. Сохранившиеся во многих еврейских семьях фамилии и имена немецкого происхождения свидетельствуют о германских корнях. Память предыдущих поколений за последние полтора тысячелетия сохранила для многих евреев представление о Германии, как о родине предков, тем более, что с IV –VI веков н. э. эта страна являлась местов массового проживания евреев-ашкинази.

Нацисты Германии, убившие шесть миллионов евреев, уничтожившие почти полностью немецкое и польское еврейство, а также значительную часть евреев Белоруссии и Украины, - явление чудовищное. Увы, сегодня проявление антисемитизма характерно и для многих других европейских  стран...

И евреи едут в Германию. Одним из политических мотивов принятия евреев из СССР (СНГ) на жительство явилось декларированное утверждение правительства Германии о желании восполнить на немецкой земле численность, еврейских общин, уничтоженных в период нацизма. Ведь до 1933 года в Германии проживало ок. 650 тыс. евреев и они были второй по численности национальной составляющей населения Германии.

Одновременно в Германию после 1990 года резко возрос поток российских немцев, принявших решение вернуться на историческую родину, чему в немалой стапени способствало нежелании России восстановить разрушенную в годы войны автономию немцев Поволжья. По своей мощи этот поток в десятки раз перекрыл ручеек еврейской иммиграции. За 10 лет с 1990 года в Германию прибыло не менее двух миллионов российских немцев и всего ок. 100-150 тысяч евреев. Всего в Германии в настоящее время проживаетпочти 8 миллионов иностранцев (ок. 10 % населения), в число которых большая часть немецких переселенцев из России и Казахстана, получающих немецкое гражданство сразу по прибытию в Германию, не входит. Новое еврейское присутствие в Германии составляет около 2% от общей численности иностранцев. А сколько копий по этому поводу сломано.

До притока новой волны иммиграции еврейские общины Германии насчитывали всего 35 тыс. человек. Помятуя о страшном прошлом, рост численности общин и новые антисемитские проявления правых радикалов в Германии вызвали у этой части немецкого еврейства определенные опасения. Еврейские общины приняли меры: оградили себя своеобразной защитной стеной – полицейской охраной и, дополнительно, охраной израильского спецназа, приглашенного с этой целью общинами в ряде городов Германии. Что это – новая «черта оседлости»?.

Провожаю утром внука в школу и вижу вооруженного до зубов немецкого полицейского в бронежилете и израильского спецназовца. Они охраняют школу имени Хайнса Галинского (бывшего председателя еврейской общины Берлина и Центрального Совета евреев Германии). Невольно напрашивается аналогия с часовыми у стен гетто.

Консерватизм и религиозная нетерпимость к инакомыслию отличает и внутренний мир еврейских общин в Германии. Ортодоксальное еврейство не приемлет либерального. Либеральные раввины на признаются ортодоксами. Черта в черте. Объяснениями, что только так ортодоксальное еврейство в условиях диаспоры смогло в течение тысячелетий сохранить себя, многие деятели еврейских общин продолжают оправдывать такое положение в наши дни.

Евреи сами ограждают себя от общества, в котором живут, способствуя сохранению черты, отделяющей их от остального мира. К сожалению что-либо изменить пока невозможно.

В этих условиях существенно возрастает роль ближнего окружения: родных, друзей и единомышленников, общение с которыми занимает боьшое место в нашей жизни, помогает преживать трудности. В эмиграции мы стремимся быть ближе друг к другу, нас объединяет наше прошлое и общее настоящее – наша среда обитанияя.

XIV

Особое место в жизни евреев, вне зависимости от страны проживания занимает государство Израиль. Воссозданное после длительного перерыва, еврейское национальное государство является единственным примером в истории человечества восстановления государственности древнего народа, тысячелетиями находящегося в изгнании. Скажу откровенно, что довольно долго я не понимл всю важность этого неординарного явления.

В Израиль эмигрировали из СССР многие мои знакомые и сослуживцы, семья сестры моей жены. Я понимал, что на этой древней земле за тысячи лет жили многие народы, которые с определенным основанием могут считать ее своей. Невероятно сложно внедрить в сознание, что потомки проживавших здесь ранее народов имеют право на возвращение даже через тысячи лет. Значительно меньший исторический период в СССР подтверждает практическую сложность решения аналогичных проблем, например, проблему возвращения крымских татар в Крым и воссоздания в Поволжье автономии российских немцев.

Евреи добились юридического и фактического признания права на существование своего национального государства, чему в известной мере способствовала Катастрофа европейского еврейства в годы второй мировой войны. В течение короткого исторического периода на территорию Израиля из разных стран мира возвратилось около 5 миллионов евреев из разных стран мира – потомков древнего народа.

Более полувека существования еврейского государства – период многочисленных войн и конфликтов с палестинцами и пограничными арабскими государствами, поддерживающих своих единоверцев. Идет война не только за право жить на этой земле, идет война религий, идет война братьев по происхождению, но разного вероисповедания.

Между тем, взаимное понимание исторических прав должно было бы в наше время привести к миру и согласию, к взаимному уважению святынь, к признанию права каждого человека на свободу вероисповедания.. Было бы сверх важным, чтобы арабы, исповедующие в основном ислам, и евреи, большая часть которых исповедует иудаизм, осознали, что только мир и спокойствие на земле Израиля могут принести их детям счастье.

Столица Израиля Иерусалим – город трех мировых религий, две из которых, созданных пророками: христианство и ислам, - возникли на основе третьей, наиболее древней из них – иудаизма. Специалисты, ведущие исследования в области истории религии, отмечают сходство, и даже родство, многих основополагающих постулатов этих религий. Терпимость и уважение к другой вере могли бы привести к решению отказаться от понятия «неверный», исключить терроризм и агрессивность, и осознать, что силой оружия в атомный век можно лишь добиться уничтожения всего человечества.

Первое посещение Израиля в 2000 году оставило глубокий след в моей душе. Я понял, что для еврея жить в Израиле и не стать патриотом этой страны нельзя. Существование суверенного еврейского государства – счастье для всех евреев, в какой бы стране они не проживали.

XV

Мы живем в Германии. Страна, нацистские правители которой привели в двадцатом веке ко второй мировой войне и к гибели десятков миллионов людей, сумела покаяться и очиститься от прошлого, вновь обрести себя. Прием евреев из СССР (СНГ) на постоянное жительство – не простое решение для Германии. В покаянии и очищении – суть оздоровления нации, ее моральное возвышение, вызывающее доверие к ней, несмотря на прошлое.

Во многих городах и поселках Германии наряду с памятниками павшим в двух мировых войнах солдатам установлены памятники жертвам нацизма, немецким гражданам и гражданам других стран. Каждый день, выходя из своего берлинского дома, подхожу к созданному русским скульптором Вадимом Сидуром очень символичному памятнику жертвам концлагеря Треблинка, который установлен напротив возле здания суда на Amtsgerichtsplatz, и несколько мгновений молча стою возле него.

Меня потрясла стена старого еврейского кладбища в центре Франкфурта на Майне, на которой написаны имена тридцати тысяч евреев этого города, уничтоженных нацистами. Возле евангелической кирхи в берлинском районе Вильмерсдорф установлена памятная доска, на которой выбиты слова покаяния перед согражданами-евреями, погибшими в Катастрофе. На тротуарах перед многими берлинскими домами, где в прошлом жили евреи, уничтоженные в концлагерях, вмонтированные медные памятные дощечки, на которых указаны имена и даты жизни этих сограждан. В центре Берлина возле знаменитого универмага КДВ установлен стенд на котором перечислены все концлагеря и написано: «Это не должно повториться!». Перечисление таких памятников можно было бы продолжить, оно бы заняло очень много места. Моя же родина, Россия, чьи жертвы в войне с фашизмом составили почти тридцать миллионов человек, страна, претендующая на роль спасителя мира от фашизма – чумы двадцатого века, разорилась морально. Где в этой стране памятники и мемориальные доски, напоминающие живым о жертвах сталинских репрессий, о невинно пострадавших народах.

Их нет или почти нет. Зато беспрепятственно существуют множество организаций русских неонацистов, марширующих под знаменами со стилизованной свастикой и издающих массовыми тиражами антисемитские листки. Руководители страны не пресекают и не дают соответствующей оценки антисемитским выступлениям некоторых губернаторов и деятелей культуры. Россия возродила вражду между народами – характерные признаки вырождения нации.

У правителей страны даже после развала СССР не хватило мужества и зрелости, чтобы попросить прощения за содеянное, так, как это сделал канцлер Германии Вилли Брандт, ставший на колени перед памятником жертвам Варшавского гетто в столице Польши.

Страна, ранодушно теряющая своих граждан, кто бы они не были по национальности: евреи или немцы, армяне или греки, русские или украинцы, теряющая своих сынов и дочерей, теряет самое дорогое – право  называть себя «Родиной-матерью». Такую родину не грех лишить материнских прав.

*  *  *

Для очень многих людей, покинувших родину, эмиграция обернулась личной трагедией, боль от которой не утихает ни на секунду. Эта боль заставляет меня искать способ ее выражения в стихах. Моя жизнь вышла на финишную прямую, растут внуки. Очень хочется, чтобы они были счастливы, чтобы не стеснялись своего еврейского происхождения, чтобы могли гордиться причастностью к древнему народу и не забывать русский язык. Очень хочется верить, что черта, отделяющая евреев от других народов, исчезнет, и мои внуки не будут чувствовать себя «чужими», что они будут «наши!». В одном из стихотворений, обращаясь к внуку, я написал:

                Я верю, мальчик мой родной,
                Что жизнь твоя другою будет,
                И Бог избавит нас с тобой
                От боли всех разбитых судеб.

                Да будет так!

                Берлин, 1996-2000 г.г.