Все в памяти моей. Гл. 44. Отступилась

    В  то  лето  и  зиму  полностью  ушла  в  работу.   По  уши  погрузилась  в  новый  проект.   Снова   уехала в  командировку  в  Москву.  Было  много  споров,  много   решений,   толкотни    и  беготни  по   заводским  цехам.  Зачем-то  еще  послали  меня  в  Уфу  с  сотрудником  по  цеху.   В  памяти  остался  скандал,  который  устроил  Виктор  на автовокзале,  когда  приехали  к  автобусу  (улетали  из  Новосибирска)  и  встретили  там  ожидающего  меня  Сергея  Б.  Почему- то  ярко   запомнилась   Уфа:   помпезный   центр  с  мрачно -  массивными  зданиями  местной   партократии   и   пыль,  песок  -  чуть  шагни  в  сторону.  Пустые  магазины.  Нас  поселили  в  разных  домах,  в  комнатах, на  частных  квартирах.   Я  оказалась  в  квартире  матери-одиночки  с  четырьмя!  детьми.  По  утрам  она  жарила   им  на  завтрак  на  подсолнечном  масле  оладьи  из  одной  муки,  на  воде.  И  дети  выхватывали  их  из-под  ее  руки  еще  горячими  и  шипящими…
    
    Это  было  осенью. А  зимой  меня  едва  не уволили с  работы по  сокращению,  - за  непочтение   к   начальству,   в   самый   разгар   моей  боевой-трудовой   деятельности:  только начали  испытывать  стенд, над  которым  я работала  почти год.  Отстояли.  Вмешалось  заводское  начальство.

     Весна  девяносто  третьего  года  была  для  меня  безликой.  Дом,  работа,  сад.    Правда,  снова  в  марте  была  в  профилактории.  Шла  на  завод  утром  и  возвращалась  вечером после  работы  пешком,  через  лес,  по  уже  подтаявшей  тропинке.  Вспоминала…  Вот  на  этом  месте, на  пешеходке,  по пути на  работу,   я  как-то  встретила  П.К. Он отдыхал в  профилактории  и вышел, чтобы  встретить  меня  и  проводить  до  завода…

    Летом  съездила  в  командировку  во  Владивосток,  побывала  у  Сергея.  Он  жил  в  двухкомнатной,  просторной,  полупустой    квартире.  С  Аленой  был  уже  в  разводе.
   
   В  тот   год   и  на  работе,  и  дома  было  как-то  тускло.  Разбавлял  эту  серость  Глебка,  внук,  сын  Андрея.  Забирала  его  на  выходные  к  себе,  шли  в  сад,  тащили  на  поводке  туда  и  Зошку.  Виктор  все   реже  ночевал  дома.  Как-то  мне  доложили,  что  в  гараже  у  него  появилась   женщина  (я  знала  ее,  с  нашего  завода),   и   что   она  уже  рассказывала:  Виктор  собирается  разводиться  со  мной  и   жениться  на  ней.  Флаг  в  руки!

   А  я...  После  очередного  скандала, -  я  сходила  с  подругой  на  вечерний  сеанс  в  кино,  -  он  попробовал  было  поднять  на  меня  руку,  но  я, - ( и  сейчас  даже  не  могу  сообразить,  как  у  меня  это  получилось!), -  схватила  с  плиты  горячую  сковороду  с  жарившейся  на  ней  рыбой,  (кстати,  пойманной  им  самим )  и  запустила  ею,  как  ракеткой,  из  кухни  по   коридору.  Слава  Богу,  успел  увернуться!  Но  с  той  поры  стала  бояться, когда  он  оставался  на  ночь  дома.   Решила  поговорить  о  разводе.   Согласился.   Уже  не  надо  было  обращаться  в  суд,  дети  взрослые,  достаточно  было  заявления  в  ЗАГС и…  ждать  три  месяца.

    Это  было  в  конце  мая.  А  в  августе  он  укатил  с   друзьями  в  Горный  Алтай  и явился  в… сентябре. Сроки  прошли,  заявление  потеряло свое  значение.  Он  приехал  загорелый,   довольный  собой,  отрастил  усы,  смеясь,  сказал:
 
-   Никуда  ты,  мамуля,  от  меня  не  денешься!

    Все  это  было  во  второй  раз.  Первый  раз  я  подала  заявление  в  суд,   -дети  еще  учились  в  школе, -  когда  сил  терпеть  тоже уже  не  было.

   Виктор был  еще главным  инженером  завода.Судья, знакомый еще  по  молодости,  вместе  бывали  в  одной  компании, -  (одно  время   был  адвокатом   на   нашем  заводе),-  позвал  меня    к  себе  в  кабинет:
 
-  Света,  ты  знаешь,  чем  это  ему  грозит?   Ведь   причина – пьянство.  Его  исключат  из  партии,  уволят  с  работы...  Подумай.
   
   И  кто-то   из   доброхотов  уже  успел  донести  Виктору  о  моем  визите  в  суд. Я застала  его  дома  совершенно  трезвого, спокойного,  предупредительного.
 
-  Ты  ничего  не  хочешь  мне  сказать? – проговорил  он.

   И  я  поняла:  уже  все  знает.

-  Да,  я  подала  на  развод, - сказала  и…  испугалась.
      
   Ожидала  крика, угроз. А  он  вдруг  встал  передо  мной  на колени,  прижался  ко  мне  лицом:
 
-  Светик!  Не  надо…  Я  тебя  умоляю!  Все  будет  хорошо… Ведь  ты  же  любишь  меня… 
 
   О  какой  любви  уже  могла  быть речь?  Но… заявление я  забрала, пожалела...   
Жалко  было  его,  жалко  было  годы,  прожитые  вместе.  Надеялась...
 
  И  вот,   через  двенадцать  лет,  то  же  самое,  только  в  другом  варианте.
По  инерции  продолжала  жить  дальше.  Радостью  был  Глеб. Теперь  он  и  Зошка  были  моими  самыми  близкими.  Иногда  звонил  Сергей. Изредка  получала  письма  от  мамы. Стала  сторониться  подруг, не  хотелось  ни  перед  кем  раскрываться.

  Подошли   ноябрьские  праздники.   Теперь  это   уже  было  не   празднование  годовщин   революции,  а   дни  какого-то  примирения.   Виктор   жил   своей,  обособленной  жизнью. Работал  в  какой-то  небольшой  фирме,  изредка  появлялся  дома,  «отмокать». Переодевался  во  все  чистое  и  снова пропадал на  несколько  дней. Иногда  помогал   привезти  Глеба  из  города,  отвезти  детям  продукты.

   В  самые  праздники  я  заболела.  Глеба  не  смогла  забрать  к себе.  Лежала  дома одна, с температурой. Виктора  не  было  уже почти  неделю.  Забеспокоилась.  Утром  седьмого  ноября  пошла  прогулять  Зошку, положила  в  карман  шубы  ключ  от  гаража:  надеялась  встретить  кого-нибудь  из   знакомых,  попросить  помочь  открыть  гараж. Замок там был  с  каким-то  секретом  и  сама  с  ним  справиться  я  не  надеялась.   Друзьям  Виктора  звонить  не  хотелось.   Я  их  всех  уже  ненавидела.
 
    Воображение рисовало  всякие ужасы: замерз; не выдержало сердце (предупреждал врач-нарколог,  его  друг);  задохнулся  от  угара  нагревателя…

    Было  еще  очень  рано,  только  рассветало.  Ни  души.  Возле  гаражей  нас  с  Зошкой  обгнал  незнакомый  мужчина.  Решилась:
   
-   Простите.  Доброе  утро!  Вы  мне  не  поможете.  Мне  нужно  открыть  гараж,  а  я  не  умею,  там  замок…
   
-   Утро  доброе.  А  что  так  рано  в  гараж?

-   Простите… Беспокойно  как-то…  Муж  уезжал… Вот… не  вернулся  домой.  Может,  случилось  что?  Если  машина  в  гараже…  значит,  все  в  порядке…
 
   Что  я  могла  еще  сказать?   Что   бегу набрать  картошки  в  такую    рань?  Да  и  врать  не  было  желания.
 
-  Что  же  это,  муж?  Оставляет  такую  женщину  одну  дома…

   Промолчала.  Голова  раскалывалась,   знобило.   Ключ  не   проворачивался  в  замке.  Я  поняла:  закрыто  изнутри.   Стало  страшно.   Тишина  за  железными  воротами  показалась  жуткой...
 
   И  тут  послышалось:

-  Кто  это  там?  Мать  твою…!
 
   Калитка   в   массивных   воротах   распахнулась.   Перед   нами   из  темноты  появился  Виктор,  небритый,  помятый,  в  ватнике,  валенках  и  ватных  штанах.  Я   развернулась  и  быстро  пошла  прочь.   Тянула  за  собой  Зошку.   Мужчина  бросился  за  мной:

-  Куда  вы?  Что  с  вами?  Кто  это?  Это  ваш  муж?  Это  ваш!  муж?!
 
   А  я  сгорала  от  стыда:
 
 - Спасибо…  Извините…  Все  в  порядке… -   и  бежала,  не  видя   перед  собой  ничего.
 
   Вечером   Виктор   пришел  домой.   Ни  о чем  не  спрашивал.  Видимо,  ничего  не  помнил.  Опять  почти  неделю  приходил  в  себя.  Опять  я  звонила  другу-доктору.  Злости  и  обиды  не  было.   Было  жаль  его.  Уговоры  и  разговоры  не  помогали:

 - Я  не  алкоголик.  Свою  норму  знаю…
   
   А меня одолевали страшная  усталость  и  постоянное  чувство вины от  бессилия  что-либо  изменить. Андрей, не  раз пытавшийся  помочь, уложить  его в  больницу,  сказал:
 
-  Мама,  ничем  не  поможешь,  пока  сам  не  поймет  и  не  захочет   лечиться.  Прекрати  давить  себя.
   
   Как-то я случайно услышала по  радио, как одна очень известная   писательница,  я   и  сейчас  люблю  перечитывать  ее  книги,  сказала  то  же  самое:

-  Не  пытайтесь  перевоспитывать  алкоголика.  Ничем  не  поможете.  Он  должен  понять  все  сам.  И  не  казните  себя.  Вы  ни  в  чем  не  виноваты.  Пока  он  видит,  что  вы  жалеете  его,  беспокоитесь  или  боитесь  его,  пьяного,  он  попросту  манипулирует  вами.  Оставьте  его  в  покое.  Пусть  сам  решает  свою  судьбу.  А  вы  полюбите  себя,  а  не  его…
   
   И  я  отступилась.  Успокоилась.  Пришел,  не  пришел – мне  все-равно!  Живи,  как  хочешь.
 
    Видела:  его  это  удивило  и  насторожило.   Все  чаще  вечера    и  ночи   проводил  дома. Стал  жаловаться  на  здоровье: сердце барахлит, боли в  желудке,  плохо  с  глазами.  Андрей  договорился  об  обследовании  в  краевой  больнице.  Обследовали.  Да,  с  глазами  неважно,  на  одном  катаракта.  Нужна  операция.  Назначили  на  декабрь.
   
    В  первый  же вечер  из  больницы  был  звонок:
 
 -  Принеси  пижаму,  новую,  я  тут,  как  чучело.
   
    Принесла.  И правда,  больничная  одежда  была  ему  не  просто  мала,  он  выглядел  в  ней  Гулливером  в  лилипутском  одеянии. На следующий  день,  после  операции, вышел  в  новой  пижаме, вальяжный, расслабленный, словно  избалованный  вниманием  некоронованный  принц… с заклеенным  глазом. В прекрасном  настроении,  налево  и  направо  расточал  улыбки  сестрам  и  санитаркам,  уже  всех  называя  по  имени.   Похоже,  обаял  всех,  и   врача  тоже, -  та  с  улыбкой  пропела,  проходя  мимо:

-   Виктор  Александрович!  В  холле  холодно!  Уходите  в  палату!

    Забирали  его  из  больницы, после  выписки, я  и Володя  Седякин, наш  сосед  и  его  близкий  друг.  Это  было  двадцать     восьмого  декабря.  Приехали  на  володиной  машине.  Появился  в  холле  уже  одетый,  довольный  всем  и  вся:
   
-   Привет! – поздоровался  с Володей, поцеловал  меня  в  щеку,  притянув  одной  рукой  за  плечи. – Поехали?

    В  машине  сел  впереди,  рядом  с  Володей.  Было  яркое,  солнечное  утро.  Здесь,  за  городом,  снег  был  еще  чистый,  слепил  своей  белизной.  Ладонью,  козырьком,  прикрыл  глаза.
 
-   Что,  Александрыч,  долго  теперь  за  руль  не  сядешь?  В  повязке  нельзя? – спросил  Володя.

-   Недельку!  После  праздника  снимут.
 
-   Тебе  надо поберечься! Слышь, Александрыч, сейчас   тебе пить нельзя,  женщин  любить  тоже  нельзя!  Я  читал, -  чтоб  сетчатка  не  отслоилась! -  шутил  Володя.   

    И  запомнилось: Виктор  повернулся  к  нему  и  поднял  ладонь  руки  щитком,  словно  защищался,  и  полушутя,  полусерьезно   сказал:
 
-  Нет. Врач  сказала:  можно!  Немножко,  но  можно!
   
-  Ну,  если  немножко… -  засмеялся  Володя.
 
   В  этот  день  и  следующий  он  сидел  дома  и,  пока  я  была  на  работе,  готовил  обед  и  ужин.  К  моему  приходу  накрывал  на  стол.  Остальное  время  возился  с  телевизорами.   Их  у  нас  было  два,   оба  большие,   громоздкие,  черно-белые.  Оба  очень  старые,  чиненные-перечиненные  им  самим.  Стояли  в  большой  комнате,  друг  на  друге.    Вечерами   он  мог  по  одному  смотреть  свой  хоккей  (в  наушниках),  а  я  -  фильм  или  концерт  по  другому…

   … Вспомнилось.   Он  всегда  чинил  телевизор  сам:   менял  лампы,  что-то  паял,  переставлял  там  что-то, -  паяльник  всегда  был  наготове.  Занимался  этим   с   увлечением,  даже   пел  и   постанывал  от  удовольствия.  А  я  и  радовалась   такому   увлечению    и   боялась  и  паниковала  ужасно,  хоть  и  старалась  не  подавать  виду (там  же  такое  напряжение  на  кинескопе!!!).  Он  же,   как   обычно,  вел  себя  залихватски – беспечно,   как  мне  казалось,  и  ведь  совсем  не  рисовался,  это  было  в  характере.   А  на  моей  физиономии  было  все  написано:   и  страх,  и  волнение,   и  ужас… Андрей  как-то  сказал:

-   Матушку  можно   отправить  в  лагерь  врага,  чтобы  она   только  сказала:  «Все  хорошо!  Не  надо  волноваться!»,  - и  там  сразу  будет  паника!

    Однажды,  дети  были  еще  маленькими,  зимой, я  ушла  в  магазин,  оставив  их  втроем  дома.   Виктор   что-то  паял  в  телевизоре.   Мальчишки  вертелись  тут   же.   Мне  очень  не  хотелось  уходить:    казалось,  если  я  рядом, - ничего  не  может  случиться  (такое   чувство  сохранилось  до   сих   пор). Но, почему-то,  очень  было  надо.  И  я, скрепя  сердце,  ушла. Пробыла в  магазине,  в очередях,  довольно  долго.   Возвращаюсь  домой  и  вдруг  вижу:  во   дворе  перед  нашим  подъездом  толпа  народу,  стоят  машины   «скорой»  и  милиции! По  сугробам,  не  разбирая  дороги,  бросилась  к  дому,  в  подъезд.  Полно  народу  на  лестнице,  на  нашей  площадке!  Потемнело в  глазах. Кто-то подхватил  меня.
 
-   Что?  Что  случилось? – помню,  кричала.
 
    И  тут  увидела, что милиционер стучит и  нажимает кнопку звонка  к  соседям!  А  мне  уже  открывал  нашу  дверь  Виктор.
    
    У  соседей девочка болела астмой. Случился  приступ. Мать  вызвала  «скорую».  А  у  отца,  от  волнения  сдали  нервы  (девочку  однажды  чуть  не  "залечили"  в  больнице) и  он  не  пускает  врачей  в  квартиру. Пришлось  вызвать  милицию.
В  итоге  сосед,  Алик,  послушался  только Виктора, тот смог выйти на  площадку,  когда  уже  пришла  домой  я.  Алик  пустил  его  в  квартиру  и  разрешил  взять  девочку,  а  сам  спокойно  подчинился  милиционерам  и  уехал  с  ними…

    Почему   вдруг   вспомнился   этот   случай?   Так  и  вижу  его  за  столом,  заваленным  лампами,  проводами,   с   паяльником  в  руке,   в  белой  майке (в  любое  время  года), - это  в  наши  лучшие  годы   семейной  жизни…
   
    Так  и  эти  два  дня  был  самым  примерным  мужем.

    Тридцатого   вдруг   рано   утром   засобирался.  Оделся,  как  денди:  белая  рубашка,  галстук,  черный  костюм,  все  почти  совершенно  новое. Сверху  новое  финское  пальто,  ( только  купил),  ондатровая  шапка (не  надевал  ни  разу)  и  белый  пуховый  шарф,  что  я  привезла  из  Риги.
 
-  Далеко  собираешься? – спросила,  словно  невзначай,  видела  уже перемену  в  настроении:  надоело  дома,  тянуло  к  друзьям.

-  Надо  на  фирму  заехать,  деньги  получить. И  на  завод  заскочу,  поздравлю  с  Новым  годом.

   Я  знала, на  какой  завод, - на  его  родной,  по розливу  вин, там  остались  все  друзья-подруги,  которых  он  не  забывал,  и  которые  помнили  его.
 
-  А  не  рано  ли?  Тебе  еще  нельзя  водить  машину.

-  Меня  Вася  повезет.  Я  быстро.

   Понятно.  Вася,  Василий  Иванович,  “лучший  друг”,  особенно,  если  пахнет  спиртным  и  можно  поживиться  “на  халяву”…

   Он  жил  в  соседнем  доме, у  нас  сады  были  рядом,  и  одно  время  Виктор  был  очарован  им,  (как  обычно!). Потом  пришло  разочарование.  Он  стал  груб  с  Васей, говорил  ему  в  глаза, что о  нем думает,  а  тот  только  похохатывал  и  лип,  как  муха.
   
-  Там  очень  холодно. Под  тридцать. Не  надо  бы  пока, - что-то еще  говорила  я,  а  Вася  уже  сигналил  под  окнами.

   День  был,  можно  сказать,  не  рабочим,  и  с  завода  я  уехала  рано.  Уже  у  самого  дома  меня  обогнала  машина.   Приехал.  Я  уже  не  помню,   зачем,  забежал  домой:
 
-  Я  скоро  вернусь, только  разгружу…  Привез  там…  мужикам, и  нам  с Андреем   на  Новый  год.  И  из  погреба  наберу…  Что  там   взять-то?
         
-  Переоденься,  хотя  бы!
 
-  Не  надо!  Вася  все  сделает!  Да  и  ватник  там  есть.    
         
    Позвонила  Нина  из  Новосибирска,  Нинуля.   Это  она   помогала   Виктору  выхаживать  меня, когда  я  умирала  от  болей  в  почке, и  всегда  была  верным  другом   и  помощницей  во  всем. Договорились,  что  завтра,  тридцать  первого,  она  приедет  к  вечеру  к  нам,  вместе  встретим  Новый  год,  побудет  у  нас  несколько  дней,   ведь   впереди  всероссийские  новогодние  каникулы, -  целых  десять   дней!   А  я  решила   оставшиеся  полдня  использовать   для    отдыха.  Убирать  и  готовить  буду  завтра.  А  пока  - отдых…
      
   Виктор  дома  так  и  не  появился.  Остался  в  гараже.  Я  порывалась  было  бежать  туда,  но  знала,  что  бесполезно,  и  не  пошла...