Детские игры - 4

                Школы

   По набережной я ходил в Сыромятники в свою первую муж-скую школу №401, а затем - в новую, одноимённую, рядом построенную. В школу я пошёл с шести лет, умея хорошо читать и писать, поэтому мне было скучновато просиживать на уроках и делать то, что я и так прекрасно умел. Единственное, от чего я получал удовольствие, так это от чистописания, мне очень нравилось красиво, как в прописях, заполнять строчки тетради. Нина Леонидовна Валерьянова, так звали мою первую учительницу, сразу оценила мои способности, особенно любовь к письму, и дала мне дополнительную нагрузку. Прописей тогда не хватало, ксерокопирование даже во сне никому не могло присниться, и вот она поручила мне и ещё одному мальчику после уроков оставаться на час и писать прописи. Я был безумно горд и счастлив от поручения, высунув язык, старался, скрипел пёрыш-ком, и, надо сказать, получалось вполне прилично. Родители тоже мною гордились, особенно мама, и все родственники, под-руги, друзья сразу узнали от неё об этом.
Кажется, в 1953 году ввели смешанное образование, и в классе появились девчонки. Поначалу они мешали и раздражали, потому что нарушился устоявшийся ритм и атмосфера школьной жизни, но потом, при более внимательном рассмотре-нии, особенно на уроках физкультуры, стало выясняться, что не так уж они и мешают и совсем даже не раздражают, особенно некоторые. Почему-то стало тянуть к этим некоторым, поболтать на перемене, пройтись после школы, вместе слепить снеговика, покидаться снежками, а потом, проявляя заботу и внимание, бережно отряхивать снег с  шапочки и пальто.

   В тот день уже прозвенел первый звонок, а Нина Леонидовна всё не приходила. Все бесились, радуясь возникшей паузе, и вдруг открылась дверь и стремительно вошла учительница. Обычно аккуратная причёска у неё была нарушена, волосы взлохмачены, под набухшими от слёз глазами тёмнокрасные круги. Глотая слёзы, с остановками она медленно произнесла:
   - Дети, умер наш вождь, дорогой Иосиф Виссарионович Ста-лин. Уроков сегодня и завтра не будет. Все приходят послезавтра на школьную линейку. Скажите родителям, чтобы пришили на галстуки чёрные ленточки.
   Зарёванная учительница повернулась и быстро вышла.

   В классе царила тишина, дети оцепенели не столько от сказанного, сколько от увиденного, и никто не знал, как на это реагировать. Раздались тихие всхлипы, и они послужили детонатором, вдруг все наперебой, не слушая друг друга, загалдели:
   - Ура, два дня не учимся!
   - А я Сталина на демонстрации видел!
   - А у моего папы орден со Сталиным!
   - А у моего много орденов, и везде Сталин.
   - А у нас дома портрет Сталина висит.
   - А правда, что Сталин сын Ленина?
   - А видели, как Нинушка плакала?
   - А директор-то наш, Шапиро, с утра мрачный, как туча. Я еще подумала, может, чего с ним самим случилось.
   - Пошли, мяч погоняем!
   - Мишка, гад, отдай шапку.
   - А я не пионер, куда мне ленточку шить?
   - Р;бя, пошли на фиг отсюда!

   Я возвращался домой не по набережной, а через туберкулёзный диспансер. Он находился на высоком берегу Яузы в бывшем поместье Усачёвых, сейчас там находится центр спортивной медицины. Я на всю жизнь полюбил это место со старин-ным домом, вход в который охраняют грифоны, с огромным парком, где вдоль дорожек стоят отлитые из металла невысокие скульптуры. На самом краю, над обрывом возвышаются две ротонды с колоннами, и оттуда в то время открывался прекрасный вид на уходящий к Таганке левый берег Яузы с многочисленными переулками и на венчающую всё величественную церковь Мартина исповедника.
Я шёл по расчищенным от снега дорожкам и видел рассеян-ные в парке группки чахоточных больных, обсуждающих эту страшную и неожиданную новость. Голые деревья с раскидистыми ветвями забирали много света, и парк выглядел мрачно-ватым, отчего скорбь и уныние усиливались. Зато на набережной, куда я спустился по горке, было весело и радостно от весеннего солнца, и я как-то быстро переключился на свои мальчишеские заботы, забыв обо всём. Во дворе бывшие в наличии жильцы собрались около сараев, и Женька с красным лицом заводила всех, притворно скуля и причитая. А у Долика из форточки вырывалась на волю забойная музыка, и тётки осуждающе посматривали на его окно, и всё решали, как его, заразу такую, приструнить.
   Родители строго-настрого запретили мне и сестре ходить в центр, тем не менее, я с ребятами сунулся туда, но дальше Старой площади мы не пошли, там уже было полно военных, мили-ции и начиналась давка. Расстраиваться по этому поводу мы не стали, тем более, что выдались свободные дни, а уж чем их занять, мы всегда знали.

   Во дворе много говорили о Сталине, о том, кто же теперь встанет во главе. Так как наш район назывался Молотовским, все считали, что Молотов и должен встать у руля. В рассуждениях все сходились на том, что внешность у него солидная, строгая, благородная, не то, что у заплывших жиром Маленкова, Хрущева и Берии. К тому же с самим Сталиным он давно бок о бок, а это тоже немало. Ну и, конечно, все вспоминали, что именно Молотов сообщил всем о начале войны, а такое кое-что значит, считал народ, ведь не кому-нибудь, а именно ему Сталин доверил это. Никто тогда не знал истинной истории правления Сталина и даже предположить не мог, какие бурные, стремительные события вскоре развернутся на самом верху и как далеко окажутся все прогнозы от реальности.

   В 401-й школе я проучился до четвёртого класса, затем родители меня перевели в семилетнюю школу 399 в Серебряническом переулке, неподалеку от нашего дома. Причины этого перевода как-то размылись в памяти, так как родители всё сделали без моего участия, и, скорее всего, имелось что-то такое, связанное с моим поведением, но никак не с успеваемостью, потому что я был круглый отличник.      
   Каждый раз, когда я пытаюсь вспомнить что-либо об этой школе, все воспоминания вытесняются одной мощной фигурой директора Тихона Емельяновича Видищева. Относительно отчества, впрочем, я не очень уверен, но то, что все его звали Тишка – это точно. Так вот, Тишка всегда ходил со связкой ключей в руках и, если видел какое-то на-рушение, прихватывал виновника ключами, делал такой щипок. От ужасной боли нарушитель сразу останавливался и замирал под осуждающим взглядом директора. Затем директор приказы-вал идти к его кабинету и внимательно прочитать вывешенные под стеклом правила, и, что самое главное, он требовал найти в правилах грамматические ошибки и потом зайти к нему в каби-нет и сообщить о них. Однажды перед зимними каникулами Тишка остановил мой бег по коридору, цапнув ключами до слёз. Он коротко, но внятно отчитал меня и дал своё традиционное задание. Я тогда удивился, думая, как же так, если в правилах, которые висят в коридоре у всех на виду, есть ошибки, то почему их до сих пор не исправили? Но пришлось отказаться от по-исков логики и идти выполнять задание. Я стоял перед транспарантом и читал сверху вниз, снизу вверх, по диагоналям и не находил ничего. Из кабинета вышел Тишка, для устрашения по-звякивая ключами:
   - Ну что, нашёл что-нибудь, хулиган?
   - Нет, не нашёл, – виновато ответил я.
   - Плохо, плохо, что не нашёл, – укоризненно говорил директор, и я чувствовал себя ещё больше виноватым. - Зато почитал и наконец-то узнал, как себя вести в школе. Значит так, в нака-зание, в каникулы будешь приходить в школу и немножко поработаешь. Дай-ка свой дневник, я для твоих родителей кое-что напишу.

   Начались каникулы, а я и ещё несколько провинившихся ребят пошли в школу отрабатывать свои грехи. Тишка решил в воспитательных целях на всех этажах школы, в коридорах повесить репродукции картин из Третьяковки. Была ли эта инициатива его или он следовал спущенному сверху указанию – не знаю, но хочется думать, что автором идеи является он сам. Для воплощения своей задумки Тишка закупил альбомы с репродукциями, багет, стекло. В нашу задачу входило во главе с учителем труда делать рамки, оформлять и развешивать картины. Я любил делать что-либо руками, и меня работа увлекла с самого начала. Довольно быстро я научился точно под углом 45 градусов отпиливать багет и аккуратно собирать рамы. Дальше репродукция прихватывалась клеем к заранее вырезанному картону, накрывалась стеклом и закреплялась в раме. Для меня сам процесс был отнюдь не механическим, каждую репродукцию я сначала внимательно рассматривал, впитывал в себя имена художников, названия картин, сюжеты, а потом уже вставлял в раму и опять любовался. Именно тогда произошло моё первое и большое знакомство с изобразительным искусством, и теперь я совершенно иначе смотрю на директора школы и на его методы воздействия на учеников. Кстати, в вывешенных правилах поведения не было ни единой ошибки, но хитрый Тишка придумал хороший воспитательный ход.

   Мы сделали всё за несколько дней, и коридоры школы преобразились: на стенах висели портреты, натюрморты, пейзажи самых знаменитых художников. Красота. Гордость за содеянное наполняла меня, и я чувствовал себя по-настоящему причаст-ным к великому искусству. Тишка нас отблагодарил по царски – каждому выдал по билету на ёлку в Кремль. О такой сказочной награде можно было только мечтать. К сожалению, для меня ёлка в Кремле закончилась так же быстро, как и началась. Когда я оказался внутри какой-то кремлевской палаты, моё внимание привлекла здоровенная, отделанная мрамором тумба, из которой вверх устремлялся мощный поток теплого воздуха. Пытливая мысль проснулась во мне, и я решил провести небольшой эксперимент. Снял пионерский галстук, поднес его к воздушному потоку и выпустил красный треугольник из пальцев. Галстук взлетел и, как живой, начал кружить над тумбой. Тут же ко мне подскочил какой-то мужик, схватил и поволок к выходу. Там мне наговорили кучу всяких слов, записали все мои данные и выпроводили вон. Вот и вся кремлёвская ёлка.

   Окончив с хорошими оценками семь классов, я, как и многие мои одноклассники, перешёл в десятилетку - 656-ю школу, или как её все называли ШэПэШэ. Находилась она на самой верши-не Большого Николо-Воробинского переулка, а фасад её выхо-дил на улицу Обуха. В этой школе училась моя старшая сестра, и младший брат пошёл туда в первый класс, когда я учился уже в девятом. В школе я проучился до окончания 10-го класса, наш выпуск был последним, после чего школа закрылась. Через не-которое время в ней стало размещаться какое-то училище, а уже в 90-е годы туда въехало министерство юстиции России. Слева от школы находилось индийское посольство, напротив – академия им. Куйбышева, сзади – институт лечебного питания. Шэ-Пэ-Шэ я обязан больше всего, многие знания, которые я там получил, стали базовыми и пригодились мне в дальнейшем обучении и в жизни. Школа – это всегда и прежде всего, учителя и одноклассники, и о каждом из них можно вспоминать и рассказывать много.

   Наш классный руководитель, преподававший историю, Георгий Израилевич Годер – молодой в то время человек, в него поголовно влюблялись все девчонки. Гоша, как его звали все ученики, был настоящий подвижник, много своего времени, сил и даже денег отдавал школе. Гоша организовывал различные экскурсии, заразил всех многодневными турпоходами в интереснейшие и довольно далёкие места. Он вводил всякие новшества в практику преподавания истории, например, договорился со своим приятелем, искусствоведом Перцевым из Третьяковской галереи, чтобы там, в Третьяковке, проводить выездные уроки истории. Каждый ученик заранее получал задание, и при этом указывалось, где, возле какой картины надо будет расска-зывать тему. В подготовку, естественно, входило изучение самой темы, знакомство с жизнью и творчеством художника и с историей написания картины. Мне было дано задание подготовить материал о временах правления Петра 1, и я рассказывал об этом всему классу, стоя перед картиной Николая Ге «Пётр Первый допрашивает своего сына Алексея».
   Нестандартные способы преподавания, неформальные приёмы в общении с классом, строго индивидуальный, уважительный подход Гоши к каждому ученику помогал всем нам лучше усваивать материал и полнее раскрываться, ощущать себя не меньше, чем коллегой любимого учителя, личностью.

   Валентина Андреевна Соболева – преподаватель математики, деликатная, влюблённая в свой предмет, не скрывала, наоборот, всегда подчёркивала, что получает удовольствие от переда-чи своих знаний. Как замечательно, без гнёта она вела свои уроки, обращая что-то в шутку, что-то в игру, а на каждый непра-вильный ответ замечала всему классу, например: «Ребята, Коля считает, что синус нуля градусов равен единице, но это чудеса. А чудес, запомните, дорогие мои, в жизни не бывает». Самое важное, что при таком комментарии как-то лучше всё запоминалось, и западал в голову правильный ответ. Иногда, Валентина Андреевна для закрепления нового материала в наших головах, давала его в стихотворной форме. Вот, например: как надо ре-шать приведённое квадратное уравнение, которое выглядит так:

                x; + px + q = 0

   Рассудительно, с выражением она читала, неизвестно кем, сочинённые, (может быть и ею самой), стихи:
   - Взяв со знаком р обратным на два мы его разделим, дальше минус плюс поставим перед корнем мы квадратным, а под кор-нем очень кстати половина р в квадрате минус q и вот решенье данного нам уравнения.
   Прошло много лет после школы, но я до сих пор помню эти строчки.

   Вообще в школе использование стихотворной формы в преподавании пользовалось большой популярностью у педагогов и учеников. Даже суровый на вид, педантичный и неулыбчивый физик Владимир Федорович Шустров нет-нет, да изложит закон Архимеда в таком виде: «Тело, втиснутое в воду, выпирает на свободу, сколько выперто воды, столько втиснуто туды». Или в другой раз, напустив на себя важности, (он это любил), вдруг сообщит: «Газы, впёртые в сосуд, равномерно в стенки жмут». При этом еле-еле заметная улыбка пробежит по его худому лицу. Каким он был на самом деле, я узнал впервые на школьном вечере, когда он сел за рояль и начал играть прелюдии и мазурки Шопена, что-то из Чайковского, Бетховена. За его нарочитыми аскетическими манерами, бесстрастностью, конспиративным сокрытием всяческих эмоций скрывалась тончайшая, ранимая душа и талант музыканта.

   Наш класс был поделён на две части - немцы и англичане. Б;льшая часть класса изучала немецкий у Ники Петровны Бухариной. Я же оказался в м;ньшей группе (буквально несколько человек) с английским языком, который преподавала Любовь Вениаминовна Шамаш. Для удобства произношения её отчество мы упростили и величали Витаминовной. С самого начала изучение языка меня захватило. Во-первых, мне понравилась учительница – яркая, полная, с пухлыми накрашенными губами блондинка, смешливая и добродушная. Во-вторых, к этому времени я уже полюбил американскую музыку и, не понимая смысла, распевал песни на английском, тщательно копируя интонации и произношение. В-третьих, ещё на киносеансах с «трофейными» фильмами меня заинтриговал английский, потому что он был связан с любимыми мною героями. И, наконец, в-четвёртых, телефонные разговоры в коммунальной квартире при свидетелях требовали определённой шифровки текстов и использование английских слов вперемежку с жаргоном решало полностью деликатную проблему.
   - Мишка, хильнём посмокаем в гардене (пойдем покурим в саду).
   - Оль, делаем митинг (встречаемся) андер клок (под часами) на Яузгейт (Яузские ворота).
   - Вадь, у Норки пэренты (родители) отвалили. Зайдём к ней ивнингом (вечером)?
   - Саш, башли (деньги) есть? Пойдём в синема (кинотеатр) полукаем (посмотрим) чего-нибудь.
   Одним из славных образцов такого русско-английского языка тех лет можно считать смешно переиначенную байку, сделанную по «Сказке о царе Салтане». С какими-то более поздними вкраплениями я её помню до сих пор наизусть:

Три герлицы под виндом
Пряли как-то ивнингом.
- Кабы я была кингица -
Спичет фёрстая герлица -
Я б для бати – кингаря
Знатный сейшен собрала.
- Кабы я была кингица -
Спичет тутая герлица -
Я б для бати - кингаря
Супер райфл соткала.
- Кабы я была кингица -
Спичет сритая герлица -
Я б для бати – кингаря
Берзданула чилдаря.

   ШэПэШэ была обычной школой без углублённого изучения языка, но после её окончания я знал английский на очень приличном уровне. В этом заслуга Витаминовны, но не только. В последних классах школы я уже всерьез увлёкся американской музыкой и много слушал её на пластинках, по «Голосу Америки», кое-что читал. Как-то автоматически получилось, что я стал главным в школьном радиоузле, быстро освоил нехитрую звуковую технику и пропадал там подолгу с друзьями, заслушиваясь шипящими под иглой шеллачными и «костяными» пластин-ками. Музыку и тексты многих вещей я знал наизусть, до мельчайших подробностей в интонациях. При поступлении в институт на экзамене по английскому языку со мной произошёл забавный случай. К экзамену я специально не готовился, моих знаний вполне хватало, чтобы успешно сдать его. Экзаменатор Малиновская похвалила меня за ответы и поинтересовалась, не могу ли я прочитать что-либо наизусть. Её просьба застала меня врасплох, но ненадолго, мне в голову пришла спасительная идея. Я сказал, что знаю наизусть несколько песен и могу про-читать стихи к ним. Малиновская улыбнулась и неожиданно предложила - раз уж это песни, то их лучше спеть, а не читать. Я не стал ломаться и вполголоса спел «Чатанугу» из «Серенады солнечной долины». Такого сюрприза на экзамене Малиновская не получала, наверное, никогда. Я тоже. С экзамена я ушёл с пятёркой.
   Справедливости ради надо сказать, что за годы учёбы в институте, занимаясь языком у той же Малиновской, я растерял свои знания. Преподавание языка в МАМИ, как и в других тех-нических ВУЗах, было сугубо формальным, неинтересным, ли-шённым живой речи, разговорной практики, а без неё язык быстро забывается.
   
   Однако, вернёмся в любимую ШэПэШэ и к её преподавателям. Директор школы, математик Валентин Александрович Санкович в Москву приехал откуда-то из провинции и жил со своей семьёй в школе. Производил он впечатление человека жё-сткого, строгого, но на самом деле отличался деликатностью, добротой и скромностью.
   
   Преподаватель литературы Алевтина Ефимовна Симонова - иссушенная, с маленькой головкой и лицом, заполненным мелкими подробностями, внешностью своей навевала мысли о временах декадентства и футуризма. Она любила при всём классе, публично заниматься разбором написанных нами сочинений, выискивая в них что-то интересное. Я летал от счастья, когда однажды Алевтина похвалила меня за сочинение на вольную тему по Маяковскому и, особенно за мой выверт: «Маяковский – от слова маяк, и действительно Маяковский стал маяком для новой литературы…» и т.д., и т.п.

   Маленькая, аккуратная химичка Адель Ульяновна Лифшиц удивляла жутким акцентом, с которым она, как заклинание, произносила свой девиз: «Химия - это наука о вэшэствах и их прэврашэниях». Адель с упоением рассказывала о теории, но обычно сникала при проведении опытов. Вдруг что не так. Однажды, кстати, что-то у неё переборщилось при проведении эксперимента, от этого ей стало страшно и грустно, а нам смешно.

   Ботаничка Дося Абрамовна настолько любила всю флору и фауну, что готова была прилюдно демонстрировать свою любовь самым неожиданным и экстравагантным способом. Одна-жды, потеряв в зарослях ботанического кабинета любимую лягушку, а потом найдя её, Дося при всем классе поцеловала своё сокровище с нежностями и умилительными словами. Святая душа! Помню, она ужасно расстроилась при виде моего разрисованного учебника по дарвинизму, в котором к каждой картин-ке я написал комментарии. Например, под портретом волосатого человека Андриана Евтихиева я написал «А когда прогоним фрица, будем стрица, будем брица». Под классической вереницей особей, демонстрирующих путь эволюции от обезьяны к человеку, красовалась подпись «По улице шагает весёлое звено» и ещё много всякого, от чего учебник стал синим.

   Юлий Аронович Шабашов преподавал в школе автодело и по совместительству был военруком, а может, наоборот. Сам он бывший лётчик, ходил всегда в лётной, коричневой, кожаной куртке, плотно облегающей плечи и грудь. Внешне Ароныч, так его все звали, выглядел приглядным мужиком, интригующей приманкой для женщин. Я с нетерпением ждал уроков Ароныча, меня тянула к себе серая учебная «Победа», я мечтал научиться водить машину. Чья «Победа», откуда взялась – не помню. Но именно на ней проходили занятия в районе Солянки, на длинном и всегда пустынном проезде, идущем в сторону Воспита-тельного дома. Буквально за два-три урока я освоился в машине и стал водить её уже достаточно уверенно. Также у Ароныча была «Макака» - мотоцикл М-125, на котором он иногда приезжал в школу. На том же проезде Ароныч дал мне и моему закадычному школьному другу Эдику Цывину несколько уроков, и мы быстро начали гонять на мотоцикле. Полученные знания и микроскопический опыт вождения понадобились, практически, сразу. Дело в том, что бывший лётчик имел слабость и не всегда мог устоять перед соблазном выпить. Делал он это и в школе, вдруг, как-то незаметно становился весёлым, говорливым доб-ряком, а потом, добавив где-то ещё, совсем уж неожиданно сникал. Тогда вставал вопрос - как его и «Макаку» доставить домой. Вот тут-то и вступали в игру мы. Либо я, либо Эдик садились за руль мотоцикла, Ароныч нахлобучивался сзади и поти-хоньку по бульварам мы ехали до его дома на 2-ой Мещанской. Мы и без того были у Ароныча в любимчиках, ну а после подобных услуг он окончательно приблизил нас к себе, иногда приглашал домой на вечеринки, где собирались его друзья и подруги. В этой компании, значительно старших по возрасту людей, мы получали уроки взрослой жизни.

   Всякий раз, когда возвращаюсь в те годы, я с благодарностью вспоминаю всех наших учителей, дававших нам не только свои знания, но и душевную теплоту, свою творческую энергию. А разве могут считаться Педагогами те, кто не открывает перед учениками свою душу, не делится с ними своими искренними устремлениями и порывами?

                Плыла-качалась лодочка

   Помимо книг, которые занимали значительную часть моего досуга, самым сильным увлечением в области культуры у меня и у всех моих друзей, без сомнения, было кино. Невозможно назвать ни один фильм, который шёл в трёх наших ближних ки-нотеатрах и который мы не посмотрели бы, да к тому же и не один раз.

   Кинотеатр «Аврора» на Покровке был неудобным, тесным, душным, у чиновников из кинопроката он, наверняка, считался заштатным. Таких мелких кинотеатриков по Москве в те времена существовало много, пожалуй, они составляли большинство. Но, благодаря своей неприглядности, именно эти кинотеатры оказывались местами, где крутили самые интересные для нас фильмы. В «Авроре» шло большинство советских фильмов довоенных и военных лет, там показывали и «трофейные» филь-мы. Для нас вершиной всему были «Тарзан», «Индийская гробница», «Багдадский вор», «Башня смерти» и смешные, до слёз, чаплиновские фильмы. Сколько народу собиралось в узком, вы-тянутом в длину, зале во время показа этих фильмов! Часто на одном месте сидело по два человека. Билетёрши и дирекция пребывали в недоумении - откуда взялось столько народа, но мы постоянно придумывали свои способы прохода: по использованным, подрисованным билетам; цепочкой с созданием неразберихи и сутолоки возле билетёрши и даже с крыши через окно.

   «Колизей» - это уже совершенно другой кинотеатр, и в нём шли другие фильмы. Там показывали в основном новые советские и зарубежные картины. Всё в нём выглядело добротно, солидно и вызывало уважение. В большом фойе с буфетом в углу по вечерам, перед сеансами всегда играл музыкальный ансамбль, когда с певицей, когда с певцом. В большом зрительном зале рядами стояли мягкие кресла, а с потолка свисала огромных размеров хрустальная люстра, которая всегда интригующе медленно угасала после третьего звонка. Широкой подковой по трём стенам располагался балкон, и самые любимые наши места располагались на его боковинах поближе к экрану. В сравнении с шикарным «Колизеем» «Аврора» здорово проигрывала по всем статьям… но только не фильмами.

   Однажды произошла забавная история, связанная с «Колизеем». Я учился, кажется, в восьмом классе и отличался невысоким ростом. Всё забурлило во мне лишь после девятого класса, тогда за одно лето я вымахал так, что догнал по росту самых высоких парней в классе. Но пока мне роста не хватало и это служило препятствием для попадания на наиболее интересные фильмы. Мало того, что мне было всего лишь 14 лет, так и рост подводил. И вот в «Колизее» начали показывать мультфильм «Сотворение мира» Жана Эйфеля и вывесили роковую табличку про 16 лет. Мы собрались всей толпой, а я, чтобы всё прошло без сучка, без задоринки, придумал выход из своего малорослого положения. Я обулся в мамины зимние ботинки, а для реше-ния вопроса под пятки положил деревянные кубики братишки. Потренировавшись дома, я добился более-менее приличной походки. Было больно, но терпеть можно. За углом кинотеатра я вложил кубики в ботинки и, заметно поднявшись в росте, спокойно прошёл мимо бдительной билетёрши.

   «Сотворение мира» детям до 16 лет смотреть тогда не разрешалось. Смешно. Конечно, это был перегиб сверхбдительных товарищей. По сравнению с современными фильмами, те-лесериалами и мультиками, по которым можно научиться мату, умению грабить, драться, убивать, узнать всё о сексе между кем угодно в любых видах и в любых количествах, тот остроумный, познавательный и деликатно сделанный фильм Эйфеля – просто образец наивности и невинности.

   «Знамя» - самый близкий к нам кинотеатр - открылся в высотке, там тоже, как и в «Колизее», шли в основном новые фильмы, и туда я часто ходил с родителями, а иногда со своей бабкой. Изредка она меня просила об этом, и я выполнял её просьбу. Однажды мы пошли на новый фильм «Идол» с Ивом Монтаном в главной роли. Я знал, что этот фильм о боксере, и очень хотел его посмотреть, но бабушке ничего не сказал. Как только на экране начался мордобой, бабуля заёрзала на стуле, поняв, что не увидит душевной, берущей за душу истории, не встретится со своими любимыми актерами. Она начала тяжело вздыхать и потихоньку ворчать на меня, на Ива Монтана, на свои болячки и несправедливую жизнь, в которой её лишили удовольствия посмотреть хорошее кино. Дело закончилось тем, что бабуля, поворчав ещё немного, успокоилась и заснула.

   Но одно дело смотреть кино, и совсем другое – видеть как его снимают. Наши улочки-проулочки-переулочки-набережные для киношников всегда выглядели очень привлекательной натурой, и довольно часто то здесь, то там они раскидывали своё хозяйство, и начинались съемки. На Астаховом мосту и на Яузских воротах чаще снимали революционные фильмы, на бульварах - какие-то лирические и военные сцены. Но то были короткие эпизоды, да и все артисты не очень-то известные. Настоящее большое кино снимали прямо около нашего дома, и назывался этот фильм «Верные друзья».

   Однажды в переулке, прямо около подворотни остановилось несколько грузовиков, и проворные работяги начали вытаскивать из них прожектора, катушки с проводами, специальное оборудование, кучу всяких металлоконструкций. Через некоторое время появились управдом и участковый. Старший из киношников известил их о том, что здесь будет сниматься фильм, и договорился, что оборудование на ночь будет убираться в наш двор. Те согласились, им, как и всем жильцам, льстило то, что здесь будут проводиться съемки, да ещё с такими артистами.

   Мальчишеская память так устроена, что в ней очень чётко фиксируются герои и персонажи фильмов, с их поступками, репликами, песнями, а вот для актёров, их играющих, места не остается. Для нас существовал Чапаев, но мы даже не задумыва-лись над тем, что его играет Бабочкин. Какой такой Бабочкин, при чём здесь Бабочкин? Происходящее на экране мы воспри-нимали как жизненную правду, как хронику. Можно было спросить любого пацана о том, кто такой, к примеру, Николай Крючков, и он затруднился бы ответить. Но стоило ему показать фотографию, и пацан тут же безошибочно начнет называть всех его персонажей:
   - Да это же Булочкин из «Небесного тихохода», а ещё он Матвеич в «Максимке» и Луконин в «Парне из нашего города» и так далее.
   
   У девочек всё обстоит, как правило, иначе. Они запоминают в первую очередь актёра, его личный облик, имя, фамилию, цвет глаз, подробности биографии, личной жизни, в общем - всё, что удаётся узнать о своём кумире. Зато девчонки часто уступают мальчишкам в описании киногероев, в подробностях и нюансах сюжета.

   Когда у себя в переулке мы увидели живых артистов, по толпе любопытных пацанов пошло шёпотом:
   - Смотри, смотри, вон Максим из «Юности Максима».
   - Да не Максим, а Махно. Батька Махно, понял? Ты что, не смотрел что ли кино про Пархоменко? Он там ещё песню поёт «Любо, братцы, любо…»
   - А другой, вон тот высоченный с животом - это же лётчик Туча из «Небесного тихохода».
   - Да точно, это он. А ещё он боцман в «Танкере Дербенте». И в «Звезде» тоже. Классный мужик.

   Героев Чиркова и Меркурьева знали и любили все, а здесь вот увидели их самих живьём. Третьего, правда, Александра Борисова, никто из нас не признал, не попадался он нам на эк-ране в запоминающихся образах. Зато после фильма «Верные друзья» Борисов со своей гитарой и песнями, исполняемыми бархатным, задушевным голосом, уверенно был занесён в список наших кинокумиров.

   Весть о съёмках фильма, в котором играют сам Борис Чирков, Василий Меркурьев и Александр Борисов, мгновенно разлетелась по окрестностям, и любопытствующий народ прибывал десятками. Все основные съёмки велись на набережной. Вот знаменитая троица, разговаривая между собой, идёт вдоль чугунного парапета. А вот та самая ключевая сцена, когда они сто-ят на площадке у воды и Чирков с Борисовым со словами: «Ну что, макнём индюка», наседают на Меркурьева. Эта фраза быстро вошла и закрепилась в нашем лексиконе.

   Сам процесс киносъёмки безумно интриговал, и мы стояли часами и смотрели на всё: на подготовку, на съёмку, на перекуры и отдых артистов и персонала. Интрига присутствовала во всём. Во-первых, производило впечатление огромное количество техники при съемке, и особенно мы недоумевали, зачем днём нужны прожектора. Во-вторых, повторяющиеся дубли. Кажется, так здорово всё сделано, ан нет, режиссер давал команду, и всё повторялось сначала. В-третьих, мы поражались, как такие ве-ликие и знаменитые артисты беспрекословно подчиняются тре-бованиям и командам какого-то режиссёра. Удивление особенно возрастало, когда вспоминались предыдущие и к тому же любимые киногерои в исполнении этих артистов. Не знали мы тогда, что в кино главный человек – всё-таки режиссер, а здесь им был сам Михаил Калатозов. В-четвёртых, хотелось как можно ближе подобраться к кинобогам, обратить на себя внимание, и иногда такое удавалось.
Тогда массивный, добродушный Меркурьев доставал из кармана несколько конфет и барственным жестом протягивал счастливцам.

   На премьеру в «Колизей» пошёл чуть ли не весь наш переулок, и какой же восторженный шум возникал в зале, когда показывали родные места. Фильм всем очень понравился, некото-рые его посмотрели не один раз, а песни оттуда долгое время не выходили из моды и стали вполне народными.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ - КАРТИНА СЕРГЕЯ ВОЛКОВА "ПТИЧИЙ РЫНОК"

ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ