Волк Серый, гл. 4

Глава 4

     Трофим Груша, словно неприкаянный слонялся по двору… Еще не осела пыль за возком атамана, а он уже принял для себя решение.

     - Федор! – кликнул он монаха. – А иди-ка сюда, брат!

     Феодор, шмыгая носом и утирая красные глаза рукавом рясы, вышел из куреня.

     - Чего тебе? – совсем не дружелюбно пробурчал монах. – Никак хочешь оставить на меня пасеку и вослед за атаманом помчишь?

     - Надо же, - незлобиво ухмыльнулся Груша, - сколь проницателен твой разум, отец Феодор! Верно, брат! Хочу догнать атамана и быть рядом с ним в битве.

     - Э-э, куды тебе с ногой-то калеченой?! Сидел бы уж дома. Да и стар ты, Трофим, для службы ратной.

     - Ну да! – рассмеялся Груша. – Атаман Сирко не стар, а я, значит, стар! А между тем, мы с побратимом ровесники!

     - Скажи, Трофим, что за личные счеты у Сирка с Кара-Мухамедом? – сменил тему разговора Феодор.

     - То давняя история… - Трофим задумался. – Было время, Сирко мирно жил с буджаками. Настолько мирно, что пускал их табуны на наши пастбища. Столь дружны были они с Кара-Мухамедом, что гетман Иван Самойлович писал ему гневные письма, что, мол, Гетманщина и Московский царь воюют с Крымским ханством и ногаями, а Сирко с татарами дружбу водит. На что атаман отвечал так: «Когда бы и черт, пан гетман, помогал людям в их крайней нужде, то порицать это не годится. То когда мы с татарами живем по-соседски й помогаем один другому, то это для разумного й не дивно». Татары шибко уважали Сирка! Даже в спорах между собою обращались за его судом. «Как Сирко скажет, так тому и быть»! Но татарам постоянно нужны были невольники, ибо из детей-сирот невольничьих готовили они с мальства своих янычар. И в полон попали близкие Сирку люди, а сын его Петро погиб в кровавой степной войне. Так вот и стал Кара-Мухамед кровным врагом атамана.

     - Что ж, - тихо сказал Феодор, - иди, Трофим, помогай тебе Бог! Присмотрю я за пасекой. А ты… Ты, Трофим, сбереги атамана! Будь всегда рядом!

     - Буду! – твердо молвил Груша и пошел на свой двор собираться в поход…

     Дорога на Сечь была неблизкой, и Сирко задремал. Но и сквозь полудрему мысли его строились четко и ясно. Он думал о том, что весь его жизненный путь сложился в трагедийный опыт человека, брошенного в пекло жестоких войн. Что Степь стала ареной жесточайшей борьбы различных верований, культур, человеческих ценностей. И эта борьба толкала его на страшные измены: ему частенько приходилось менять взгляды и убеждения, порывать с вчерашним союзником и начинать сотрудничество с вчерашним врагом. Можно было бы считать это предательством, но таковы были реалии этих сложнейших времен… И, оправдывая, свою «беспринципность», он любил повторять: «Нужда закон меняет»…

     Иногда достаточно было малейшей искры, чтобы Степь полыхнула войной, и брат пошел убивать брата. Сирко хорошо помнил, как Степь пережила гражданскую войну 1658 года, порожденную выборным гетманом Иваном Выговским. Выговский был в составе войска Речи Посполитой в битве при Желтых Водах, где попал в полон к татарам. Богдан Хмельницкий выменял полонянника на кобылу и назначил своим писарем. И писаря Выговского, который не был казаком, не имел никаких заслуг перед запорожцами, да и не голосовали за него запорожцы, каким-то образом избрали гетманом…

     Выговский с первых дней своего гетманства дал понять, что Гетманщина пойдет на тесной сближение с лютым ворогом – Речью Посполитой. И Сечь, а вослед за нею Полтавский и Миргородский казачьи полки восстали. Поддерживаемый ляхами Выговский разбил полтавского полковника Мартына Пушкаря и схватил кошевого запорожцев – Якова Барабаша. К весне он заключил военные союзы с ляхами и татарами. Наибольшую опасность представляли татары, и чтобы отвлечь их, Сирко во главе запорожцев пошел на Крым. Казаки взяли Акерман, добре пограбили ногайские улусы, и Крымский хан, узнав об этом, увел свое войско обратно в Крым.

     Запорожцы обложили стольный город Выговского Чигирин и частью войска пошли на Киев, чтобы вызволить зажатый там гарнизон Василия Шереметева, который шел на соединение с запорожцами. До осени продолжалась братоубийственная война, унесшая тысячи жизней. В месяце листопаде казаки свергли Выговского, призвав на гетманство сына Богдана Хмельницкого Юрия.

     Рядом с возком всхрапнул конь, и Сирко поднял голову. Его глаза встретились с глазами побратима, и кошевой едва заметно улыбнулся.

     - Что, старый друже, не усидел на пеньке около колод с пчелами? – спросил Сирко.

     - Разве усидишь, батьку, когда великие дела грядут! – ответил Груша. – Душа дрожит, батьку, в предчувствии сражения, где жизнь и смерть в тесных объятиях рядом летают! Честно, батьку, невмоготу мне переносить старческое житие. Тяжко ожидать смерти в общении с пчелами, а смерть на поле боя – то большая честь для казака! Так уж лучше в бою, чем на пасеке!

     Атаман промолчал, погрузившись в раздумья о предстоящем сражении.

     «Мухамед не пойдет на Сечь с полоном – ясырь в бою свяжет его по рукам и ногам. Значит, ему нужно найти место, где он до времени сможет укрыть ясырь. И это он сможет сделать только на своем берегу. И лучшее место для переправы – Малая Лепетиха. Она в стороне от Кизикерменского шляха, и брод там неглубокий. И кроме всего прочего, она ближайшая на пути к Сечи – один конный переход. Наверняка Мухамед поведет полон через Лепетиху».

     Сирко прекрасно понимал, какой риск, какую ответственность принимает на себя. Если что-то пойдет не так, если татары пойдут через другую переправу, то запорожцы окажутся в гибельном положении - пятнадцать тысяч сабель против двух тысяч… Понимал атаман и то, что разведка у Кара-Мухамеда поставлена хорошо, иначе, откуда бы он знал, что атаман хворает, а войско ушло под Ладыжин. А значит, о внезапном ударе во фланг татарскому войску нужно забыть…

     - Скажи, Трофим, - заговорил Сирко, повернув голову к побратиму, - где бы ты скрытно переправил полон на татарский берег? 

     Груша задумался…

     - Пожалуй, лучшей переправы, чем Малая Лепетиха не найти, - наконец ответил Трофим. – Пологие берега, неширокий брод. Полон перейдет быстро и сразу же скроется в лесу. И все – руки у мурзы развязаны! А до Сечи налегке – татарам один переход. Казаки переправой не пользуются, значит, риску нарваться на наш разъезд нет. Так я думаю.

     - Нет, побратим, - сказал Сирко. – Риск есть, и немалый… Кара-Мухамед готов к бою, и прекрасно осознает перевес в живой силе над казаками, и только многотысячный ясырь связывает ему руки. Знать бы нам точно, где он будет переправлять ясырь…

     - Ну, значит, надо так заморочить голову татарским харабарчи, чтобы они вообще потерялись! – воскликнул Груша.

     - В том-то и дело, - в сердцах произнес атаман, - что татарские разведчики степь как свои пять пальцев знают, и следы на траве читают, как я Псалтырь! Трудно будет их обмануть…

     - Но ведь можно… - сказал Груша. - Думай, атаман!

     - Можно, - в задумчивости повторил Сирко. – И я постараюсь это сделать…

     До Сечи оставалось не более двух верст, и лошади, почуяв отдых и добрую торбу овса, пошли веселее.

     Сирко огляделся. Он любил Степь, он прирос к ней душою. И эти ковыли, стелющиеся под ветром легкими волнами, и эти кострища маковых полян, вспыхивающие рубинами под лучами закатного солнца, и эти травы, достигающие стремян так, что казалось, будто кони плывут, а не идут по степи, - все это заставляло сильнее биться казачье сердце, переполненное Любовью.

     Сирко привстал в возке и оглянулся. Далеко позади, на самом горизонте, купалась в сизом степном мареве чья-то древняя могила – безымянный курган, обладающий неведомой, необъяснимой силой, способной вдохнуть жизнь в тело умирающего, в общем-то, человека и дать ему шанс, возможно, последний…

     Атаман вспомнил свое пребывание на кургане… В какой-то момент, когда он молил Господа о победе над супостатом, высоко подняв голову к небу, он увидел… Он увидел сквозь легкие облака неясные очертания человека в холщовой сорочке, с переброшенным через плечо покрывалом зеленого цвета. Он не видел черты лица, видел только длинные волосы и небольшую бороду, скрывающую подбородок. В этот миг он почувствовал, как вливается в него Сила… Она шла через корни, выброшенные из его голых ступней, пробившие земную твердь и вкусившие ее животворящие соки. Его тело сотрясла легкая дрожь, и оно стало невесомым…

     - Господи, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, - с трепетом  произнес Сирко. – Господи, дай мне силы и мужество изменить то, что я  могу изменить.  И дай мне  мудрость, Господи, чтобы отличить одно от другого.

     - Я с тобою во все дни до скончания века! – ответ возник прямо в его голове, в его разуме. – Остальное – в твоих силах и твоих дерзаниях.

     И Сирко понял, что Господь услышал его молитву и принял ее. А значит, не оставит его без своей милости до последнего смертного часа…

Продолжение следует -