Так надёжнее

В зале, большой, зеркальной, наполненной, как аквариум, звенящим прохладным, аж крахмально скрипит, воздухом до самого потолка, все просветы между окнами в зеркалах с витыми молочными тонкими рамами. А окна венецианского фасона со множеством створок, с белыми тонкими планками рам молочного же цвета распахнуты в ночь. Там китайского лака листья сирени колышутся в черничной, густой как кисель, тьме- кажется, большие, как ладони, блюдца. Наверху тонко звенит хрусталём от ветерка люстра ромбом. Потолок выложен прямоугольниками толстого зелёного стекла. Маленькие фонтанчики раковинками. Везде столики с негнущимися скатертями, хрустальными рюмками, мельхиоровыми столовыми приборами с толстенькими пузатыми ручками, тарелками из тонкого фарфора с золотыми ободками.

Публика сегодня разряженая, гуляем до утра. Свадьба. Женщины в атласных, стянутых вытачками в талию платьях, в маленьких тупорылых лаковых туфельках на низких устойчивых каблучках. На плечах горжетки из чернобурой или рыжей лисы, с лапками когтистыми и остроносыми мордочками со стеклянными глазками. Пахнет духами, пудрой, помадой, телами и ещё чёрт знает чем. Табаком, мужским одеколоном, мужскими гормонами, ваксой, которой начищены до блеска мужские ботинки. Наверно ещё красным вином и водкой, которую разливают официанты из запотевших хрустальных графинов.

Я в оркестре играю на фоно. Мне всего двадцать, я бросил консерваторию на втором курсе. Тут все такие. Кто в музучилище учился, кого мы с оркестра к себе перетянули. Я худ до такой степени, что, кажется, переломлюсь. У меня тонкое, узкое как щель лицо и волнистые удлинённые волосы. Тёмные оливкового разреза глаза и маленький рот, нежный, почти девичий. Плечи неширокие под фраком, цыплячья грудь под белой рубахой со множеством мелких складок. Кисти с просвечивающими сквозь кожу фалангами, анатомию можно изучать, розовые лунки ногтей. Я обгрызаю их, когда нервничаю. У меня непропорционально длинные ступни. Я вышагиваю ими, вывернув носки наружу, и похож, когда задумаюсь и не контролирую себя, на клоуна.

Невеста с быстрыми, зыркими глазками и жених размазня. Огромный рыхлый бугай с рыжими кудрями с цветком в петлице. Пьёт, не переставая. Эдак он до брачной постели не дотерпит, развезёт его. Начинаем мы играть за здравие. Медленно, не торопясь. До утра ещё навалом времени. Потом набираем темп. Музыка пробирает публику до исподнего. То интимно-приглушённая, то разнузданно страстная. Все толкутся на свободном пространстве для танцев, периодически возвращаясь к столам и прикладываясь к рюмкам. Веселье разрастается. Не поймёшь уже, где чья рука, где нога. Бешеный темп до изнеможения, до агонии. Невеста тянет меня танцевать, я упираюсь, вцепляюсь в клавиши.

Все сбрасывают пиджаки, развязывают галстуки. Наверно, сошли с ума, прыгают с остекленевшими глазами. Мы довели народ до белого каления, до последней черты, до крови. Разорванные на спинах мужские рубашки, расхристанные молнии на женских платьях, из которых вываливалось разгорячённое тело. Это месиво повалилось всё в кучу в углу. Кто-то заорал "Гады, кончайте! Больше не могу!" Жених спал под столом в позе младенца. А я обнаружил себя в комнате, расстёгивающим пуговички на платье невесты. Меня трясёт, зуб на зуб не попадает. Невеста ловит губами мои зубы. Мы не знаем, что друг от друга ожидать. Поэтому в первый раз получается так удивительно сладко. Я застёгиваю брюки и бреду, шатаясь, в зал. Потом падаю под стол, обняв жениха за бычью шею.Так надёжнее.