Язычники

(Очарование ночи на Ивана Купалу)


     Славяне-язычники считали человеческое
тело неотъемлимой частью матушки-природы,
великим и совершенным даром, преподнесенным
человеку богами... Особое внимание в славянских
верованиях той поры уделялось мужскому и
женскому детородным началам, которые олицетворяли
бог Ярило и богиня Лада...
     ... главный эротический праздник года
у всех славянских народов - Это Иван Купала
(по церковному календарю - день Иоанна Крестителя),
который по старому стилю отмечается 24 июня,
а по новому - 7 июля.    
     Еще с вечера, то есть в день Аграфены
Купальницы, парни и девушки собирались в лесу
у реки, водили хороводы и жгли костры.

                В.Ерофеев. Иван Купала -
                ночь без запретов.


     По поверью, в Иванову ночь и Иванов день
окружающий человека мир на короткое время
становится другим: солнце, небо, земля, вода,
растения и животные изменяют свой привычный
облик, открывают людям свои тайны, отдают им
накопленные богатство... В Иванов день, как
считалось, на один миг "раскрывается" небо
и с небес на землю выглядывает Бог. Если человек
станет свидетелем этого чуда и успеет загадать
желание, то оно обязательно исполнится.

                И.Шангина. Русские
                традиционные праздники.


А Иван Марью
Звал на Купальню,
Купала на Ивана!
"Где, Купала
Ночь ночевала?"
"Под осинкою
С Максимкою,
Под орешкою
С Терешкою".

       Песня язычников,
     распеваемая в ночь
       на Ивана Купалу.



     "Жили-были старик со старухой", - так обычно начинаются многие русские народные сказки. Но то, что я хочу поведать вам, - быль, позабытая за давностью лет и посему больше похожая на сказку.

         
     Так случилось что в середине августа у меня выпало несколько свободных дней, которые я, заядлый грибник, решил посвятить походу за дарами леса. И в первый же выходной выехал на знакомые грибные места, расположенные километрах в 60 от города. От станции к намеченному мною грибному месту предстояло пройти около восьми километров лесом до небольшой, затерянной в наших среднерусских лесах деревеньки N.
     К ней я подошел уже во второй половине дня. Дорога, сплошь усыпанная корневищами растущих у самой обочины сосен, изрядно утомила, идти в лес в это время не имело смысла - по грибы ходят рано утром, когда еще не сошла роса.
     Увидев на деревенской улице старую женщину, я попросился у ней на постой. И вот уже я расположился на широкой пристенной лавке и выкладывал из рюкзака привезенные с собой продукты, предлагая хозяйке разделить со мной трапезу.
     Та, несмотря на свою дряхлость, быстро разожгла самовар, и вот мы уже наслаждаемся горячим напитком, источающим аромат настоящего цейлонского чая.
     - Давненько такого не пивала, - прошамкала старушка, осторожно попивая чай по-старинному, поддерживая блюдце растопыренными пальцами. - Я-то все больше                морковный чай пью, а то и с мятой. А настоящего чая давненько не пила.
     - Да что так? - удивился я. - Разве к вам торговцы не завозят?
     - Завозят, - кивнула она головой. - Да только какой-то непонятный: ни запаху от него, ни вкусу, словно сено заварила.
     "Господи, как же она здесь живет?" - подумалось мне, глядя, как она размачивает и обсасывает печенье, привезенной мной.
     - Как же вы здесь живете, в такой глуши? - спросил я.
     - Дак а чо? - спокойно ответила она. - Как ране жили, так и сейчас живем. Картошка есть, капусты насолим, карасин да дровишки покупаем - на них и уходит вся пензия. А еще и на хлеб, сахарок, солюшку остается. А больше нам ничего и не надо. Привыкли так жить, как все наши прежние родичи.
     - А часто к вам автолавка приезжает?
     - Это Петька, Марфин племяш, на своей машинёшке привозит. Да уж больно жадён - дерёт за всё три шкуры, а куды денешься, окромя его никто не приедет.
     - Что же он своих же односельчан обдирает? - возмутился я.
     - А кого ему еще обдирать? - усмехнулась хозяйка, показав свой беззубый рот. - В городе-то не разгуляешься - там свои ухари, кого хошь разуют. Вот он и ездит по нашим деревням...
     - У вас родственники-то есть?
     - У меня никого не осталось. А у соседей дочери вышли замуж да разъехались, сыновья с семьями в город подались.
     - Что же они родителей не взяли с собой?
     - Так никто, почитай, и не поехал. Здесь мы родились, здесь и на погост отнесут. А в городе от нас только морока одна, да и старики в семье в тягость. Нет уж, мы решили доживать дома, много ли нам осталось-то, Господи, прости?
     Вечером, прежде чем полезть спать на печку, она предложила:
     - Ты, сынок, ложись на лежанку. Постеля-то там хоть и не новая, но чистая. Станешь ложиться - задуй лампу-то, неча зазря карасин жечь.
     Утром я проснулся от шума дождя. Выглянув в окно, я увидел, что на улице был не обычный летний дождь, который называют грибным, а свирепствовал настоящий ливень с резкими порывами ветра, выдувающий скопившийся мусор и сухую траву из всех потаенных деревенских углов.
     Вскоре с печки неспешно слезла и хозяйка, которую, как оказалось, звали Софроновной. Перекрестившись на иконы в красном углу, она проговорила:
     - Эка непогодь-то разгулялась! Не повезло тебе, сынок, какие теперя грибы?
     - Ничего, - успокоил я ее. - У меня есть еще три свободных дня. Разрешите мне задержаться у вас?
     - Милок, дак я только рада буду. Все живой человек в доме, а то все одна да одна, разве что соседки заглянут тоску развеять. Живи, сколь тебе вздумается...
     - Давайте я вам помогу самовар разжечь...
     - Помоги, милок, помоги, - легко согласилась она, обрадовавшись, что непогода задержала у нее гостя. - Сухие полешки в сенцах лежат, там можно и лучины для самовара нащепать.
     За самоваром мы разговорились о жизни в городе. Слушая меня меня, она постоянно вздыхала и покачивала головой. Наконец, спросила:
     - Да как же вы живете там? С соседями-то знаетесь?
     - Ну, здороваемся при встрече...
     - Живёте рядышком и друг о дружке ничего не знаете. Разве это дело?
     - А зачем нам знать? У каждого своя жизнь.
     - Вот-вот, так и разделились - соседи друг от дружки, дети от родителей... Пропадает народ, дичает...
     - Ну, уж так сразу - дичает! - возразил я. - Хотя в одном с вами соглашусь - произошел разрыв между поколениями, какая-то пропасть образовалась между ними. Порой мы стариков не понимаем, они - нас. Мне иногда на ум приходит мысль, что мы что-то ценное в себе потеряли, какое-то объединяющее звено...
     - Вот и я об том же, - согласилась со мной Софроновна. - Бывалоча одним домом жили, все вместе были, нужны друг другу. А ныне... Эх-ма!
     Дождь за окном не переставал идти. Выходить на улицу не имело смысла.
     - Я родился и всю жизнь прожил в городе, - сказал я. - А вы как раньше жили, есть ли что вспомнить интересное?
     - Э, мил человек, вся жизнь - это сплошной интерес! Каждый новый день - уже радость великая! Ни один день не похож на другой.
     - А как вы познакомились со своим мужем? Насколько я знаю, раньше девушкам парней родители подбирали, не спрашивая будущую невесту...
     - Да в книжках-то какой только ерунды не напишут! Родители-то не были врагами своих дочерей. И перед тем, как сговариваться, обязательно спрашивали дочь: как тебе энтот? Не подходит? А вот энтот? Вот так и меня сосватали - я сама выбирала, с кем жизнь связать. И прожили мы с моим Васенькой боле сорока годков в миру и согласии. Не то, что нынешние: чуть что - развод и разбежались. Думают только о себе, а как детям потом жить без родителя - им все равно. Это же ребенку незаживающая рана на всю жизнь!
     Я помолчал - возразить мудрой старушке было нечем. А она продолжила:
     - Чую, ты что-то потешное в старой жизни ищешь?
     - Не то что забавное, просто мы ничего не знаем о детстве и юности наших стариков, - ответил я.
     - Вот то-то. Коли тебе интересно, я тебе перескажу, как моя матушка вышла замуж. Вот только козе надо травы дать да кур покормить.
     - Помочь вам? - спросил я.
     - Чай я и сама пока могу, сиди уж. Лучше вон самовар подогрей - остыл совсем. Справишься ли?
     - Справлюсь, - усмехнулся я.
     Вскоре она вернулась в избу и, помыв руки, села за стол, на котором я разложил всю снедь, что привез с собой. Увидев давно не виданное ею богатство, она искренне удивилась:
     - Неплохо вы там живете в городе, я уж и не помню, когда такое едала.
     - Все бы хорошо, да только все это - больше суррогаты, подделка под истинную еду. Чего только туда не толкают - и сою, и красители, и усилители вкуса, и стабилизаторы и еще черт знает что...
     - Вот он город, со всеми его безобразиями. Рази в деревне кто позволит испортить продукт? Это же грех великий!
     - Это все неуёмная жадность, стремление к наживе. Ради этого люди теряют совесть, стыд, как ваш Петька. Меня удивляет тупость этих дельцов: ну, испортит он продукт за счет добавления всякой дряни, сорвет на первых порах куш, а потом люди прекратят покупать товар и изготовитель останется на бобах. Идиоты...
     - Так они рассчитывают, что еда каждодневно нужна, купят,никуда не денутся.
     - Но это же подлость!
     - Вот попробуй, объясни это нашему Петрухе. Он только смеется в глаза. Да бог с ними... Ты вот хотел узнать, как ране люди жили? Благостные это были времена...
     Она помолчала, видимо, уйдя в мыслях в свою далекую прошлую жизнь. А потом начала рассказывать:
     - Это сейчас у нас деревенька-то с воробьиный скок, а ране здесь было большое село, в несколько улиц. Да и какая благодать вокруг -  лес, речка. Храм стоял - взорвали его в начале советской власти, кирпич на конюшню пустили. С тех пор село и начало хиреть...
     Она тяжело вздохнула, а потом продолжила:
     - Ты вот спрашиваешь, как ране-то жили? Не понять вам, нынешним. Я вот поминала тебе, как моя матушка замуж вышла...    
     И она повела длинный рассказ о прошлых временах, народных обычаях, о судьбе уже давно ушедших от нас предков. Её рассказ был сбивчив, несколько запутан, в нем было немало старославянских или местных идиом, смысл которых я скорее угадывал, чем понимал. Порой она останавливалась, чтобы то ли подойти к тяблу*, чтобы взять оттуда какой-то раритет и показать мне, то, устав, просто замолкала, давая себе отдых и уходя в своё детство и юность.
-------------------------------------------------
     * Тябло - доски-полки, на которых устанавливались иконы.

     Тучи настолько закрыли небо, что мы были вынуждены зажечь керосиновую лампу и беседовать уже при ее свете.
     На следующий день дождь прекратился, но в лесу было настолько сыро, что ни о каких грибах в ближайшие пару-тройку дней не могло быть и речи. Да и тучи не собирались уходить, готовые сорваться новым дождем. Вернувшись из леса, я решил уехать, о чем и сообщил хозяйке.
     Та искренне огорчилась и попыталась уговаривать:
     - Побыл бы еще денёк, авось развиднеется.
     Оставив ей все продукты, что оставались, и немного денег, я ушел, сердечно поблагодарив ее и пообещав, что при первой возможности снова приеду за грибами и остановлюсь непременно у нее.
     Рассказ Софроновны мне показался интересным и, сев дома за компьютер, я записал его, мысленно удалившись в столь далёкие, но щемящие душу, времена, естественно, избегая слов и выражений, смысл которых я не совсем понял...


     "Всякая девичья артель наделена у нас
названием: без прозвища в деревне на глаза
к народу не выйдешь. Старшие "монашками"
прозываются за скромность и церковное усердие;
поменьше - "лягушками" за болтливость.
Есть барыни - эти вроде как законодательницы
мод: всегда у них у первых новинки появляются.
     Самая главная артель - "потребилки".
Посиделки их у Паруньки, на конце села -
на Голошубихе.
     В воскресенье собирались на посиделки
девки рано... В окно, царапая закрои, поглядывали
ребятишки. Семилинейную лампу пустили ярко.
От табачного курева да от козьей шерсти,
которую пряли девки, воздух густел синими
полосами. Напудренные девичьи лица казались
еще белее.
     Девки молчат, перемигиваются, хитро улыбаясь.
На приступке, стоя, парни играют в карты.
     Другие с печи стреляли через трубочки
в девок сушеным горохом.
     - Да ну вас, ребята! Привязались, словно
маленькие, - жаловались девки. - Тошнёхонько
на вас глядеть.

                Н.Кочин. Девки.



     Слава богу, весна нынче побаловала - и вспахали вовремя, и отсеялись, и бабы огороды засадили, и дождичек смочил земельку. Дай бог, чтобы и лето с осенью не подвели и тогда уж... Зазвенят на деревне свадьбы, загуляет народишко, радуясь и собственному урожаю, и счастью молодых.
     Утром в день Аграфены-Купальницы, выпавшей в этот раз на субботу, семейство старого Трофима Сочнина собралось в церковь на службу, старательно  надевая на себя приготовленные еще с вечера наряды - надо не только себе настроение поднять, но и людям показаться в лучшем виде.
     Из избы вышли чинно, всей семьей. По заведенному порядку впереди шла Фрося в лучшем своем наряде. Ей уже шел шестнадцатый годок и ее следовало представить в самом лучшем виде. За ней неторопливо шествовали батюшка с матушкой, а уж за ними все остальные члены семейства.
     По пути к церкви непременно раскланивались с соседями и знакомыми, выслушивая добрые слова в адрес подросшей девушки.
     - Красавица, - восхищались встречные, разглядывая Фросю. - Ишь, как подросла да заневестилась. Пора уж и женишка хорошего подбирать.
     От этих слов девушка опускала голову и краснела - кому же не приятны сторонние похвалы!
     А в церкви она осторожно косила глазами по сторонам, а поймав восхищенные взгляды молодых людей, теряла нить молитвы и, путаясь, только шевелила губами и вслед за всеми крестилась.
     По окончании службы, выйдя из церкви, семейство направилось к лоткам, где продавали всякую снедь, а также преимущественно женские безделушки вроде ленточек, кокошников, набивных ситцевых и шелковых платков, подвесок, простеньких колечек, серёжек... Лотошники громко расхваливали свой товар, прельщая тем, что ни у кого другого товара они здесь не найдут!
     Сочнины пробирались в этой крикливой толпе, почти не обращая на лотошников внимания. Но вот мать незаметно толкнула в бок мужа и глазами показала на Фросю.
     Глава семейства вздохнул и остановился возле одного из лоточников, торгующих девичьими украшениями, и строго спросил дочь:
     - Приглянулось что?
     Та несмело посмотрела на разложенный товар и робко показала пальчиком на расписной газовый платочек.
     - Ишь ты, - вздохнул батюшка. - Он, чай, дорогих денег стоит.
     - Да за такой платочек никаких денег не жалко, - затараторил продавец. - В нем любая девушка царицей будет выглядеть. Гляньте, как цвета играют, а уж лёгок, как лебединое перышко. В нём ваша дочка павой пойдет, поплывет лебедушкой, право слово...
     Поторговавшись, продавец немного снизил цену, чем и смягчил покупателя. Крякнув, Фросин отец полез за пазуху и вытащил кисет с медными деньгами.
     Заметив, что дочка не отводит глаз от голубой шелковой ленточки, мамаша взяла ее в руки и приложила к Фросиным волосам. Та как нельзя красиво подходила к русоволосой головке дочки.
     Еще раз крякнув, батюшка заплатил и за ленточку и сердито спрятал кисет, всем своим видом показывая, что больше тратиться он не намерен.
     Однако уже через несколько шагов он не удержался и купил малышам вязку баранок, строго оглядел семейство и запрятал кисет уже окончательно.
     По дороге домой мать обратила внимание, что дочка украдкой косится на возвращающихся из церкви Смолиных, живущих недалеко от них. Сбоку от этого семейства вышагивал Ванюшка - семнадцатилетний парень, вошедший в стать и рост. Он также косился в их сторону, явно переглядываясь с Фросей.
     "Никак они приглянулись друг дружке", - решила для себя мать, но виду не подала.
     А придя домой и готовя обед для семьи, оставшись наедине с дочкой, спросила:
     - Тебе никак Ванюшка Смолин приглянулся?
     Фрося опустила глаза и покраснела.
     - Вот еще, - тихо пробормотала она.
     - Да ты от матери-то не скрывай, чай я тебе не супротивница. Он пойдет ли праздновать-то на Ивана-Купалу?
     - Отколь мне знать?
     - Парень-то он хороший, - начала было мать, но Фрося перебила ее:
     - Мне-то что?
     - Ох, девонька, родненькая ты моя, - обняла ее мать. - Вот так уведут тебя из нашего дома и осиротею я без тебя.
     Они обе заплакали. В это время к ним заглянул батюшка.
     - Скоро ли трапезничать, - начал было он, но заметив их слезы, вышел, проворчав: "Никогда не поймешь, чего это бабы ревут..."
     А ближе к вечеру мать помогла Фросе одеваться к празднику Ивана Купалы.
     - Матушка, а как там празднуют?
     - Ой, всего-то и не расскажешь. Ведь мы с твоим батюшкой там и встретились и, вот видишь, сколь лет не расстаемся. Может быть, и ты там найдешь свою судьбу, своего суженого. И уведет он тебя от нас насовсем...
     Женщины снова заплакали.
     А мимо их дома уже кучками в сторону леса шла молодежь. Соседские девчонки Настюха, Варюшка и Стеша остановились, дожидаясь Фросю.
     Мать, стоя на крылечке, молча проводила дочь вслед и перекрестила ее.
     А на поляне возле речки ребята уже разжигали заранее подготовленные для костра дрова. Девчонки стояли отдельно, занимаясь плетением и украшением венков. Они грустно распевали:

                Милёнок мой, страдай со мной,
                Зачем же мне страдать одной?

     - Девки, вы чего загустили? - подбежал к ним Ванюшка. - А ну, пошли в хоровод!
     Взяв Фросю за руку, он потянул ее к костру, следом за ними потянулись и остальные девушки.
     И вот уже вокруг ярко пылающего костра закружилась, завертелась карусель.
     Ванюшка ни на миг не отпускал Фросю, под ритмичные удары бубен кружась вместе со всеми в сумасшедшей, почти бесовской пляске. Кто-то запел, а остальные подхватили:

                Еще что кому до нас,
                Когда праздничек у нас!
                Завтра праздничек у нас -
                Иванов день!
                Уж как все люди капустку
                Заламывали.
                Уж как я ли, молода,
                В огороде не была.
                Уж как я за кочан,
                А кочан закричал,
                Уж как я кочан ломать,
                А кочан в борозду валить:
                "Хоть бороздушка узенька -
                Уляжемся!
                Хоть и ноченька маленька -
                Понабаемся! "

     Ночь постепенно вступала в свои права, небо потемнело и над поляной повис
мрак, разбиваемый только светом костра. Неожиданно кто-то из парней крикнул:
     - Айда разоблачаться!
     И к удивлению Фроси, все стали раздеваться, стаскивая с себя даже исподнее и оставаясь, в чем мать родила. Она увидела, как на замешкавшегося Ванюшку налетели голые девки и стали стягивать с него одёжку. Но не успела она придти в себя, как к ней подскочили обнаженные парни и, хохоча, стали раздевать ее.
     - Не надо! - испуганно проговорила она, но это только придало смелости озорникам.
     Некоторое время она стояла, растерянно прикрыв интимные места руками, но, оглядевшись, увидела, что раздеты все до единого и никто не стесняется, никто ни к кому не пристает и не насмехается.
     Наоборот, девчонки с венками на головах достали откуда-то свечки и стали их зажигать и устанавливать на грубые коржи сосновой коры.
     К Фросе подошла Стеша и передала ей небольшой огарок свечи.
     - Давай зажигай, гадать будем! - сказала она.
     - Как? - недоуменно спросила подруга.
     - Просто, - хохоча, ответила та. - Надо пойти вокруг костра и про себя приговаривать: "Иван Купала и пращуры мои, прошу вас, несите мои слова богам моим - Перуну и Ладе, Яриле и Яссе, Велесу и Мокоше!" А потом надо назвать свое имя и прошептать свою самую сокровенную просьбу.
     - Велесу и Мокоше..., - повторила за ней Фрося и пошла вокруг костра.
     Сзади нее пристроился Ванюшка и тоже что-то бормотал, поглядывая на девушку.
     А потом кто-то скомандовал:
     - В речку, омываться!
     Потушив свечи, молодежь потянулась к реке. Идти нужно было через редкий кустарник, перемеживаемый подростом елей. Здесь-то Фросю и остановил Ванюшка. Обхватив ее за плечи, он горячо зашептал:
     - Люба ты мне, Фросюшка, ой, как люба! Не могу без тебя - только глаза закрою - ты передо мной. Извелся я окончательно. Пойдешь ли за меня?
     Сам же прижимался к ней, гладя по голове, по спине, по грудям и целовал, целовал...
     - Пусти, не надо..., - бормотала она, а руки сами обнимали и ласкали горячее тело парня.
     Не понимая, что с ней творится, она задрожала, тело начало слабеть, ноги подкашиваться. В каком-то блаженном неведении, она завалилась на траву, приняв на себя дрожащего от возбуждения Ванюшку...
     К реке они вышли, когда в ней уже плескалось несколько пар, а остальные пары, обнявшись, выходили из чащобника и бросались в теплую воду реки.
     Вдоволь наплескавшись, молодежь разрозненно потянулась греться к костру. Вслед за ними, держась за руки, пошли и Фрося с Ванюшкой. На заветном месте они задержались, чтобы еще раз испытать наслаждение обладанием друг друга.
     - Так пойдешь за меня? - еще раз спросил Ванюшка.
     - Пойду, - она вскинула голову и нежно посмотрела на суженого. - Пойду...
     И уже на поляне, где догорал костер, все стали одеваться, чтобы приступить к новому акту праздничного обряда.
     На этот раз прыгали через костер. Девушки были уверены, что именно этот священный огонь очищает человека от напастей, болезней, придает красоту лица и тела, а особенно - детородную силу, без которой не сохранить ни мужской верности, ни домашнего очага.    
     Потом откуда-то появился обруч от старой бочки, на который девчата навязывали ленты. Парни подняли его над костром, а девчата запели: "Иван Купала и бог наш Ярило, отворите мне глаза на завтрашний день и исполните желания, явные и тайные..."
     Ленточка Фроси загорелась одной из первых. Варюшка обняла подругу:
     - Ага, подруженька, скоро мы будем тебя оплакивать перед свадьбой!
     Коротка июльская ночь - небо над поляной становилась все светлее и светлее. Затихло и веселье. И вот уже парочки расселись вокруг затухающего костра и кто-то из девчат, прижавшись к своему парню завела:

                Сохни, сохни, сырой дуб,
                Пока листочки отпадут...
                Сколь не сватайся, мой милый,
                За тебя не отдадут...

     Осенью, когда были закончены полевые работы, обмолочен и убран хлеб, в семью Сочниных заявились сваты от Смолиных..."


     Закончив печатать, я откинулся на спинку кресла. Вошедшая жена с усмешкой спросила:
     - Все стучишь, дятел? Что на этот раз придумал?
     Я распечатал рассказ на принтере и  подал ей. Она устроилась на диване и начала читать. А закончив чтение, с какой-то грустинкой в голосе произнесла:
     - Как все это было романтично. Жаль, что ушли те времена...
     Мне нечего было ей возразить и я промолчал.