Холодный декабрь восемьдесят девятого

                Памяти Андрея Дмитриевича  Сахарова
                (А.Сахаров – 21.05.1921 – 14.12.1989)

   Ранние декабрьские сумерки серой шторой затянули небо, и от этого возникало ощущение ещё б;льшего холода. Зима удалась настоящая, студёная. В Москве было траурно - умер Андрей Сахаров. На Комсомольском проспекте от Дворца молодёжи и дальше по слабо освещённым улицам в сторону Лужников выстроилась огромная очередь. Люди пришли в многочасовое стояние поклониться Сахарову и суровость  погоды не могла остановить их в стремлении объединиться с подобными себе, ощутить взаимную поддержку,  укрепить свой дух. Любой, кто захотел бы, мог  подсуетиться и миновать очередь - договориться-то всегда ведь можно, но никто и не пытался хитрить. Над нескончаемой широкой вереницей людей поднимался пар от дыхания тысяч человек. Говорил народ негромко, возникающее разноречивое многоголосие создавало   ровный звуковой фон,  усиливающий печаль и тревогу.

    Глеб с женой и дочкой встал в очередь в самом конце  улицы Россолимо ещё засветло и за долгое время  они смогли дойти только до поворота. Глеб  перезнакомился с ближайшими соседями и был с ними уже на «ты». Для согрева  он сбегал в дальний магазин, где с боем, но всё-таки достал пару бутылок порт-вейна. Со спиртным уже несколько лет дело обстояло плохо. «Минеральный» секретарь, как в народе окрестили Горбачёва, придя к власти, провозгласил борьбу с пьянством и результаты проявились сразу же -  дикие очереди, самогон, различные сорта ядовитого пойла, несущего смерть, лицемерные  акции власти и услужливой прессы, анекдоты  и… стремительно падающий уровень жизни. От объявленного сухого закона репутация партии и правительства  во главе с самым непьющим генсеком оказалась сильно подмоченной. Пришлось закон через три года отменить, и заняться налаживанием разрушенного алкогольного производства, чтобы бурный поток зелья снова стал наполнять казну. Да видно сильно всё порушили, потому что алкоголь по-прежнему оставался в дефиците. Впрочем,  как и всё остальное.

   - Фу, чёрт, морозище какой. А до дворца-то ещё далеко. Галчонок, замерзла? – Глеб присел на корточки перед дочкой и стал горячими выдохами согревать ей личико, – потерпи ещё немножко, дочура. Мариш, а ты чего Снегурочку изображаешь. Давай пробегись с Галчонком, туда-сюда, туда-сюда. Вон, смотри магазин, дуйте в него, там погреетесь. А я с ребятами продолжу за жизнь.  Семён, Володь, горючее есть, так что нам мороз не страшен.

   Он первым сделал несколько крепких глотков и передал бутылку  Семёну. Тот со словами: «Светлая память Андрей Дмитричу» приложился к горлышку, острый кадык его живо задвигался под синхронное бульканье портвейна. Володя же сначала сделал пару жадных затяжек, огонёк сигареты приветливо мигнул в темноте, как указание к дальнейшим действиям и лишь затем  без всяких предваряющих слов выпил.

   - Уф, ну и гадкое всё же  это портейное вино – передёрнулся Володя и, вытирая рот тыльной стороной ладони, продолжил, – оно и раньше-то больше походило на отраву, а уж теперь и подавно.  Бр-р-р-р.

   Семён мгновенно отпарировал:
   - Да ладно тебе ворчать. Хоть такое-то было бы. У меня тесть умер, так на поминки и купить не смог ничего. Хорошо, что дали талоны на водку. А хотел вина и пивка прикупить, простоял в очереди битых три часа, и не хватило. А ты говоришь?! На, вот у меня сушка есть. Закуси.

   Несколько глотков портвейна согрели и раззадорили  каждого,  стало немного легче и опять потянуло на разговор. Уж что только не обсуждали  за эти часы стояния в очереди, а всё равно хотелось говорить ещё и ещё. Такое настало время - очень шаткое и тревожное для стремительно обессиливающейся власти, а для масс людей, наоборот, наступила пора, наполняющая их силой и смелостью.  Говорить стало возможным о чём угодно, без оглядки на имена, на авторитеты. Разговоры возникали легко и быстро, стоило лишь кому-то начать, сказать первые слова и они уже цепляли кого-то из окружающих. И пошло-поехало, на каж-дый аргумент, на каждое слово  следовал отклик либо поддержки, либо протеста. Вот тогда начинался спор, постепенно переходящий с ровных тонов на повышенные и высокие, со всеми признаками противоречивости мнений, в виде искажённых  зло-бой и яростью лиц, размахивания руками, а порой и рукоприкладства. Да-да, такое тоже происходило нередко.

   Володя достал пачку сигарет и любезно протянул её каждому,  хотя кроме него никто не курил. Ему недавно исполнилось пятьдесят и данное им в день юбилея  обещание завязать с курением осталось невыполненным. Себя он успокаивал тем, что дело не в нём, а в самой жизни, в событиях, которые пережить без сигареты просто невозможно. Вот кончится весь бардак и тогда…. Но конец бардака никак не проглядывался.

   Владимир работал оператором на телевидении в  программе новостей и происходящее в стране  знал не по картинкам из телевизора. Он сам эти картинки и делал. С объявлением «перестройки» его жизнь резко изменилась. Раньше всё делалось по обязанности, на автомате, без особого интереса. Одно слово – скучища. Какие тогда были новости? Кого они вообще могли интересовать? Все телеканалы похожи друг на друга, практически, одни и те же сюжеты, одни и те же лица. Зато в последние три года всё забродило, забурлило. События, события, события! Одни наслаиваются на другие, материала – море и во всё хочется залезть с головой, понять, разобраться, сделать интересную, качественную передачу. Володя полностью ушёл в работу, отрешился от всего. Он не чувствовал усталости, себе и всем гово-рил, что подпитывается энергией от жизни, кипящей вокруг.
   Куда только не ездила его  съёмочная  бригада?! В памяти остались  все отснятые им события: разрушенный Чернобыль; просмотр «Покаяния» в Доме кино; вывод войск из Афганистана; возвращение   Сахарова из ссылки; сидячие демонстрации крымских татар на Красной площади; уличные митинги и шествия; съезды народных депутатов в Кремле;  собрания на предприятиях с выборами директоров;  Сумгаит после резни и  погромов; землетрясение в Спитаке; война в Карабахе, кровавое воскресение в Тбилиси…  А сколько ещё всего было отснято?!  Весь этот массив информации  концентрировался и наслаивался в сознании Владимира и через какое-то небольшое время он сделал для себя важный вывод, что всё происходящее должно обязательно завершиться какой-то катастрофой. Тем более, что промежуточные катастрофы местного значения уже состоялись, а самое главное – это резкое обнищание народа, дефицит всего и вся  и надвигающийся  крах  экономики. Окуляр камеры каждый раз концентрировал, усиливал очередную беду и всё более подводил Володю к жёсткому выводу.  После всех наблюдений и по размышлении над современной жизнью Володя поставил ей свой незатейливо простой и жёсткий диагноз – бардак.

   - Володь, ты вот много всяких людей  повидал на съёмках, - прервал молчание Глеб. - Можешь посчитать наивным мой вопрос, но я его задам. Насколько они искренни? Я спрашиваю неспроста, мне кажется, что от их искренности  здорово зависит судьба всей перестройки. Я даже уверен, что в этом либо полный успех, либо полный её провал.  Что ты думаешь об этом? Замечал ли ты что-нибудь интересное за нашими деятелями?

   - Хм, ещё как замечал. Такого, друг ты мой, не утаишь. Уж кто-кто, а наш брат телевизионщик знает истинную цену каждому из них. Мимика, гримаса  на лице у политика говорит больше, чем все его речи. Особенно, если он внезапно удивлён, с чем-то не согласен, раздражён или наоборот веселится. В общем, все случаи, когда проявляются эмоции.  Вот в такие моменты этот товарищ - настоящий, тут всё его нутро наружу вы-лезает и никакими словами его не замаскируешь. Это момент истины. Вы знаете, ребятки, какая находка, какой праздник для фотографа, для оператора поймать такой момент. Это потрясающая удача. Но за удачу можно и поплатиться, могут камеру отобрать, поломать, могут морду набить,  могут даже убить. Вот так-то. Ну, а из репортажа такое выкинут – уж как пить дать. Когда материал готовится к эфиру, его отсматривают по полной программе и не только редактор, как вы, дорогие мои, понимаете. Чёрта с два там проскочит какой-нибудь левый кадр.

   Семён, давно желавший войти в разговор, прервал Володю:
   - Ну, а скажи, вот из наших-то, кто как себя ведёт. Вот, к примеру,  покойный Андрей Дмитрич. Или Горбачёв. Или Ельцин. Или кто другой.
Для Володи вопрос не стал неожиданным, поскольку его  самого давно интересовала эта тема, и у него уже сложилось своё мнение о многих политиках. Но он не торопился с ответом и начал вспоминать съёмки, в которых участвовали названные люди. Ему хотелось  выстроить  видеоряды из съёмок, расположить их хотя бы в хронологическом порядке, выделить оттуда самое главное.

   - Понимаете, ребята, здесь всё довольно просто. Цельный человек, с богатым внутренним миром больше обращён внутрь самого себя. Его мало заботит то впечатление, которое он производит на окружающих. Он самодостаточен. Ему не нужна поза. Его мало заботит даже внешний вид. Ему не требуется дополнительная поддержка. Понимают его или не понимают, принимают или не принимают, конечно,  важно, но не настолько, чтобы он мог что-то поменять в себе, изменить самому себе. Тем более, это невозможно, если человек одержим идеей.  Кто его может понять? Единицы.   Сахаров  никогда не позировал, в его искренности можно не сомневаться.  Съёмка, не съёмка - неважно. Он всегда оставался самим собой. В конце концов, поймите,  у него на это просто не было времени. Все пакости власти ни сил, ни здоровья Андрею Дмитричу  не прибавили и он прекрасно понимал, что лет отпущено ему  немного. Можно брать любой кадр из любой хроники и там Сахаров настоящий, без фальши, без игры на публику, на прессу. Поэтому каждому его слову можно верить.

   В последней фразе Володя  заметно поднял над остальными словами местоимение  «его» и хотел продолжить, но Семён перебил. Своё желание сказать что-то важное он подчёркивал поднятым вверх, нервно колеблющимся указательным пальцем.
   - Дайте сказать! Андрей Дмитрич всегда рубил своё. Помните, как на съезде его засвистывали и захлопывали, а он продолжал говорить. Большевики-свистуны хотели показать, что класть  хотели  на академика и на его идеи, а на самом деле это он на них на всех положил. Интересно всё-таки, с виду слабый, безобидный такой, застенчивый, с тихим голосом, а какая сила, какая мощь в человеке. Ну, а про остальных, Володь.

   - Про остальных, говоришь?!  -  Володя ненадолго задумался, разминая в руках сигарету.  – Горбачёв - тот кожей, печёнкой чувствует, что его снимают и сразу преображается. Его врасплох трудно застать. Такое, между прочим, не всем дано. Он знает настоящую цену хроники и умело использует своё знание. Речи его ведь далеко не всякий  читает, а фото в газете, в журнале, репортаж  по ящику смотрят многие. И Горбачёв это  прекрасно понимает. Глянешь на фото – лицо всегда умное, озабоченное мировыми проблемами, взгляд просветлённый, а  по-слушаешь – всё совсем из другой оперы. Сколько путаницы и ерунды, сколько штампов и лозунгов. В своих призывах он неискренен, потому что для него демократические вершины  не цель, а всего лишь инструмент.

   Семён прервал Володю.
   - Но Сахарова-то он всё-таки освободил из ссылки.
   - Да, действительно, освободил. Но мы же говорим об искренности поведения и поступков. Я не думаю, что  это сделано из любви и уважения к Сахарову, из признания его правоты. Нет. Просто у Горбачева на то имелись свои причины. Какие? Со временем станет ясно, пока мы можем только догадываться.  Но что бы им ни двигало, за возвращение Сахарова ему спасибо.

   - Ну ладно, пёс с ним, с Горбачёвым. Он не первый год нам мозги пудрит, с ним всё ясно. А вот про Ельцина что скажешь? – не унимался Семён.
 
   - Ельцин - такой же, из той же партийной обоймы, со всеми вытекающими печальными последствиями.  Теперь уже хорошо видно, что во власть он рвётся со страшной силой, поэтому ему приходится постоянно позировать, маскироваться, тщательно скрывать свои истинные мысли и желания. Не то вдруг обнажится, когда не надо,  его истинное  обкомовское нутро, тогда - пиши пропало. А сейчас это надо всячески скрывать. Я его снимал, когда он ходил в   народ по улицам, магазинам, в районной поликлинике в очереди стоял. Роль страдальца за народ он играл неплохо и на людей это действовало, да ещё как. Но было смешно и грустно  смотреть на борца с привилегиями, самого мечтающего о власти и тех самых привилегиях. Одного без другого ведь не бывает. Согласны? Снимал его и на митингах в ок-ружении наших революционеров. Рядом с ними он выглядит просто растерянным. Но настроение толпы чувствует очень хорошо. Вот от неё, от её дикой энергии Ельцин заряжается здорово и меняется прямо на глазах. А от интеллектуалов нет. Он томится от общения с ними, но вынужден терпеть, иначе ему не прорваться к власти. Всё это при съемках очень хорошо видно, потому что он переполнен эмоциями и они управляют им и его поступками. Ну ладно,  дайте перекурить, а то насели на меня.

   - Неужели Ельцин действительно такой? Не верится. Честно говоря, мне он нравится. Он какой-то наш. У нас в типографии все мужики, а, особенно, бабы за него. Неужели играет? Неужели обманывает? Неужто Казанник зря ему свой голос отдал? Всю жизнь нас водят за нос, а мы, как дураки, идём на этом поводке.  Что же происходит на белом свете?! – Семён театрально  вскинул руку вверх, не скрывая своей взволнованности.
 
   Володя, успевший закурить очередную сигарету, продолжил.
   - Понимаете, ребята. Беда в том, что истинные намерения и фигура политика проявляются только тогда, когда он уже оказывается в руководящем кресле. Когда в его руках сосредотачивается реальная власть. Тогда ему уже всё по барабану. Но до этого он готов играть любую роль, лишь бы пробраться наверх. Глеб правильно сказал, что от искренности политиков зависит наша общая судьба. Но я добавлю – от их  нравственности. Семён, вот ты упомянул Казанника. Да? А кто он такой? Всего-то скромный, никому не известный доцент, в отличие от Ельцина никаких рекламных акций не устраивал и вдруг по голосам обошёл его. И вот Казанник отдаёт Ельцину свой голос, в результате тот проходит. Вообще, такое может быть только в нашей стране, потому что проиграл, так проиграл. Но Россию умом ведь не понять и  эта авантюра на съезде прошла. Спрашивается: who is who? Казанник – без сомнения личность, герой, искренний и бескорыстный. Судя по тому, как Ельцин стремится к власти, роль этого доцента  в истории может  оказаться очень большой. Будущее покажет. Теперь Ельцин, да? Если он действительно демократ или стремится к демократии, то должен был отказаться от неожиданного подарка. Все оценили бы такой мужественный и нравственный поступок. Но он не сделал этого, потому что отказ нарушал его перемещение  в верха. Вот и ре-шил товарищ Ельцин - пёс с ними - с нравственностью, демо-кратией. Не упущу шанс. И не упустил, вот так-то, друзья.

   Глеб с интересом слушал Володю и Семена. Он, как и многие, жаждал перемен, но всё более и более убеждался в том, что перестройка завязла, забуксовала в чиновничьих кабинетах и движется совсем не в том направлении.  Это хорошо видно хотя бы на примере его родного института, в котором наука и разработки начали быстро сворачиваться, зато на глазах стал расти штат дирекции, её довольствие и благополучие.  А ведь вся страна состоит из таких вот институтов, заводов и везде одно и то же. Он не верил в чудеса и считал, что никакая перестройка в мозгах сложившихся руководителей любого уровня просто невозможна. Подстройка, пристройка, перестановка, пересадка, перекройка, перекраска -  так, пожалуй, будет точнее, а главное безопаснее и проще. Надо только увлечь, увести народ в сторону, дать накалиться и покипеть страстям под бдительным кон-тролем. Именно под контролем критиковать прошлое, предшественников, критиковать беспощадно, открывая такие тайны, за прикосновение к которым ещё недавно людей сажали. Иногда, конечно, можно и нужно бросить на растерзание прессы и кого-то из тех, с кем надо расстаться.

   Этот верный, беспроигрышный ход, не раз проверенный временем, используется сейчас во всю мощь. Пресса захлебывается от сенсаций и разоблачений из недавнего прошлого. Открыты шлюзы, мощный поток информации ошеломляет. У лю-дей головы идут кр;гом от стремительного напора прессы. Именно это и требуется, власть как бы  говорит: «Люди, вы видите, мы не боимся правды, мы смело говорим о недостатках, об ошибках, о преступлениях. Мы принесли вам гласность. Мы пришли, чтобы это не повторилось. Смотрите, слушайте, ужасайтесь».  Но всё, что касается дня сегодняшнего, всё проверяется, тщательно контролируется и редко в массовую газету или журнал может просочиться реальная оценка происходящего. А уж если по недосмотру что-то и происходит, то у главного редактора сразу возникают серьёзные проблемы. Объявленная гласность, как и раньше, умело управляется сверху и лучшей иллюстрацией к такому положению может быть карикатура из одного слова «ГЛСНСТ».  Глеб, увидев в журнале  рисунок, по-думал, что это просто гениальная формула сегодняшнего времени. Другие будут писать многостраничные романы, утомительные статьи, снимать дорогие  многосерийные   фильмы, а здесь художник-мудрец придумал  всего лишь одно меткое слово и создал точный портрет времени.

   Глеб решил отвлечься от размышлений.
   - Володя, Семён, а знаете,  мне вообще кажется, что вся наша партийная, так быстро перестроившаяся, братия даже не понимает того, о чём Сахаров говорит. Сами они его принимают, скорее всего,  за ненормального, несущего какой-то бред. А кто-то  может  и ненавидит, потому что для них он чужой, не из их стаи. Они прекрасно себе представляют, что в том обществе, за которое борется Сахаров, им места наверху нет.  Согласны?

   - Да, скорее всего, ты прав. Но неужели так оно всё и будет идти? На хрена тогда такие потрясения, если мы в нашем вонючем болоте так и останемся. Лучше об этом и не думать. Давай, Глеба, открывай. Пошли они все к чёрту, – подвёл итог Семён.

   - Вот это правильно, товарищи. Важно не только н;чать, но и, сами понимаете, продолжить. Но я всё-таки предлагаю поставить вопрос  на голосование. Кто «за»? Кто «против»? Единогласно! Принято! - Пародируя Горбачёва, характерно закругляя со всех сторон букву «г»,  схохмил  Володя.
   - Подчиняюсь решению съезда, –  Глеб открыл бутылку того самого гадкого портвейна и вновь пустил её по кругу.

                *  *  *

   Супруги Шкуньчины принимали гостей по случаю новоселья. В Москву они приехали недавно из Ставрополя. Высокопоставленный земляк Бориса Григорьевича предложил ему хорошую должность  в Госагропроме. Это было серьёзное повышение и в наступившее время больших перемен и перестановок открывало для Шкуньчина заманчивые возможности в дальнейшем карьерном росте. На первых порах их поселили в гостинице «Москва», но через несколько месяцев влиятельный по-кровитель помог решить квартирный вопрос и Борису Григорьевичу предоставили  просторную трёхкомнатную квартиру на Комсомольском проспекте. Москва для них, как и для всех провинциалов,  оставалась чужой, беспокойной. Бешеный ритм го-рода, вечно суетливые москвичи нарушали душевное  равновесие недавних ставропольцев.  Один день в их семье походил на другой: Борис Григорьевич - на работу и обратно на казённой «Волге», Клавдия Михайловна - в недалёкие окрестности по магазинам, а пятнадцатилетний сын - в спецшколу  недалеко от дома. Всё своё свободное время супруги посвящали обустройству квартиры, освежили её ремонтом на свой вкус, по  звонкам нужных людей купили шикарную румынскую мебель, кухонное оборудование, сантехнику, дефицитный холодильник «ЗИЛ», японский телевизор. И вот, наконец, всё закончено, можно справлять новоселье.

   В гостиной у окна было как-то свободно и, хотя до Нового Года оставалось почти три недели,  Клавдия Михайловна предложила  уже сейчас поставить там ёлку. Сын с радостью мамину идею подхватил.  Борис Григорьевич не стал противиться, позвонил в лесхоз, оттуда привезли и установили высокую, пышную ёлку. С её появлением квартира изменилась, наполнилась запахом хвои, стало весело и празднично, особо, когда включали гирлянды с мигающими разноцветными огоньками.

   К приёму гостей подготовились основательно. На большом овальном столе, установленном под сверкающей золотом и хрусталём люстрой,  теснились тарелки и блюда с разнообразными закусками. Их наименование и расположение напоминало ил-люстрации из толстой «Кулинарии»  сталинских времен. Надо сказать, что Клавдия Михайловна любила готовить  и часто пользовалась именно этой книгой. В середине стола на большом рыбном блюде красовалась заливная севрюга, украшенная за-тейливо вырезанными кружочками свежих огурцов и лимонов, маслинами, раковыми шейками, свежей зеленью. Одного взгляда на неё достаточно, чтобы охнуть и залиться слюной. Хоть и хлопотно готовить рыбину, но Клавдии Михайловне хотелось щегольнуть перед гостями, и она целый день провозилась на кухне. Вокруг королевы стола расположились фарфоровые селёдочницы с нежными кусочками филе, обложенными ломтиками картофеля и лука. Между ними возвышались хрустальные салатницы с горками  мясных, рыбных и вегетарианских салатов. На  больших, белых с золотой каёмкой блюдах, выложено рыбное, мясное и овощное ассорти.  Стеклянные плошки с грибками, гурийской капустой, огурчиками, лобио, оливками и маслинами; мельхиоровые икорницы, соусницы,  хрустальные с серебром вазы с фруктами закрывали весь стол, и Клавдия Михайловна сейчас решала последнюю и непростую задачу – как на этом столе изобилия расположить  минеральную воду и напитки.

   В углу стоял фуршетный столик, заставленный фирменными бутылками с виски, джином, водкой, вином. Среди эффектных, богатых и разнообразных по дизайну импортных сосудов, вытя-гивались вверх темно-зелёные шеи бутылок с марочными ставропольскими винами. Старые друзья постарались, и по просьбе Бориса Григорьевича отправили самолётом несколько коробок.

   Первые гости уже появились. Пришёл Геннадий Кузьмич Кругляк с супругой, переехавшие в Москву недавно из Краснодарского края - почти земляки  Шкуньчиных. В столицу Кругляка подтащил кум, с которым они раньше вместе тянули лямку на партработе в Краснодаре.  Кум переговорил с кем надо, и Геннадию Кузьмичу предложили хороший пост в Московском обкоме партии.  Кругляк, конечно, был счастлив от предложения и в очередной раз, вспомнив всю свою партийную карьеру, похвастался тем, что родился в рубашке. Его жена, Оксана Петровна, женщина весёлая и с юмором,  в таких случаях всегда добавляла, глядя на своего необъятных размеров  мужа: «…В большой, в очень большой  рубашке».

   Прокурор  Теймураз Шалвович Джангория по давней традиции пришёл один. Его жена,  как и все восточные женщины, быстро состарилась, к тому же  отличалась утомительной болтливостью. Он не любил ходить с ней на приёмы, не приведи гос-подь, ещё ляпнет чего-нибудь. Зато сам прокурор, несмотря на свой запенсионный возраст, выглядел моложавым, ухоженным  щёголем.

   - Друзья, давайте пока остальные не подошли, начнём с аперитивчика. Тут всё есть. Теймураз Шалвович, вы что предпочитаете? Виски? Хорошо! Выбирайте:  есть Джек Дэниэлс, Бурбон, Чивас Регал.  Желаете Дэниэлс? У вас хороший вкус.  Со-довая, лёд? Пожалуйста, – Борис Григорьевич налил виски в широкий, толстый  стакан, – Геннадий Кузьмич, а тебе? Ах, забыл, ты же у нас кроме водки ничего не пьёшь. Вот «Столичная» экспортная, – и он налил до краёв стопку  водки. – Вот маслинки испанские, оливки греческие, корнишончики чешские, лимончик берите, – себе он налил в хрустальный бокал свой любимый «Прасковейский мускат».

   - Борис Григорьевич, а как же антиалкогольная компания? Нарушаете, нарушаете – принимая стакан с виски, поёрничал прокурор.
   - А постановление же отменили, – отпарировал Борис Григорьевич, - так что я ничего не нарушаю.
   - А вы слышали такой анекдот, – обратился к ним Кругляк, – Только недавно рассказали. Значит так. Горбачёв на политбюро спрашивает:
   - Товариш Лигачёв, а как у нас идёт борьба с пьянством?
   - Успешно. Первый этап завершён - закуску ликвидировали.
   Вся компания во главе с рассказчиком захохотала. Заинтригованные женщины прервали беседу и уставились на мужчин.  Прокурор, отсмеявшись, со знанием дела провёл стаканом с виски около носа и тонкие ноздри его шевельнулись, чтобы подхватить и удержать любимый аромат.

   - А мои прокурорские мне тоже рассказали хороший анекдот. Сейчас вспомню в деталях. Так вот. Приехал корреспондент в деревню, спрашивает колхозника:
   - У вас председатель перестроился?
   - Перестроился.
   - А партсекретарь?
   - Тоже перестроился.    
   - А агроном?
   - А вот агроном не успел. Лесу не хватило.
   И снова последовал дружный взрыв смеха. И вновь удивлённые такой неожиданностью женщины повернулись к ним.

   Вооружённые напитками, мужчины расположились рядом с ёлкой у окна, выходящего на Комсомольский проспект. Из окна хорошо была видна огромная тёмная очередь, выстроившаяся в сторону Дворца молодежи, уходящая в пересекающую улицу и куда-то дальше. Пар, дым и огоньки от сигарет придавали очереди какое-то мистическое значение, она, как огромное живое существо, то двигалась вперёд, то настороженно замирала.

   - Ну что, за нас, чтоб у нас всё было хорошо, – Борис Григорьевич приветливо поднял бокал вверх, и гости с согласием и пониманием повторили его  жест.

   - Смотри-ка, сколько народу собралось к покойничку. Сегодня они толпой собрались на панихиду, а завтра… Куда мы идём? Что будет? Вот вы что думаете, Теймураз Шалвович? – Кругляк уставился на прокурора.
   
   - Что будет? Я думаю, всё будет в порядке. Пошумят, поорут, пар выпустят. Кто будет слишком шустрый, того и прижать можно. Не волнуйтесь, они все под колпаком. Последует команда - всех разберём по нарам. Главное вот в чём – сейчас в стране нет сильного, авторитетного лидера. Горбачёв уже всем надоел, одни только разговоры и игра с западом. Авторитет его падает с каждым днём.  А что касается говорунов-демократов, то у них лидера тоже нет. Кто? Ельцин что ли? Не та фигура, он  себе голову ещё свернёт или свернут. Хотя опасен, выпускать из-под контроля его нельзя – дров наломает. Вот Сахаров умер, одним меньше стало.  А завтра ещё кто-нибудь помрет или сядет, или погибнет. В нашей жизни всякое ведь может быть, – многозначительно закончил прокурор.
   Сделав глоток, он продолжил:
   – Их вожаки - плебеи, желающие стать патрициями. Что я их не знаю, что ли? Власти им надо, вот и всё. А как её получат, забудут про свои идеалы и принципы. Не надо обращать на них серьёзного внимания. Надо делать свои дела. Законы сейчас позволяют много и этим надо пользоваться. Надо делать СП, ак-ционировать предприятия, прибирать всё к рукам. Повторяю, делать сейчас всё можно на абсолютно законных основаниях. Для этого всё подготовлено. Главным всегда было и остаётся собственность и деньги. Будет это в наших руках, тогда и власть никуда не уйдёт. А реформаторы-демократоры пусть беснуются, пусть грызутся между собой. Наш народишко-то им всё равно не поднять на подвиги.

   Кругляк отошёл к столику за следующей стопкой водки. Борис Григорьевич использовал  момент и обратился к прокурору:
   - Да, вы правы, Теймураз Шалвович. Сейчас действительно важно не упустить время. Вы мне, кстати, могли бы посодействовать советом? Ну, скажем, помощью в одном деле? Есть одно интересное предложение из Канады от наших бывших. Предла-гают сделать СП, но тема там непростая. Нужен совет, в долгу не останемся, – Борис Григорьевич подобострастно и в то же время многообещающе  посмотрел на Теймураза Шалвовича.

   - Ну не сейчас же, Борис Григорьевич. На неделе встретимся, позвоните мне, договоримся.  Давайте, повторим что-ли.

   Борис Григорьевич подлил прокурору виски,  себе - опять мускат.
   Грузный Геннадий Кузьмич с очередной стопкой вернулся к окну.
   - До чего же у нас всё-таки наивный и глупый народ. Вот встали к Сахарову, а что он им такого хорошего сделал. Да ничего, плёл только что-то непонятное. Всё про разоружение, да про сближение сказки рассказывал. А людям, что от этого? Нет, народ у нас неисправимый. Ему всё страдальцев подавай. Вот к этим героям в кавычках на похороны тыщи приходят, а ты можешь всю жизнь проработать для них, для людей для этих, чёрт бы их всех побрал,  и к тебе хрен кто придёт кроме родственников. Неправильно это. Ну ладно, давайте выпьем. Ваше здоровье, Теймураз Шалвович. И твоё, Борис Григорьевич. Кстати, у тебя музыка-то есть какая-нибудь. Надо что-нибудь поставить, для фончика. Ну, к примеру, Высоцкий есть? Да, да, давай его. Никто не возражает? Он всё-таки смешно поёт, мне нравится,  и Оксана тоже его любит,  почти все песни его наизусть знает.

   - Да, этот Высоцкий юморной парень. Был бы жив, сейчас пел бы где-нибудь там в толпе. А вот не пришлось, – в последних словах прокурор не стал скрывать  мстительной язвительности и сарказма. 
 
   Борис Григорьевич отлучился поставить запись Высоцкого. Хриплый, разорванный страстью знакомый голос так неожиданно ворвался в сытое, спокойное  благополучие,  что женщины недоумённо вздрогнули.

   - Борь, сделай потише, чего он так орёт, – требовательно, командным голосом произнесла Клавдия Михайловна.

   Борис Григорьевич покорно выполнил приказание жены и вернулся к гостям. В ожидании прихода остальных приглашенных и начала застолья, они продолжили беседу. Борис Григорьевич не мог упустить момента и, поведя рукой в сторону укра-шенной ёлки, сказал, что неплохо бы собраться на Новый Год. Ёлка вот уже готова, из Ставрополя ребята подошлют всё, что надо, а уж Клава постарается, само собой разумеется. Кругляк, не задумываясь, согласился. Прокурор же, понимая, что предложение адресовано  в первую очередь  ему,  решил, что надо пока этого провинциала держать на длинном поводке и от прямого ответа дипломатично уклонился.

   Раздался звонок в дверь, пришли следующие гости. Клавдия Михайловна бросилась открывать, Борис Григорьевич направился в ту же сторону встречать пришедших. Прокурор и Кругляк взглянули последний раз в холодную темень за окном с распластанной в ней очередью к Сахарову и отошли к центру гостиной. Высоцкий, под жёсткий ритм нехитрых аккордов, надрывно напрягая жилы,  задыхаясь от хрипа, пел свой знаменитый манифест «Я не люблю».

   Простые и понятные слова несогласия и протеста великого поэта, музыканта, гражданина неслись из магнитофона, но были всего лишь фоном, на который никто не обращал внимания. Лишь только забытая всеми, сидящая в кресле Оксана Петровна, прислушивалась к песне и беззвучно шевелила губами.

                * * *

   Наконец-то очередь повернула на проспект и стало светлее, здесь хорошо чувствовался большой город, его дыхание, его ритм. По проспекту двигался транспорт, шли пешеходы, горела реклама, светились окна в домах.
   - Мам, пап, смотрите, вон в окне ёлочка с огоньками. Види-те? Вон, вон она. Дядя Вова, дядя Семён смотрите. Ёлочка с огоньками, – шестилетняя Галочка, с разукрашенными морозом щеками и таким же красненьким аккуратненьким носиком, в шубке, делающей её толстушкой, подпрыгивала от счастья и радости и указывала ручкой на светящееся окно.
   - Вижу,  Галочка, вижу. Ну,  надо же, как рано поставили ёлку. Ещё ведь две недели, даже больше осталось. Глеб, а мы когда будем ставить? Слушай,  я страшно продрогла.  Галчонок тоже. Не заболеть бы нам. Ух, как я замерзла.         
   Глеб обнял Марину. И вдруг неожиданно для всех сказал:
   - Ребята,  после дворца не расходимся, берём тачку и едем ко мне. Согреемся, потрепемся, помянем по-настоящему Андрея Дмитрича, да и Новый Год на носу. За это тоже надо выпить. Вон люди уже ёлку поставили. А то, когда мы ещё встретимся? Всё, договорились и без возражений.

ФОТО ФЕЛИКСА СОЛОВЬЁВА