Прогулка по джунглям

Вот еще случилось у меня приключение в Центральной Америке,
между Коста-Рикой и Гондурасом. Туда и туда сгоняли.
Да и время еще выбрали революционное, идиоты, мать ети...

Попасть в никарагутанскую кутузку - умудриться надо. Свинья грязи найдет - точно про меня.
Сашка меня выкупил.
 
Но об этом потом.
Мы сами захотели приключения. А могли ведь совершенно спокойно спуститься на старом расхлябанном джипе с Луисом и Филиппо и дожидаться катера на пляже. Но их обоих надо оплачивать и, чем дальше и труднее становалось, тем больше они запрашивали на каждой стоянке. В конце-концов терпение у Сашки лопнуло - он и так выложил за карабин, наш, Сайга, 39 мм,  480 долл.- по их же совету. С Филиппо рассчитался, Луис, отдав нам карту и снабдив всяческими наставлениям, дал Саше какую-то охранную (рекомендательную?) бумагу и стал спускаться без нас, чтобы нанять катер. Запугал, конечно, до смерти. Мол, бойтесь не зверей, а людей.
Мы рассчитывали за 2, максимум, 3 дня добраться до побережья. А там - пляж, белый песочек, пальмы... Воображение рисовало радужную картинку.

Спускаемся мы с гор. Пить, есть хочется. Селенья обходим, опасно. Прогулка по джунглям - испытание не из легких. Да еще с рюкзаком, а Сашке еще и с оружием. По спине и ногам, в армейских штанах, ручьем течет пот. В ботинки. Никакая шляпа, кепка не спасает от него, он просто течет ручьем и выедает глаза. Бандана, только бандана.

Нашли ручей. Я просто в него легла. Пью, пью без конца. Прямо в одежде. Мочу бандану, но это спасает ненадолго. Пила до тех пор пока живот не стал мячиком, и я уже на нем перекатывалась.
В джунглях очень тяжело идти даже по тропе. Переплетение корней, всяческих лиан чудовищное. Быстро устаешь. Я  уж на что  выносливая, но выдыхаюсь быстро. Часто отдыхаем. Особенно раздражает всякое ползающая живность. Все время боюсь, что на меня сверху прыгнет какая-нибудь желтая змея или паучище громадное за шиворот. Упал листик сухой на грудь под рубашку. Я сбросила рюкзак, сорвала рубаху вместе с пуговицами и с дикими воплями устроила пляску святого витта пока меня не успокоили.

Еды оказалось маловато. Подъедаем последние лепешки. Пьем из ручьев, коих тьма. Патронов 8 штук.
Саше кажется, что мы сбились и идем не по карте. В одном месте пришлось отклониться, забирая вправо из-за совсем уж непроходимых мест.

Ночью особенно тревожно. Шум-гам, лес как с ума сошедши. В спальник не забираюсь, боюсь: а вдруг придется бежать. Везде мерещатся глаза.

Сандинистская революция давно завершилась, но отпрыски Ортеги и бандиты
шляются по джунглям. Шарахаемся от тех и других.
Опасность витает в воздухе.
Нас предупреждали, но кто меня остановит?

По карте идти еще ой, как далеко.
Нам надо выйти на Карибское побережье, на Москитный берег,
там, в бухте, нас ДОЛЖНА ждать лодка.

Я, видимо, простудилась в мокрой одежде и проведя ночь во бдениях. Лекарств, увы, нужных нет. Как всегда. Всякие антибиотики, антипонос, от отравления, а банального аспирина нет. Мне всё хуже, ломает, озноб. Потом зубы застучали так, что боялась их выбить. И лязгать громко страшно, вдруг кто услышит. Саша перепугался не на шутку. А вдруг малярия? Он обещал меня Сереже отдать с рук на руки в целости и сохранности.

Он прислоняет меня спиной полусидя к комлю огромного мшистого дерева, закутывает всем чем можно. Дает много пить, оставляет всю еду и карабин. На всякий случай. Хотя это больше для спокойствия и уверенности. Я никогда не выстрелю ни во что живое, пусть даже с реальной опасностью для себя. Просто не смогу. Нож - да.
Ладно, день я переживу. Самое страшное - ночь. Вторую ночь без сна, при таких тяжелых переходах, вряд ли удастся провести. А глаза закрыть боюсь, друг открою - а передо мной чья-то свирепая морда.

Саша спускается в селение добывать еду, аспирин и мазь. Я, до кучи, еще и ногу стоптала. Пластыри-то есть еще, но этого мало. Конечно, если бы изначально собирались слезать с этого чертова никарагутанского нагорья, подготовились бы. Наказал ждать до утра.

Саша прилично знает, кроме испанского, местный английский диалект. На это и рассчитывали, мол, нафиг переводчик, сами с усами. А я, дура, и рада: очередное приключение. Еще и денег сэкономим.
Мне рот приказано не открывать. Стараюсь.

Нам идти к побережью мангровыми зарослями. Тяжко. Ноги уже не поднимаются, с трудом перешагиваю бесконечные переплетения корней и лиан, к тому же глаз да глаз - не наступить бы на какую-нибудь ползающую тварь. Рюкзак иногда заваливается, и тогда меня сносит с тропинки. Саша терпеливо вытаскивает, ставит на ноги, ждет.

Сижу, как сыч, в своей засаде. Столько воды выпито, а в туалет не хочется - всё вышло потом. Представляю, как я выгляжу: волосы грязные, прилипли к голове, лицо опухшее, отечное, искусанное, глаза красные, руки расцарапанные, ногти обломаны - наплевать. На пляже отмоемся через день.

Клонит в сон. Два дня похода по крутым склонам Никарагуанского нагорья в удушливых джунглях дают знать.

Тут они меня и взяли. Но все-таки хорошо, что я не сплю: почувствовала опасность шестым чувством, может, пятым. Они все были обострены до предела.
 
Успеваю сбросить карабин, хороший, уже пристрелянный, в ущелье. Еще не хватало попасться с оружием. Бандану бросаю на куст терновника. Сашка догадается. Догадывался он, собака, трое суток.

Я, конечно, сопротивлялась. Получила в глаз. Руки заломили, напялили наручники. Ужасная вещь, при любом телодвижении впиваются в плоть. Очень больно. Делайте, что хотите, только оставьте в живых - про себя прошу.Думаю, раз наручники, то, наверное, не бандиты. Может, и выкручусь. Или это ещё хуже. Короче, жопа.

На голову эти уроды натянули мне черный мешок, бросили в пикап и повезли.
Ехали долго, судя по всему, по серпантину, то вниз, то опять вверх. Никакой ориентации. Меня болтало в кузове по железному полу, как ватную куклу. Ухватиться никак: руки скованы. Остановились.
Меня грубо сдернули. Стою молча. Долго с кем-то трещали на своем испано-английском, громко и агрессивно. Мне очень страшно. Стараюсь держаться прямо. Когда на голове мешок, ориентация в пространстве теряется полностью. Попробуйте.

Потом передернули затвор. Вот и всё. Вспоминаю "Отче наш"... Бесславно.
Нет, опять грузят, уже другие, в другую машину. Опять везут. Вниз. Куда? В Манагуа? Больше я тут ничего не знаю. Как Сашка меня найдет? И что это вообще?
Раз ничего не изменить, расслабляюсь. Руки затекли и невыносимо болят.

Наконец приехали. Меня стаскивают.
Приводят в какое-то душное помещение. Снимают мешок с головы и наконец-то снимают наручники. На руки страшно смотреть, а не надо было дергаться, сама виновата.

Дают стул. Маленькая комнатка с огромным вентилятором под потолком. Он гоняет знойный воздух. Дико воняет потом и пылью. Передо мной, за старым письменным столом сидит дядька в форме не разбери-пойми какой. Важный. Что-то говорит очень быстро. Хоть я и знаю несколько языков, но тут - ни в зуб ногой. Испанско-португальско-английская смесь. Ни одного знакомого слова, да и говорит он быстро, да и мозг мой в отрубоне. Даже не пытаюсь понять. Молчу. Стараюсь не материться дабы себя не выдать.  Вдруг поймут?
Знаками попросила воды. Дали.

При мне никаких документов - таков уговор. Вся надежда на Сашу.
Главное, чтобы я не у бандитов, не у мафии, и за меня не стали бы требовать сумасшедший выкуп. Прикидываюсь совершенной дурой, заблудившейся американской овцой. На все вопросы тупо молчу. Полковник понял, что это ступор, и он ничего не добьется.

Меня привели в камеру. Это отдельная хижина, глиняная, крытая пальмовым листом. Там были две узницы. Одна, молодая, очень красивая, Тереза, убила мужа из ревности. Вторая, не помню имени, постарше, продала младшего ребенка. Обе в длинных очень широких цветастых юбках с кучей подъюбников.

Мне дали циновку и накормили маисовыми лепешками. Удивительно, в голове полная пустота, тело настолько устало, что я повалилась на эту видавшую виды циновку и отрубилась. У меня даже простуда прошла. Видимо, от страха.

Женщины были добры, молодая все время плакала. Они долго ждали моего пробуждения. Дали мне поесть. Опять лепешки и вода. Простуда, вроде, прошла. На меня опять накатил страх, даже ужас. Где я? Кто я? Как меня Саша найдет, если он ЖИВ? Вопросы, без ответа, налезали один на другой.

Опять вызвали к полковнику, я его так определила. Прикидываться мне и не надо было: я ничего не понимала. Я даже уже не понимала в какой я стране: Гондурас или Никарагуа. Просил меня что-то прочитать и подписать. Жестами показала, что не понимаю, подписать поэтому не могу. Бить не стали, хотя я была готова ко всему. Настаивать он не стал. Из кусков английского в его быстрой речи поняла, что они кого-то ждут. Консула? Сашу?

Отвели в хижину. Женщины были встревожены из-за меня, вздохнули с облегчением, когда я вернулась. С ними я легко и просто нашла общий язык. Знаками. Поскольку я мастер кривляний и пантомим, мне объясниться с ними было не сложно: игра Крокодил. Я показывала - они называли и рисовали. Они показывали - я рисовала. Потом смеялись втроем. Тереза плакать перестала.

Рисовала на земляном полу карту мира. Объясняла откуда я. Вряд ли они поняли. Читала вслух своего любимого Александра Сергеевича Грибоедова. Слушали молча все, включая охранника, доброго красивого парня. Обмануть его и сбежать отсюда мне ничего не стоило. Даже смешно. Но куда? Вокруг джунгли.

Кормили местной очень острой похлебкой с фасолью, пить давали мало и неохотно, в туалет выводили в другую хижину, где в глиняном полу были насверлены дырочки, и, чтобы попасть, надо быть снайпером.

На третьи сутки пришли за мной. В комнатке сидит Саша в свежей белой рубашке. С ним какой-то мужик, военный советник, как он потом сказал. 
Саша увидел мои руки, мое лицо, кинулся с кулаками на полковника за столом -оттащили. Успокоила его. Всё хорошо. Нам разрешили обняться.

Они подписали какие-то бумаги, раскланялись. Меня освободили. Мне даже принесли извинения. Ошибка, мол.
Я попрощалась с добрыми женщинами в широких юбках, мы обнялись. Тереза опять заплакала.
Мы уехали. Сашка мне подробности не рассказывал, только всю дорогу, интеллигент, матерился, как извозчик. Тайна. Еще одна в моей биографии.

Оказывается, я попала в центр антитеррористической операции.
Или террористической.
А, не один ли черт.

Потом был-таки и пляж с белым песочком на многие километры, и пальмы.

Но это уже потом.

Каждый раз, получая меня из очередной поездки или командировки, Сережа бурно радовался тому, что я всё еще жива.