Рейс SU290

Расходясь, штрихи разметки взлетно-посадочной полосы отражались на нижней части фюзеляжа. Полосы дождя текли по иллюминаторам по восходящей к небу. Полосатая футболка девушки, сидящей в соседнем ряду, невольно заставляла поморгать. Я отдернул взгляд и уткнулся в журнал, найденный в кармане кресла. Особенно бесили пятна от майонеза на фотографии с пустыней Гоби.

В недавно просмотренном фильме было сказано, что клетки общаются между собой и что все мы - суть одни и те же клетки, сложенные в разные узоры и формы. Поэтому если эту летающую машину разорвет при взлете, то тела пассажиров будут продолжать гореть вместе с обломками на земле. Нет, это слишком неуклюже, поэтому можно вернуться к чтению статье об устройстве исправительной системы во Франции. Подожду, пока взлетим и наберем высоту.

Лучше разделиться на атомы в небе. Там чище и места больше. Подождем.

Сколько можно откладывать? Они уже набивает пластиковыми контейнерами с едой свою тележку. Закрылись занавесками и думают, что никто не знает, чем они заняты! Уходить нужно достойно. Нельзя нажимать кнопку, когда у некоторых будет во рту кусок сандвича. Да, ради чистоты можно и подождать.

А знает ли тот мальчик, который плачет, выпрашивая у мамы планшет с мультиками, что это последние минуты его жизни и он проводит их в реве и истерике?Удивительно, как конечность придает смысл и расставляет все по местам. Даже мальчик с планшетом сможет это понять. А ведь ему всего 7-8 лет. Каким был я в 7 лет? Нет, не помню ни черта! Ни черта! Только лицо матери. Ее зарождающиеся морщины.

Когда меня первый раз избили трое ребят во дворе, она хотела заплакать, но сдержалась. Отец покинул нас, когда мне было 2 года, и я его совсем не помнил. Поэтому этими вопросами в семье тоже занималась мама. И нельзя сказать, что она была полностью готова к этому.

Она пошла к матерям ребят, чтобы рассказать, почему им следует следить за своими детьми. Но ее просьбу ответ был примерно следующим: следить за ними времени нет, потому что работаем, а вашему сосунку не плохо было бы научиться стоять за себя. После маминых визитов к соседям по двору презирать меня стали еще больше. Каждый поход на улицу был похож на вылазку на территорию врага. Я не хотел маме говорить об этом, потому что видел ее полную беспомощность. Зачем заставлять ее чувствовать это?

Когда борт-проводница повезла тележку с пластиковой едой, невозможно было уловить ее запах. Неужели они отбирают наиболее блеклые по запаху продукты? На вкус курица в панировке напоминала древесные грибы, растущие во влажных и темных местах, а салат из брокколи выглядел, как гость из другой галактики.

Нельзя было и помыслить, чтобы рвануть бомбу сейчас - во время кормления. Дело не в сакральности процесса приема пищи - это не водопой в джунглях. Дело в том, что все величие жеста было бы размазано ошметками курятины, брызгами соуса на панелях внутренней обшивки и потекшими кусками пластика пищевых контейнеров. Нет, это было бы просто недопустимо. Вы вот видели, как выглядят люди на фотографиях, если фотограф поймал их во время еды? Бомба - это просто большая вспышка, которая останавливает мгновение. На какую-то долю секунды (может она будет длиться вечность) люди застынут с перекошенными ртами, набитыми щеками и выпученными глазами. Такая мизансцена отвратительна даже в быту, а что уж говорить про взрыв…

Поэтому я дождусь, когда каждый прикончит все до последней крошки. Кофе я еще могу стерпеть, но брокколи - нет! Между тем, время обеда тянулось мучительно долго. Я успел сходить в туалет, ополоснуть там водой лицо и вытереть поверхность вокруг раковины от раздражающих мыльных брызг. На это ушло целых 3 бумажных полотенца. А они все ели. С детьми обстояло дело хуже всего. Мальчик, не получивший планшет, устроил очередной скандал по поводу еды. Он отказался есть все, кроме запечатанного в не рвущийся целлофан кекса. Переговоры вошли в неразрешимую стадию. Я пошел к этому мальчику с лицом гнома и предложил имевшийся у меня при себе Твикс. Мама расплылась в улыбке. Знала бы она, зачем я жертвую Твиксом!

Я ненавидел процесс приема пищи. Единственные люди, с которым мне было приятно разделить трапезу, была моя бывшая жена и дочка. Сначала ушла жена, потом дочка. Жена - просто от меня, дочка - в другую страну. Мне когда-то нравилось готовить для них. Но после того, как они ушли, я стал относится к еде, как к топливу, как к досадной трате времени на дозаправку. Последний раз готовил я у друзей на вечеринке, когда за поджариванием мяса можно было избежать общения в шумной компании. Вот пить - совсем другое дело. Я до сих пор готовлю сам себе коктейли дома.

Я долго выбирал этот рейс. Поймите меня правильно: не так-то просто выбрать тех, кто должен погибнуть. Это должны быть пассажиры преимущественно деловых рейсов в сибирскую глубь или летящие к своим родственникам в южные регионы? Или, наоборот, счастливчики международных курортных рейсов? Кого бы выбрали вы? Не это ли божественное могущество? Я выбрал последних. Почему? Потому что они летят к чему-то хорошему, расслаблены, предвкушают. Мне кажется, так умирать лучше. Мне не нужно было никакого международного резонанса. мне не важна максимальная наполненность самолетов для достижения максимальной результативности. Мне всегда были интересны, прежде всего, люди и их изнанка.

По Москве было уже 9 часов вечера. Это значит, что сейчас пройдут, соберут мусор и выключат свет. Вот тогда-то и будет самый лучший момент. Действительно, минут через 10 бесшумно заскользила тележка и руки в белых перчатках заставляли отработанный пластик исчезнуть. Ждем еще несколько минут, пока погасят свет и призовут пользоваться индивидуальными светильниками. Ну же!

“Дамы господа! Для вашего удобства мы выключим свет в салоне. Вы можете воспользоваться индивидуальным освещением над вашей головой”.

Ну теперь точно пора!

Я взялся за свой мобильный телефон. До сих пор не могу поверить, что мне это удалось. Я открыл самописное приложение и проверил состояние заряда. Все было готово. Данные передавались к взрывному устройству в багажном отделении. Осталось только выполнить команду “run”. Я вдохнул воздуха, задержал дыхание и набрал на клавиатуре "r".

- Простите, вы не могли бы помочь мне? Я видела, как вы здорово обошлись с тем ребенком, и я подумала, что, может быть, вы могли бы нас тоже выручить. Моей маме стало плохо и мне нужна помощь, чтобы довести ее до туалета.
- Извините, вы не могли бы попросить кого-то другого? Я сейчас очень занят.
- Но я не хочу просить кого-то другого. Я видела, что вы добрый человек и не хочу, чтобы мою маму трогал кто попало.
- Но почему вы думаете, что я не "кто попало"?
- Пока мы с вами мило беседуем, моей нужна помощь. Это всего 2 минуты!
- Да, хорошо, секунду….

Команда “pause”. Из-за пары минут ничего не изменится.

Чтобы выбраться, мне не приходится беспокоить соседей, потому что мое место находится у прохода. Я нарочно его выбрал при электронной регистрации, чтобы иметь возможность свободно просматривать весь проход. Мы двигаемся в хвост самолета, где сидят они с мамой. Ее мать и впрямь совсем плоха. Камельки пота на холодном лбу и дикая усталость во взгляде. Такое бывает только у безнадежно больных, которые прошли все стадии принятия своего заболевания и проиграли последнюю битву. Теперь они хотят просто остаться людьми как можно дольше.

- Hon, let the man do the work. Do you speak English?
- I think I do.
- Well, then, could you help me stand up?
- Sure, ma’am
- Good, I’m ready whenever you're ready
- Yes, ma’am

----------------------------------------
- Солнышко, пускай мужчина займется мной. Вы говорите по-английски?
- Думаю, да
- Ну тогда, можете помочь мне встать?
- Конечно
- Отлично, я готова
- Да-да

---------------------------------------




И мы начинаем медленно вставать.
Я вижу, чего ей стоит оторваться от кресла самой. Я не могу сказать, что я остаюсь безучастным. Мы поднимаемся, мы встаем на ноги. Вместе. Это чертовски приятно - встать вместе. А потом идем вместе по проходу. Ряд за рядом. Я ощущаю, что она все сильнее опирается, потому что понимает, что я не подведу. Кто-то смотрит нам в след. Моя пожилая леди умудряется пошутить:
- Это не то, что вы думаете - он только провожает меня туда и обратно.

Мы приближаемся к створчатой двери туалета.

- Дальше я сама, но я рассчитываю вас увидеть, когда выйду, потому что мы еще нужны друг другу.

Последняя фраза удивляет меня настолько, что у меня не получается сохранить нейтральное выражение лица.

- Да-да, молодой человек. вы не ослышались, - c этими словами она скрывается в проеме двери.

Я не могу понять, откуда такая уверенность, что мне тоже нужно это общение. Но я вынужден признаться, что мне очень приятно помогать ей, а не сидеть и выбирать лучший момент для взрыва. Конечно, самое время назвать себя мягкотелым трусом, не способным на решительные действия, но ведь мне приятно… Мне просто нравится быть с этой пожилой, очень смелой леди с несгибаемой волей и добрым сердцем. Я даже вынужден дать себя отчет в том, что это приносит облегчение.

Я стою и улыбаюсь. Я слышу звук смыва. В самолете его невозможно не услышать. Проходит еще минуты три, и она выходит. Для меня очевидно, что ей было не просто справляться там одной. Она еще больше побледнела. На лбу прибавилось капелек пота, и она слаба. Я чувствую, как она почти падает мне на руку.

- А, я знала, что вы никуда не денетесь! Теперь можно и повеселиться.

Она пытается улыбнуться, но оступается и почти падает. Я подхватываю ее под локоть и твердо держу ее строго вертикально. Я замечаю, что от нее пахнет духами. Я понимаю, что это самый чудесный запах на земле. Запах женщины, которая остается собой в любой ситуации. Кто я такой, чтобы отнять у нее хоть минуту ее жизни?

- Простите, можно узнать ваше имя? - обращаюсь я к ней, немного смущенный своей дерзостью
- Я лучше сначала отгадаю ваше имя.
- Я уже заинтригован.
- Вас зовут Михаил.
- Ого, неплохо! Тогда может скажете и мою профессию?
- Вы работаете в офисе и что-то постоянно выдумываете.
- И тут в точку!
- Теперь ваша очередь. Как мое имя?
- Если я был вашим отцом, я бы назвал вас Виктория!
- Господи, слава Богу, что вы не мой отец! Сложно придумать более идиотское имя.
- И все-таки, как ваше имя?
- А вы спросите это у моей дочери.

Мы между тем уже приблизились к их ряду и ее дочь радостно замечает:
- Я вижу, вы уже подружились...
- В вашу маму невозможно не влюбиться!
- А что я вам говорила! Я не промахнулась, выбрав вас.

Через проход от них имеется свободное место и они приглашают меня посидеть с ними. Я просто не могу отказаться. А пожилая леди так и не назвала мне своего имени. Вместо этого она делает попытку наклониться ко мне через проход, я, видя это, склоняюсь сам и слышу сказанное шёпотом: “Имя моей дочери - Синди”.
- Спасибо, - шепчу я, и мы по-заговорщицки подмигиваем друг другу.

Она рассказывает мне про своего мужа, про то, как они познакомились у забегаловки Sonic Burgers. И про первый танец, и про последний танец. И про то, как они росли вместе и про то, что Синди - это их поздний ребенок. И про то, что у нее была чертовски интересная жизнь и она благодарна за каждую ее минуту. Когда слышишь, как она говорит “чудесная штука” с мягким южным “ч”, понимаешь, насколько она права и вспоминаешь собственное детство, когда весь мир казался распахнутым настежь и не имеющим преград.

Потом рассказываю я. Про долгую болезнь и уход супруги, про отъезд дочери после ее смерти в другую страну, про ощущение движения в узком коридоре. Я рассказываю ей больше, чем я думал могу рассказать кому-либо. Я рассказываю про музыку, про друзей и про отсутствие точки назначения, про еду в дешевых ресторанах, про терпкий кофе из автомата под лестницей, про дом, который полностью в твоем распоряжении и, в то же время, такой бесполезный, про запахи потерянных родных людей, которые вызывают щемящую боль под правой лопаткой. Она молча слушает и кивает.

Потом, когда, наконец, мне вдруг становится нечего сказать, она протягивает мне булочку. Это обычный бисквит, который дают в самолетах, упакованный в тугой  целлофан, без вкуса и запаха.

- Я видела, что вы не ели, а вам еще меня по трапу вниз тащить. Знаете, дорогуша, вам нужно научиться кое-что делать. Попробуйте съесть эту булочку такой, какая она есть, нужно ощутить ее вкус, нужно отыскать в ней запах и нужно получить удовольствие от этого запеченного в формочке куска теста. Нужно суметь расслышать в его вкусе ветер с полей и шелест колосьев. Попробуйте, у вас должно получиться. Да, и можете забыть на пару минут про свое лицо. Мы достаточно насмотрелись на ваши потуги сохранить бесстрастность.

Я смотрю на нее как полнейший идиот.
- Молодой человек, булочка сама себя не съест. Приступайте, а я пока узнаю у Синди, где мы летим.

Я надкусываю бисквит и пытаюсь хоть что-то почувствовать. Весь этот ветер с полей и все прочее. Я чувствую только обман и искусственность собственных усилий.

- Пока не получается, да? Слишком много мыслей?
- Да, чувствую себя каким-то идиотом…
- А между тем, что может быть проще этого? Просто съесть сладкий бисквит и получить удовольствие. Любой ребенок на это способен. А вы, кстати, никогда не были в Анкоридже?
- Нет, это где?
- Это Аляска, мой любимый аэропорт. Когда там светит солнце, то кажется, что свет пронизывает тебя насквозь. В Ханой мы только на шесть часов, чтобы взять с собой тепло оттуда на Аляску. А у вас какие планы?
- У меня? Я совсем не распланировал, что я буду делать после сегодняшнего обеда на борту этого самолета.
- Ну тогда вы можете полететь с нами!
- Но у меня нет сейчас американской визы…
- Пустяки, Аляска - это не совсем Америка. А потом, вы увидите, я все улажу.

Через 2 часа я помогаю сойти моей пожилой знакомой по трапу и зайти в автобус. Не нужно еще раз объяснять, что все движения у нее сопряжены с сильной болью в суставах. Только позже я прочитал про ее заболевание и смог осознать, какого мужества требовал от нее этот перелет. Жара и влажный воздух вызывают оторопь. Организм не может поверить в то, как все одномоментно поменялось. Другие запахи, другой состав воздуха, другая влажность. Рубаха моментально прилипает к телу. Эффект этот никогда не переставал меня удивлять. Мы не входим в здание аэропорта, а садимся на ручную кладь прямо на газон и так, поедая бутерброды из сумки Маргарет, дожидаемся времени регистрации на рейс до Анкориджа. Теперь я знаю, что мою пожилую леди зовут Маргарет. Я даже покупаю билеты с мобильного через интернет на этот рейс до Анкориджа, решив, что в моей ситуации уже совершенно все равно, куда именно лететь. К тому же хочется посмотреть, как моя новая знакомая уладит с американской пограничной службой вопрос с визой.

Мне все-таки приходится оставить ненадолго мою компанию для того, чтобы взять чемодан и снова сдать его при регистрации на следующий рейс. Я возвращаюсь перед самым закрытием регистрации. Все внимание сотрудников аэропорта у стойки приковывает к себе Маргарет, в мой паспорт заглядывают мельком, тем более, что Маргарет постоянно раздает мне указания: “Майкл, милый, подхвати меня под руку” “Ну кто так непутево сопровождает даму?” “Господи, сколько тебя не учи, а ты все равно не умеешь сделать правильно!” И так далее.

Ну стойка регистрации легко сошла с рук Маргарет. Вьетнамцам, похоже, совершенно все равно, ждут нас в США или нет. Я спрашиваю Маргарет, что она припасла для американцев. Она говорит, что ей нужны будут мои спонтанные реакции, поэтому ничего мне не скажет.

На пути в Анкоридж Маргарет, утомленная дорогой, заснула и спит почте все 8 часов. Мы с Синди негромко разговариваем. Около 5 утра наш самолет приземляется в Анкоридже. Мы выходим на летное поле, садимся в автобус, который довозит нас до здания аэропорта. Подходим к стройке проверки паспортов и тут Маргарет бледнеет, ее руки опускаются и она падает без сил. Я бросаю вещи и воплю о том, что нам нужен врач. Маргарет лежит с открытыми, не двигающимися глазами, я бегу за доктором, Синди остается с матерью, чтобы дать ей таблетку. Я кляну себя, что слишком сильно понадеялся на характер Маргарет.

Когда я возвращаюсь, таможенники с Синди разглядывают какую-то невзрачную бумажку, состоящую из 5-6 строк, написанных от руки. Маргарет сидит на полу, опершись спиной о мой рюкзак с запрокинутой головой. Вокруг нее суетятся два медика не сильно привыкшие к таким проблемным пассажирам.

Я подхожу к таможенникам и спрашиваю, в порядке ли Маргарет.
- Сейчас гораздо лучше, - отвечает Синди.
- Можно мне взглянуть на ваш паспорт, сэр? - спрашивает здоровенный верзила в форме миграционной службы США.
- Пожалуйста, - отвечаю я ни на что не надеясь.
- Да, все верно, мадам. При наличии заявления об опекунстве и чрезвычайных обстоятельств я вынужден обратиться к моему начальству за предоставлением мне полномочий выписать срочную визу этому господину. Я ведь правильно понял, что вы ее лечащий врач и одновременно опекун?

Я начинаю понимать замысел Маргарет и решаю подыграть.
- Да, - отвечаю я, не моргнув глазом.
- Отлично, я постараюсь уладить это дело в течение 5-7 минут. Извините! - верзила удаляется.

Я вижу, как Синди подмигивает мне. О Боже, они похоже все-таки это провернули!

Уже за воротами аэропорта Маргарет признается, что она хотела, чтобы я поехал с ними, а план с опекунством у нее родился прямо во время перелета в Ханой. Она узнала о такой лазейке в миграционном законодательстве, лет 20 назад, когда ее обсуждали по радио. Оказывается, она до сих пор существовала. Ай-да Маргарет! С такими способностями вам еще жить и жить. Вы же саму смерть обведете вокруг пальца!

“Добро пожаловать на Аляску” - на автостоянке, где мы садимся в такси, я вижу гигантский биллборд с изображением заснеженных горных вершин. Маргарет приглашает меня пожить с ними пару дней. Я пожимаю плечами - почему нет? В самом деле, после всего, что случилось, почему бы и нет?

Тем же вечером мы с Синди готовим гуляш под чутким руководством сидящей в кресле Маргарет, а потом ужинаем с белым вином. Я дома. Я чертовски давно не был дома. Я давно не готовил с кем-то еду. Я давно не проводил вечер с женщиной. У Синди длинные вьющиеся волосы, и наш дом стоит на берегу залива. А во дворе у нас полным-полно звезд. Меня тянет наружу.

- Синди, пойдем к заливу.
- Конечно!
- Мам, ты не умрешь, пока нас не будет?
- Зависит от того, чем вы там будете заниматься!

Мы идем медленно. От залива тянет прохладой. Я не замечаю, как улыбаюсь. Мы подходим к заливу, идем некоторое время вдоль берега, заходим на пирс. Я останавливаюсь у перил на самом конце пирса. Вынимаю из сумки сверток размером с 3 тома Джека Лондона, размахиваюсь и со всех сил бросаю его как можно дальше в воду.
- Что это было? - спрашивает Синди.
- Бомба.
Синди думает, что я шучу и улыбается в ответ. Мы стоим вдвоем и смотрим, как в ночной тишине по воде расходятся круги.