Жертва искусства

Согласитесь, спор о том, что такое настоящее искусство, а что нет, иногда запускает такие путанные и причудливые обороты, что порой диву даешься, как изощряются иные художники в своих концепциях и насколько беспомощна оказывается публика в их понимании. Кроме этого, нынче буквально все становится предметом искусства, а любой, без исключения материал, в том числе и отходы, может сгодиться как средство изображения. В результате этих исключительно эстетических поисков иной раз не обходится без жертв.

Я вовсе не говорю о тех случаях, когда голую мошонку, искусства ради, гвоздями к груше приколачивают, — боже упаси!

Теперь, собственно, наша история. Начнем с того, что современный немецкий марксист и левак Хеннинг Шульбрих собрался на антифашистский митинг в своем родном городе Бад Хеслихе. Подчеркнем, специально для скептиков и демонстрантов по принуждению, туда он ходит по собственной, сугубо идейной инициативе и довольно регулярно. Однако, в этот раз он решил хорошенько подготовиться и под влиянием актуального международного положения нарисовал такую вольную картину: девушка-Европа присела на корточки над картой Украины и опустошает на нее сытый европейский желудок в виде свастики. Впрочем, могло быть и наоборот: кто на кого — точно я не помню, потому что видел плакат мельком, и суть не в том.

Хеннинг с наслаждением полюбовался своей работой, затем повесил сушить плакат на перила балкона, пользуясь солнечной погодой, веселящей изотопами кровь, и направился на кухню слегка перекусить.

Соседи, как им в Германии по статусу положено, увидев публично вывешенную свастику, набдели в полицию. Не успел Хеннинг основательно намазать хлеб маслом и положить сверху копченую колбасу, призывно-отвратительно пахнущую чесноком, как полицейские вежливо вломились в дверь.

Плакат на балконе арестовали быстрее, чем тот успел просохнуть. Составили протокол изъятия. Хеннинг напоследок удостоился тяжелого взгляда старшего по оперативной группе, и попал под следствие.

С одной стороны — свастика, но с другой стороны — из дерьма. Вот такая, как говорят иные восточные остряки, получилась живопись — выжопись. Но поскольку немецкая система проста и не терпит нюансов, как в математике плюс жестоко отрицает минус, постольку в законе никак не прописано, из какого материала, к примеру, сладкой карамели, марципана или сала в шоколаде, свастика благоволит нацизму, а из какого — наоборот, дает ему резкий и внушительный отпор.

Спустя некоторое время плакат вернули, признав его безвредный и даже прогрессивный общественный характер. Однако, в личном, тайном реестре, хранящемся в федеральном компьютерном мозге внутренних дел, записали, что Шульбрих находился под следствием за изображение запрещенной нацистской символики, причем нисколько не утруждаясь пояснить, кому он симпатизировал, а кому давал форменный от ворот поворот.

Хеннинг, воодушевленный внушительной и, как ему казалось, окончательной победой, вторично вооруженный плакатом, направился на следующее антифашистское сборище, радуясь, что ему есть что показать беспечному миру. Но плакат опять изъяли еще до того, как наш выжописец успел достать его и панорамно развернуть во всю ширь. Хеннинг до сих пор недоумевает, как двое в штатском из Земельной криминальной управы пронюхали, что у него хранилось на дне непрозрачной пластикового пакета?

Приглашение в суд Шульбрих проигнорировал из принципа, мелко порвав повестку и выбросив в помойку для макулатуры. Через три месяца он был конвоирован судебным приставом женского пола лет сорока, немыслимых размеров и неповоротливой, как государственная машина. С ней он сговорился, что убегать не будет. Она побледнела, но предложение приняла. Судья минут пятнадцать напрягала независимый ум и потела под влиянием солнечного луча, пялившегося на происходящее сквозь не занавешенное окно, и пришла к выводу, что свастика из говна — произведение искусства, способ самовыражения и проявления свободомыслия нетрадиционным способом. Стало быть, сажать в тюрьму — не за что. Однако, Хеннинг в итоге повторного изъятия и триумфального оправдания, был внесен в секретный реестр, как неугомонный рецидивист. Таким образом марксист попал в ряды праворадикалов и под усиленный жандармский надзор федерального значения. Произошел, так сказать, конфликт двух гегемоний простоты, эстетической и правовой. К нему приставили информантов, секретных сотрудников и тайных осведомителей. Теперь марксист стал ходить по городу исключительно в толпе ярых, новообращенных соратников, то есть по пять-шесть, а перед каждой акцией нацистов в городе Бад Хеслихе, приезжие в штатском его вызывают и допрашивают профилактики ради. Всякую свастику и глупости на заборе  муниципальные следователи с легкостью записывают на его счет. Его близко не подпускают к антифашистским демонстрациям, не ближе чем на 50 метров, на расстояние броска булыжника, орудия, впрочем, как левых догматиков, так и правых радикалов. Или, что еще хуже, арестовывают по пути из дома, опасаясь, что он может спровоцировать потасовку, вандализм или массовые беспорядки нацистов против леваков с перспективой на нешуточное кровопролитие. Совсем недавно его допросили как свидетеля по делу национал-социалистического подполья, усмотрев сходство лица какающей Европы с портретом самой Беаты Чепе.

Однажды, парясь в воскресенье в городской сауне на берегу Заячьей речки-переплюйки, Шульбрих в сердцах поведал свою историю знакомому депутату бундестага Луцию Корнелию Сцеволе, чье имя и окрас огненно свидетельствуют о том, что древние римляне некогда добрались до этих варварских мест и до сих пор на этой почве не перевелись. Луций пообещал посодействовать правде и затребовал досье Хеннинга ознакомления ради. Ему принесли из прокуратуры лишь пять внушительных томов из двадцати трех, сославшись на повышенную секретность остальных, в которых были собраны все прегрешения марксиста с момента изъятия у него злополучной, не сдержавшейся Европы.

— Полюбуйся, — сказал Сцевола, показывая Хеннингу папки, — ты, похоже, здорово всем нагадил.

— Не может быть, — удивился тот, — многовато не будет?

— Кое-что, конечно, я исключаю, но зачем ты писал про меня двусмысленные гадости на заборе? Между прочим, пока тобой занимались, пятнадцать немецких исламистов просочились на территорию Сирии. Ты, друг мой, оказывается, представляешь внушительную угрозу стране.

Хеннинг понял, что оправдываться бесполезно, а искать правды хлопотно и затруднительно. Он попросил взглянуть внутрь хотя бы одной папки.

— Не положено, — получил он укоризненный отказ допущенного к государственной тайне.
 
— Сатрапы, — выругался марксист.

— Ты что, против демократии?

— Я за свободу слова.

— Так иди и рисуй, кто тебе мешает? Хоть до последнего дыхания! Но мой тебе совет - лучше бы ты коротал свою жизнь в сытости и тепле.

Сцевола на прощание развел руки пальцами вверх, изображая две разрозненные V–«виктории», потом свел их вместе, наложив одну на другую.

— Кто я? Что я? — вышел от Сцеволы недоумевающий Хеннинг, путаясь, как Маугли, в своем новом общественном статусе политического демиурга. Однако, после разговора с депутатом и исчезновением исламистов с него сняли окружение из фальшивых единомышленников, перекинув отряд осведомителей на восточный фронт.

Если не полениться и набрать в Гугле Хеннинг Шульбрих, то первой строчкой рядом с его именем упоминается свастика, затем, что примкнул к неонацистскому подполью, а третьей строчкой идет статья в украинской газете «Правый вектор» о том, как бывший марксист с еврейскими корнями по матери, на самом деле Хирблуш, рожденной в Бродах под Львовом, примкнул к правым радикалам в результате ревизионизма на базе угрызений совести. Статья имела оглушительный успех, так как в ней кроме Хеннинга упоминались некоторые члены НСДПГ еврейского происхождения времен Третьего рейха.

Короче, все получилось наоборот, относительно первоначального замысла. Причем каждый из нас знает, что это далеко не первый случай, как в истории, так и на личном фронте, а вполне устоявшаяся закономерность, которую не будет особой ошибкой снабдить таким словосочетанием, как «как всегда». Получается, что  форменного негодяя еще при жизни народ может причислить к лику святых, а истинный праведник никак не может отмыться от грязного навета вплоть до самой смерти, и только вмешательство самого господа Бога с чудесами и прямыми или косвенными доказательствами невинности способно исправить незавидное положение. Причем Он не шибко торопится и делает это нерегулярно, если вообще, продлевая страдания на неоправданно длительный срок. Я сам пишу об этом и, между прочим, плачу.

Но Шульбрих вовсе не унывает и настырно продолжает свое путаное красно-коричневое дело, практически не меняя стихийно сложившуюся эстетическую концепцию. Если вы, гуляя по городу, увидите на тротуаре свастику, выложенную собачьим дерьмом — это его работа — настоящего мастера. Он всегда носит с собой пару белых резиновых перчаток, как доктор Менгеле или народный санитар Гигиенишвили, может часами стоять в сторонке под зонтиком и поджидать, когда кто-нибудь в мокрую погоду вступит в свастику, распространяя брызги, в том числе и на собственные штаны, и негодуя или остервенело крикнет:
— Говно!

С художественной точки зрения, Хеннинг нынче с энтузиазмом подчеркивает преимущество инсталляции перед Рембрандтом, примат простого над сложным, потому что свастика, особенно в сухую погоду, может продержаться на одном месте неделями, провоцируя беспечных прохожих на громкое возмущение, а Рембрандт, по его мнению, и дня не пролежит. Он уверен, что полицейские не сильно торопятся с конфискацией вещественных доказательств новой субкультуры, считая дело привлечения собак к уголовной ответственности за пропаганду нацизма хлопотным и неперспективным. И даже готовы отнести эти случаи к необъяснимым природным явлениям, связанным, например, с морфологией некоторых стихийно выведенных англичанами или французами пород собак.

Так, или почти так, ссылаясь на несознательную природу, объяснял некогда главный народный милиционер Эрих Мильке неожиданное и предательское явление в яркие, солнечные дни Креста Святого Вальтера на стеклянном шаре Берлинской телебашни, символе коммунистического процветания, явление, фундаментально, то есть до основания, как гигантское землетрясение, потрясшее партийных функционеров и всю коммунистическую эпоху в 1968 году. Впрочем, Крест виден до сих пор, вопреки нечаянному, резкому падению атеистического режима. Так что это сравнение будет, пожалуй, не совсем к месту.

Лучше пусть остается версия о новых породах, наспех выведенных послевоенных собак. Предположение, однако, тоже не объясняющие ровным счетом ничего. Главное, чтобы Хеннинга не покинули неиссякаемое упорство, настырное трудолюбие в любую погоду, хоть тебе дождик, хоть снежок, героический оптимизм и забубенный евро-марксизм.

Несмотря на дурную коричневую славу.