Крымские каникулы, глава 21

Крымские каникулы, или Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь...







                Крымские каникулы,  глава 21.


       В Приморский мы приехали на удивление быстро. Было всего восемь утра.  И я  засомневалась, не спит ли еще неизвестная  мне Полина. Накануне я с  ней созвонилась, объяснила ситуацию и попросила о встрече.

     Голос моей собеседницы был приятный, бархатистой тональности и на удивление молодой. Мне сразу же представилась девчонка лет  семнадцати. Лишь построение фраз и словарный состав убеждали, что говорившей со мной намного больше. Полина предложила встретиться  с утра, когда домашние будут на работе, и нам никто не помешает. Но вот, во сколько конкретно, мы не договорились.

    Делать нечего. Надо уведомить Полину, что мы приехали. На мой звонок она откликнулась сразу:

    -- Жду, приходите.

    Я прихватила запасенные  с вечера коробку конфет и фрукты. Ухватив Ирку за руку, вошла в подъезд двухэтажного дома. Обычная хрущоба. Узкая бетонная лестница, замусоренная так, словно ее  не убирали со дня сдачи дома. Квартира Полины оказалась на втором этаже. Представляю, какая там душегубка бывает вечером.  Сейчас, утром, с моря дует легкий ветерок, создавая относительную прохладу.

    На наш звонок  из комнаты донесся знакомый голос:

     -- Проходите, не заперто.

      Мы с Иркой протиснулись в полутемную прихожую и вошли в небольшую комнату, окно которой было распахнуто, и ветерок колебал легкую штору. На кровати у окна  лежала сухонькая старушонка со сморщенным, как печеное яблоко, лицом (другого сравнения, кроме этого избитого словосочетания  подобрать я не смогла). Но глаза на этом лице  жили своей отдельной жизнью. Ярко-голубые, веселые, искристые. Понятно, почему и голос такой бархатный, воркующий. Иные и в двадцать лет скрипят как старики, ноют по каждому поводу и без оного, голоса потухшие, без радости, без надежды.

   А тут, прикованная к кровати. Это заметно по многим деталям. Телефон на стуле рядом с изголовьем, графин с компотом, вода, пульт телевизора…

     -- Не ожидала увидеть  меня такой? – усмехнулась лежащая на кровати. – Вот и Олимпиада, когда приехала ко мне, в первый момент отшатнулась. Ничего не поделаешь, возраст и болезнь не красят…

    -- Да нет, -- почему-то стала я оправдываться, -- голос у вас удивительный. По нему и составила представление.

    -- Голос-то, да, голос у меня остался прежний, сильный. Только он у меня и остался. И сейчас вот так бы и вскочила, да в пляс, да затянула бы страдания… Но, отстрадалась. А вот Бог никак не найдет мне местечка у себя там, все велит здесь оставаться. Я ведь понимаю, что в тягость своим домашним. Спасибо Олимпиаде, она подсуетилась, достала мне коляску по дому передвигаться.  А то бы лежала колода колодой. Ну да что мы все о печальном. Так что ты хотела у меня узнать? Постой, да ты никак  звеньевая… Что ж  знак открыто носишь? Или правил не знаешь?

    Я в удивлении уставилась на старушку:

    -- Что вы имеете в виду?

    Полина протянула руку к моей груди и указала на зацепившуюся за крестик  снежинку. Я  из-за последних событий так и не удосужилась сходить  к ювелиру, чтобы  отцепить украшение.

    -- А это что?

    -- Снежинка, -- честно призналась я. – Представления не имею, где ее нашла моя дочь. Это она умудрилась зацепить ее за крестик так, что без специальных  инструментов снять ее невозможно.

    -- Вот оно что, -- протянула Полина, как-то сразу потускнев. – Так что вы хотели узнать от меня?

    -- Липа, то есть Олимпиада Георгиевна почему-то решила исчезнуть из пансионата. Я уже почти месяц живу в ее доме. Один раз показалось, что она приходила. Но никто ее не видел. Может быть, у нее серьезные проблемы, и она боится связаться с  Алексеем…

    -- Олимпиада-то боится? Нет, она никогда никого и ничего не боялась. Опасалась, бывало. Но как умный человек, всегда находила выход из ситуации. Но ты права, в последнее время она действительно чего-то опасается. Правда, со мной проблемами своими не делится. Да и чем я ей, безногая, помогу. А может и не хочет на меня неприятности навлекать… Знаешь, какой она в детстве была? -- Полина на некоторое время замолчала, словно раздумывая, рассказывать или нет, потом предложила:

    -- Ты вот что, девонька, завари-ка чайку свеженького, а  тогда и поговорим…

      Я мигом сходила в кухню, наполнила электрочайник, принесла несколько тарелок, разложила принесенные гостинцы, заварила чай. Одновременно нейтрализовала дочуру, чтобы она своими постоянными «почему» не сбивала беседу – налила ей чаю, насыпала хрумок, конфет, черешни и абрикосов. Все, теперь  можно спокойно пообщаться. Пододвинула столик к  кровати, подоткнула подушки повыше, чтобы Полине было удобнее, и приготовилась слушать.
Вначале  ничего такого, чего бы я не знала, не услышала. Все мне уже было известно от бабы Нины. Вот только в несколько иной интерпретации.

     -- Отец у Олимпиады был редкостным подонком, -- неожиданно прервала свое повествование Полина. – А мать – таких поискать: добрая, приветливая, готовая поделиться с нуждающимся последним куском. Георгий, по рассказам моей матери, привез ее откуда-то с Кавказского побережья. Она была у него второй или третьей женой. Точно не знаю. Поговаривали, что первых он забил до смерти за то, что сыновей не рожали. Мария была молоденькая, неопытная. Ну, он и пытался из нее лепить то, что ему хотелось. А она вроде мягкая, податливая, а как лоза: он ее гнет, а она все равно распрямляется. Да еще и хлещет обидчика наотмашь. Рожала Мария каждый год. Другая бы загнулась. А она ничего. Поет, радуется жизни. Вот только в живых лишь мальчики оставались. Девчонки все почему-то помирали. Ходили нехорошие слухи, что это Георгий их на тот свет спроваживает. Но доказать никто ничего не мог. Получалось, что умирали они то от глоточной, то от тифа, то от поноса…

    Мальчишки взрослели, он их от матери забирал, воспитывал сам. Была у Георгия  на склоне, там, где сейчас пансионат, хата. Еще от деда досталась. Вот там сыновья и подрастали. Работали с отцом в рыболовной артели. У него и лодки были. Официально рыбу ловили, а что под видом того творили, один Бог ведает. Ходили страшные слухи. Поговаривали, что банду создал, да руководил ею. Что занимался, как и отец, контрабандой, в Турцию и Грецию ходил на баркасах, ворованное сбывал. Что у его отца в каждом порту сыновья были. И все ему подчинялись. Но то до революции еще было. Не знаю, врать не буду, меня тогда не было. А уж что, правда или ложь, сказать не могу.

     В гражданскую, когда красные наступали, его отец с сыновьями и своими братьями хорошо пошерстил здешние поместья. Сюда ведь из центра страны бежали все, кто только мог. Уж и позабавилась тогда его банда. Гребли все, что плохо лежало. Скольких людей на тот свет ни за что отправили. Последнее забирали. Приближенным отца был Георгий. Лютовал страшно. Это уж точно говорю, свидетели были, да молчали. Своя рубашка ближе к телу.  Однако умел Георгий  и невинным агнцем прикинуться, посожалевать беде ближних. Это он придумал тех, у кого золотишко водилось, переправлять контрабандными маршрутами в Турцию. Да только кто скажет, сколько из них добралось до места.

   В советское время Георгий  опять сколотил артель рыболовецкую. Работали там у него все свои, проверенные. В основном, сыновья. Ох, и сволочи выросли. Каких еще поискать. Мария все плакала, Бога молила, чтобы простил ее за таких детей. А Георгий все посмеивался. В нижнем доме, где Мария с детьми жила, бедненько было. Не баловал он жену и младших…

     -- Как же в таком случае Олимпиада Георгиевна осталась жива?

     -- К тому и веду. Когда война началась, Георгий голову-то поднял. Понял, что время для поживы пришло. Не до жены ему стало. А она как раз тот год опять девочку родила. Назвала Олимпиадой в честь своей матери. Мария к тому времени сдавать уже начала, вот и понадеялась, что смилостивится муж, оставит ей на радость и в помощь дочь. А тут неожиданно война, оккупация, немцы, голод. Георгию не до того было. Так девчонка и росла себе. Никакие болячки ей не страшны были.

    А Георгий-то что удумал. Золото ему ум затмило. Знал, что немцы евреев уничтожают в первую очередь, и решил на людском горе нажиться. Узнавал, где прячутся те, что позажиточнее, обещал переправлять контрабандистскими путями на Кавказское побережье, а то и дальше, за кордон. Не за так, естественно. Золото требовал. Я почему знаю… Тетя у меня по отцовской линии была замужем за дядей Есей, он  из потомственной семьи ювелиров. Конечно, не богатых. Где уж в советское время разбогатеть. Но для нужных людей хорошие вещи делал. Необычные. Многие сейчас бы нарасхват пошли. Вот дяде Есе Георгий и предложил переправить семью из Крыма. Цену заломил такую, что ой-ой-ой. Жалко было денег, но дети-то дороже, их у тети было  пятеро. Старшая  Цецилия  уже обручена была. Знал дядя Иосиф, что убьют их. И выложил все, что у него было, даже золотые гарнитуры, что дочери на свадьбу готовил. Ничего не скажу, доставил его семью Георгий на грузинский берег. А вот многие другие сгинули…

    -- Я в поселке разговаривала с одной женщиной. Так она уверяла, что Георгий помогал партизанам…

    -- А что, и помогал. Он ведь как флюгер, куда ветер подует, и нашим, и вашим. Мои родители  рассказывали, что водил тайными тропами кое-какие отряды. Да все это сомнительно. Свой интерес он в этом имел. Да, так вот, -- Полина откинулась на подушку, пожевала губами, уставившись куда-то в угол. Вспоминала былое, решала, что рассказать, а о чем умолчать. Потом видимо решилась:

    -- Олимпиада подрастала на моих глазах. Я-то ее старше. Такая упрямица была. Что задумает, разобьется, но сделает. Мария только головой качала: ну вылитый отец. Души в ней не чаяла. Она-то бедная, только и отдохнула во время войны. Потом Георгий вернулся. Сыновья пришли. Кто говорил, что на фронте были, а кто подозревал, что бандитовали в тылу. И вот что-то у Георгия не заладилось с местной властью. В одно мгновение собрался, и всей семьей выехали куда-то.

    -- Да, мне рассказывали…

     -- Это все предыстория. Но и без нее не обойдешься. Я тебе сейчас расскажу то, что мне Олимпиада доверила. Этого тебе никто не сообщит.
-- Это о рождении ребенка?
-- И о нем тоже, -- моя собеседница замолчала, перевела взгляд на окно… В комнате повисла тишина, нарушаемая только чавканьем моей дочуры, поедавшей очередную абрикосину. Полина взглянула на Ирку. Взгляд ее потеплел:
    -- Хорошая малышка. Тяжеловато, наверное, в твоем возрасте с такой живой крошкой. Впрочем, именно благодаря им мы и живем. Какое это счастье, видеть, как подрастают ребятишки, заботиться о них, узнавать в них свои черты… Олимпиаде этого не пришлось испытать. Хотя, что я горожу, для нее таким стал Алешка. Пусть и не родной, а для  Олимпиады он стал светом в окошке, той отдушиной в ее горе, которая и позволяет жить…

     -- А своего ребенка Липа не искала? В поселке поговаривают, что у нее есть и внучка с правнучкой…

     -- Это ты об Оксане? -- живо откликнулась Полина. Ее старушечьи  скорбный взгляд вдруг изменился, сквозь его маску проскользнул хитро-заинтересованный огонек. – Нет, Оксана и Лера никакого отношения к Олимпиаде не имеют. Разговоры об их родстве пошли уже позже, после того, как Олимпиада приютила у себя сироту. Она знала о сплетнях, но махнула рукой. На каждый роток не накинешь платок. Решила, пусть болтают. Оксану она пожалела, потому что вспомнила себя в ее положении. Ей-то руку помощи никто не протянул.  Вот о том периоде ее жизни я и хочу рассказать.

      Олимпиаду я вновь встретила, когда той шел шестнадцатый год. Георгий привез ее в поселок, поселил в недавно отремонтированной мазанке на склоне, где еще дедова хата стояла, а сам куда-то подался. За девушкой оставил присматривать одного из своих прихвостней. Тот любил выпить. А когда засыпал, Олимпиада  выбиралась к морю.  Там  мы с ней встретились как-то на пляже, разговорились. Вспомнили свое детство… и завязалась дружба не дружба, а какое-то притяжение друг к другу.

    Однажды  Олимпиада пожаловалась на свою тяжелую долю. Она беспокоилась о тяжелобольной матери, оставшейся в  узбекской семье в Ташкенте, о своих младших братьях, родившихся уже там. Старшие  и в тех местах вели себя  неподобающе. За какие-то темные делишки кое-кто угодил в тюрьму, остальные подались в бега, а отец, взяв ее, приехал на родину. И тут как очумел. Стал ее избивать, требовать повиновения. Говорил, что учит ее послушанию. Что должна она стать стражем его богатств. Дело его должна продолжать, пока братья в тюрьме…
 
  Дурак был, прости Господи. Не увидел, старый козел, что Олимпиада, даром что на мать похожа, характером удалась в Георгия. Ему бы доверить ей дело, да с любовью объяснить, что да как. Но он же мужчина, а все женщины для него так, подсобный материал для удовлетворения мужских нужд да обслуживания. А он только на сыновей ставку делал…
Георгий часто брал дочь в свои поездки, возвращалась она избитая, запуганная, боялась на улицу выйти.

     А однажды ночью прибежала ко мне, постучала в окно. Выйди, говорит, на минутку. Я перелезла на улицу, а она мне такого наговорила: насилие над ней учинили, а Георгий, будто бы, руководил, и вроде как зачинщиком был. Требовал полного повиновения. Да видно, просчитался, перегнул палку.
 
      А когда вернулась она в поселок, узнала, что беременная. Бедная девчонка была запугана, не знала, что ей делать, как быть. Бежать без денег некуда. Да и выследят ее. Очень уж во многие тайны ее посвятил Георгий. И я ей помочь ничем не могу. Сама еще живу у родителей. Посоветовала ей сходить к бабке. Та занималась вытравливанием нежелательного приплода.

    Но Олимпиада как взглянула на меня. Как обожгла своими огненными глазами. И сейчас еще, как вспомню, страшно становится. Нет, говорит, не по-божески это. Раз суждено дитю родиться, быть тому. Я все стерплю. Но и рассчитаюсь с насильниками… Их же способами… И ушла. Я ей ничем не помогла. Не сумела.  Ну, что потом было, наверное, тебе в поселке рассказывали. Бедная девочка не согнулась, все вытерпела.
  Меня мать шпыняла, чтобы я с ней не встречалась: мол, сама невеста, женихи отвернутся. Да мой Коля меня без памяти любил. На эти пересуды не обращал внимания. Как только вернулся из армии, сразу поженились. Как раз перед родами Олимпиады это было. Мы пошли на квартиру жить, и подруженька смогла изредка ко мне прибегать, правда, все тайком, все с опаской. Я ей и приданое для новорожденного подготовила, в балеточке такой сложила.
А как ей пора пришла рожать, Георгий ее увез куда-то. Вернулась она в поселок через месяц, бледная как тень. Зашла вечером ко мне. Попрощаться, говорит, я пришла, нет сил мне больше жить. Я ее чаем угощаю,  а она на меня смотрит глазами печальными, а в них такая тоска, такое знание страшное, ну, чисто Богородица. И кусок в горло не идет. А потом как разрыдается. И в рыданиях-то мне  все и высказала, что привез ее Георгий не в больницу, а в пещеру, где добро награбленное хоронил. И ждал, когда ребенок появится. А потом, он ей сам сказал, что отправил младенца в приют. Не дал даже узнать, кто это – мальчик или девочка. И грозил, что если ослушается, и ее, и ребенка кинет в море с переломанной шеей…

     Клятву потребовал, что как выйдут на свободу старшие братья, Олимпиада им покажет, где добро запрятано. Сам с нею его перепрятывал. Видно, ждал, что его со дня на день схватят. Да не поверила она словам отца. Этот, соглядатай ее, вечно пьяный, проговорился, что ребенка ее утопили в гроте. Георгий еще сказал, что нечего  байстрюков разводить…
 Вот сидела она у меня такая худенькая, с этой балеточкой в руках. А гляжу, сила в ней, сила духа. Несломленная. Поплакали. А потом она попрощалась. Спасибо, говорит, за то, что не брезговала со мной водиться. Может, Бог даст, и увидимся еще…

     -- А в поселке говорят, что вроде ребенка тогда подкинули старикам…

     --  Говорят, да только старикам-то их внучка и подкинула. Сама замуж за другого выскочила, а грех свой деду с бабкой. Она и содержание оплачивала. Я на почте работала, много чего знала. Олимпиада мне изредка писала, спрашивала, что в поселке. Приезжали ее братья, искали ее. Больше, видно, за свое барахло беспокоились. Как я поняла, не нашли они захоронку. А там, видать, много было добра. Сам Георгий наведывался перед смертью. А что толку?  Олимпиада отомстила всем им за свое поругание. Ох, и страшно отомстила…-- Полина помолчала, раздумывая, продолжать ли дальше, потом заговорила вновь:
-- Я-то знала, где она живет, да молчала. Ей я сообщала о местных новостях. А потом она приехала сюда вновь. Я после аварии уже почти и не ходила. Правда, жила тогда в своем доме. Это потом меня дочка забрала к себе. Так вот, пришла ко мне Олимпиада, высокая, сухая, вся в черном, прямая, как палка. Давай, говорит, выпьем, подруга, с тобой за нашу жизнь. Разная она у нас, а вот сводит все вместе. Рассказала, что есть у нее приемный сын, он выбился в люди, купил участок земли, будет строить пансионат. Звала к себе. Но я ей объяснила, что помощница из меня уже никакая. Только и смогу, что поговорить, да старое вспомнить… Вот так-то. Привозила она ко мне Алексея своего, похвалилась сыном. Светленький, невзрачненький. А как глянешь, есть в нем что-то от Олимпиады. Вложила в него свой стержень.

     Да и то сказать, подруга, она и есть подруга. Вроде я ничего ей доброго и не сделала, а она меня облагодетельствовала. То врачей мне, а когда поняла, что бесполезно, то коляску, то денег, то продуктов  принесет…

    -- А вы не в курсе, куда она могла податься на этот раз? Ведь и Алексею не сообщила… Может ее что-то тяготило, кто-то угрожал, или узнала что-то такое…

    -- Не ты первая спрашиваешь об этом. И Алексей звонил, интересовался. И другие ее родственники… Но не знаю. Очень уж скрытная Олимпиада. От нее, если не хочет, клещами слова не вытащишь. Да и то. Дел-то на ней много. И в порту она, и в благотворительном фонде, и в больнице…

     Я еще немного поболтала со словоохотливой собеседницей, а потом, договорившись, что если кому что станет известно новое, созвонимся, распрощалась.



       Проводив взглядом собеседницу, Полина Артемьевна Пожидаева, в табели о рангах южной криминальной корпорации занимавшая не последнее место, попыталась проанализировать состоявшийся разговор. Конечно, она и не собиралась посвящать пришедшую в детали деятельности организации.  Но само появление этой дамы, ее странные вопросы, а главное, наличие на видном месте тайного знака, смысл которого был известен очень ограниченному числу людей, взволновал больную.

     Эти знаки никакой смысловой нагрузки не несли, кроме той, что их обладатель в определенной степени причастен к корпорации. Придумал все это еще отец подруги Георгий. Во время войны в руки ему попал женский гарнитур из белого золота и полудрагоценных камней. Его ценность была в том, что из множества звеньев без особого труда можно было собрать величественную диадему, оригинальное колье, серьги, подвески, пояс, браслеты.

    Потом эти элементы новое поколение окрестило паззлами. А тогда, в пору гонений, узнать о причастности к организации  можно было благодаря какому-то паролю. Вот и стали звенья гарнитура такими опознавательными знаками. Сейчас уже давно в них отпала надобность, это скорее дань традиции. Но было и еще кое-что, о чем не знали рядовые члены корпорации. Все звенья делились на группы разной величины. Это позволило Георгию установить своего рода табель о рангах преступного сообщества. Самый крупный элемент с большим голубым камнем и россыпью искристых прозрачных кристаллов он оставил для себя. Девять поменьше распределил между братьями и сыновьями, еще десяток был роздан так называемым звеньевым, тем, кто связывал  верхушку корпорации с низовыми организациями, а самые мелкие звенья предназначались собственно для связи.  Так вот в замысловатой вязи этих элементов скрывались буквы. Для чего в свое время дядя Еся  все это придумал, Полина не знала. Но Олимпиада, пригласив подругу в помощницы, кое-что той рассказала.  У каждого звена была своя буква.  Отцом были распределены звенья так между членами корпорации, в то время ее больше именовали бандой, чтобы по определенным значимым словам быстро собирать тех, кто нужен для дела. Олимпиада эту практику развила дальше. Она во всем видела на шаг вперед своего отца. Потому и корпорация процветает до сих пор.

    Полина покривила душой перед приехавшей к ней Ксенией. Не так уж она была и немощна.. Стара, это да. Силы уже не те. Ноги не действуют. Но еще голова работает, а в ее деле она нужнее всего. Да и живет она не в этом захолустье. Эта квартира предназначалась  для встреч с малознакомыми людьми, кому не стоит знать о реальном положении дел. Такой порядок  завела подруга изначально.

    Сейчас Полину больше волновал вопрос: куда подалась Олимпиада. В последние годы она полюбила дальние поездки. Все что-то решала. Думала, как распорядиться  своей собственностью, кому доверить управление корпорацией. Ездила к родственникам за границу, там смотрела. Но с подругой  по этому поводу не советовалась.



     Узнала ли я что-то новое из разговора с Полиной? С одной стороны, вроде бы, да. А с другой – я так и не выяснила, куда могла уехать Липа, были ли у нее проблемы, и почему вокруг нее все так завертелось. То, что Георгий был контрабандистом, знали многие. Но теперь оказывается, он был руководителем какой-то банды, наживался на горе других. Возможно, кто-то из потомков убитых  им захотел отыграться на его дочери.

   Но причем тогда Алексей? Я ведь не могла спутать его голос. И что должны были найти в доме экономки Алла и чернявый? Может быть, их не завещание интересовало, а план, где искать спрятанные сокровища? Впрочем, не такая Липа дура, чтобы об этом рассказывать, пусть и на бумаге. 

   С другой стороны, что об этом беспокоиться Алексею, если он является единственным наследником Липы? А, судя по тому, как она к нему относится, именно ему она отдаст все свои накопления. В таком случае Алешке нечего городить огород. Но я же не глухая, я слышала его голос там, во дворе Липиных родственников, и его приказ поработать с адвокатом и поискать документы…

   И как тут не вспомнить покойную  Кристину с ее претензиями на владение пансионатом.  Какой компромат у нее мог быть на Липу? Может, узнала что-то из ее прошлой жизни? Как же мне во всем этом разобраться?

    Полная решимости расставить все точки над «и» уже сегодня, я вместе с Иркой спустилась к машине, в которой в ожидании нас развалился Петя.

    -- Что вы так долго? – недовольно проворчал он, заводя внедорожник, -- жара же, искупаться хочется. Иришка, поехали сейчас к морю?

   -- Ага, я вам щас поеду,-- пообещала я, правда, без энтузиазма. Действительно, что это я вцепилась в Ирку. Она под присмотром Пети, а это значительно надежнее, чем  под моим.