Захоплэнци

      Во Львов пригласила подруга - Лена, давно – еще летом. Созвонились в середине ноября. Я решила поехать на выходные. В Москве на меня смотрели как на самоубийцу, говорили о прошедшем первом туре выборов президента «Великой и незалэжной», украинском национализме, «москалях», невозможности говорить на улицах на русском языке. Не поверила – поехала.
         В купе кроме меня ехала семья украинцев из Николаева (оказывается, есть такой город во Львовской области): муж - Петр, «Петро», пожилой, немногословный, работает в Москве в автобусном парке;  жена - Катерина, веселая и хлопотливая -штукатур на одной из строек, их сын- Иван, парень после армии, очень серьезный, показывающий свою независимость в каждом слове,  работает механиком в том же парке, что и «батька». Ехали сутки, пили чай, обсуждали события на Украине, говорили о славянском братстве и интернационализме бедного трудового народа. Признали, что делить кроме своих цепей нам нечего.

           На старинном, «имперском», с дебаркадером, вокзале Львова царила обычная суета. Подруга встречала. Увидев меня в окне вагона, замахала цветами. Обнялись, поцеловались. Мои попутчики прошли мимо нас, я почти  в спину сказала им «до свидания». Обернулась только Катерина и что-то буркнула мне на украинском.  Лена засмеялась, увидев мое удивленное лицо: «Да, здесь все говорят на родном языке, наверное, в вагоне по-русски разговаривали?».

            Настал вечер во Львове, незнакомом городе с чудесной старинной архитектурой, в квартире, где двери из комнаты выходят прямо во двор, а в окно виден оперный театр, на залитом светом бульваре. В тишине медленно падают крупные хлопья, скрипят свежим снегом темные фигуры пешеходов на фоне нетронутой белизны… Новогодняя сказка. Вареники съедены, об общих знакомых рассказано все, список новостей из Москвы и Московского университета исчерпан.
Решили сделать по чашечке кофе и устроиться на диване около телевизора (современный аналог камина). Как только включили,  я испытала шок: было полное впечатление, что в комнату с телеэкрана на нас хлынул поток помоев. Я такой оголтелой, рассчитанной на полного идиота, пропаганды национализма у нас, на Российском телевидении, не встречала. Спросила у подруги:
- Лен, ты сама-то в это веришь? Ты сама-то как считаешь: «москалям» действительно не жить без «захидной» Украины?
- Я стараюсь не смотреть это. Да и вообще далека от политики.
- А как же слухи? – я перечислила все, чем меня пугали в Москве.
- Давай спать, завтра сама все увидишь, - у Ленки явно испортилось настроение: - Ты думаешь здесь легко живется таким как я? По паспорту я украинка, а фамилия по отцу – русская.
Уснули поздно. Моя подруга битых два часа жаловалась на то, как ее зажимают на работе, как смущаются знакомые, когда она вынуждена публично произносить свою фамилию.
Утро началось под грохот залпов из громкоговорителей на бульваре: транслировали лирическую украинскую народную песню, но звучала она как марш «Хорст Вессель». Быстро позавтракали и вышли смотреть достопримечательности. На улицах много народа, все как-то ненормально возбуждены, говорят громко и, естественно, только на украинском. Город стал оранжевым от плакатов с призывом голосовать за Ющенко. Даже на памятник Ивану Подкове, состоящий только из одной, но очень большой головы казачьего атамана, умудрились понавесить оранжевых лент, а одну из них обмотали вокруг уха героя.  Подруга потащила меня во Львовский  университет, это, по московским меркам, совсем недалеко от ее дома. Пока шли, я не переставала восторгаться красотой города, читала вывески, объявления. Смешнее прочих показалась вывеска «Пончохи, шкарпетки» (чулки, носки). 
     В университете обычные ребята и девчонки, одеты в общеевропейский унисекс, смеются, собираются кучками. У всех какая-либо оранжевая метка на одежде. К подруге подошли знакомые, говорят на украинском, что-то обсуждают. Понимаю их через слово, но понимаю. Познакомилась с подошедшими, каждый новый знакомый после секундной заминки переходил на русский язык и смущенно опускал глаза. Пришлось спросить, что не так, что мешает. После двух-трех таких вопросов мы с Еленой оказались вдвоем посреди толпы, разбившейся на кучки по интересам, причем мы, как-то незаметно для нас, очутились вне всех этих кучек. Лена тихонько объяснила мне, что в университетских стенах непатриотично разговаривать с политическими оппонентами (выразилась она по-другому, конечно).

Подошел парень, назвался Миколой, сказал, что все собираются в забегаловке рядом с Иезуитским костелом, предложил пойти вместе. Пошли, подруга попросила, по возможности, не говорить на улице громко. Микола засмеялся, сказал, что страхи Елены преувеличены, никого на улицах не бьют, а дураков хватает везде. В кафе было шумно, обсуждали возможные итоги выборов, пили пиво, кофе. Я спросила, отчего здесь так не любят «москалей». Мне ответили, что не любят не только «москалей», но и «панов», что Украина должна, наконец, приобрести статус, соответствующий её географическим размерам, народонаселению, промышленной мощи, культурному самосознанию. На мой вопрос, чем же Россия может помешать этому теперь, когда они «самостийное и незалэжное» государство, толкового ответа не получила. Москву обвиняли в засылке агентов, скупке предприятий, засилье русского языка. Я не выдержала и саркастически усмехнулась: «Да, засилье…Особенно тут, у вас - на Западной Украине». 
Впервые я увидела в одном месте так много не просто очень сильно политизированной молодежи, а какое-то скопище взвинченных людей, прямо сказать - фанатиков с нездоровым блеском в глазах. В Москве все больше о футболе, компьютерах, музыке, сексе.  Распрощались со студентами, и пошли с подругой смотреть город.  Буквально через две улицы нашли кафе со знаменитым кофейным ликером, решили зайти. В кафе я первая подозвала официантку. Говорила с ней на русском, заказ был принят, официантка ушла… и больше не появилась. Просидев полчаса, мы  ушли.  Все тридцать минут, что мы сидели, в кафе орал телевизор, сводки о ходе голосования прерывали все остальные передачи и больше напоминали сводки с фронтов. Мы перешли в пирожковую, где на кассе расплачивалась  уже  моя подруга. Было странно слышать от нее: «Дякую… Рахунок…»
Ближе к вечеру, уставшие от украинских песен из мегафонов, оранжевого цвета, возбужденных толп, мы попали на какую-то узкую улочку, где на стене одного из домов висела мемориальная доска, которая извещала, что в этом здании при австро-венгерском владычестве находился кружок «Славянская беседа». Оказывается, и прежде на Украине боролись за свой язык, свою культуру. Но если  национальное достоинство украинцев так угнетали, а русский язык был для них чуждым, то почему первопечатник Иван Федоров бежал от «родного» царя «всея Руси» именно сюда, во Львов? Видно и тогда, да и сейчас, у Москвы «руки коротки» достать до Львова. Отчего же так боятся «москалей»?  Вернулись домой вымотанные событиями дня, телевизор включать не стали, поужинали и рухнули спать.
Утром Елена меня будила, расталкивая как при пожаре.  Она трясла меня за плечо и голосом полным тревоги просила проснуться. Ющенко, оказывается, проиграл выборы и она боялась, что начнутся русские погромы. Срочно собрались, чуть ли не крадучись вышли на улицу, и поехали на узком трамвайчике по бурлящему городу на вокзал. Навстречу нам шли колонны «оранжевых». Было полное впечатление, что в город входят вражеские войска, а мы последние эвакуанты, покидающие город под свист пуль и разрывы снарядов. Я бы объявила Львов на осадном положении, но жители сновали между колонн «оранжистов» как ни в чем не бывало. Великое дело привычка! У нас такое было зимой-весной 1991г., мы тоже стояли в очередях за молоком рядом с многотысячными митингами и нас тоже нисколько не касались пламенные речи «демократов первой волны».  Билет в Москву купили без проблем, около кассы увидели кучку из несколько человек, которые, правда, говорили между собой на русском. Массовое бегство еще не началось.
 Через два часа я  ехала домой. Но последнее «прости» от Львова я получила на перроне,  уже садясь в вагон: какой-то бомжеватого вида, небритый и вонючий, истерически скандирующий стихи Шевченко, мужчина бегал  вдоль нашего поезда и тряс плакатом «Геть захоплэнцив!»(Долой захватчиков!). Поезд тихо тронулся, увозя меня из этого сумасшедшего дома, а Лена осталась на перроне и смотрела на меня глазами больной собаки…

Ноябрь, 2004г.