Три стадии любви

                Любовь проходит в своем развитии
                три стадии: похоть, страсть и дружбу.

                Не разбив яйца, не приготовишь яичницу.




От автора.

Недавно мне попали в руки мемуары моего товарища по юности. Он принес  на работу и молча сунул мне в руки пачку листов с машинописным текстом: «На, прочитаешь на досуге». - Буркнул он напоследок.
Вечером, придя с работы, я поел, закурил сигарету и открыл рукопись. Язык изложения, конечно, мне не понравился сразу, но описываемые события меня увлекли, а, главное, открыли товарища со стороны, ранее мне не известной. Экой он, однако, эротоман оказался. Привожу его рукопись, даже не изменив знаков препинания.
 

Предисловие               

Боже ж ты мой! Сколько лет я живу! И чем старее становлюсь, тем чаще вспоминаю приключения моей бурной юности. Из каких-то неведомых уголков памяти на свет появляются и проходят перед моим внутренним взором яркие подробности, о которых давно забыл. Как неутомимая труженица-пчела, из вечера в вечер собираю я в своем мозгу крупицы  минувших событий, цепляю эти крупицы одну к одной, леплю из них соты памяти, которые наполняю затем медом своих воспоминаний.
Я попал в Москву семнадцатилетним провинциальным пареньком: отца перевели с Украины в Москву, в министерство на неплохую должность, и, естественно, вся семья перебралась с теплой и простоватой, «гакающей» даже речью больших начальников, Украины в жестокую, холодную и чужую Москву. Здесь, сразу по переезду, я поступил в Университет на химический факультет и считал себя удачником и счастливчиком. При воспоминании об одноклассниках, оставленных где-то там, среди бескрайних полей подсолнечника, шматов сала, грушевых взваров и вечной пыли улиц маленьких местечек, меня, словно молодого адепта масонской ложи, изнутри распирала гордость: теперь я  принадлежал к элитнейшему, престижнейшему сообществу, я стал студентом лучшего ВУЗа страны. Мне казалось, что меня посвятили в члены замкнутого, недоступного для простых смертных, круга людей, обладающих тайным знанием, божественным откровением. Душа пела и наполнялась ощущением собственной значимости.
 Вот только иногда сжималось в тоске сердце при воспоминании о ее косах, особом запахе ее разогретого солнцем тела. Настроение резко ухудшалось, когда я вспоминал о нашем последнем разговоре перед отъездом в Москву. Она тихо плакала и молчала, я, с большими паузами и дрожью в голосе, говорил ей, запинаясь, виноватые слова и не знал, как закончить разговор. Я считал себя мерзким предателем, хотя моей вины в отъезде не было совсем. Мы расставались навсегда и оба знали это.
В нашей любви мы так и не достигли апогея, наша любовь была чистой, детской любовью, первой любовью. Она была полна романтики и нежности, молчаливых прогулок взявшись за руки по тихим вечерним улицам южного города и взглядов, которые говорили больше, чем слова. Любовь была до краев наполнена жадными поцелуями и невысказанным желанием. Внутри наших молодых тел бушевала гормональная буря, но мы скрывали это друг от друга из боязни разодрать грубой правдой физиологии нежный флер романтических отношений. Так с нами ничего и не успело произойти… Да бог с этим, что господь не делает – все к лучшему. Сейчас, по прошествии лет, я понимаю, что она была милой, но простушкой, обывательницей, державшей в голове одну мысль: не ошибиться, выходя замуж. Однако, ее тихие слезы на «росстанях» своей безыскусностью и откровенностью долго не давали мне покоя, и, в то же время, тешили мою душу: «Раз обо мне плачут – значит, я парень хоть куда, не из последних. В Москве девушки просто не могут не обратить на меня внимания».
Вот этаким уверенным в себе Донжуаном я и появился в Университете. Я был в своей лучшей, по провинциальным меркам, одежде – джинсах, сшитых моей бабушкой. Ткань «штанцив», была очень похожа на настоящую американскую «джинсу» по цвету, но не по фактуре. Мой отец был человеком строгих принципов, и, как я ни просил его, настоящие американские джинсы он мне купить отказался. Может быть, не смог, а, скорее всего не посчитал нужным, думая, что это баловство. В Университете учились самые красивые девушки Москвы, и я, не без оснований, надеялся, что они, будучи красивы сами, не смогут равнодушно пройти мимо такого лихого молодца, каким я считал себя. Девушки обратили на меня внимание, но как! Такого открытого презрения, такого громкого хихиканья за спиной я был явно не достоин - от меня шарахались, как от прокаженного, при малейшей моей попытке познакомиться. Уже после, через десяток лет, при случайной встрече, я узнал, что в кругу элитарных деток факультета мои порты были притчей во языцех и воспринимались символом жалких потуг деревенщины быть модным. Носить такие джинсы было позорно и непозволительно в приличном университетском обществе. «Самостроки» в Москве в те годы считались признаком принадлежности к классу гегемона, были ярким доказательством нищеты и убожества - китчем на все времена. Я был среди детей профессоров, детей начальников главков и отпрысков директоров предприятий - среди этих «мажоров», гоняющихся не просто за джинсами, а за джинсами модных марок, как сермяжный Ломоносов среди дворянских детей, щеголяющих франтоватыми камзолами из дорогого аглицкого сукна.  Долго я не мог догадаться, в чем дело, отчего меня избегают, и очень скоро получил комплекс неполноценности. Моя неуверенность в себе переросла в застенчивость, застенчивость перетекла в зажатость, а последняя обернулась боязнью женского пола. Пыльный ловелас из европейской лесостепи в Москве превратился в умненького, скромного мальчика с большими комплексами.

Рассказ первый «ПОХОТЬ»

Душа человека подобна ореху. Внутри каждой души есть нежное ядрышко красоты и доброты: чувств чистых, незамутненных жизненной подлостью, чувств, впитанных с молоком матери, переданных с генами отца или взращенных девятью заповедями. Снаружи эту смесь, называемую в простонародье совестью, прикрывает скорлупа жизненной опытности и цинизма. С годами скорлупа ореха становится толще и тверже. Только у разных людей защитная эта толщина нарастает по-разному: одни наращивают ее сверху за счет прожитых волнений, преодолений себя и обстоятельств, другие – за счет перерождения своей души в одеревенелую внешнюю оболочку. Бывает, распахнет какой-нибудь субъект свою душу, захочет излить на публику этакий горний свет, великую тайну любви земной, а лить то и нечего: все исходящее от него откровение есть один приукрашенный пересказ грязноватых и очень банальных историй, да и тех кот наплакал – с возрастом ядрышко души стало совсем маленьким - многое просто не вместилось.
Есть и другие души. По виду толстые и непробиваемые, они на глазах у всех стоят могильным камнем похороненных надежд. От таких людей не ждут ни снисхождения, ни любви – они рыцари долга, мизантропы и зануды. Но если удается проломить эту душевную броню, размочить эту душевную черствость, то сколько же нереализованной, перезрелой  любви изливается на старателя, сколько спрятанной до времени доброты и душевности вываливает из себя этот камень, размещенный в груди. И не подумаешь!
Люди с возрастом становятся циничней, смотрят на жизнь проще. Любовь – единство порывов тела и души – с возрастом распадается на отдельные независимые составляющие, и то, что вчера казалось таинством, божественным даром, счастием бытия, ныне воспринимается просто как секс, а публичные проявления симпатии к другому человеку, расцениваются как первая ступень к юродивости.
Мою душу смолоду одевала выкованная студентками Университета броня. Кому хочется быть смешным? Я не верил тогда, что между мужчиной и женщиной могут быть доверительные отношения, что женщина тоже может любить и мучаться от безответной любви, что ей также страшно подойти к мужчине, как и ему к ней, даже еще страшнее… И в свои двадцать шесть, будучи женатым уже человеком, имея маленького сына, внутри я оставался неиспорченным, наивным и робким пареньком с минимальным сексуальным опытом, уязвленным самолюбием и кучей комплексов, в том числе и комплексом рыцарства. Как мне, исповедующему христианские ценности вроде «потрогал – женись», было отказаться? Вот моя жена, женщина энергичная, даже властная, воспользовалась этим и просто женила меня на себе.
В ту пору, о которой веду рассказ,  я уже работал в одной из замечательных инспектирующих организаций, где было полно молодежи. Работал там красивый двухметровый парень с мужественными, чуть грубоватыми чертами лица, мощнейшими бицепсами и умелыми руками. Заядлый охотник и человек большой душевной доброты, он изготавливал прекрасные ножи, не какие-нибудь вульгарные шпанские финки, а благородные ножи с роговыми ручками, полированными лезвиями и гравировками. Но главная его достопримечательность была в том, что он, располагая всеми параметрами женского угодника-мачо, был ленив к этому делу настолько, что только крайняя физиологическая нужда заставляла его, как он говорил, «выходить на охоту». К нему я однажды, после совместно распитого портвейна, и обратился с доверительной просьбой:
-Мачо, научи меня с девушками знакомиться.
-А ты что, сам не можешь? Наука-то не велика.
-Не могу. Я когда к женщине подхожу, теряюсь: у меня все внутри скукоживается, что говорить и что делать - не знаю.
-Фигня вопрос. Слушай. Принцип здесь один: морда - лопатой, в глазах –нахальство, язык - без костей  и несет веселую чепуху. Не бойся, что тебя назовут придурком - назвать могут, но при этом тебя заценят – ты инициативен - значит будешь хорош в постели. Пошли, покажу как…
Пошли: впереди - Мачо-сэнсэй, сзади я – его верный ученик. Пришли в бюрократическую контору, расположенную в соседнем здании. Благо, в советские времена, такой бешенной охраны не было, да и наши удостоверения позволяли проходить везде. Заходили в кабинеты и, приметив там симпатичную девушку, здоровались, спрашивали какую-нибудь ерунду, или предлагали ей напоить нас чаем. Не скажу, что все бабы – дуры, случалось и выгоняли. Но мы не падали духом, и список телефонов прекрасных незнакомок за два часа достиг внушительной длины. Я был ошарашен! Выражаясь иносказательно, я, страдая от «голода», оказывается,  ходил по забитому «продуктами» универсаму и искал готовый бутерброд, когда и нужно-то было, что отрезать по куску колбасы и хлеба! Я воспрял духом: «Да это просто!».  Жаль только, что учитель быстро утомился, таская меня изо дня в день, и скоренько выдал мне «аттестат» об окончании «академии»:
- Ты, это… Сам давай… не маленький. Помни одно – они не меньше тебя хотят и не меньше тебя стесняются. Они ждут от тебя первого шага – так сделай его!
 Пришлось «слезть с чужой шеи» и начать добывать «хлеб» самому. Теперь я умел «водить машину», и все свободное время увлеченно отдавал самосовершенствованию, полировке своих навыков. Мои экзерсисы стали понемногу приносить плоды. На меня заинтересованно поглядывали девушки, я уже не робел при первом знакомстве. Здесь, правда, необходимо добавить –если откровенно, то откровенно – я добыл волшебные пилюльки транквилизатора, которые на два часа целиком и полностью раскрепощали меня, загоняли все мои страхи в самые темные уголки мозга. После пилюлек я был с девушками остроумен и мягок, смел и умен; я был всесилен! Всесилен, но «голоден», тяга познания нового сжирала меня. Потому, что тело жены было настолько привычно и узнаваемо, что я, закрыв глаза, с точностью до сантиметра мог указать, где и какие родинки есть, и что она будет делать в каждый последующий момент нашей близости. Скучно!
И вот однажды я увидел ее – женщину, которая сняла первый и самый грубый слой моей скорлупы. Ее звали Ольга, и она была прекрасна. Правда, сейчас, по прошествии стольких лет, накопив кое-какой опыт, я думаю, что не была она очень уж хороша: ноги коротковаты и полноваты, попа сильно отклячена, живот выпячен (злые женские языки прозвали ее за это «синусоидой»), росточек ниже среднего, если без каблуков… Но тогда она показалась мне неземной красоты молодой женщиной. Она была разведена, и, видно, искала нового мужа.
 Я подошел и обратился к ней с какой-то мелочью, спросил что-то незначительное. По ее ответному взгляду я понял - я уже научился понимать эти взгляды - что мною заинтересовались. Слово за слово, и мы договорились о свидании. Я не мог поверить своему счастью: я - такой некрасивый, такой – «…угловатая вся…» с первого выстрела попал в цель – ого! Пулей, попавшей в цель, прискакал я обратно на работу, и чуть не с порога заорал своему другу:
- Егорий! Очень надо! Выручай!
- Что надо-то? – Егорий был человеком основательным, неторопливым и очень разумным. – Что случилось?
- Квартира нужна, срочно, сегодня вечером… Есть объект для обожания!
- А второго объекта не найдется?
- Наверное, найдется. – Я чуть поостыл, с сомнением глядя на «простоватое», как у Собакевича (для тех, кто помнит Гоголя) лицо друга. – Я спрошу.
     Спросил. Нашлась подруга. Конечно не идеал, ну да нам – молодым парням – с лица не воду пить. Мы с Егорием скинулись по трешке (дивные времена!), и я побежал доставать спиртное – с ним тогда было очень трудно (дивные времена, еще раз!).
     Этим же вечером состоялось рандеву! Ухаживаний особых не было: и мы, и они знали, зачем собрались. Так, посидели, выпили вина. К слову сказать «посидели» – ничего не сказать – меня била крупная дрожь, я с нетерпеньем и опасениями ждал той минуты, когда это должно было произойти: «А вдруг не подымится? А вдруг она надо мной смеяться начнет? Боже, хочется-то как! Аж челюсти сводит!». Егорий взял инициативу на себя, притушил свет, создав интим, включил негромкую романтическую музычку,  и как-то незаметно растворился вместе со своей подругой в пространстве. Мы остались один на один, и отступать мне уже было некуда. Я обнял ее за плечи и поцеловал – она ответила, я приложил руку к ее груди – она даже не дернулась. Тогда я осмелел.
          Видно, чтобы пересказать дальнейшее, мне придется отойти от принципов целомудрия. Но я обещаю, что описание, поелику возможно, не будет порнографическим – не те цели преследую. Мы разделись: я – срывая с себя одежды и швыряя их в кучу, она – неторопливо и аккуратно. Легли. Как я ее любил в этот момент! Каждая клеточка моего организма кричала: «Это мое, это я сам добыл! Это мне, некрасивому но мужественному, отдала прекраснейшая из всех женщин на земле самое сладкое, что может быть! Это меня оценили! Не как теленок на веревочке – сам выбрал, сам взял!». – И так все мысли по кругу. Сумбур был в голове полнейший. Ольга оказалась девушкой страстной: она тоже хотела, сильно хотела – спазм желания сводил мышцы ее бедер – ей приходилось руками раздвигать свои ноги. Меня, зеленого юнца, такая женская инициативность в постели сильно поразила и возбудила еще сильнее. В экстазе я бросился целовать ее тело, потихоньку сползая все ниже. Только раз она негромко возразила, стесняясь остаточных явлений менструации, но это прозвучало сквозь стоны удовольствия и так неубедительно… И я ослушался, продолжил продвижение своего языка вниз по ее телу. Любовь творит чудеса. Мой экзальтированный порыв она оценила как страстную любовь, для которой нет преград, и… влюбилась в меня. «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним…» - Так, кажется, в романсе поется. А я не чувствовал себя. Вернее сказать, я весь превратился в один большой, мелко подрагивающий от пульсации крови фаллос. Если бы меня тогда спросили, я смог бы рассказать, как выглядят спазматически сократившиеся мышцы ее влагалища, какого цвета шейка ее матки, словно я все это видел своими глазами, ползая на животе по пещере вперед и назад. Меня распирали соки любви – я растворился в этой женщине полностью. Я хотел ее еще раз, и еще  раз, и еще… Мягкое ритмичное регги из кассетника помогало мне держать темп и ритм до того мгновения, когда мир в очередной раз взрывался у меня в голове яркой белой вспышкой, а сладкая судорога конвульсивно выгибала тело. Я готов был делать это годами, столетиями, эпохами не переставая, но она, обессиленная, с сумасшедшим блуждающим взглядом широко открытых глаз, с прерывистым дыханием и влажной кожей, хриплым от возбуждения голосом попросила у меня пощады. Я уступил, недовольно ворча, как ворчит зверь, у которого отнимают честно пойманную добычу.


*   *   *

С этого вечера у нас начался бурный роман. Все для меня в отношениях с Ольгой было внове, все возбуждало своей запретностью, все было сладко, как первородный грех. А грех-то был, и большой. Я упоминал ранее, что ко времени описываемых событий был уже женат на женщине волевой и далеко не глупой. Мое приподнятое состояние духа и тела не могло долго оставаться незамеченным. Мужчина, испытывая состояние влюбленности, доходит в отношениях с другими женщинами до крайности: он либо на дух не переносит ту, которая еще совсем недавно была ему мила, либо щедро осыпает «бывшую» добротой и весельем. Сами понимаете, когда душа поет, хочется, чтобы и всем остальным было хорошо: «Радуйтесь вместе со мной, люди! Я счастлив! Я востребован! Я люблю и любим!».  Я вел себя в семье как типичный влюбленный. Конечно, по возможности, я скрывал это, но разве шило в мешке утаишь? Жена начала  коситься на меня, а потом, видно, и подозревать. Начались вопросы, наполненные тайным, не ведомым мне смыслом – наводящие и провокационные вопросы: где был, сколько вас там было, было ли хорошо, сколько выпили, что за красные пятна на теле… Чтобы отвечать на них достойно, приходилось всю легенду, до мельчайших подробностей, держать в голове. Это тяжело, это ведет к умственному перенапряжению и раздвоению личности, это, в конце концов, раздражает. А тут еще угрызения совести от недонесенных домой копеек: надо же было деньги на цветы и мороженное оставить, а денег и так не очень-то хватало – кому и когда их хватает, хотел бы я знать.
На первых порах особой тяжести от такой жизни я не испытывал – нечастые интимные встречи с Ольгой компенсировали все неудобства. Хотел я ее постоянно. Стоило мне только подумать о ней, как «он» становился большим и твердым. Честное слово, происходило это в самых неожиданных местах, пару раз даже было очень неудобно, а не думать о ней я не мог: женщиной она была страстной и ненасытной. На первых порах это тешило мое самолюбие: «Видно я неплох, если меня так хотят! Мир переверну, сам сдохну, но марки не уроню! На то я и С.М*…!». – Но со временем ее сексуальный аппетит начал меня угнетать. Сейчас я понимаю, что обильный секс был первым признаком нашей физиологической несовместимости, что оргазм она симулировала.  Должно было это насторожить, но не насторожило…А тогда нескончаемый марафон любви только восторгал. Был случай, кажется на майские праздники, когда мы делали «это» сутки напролет, с перерывом только на час: нужно было переехать на другую квартиру. Черт, ну и здоров же человек в молодости!
________________________________________
* - здесь в подлиннике стояли имя и фамилия моего товарища

Это уже позже я начал подумывать об искусственном фаллосе, даже аккуратно начал  узнавать, где и как можно его приобрести в нашей кондовой стране. В ту пору в Союзе секса не было, а были презервативы по четыре копейки штука, изготовленные из резины, по толщине сравнимой с костюмом противохимической защиты, так что резиновый член мне достать не удалось. Но ни разу я не пропустил свидания и не пожалел, что изменяю жене. Ольга у меня была, по сути, первой самостоятельно выбранной и завоеванной женщиной, женщиной-символом освобождения от части комплексов, поэтому я готов был найти, сделать, украсть для нее все, или почти все. Только об одном мы договорились в первый же вечер: она не будет вытягивать из меня признания в любви, а я не буду разводиться со своей женой. Наивный вьюнош, поверил обещаниям женщины! Как легко было договариваться, и как тяжело потом соблюдать «достигнутые договоренности». Наверняка, давая обещания, она про себя думала, что чуть позже целиком подомнет меня, обставит дело так, что я разведусь с женой ей в угоду – только надо сейчас постараться, сексом затащить меня в трясину любви как можно глубже, сделать из своего тела своеобразный наркотик. И она методично следовала своему плану: при встречах мы только сексом и занимались. Точнее сказать, мы встречались для секса - нам не о чем было говорить. Она умела хорошо слушать, когда я рассказывал ей о художниках, книгах, музыке, и многозначно замолкала, всем своим видом давая понять, что знает больше меня, когда я спрашивал ее мнение об этих вещах. Умненькая была самочка, хитренькая и когтисто цепляющаяся за самое для нее главное – мужика. Только понял я это не сразу.
Год жизни проскочил как неделя, наши тайные свидания у нее на квартире слились в одно большое, перманентное свидание. Почему они были тайными? Она стеснялась родителей, которые спали в соседней комнате в квартире, и впускала меня тихо, по условному сигналу, как предатель впускает вражеские войска в осажденную крепость. Попав к ней в комнату, я мог выйти из нее только один раз - на улицу. Вся гигиена осуществлялась в тазике с теплой водой, который она заранее приносила и ставила у кровати. Романтика, восемнадцатый век с дворцовыми тайнами… и такими же интригами. Я  вот думаю, как она этот тазик к себе в комнату через всю квартиру на глазах у родителей тягала: неужели они ничего не видели и не слышали – вряд ли… Находчивой была девушкой – эта Ольга.
Впрочем, эти тайные свидания оставили в душе глубокую отметину. Воспоминания об одном из них даже сейчас, в старости, заставляет меня улыбаться. Как-то мы остались в ее квартире одни: Ольгины родители уехали на дачу, моя жена с ребенком поехали навестить родственников – и мы устроили пиршество любви. Ходили по квартире обнаженными, занимались сексом в самых неожиданных местах – роскошествовали, одним словом.
Когда входная дверь отворилась, и на пороге квартиры предстала ее мать, я выходил из ванной, прикрытый только нежным телом моей подруги. Ольга обхватила меня за шею, а ногами обвила мои бедра. Единственным крепежным приспособлением, удерживающим ее на весу, было соединение «шип-паз» природного свойства. Вот так фортель! Мы стояли в коридоре, отделенные от матушки двумя-тремя метрами, и я молча пялился на нее. В растерянности, онемев от испуга или от неожиданности, я расцепил руки, которыми за попку поддерживал мою живую одежду. Ольга, тоже расцепила свои руки у меня на шее и, по моему голому телу, как по маслу, моментально сползла к моим ногам, как сползают расстегнутые брюки. Ее мясистое место смачно плюхнуло по паркету - звук этого шлепка до сих пор стоит в моих ушах. Матушка, не торопясь, оглядела мою голую, остолбеневшую фигуру Аполлона Бельведерского, и чинно-молча проследовала в свою комнату, не сказав ни слова. Я вздохнул, судорожно и глубоко: «Значит, понравился», - и также чинно-молча проследовал в комнату Ольги. С тех пор я почти официально стал бывать у моей подруги. По крайней мере, тазик с водой больше в комнате не появлялся.

*   *   *
Все в этой жизни имеет свое начало и свой конец. Отсутствие тазика, воспринятое мною, как избавление от унижающих человеческое достоинство бытовых неудобств, значило, на самом деле, гораздо большее. Пропал романтизм наших свиданий: не было уже упоительной, перехватывающей дыхание, сладости риска быть застигнутыми на месте «преступления». Запретный плод перестал быть таковым, сменившись рутиной почти супружеских отношений. Я предполагаю, что разглядывание коридорных антиков имело для Ольги продолжение в виде разговора с родителями. А может, приход матушки с самого начала был подстроен, и после этих событий состоялся «семейный совет в Филях», на котором было решено, что пора переходить к следующей стадии приручения – прикормки к дому? Не знаю. Теперь, уходя после очередной порции секса домой, я часто слышал вместо нежно-тоскливого «когда же еще придешь?» сварливое «что, надоела я тебе?». В разговорах чаще и чаще упоминалось слово «любовница» в его негативном, укоряющем  меня смысле.
Что заставило ее усилить требовательность к нашим отношениям, какой механизм включился благодаря ее родителям? Может быть, когда был сорван покров таинственности с наших свиданий, она оказалась в неудобном и двойственном положении перед родителями? Может быть, любовь и надежды на брак  пробудились в ней с новой силой после одобрительного осмотра кандидата? А может, просто стало скучно: игра-то закончилась, и наши отношения перестали развиваться, остановились на удобной для меня, но не для нее, позиции?  Допускаю, что по изложенным причинам и наш секс потерял остроту и свежесть первых свиданий, стал более скоротечным и спортивным, что ли… Опять же, ничего не могу ответить себе, хотя думаю, что было всего понемногу. Для женщины естественно хотеть заполучить мужчину всего, без остатка, в свою собственность, а для такой ненасытной, как Ольга, это было целью жизни. Интересно, отчего все-таки она на самом деле развелась с мужем.
Так или иначе, но наши расставанья, а позже и встречи, стали по нарастающей сопровождаться сначала слезами, затем быстротекущими скандалами, и переросло все в долгие и нудные разбирательства по мелочам, когда говорят о ерунде, о копеечном событии, а преследуют лишь одну цель: по больнее «укусить» в разговоре собеседника, дать ему понять, какое он дерьмо, «если не понимает, как женщине  без него плохо». Вот уж, действительно: «кого люблю, того и бью». «Бью», чтобы обратить на себя еще больше внимания, «бью», потому что «ты, мерзкий, не хочешь взять меня в жены, а делишь себя на две семьи». Она любила, и ей было страшно потерять меня. Пока она ни на что не претендовала, пока наши свидания носили рисковый, периодический характер, эти страхи можно было топить в сексе. Но вот «Берлинская стена рухнула», открылись перспективы замужества, и ей стало страшно: сегодня он здесь, а завтра? Напрямую о страхах она сказать не могла – помните, были у нас договоренности, вот и злилась, и срывала это зло на мне.
Чтобы ускорить процессы, развалить побыстрее мою семью, заставить жениться на себе, однажды она пошла на прямую провокацию: позвонила мне домой вечером, при жене. Она прекрасно понимала, как мне будет плохо от этого звонка, как будет реагировать моя жена, у которой догадки, судя по всему, стали перерастать в уверенность моей измены, но позвонила. Своей цели Ольга почти достигла: дома было разбирательство, и мне с трудом удалось убедить жену, что это звонили по работе. Не знаю до сих пор, поверила ли она тогда…

*   *   *

      Все у нас с Ольгой закончилось быстро и грязновато. Не скрою, по моей вине. Меня уже тяготили наши отношения, я стал искать поводов не приходить к моей подруге лишний раз – все шло к разрыву. Может быть, поэтому я согласился принять участие в дружеской попойке. Работала тогда у нас женщина с испанской фамилией. Неплохая по характеру женщина, добрая, чуть старше нас, сопляков. И было у нее три достоинства: не замужем – без комплексов – голодная-голодная. Как это произошло, до сих пор не пойму: вроде бы брезглив от рождения, вроде бы вина было немного, вроде бы «сыт» был тогда… Короче говоря, на одной из вечеринок, происходивших на рабочем месте (сейчас это называется «корпоратив», а тогда называлось попойкой) переспал, даже не переспал, а, извините за вульгаризм, перепихнулся я с ней. Ну, было и было. На три дня я и забыл об этом – эка невидаль! На четвертый день подошел ко мне друг-Егорий и, понизив голос до шепота, спросил: «Слушай, у тебя как… с конца не капает? У меня ливмя льет». Я насторожился. Затем с этим же вопросом подошел ко мне еще один товарищ. Вот тогда и открылась мне вся картина моего грехопадения – я участвовал в свальном грехе, и за это бог покарал меня трихомониазом. По нынешним временам – мелочь, лечится одной упаковкой таблеток «Трихопола», но тогда это было крушением всех надежд, можно сказать крушением жизни. Представьте себе, как это специфическое заболевание я смог бы объяснить жене, не разбив наш «утлый челн» семейного бытия об «острые скалы» трихомониаза?
      По сию пору испытываю гордость от сознания, что нашел в себе мужество повиниться перед женой и сообщить о болезни Ольге. О жене речи дальше не идет, может быть, когда-нибудь, я расскажу о доброте и всепрощении наших жен, здесь я рассказываю о любовнице. Она подошла к событию деловито, мне показалось, даже радостно. Наш последний разговор я передаю полностью.
- Оль, так получилось… ну, в общем, у меня трихомониаз. Недели две секса не будет. Да, и еще, тебе надо сходить к врачу, провериться. Правда, тогда был инкубационный период, но ради спокойствия…
- Так, Стасик! Допрыгался. А я так и знала, что так будет.
- Откуда ты могла это знать?
- Откуда? Да у твоей жены на лбу написано, что она - б…, на ней клейма ставить негде!
- Подожди-ка, ты считаешь, что это я от жены получил подарок?
- А что… разве не от жены? Стой, стой… Так, прямо сейчас, здесь, говори честно: от жены или на сторону сходил.
- Разве это что-то меняет…
- Многое, дружочек, многое. Я думаю, ты теперь имеешь весомую причину на развод. Трихомониаз через общее полотенце или в бассейне не подцепишь. Рога она тебе наставляет. Гони ее, Стасик, милый! Не стоит она тебя! Оставь ей все, что скажет: квартиру, мебель, что там еще… и приходи ко мне.
-Оля, мы с тобой на эту тему уже говорили. И, вроде бы, договорились. Я разводиться не буду. Да и не она это.
-……..значит на стороне…….уходи.
     Я встал с дивана и ушел, ушел от нее, ушел от скандалов, которые стали тяготить, ушел в никуда. Я уходил с тяжелым сердцем, чувствуя себя виноватым в исковерканной судьбе Ольги, в ее ненависти к нам - мужикам. А зря сокрушался! Женская ненависть – штука страшная!
     Однажды, недели две спустя, после разрыва, я  поднимался по лестнице в квартиру. На лестничной клетке, на пол этажа ниже, у окна я увидел женщину средних лет, которая обернулась на звук моих шагов:
- Вы - Маркин Станислав Витальевич?
- Да, я. А что случилось?
- К нам в районный кожно-венерологический диспансер поступило сообщение от гражданки О.Б., что вы заразили ее сифилисом. Вот повестка, вы должны придти к нам, провериться.
- Во как! Хорошо. И спасибо, что передали повестку мне в руки, а не бросили в почтовый ящик.
- Ох уж эти мужики! Что ж я не понимаю, что ли… Нашкодите, а потом от жен прячетесь. Приходите, как там указано.
- Спасибо. Сколько я вам должен?
- Бросьте. Ничего. Кобели вы, кобели. Ну да бог вам судья!

     Я сходил, у меня ничего уже не нашли, но горький осадок предательства остался в сердце до конца жизни. Да, кобели мы. Похоть из нас смолоду так и прет. Природой в нас заложено разбросать семя как можно шире. Вот только подлости кругом много.  «Если так сделала - значит, не любила», - с грустью подумал я. Стало тоскливо, тоскливо.   

Рассказ второй «СТРАСТЬ»

Приступать ко второму моему рассказу мне невыносимо тяжело. Вторая ступень моего восхождения к любви была полна горя и потерь. С тех событий прошло лет пятнадцать, а забыть случившуюся трагедию я не могу до сих пор. И если Господом был положен мне искус страстью, то так тому и быть. Но мне и сейчас, много лет спустя,  никак не догадаться, зачем же он – Господь, фатум, судьба или злой рок – все равно, так жестоко расправился со своим инструментом? Не иначе, кроме искуса страсти, была у Вершителя для меня еще одна затея – испытать мое терпение потерей, еще раз убедиться, достоин ли я любви, не возропщу ли на него, за то, что отнимает у меня самое дорогое.

*      *     *
Есть на земле люди, след которых в жизни короток и ярок, как штрих пролетающей кометы на темном ночном небе. Им редко удается за свою короткую жизнь создать что-то значительное, монументальное. Бурное кипение жизни не позволяет им вырастить посаженное дерево и детей, в строящихся домах они закладывают только фундамент. Они проживают свою жизнь так, словно знают, что жить им недолго, а сделать необходимо многое. Эти люди не боятся ни бога, ни черта, они самостоятельны в своих суждениях и презирают условности общества. Им наплевать на каноны добропорядочности, их нравственные устои не совпадают с нашими: не до условностей общества им – успеть бы. Натуры обычно независимые, со зрелыми суждениями, с яркими характерами, пассионарии – люди-кометы все подчиняют своему темпу жизни. Остается только удивляться, когда они успевают видеть вокруг себя: если надо - помочь человеку, если надо – взбодрить и утешить. Одно можно поставить им в вину – они не дипломаты, им некогда разводить дипломатию – они говорят, что думают: в лоб, поступают, как считают целесообразным, выплескивают эмоции, когда захотят и как захотят: бурно, не сдерживаясь.
Для натур безвольных, мягких интеллигентов, такие люди сущая напасть, их пассионарность буквально сжирает внутреннее «я» рохли. Пассионарии беззастенчиво и целиком подчиняют интеллигентов своему влиянию, играют с ними, как играют с котенком, поддразнивая четырехлапую бестолковщину бантиком на нитке. Но эти же люди умеют мастерски, легко, не причиняя боли, добираться до «мягкого подбрюшья» вашей души, отшелушивать защитные слои скорлупы один за другим, быстро, доброжелательно.

*     *     *
Рассказ мой будет коротким. Мой рассказ – моя боль, мое «прости», мой мемориал Ей. Я, отсюда, из злого и счастливого, полного боли и радости мира живых, кричу ей… Нет, нет! Униженно, преклонив колени, прошу ее: «Прости меня, прости за то, что стала орудием в руках господа, что так мало прожила, что была веселой и бесшабашной и вот – сгинула, прости!».
 С Мариной я познакомился пятнадцать лет назад. Познакомился случайно. Это тогда я думал, что случайно, теперь я понимаю, что это был божий промысел. Я пришел к товарищу по работе в гости, даже не в гости – просто зашел выпить. Она сидела на кухне, за стаканом красного сухого и увлеченно спорила с хозяином о каком-то литературном опусе. Поздоровался, сел напротив. Отхлебнул вина, поднял глаза и встретился с ней взорами… Внутри меня что-то шевельнулось, провернулось и толкнуло в сердце. Я  понял, нет, не понял – смирился с мыслью, что если я немедленно не лягу с этой женщиной в постель, то  буду самым несчастным человеком на свете. Весь вечер  не мог я оторвать взгляд  от ее живого и милого, манящего и обещающего лица. Но как? Как дать ей понять, что я без ума от нее, если она подружка моего товарища? Это было бы подло по отношению к нему. Я промолчал весь вечер, и ни разу, даже намеком, не показал, что внутри меня бушуют страсти. Настроение мое испортилось, а она, как нарочно, при разговорах обращалась только ко мне, слегка подтрунивала над моей серьезностью, прогибалась на стуле, дразня меня своей прекрасной тонкой фигурой. Уходя, уже в прихожей, несмотря на присутствие друга, она, посерьезнев, резко обернулась ко мне и спросила ровно и деловито: «Будешь меня лизать? Тогда дам…». Хриплым от волнения голосом я прокаркал:
 - Когда?
- Я тебе позвоню. – И закрыла за собой входную дверь.
Мой товарищ обреченным  голосом, в котором не было ни возмущения, ни досады, сказал, поглядев на меня: «Я с первой минуты знал, что ты ее у меня отберешь», - сгорбился и пошел обратно на кухню заливать горечь потери вином. Бесполезно было оправдываться, клясться в дружбе и уверять, что ни при чем здесь: я молча оделся и вышел на улицу. С воспаленным воображением, трясясь от возбуждения, как в лихорадке, я долго гулял по бульварному кольцу и уговаривал себя, что это были пустые слова, что она не позвонит.
Марина позвонила на третий день. Я уже отчаялся ждать, чувствовал себя ребенком, которому обещали мороженное, а купили твороженный сырок, когда раздался звонок.
- Привет, - сказала она так просто, словно и не было трех дней расставания – Не забыл меня?
- Нет, конечно. Ты пошутила тогда?
- Нет, условия прежние. Ты согласен?
- Согласен.
- Тогда приезжай, - она назвала адрес за городом, по Дмитровскому шоссе.
- Буду через час. Никуда не уходи.
Я рванулся добывать, цветы, вино, шоколад. Сердце билось о грудную клетку с силой таранного бревна. Я обезумел от радости.
К Марине я прилетел вконец раздрызганным нетерпением встречи. Позвонил в дверь. Она открыла почти сразу, и встала в проеме, а сзади, из окна комнаты, на нее падал, ее одежду пронизывал солнечный свет жаркого лета. Меня, человека не избалованного женским вниманием, воспитанного в пуританских традициях, вид девушки ошарашил: на секунду мне показалось, что она полностью обнажена. Сердце у меня бухнуло раз, два… и остановилось. Я чуть не сполз по косяку двери: солнце пробивало ее полупрозрачный короткий халат из тонкого хлопка насквозь, давая свету возможность обрисовать стройную девичью фигуру с тщательностью художника-реалиста. Хороша, ах, как хороша!
- Заходи! – скомандовала она, развернулась и пошла в комнату. Легкая, стремительная походка ее поразила меня ничуть не меньше линий ее тела . Совершенно подавленный увиденным, я вошел в комнату, прижимая к груди кульки с пошлым джентельменски набором. Марина уже устроилась с ногами в кресле и слегка насмешливо, сложив брови домиком, молча смотрела на меня. Молчание затягивалось, я не знал, что мне делать, что сказать, а она молчала и не пыталась придти мне на помощь в моем дурацком положении. Насмотревшись, она ровным голосом, как будто и не было этих напряженных секунд, произнесла:
- Ну что же ты стоишь? Проходи. Складывай все на стол. Там что? Ага, шампанское, конфеты, апельсины, виноград – дивно – неси все в холодильник.
- Да, хорошо. А что, все это потом? – Сказал я, направляясь на кухню.
- Нет, то, что ты хочешь получить – это сейчас, а вот шампанское и фрукты - потом. Иди в душ. И ради бога, не трясись так, милый, все будет хорошо. Ты увидишь.
- Я не от страха…
- А-а! Ишь, ты какой – конь горячий, прямо! Ну, иди, иди. Я ведь тоже не железная. Уж поверь мне, я тебя тоже хочу, и сильно. Полотенце лежит на стиральной машине, с голубыми цветочками, оно будет твоим, пока мы не расстанемся. Шампунь на полочке, а зубную щетку возьмешь на раковине. Не забудь ее распечатать, а то будет очень смешно мне и очень больно тебе, когда ты в торопливости своей будешь чистить зубы полиэтиленовой оболочкой.
Я рванулся, заметьте, не пошел, а именно рванулся, в ванную. Сдирая с себя одежду, я уже представлял ее в своих объятиях, кровь толчками билась у меня в голове и не только… Меня не охладила вода душа.
Я вошел в комнату и увидел, как она, совершенно обнаженная, присела на корточки у электрофона и выбирает  виниловую пластинку. Да, тогда еще во всю были в ходу электрофоны и виниловые пластинки. Не уверен, что так сейчас, но тогда, девушки, воспитанные в традициях советской морали, стеснялись своего тела и не ходили обнаженными перед молодыми людьми, обернутыми полотенцем. А если после секса и приходилось бежать в душ, то делали они это короткими перебежками, сгорбившись и зажавшись, явно стесняясь своей наготы, и не желая ее показывать. А Марина вот не стеснялась. Как потом оказалось, она вообще не любила одежду, она считала, что одежда сковывает ее естественную грациозность. Очень изящно, без тени зажатости, расправив плечи и улыбнувшись мне, на цыпочках, прошла она в другой конец комнаты, чтобы задернуть на окне шторы. Попутно вышла на балкон, свесила вниз голову, прижавшись грудями к балконным перилам и, согнув одну ногу в колене, что-то посмотрела внизу,  и только после всех этих дефиле вернулась в комнату. Снова я, как идиот, стоял в центре помещения и в полной растерянности. Дивана, тахты, кровати, или чего-нибудь подобного здесь не было, и я не знал, что мне делать. А она запрыгнула на кресло, немного подвигала попой туда-сюда, устраиваясь поудобнее, после чего деловито раздвинула ноги, согнув их в коленях и поставив стопы на подлокотники. Посмотрела на меня, и вдруг как-то робко, без надежды в голосе, полувопросительно сказала: «Иди сюда…?». Я, было, рванулся начать совокупление, но она захлопнула передо мной ноги, как книгу, подняла вверх указательный палец и менторским тоном изрекла: «Ты обещал лизать мое тело – это обязательное условие! Без этого ничего не будет, но я облегчу тебе задачу – лижи только здесь». – Ее указательный палец показывал, где я должен лизать. Я начал, жадно вдыхая аромат ее молодого здорового тела и распаляясь от этого все больше и больше.


*      *     *
  Во второй раз мне приходится извиниться перед читателем за излишнюю эротичность повествования, но нигде, никогда, ни при каких иных обстоятельствах характер женщины не раскрывается так, как он раскрывается в сексе. Так я и дальше буду говорить о сексе, о любви, о женских характерах, не укрывая плотной пропыленной тканью ханжества свое повествование.
  Поневоле, много раз и в различных обстоятельствах я сравнивал Марину с Ольгой – все сравнения были не в  пользу последней. Там был «спорт» - здесь была ласковая игра. Там было - «давай, давай», здесь было - «хочешь, попробуем так?», там было - «я так устала», здесь было - «погоди, милый, вот так, так тебе будет приятней». Она заботилась обо мне с добротой ласковой мамы, она следила, чтобы у меня дома даже случайно не узнали о нашей связи,  и жестоко, почти пинками, выгоняла меня из своей квартиры, когда я задерживался у нее позже обычного времени, выговаривая при этом мне ворчливым голосом: «Вали, котяра, тебя дома ждут!». Я не уставал с ней, мне ее постоянно не хватало. Те несколько отпущенных нам богом месяцев сексуальных утех я провел в постоянном ожидании, когда она снова позвонит и скажет в своей обычной манере: «Привет, ты еще не забыл меня?».
Время тянулось от приглашения к приглашению нескончаемо долго и пролетало быстрее пули при наших встречах. Как-то я попытался взять инициативу в свои руки, и пару раз сам приглашал ее на квартиры, выклянченные у друзей, но она очень мягко, но решительно отказывалась от этих встреч – она постоянно куда-то спешила, летала по делам, ей было некогда «встречаться в гадюшниках». Она, как и Ольга, хорошо умела слушать, внимательно, и, одним коротким словом, вставленным во-время, меняла темы разговоров, когда они – разговоры - начинали пробуксовывать. А какой дивный, нетрадиционный, легкий и веселый секс был у нас! Не было рутины, не было излишнего напряжения, не было фальши. Она была большой фантазеркой без комплексов, и каждый раз придумывала что-нибудь новенькое, или наоборот, запомнив удачный момент, говорила: «Сегодня закрепим пройденный материал». Она умела выжать меня как лимон, и выжималась сама. Замечательно, что после секса с ней я не чувствовал  душевной опустошенности, которую обычно испытывал после свиданий с Ольгой. Было чувство счастья, безмерного счастья и желания не расставаться. Я всегда летел к ней на встречу, как летел тогда, в первый раз. «Летел на встречу, как грачи летели, сметая на пути сугробы и метели…».
 В своем увлечении Мариной я зашел так далеко, что уже подумывал о разводе с женой. Конечно, ни слова о любви не было сказано ни мной, ни ей, ни разу, но наши отношения… я уверенно полагал, что она меня любит, если время от времени зовет к себе, если постоянно хочет говорить со мной, пусть даже по телефону, если для нас встречи превращаются в праздник. Я почти собрался с духом, чтобы начать этот необходимый и сложный разговор, когда однажды,  при очередной нашей встрече, Марина, стоя обнаженной посреди комнаты, протянула руку и уперлась ладонью в мою грудь, останавливая порыв. Затем пристально поглядела мне в глаза и с тревогой в голосе произнесла: «Ты ведь не сделаешь этой глупости, правда? Нам и так хорошо». – поцеловала меня мимолетным поцелуем в губы и добавила: «Этого не будет никогда». Я расстроился, и сильно. Она усадила меня в кресло, взгромоздилась мне на колени, и, ласково поглаживая меня по волосам, стала успокаивать: «Дурачок, тебе хорошо со мной, пока я не твоя. Пока ты не можешь привязать меня цепью к кухонной плите и стирке, пока я решаю, как и где будет наша любовь. Но все изменится, когда тебе придется видеть меня каждый день взлохмаченной после сна, или с руками в пене от стирального порошка, или в растоптанных домашних шлепанцах. Не порть. Ничего не надо менять. Нам хорошо, потому что сейчас мы свободны. И не ревнуй меня, пожалуйста! Ну и что, что я переспала с твоим другом. Кстати, а кто тебе об этом доложил? От меня не убыло, а он снова почувствовал влечение к жене. Пустое! Мне хорошо только с тобой». В этот вечер секс был тихим и ласковым. Он был нежным, нежным и долгим, долгим, как у людей, которые любят очень сильно, и уверены в своей любви: я любил ее, а она любила весь мир. Ну, и меня конечно. Знать бы тогда, что это был наш последний вечер.

*      *     *
  Два дня спустя, когда я сидел в своем кабинете за разбором очередной стопки бумаг, зазвонил телефон. Мой товарищ, у которого я тогда увел Марину, рыдая в трубку, сообщил мне, что она разбилась на машине на Дмитровке, возвращаясь к себе домой. При ней была записная книжка с надписью на титульном листе «В случае утери или моей смерти сообщить…», далее шел номер его домашнего телефона. Ему гаишники и позвонили. Сердце мое провалилось вниз от предчувствия страшного горя. Я выбежал на улицу, никому ничего не сказав. Остановил частника и помчался на Дмитровку.    
Тогда по Москве еще можно было ездить быстро, поэтому уже через полчаса я был на месте аварии… Столько времени прошло… а стоит перед глазами…словно увидел это вчера. Не было красивого тела, не было Марины – была кровавая каша вперемешку с искореженным металлом, и только ее легкие туфельки, как специально, чистые от крови и пыли, аккуратно лежали на обочине шоссе. Я взял их в руки и прижался лицом к обувной коже, обтягивавшей еще недавно ее маленькие розовые ступни. Я не плакал – я не мог. Не она погибла – жизнь моя погибла, душа моя погибла. Как жить, если нет души?

*      *     *
Три дня после аварии на Дмитровке я не выходил из кабинета – я пил, и водка мне не помогала. Я отключил все телефоны, поставил туфельки перед собой на стол и пил. Я не мог ей простить, что она погибла, что в записной книжке был не мой телефон, что она бросила меня одного в этом неуютном мире, что не будет больше ее ласковых рук, легкого, удивительно мелодичного смеха, наших удивительных встреч. Мой секретарь, не зная, что произошло, но, чувствуя что-то неладное, время от времени приносила мне какую-то еду и водку, мыла рюмки, нарезала хлеб, и всем говорила, что я заболел, что буду на работе только в конце следующей недели.

На третий день ее хоронили, хоронили обломки моей жизни, хоронили то, что осталось от счастья,. Небритый, опухший от водки, воняющий перегаром и грязным бельем, явился я на похороны. Глядя на меня, родственники и друзья молча расступились, давая мне первому проститься с ней, а я стоял над остатками своей души и тихо, впервые за три дня, лил слезы. Они скатывались со щек, густо покрытых щетиной, и капали на погребальный полог, оставляя на нем серые пятнышки. У меня в ушах все еще стоял ее мягкий, любимый, любимый до спазма в горле, голос, и в голове крутилась, не давая покоя, ее фраза: «Привет, ты еще не забыл меня?» Нет, не забыл. Я молча положил родные туфельки в изножье гроба, повернулся как робот и пошел с кладбища.

Рассказ третий «ДРУЖБА»

…………………………………………………………………………………
Она сидела в кресле, а я стоял на коленях и обнимал ее ноги. Все мое тело вжималось в нее и просило, умоляло: «Не надо! Не уходи! Ты - моя жизнь, я умру без тебя!»
Я плакал. Плакал от любви и безысходности, от невозможности что-либо изменить. Я, старый дурак, не стесняясь, плакал навзрыд  оттого, что любил ее больше жизни, больше всего на свете. Я боялся ее потерять, и поэтому я плакал от нежности к ней, от беззащитности и хрупкости того чувства, что поселилось у меня в груди впервые за долгие-долгие годы. Я зарывался лицом в ее лежащие на коленях, открытые ладони и затихал, со страхом думая, что рано или поздно придется отымать эти теплые, ласковые, по-матерински мягкие, пахнущие чистотой руки от мокрого лица, выглядывать из этого маленького мирка спокойствия и любви в жестокий, холодный мир реальности.
       Она вытащила из-под моего лица одну руку и робко, слегка касаясь волос, успокаивающе стала гладить меня по голове: «Иди, тебя ждет жена и сын... Ты им нужен». Тихие женские слезы катились по ее щекам – ей было очень жалко меня – не очень молодого и не очень здорового уже человека, но мы все равно должны были расстаться - так решила она.
……………………………………………………………………………………………………..




От автора

       Здесь записи обрываются. Может, он так и не смог за всю свою жизнь пройти третью стадию любви, может, он поленился написать об этом подробно, а может, перечитав уже написанное, застыдился своего душевного порыва и забросил рукопись – не знаю. Знаю только, что он ходит хмурым, неразговорчивым, с потухшим взором. Уволился с работы.
      Может быть, сорвав этой любовью последний защитный слой  со своей души, он боится теперь ранить ее, обнаженную и беззащитную, новыми разочарованиями? Этого, к сожалению, я не узнаю уже никогда. Бедный он, бедный…
               
                Декабрь, 2008