В ледяном саркофаге

               
                Охота  пуще  неволи.
               
               
               
Ещё со времен организации Главсевморпути, метеорологические станции, обеспечивающие проводку судов вдоль арктического побережья и обслуживающие полярную авиацию, были наименованы полярными станциями и наделены особым статусом.

На них, как на судах флотилии были кают-компании, и существовал строгий внутристанционный режим. Устав требовал не только от сотрудников станции, но и от всех, временно находящихся на станции независимо от ранга и должности, неукоснительного подчинения начальнику полярной станции. И это было правильно. Только соблюдение строжайшей дисциплины могло гарантировать безопасность полярников в этих суровых краях, где буквально в считанные минуты может резко измениться погода: разыграться метель или наползти туман, а на сотни километров нет ни единого жилья, да и с белым медведем повстречаться не редкость. И мне на собственном опыте пришлось в этом убедиться. А было это так.

Будучи инженером отдела техники, во второй половине февраля мне довелось, быть командированным на полярную станцию им. Попова на остров Белый, расположенный в студеном Карском море и отделённый от полуострова Ямал проливом Малыгина. Остров вполне соответствовал своему названию. Плоский, как блин, без сколь либо заметных возвышенностей, зимой, которая в этих широтах составляет большую часть года, он был совершенно белым и когда море слабо всторошено, то трудно определить: где суша, а где припай. Работу, порученную мне, я выполнил быстро и, в условиях приближающегося полярного дня, ожидал обратного рейса.

Погода установилась тихая, не очень морозная и я решил прогуляться на охоту на диких северных оленей. Благо, что пока они здесь ещё водились в изобилии, и не было ограничения на их отстрел.

Как и следовало по уставу, оставил запись в вахтенном журнале о цели, направлении своего похода и указал максимально возможное время возвращения. Поскольку охота ходовая, лишнего с собой не стал брать. Поверх нательного белья свитер и маскировочный костюм, валенки, шапка-ушанка, шарф и меховые рукавицы. Благо наст прочный и в лыжах не было необходимости. Питание – пара бутербродов. Снаряжение – карабин «Лось», охотничий нож, да компас.
 
Погода радовала. Солнце, небольшой морозец, который только бодрил, крепкий наст и видимость, как говорят метеорологи – «миллион на миллион». Отсутствие оленей в окрестности станции не огорчало, поскольку отличная погода и световой маяк, возвышавшийся рядом с метеостанцией, силуэт которого заметен до полутора десятков километров, позволяли смело шагать хоть до самого горизонта.

Я направился вглубь острова, ориентируясь по отпечаткам оленьих копыт и где-то через полчаса хода, увидел первых оленей, сначала одиночных, но по мере приближения их становилось все больше. Они мирно паслись, копытя ягель, лишь изредка поочередно поднимая голову и озираясь. Маскировочный костюм не скрыл меня от их зорких глаз и каждая моя попытка приблизиться на расстояние выстрела, заканчивалась неудачей. Они неторопливо отходили вглубь острова, всё время, находясь в недосягаемой зоне. В охотничьем азарте в погоне за оленями я и не заметил, как отмахал приличное расстояние, и маяк уже проступал на горизонте едва различимой зазубриной.

Здравый смысл подсказывал необходимость возвращения, чтобы успеть на станцию к назначенному сроку, тем более что погода начала портиться. Солнце затянула пелена облаков, и лёгкий снежок затеял свою пляску.

Но истинные охотники поймут меня, что невозможно в такой момент повернуть назад. Единственное, что я сделал – это поменял тактику преследования: и уже не гнался, очертя голову за оленьим стадом, а осторожно стал подкрадываться к одиноко пасущемуся оленю, пока он копытил и ел ягель. Но едва он поднимал голову и озирался, я падал на снег и прижимался к жёсткому насту. Затем пополз к нему по-пластунски. Одежда очень скоро насквозь промокла, глаза заливал пот. Но я не замечал ничего этого. Меня ждал мой первый олень! И я сделал все возможное, чтобы подкрасться к оленю на полторы сотни метров и, затаив дыхание, плавно нажать на курок.
 
Пуля, однако, угодила не в грудь, а прошла ниже, перебила ему обе передние ноги, и он рухнул в снег, беспомощно упираясь задними ногами и пытаясь встать на передние и не понимая, почему ему на этот раз не подчиняются ноги, и тычась мохнатым носом в окровавленный снег. В громадных чёрных глазах животного застыли ужас и мольба, в них не было ничего звериного, а было душераздирающие страдание и смирение…, но животное было обречено и более гуманным было прекратить его мучения. Это был первый и последний убитый мною олень. Я поклялся в этом и сдержал своё слово.
 
Передо мной лежала еще теплая туша оленя, который буквально несколько мгновений назад спокойно пасся, радуясь жизни и пробуждающейся весне, а теперь – это просто груда мяса. Зачем?! Неужели всё дело в этом пресловутом стремлении самоутверждения?!
 
Меж тем ветер усилился. Поползли белёсые змеи позёмки. Прежде, чем приступить к свежеванию туши, я положил карабин так, чтобы ствол его указывал направление на уже едва различимый на горизонте маяк. Не обладая сноровкой ненцев, я провозился довольно-таки долго. К тому времени уже началась слабая метель, и маяк совершенно исчез из виду. По компасу засёк направление движения к станции и определился относительно направления ветра, так как других ориентиров не было.

Положив на плечи оленью шкуру мехом внутрь, взвалил его тушу и пошёл по направлению к станции. Олень был ещё молодой, и его освежёванная туша весила менее двадцати килограммов, поэтому удобно укладывалась на плечах и позволяла достаточно быстро шагать с такой ношей. Ветер крепчал, и метель разыгралась не на шутку. Бутерброды уже давно были съедены, и теперь я время от времени лакомился, отрезая полоски мяса от ещё не замёрзшей туши.
 
Вскоре потемнело и запуржило так, что уже было затруднительно точно придерживаться направления ветра: впереди ничего не возможно было различить кроме сплошной снежной круговерти. Положение стрелки компаса с трудом различалось в темноте, поэтому свой курс я сверял не чаще, чем каждые полчаса. Я предполагал, что удалился от станции не более чем на полтора десятка километров, следовательно, через пять – максимум шесть часов ходу, я должен быть в районе станции, если не собьюсь, конечно, с курса. Надежда услышать рёв дизеля, при запусках метеозонда, была весьма слаба. Во-первых, мешали завывания ветра, А во-вторых, в такую погоду вряд ли кто решится выпускать зонд.

Идти было очень трудно: порывистый ветер пронизывал, казалось бы, насквозь, а секущий снег забивал дыхание, облеплял лицо, проникал под одежду, смерзался на ресницах, усах и бороде. Но с каждым шагом, который давался с таким трудом, я продвигался всё ближе и ближе к спасительному жилью…

Но когда с невероятным трудом, выбиваясь из последних сил, я всё же, преодолел это расстояние, отшагав в направлении к станции пять с лишним часов, и, не обнаружив никаких признаков её близости, то понял, что дальше идти бесполезно. Станцию невозможно отыскать в такую метель, да еще в темноте – пройдешь в десяти шагах и не заметишь. Поэтому продолжать поиски – только зря тратить силы, и если идти до полного изнеможения, то стоит тогда только присесть, чтобы отдохнуть и ты уже не в силах будешь подняться. Но и сдаваться тоже рано: нужно как-то переждать пока закончится метель, поэтому ножом в крепком насте вырезал углубление – своеобразное снежное ложе, воткнул в головах карабин, постелил оленью шкуру и, свернувшись калачиком, попытался уснуть…

Но не тут-то было! Пока я шёл, тем более быстро, то не ощущал такого холода. Теперь же в снежном ложе, хотя я и был защищен от свирепого ветра, но мороз превратил влажную одежду в твёрдый панцирь, угрожая соорудить из нее ледяной саркофаг. Уснуть не удавалось. Было нестерпимо холодно, но ноги в валенках, руки в меховых рукавицах, так что обморожение конечностей мне пока не грозило, да и до общего замерзания пока еще далековато. Но кто знает, сколько еще будет продолжаться эта метель?

Единственное, что можно было определенно сказать, так это то, что голод мне не грозил: время от времени отрезал полоски уже замерзшей оленины, и она сначала хрустела ледышками на зубах, а потом таяла, наполняя рот солоноватым привкусом свежей крови. Но в подобной ситуации на такие мелочи не обращаешь внимание. Перед лицом из капюшона я соорудил подобие тубуса, чтобы лицо не забивало снегом, и через который можно было бы дышать. Метель не утихала, и казалось, что и эта ужасная метель и эта кошмарная ночь будут продолжаться до скончания века. И никогда уже не прекратится метель и не кончится ночь…

А снег все больше заметал меня и, смерзаясь с обледеневшей одеждой, соорудил надо мной подобие саркофага. И под этим снежным одеялом, не скажу, чтобы было тепло, нет, было холодно, было очень холодно, но утомлённый трудным переходом и, измотавшись в течение бессонной ночи, перед рассветом под завывание метели я всё же, то ли задремал, то ли впал в полузабытье, когда уже трудно было отличить сон от яви…
 
Когда же я раскрыл глаза, было уже совсем светло и удивительно тихо: не было ни воя метели, ни снежной круговерти. С большим трудом мне всё-таки удалось выбраться из своего ледяного саркофага, и я невольно залюбовался открывшейся взору картине. Передо мной простиралась бескрайняя снежная равнина, искрящаяся и переливающаяся бриллиантами в солнечных лучах.

Вдруг невдалеке от меня под снегом что-то зашевелилось. Рука машинально рванулась к карабину, но нет – это был не медведь. Из-под снега рядом со мной вставали олени. Они не бежали от меня, а спокойно и грациозно отряхнувшись от снега, степенным шагом направлялись вглубь острова.

Еще вчера, я столько времени шёл и полз, чтобы приблизится к оленям на расстояние выстрела, а сейчас они совсем рядом: стреляй – не хочу. И я не хочу стрелять! Пурга как бы побратала нас. И теперь олени принимали меня за своего. После пурги временами ещё пускался слабый снежок, но в кратковременные перерывы, видимость улучшилась, и не более чем километрах в пяти я увидел желанный маяк.

Не стану пересказывать всего того, что мне довелось выслушать от начальника станции в свой адрес. Лишь ограничусь упоминанием, что за не возвращение на станцию к назначенному сроку, по докладной того же начальника мне вкатали выговор и лишили премии за месяц.

Причину же своего отклонения от курса я выяснил из записей наблюдений метеорологов. За те пять с лишним часов, пока я шёл в метель, ориентируясь по ветру, и лишь изредка сверяясь с компасом, ветер изменил направление более чем на девяносто градусов. Так что при таком раскладе, мне ещё крупно повезло, что метель прекратилась к утру, и я достаточно удачно вышел в расположение станции, а можно было бы оказаться далеко от острова среди торосов Карского моря.

П-ов. Ямал, Мыс Каменный, 2014г.