Приключения Хрюки

                Глава  первая
   

Его звали Хрюкой, и был он мягкой игрушкой из Мак-Дональдса. Его сшили  из ярких тряпочек и набили поролоном, но, несмотря на это,  внутри Хрюка  имел добрую бессмертную душу детского угодника. Однажды его вынули из коробки, где он лежал со своими братьями поросятами, и грубо кинули в пакет с гамбургером, картошкой и кока-колой.
- Дождался,  наконец – подумал Хрюка, поудобнее устраиваясь между стаканом ледяной колы и раскаленным гамбургером. Пакет закрыли, и стало темно. Сквозь плотную бумагу пакета глухо послышался шум автомобильного двигателя, Хрюку начало слегка потряхивать… и он  понял, что его увозят из Москвы. Трясло долго – часа два, в пакете с каждой минутой становилось все жарче, и кока-кола не казалась уже такой ледяной. Хрюка подумал, что если через десять минут его не выпустят на волю, то он просто сойдет с ума от  запаха картошки, тепла гамбургера и тесноты пакета. Вскоре рев и тряска прекратились, наступила тишина:  какая-то странная – не городская – тишина, без отдаленного  шума автомобилей, неясных разговоров, шарканья ног по асфальту.
     - Кажется, я в деревне; кажется, моим хозяином будет русоголовый мальчик    или девочка  с чумазой рожицей и вечно немытыми руками. – Успел подумать Хрюка, но тут в пакет брызнул яркий электрический свет, тонкие дрожащие пальчики ухватили игрушку поперек живота и с криком восторга извлекли из пакета на свет божий.

                * * *

         Первое, что увидел Хрюка, когда его глаза после темноты пакета привыкли к свету  -  круглая курносая рожица с конопушками от уха до уха и глаза восторженные, блестящие глаза маленькой девочки. Девочка стояла около взрослой женщины и истошно орала:
- Мама, посмотри, посмотри: он совсем как из мультика!!!
-Да-да, хорошо. – Отвечала мама, а девочка все норовила сунуть  игрушку прямо маме в нос.
Весь остаток вечера Хрюка не сходил у Девочки с рук – она таскала его по довольно-таки большой даче и знакомила с остальными обитателями Игрушечного ящика. Его новыми друзьями стали: хорошо воспитанный и серьезный скочтерьер Клякса, который очень гордился тем, что был выпущен в Финляндии; совершенно замызганный, когда-то белый, а теперь серый заяц Егорка, по-русски неладно скроенный, но крепко сшитый, и две бабёхи: Барби-балерина и Барби-врач, которых Хрюка про себя назвал «пластмассовыми близнецами».


                Глава вторая 

Но вот вечер и кончился,  Девочку с трудом уложили в постель (очень уж ей этого не хотелось), а Хрюку поставили на  сервант рядом с Кляксой и Егоркой. Свет в комнате мама погасила, поцеловала Девочку на ночь и ушла, закрыв за собой дверь, из-под которой пробивалась тонкая полоска света. В комнате повисла тишина.
       Среди этой тишины Егорка вдруг тяжело вздохнул, почесал левой передней лапой между ушами, а правой откуда-то из-за спины вытащил настоящую морковку и начал ее  грызть. В темноте раздался громкий хруст и отчаянное чавканье. Клякса, который плохо видел в темноте, спросил:
 - Мистер Хрюка, я понимаю, что вы поросенок, но не до такой же степени!…
 - Это не я, Клякса, хотя я бы с удовольствием чего-нибудь съел – ответил Хрюка.
 - Егорка, это Вы? – голос Кляксы был раздражен до крайности, а бабехи из соседнего угла, с кресла,  в один голос начали подзуживать зайца: - Егор, а Егор, дай морковку.
     - Последняя, - буркнул Егорка, и отвернулся в угол. Оттуда глухо продолжало раздаваться веселое чавканье.
   - Егорка, как Вам не стыдно! Ведь Девочка учила Вас поведению за столом, - продолжал возмущаться Клякса.
   - Да, учила она… - сказал Егорка с набитым ртом: - Вы пришли сюда позже и не знаете, что Девочка учила меня манерам, когда ей самой было 3 года. А чему может научить ребенок? Она сажала меня за стол и начинала пичкать мелко порванной бумагой и пластилином, причем все это она проделывала прямо рукой, причем второй рукой не переставала одновременно ковырять у себя в носу. Вот и вся моя наука. Уж не говорю об элементарной гигиене.
Затем без всякой передышки, как будто и не было предыдущей речи, повернулся к Хрюке: - Морковку будешь? – И не дожидаясь ответа, сунул лапу за спину и достал еще одну тонкую морковку.
Хрюка взял морковку, вдохнул ее свежий аромат и понял, как же он проголодался. Хрустнув морковным хвостиком, он спросил у зайца:
     - Какая свежая, где достал?
     - А-а, днем, когда с Девочкой ходил по огороду… Свистнул пару штук…
Бабехи из своего угла хихикнули: - Он у нас известный «свистун», если чего пропадет, ищи у него, Хрюка.
Егорка возмутился: - Вруньи несчастные, когда я у вас чего брал?
     - А мой купальник? – сказала Барби-балерина.
     - Клянусь, это не я. Это Хвостец стибрил, - ответил Егорка.
     - Ну и скандальная же компания, - подумал Хрюка: -  Все делят чего-то, все с претензиями… А кто это – Хвостец, - спросил Хрюка у Кляксы.
     - Ну-у, приблудился тут к нам один мышонок, каждую ночь приходит.
Голодный бедняга вечно, да еще девочкина мама его гоняет, вот и тащит все, что успеет. Иной раз сопрет, потом увидит, что это не съедобно, и возвращает на следующий день. Бомж, короче, - закончил свою речь Клякса.


                Глава третья

Хрюка задумался: - Нелегко, наверное, быть бомжем – никто не накормит, поспать-помыться толком негде, всегда холодно,… а если дождь?
Бр-р-р-р.  В это время где-то около Егорки раздался шорох, писк, и заяц победно заорал: - Ага, попался, «мини-слон».
- Что у вас там опять, - проворчал Клякса: - чего шумите? Сейчас Девочку разбудите.
- Да вот, Хвостец пришел, - опять заорал Егорка, - пытался у меня последнюю морковку уворовать, а я ему лапой на хвост наступил, так он сейчас, как воздушный шарик на веревочке, на своем хвосте дергается.
Отдай морковь, ворюга серая!
- На, подавись ею, жмот, - пропищал Хвостец, - сам лопнешь от обжорства, а голодному мышонку есть хочется.
- А ты попросил бы по-хорошему, тогда я, может быть, и дал – упрекнул его Егор, - а то стибрить все норовишь. А я не люблю, когда мое берут. На, грызи, «напасть человеческая».
Хвостец стал грызть морковку, бабехи на своем кресле тихо завозились, что-то лепеча о распущенности нравов, пропавшем купальнике, губной помаде и прочих девичьих делах… Клякса стал тихо похрапывать и поскуливать во сне, ему ,наверное, опять снилось, как девочка вместо мяса пытается накормить его речным песком и толченым кирпичом. Только Егорка и Хрюка не могли угомониться: Егорка все допытывался, почему Хрюка пахнет  котлетами, и нет ли у него внутри вкусной горячей котлеты, которую он скрывает от товарищей. Хрюка рассказал Егорке и доевшему морковь Хвостецу свою коротенькую историю жизни, при этом так привирал, когда расписывал вкусную жизнь в Мак-Дональдсе; что Хвостец тихо застонал и стал пробираться к Егорке за спину. Егорка заметил его маневр и спокойно сказал:
- Эй, серое воинство, не лезь туда – бесполезно, морковка действительно была последняя.
Тогда мышонок,  чтобы заглушить урчание полупустого желудка, предложил  окружающим сбегать наперегонки от одного края серванта к другому. Согласился только Егорка. Они встали у края на одной черте, а Хрюка сказал: - На старт, внимание, марш!, - и бегуны сорвались с места. Егорка бежал большими шагами, но ступал при этом мягко, почти не слышно. Хвостец мелко семенил и грохал лапами как слон. На повороте Хвостец не удержался на краю серванта и с шумом, как у хорошей гантели, рухнул вниз. Хрюка зажмурил глаза, сердце у него замерло – разбился!  Егорка перегнулся через край и тихо- несмело крикнул вниз:
- Хвост, а Хвост, ты жив?
Внизу сначала было тихо, потом раздался тихий стон, потом грубые ругательства (что поделать – Хвостец был беспризорником – а значит груб и невоспитан), потом по полу прогрохотало, как будто шло стадо слонов – это Хвостец побежал обратно к серванту.
   Дверь медленно отворилась, на пол упал свет из коридора, в комнату тихо вошла мама и чуть не наступила на Хвостеца. Он рванулся в противоположный угол комнаты, напоролся на мамин тапочек, споткнулся, перевернулся через голову и, пролетев метра два по воздуху, приземлился на ноги и быстро-быстро убежал. Мама была так поражена увиденным, что от смеха и неожиданности не могла сдвинуться с места. Уже позже она зажгла свет в комнате, пытаясь поймать мышонка, но того уже и след простыл. Все игрушки замерли: они еле сдерживались. У Кляксы от  усилий сдержаться так перекосило морду, что даже мама обратила на это внимание:
- Господи, -  сказала она, - где это ты так помялся?



                Глава четвертая 

Мама после того, как зажгла свет, долго-долго искала Хвостеца, но конечно же не нашла, только Девочку разбудила.
- Мам, гаси…- попросила Девочка.
- Да, сейчас. Мышь тут бегает. Гашу…
 Свет погас, и не успела мама плотно прикрыть дверь, как всех обитателей комнаты прорвало громовым истерическим хохотом. С подвизгиванием хохотали «пластмассовые близнецы», упал на спину и, охая от смеха, задрыгал ногами Егорка;  очень вежливо, со сдерживаемым скулежом, смеялся Клякса, Хрюка, как и положено поросенку, визжал и хрюкал, а из угла тоненько пищал Хвостец. 
- Хвост, ну ты даешь! Кости-то хоть целы? – спросил дружка Егорка.
- Целы. Только задняя правая лапа болит, кажется зашиб, - отвечал мышонок.
После того, как все отсмеялись, в комнате на секунду повисла тишина. Клякса протяжно зевнул и спросил:
- Ну что, теперь спать?
- Да, спать, - ответил Егорка.
А Хрюка и бабехи ничего не ответили  –  они уже успели заснуть.
Так  для Хрюки прошел первый вечер в семье Девочки.
               


                *   *   *            

Утро выдалось солнечным и теплым. Хрюка проснулся оттого,  что подушка под ним зашевелилась. Он открыл глаза и увидел, что голова его лежит  на пузе у Егорки, а сам Егорка положил голову на спину Кляксе.
- Ма-а-ам, - услышал Хрюка громкий голос Девочки и проснулся окончательно.
В комнату вошла мама и спросила Девочку:
- Вставать будешь?-
Хрюка на свежую голову оглядел комнату Девочки с высоты серванта – ничего комната, светлая и довольно просторная. Он опустил глаза вниз и увидел на полу красное детское корытце, а в нем какой-то  округлый камень, расчерченный на неровные прямоугольники. Когда Девочка вышла из комнаты для утреннего умывания, Хрюка спросил сладко потягивающихся Егорку и Кляксу:
- А это что там внизу?
- Не что, а кто, - ответил Егорка: - Это наша знаменитость - черепаха. Вообще-то ее зовут Черепуня, но мы ее иногда называем Т-34.
- А почему Т-34, - спросил поросенок.
- Чудак, ты что, танка такого не знаешь? Наша Черепуня, когда ее выпускают погулять, за собой на траве такую борозду оставляет, что некоторые танки могут только позавидовать, - Егорка опять принялся скрести лапой между ушей:
- Слушай, Клякса, посмотри, что у меня там: чешется невозможно.
- Нагните голову, Егор, - с видом заправского доктора сказал скотч:
- О, у Вас тут какая-то блоха живет. Странно, обычно блохи – это удел собак.
- Ты не рассуждай, а гони ее оттуда, паразитку, ко всем чертям! – пробубнил себе в грудь заяц.
- Что за лексикон, что за интонации: совсем как у Хвостеца, - возмутился Клякса: - Держите себя в руках!
- Ладно-ладно, буду, только прогони ее: заела же, - взмолился Егор.
- Ах, Егор, как был ты чумазым крестьянином, так им и остался, - вступила в разговор Барби-врач: - Никакого понятия о гигиене!
- Помолчала бы, мамзель, - схамил Егорка: - Меня-то целых два раза стирали, а ты сама хоть раз воду нюхала? Меня вообще возмущает, что люди сами моются каждый день по два раза, а нас – хорошо если разочек за всю жизнь!
Врачиха уж было открыла рот, что бы ответить зайцу, но тут в комнату вернулась Девочка и все замолчали. Только Хрюка про себя подумал:
- А я вообще поросенок, ко мне вообще повышенные требования. Если представится возможность, буду мыться каждый день – прятаться не буду.
Девочка схватила Хрюку и Кляксу и выбежала из комнаты,  по пути приказав остальным сидеть смирно и дожидаться ее возвращения.
- Опять на экзекуцию понесли, - вздохнул Егорка: - Сейчас накормят песком и кирпичами. Интересно, эти свинские собаки принесут чего-нибудь стоящего поесть? Ну Клякса-то точно не догадается: ему происхождение воровать не позволит…  А вот Хрюка…
Черепуня впервые открыла рот и медленно, как бы нехотя, сказала:
- Егор Иванович, если хочешь, я поделюсь с тобой одуванчиками: у меня их в корыте много.
- Нет, спасибо, «каменная спина», не ем я твоей травы, уж очень она у тебя горькая!
А Барби-балерина, роясь в очередной раз в своих тряпках, заметила:
_  Егор, а Егор, с каких это пор ты стал таким разборчивым? Помнится мне, раньше ты трескал все подряд.
_ Слушайте, вы,  тонконогие козы, вы прекратите меня подковыривать когда-нибудь, или нет? – вскипел Егорка: - С вами невозможно стало жить. Попрошусь у Девочки обратно в Москву.
На этом разговоры в комнате прекратились, и все замолчали, сердитые друг на друга. Только Черепуня в своем корыте начала традиционную утреннюю пробежку на месте и застучала, заскребла когтями по гладкой пластмассе с упорностью механической игрушки.

                *   *   *               

               Для Хрюки и Кляксы в это время вовсю просеивался песок из кучи перед домом, натирался  красный кирпич, собиралась трава.
- Хрюка, хочу сказать Вам… Вы сделайте вид, что эта мешанина Вам очень нравится. Не надо обижать девочку – она просто не все знает о нас и думает, что делает нам благо, - шептал Клякса на ухо Хрюке.
Хрюка согласно кивал головой и одновременно следил за большой черно-зеленой мухой, которая настойчиво пыталась приземлиться Кляксе на нос.
Поросенок схватил тонкую и длинную щепочку и, пока Девочка отвернулась, ловко и сильно ткнул своей доморощенной шпагой мухе в брюхо. Убить, не убил, но муха с обиженным густым гулом улетела прочь.
     А тут и «обед» подоспел. Он состоял из супа (глина с травой на воде), каши (слегка смоченный песок), салата (мелко порванные стебли одуванчика) и чая (вода с очень небольшим – только для цвета – количеством глины). Хрюка вздохнул и открыл рот…




                Глава пятая               

К вечеру, когда закатное солнце удлинило тени, когда первые коровы стали возвращаться домой через дачный участок мамы и Девочки, когда, решив все свои собачьи проблемы, по улице пробежал в свою конуру соседский Руслан, а кошка Дашка наконец-таки выползла из-под капустных листов, Хрюка впервые за день смог отдохнуть на заднем крылечке дома, куда его посадила Девочка. Рядом лежал на боку с высунутым языком Клякса, у него на лице было написано блаженство тихого отдыха после трудного многохлопотного дня. Легкий теплый ветерок овевал их маленькие игрушечные фигуры, а в воздухе уже начинали звенеть  пока немногочисленные, но такие назойливые, первые комары. Хрюка отмахивался от них листом клевера на ножке, а Клякса не обращал внимания: его мех комару было ни за что не одолеть.
         Поросенок с грустью осмотрел свой еще недавно чистый, а теперь весь вымазанный в глине и песке комбинезончик. Он повернулся к Кляксе и спросил:
- Слушай, Клякса, а что, Девочка каждый день с вами вот так… - И выразительно показал на свою одежду.
- Нет, просто ты ей очень понравился, она постаралась доставить тебе максимум удовольствия. Ну, и мне за компанию…  Благодаря тебе Девочка сегодня устроила выходной и зайцу и  бабехам. С одной стороны хорошо – отдохнут, а с другой – Егор ворчать будет – он без еды и дня обойтись не может. Кстати, если Девочка нас возьмёт с собой  на ужин постарайся для него хотя бы хлеба прихватить со стола.
Солнце  зашло, и на крыльце стало прохладно.   Хрюка впервые забеспокоился, вдруг их тут забудут на ночь: страшно, холодно… Вспомнился Хвостец с его бомжовой судьбой, и сидеть стало еще  неуютнее. Хрюка опять обернулся к Кляксе и поинтересовался, не водится ли за Девочкой привычка бросать своих друзей сразу же после первого дня знакомства. Клякса долго молчал: он был степенная благовоспитанная собака, слов на ветер не бросал, резкие выражения пытался смягчать, и прежде чем сказать что-либо,  долго взвешивал, не будет ли сказанное им сплетней или заглазным наветом. Затем, как бы нехотя,  ответил, что за Девочкой такого ранее не замечалось, хотя,  учитывая ее возраст, она вправе была бы это себе позволить. Он хотел еще что-то сказать, но тут перед крыльцом светло-серой молнией проскочил Хвостец.
- Куда Вы, Хвостец? – Спросил Клякса: - У вас что – пожар в норе?
- Хуже. У меня другого рода неприятности! – Затормозил перед крыльцом мышонок всеми четырьмя лапами. Дальнейшие слова Хрюка и Клякса слышали уже  из облака пыли, которое никак не хотело оседать:
- По моим данным, сегодня в обед мама девочки выбросила в яму обрезки жира от куриных бедер. Большое количество чистого легкоперевариваемого сытного сала! Но этот разбойник, этот пыхтун,  уже все пронюхал и, не дожидаясь ночи, поперся за этим салом вместе с сородичами. Я боюсь, что пока я с вами разговариваю, они уже доедают последнее.
- Не замечал я ранее за Вами такой жадности, Хвостец – Сказал Клякса:
-   Вы ведь знаете, что у Ежика большая семья и ее надо кормить, а Вы  у нас - один как перст и всегда сможете подкормиться у Егорки.
Хвостец ничего не ответил, только раздраженно пискнул,  махнул на Кляксу лапкой и побежал дальше. Тут на крыльцо вышла Девочка и сказала:
- Ну что, соскучились? Я бы раньше пришла, да мама заставила молоко допивать – вот и задержалась. Так, ты - Клякса,  у нас более-менее чистый, а вот Хрюку я сейчас понесу в баню:  вместе со мной мыться будет.


                *  *  *               

У  Хрюки от радости аж ушки дыбом встали: – Меня помоют, я снова буду розовый и чистый.
 Пока Девочка несла его в баню,  он на всякий случай осматривался и запоминал дорогу, а заодно таращился вокруг из чистого любопытства: на этом краю участка он  еще никогда не был.
Весь участок, или почти весь, зарос конским щавелем, да таких гигантских размеров, что даже Девочке он доходил до плеч. То здесь, то там лежали доски и обрезки бревен.
- Какой хороший участок, - Подумал Хрюка:
- Как здесь, должно быть здорово, играть в прятки и прочие интересные игры. Можно, например, снарядить экспедицию по исследованию  джунглей центральной части участка, как Левенгук, или устроить тайную базу среди конского щавеля, а на этой базе отсиживаться от каких-нибудь врагов – вроде соседского пса Руслана или того бешеного петуха, что приходил утром со своими несушками. В общем, здоровский участок, что там говорить…
     Хрюка не знал, что такое баня, но его несли мыться, и это наполняло все его существо ликованием, предвкушением чистоты и телесного расслабления.
Баней оказался отдельно стоящий дом, разделенный на две половины.
В первой половине стояла скамейка, на нее и посадили пока Хрюку. Девочка и мама ушли во вторую половину, а Хрюка стал осматриваться. Тут он услышал у себя за спиной в бревнах шорох и обернулся. На него в упор глядели две черные, нахальные бусинки глаз Хвостеца.
- Хвостец, а ты-то как здесь оказался? – Спросил Хрюка: - Впечатление такое, что от тебя положительно негде спрятаться!
- А чево, тебе одному, что ли чистоту блюсти, - ответил Хвостец: - Я тоже помыться хочу, только мне еще рано – там горячо очень. Что за народ,
натопят так, что порядочному мышу и находиться в парной невозможно!
А кроме прочего, я здесь, потому что там, в парной,  очень много кусков мыла, разного-разного. Я вчера два сорта попробовал, а сегодня еще два хочу.
В это время из-за двери парной раздался возмущенный голос мамы.
- Во, слышал, - спросил Хрюку Хвостец: - Это она вчерашнее мыло обнаружила. Ну, мне пора, а то застукают еще…
И Хвостец опять юркнул в щель между бревен. Из парной вышла девочка взяла Хрюку и понесла мыться.
Первое впечатление у поросенка было такое, будто его поместили в кастрюлю с кипятком – так жарко здесь было, потом он немного привык и даже стал получать удовольствие от тепла, запаха сосновой смолы и еще чего-то травяного, душистого и приятного. Девочка посадила Хрюку на полати, взяла детский шампунь и сказала: - Теперь этот шампунь будет только твоим.
Потом она намылила Хрюку этим шампунем и окунула поросенка  в тазик с водой. Держала под водой так долго, что Хрюка подумал: - Утопит, как пить дать, утопит.
Вода в тазике сразу стала черной, а на поверхности даже плавали какие-то мошки.
 Но все обошлось:  не утопили,  и Хрюка чистый, розовенький и влажный,  пустился в обратный путь из бани у Девочки на руках, заботливо обмотанный чистой тряпочкой вместо полотенца.
- Надо же, как удачно, - подумал он: - Я и сам чистый и комбинезон усадку не дал. Все-таки вода – это вещь, баня – это тоже вещь, и Девочка такая хорошая, заботливая – повезло мне с хозяйкой.

                *   *   *               

         Хрюке в этот вечер везло как никогда раньше.  Девочка пошла пить кефир на ночь и взяла поросенка с собой на кухню, а там, налюбовавшись на его чистую розовую мордочку, решила собрать ему гостинец.      Она взяла  небольшую тряпочку и сделала из нее дорожный узелок, а туда положила четыре сладких печененки и две карамельки. С этим кульком Хрюку и отправили на сервант на постоянное место ночевки. Вскоре после вечернего умывания вернулась  Девочка, мама уложила ее в кровать, поцеловала  на ночь и погасила свет.
       В комнате опять стало тихо, а через не занавешенные окна в комнату смотрели яркие любопытные звезды. Где-то  на околице села гавкнула собака, негромко раздались голоса и шаги стайки молодежи, которая шла на дискотеку в соседнюю деревню, и опять стало тихо. Девочка равномерно задышала: игрушки поняли, что она уснула. Первым начал Егорка:
- Хрюка, что у тебя в узелке? Поделись!
С кресла загалдели бабехи:
- Мы тоже хотим, мы тоже…  Не тебе одному, косоглазый.
- За косоглазого ответите, в натуре, - вдруг каким-то чужим голосом сказал Егорка.
- Егор, ты что, сдурел? Что это за слова, где ты этой гадости нахватался? – Удивился Хрюка.
- Мама сегодня днем по телевизору боевик смотрела, а Егор сидел и очень внимательно слушал, - ответила за Егорку Барби-врач.
- А чего они меня постоянно подковыривают: то я у них косой, то крестьянин чумазый, то еще кто, - обиженно прогундел Егорка.
- Прекратите немедленно, что вы сцепились, вам делить нечего, - рассудительно сказал Клякса:
- А впрочем, мы сегодня будем  делить гостинец или нет?
Все загалдели, каждый предлагал себя в качестве делильщика. Наконец сошлись на том, что делить должен самый авторитетный здесь – Клякса.
Клякса развязал узелок и добросовестно пересчитал все печенья и конфеты.
Затем надолго задумался и даже пытался накарябать на крышке серванта какие-то формулы найденной тут же шпилькой. После чего изрек:
- Уважаемые присутствующие, по долгому размышлению я пришел к такому выводу: две карамельки мы отдадим бабехам (одобрительные возгласы и аплодисменты с кресла), по одной печеньице получат Хрюка, Егорка и я. Но если мы последнюю, четвертую печеньицу отдадим Черепуне, то Хвостец у нас останется голодным. Как быть?
- Я печенья не ем, уважаемый Клякса, и спасибо за то, что не забыл меня в своих расчетах, - подала голос снизу черепаха.
- О, ты смотри, весь день спала, даже поговорить со мной не захотела, а как делить, так проснулась… - удивился Егорка, перегибаясь через край серванта: - Эй, каменный кругляш, я о тебе…
- Знаешь, Егор, почему тебя бабехи не любят, - сказал Клякса: - Уж очень ты груб, прямо сказать, хамовит, и ни в грош не ставишь окружающих.
- Эй, народец, где моя доля? – послышался голос с гардероба, который как скала нависал над сервантом. После этих слов раздалось шуршание и громкий глухой стук о сервант, можно было подумать, что с гардероба свалилась, по меньшей мере, коробка с обувью, а не маленький мышонок.
- Хвост, ты хоть раз пробовал без грохота спуститься откуда-нибудь? Такой маленький, а шуму от тебя, как от крупной собаки, даже больше, - сказал заяц.
- Хрюка, раздайте, пожалуйста, печенья. А вы мистер Хвостец, будьте так любезны, передайте две эти карамельки нашим дамам, - Клякса, казалось, был чем-то озабочен: - Эх, сейчас бы чая к этому печенью.
- Какие проблемы? – рванулся мышонок, и уже на бегу добавил: - сейчас на кухню слетаю.
Хвостец прибежал минут через десять. В передних лапах он тащил игрушечный пластмассовый чайничек с заваркой и две чашечки, а в зубах у него была маленькая игрушечная бутылочка с водой. Как только он все это поставил на сервант, его разобрал такой неудержимый хохот, что еще десять минут никто не мог понять, что с ним происходит, и только Барби-врач настоятельно требовала допустить её к «психически больному». Когда Хвостец отсмеялся и немного отдышался, то сказал: - После чая напомните мне рассказать вам забавную историю.
Затем мышонок схватил две карамельки, свою печененку и убежал к бабехам. А Клякса, Егорка и Хрюка сели в кружок, поставили чайник и воду на середину и, скрестив ноги, как заправские азиаты сели степенно разливать чай и вести неторопливую беседу. С кресла раздавалось попискивание Хвостеца и веселые взвизги бабех. Хвостец щекотал  их хвостом под мышками, а бабехи взвизгивали от неожиданности, делали вид, что сердятся на мышонка, но не прогоняли его. И по всему было видать, что эта игра им всем троим очень нравится.
- Ну, как сегодня отпахали, - спросил Егорка, откусывая по чуть-чуть от печенья и прихлебывая чай из чашки.
-   Да как обычно, сначала песок с глиной, потом глина с песком. До полного окостенения  насиделись на стульях, потом запеленатые два часа пролежали в кроватке, потом немного побродили по смородиновому лесу. Ну, вот и все, пожалуй. Да, Хрюку еще и помыли к тому же, - в словах Кляксы чувствовалась усталость от повседневной рутины.
- То-то я чувствую, что наш поросенок пахнет как-то необычно: вчера котлетой пах, а сегодня уже духами какими-то. Ты, Клякса, всегда одним и тем же пахнешь - какой-то пылью, а Хрюка наш модник – запахи каждый день меняет.
- А у меня теперь свой шампунь есть, - Похвалился Хрюка.
- Лучше бы у тебя свое мыло было, - Отозвался с кресла Хвостец: - По крайней мере, натуральный продукт, грызть можно. А шампунь это что – это что-то вроде денатурированного спирта: он хоть и спирт, а пить нельзя.
- Все бы тебе ненасытному стрескать. Может ты и грохаешься так громко, что от голодухи камни ешь, - пробурчал Егорка.
- Я организм молодой, растущий: мне много еды надо. Егор, у тебя печеньица не осталось? – спросил Хвостец.
- Лезь сюда, ненасытная утроба. На, Хвостец-каменец, ешь. Специально для тебя сэкономил, - сказал Егорка.
А Хрюка подумал: - Несмотря на всю его наносную грубость, душа у нашего Егора есть, и, кажется, не такая уж мелкая.

               
               

                Глава шестая


Утро на даче началось не как обычно: мама спросила у Девочки, как она спала и собирается ли вставать, Девочка, как всегда, ответила, что спала хорошо, сладко потянулась,  вскочила с кровати и пошла умываться. Необычным было то, что ночью Клякса очень беспокойно спал и умудрился во сне свалиться с серванта, но усталость предыдущего дня взяла свое, и он не проснулся даже после падения.
 То-то все остальные игрушки с утра тихо хихикали над строгим и «правильным» скочером, когда он с совершенно одурелой мордой удивленно осматривался,  сидя на полу.
- Знаешь, Клякса, - сказал Егорка: - Я бы на твоем месте не смотрел по сторонам с таким глупым видом, а быстренько закатился  под сервант – может быть, Девочка тебя не найдет и ты сможешь отдохнуть хотя бы денечек.
Вернулась Девочка, бросила влажное полотенце на постель и вприпрыжку побежала завтракать, а Клякса подошел к корыту Черепуни и с независимым видом начал с ней учтивую светскую беседу. Можно было подумать, что он специально спустился вниз побеседовать с черепахой:
- Как вам спалось, уважаемая Черепуня, как Ваше здоровье? Хватает ли Вам еды (ну не иначе как Клякса лично распределяет кормежку)?
- Доброе , доброе утро, милейший Клякса! Спала я неплохо, правда под утро несколько замерзла, пришлось влезть под панцирь, да петух этот очумелый – что ему не спится – заорал как оглашенный ни свет ни заря. Еды мне конечно же хватает, но намереваюсь сегодня попроситься у Девочки на улицу: что-то клевера захотелось свеженького, устала от одуванчиков, и на солнышко хочется. А как спали Вы, почтеннейший Клякса?
Какой был неожиданный удар! Клякса, когда начинал разговор с Черепуней, этим маневром пытался замаскировать свое смешное положение, а теперь,  то ли глупая, то ли очень вредная «каменная мыльница» как нарочно задала вопрос, на который Клякса никак не мог ответить, не опозорив себя окончательно в глазах окружающих. Первым не выдержал Егорка, как наименее воспитанный член игрушечного общества – он заржал в полное горло, недвусмысленно тыча лапой в сторону скочера. Его поддержали бабехи, а за ними уж и Хрюка стал сдержанно подвизгивать от переполнявшего его смеха.
Бедного Кляксу аж перекосило от досады, так глупо он, самый солидный и умеренный представитель игрушечной компании, не выглядел еще никогда. Он потерял над собой контроль, и его понесло:
- Каменный ты кругляш, у тебя и в голове-то, наверное, одни камни, если ты совсем ничего не соображаешь. Неужели ты ничего не видела, что задаешь такие дурацкие вопросы…
У Черепуни от  незаслуженного оскорбления даже шея из панциря вытянулась, рот у нее полуоткрылся а глаза налились слезами от обиды. Она молча втянула голову в панцирь и отвернулась от Кляксы, не желая отвечать на его гадости. Черепуня была обижена, незаслуженно обижена до глубины души.
Клякса и на секунду не мог допустить, что Черепуню разбудил его голос, и что она на самом деле ничегошеньки не видела.
               

         
                Глава седьмая


Тревожное сообщение поступило ближе к обеду. Принес его в комнату Хвостец, который ради такого случая рискнул появиться в доме днем, несмотря на опасность в очередной раз вступить в конфликт с мамой. Клякса так и оставался под сервантом, а Хрюка с Егоркой и бабехами сидели за игрушечным столом и делали вид, что пьют воду с глиной – якобы какао. Девочка пошла мыть руки перед обедом, когда в комнату вкатился взъерошенный и возбужденный мышонок и с порога набросился на Кляксу:
- Что, сапожная щетка, доволен, добился своего… - набросился он на Кляксу: - ни стыда, ни совести, ни чувства сострадания, а еще туда же: считает себя сильно образованным, воспитанным.
- Что, что случилось? – всполошились остальные, а Егорка даже привстал со стула.
- Только что Черепуня ушла со двора. Я ее с утра наблюдаю: грустная такая, и уж как она клевер любит, а не ела сегодня. Ну, я подошел спросил в чем дело, она и рассказала, как этот «чернушник» оскорбил ее сегодня, - продолжал захлебываться словами Хвостец: - Чуть не плакала, никак не поймет в чем дело… Подлезла под загородку своего загончика и заковыляла со двора. Я у нее спросил, может останется, передумает? Она только лапой махнула.
В комнате мгновенно повисла тяжелая тишина, бабехи закрыли лица руками, Егор стал чесать у себя в затылке, Хрюка почти сполз со стула на пол, а Клякса схватился за сердце.
И в этой тишине тем более громко прозвучал отчаянный, полный неисправимого горя и тоски крик Девочки, которая обнаружила пропажу Черепуни. К плачу Девочки присоединился возбужденный голос мамы, раздались торопливые шаги по коридору, и голоса стали звучать уже во дворе.
     Прошло довольно много времени – игрушки сидели притихшие подавленные, ожидающие любых новых страшных потрясений – в доме никого не было. Давно кончилась обеденная пора, никто не обедал…
Первый заговорил Егорка: - Удавить бы тебя, Клякса, как бешеного пса! Она же ничего не знала, а ты ее словами как мокрой тряпкой по лицу. Думаешь, если у нее спина каменная, так и душа такая же?
Тут же загалдели бабехи, по-женски многословно и бестолково выражая свое возмущение; Хрюка тихо заплакал, а Хвостец забился в угол и гневно сверкал  оттуда бусинами глаз.
- Да не знал я, что она спала и не видела ничего, не знал, - бил себя кулаками в грудь Клякса: - если бы я знал, разве я себе такое позволил бы…
В комнату вошла девочка. Глаза у нее были опухшие, заплаканные. Она села на краешек кровати и неподвижно  уставилась глазами в пол. И такое горе было написано у нее на лице, что уж тут все игрушки не выдержали и вслед за Хрюкой тихо-тихо зарыдали. Так тихо и незаметно, что Девочка ничего и не заметила. Не до того ей было, да и игрушки не хотели добавлять ей тоски своими слезами.

               
      
                Глава восьмая


Весь конец этого несчастливого дня и два последующих прошли уныло и в непрестанных поисках Черепуни.  Девочка часто плакала, ходила вялая и ничем не интересовалась. Мама тоже была опечалена. Как-то  в семье привыкли к этой немногословной малоподвижной и мало обременительной черепашке. Она жила в доме уже давно, тихо лежала в своем корыте  и незаметно стала  членом семьи. Каждое лето вначале она приезжала вместе с девочкой на дачу, и каждое лето в конце она также вместе с Девочкой уезжала с дачи. Дачу без Черепуни представить уже было невозможно.
      Игрушки, как могли, пытались облегчить горе Девочки. Барби очень тщательно и опрятно одевались, Хрюка пытался застыть в самых неимоверных смешных позах, а Егор задвинул Черепунино корыто под самый сервант, чтобы взгляд пореже останавливался на нем. Клякса был угрюм и неразговорчив: было заметно, что он очень сильно переживает свою вину. Одно время Егор даже стал приглядывать за ним: как бы какой-нибудь глупости не совершил над собой. С него могло статься, все-таки совесть у скочера была...
Хвостец целыми днями обшаривал окрестности дачи и даже привлек для этого семейку Ежика-помоечника, но все их экспедиции день за днем оканчивались неудачей – Черепуня  пропала окончательно. Вечерами, когда Девочка засыпала, игрушки все разговоры вели только о ней и черепахе: Девочку жалели, а Черепуню даже осуждали слегка. Неужели она не подумала, когда уходила, сколько печали это доставит всем окружающим. Время от времени Егор, устремив глаза куда-нибудь в угол произносил: - Где-то сейчас наша Черепуня, что-то она делает? – И тогда все тяжело вздыхали и замолкали. Короче говоря, плохо стало в доме. Всем.

                *   *   *   

         Но  вот в один из таких черных дней, ближе к вечеру,  на дачу зашла соседка, баба Зина. Руками она поддерживала передник, в котором у нее что-то лежало. Она позвала маму и спросила, не теряли ли они с Девочкой чего-нибудь накануне. Мама, посмотрев на передник, тут же сообразила: «Черепаха!!!».
             Да, это была Черепуня. Ободранная, уставшая, но живая. Она тихо лежала в переднике и даже не пыталась оттуда выбраться – было видно, как сильно ей досталось в эти дни. Баба Зина рассказала, что черепаху, совсем обессиленную, нашли ее внуки почти у самой скотофермы, она еле ползла по обочине дороги, и, по всему было видать, что она заблудилась и потеряла всякую надежду дойти куда-либо.
Девочка закричала от радости, схватила Черепуню и стала ее целовать прямо в грязную мордочку. Затем отнесла ее в корытце и уж до конца вечера не отходила от Черепуни ни на шаг. А Черепуня, поняв, что она дома и самое страшное уже позади, мирно улеглась в корыте, вытянула все четыре лапы и маленький хвостик и тихонько заснула.  Что творилось от радости с игрушками – это тема для особого рассказа. В этот вечер на даче долго не гас свет, и игрушки уж думали, что им так и не удастся поговорить между собой.
 
               
                Глава девятая


Ближе к полуночи Девочка угомонилась, свет был погашен,  и у игрушек наступил очередной вечер. Тысяча вопросов готова была сорваться с языков всех присутствующих, но эти вопросы опередил Егорка своей по-крестьянски незатейливой бытовой репликой: - Знаете, я сейчас прикинул, а ведь мы уже три дня ничего не ели!
- А я ел, - отозвался из угла Хвостец: - Мы когда с Помоечником Черепуню искали, то время от времени заглядывали на помойку. В эти дни Девочка ела плохо, так что там можно было найти даже целую куриную ножку или большой кусок колбасы. Уж не говорю о хлебе – его  там было в таком изобилии, что хватало всем, даже  этому стаду «перьевых подушек» вместе с Петькой-дураком во главе.
- А я и сейчас есть не хочу, - сказал Хрюка: - мне до сих пор Девочку и жалко и рад за нее: бедная, как она намучилась в эти дни!
- Нам всем ее тоже жалко, даже Кляксе. Правда, Клякса? Но чего-нибудь съесть, хотя бы время от времени, мне просто необходимо, - ответил Егорка: - Так что, Хвостец, давай дуй пулей на кухню и тащи чего–ни будь съедобного. Да, и не забудь прихватить еды для Черепуни. Эй, Черепунька, чего бы ты сейчас съела?
Ответом ему была тишина. Клякса перегнулся через край серванта и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь: - Спит.
- Ладно, - принял решение Егорка: - Ты, Хвост, тогда тащи еду только для нас.
- Я мигом,- пропищал Хвостец и юркнул в щель под дверью.
В комнате опять повисла тишина. Казалось бы, столько молчали в прошедшие дни, что сейчас должны не закрывать ртов, но когда поняли, что черепаха спит, и  вопросы задавать некому, говорить расхотелось совсем. Каждый сейчас задумался о своем. Вспоминал, как он себя вел в эти тяжелые дни, о чем думал, что чувствовал. Какая-то большая и светлая усталость навалилась на всех: как будь-то, все сообща выполнили тяжелую и нужную работу, после которой им по праву полагается длительный отдых.
       Появился Хвостец, неся под мышками  по прянику, а в зубах большую спелую сливу. Сливу он аккуратно положил в черепашье корыто, Черепуне под нос, и, пробормотав: - Проснется поест…- стал карабкаться на сервант. Егорка перегнулся через край и вытянул лапу, чтобы помочь Хвостецу, но тут же громко зашипел и быстро дернул ее вверх: - Ты совсем обалдел, «кошачья еда», что же ты кусаешься?
- А чем я за твою руку цепляться буду, кроме как зубами, если у меня обе лапы заняты: я же пряники держу. Или ты думаешь, что я за эти дни летать научился?
- Ладно, ладно… не ворчи. Мне в темноте не все видно. Обратил внимание – звезд сегодня совсем нет.
Серые приятели (один - от грязи, а второй – от природы) втащили пряники наверх и стали добросовестно пытаться разделить их на всех. Но так как и один и второй умели считать только до трех, то волей-неволей им пришлось обратиться к Кляксе:
- Клякса, сделай милость, подели пряники. Мы с Хвостом что-то никак не сообразим, как это сделать.
- Сейчас подойду, - сказал Клякса и положил лапу Хрюке на плечо. Надо еще раз заметить, что в темноте Клякса видел плохо.
Дележка добычи у пса много времени не заняла, и вскоре две трети одного пряника были отправлены необычно тихим сегодня бабехам, а пряник с третью остался на серванте, где и был благополучно разделен между остальными.  Ели молча, вяло как-то. Даже Егор сегодня ел не громче остальных. И тут Хрюка вспомнил: -  Хвостец, ты в прошлый раз просил напомнить о какой-то истории.
- А, это когда я за чаем бегал… Если хотите - расскажу. Хотите? Ну, слушайте. Выбежал я тогда из комнаты, крадусь на кухню…
- Да как ты крадешься, Хвост,  уж лучше бы и не крался, - засмеялся Егорка: - ты же топаешь ногами не тише коровы по деревянному полу. Крадется он!
- Не мешай, Егорка, пусть рассказывает, - сказал Хрюка.
- Ну вот, - продолжил Хвостец: - крадусь я на кухню. В доме тихо. Думаю, что мамы в доме нет: мало ли куда вышла…  Забираюсь на кухне на стол заварки налить. Перед этим конечно на веранду слетал за посудой и чайником. Руки заняты, зубы заняты – неудобно. Я тогда решил часть посуды на телевизор положить, чтобы потом было удобно с высоты на пол столкнуть и в два приема подобрать. Налил я заварки, воды и  полез  сзади телевизора на его верхнюю крышку , залез да так и обомлел. Прямо передо  мной сидит мама и тихо так чаек с бутербродом попивает. Увидела меня, даже жевать перестала, рот полуоткрыла, глаза вытаращены… Я гляжу,  она так близко – руку протяни и поймает. Мне бы бежать, а на меня  какой-то столбняк напал. Замерли мы оба, смотрим друг на друга а пошевелиться не можем. Ну,  я, конечно, первый очнулся. Как был с чайником, бутылочкой и посудой, так и свалился на пол, потом уж подобрался и побежал к вам. Только слышу за спиной, что  тапочек в стену грохнул – значит, и мама быстро очнулась, да еще и кричит, что такой наглости она отродясь не видела. Вот и вся история.
- Поймают тебя когда- ни будь, Хвост, и хвост тебе оторвут, - скаламбурил Егорка: - А без хвоста, какой же ты Хвостец?
- Ничего, авось не поймают, - спокойно ответил мышонок, - до этого ведь не поймали…  Главное, отравленного зерна не есть …
- Интересно, где была Черепуня, - ни с того, ни с сего сказал Клякса: - На нее кто-то напал. Видели, какую  ободранную принесли.
- Ты знаешь, Клякса, у нас тут врагов хватает. Это только у Хвоста одна мама во врагах, а у нас - и собаки, и дети чужие, и вороны, и петух этот…  Много врагов.
- Хорошо, что мы у Девочки – она нас в обиду не даст, - сказал Хрюка.
- Да, хорошо… - в один голос поддержали Егорка и Клякса.
- Ну, давайте спать. Завтра Черепуня проснется, тогда и поговорим с ней о ее похождениях. Бабехи вон, уж полчаса, наверное, как спят. Спокойной ночи, - уже с зевотой закончил Егорка и подставил свой мягкий живот Хрюке и Кляксе: - Ложитесь…-
         
            
                Глава десятая


Черепуня отходила от своего путешествия два дня. Как валун, она неподвижно лежала в своем корыте и ни на что не реагировала. Игрушки все эти дни крутились около черепашки и, время от времени, поглядывали на нее – жива-ли. Клякса на очередной прогулке умудрился нарвать и принести Черепуне сладенького клевера, а Хвостец спер с кухни еще одну сливу. Черепуня ничего не ела. Только на третьи сутки из корыта донеслось такое знакомое царапанье когтями о пластмассу. Игрушки возликовали. Первым, как всегда, не выдержал Егор: - Черепуня, ты проснулась, наконец,  как себя чувствуешь, выспалась?
- Спасибо, Егорка, выспалась. Как же есть хочется.
- Ты поешь, поешь. Конечно, все уже завяло, но на первый раз сойдет.
 Из корыта раздалось медленное чавканье: Черепуня начала есть. Ела она громко и долго, постоянно извиняясь за шумовое сопровождение, но даже хорошо воспитанный Клякса не стал делать ей замечания, а наоборот сказал: - Ты не стесняйся, мы и внимания на твое чавканье не обращаем. Ты ешь, Черепуня, ешь…
Игрушки замолчали, выразительно глядя на Кляксу. Скочер сначала делал вид, что не замечает их взглядов, даже отвернулся и начал  что-то выискивать у себя в меху, но это не помогло…
Хрюка наклонился к псу и тихо сказал: - Клякса, я думаю, что ты должен извиниться перед Черепуней. Все этого ждут. Смог же ты оскорбить ее публично, значит, обязан также публично и извиниться.
- Да, да, - как-то жалко и суетливо сказал Клякса: - Конечно, конечно. Я сделаю это, - затем набрал в себя побольше воздуха и, как в холодную воду с головой, начал: - Черепуня, милая Черепуня, извини меня, пожалуйста. Я поступил очень нехорошо, когда закричал на тебя. Я…я не разобрался в ситуации и поступил очень опрометчиво. Прости меня. Клянусь, я никогда, никогда больше так не сделаю.
Черепуня перестала жевать, и в корыте и на серванте наступила тишина. Затем из корытца раздался  тихий, почти незаметный вздох и черепаха начала говорить: - Да, Клякса, ты меня в тот раз очень обидел. Но я рада, что ты нашел в себе мужество попросить прощения и… я тебя прощаю. Останемся друзьями, как и раньше.
- Ну, теперь, когда все формальности улажены, а ты Черепуня перекусила слегка, может, ты расскажешь нам, где тебя носило. Хвост, Хрюка, перестаньте ковырять в носу и чесаться, сядьте спокойно! – Егор от нетерпенья дергал свои уши с такой силой, что трещали нитки.
- Хорошо тебе говорить, Егорка, а меня комары заели, - пожаловался Хрюка.
- Ну, все, ребята, слушаем. Говори Черепуня.
- Ладно, расскажу, - начала Черепуня после короткого молчания, - Мне было так горько, так обидно после разговора с Кляксой, что я  окончательно решила уйти со двора: я не могла себе представить, как мне такой «оплеванной» возвращаться в свое корытце. Я подкопалась под стенку загончика и поползла. Я знала, где калитка, но вот что находится за ней, я не представляла, да мне и все равно было, куда ползти. Сначала мне даже понравилось это путешествие: одуванчиков, сладкого клевера, подорожника – всего было в избытке. Я, не спеша подкреплялась, по мере продвижения. За калиткой сочная и высокая трава сменилась жесткими остатками после покоса. Ползти стало легче, и я летела по этой стерне как ракета, но уж клевера там  было не достать ни за какие коврижки. Солнце уже клонилось на закат,  и, по моим подсчетам,  я уже довольно много проползла, когда решила, что надо устраиваться на ночлег. Я и не представляла себе, как это опасно – ночевать на улице. Я заползла под какой-то кустик и немножко вздремнула. Проснулась в темноте. Очень темно было кругом: и слева, и справа, и наверху, и внизу – короче, тьма была непроглядная. Темная тьма!  Я стала вспоминать, что было со мной до этого, и догадалась – это  мне листва кустика  небо загораживает. Я выползла из-под куста и обомлела. Братцы, такой красоты я не видела никогда. Все небо было усыпано звездами. Какие же они  разные!  Одни из них светились красноватым светом, другие были почти голубыми, третьи – белые-белые, одни размером с два кулака, другие меньше чем глаз у Хвостеца, третьи  пылью прочертили по всему небу полупрозрачный след – словно кто-то нес сахарный песок и просыпал из мешка, одни складывались  в хитроумные узоры, другие были одинокими и гордыми. А некоторые звездочки, наверное, самые молодые и нетерпеливые, мигали и срывались с небосвода, оставляя на  нем коротенькие белые черточки. Сказочная красота! Мы ведь, ребята,  ночуем под крышей и не видим всей прелести чистого ночного неба, а оно большое-большое, глубокое, просто необъятное.  При этом было тихо-тихо, только кузнечики в какой-то далекой траве стрекотали свою ночную песенку. Я так расслабилась, так увлеклась осмотром этих чудес, что чуть не прозевала опасность, которая подкрадывалась ко мне большим темным силуэтом. Только и успела, что сунуть голову под панцирь, как на меня налетела соседская собака – этот вредно-скандальный задиристый Руслан.  Сначала она закрутилась вокруг меня, потом стала подходить все ближе и ближе, а затем попыталась укусить меня. Вот глупая, она не подумала о том, что панцирь у меня тверже стали. Зубы лишь слегка царапнули по верху. Я испугалась, что он меня сейчас начнет переворачивать на спину, да как зашиплю на него! Руслан наверное не ожидал такого, а может он змей боится - не знаю, только его от меня словно ветром сдуло, лишь когти  по камням дороги зацокали.
Я заползла обратно под куст, прикрылась листочками, но так до утра и не смогла заснуть: все боялась еще одного нападения.
      Утром не выспавшаяся, голодная, я решила продолжить свой путь. Подул ветерок и принес с полей запах свежих трав, запах клевера и одуванчиков. Я решила ползти на запах: он был таким сильным, что мне показалось – поле совсем недалеко. Решила не портить себе аппетит и не размениваться на полусухие и мелкие одуванчики, которые попадались по пути. Тогда я не знала, что до поля этого мне ползти и ползти, что сил у меня после очередной стычки не хватит, и что от голода мне будет уже все равно – поймает меня кто-нибудь или нет. Но все это я расскажу вам завтра, а сейчас уже поздно…  Давайте укладываться спать.
  В дальнем углу на кресле всхлипнули бабехи – им стало жалко Черепуню. Егор тяжело вздохнул и заскреб в затылке. Хвостец что-то сокрушенно пропищал, а Хрюка посмотрел с серванта вниз на царапины на спине черепахи и сказал: - Хорошо, что хорошо кончается.
            
               
                Глава одиннадцатая


На следующий день с самого утра игрушки были рассеянными, часто падали со стульчиков, на которые их сажала девочка, капризничали и не хотели есть кашу из песка и глины. Бабехи как по команде разогнули свои руки-ноги и никак не хотели их сгибать, когда кукол переодевали. Клякса поджал одну переднюю ногу и от этого постоянно заваливался набок, если его пытались поставить прямо. Короче говоря, игрушки не хотели сегодня играть с девочкой. Они хотели, чтобы девочка побыстрее оставила их в покое, они с нетерпением ожидали продолжения рассказа Черепуни.
         Девочка  и в самом деле очень скоро отстала от игрушек – кому хочется воевать вместо того, чтобы получать удовольствие от игры – она отложила игрушки и ушла на заднее крыльцо читать на свежем воздухе про Мэри Поппинз.
          В воздухе начали звенеть вечерние кузнечики,  коровы возвращались с пастбища, и  кошка Дашка,  вынырнув в очередной раз из дебрей участка, отправилась домой, а закатное солнце начало гореть ярким пламенем в стеклах окон дачи,  и природа, и люди готовились к вечернему отдыху после трудового жаркого дня – все в деревне дышало миром и спокойствием. А в это же время, в пустой комнате дачи, игрушки, застыв в напряженных позах и открыв от ужаса рты, внимательно слушали продолжение рассказа черепахи.
- Я ползла уже больше трех часов, запах травы также сильно дразнил мой нос, но самого поля так и не было. Я остановилась отдохнуть, и тут услышала над своей головой громкое заботливое кудахтанье. Я подняла глаза и обомлела: надо мной, по-хозяйски широко расставив ноги, стоял петух. Что? Да-да, тот самый, что время от времени приходит к нам на участок. Он наклонил голову набок, посмотрел на меня одним глазом, оглушительно прокукарекал и, вдруг молниеносно и сильно клюнул меня. Я еле успела убрать голову. Панцирь аж загудел от удара. «Эге-е» - подумала я, - «как бы он мне панцирь не расколол» и решила уползти от этого агрессора. Но петух был настойчив, он с частотой швейной машинки стал колотить меня сначала по панцирю, а потом и по лапам. В промежутках он то оглушительно орал, то кудахтал, созывая свое стадо кур. Положение мое становилось очень опасным: я уже видела, как к нам бегут куры в надежде чего-нибудь поклевать на дармовщину. Тогда я стала обороняться, как могла. Пару раз мне удалось когтями зацепить петуха по клюву и гребешку, но это его не остановило, он только разъярился и уже не только клевал меня, но и пытался достать своей голенастой лапой с саблевидными когтями. Я подумала, что надо прощаться с жизнью – заклюют, ей-богу, заклюют. И тут подлетело скопище этих глупых несушек. Они так спешили, что не смогли затормозить и на полном ходу врезались в своего предводителя. У меня над головой образовалась этакая куча-мала. Последние, отставшие куры снесли эту кучу несколько набок, и я смогла выбраться из-под нее. Как только могла, я поспешила с места этого дурацкого побоища, не разбирая ни дороги,  ни направления. Закатилась под какой-то кустик и притихла, думая про себя, что петухи еще опасней, чем собаки. Так до вечера и пролежала в своем схроне. Лапы болели, голова гудела от увиденного и пережитого, позвоночник ныл от петушиного клюва. Я даже подумала, что этот «чеченец средней полосы» в своем бандитском пылу проклевал мне панцирь.
           Ночью меня опять пыталась достать какая-то собака, но уже не Руслан. Опасность и голод не дали  уснуть всю ночь. Я измучилась, и мне уже было не до звезд. Я поняла, чтобы оценивать красоту, необходимо быть сытой и здоровой. А когда тебе плохо и стоит вопрос о выживании, то никаких красот не захочешь.  Утром я выползла из-под куста совершенно разбитая и страшно голодная. Направление движения я потеряла, поэтому назад вернуться или ползти к полю я уже не могла. Я пошла, куда глаза глядят. В тот день самые запыленные и мелкие подорожники на обочине дороги казались мне слаще персика и винограда. Я ползла и молча глотала слезы: зачем, зачем я так глупо, так рискованно пустилась в это путешествие. Теперь вот приходится погибать ни за грош. Вы не думайте, когда я жалела себя, то жалела и Девочку. Я ведь понимала, что  творится в доме после моего побега.
Уже под вечер я плюнула на все и выползла на середину дороги – пусть давят машиной, пусть растаптывают лошадью – такая жизнь мне была ни к чему. Тут меня и подобрали. Я подумала, что нет худа без добра.
Риск находиться посреди дороги помог мне попасть домой, и может быть, выползи я раньше на дорогу, раньше бы очутилась и дома.
Вот и вся моя история.
          Не успела черепашка сказать последние слова, как с гардины, как обычно с грохотом, сверзься Хвостец. Он так заслушался, так хотел услышать больше, лучше, что не рассчитал расстояния и упал на пол.
- Хвостец, это ты, - удивился Хрюка. – Мы думали, что днем ты побоишься придти в дом. Думали, что тебя нет с нами. Не очень ушибся?
- Чёй-то я побоюсь, - ответил Хвостец. – Если хочешь знать, я в доме всегда, только веду себя тихо. Не ругаюсь, никого не оскорбляю и из дома не убегаю, как некоторые… Егор, а Егор, у тебя ничего поесть нету?  А то уж больно история захватывающая была, пропустил я вечерний куриный жир на помойке, теперь, понятно, Помоешник его уже доел…  А я есть хочу, как из пушки…
- Иди сюда, горе ушастое. Я тебе еще вчера кусок конфеты спрятал, да только отдать забыл.
- Вы у нас, Егор Иванович, для Хвостеца как мать родная – все кормите его, все кормите…  И когда уж сами наесться успеваете? – съехидничала Барби-балерина, а у самой в голосе  слышался отзвук недавних слез.
- Что, «тетеньки», отлегло? Отрыдались, теперь для баланса  характера на Егорке поплясать надо? – вступился за зайца два вечера молчавший Клякса. – Вы бы так ехидничали, когда он и Хвостец вас печеньем кормили.
Барби уже синхронно открыли рот, чтобы отвести от себя кляксин поклеп, но тут в комнату вошла Девочка, и все замолчали.
- Мам, а где моя ночная рубашка?

    
                Глава двенадцатая


Хрюка уже около двух месяцев жил у Девочки и мамы на даче. Такая жизнь ему очень нравилась. Еще бы: моют каждый день, друзей много, сладкое перепадает в виде гостинцев, игры всякие, участок большой, интересный и мало исследованный… А главное, главное, что Хрюка видел, как заботится  и защищает его Девочка, без которой он не смог бы теперь и дня обойтись. Он всей душой был ей предан, смотрел на нее как на бога и был готов пойти за нее в огонь и воду. Да и как иначе, если он был поросенком, который появился на свет вместе с тысячей своих братьев в китайском цехе по пошиву ширпотреба, никогда не знал ничьей ласки, никогда не имел ни родителей, ни друзей. Хрюка каждый день молился своему поросячьему богу, чтобы эта сказка не кончилась в один прекрасный день. Он готов был съесть тонну песка и полтонны глины, только бы Девочка никогда не расставалась с ним. А сколько удивительного и интересного узнавал поросенок каждый день, благодаря прогулкам с Девочкой. Однажды он, Девочка, Клякса и обе бабехи забрели в смородиновый лес. Так они называли густые заросли высоких смородиновых кустов, которые росли сразу за домом. В лесу они играли в первопроходцев, когда на одной из веток в самой гуще кустов  увидели гнездо. В гнезде сидела птичка, маленькая, серого цвета с черной полоской на голове. Птичка сидела нахохлившись, а из гнезда торчали только черный клюв, хвост и любопытный черный глаз. Она старалась не шевелиться, чтобы быть менее заметной. Вся веселая компания тогда потихонечку отползла от куста, не потревожив сиделицу.  А вечером на серванте, во время разговоров, дали птичке прозвище Тихушка, и поклялись не ходить в смородиновый лес и не тревожить ее, пока она не выведет птенцов.
Один Егорка был недоволен, он ворчал о том, что на этих кустах самые крупные и сочные ягоды, что ему надо делать запасы на зиму, а Тихушка, небось, все их объест, пока сидит на гнезде. За это изречение Егор тут же получил от бабех очередное обидное прозвище – «сквалыжник и кулак». Егорка хотел было поскандалить, но вспомнил историю с Кляксой и ответил бабехам: - Вас сейчас обзови, так вы тоже из дому удерете, ищи  потом. Ну вас на фиг… Пусть эта гнездовичка сидит там. Обещаю, не трону и ходить туда не буду.
           А уже через две недели Девочка потихоньку показывала  игрушкам птенцов, вылупившихся в гнезде. Они были почти голенькие, с большими головами и желтыми клювами. Птенцов было пятеро, и в гнезде им было тесно. При каждом шорохе они подымали головы и широко открывали клювы – думали, что Тихушка принесла очередного червячка.
            А еще через какое-то время все жители дачи наблюдали, как оперившийся молодняк учился летать. Птенцы были такими бестолковыми, что Тихушка просто верещала от досады, когда видела, что они никак не могут понять, что тормозить надо, поджимая хвост, а крыльями махать – сразу обоими. Помоешник  и его семейка, наблюдая за учебой  из кустов соседнего участка,  хрюкали от смеха и выразительно крутили передними лапами около виска – всем своим видом показывая, что если бы у них спросили совета, то уж они показали бы, как надо летать.

               
               
                Глава тринадцатая


Однажды Хрюка заметил, что поведение Егорки как-то изменилось: он стал молчаливее, задумчивее что ли… и суетнее одновременно. Он подолгу шептался о чем-то с мышонком, размахивая руками и свивая свои уши в немыслимые узлы. Мышонок после этих тайных переговоров быстро исчезал и появлялся еще более таинственный и запыхавшийся. По вечерам Егорка уже никого не угощал  морковками, печененками и прочими вкусностями. Он,  не обращая внимания на ядовитые замечания бабех, копался в углу между сервантом и гардеробом, глухо бурча в образованную мебелью щель. Можно было подумать, что он отдавал туда какие-то команды. Хрюка терялся в догадках и однажды не выдержал: - Клякса, ты не знаешь, что произошло с зайцем: он стал какой-то чудной.
- Ничего удивительного, - лениво проговорил скочер. – Он каждый год, ближе к осени, начинает делать запасы на зиму для себя и Хвостеца. У них между сервантом и гардеробом уже полтонны, наверное,  всяких продуктов и овощей припасено.
- Зачем это ему?
- Понимаешь, Хрюка,  ты тут недавно и не все знаешь об устройстве нашего общества. Дело в том, что Хвостец и Егорка каждый год остаются зимовать на даче, а я и бабехи уезжаем в Москву. Относительно тебя ничего не скажу, ты новенький, и поэтому может быть и так и этак.
Хрюка опечалился и испугался. – Неужели, - подумал он. – Меня оставят здесь, неужели Девочка не возьмет меня с собой в город, меня – такого хорошего и веселого, готового на все ради своей хозяйки. С этого момента уже и Хрюка стал молчаливым и задумчивым, как Егорка. Только по другой причине – он боялся, что и его оставят на даче.
Потихоньку он начал расспрашивать Кляксу, как происходят сборы  в Москву, что при этом делает Девочка и ее мама, когда эти сборы начинаются, и как Кляксу и бабех при этом упаковывают для путешествия. Клякса, как мог, отвечал, что сборы обычно начинаются, когда дней пять или шесть не переставая идет дождь, когда становится холодно и начинают топить печи в доме, что игрушек упаковывает сама девочка  и что сборы происходят часа за два до отъезда.
Хрюка обдумывал сказанное скочером, и, как ни крутил, получалось, что тайком ему никак не пробраться в сумку к девочке. А тут еще Егорка «подлил масла в огонь», он однажды осмотрел Хрюку и иронично заметил:
- Да-а, дружок, потрепала тебя дачная жизнь. Даже не потрепала, а застирала. Я помню, какой розовый и яркий ты приехал сюда, а сейчас ты стал такой же вылинявший и застиранный как я. Одно только различие: я облинял за две стирки, а твоих красок хватило на два месяца. Вот что значит импорт!
После этого замечания Хрюка впал в панику: - Точно, она меня не возьмет. Зачем я ей нужен, такой блеклый и потрепанный. Ну зачем только я позволял себя мыть каждый день? Вон Клякса, прятался по вечерам за Егорку, его и не стирали ни разу – блестит своим мехом, как новенький! Нет, не возьмет меня Девочка! Может быть, мне тоже пора делать запасы на зиму?

               
                *    *    *
               
         Хрюка пребывал в сметенном состоянии, а жизнь на даче шла своим чередом. Во время очередной уборки мама обнаружила запасы Егорки, сильно возмутилась, стала ругать Девочку за то, что она натащила всякой дряни в комнату и вообще была крайне недовольна.
        Но Девочка очень сильно стала просить маму не выкидывать овощи и печененки с пряниками, она обещала сама привести свой угол в порядок, и мама, поворчав еще немного для порядка, смилостивилась. Надо сказать, что за лето Девочка сильно выросла и даже немного поумнела. Она посмотрела на Егорку, на Кляксу, и погрозила им пальцем. Затем взяла у бабех  деревянный игрушечный буфет и аккуратно сложила все найденные припасы внутрь этого буфета. Сам буфет был водружен на большой сервант около Егорки. Егорка очень волновался во время этих разбирательств. – Все пропало, все пропало, - думал он. – Я остался без запасов. Как зиму жить! А все Хвостец: говорил же ему, чтобы подальше прятал…
        Вечером бабехи, покатываясь со смеху,  в очередной раз подковыривали Егорку:
  - Егор, а Егор, мы смотрим, ты так перепугался за свои накопления сегодня днем, что  до сих пор бледный от пережитого страха. Знаешь, а тебе эта бледность очень идет: ты смотришься выстиранным, чистым,  почти что новым. Этакий беленький зайчик-побегайчик. Можно сказать, что ты,  впервые на наших глазах, выглядишь чистым.
- Да замолчите вы, штамповки пластиковые, вас бы так прихватило, я бы посмотрел,  как бы тогда запели. А то уедут в Москву на все готовенькое, дармоедки, ни забот, ни хлопот. Одни тряпки в голове, никакого сурьезу.
  Барби, которые считали себя  очень индивидуальными по внешности, не похожими ни друг на друга, ни на других кукол, очень обиделись на зайца и в два визгливых голоса, перебивая друг друга стали объяснять Егорке, какой он хам, слепец и негодяй. Егорка только махнул на них рукой и свернул оба своих уха в трубочки, а потом притянул эти валики к голове круглыми резинками от бигуди – это была единственная возможность уберечь свою психику от полного расстройства.
      Хрюка слушал и не слушал этот скандал. У него в голове крутилось только одно: возьмут его в Москву или не возьмут. Было невыносимо тоскливо от предчувствия того, что, скорее всего, в Москву ему не ехать.

                *    *    *   

           С того знаменательного дня Егор почти открыто стал складывать упертое с огорода и кухни в свой буфет. Хвостец ему в этом активно помогал и все пытался заложить на длительное хранение то кусок колбасы, то сырое сало от курицы. Егорка нервничал и орал на мышонка:
   - Ты совсем сдурел, ушастый шнурок, куда ты суешь это? Не понимаешь, что протухнет, вонять будет. Все продукты испортишь, да еще если эту вонь мама унюхает, то вообще все выбросит. Убирай немедленно!
       Хвостец забирал «мясные продукты» и жалобно попискивая, носился по комнате, в надежде спрятать это в другом месте, да так, чтобы никто больше не знал, где. Но в комнате таких мест не было, и, покрутившись-покрутившись, он к концу вечера съедал свои зимние запасы. После чего начинал пенять Егорке:
  - Ты только о себе думаешь! А мне как жить: ведь ты меня на зиму совсем без всего оставишь!
  - Так ты же сам и съел их! – резонно отвечал ему Егорка. – На кого же ты в обиде? Но только я тебе эту гадость в буфет прятать не дам. Неси на улицу, там и прячь.
- Там Помоечник все стрескает! Ему на зиму запасов не делать – он в спячку впадает, вот и  стрескает сразу. А мне зимой - что, пропадать?

               
                Глава последняя

    Ну, что же, вот и дождался Хрюка дня отъезда. До этого всю неделю шли проливные дожди. Капли день и ночь стучали по жестяной крыше, шуршали травой, звонко хлопали по листьям деревьев. У всех обитателей дачи на лицах была написана неизбывная тоска. Небо было серым и, казалось, висело прямо над домом. Даже днем приходилось включать электричество, и мама начала во всю топить обе печки. Скучно, неуютно стало на даче. Девочка теперь играла только на веранде, не выходила на улицу и все чаще стала задумываться. Бывало, смешивает кашу из глины с водой, вдруг остановится, задумается, и долго-долго смотрит в окно веранды. А за окном равномерно, не учащаясь и не замедляясь, капают с крыши капли воды. С Хрюкой в эти дни творилось неописуемое: он стал нервным и каким-то потерянным - сбывались все кляксины признаки отъезда в Москву. Хрюка теперь не просто задумывался, он иногда потихонечку плакал, предчувствуя близкую разлуку с Девочкой.
     И вот однажды с утра, мама, поглядев в окно,  сказала: - Поехали-ка мы в город. Видно, дожди зарядили надолго,  и тепла уже не будет, - затем обернулась к Девочке: - Собирайся, пожалуй.
  Девочка молча вздохнула и  пошла мыть кукольную посудку. У Хрюки замерло сердце. Расставанье надвигалось, и он ничего не мог сделать, чтобы предотвратить его. Игрушки, послушав маму, оживились: бабехи начали расправлять залежавшиеся складки на юбках, Клякса  языком расчесывал свою шерсть, Егор хлопотливо залез головой в буфет и оттуда что-то бурчал. Один Хрюка остолбенел и не реагировал на внешнюю суету. Сердце его переполнилось горечью и любовью в Девочке. Игрушки заметили состояние поросенка и стали его утешать. Первым подошел к нему Егор: - Не грусти, Хрючка, проживем. Я много запас всякой-всячины: хватит и нам с Хвостецом и тебе.
- Да он не поэтому такой, - сказал Клякса: - Ему с Девочкой расставаться жалко. Он же у нас самый преданный Девочкин слуга и любимец. Не грусти, Хрюка, пройдет зима, и снова увидишь свою Девочку.
- Я не переживу зиму без неё, - тихо ответил Хрюка: - Я умру от тоски.
В комнату вошла Девочка и стала укладывать игрушечную одежду в свой рюкзачок. Потом посадила туда бабех и Кляксу. Посмотрела на Хрюку и сказала: - А тебя я повезу на руках.
Хрюка сначала не поверил своим ушам, затем тихо потряс головой и чуть не взвизгнул от радости: - Берут, меня берут. Такого линялого и  потасканного – берут. Ура!!!
После этого поросенка как подменили: на радостях он словно пьяный начал шататься и два раза свалился с серванта, но даже не почувствовал боли – радость заглушала все.
 Девочку позвала мама, и Егор тут же  сказал Хрюке: - Ну, вот видишь, все и образовалось…
Клякса заботливо и по-товарищески стал советовать поросенку: - Когда повезут, то в окно не смотри:  голова закружится и укачать может.
Но Хрюка ничего не слушал и не слышал – он был от счастья на седьмом небе. Он суетливо стал оглядываться вокруг и приставать к Егорке с вопросом «что надо взять с собой в дорогу?».
Егор, добро усмехаясь, смотрел на хлопотуна и думал: - Вот бабехи только о тряпках и думают, а этот «хозяйчик» даже в дорогу что-то пытается взять. Бедный поросенок, как он, наверное, переживал в эти дни, если сейчас так обрадовался.
Прибежал Хвостец и кинулся к Егорке: - Ну, уезжаешь или остаешься?
- Хвост, да если я уеду,  ты из дачи такую помойку сделаешь, что потом два года  придется ходить по даче с зажатым носом.
- Почему-ето?
- «Потому-ето», что ты весь дом забьешь тухлой колбасой и собачьими объедками, они протухнут, конечно,  и будут сильно пахнуть. Понял?
Хвостец сначала хотел обидеться, но потом помолчал, подумал, и вместо ответа грубо «заржал» – одно слово – беспризорник.

                *   *   *   

             Наконец все собрались. Хрюка перед самым отходом простился с Егоркой и Хвостецом. Расцеловался с ними по-христиански, троекратно. Клякса и остальные игрушки тоже простились с оставленцами, бабехи при этом попросили у Егора прощения за злословие и пожелали счастливо перезимовать. На что Егор ответил: - Бог простит, - потом подумал и добавил: - Ну, и я прощаю. Вы там,  в Москве, по осторожнее, а то на следующий год скучно без вас будет.
  Хрюка, счастливый донельзя, появился во дворе, сидя на руках у Девочки.
- До свидания, Хрюка, - хором пропели из кустов Тихушка с птенцами.
- До свидания, Хрюка, - прохрюкала из кустов семейка Помоешника.
- До следующего лета, - пискнул из травы еще раз попавшийся на пути Хвостец.
- Ко-ко-когда еще приедете, - проквохтали,  рывшиеся в помойке балбес-петух  и его куриное стадо.
Все прощались с обитателями дачи, но обращались только к Хрюке: ведь он сидел на руках – значит, был самый любимый…

- До свиданья, дача. До свиданья лето. До свиданья все. Я уезжаю, но я еще вернусь! С Девочкой…– крикнул на прощанье Хрюка.

   Лето на даче кончилось.
                Август-сентябрь 1998