I. 8. Ледовая драма

     Вскоре Шмидт возглавил Главное управление Северного морского пути. Перед Главсевморпути ставилась задача – окончательное освоение Северного морского пути с целью развития торгового мореплавания. Следующей героической ледовой эпопей Шмидта стало плаванье на «Челюскине». «Челюскин» - большой грузовой пароход новейшей конструкции с комфортабельными каютами, ковровыми дорожками и мягкими креслами.  Построили  корабль по заказу нашей страны в Дании. Поэт Илья Сельвинский, тоже участник похода, впоследствии посвятил путешествию роман «Арктика», назвав судно «Остров Грумант» (ныне остров Шпицберген).

    Название Шпицберген в переводе с голландского означает «остроконечные горы». Так назвал острова (архипелаг включает свыше тысячи островов, общей площадью около 64200 км;)  голландский мореплаватель Виллем Баренц. За недолгую жизнь (47 лет) Виллем Баренц участвовал в нескольких арктических экспедициях, которые достигали берегов Шпицбергена, и обозначил архипелаг на карте. Но отважный мореплаватель не был первооткрывателем Шпицбергена.  Задолго до него русские поморы, промышляя добычей морских животных и ловлей рыбы, проложили путь к  далекому полярному архипелагу, называя его Грумант. В середине XVI в. на Шпицбергене уже существовали поселения поморов. В XVII и XVIII веках архипелаг использовался разными странами как база китобойного промысла, пока китов полностью  не истребили.

     Михаил Васильевич Ломоносов выдвинул идею первой русской высокоширотной экспедиции. Через год после его смерти (в 1765-66 гг) флотилия судов под командованием капитана В.Я. Чичагова пробилась сквозь льды на север до 80°30' с.ш. Были изучены ледовые условия в этих районах, проведены глубинные измерения, обследовано и нанесено на карту западное побережье Шпицбергена.
А самым первым постоянным жителем Шпицбергена считают русского промышленника – охотника и рыбака Ивана Старостина. Он прожил здесь 39 лет и похоронен в 1826 году.

    Интересна и современная история архипелага. В 2005 году Норвегия приступила к осуществлению уникального проекта  (проекта века) –  созданию глобального хранилища семян:  неприкосновенного банка семян наиболее ценных видов растений со всего мира,  который станет резервом человечества на случай глобальной катастрофы.

     В 1912 году геолог Русанов и горный инженер Самойлович отправились на маленьком суденышке «Геркулес» на Шпицберген, где открыли залежи угля. И хотя сейчас Шпицберген – норвежская территория, там существует русская концессия. Несколько тысяч  горняков добывают уголь (запасы оцениваются в 10 млрд. т.). Консулом и главой советской угольной концессии работал отец Маи  Плисецкой (в 1938 году расстрелян, а мать – актриса немого кино заключена в тюрьму).  На Шпицбергене начиналась балетная «карьера» будущей знаменитой балерины. Здесь впервые маленькая девочка выступила в роли Русалочки  в опере «Русалка» на самодеятельной сцене. А часто танцевала прямо на улице  во время короткого полярного лета.

     Несколько слов о Русанове. Владимир Александрович Русанов - замечательный полярный исследователь, судьба которого навсегда осталась  легендой в памяти потомков. Он стал одним из прототипов Ивана Львовича Татаринова  в романе  Каверина «Два капитана».   Русанов с десятью спутниками обогнул Новую  Землю и вышел на восток в Карское море, рассчитывая пройти Северным морским путем до Берингова пролива. Судьба Земли особенно беспокоила русского патриота, была местом многократных посещений и исследований. Владимир Александрович писал: «Печальная картина на русской земле.  — Там, где некогда в течение столетий промышляли наши русские отважные поморы, теперь спокойно живут и легко богатеют норвежцы».  Экспедиция бесследно исчезла. Обстоятельства гибели Русанова, его невесты – студентки сорбонского университета Жюльетты Жан, геолога и врача по профессии,  и остальных участников экспедиции  остались неизвестны.

    В начале 30-х годов на безымянном островке (сейчас остров Геркулес), близ берега Харитона Лаптева,  обнаружили столб, врытый в землю, на котором  вырублена надпись «ГЕРКУЛЕС. 1913».  На другом островке нашли остатки одежды, патроны, компас и другие вещи участников экспедиции.  Неподалеку от этих предметов найдены также мореходная книжка А. С. Чукчина и серебряные часы с инициалами В. Г. Попова - матросов «Геркулеса». Ныне остров назван именами Попова-Чукчина. Находки позволили думать, что крайне неблагоприятные ледовые условия в 1912 году принудили «Геркулес» к зимовке где-то в районе северной части Новой Земли.  Существует  предположение, что в следующем году Русанов мог достичь Северной Земли:  следы чьей-то стоянки обнаружены в 1947г. в заливе Ахматова на северо-восточном побережье острова Большевик. Хотя имеется и другая гипотеза.

    Поиски следов русановцев продолжались и позднее. С 1973 года  их вели отряды полярной научно-спортивной экспедиции «Комсомольской правды», которые открыли новую стоянку русановцев на высоком  безымянном мысе в бухте Михайлова на Таймыре. Найдены многочисленные реликвии экспедиции 1912 года. Возле острова Песцовый обнаружили следы катастрофы: возможно, «Геркулес» разбился о скалы острова? В 1978 году  установлена фамилия еще одного из матросов с «Геркулеса», она оставалась в забвении 65 лет.  Теперь все одиннадцать героев названы поименно. Участниками  экспедиции  на местах стоянок русановцев   поставлены памятные знаки.

     Но вернемся к «Челюскину». Сельвинский писал:
А впрочем, судно ли                «Остров Грумант»?                Это скорее отель.                «Лунной сонатой»                концертный инструмент                вплывает в полярную параллель,                каюты сверкают медью и лаком,                ванн эмалевый блик …                …В таком отеле  болтать о Верлене,                о музыке Дебюсси…

     Этот рейс был для «Челюскина» первым: он только что сошел со стапелей. 11 июля, прибыв в Ленинград, Воронин осмотрел судно и ознакомился с документацией. После чего пришел к заключению, что оно, хотя и имеет определенные ледовые подкрепления, не удовлетворяет всем требованиям к судам, работающим в ледовых условиях. Замечания и сомнения в возможности успешного перехода высказал Шмидту. И… отказался принимать судно.

     Но Отто Юльевичу удалось уговорить Владимира Ивановича выйти в рейс в качестве пассажира, осмотреться и затем принять окончательное решение.
12 июля  1933 года «Челюскин», взявший курс на Копенгаген, тепло проводили ленинградцы. Приветливо встретила корабль Балтика. Уверенно, 10-узловым ходом, шел он из Ленинграда в Мурманск.  «Чем-то теплым, гриновским веяло в эти дни от корабля и людей на нем. Над кораблем, сопровождая его, летели чайки. И казалось, вот-вот на мачты взлетят паруса…», - писал Н.Н. Стромилов, талантливый радиооператор, один из членов команды «Челюскина»,  автор книги  «Впервые над полюсом». За участие в подготовке и обеспечении работы папанинской экспедиции он награжден  орденом Ленина. «…Длинный и худой человек с горящими глазами, Дон-Кихот по фигуре, уверенно колдует среди  тонких деталей современной аппаратуры», по словам Шмидта.

    Стоянка в Мурманске длилась недолго, с 2 по 10 августа. За это время Воронин неоднократно обращался к Шмидту с просьбой о  замене. Но достойного кандидата не нашлось. Владимир Иванович оказался вынужденным идти в рейс капитаном.  Тогда  он записал в  дневнике: «…Северный морской путь можно освоить. Можно – значит нужно. Нужно сделать этот путь торговой дорогой для коммерческих судов. И нужно не мешкать с освоением. Назначение «Челюскина» – обслуживать дальневосточную линию Владивосток – Колыма. Крепость парохода мало чем отличается от крепости обычного коммерческого судна. В плавании среди тяжелых льдов, пожалуй, этот пароход будет малопригодным – так думается при беглом осмотре его».
         
  Вскоре, еще  в Балтийском море, начались мелкие поломки. Путь в Мурманск оказался тяжелым.  В Мурманске получили недостающее снабжение. Приняли и дополнительный груз угля для бункеровки ледокола «Красин», в результате судно оказалось перегруженным на 8 дюймов.        «Челюскину»  предстояло повторить маршрут «Сибирякова» - пройти Северным морским путем.  А также выяснить возможность совместной работы ледоколов и пароходов.
                В составе команды находились женщины. Среди участников – писатели, журналисты, художники, фотограф, два кинооператора. В группе зимовщиков - люди разных специальностей. Некоторые ехали с   семьями.   
 
     Из Мурманска пароход двинулся нехоженым маршрутом к острову Врангеля. Во льдах Карского моря полетели заклепки, разошлись швы, и в корпусе образовалась трещина. 13 августа 1933 года появились серьезная деформация корпуса и течь. Встал вопрос о возврате назад. Все же решили продолжить путь. Этому способствовал великолепный настрой коллектива и  авторитет Шмидта. Вряд ли кто тогда считал такое решение неправильным, хотя будущее корабля рисовалось не радужным. Надеялись, что через трудные льды пароход проведут ледоколы «Красин» и «Литке». Как оказалось позже,  у «Красина» сломался вал. А «Литке» сам потерпел бедствие.   

    «Челюскину»  удалось самостоятельно пройти  почти весь маршрут. Но за полмилю до чистой воды путь преградило ледяное поле.  А налетевший тайфун стал увлекать корабль вместе со льдами назад на север. Его таскало несколько месяцев по Чукотскому морю. Капитан Воронин и Шмидт знали, что «Челюскин» будет раздавлен льдами.

    «Так опасное приключение превратилось в героическое спасение», - скажут  нынешние псевдоискатели истин. За 75 лет, что прошли после гибели парохода «Челюскин» и спасения всех оказавшихся на льду людей, в печати появились десятки статей, легенд, фантастических и псевдонаучных публикаций, посвященных подготовке и ходу выполнения этого необычного по тем временам рейса,  пишет  почетный полярник, капитан дальнего плавания, лауреат Государственной премии СССР, Г. Бурков. Одни обвиняют правительство страны, Шмидта, Воронина в авантюризме, некомпетентности, легкомыслии, непродуманных решениях, приведших к гибели судна. Другие восторгаются мужеством и героизмом людей, оказавшихся в экстремальных условиях, и летчиков, принимавших участие в спасательной операции.

     Это случилось – 13 февраля, в самый разгар полярной зимы.

Тринадцатого февраля корабль                Еще был жив. Заснежен добела,                Он осыпался дребезгами капель,                С него ползли слепые зеркала;

…Мерцающий отливами луды,                Он был таким же, как другие льды.   
  …То в пух одет, а то прозрачно гол,                По торосам на мертвый ледокол                Рванулся айсберг ледяного сланца.
               
…Уже слетают гвозди и заклепки,                Трещат по швам железные листы…                Еще напор – и вот из темноты                От носового трюма и до топки,                Золой и шлаком льдины пепеля,                Под вьюгу, налетающую рьяно,                Разверзлись электрическою  раной                уют и внутренности корабля.
               
И  сразу обнажился в ребрах остов                И стал водой пропитываться грунт…                Прощай навеки, наш любимый                «Остров «Грумант»!

    Истинной болью и правдивостью пронизаны строки о прощании людей с кораблем, еще недавно бывшим  домом.

Но  люди тверды. Люди стоят.                …Милая комната напоминала                Мать, сошедшую с ума.                Сияли зажженные люстры зала,                Где в зеркалах проскользнула зима.                Черный рояль, занесенный снегом,                Щерился, траурен и зловещ.                Как спасти его? Нечем и некем.                Жаль. Такая богатая вещь!               
…И тут-то, корму занеся под зенит,                Словно бы это так и    задумано                «Остров Грумант» на дно скользит                уверено и бесшумно.

   И  уже настоящим реквиемом звучат последние строфы: 
 
Священное молчанье на морях,                В сугробинах залег мохнатый ветер,                Сменив собою блекло-серый вечер,                Над полем битвы наливался мрак.                Нигде ни звука. Черная пора                Не пропушит и снеговою пылью –                Недаром из тумана проступили                Четыре нежно-голубых пера.                Сквозные, точно пальцы привиденья,   
Повиснув надо льдом, который сиз, 
Они как бы указывают вниз                И указуют волю Провиденья.   
                Стоцветное негреющее пламя                Переливалось над огнистым льдом. 
Здесь Арктика отъявленно и прямо                Вещала человечеству о том,                Что никому она не покорится,                Что полюса к району не свести,                Что белый бриг ее – «полярный рыцарь» -                Всегда на страже северной звезды.                И реял стяг над дикостью пейзажа,                Над летаргией вздыбленных зыбей,                Пока летела траурная сажа,                Черня сугробы горечью своей.
Но жизнь продолжалась.
Кричит политрук: - На льдину! За мной.
И только в рубке, наполненной ватой,                Вайсберг выстукивает позывной:                Говорит «Грумант». Говорит «Грумант».                Иду ко дну                Раздавленый льдинами …                Люди здоровы                Скажите Москве                Что Арктика будет нашей                Сейчас выключил свет                Тринадцать два пятнадцать тридцать                Координат нет… 
               
   В Чукотском море раздавлен льдами и затонул пароход «Челюскин». Радист Эрнст Кренкель, покидая погружающийся в морскую пучину корабль, «бережно, как младенца, завернул в одеяло аварийный радиопередатчик – судьбу всех членов экспедиции и сошел на вздыбленные и колышащиеся под ногами глыбы льда». Натянули антенну, наладили в наскоро  поставленной палатке  радиостанцию и продолжили прерванную катастрофой связь с берегом. 

Эрнст Теодорович Кренкель был известным полярником. Участвовал в походах «Сибирякова»; летал на дирижабле «Цепеллин» с Умберто Нобиле;  дважды  зимовал на полярной станции Маточкин Шар и год в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа. Настойчивый экспериментатор, всеми возможными и невозможными способами добывал коротковолновую аппаратуру; мастерил сам; успешно связывался на ней с островом Диксон и советскими радиолюбителями в южных районах страны.  12 января 1930 года Кренкель  установил рекорд дальности радиосвязи на коротких волнах - связался с американской экспедицией Р.Бэрда, зимовавшей в Антарктиде.

Эксперименты  с короткими волнами на полярных станциях, которые Кренкель проводил с одержимостью ученого, стали началом огромного вклада, внесенного этим человеком в дело развития арктической радиосвязи, за что ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Правительство тотчас узнало о трагедии. 13 февраля «Челюскин» затонул. 14–го передали первую телеграмму Шмидта. 15-го полный текст телеграммы появился на газетных страницах. Москва и весь мир  узнали о катастрофе.

Рядом с первой радиограммой Шмидта газеты опубликовали Постановление Совета Народных Комиссаров СССР «Об организации помощи участникам экспедиции тов. Шмидта О.Ю. и команде погибшего судна «Челюскин».

Люди с парохода - 104 человека перебрались на льдину. Один – завхоз Б.Могилевич погиб при высадке.  Воронин  записал в дневнике: «Капитану положено уходить последним – таково правило. Поэтому задержался, ожидая, когда сойдет Могилевич. Он стал рядом со мной. В ту же секунду я почувствовал, как быстро начала уходить опора из-под левой ноги и как вдруг неимоверно вытянулась, продолжая все удлиняться, правая нога – это еще больше накренилась и еще быстрее заскользила под воду носовая часть. Наступил критический момент, медлить было нельзя ни секунды, и я прыгнул с борта на лед. Вслед за мной с палубы сорвалось бревно. Слегка придавленный им, лежа на льду, я успел разглядеть Могилевича – в шапке, с трубкой во рту. В следующий момент по верхней палубе покатились грохоча бочки, и Могилевич исчез за ними. Он промедлил на борту на несколько секунд дольше, чем было возможно для спасения, – и погиб».

   Восьмерых удалось эвакуировать раньше. Их вывезли на собачьих упряжках от острова Колючина на мыс Дежнева  чукчи. Среди ушедших находились кинооператор Трояновский, поэт Сельвинский и Стромилов. Возглавлял  группу секретарь экспедиции Леонид Муханов, толковый, доброжелательный и физически крепкий человек, который знал Арктику не понаслышке. Эвакуировать с парохода намечалось не менее половины состава экспедиции. Эта группа была первой, но …оказалась  и последней.
                «Мы знали, что Арктика – умелый организатор напряженных ситуаций. Но не подозревали, что она умудрится создать такую ситуацию и на нашем, совсем коротком, пути до берега»,  - скажет позднее Стромилов.     А Илья Сельвинский напишет:

А дорога трудна, что ни шаг, то стой,                А кругозор огромен:                Ледовый океан являл собой                До горизонта вид каменоломен.                Закованные водопады, грот, ущелье,                лабиринты, сталактиты…

  Немного о Сельвинском. В 1918 году гимназист Сельвинский становится бойцом Красной гвардии. Студентом сидел в севастопольской тюрьме при Врангеле, в симферопольской – при Слащеве. Служил юнгой на шхуне «Св. апостол Павел»,  работал грузчиком, натурщиком в художественных студиях, репортером уголовной хроники в газете «Крымская почта». Был актером бродячего театра «Гротеск», борцом в цирке под именем «Лурих III сын  Луриха I», сельскохозяйственным рабочим в немецкой колонии, инструктором плавания, сварщиком на Электрозаводе, особоуполномоченным «Союзпушнины» на Камчатке,  и наконец - специальным корреспондентом «Правды» на борту «Челюскина».

Свое впечатление от Арктики поэт выразил словами:
Опять туман. Недвижный. Мы не смеем                Ни крикнуть, ни смеяться. Все во сне.                И вся окрестность кажется музеем                Античных статуй, спящих в тишине.
и посвятил  целую поэму «Остров «Грумант»,  о чем  говорила.

Позднее Илья Сельвинский будет руководить семинаром на высших литературных курсах, преподавать теорию стиха в Литературном институте. В 1941-1945 годах  он – участник Великой Отечественной войны (Крымский, Кавказский, 2-й Прибалтийский фронты). Батальонный комиссар, затем полковник. Две войны, пять ранений, три контузии.

Мои личные отношения с Сельвинским. В 60-ые годы,  во время оттепели,  когда  «поэты собирали стадионы» (страну охватил поэтический бум), увлекались стихами, конечно, и  мы. Кто-то немного писал сам; ходили в кафе, читали собственные и чужие,  (профессиональные) стихи. Тогда–то и заинтересовались  Сельвинским, главным образом, поздней лирикой. Купить в то время книги поэта было еще недоступно, мы переписывали стихи друг у друга в тетрадки, читали взаимно наиболее понравившиеся строки – к случаю.

Когда стала учиться в университете на филфаке, и пришло время писать курсовую работу по советской поэзии, я выбрала Сельвинского и сама назначила себе руководителя – Александра Сергеевича Субботина, зав. кафедрой советской литературы, человека известного, авторитетного ученого. Пушкинское, «имя-отчество» еще более привлекало.  У заочников  он лекции не читал,  и друг друга мы не знали,  но  согласился  стать моим наставником.   Когда же назвала  тему, по которой  хотела  работать,  встретила достаточно резкую реакцию: «Я его не люблю, потому что он Маяковского   подтолкнул к гибели…» Маяковский  был любимым поэтом Александра Сергеевича. Он занимался   исследованием его творчества, о чем я не знала. Потом  все же согласился: «Ну, если вы хотите…» «Курсовую» я написала  по Сельвинскому, и даже получила,  кажется, четверку.

Пока писала, а делать это приходилось обычно вечерами и даже ночью, перечитывая «от корки до корки» стихи, словно вместе с ним  прожила и пережила всю жизнь поэта и человека  – до последней любви к юной девушке и смерти.  Горечь утраты показалась настолько сильной, будто рассталась с близким человеком.

Подобное чувство испытала  еще раз, посетив московскую квартиру–музей Чехова. Более часа ходила  по комнатам, водя носом по каждой бумажке, разглядывая документы, фотографии,  узнавая все новые и новые  подробности – от рождения  до смерти - этого удивительного человека. Иногда путь мой в полупустом помещении (как часто бывает в музеях) пересекался с  женщиной – средних лет, очень простого вида, которая все вздыхала и удивлялась: «как это они  все узнали?» Я, по возможности, объясняла – «как», в свою очередь, поражаясь, что привело ее, наверное, не прочитавшую ни одной книги писателя и знающую о нем  разве что из школьного учебника, сюда.

Позже мне удастся дважды побывать в Мелихове и  навсегда стать  поклонницей  не только  творчества, но самой личности   великого человека. Я, подобно верующим, что совершают паломничество к святым местам, многие годы была паломником к литературным и прочим пенатам  знаменитых соотечественников. Объездила почти все Подмосковье. Побывала в Абрамцево, Мураново, где жил Тютчев и  бывали многие  писатели, Звенигороде, связанном с именами Чехова и Левитана, в Дютьково, где находится домик Пришвина,  в Дунино – музее композитора Танеева, созданном пенсионером-любителем. Уже тогда  зародилась идея работать в музее, еще более утвердившаяся, после того как, находясь однажды в Ленинграде,  съездила в «Репино» - усадьбу художника. В Ленинграде  присутствовала  на концерте в музее Шаляпина, проехала  с экскурсиями по многим литературным местам (Достоевский, Блок ets.). В Москве посетила дом-музей Толстого, в Хамовниках, музей-квартиру Маяковского. Была в «Плесе» - у Левитана и в Клину   – у Чайковского.

Когда вышла из музея, эмоции переполняли меня. Чехов предстал как живой  во всей сложности перипетий  судьбы,  радостями и горестями. И еще долгое время  это ощущение не покидало.

Позже, после открытия  созданного мной музея института и развернувшейся подметной «травли» во главе  с некоторыми правящими чиновниками, проходившей под девизом: «Зачем институту музей?» (этим вопросом всякий раз начиналась переаттестация, и, словно провинившаяся  школьница,  я вынуждена была постоянно оправдываться – в чем?),  я написала в Мелихово с просьбой принять на работу, и, к своему удивлению, получила  доброжелательный положительный ответ. Все упиралось, как всегда, в жилье.  А предполагаемый  обмен не состоялся…

Так вот… Сельвинский. С ним связано еще одно  мимолетное событие. Однажды отдыхала летом в Одессе, на базе отдыха  института, с которым наша лаборатория находилась в творческом содружестве. Начальник, красивый мужчина: высокий, стройный, светлые волосы эффектно оттеняли антрацитового цвета глаза. Природную привлекательность дополнял тренированный артистизм. Все это делало его необычайно обаятельным, а  красивым  все в жизни достается легче.  Используя служебные связи,  он уже не первый год приезжал сюда с семьей.

  Когда-то говорили о Станиславском: он был настолько обаятельным, что каждая женщина чувствовала себя с ним красавицей.  Нравился женщинам и мой начальник, и потому постоянно ходил с дежурной улыбкой. Поэтому ли, но мужская магия  шефа не минула и меня. В то время я влюблялась только в начальников,  педагогов и дирижеров симфонических оркестров…
Жена начальника, полноватая женщина, с бесцветным лицом, перешагнувшая уже средний возраст,  внешне совсем не соответствовала ему, что отмечали все окружающие. Впрочем, жены чужих мужчин, которые нам нравятся, обычно кажутся  дурнушками… Между тем, он всегда (чаще всего при людях)  был весьма предупредителен с ней; любил детей, особенно младшего сына – свою копию; дочь походила на мать. И мы считали, даже завидуя, эту семью счастливой, а начальника – идеальным мужем. Как-то, возвращаясь вместе с  корпоративной,  как принято теперь говорить, вечеринки (три женщины – все одинокие и он с женой), начальник, верный своей артистической натуре, рассыпался в приятностях (по выражению Герцена) перед супругой и  всю дорогу сладостно напевал: «Даже если станешь бабушкой, все равно ты будешь ладушкой…»  Половинка млела от счастья. Бабушкой-то она стала, а вот его ладушкой   - другая женщина, более молодая и успешная, к которой вскоре он переметнулся, оставив семью, чем поверг нас в абсолютный шок.
        Но тогда они еще были вместе.  Это начальник  устроил  нам с подругой  ту поезду на юг. Лагерь располагался на самом берегу моря; представлял собой несколько десятков простых деревянных домиков, огромную столовую под открытым небом и эстрадную веранду с рядом длинных узких деревянных скамеек,  где выступали иногда приезжие артисты или устраивались концерты местной самодеятельности.   
       Мы поселились в  двухкомнатном домике:  одну комнату заняла семья начальника,  вторую – мы с подругой, молодые и неприхотливые, да и большего комфорта  для нас, уральцев, чем  возможность наслаждаться услугами  моря, невозможно и представить.                В особо душные ночи я уходила спать на веранду, где тоже стояла кровать. Как-то проснувшись рано, когда все еще спали, отправилась к морю. Природа только пробуждалась; в свете утренних лучей  море переливалось всеми оттенками лазури.
Я долго бродила по пустынному пляжу, наслаждаясь одиночеством и тишиной, лишь легкий шелест волн у берега нарушал ее. Истерзанное днем людскими капризами, море отдыхало, и сейчас полностью принадлежало мне. Будто живое, да оно и есть живое, говорило со мной, слушало меня, ему можно было доверить самое сокровенное. Это  слияние души  с всеобщей душой мироздания  и пробуждает вдохновение, прорастая строчками стихов (кто-то сказал: «Поэзия – это разговор  человека с Богом»), или просто наполняет счастьем.

Вернувшись в домик, встретила там переполох: меня потеряли. Особенно почему-то волновался начальник… Уж не подумал ли он, что меня похитили аборигены?..
Вот в один из таких  блаженных дней отдыха  я лежала на пляже, как обычно одна,  и читала книгу Андроникова о Лермонтове. Семейная компания расположилась в отдалении. Ко мне подошел мужчина. Огромный, тучный, с львиной головой в роскошной шевелюре на короткой шее, широким лицом и большим носом. Лет шестидесяти. Был он некрасив, но напомнил  мне… Сельвинского. В моей библиотеке имелась книга стихов поэта с портретом. Даже вздрогнула: «Не он ли?..»
 
        Подобные  видения иногда случались со мной. Когда возвращалась  поездом с «Диксона», всю дорогу преследовала мысль, что рядом в купе едет Паустовский. В то время я зачитывалась его произведениями.  Мне пришлось долго бороться с искушением, чтобы не подойти и узнать, а поскольку  не решилась на это, то так и осталась при своем убеждении. Позже даже пыталась установить этот факт по биографии писателя.

       Так вот  незнакомец… Заговорил об Андроникове, Лермонтове, литературе…  Звал плавать. Я отказалась.    Как  позже узнала откуда-то  жена начальника, цепким женским глазом подметив эту сценку, тот  человек был лауреатом Государственной премии. И не преминула тотчас сообщить мне. Но что мне   до того! Вот если бы  это был Сельвинский… который  писал  такие, потрясающе – правдивые, стихи о любви и  женщине.

Мужчина  женщину не любит,                как кошка птицу.                Он ее не понимает,                лишь пригубит,                а там ползи житье-бытье.                А женщинам,                как всем актрисам,                что так талантливо нежны,                рисущ особый артистизм.                Но ей овации нужны…

Меня не понимали.

  И снова «Челюскин». Борьба за сотню  человеческих жизней началась без минуты промедления. Совнарком создал Правительственную комиссию  во главе  с зампредседателя Совнаркома В.В. Куйбышевым. В состав вошли люди, занимающие  важные ответственные посты. Еще несколько часов – и комиссия начала действовать.  Куйбышев поручил Каменеву созвать совещание, чтобы срочно наметить планы организации помощи. Сергей Сергеевич Каменев, председатель реввоенсовета и заместитель Народного  комиссара по военным и морским делам, на протяжении многих лет занимался Арктикой. Весной 1928 года  возглавлял инициативную группу по спасению экспедиции Нобиле и поискам пропавшего без вести  Амундсена. Руководил организацией экспедиции Ушакова на Северную Землю и походами «Сибирякова». К тому  же, был большим другом Шмидта. Лучшего помощника Куйбышев выбрать не мог.  По указанию Каменева первые наметки плана спасательных работ составил Ушаков. 
 
    Хотя комиссия обладала большими полномочиями, десять тысяч километров, разделявших Москву и лагерь Шмидта, оказались  серьезным препятствием. Корабль затонул в таком месте, куда ни ледоколы, ни самолеты в зимнее время не добирались.

   Комиссия стала центром, в нее стекалось всё, что делалось для спасения челюскинцев.  Сюда, а также в редакции газет поступало множество писем от добровольцев, желающих помочь в спасении челюскинцев. Писали рабочие, студенты, служащие, журналисты, моряки, а особенно много летчики. Предлагали самые невероятные  проекты, зачастую совершенно утопические. Кто-то советовал сделать около лагеря огромную прорубь, чтобы могла вынырнуть подводная лодка. Или предлагал оснастить самолеты воздушными шарами диаметром 4-5 метров. Третий рекомендовал использовать изобретенную им катапульту для облегчения взлета самолетов с льдины.  Поток проектов не иссякал: конвейерный канат с корзинами для подъема людей на движущийся самолет, танк - амфибия, шары – прыгуны…
Регулярно публиковалось коммюнике за подписью Куйбышева. В первом же сообщении говорилось, что весь обширный арктический аппарат включился в спасательные работы. Это был большой аврал, в котором приняла участие вся Арктика. Прежде всего, решили использовать местные средства, сформировав на Чукотке Чрезвычайную тройку под председательством начальника станции на мысе Северном Г.Г.Петрова. Решения Правительственной комиссии еще не успели дойти до местных органов, а районные партийные и советские организации в Уэлене уже начали действовать.

   Пока велись споры о способах спасения: на собаках или самолетами, увлеченный идеей санного броска  метеоролог Хворостанский на следующий день после гибели корабля мобилизовал 21 упряжку и двинулся в путь, с расчетом домобилизовать остальные 39 упряжек по дороге. Но поход смельчака через четыре дня приостановили, как нецелесообразный.  По льду от материка до лагеря около 150 километров. Расстояние небольшое, но  труднопреодолимое.

Вывозить на собаках или по воздуху? Мнения расходились. Хотя даже Шмидт поначалу считал вариант с собаками вполне реальным. Но вскоре руководство экспедиции во главе со Шмидтом заняло резко отрицательную позицию в отношении всяких планов и разговоров о пешем походе.  На первое место вышла авиация.  Причем Шмидт жестко заявил: «Если кто-либо самовольно покинет лагерь, учтите,  я лично буду стрелять». Это сказал человек, который «не то чтобы стрелять, но и приказы свои отдавал как просьбы». Он потребовал организованности, дисциплины, любви и уважения друг к другу. Оставаться настоящими  советскими людьми. История освоения Арктики знала немало случаев, когда люди гибли именно  из-за внутренних разногласий.
 
   Так почему челюскинцы не пошли пешком? Идти пешком можно было или всем вместе, или  только наиболее крепким и сильным. Тогда  в лагере остались бы наиболее слабые. Всем идти нельзя.  Идти наиболее сильным, оставляя слабых на льдине, тоже нельзя. Это значило обречь их на верную гибель. Оставалось  всем вместе ждать  спасения. Шмидту  верили, и чувство оторванности отступило: остались коллективом, который крепко спаялся за месяцы плаванья и авралов.
По предложению Каменева решили приблизить  самолеты к лагерю. На собаках горючее с мыса Северного и из Уэлена повезли в Ванкарем. Снаряжались ледоколы, перебрасывались на Чукотку самолеты. В Америку для закупки самолетов «Консолидейтед Флейстер» выехал Ушаков с летчиками Леваневским и Слепневым. Для спасения челюскинцев готовилось больше десятка самолетов.

Размах спасательных операций привлек большое внимание зарубежной прессы. Но многие  иностранные специалисты в возможность спасения не верили. Западные газеты писали, что люди на льду обречены, и возбуждать надежды на спасение негуманно, это только усугубит мучения. «Кажется, следует ожидать новой арктической трагедии» - прогнозировала «Фолькштимме».   Ледоколов тогда еще не было. Надежда оставалась только на авиацию. Правительственная комиссия направила на спасение три группы самолетов. Кроме двух «Флейстеров» и одного «Юнкерса», остальные самолеты - отечественные.