Расправа

 Расправа

                Взаимоотношения  с начальством – это особая тема, и она присутствует в воспоминаниях каждого человека. Счастливчики опускают негатив, неудачники возводят его в основу своих бед. Большинство же просто фиксирует сцены жизни, связанные с деятельностью личностей, облеченных властью.
                Был у нас командир эскадрильи, курчавый, как пудель, бывший политработник – Виктор Викторович, человек, мягко говоря, не отличающийся порядочностью. И если уж кого он невзлюбил, то пиши – пропало. Так было и со мной. Я хотел снять с летной работы прапорщика-радиста, который регулярно пьянствовал и обнаглел настолько, что напился накануне нашего вылета с авиаремонтного завода. Но его жена работала на мясокомбинате и в то тяжелое для страны время подбрасывала моему комэске кусок-другой вырезки, поэтому он грудью встал на защиту «заблудшего». Весовые категории противоборствующих сторон явно не уравновешивались. Все пошло по привычному для ослушника командирской воли сценарию. Сначала мне объявили выговор по служебной линии – за плохой контроль экипажа на оперативном аэродроме, потом по партийной. Поэтому, наверное, воспоминания о партбюро – этом карающем органе, вызывают у меня только омерзение. Однако весь комплекс «воспитательного» воздействия на меня не повлиял. Ну не желал я летать с алкоголиком! Тогда «отец родной» стал тихонько записывать мне взыскания по мелочевке, о которых я даже не знал, и в итоге лишил меня годовой денежной премии. Фальсификация была налицо. Однако попытка привлечь для торжества справедливости «ум, честь и совесть» нашего полка в лице начальника его политотдела, кстати, моего бывшего товарища, поддержки не встретила. Служба дороже дружбы! И это правильно, если долг не идет в разрез с законами чести и совести. А в случае со мной они, у нашего «начПО», как раз и вошли в противоречие. Но все это ерунда по сравнению с тем, что командир эскадрильи стал творить в воздухе.   
                Предстояли обычные аэродромные полеты строем. Сложности в этом давно освоенном виде подготовки, причем имея инструкторский допуск, я не испытывал. Но моему начальнику, а он давал мне контрольный полет, нужно было показать мою неспособность нормально летать на малых дистанциях и интервалах. Как только я привычно и уверенно занял свое место в строю, инструктор зажал управление, резко и коротко нырнул на ведущего и потом с правым креном под 45 и энергичным снижением отвалил от него в сторону, ласково комментируя свои действия записываемыми на магнитофон  словами: «Ну не надо так, успокойся и начни все сначала…». Так продолжалось еще раза два. Ведущий стал орать, чтобы я не подходил близко, с земли стали давать команды на увеличение интервала. Мой экипаж ничего не понимал, т. к. все, сидя за пилотами, не могли видеть нашу работу. Штурман язвительно поинтересовался – сколько же мне удалось выпить накануне полетов. Я не выдержал и запросил роспуск  строя и посадку. На разборе  все сошлось на мне. Доказывать что-то было бессмысленно. Но в просьбе выполнить проверку с инструктором полкового или дивизионного звена мне не отказали. Проверка прошла успешно, и инцидент, казалось бы, растворился в армейских буднях. Тем не менее, я написал рапорт о переводе в другую эскадрилью. Мое желание удовлетворили, но осадок от «неспортивного» поведения начальства остался. Прапор продолжал набирать выслугу для летной пенсии. Бывший замполит, непонятно как ставший летным командиром (потому, что их, как правило, продвигали по политической линии) одержал-таки верх. А мог бы всех 18 человек из двух экипажей утащить вниз. Недаром в народе бытует поговорка: «Замполит, как мать родная, командир – отец родной, не нужна родня такая, лучше буду сиротой».
                Заместители командиров по политчасти – «бойцы идеологического фронта» – это отдельная категория военнослужащих. Редко когда среди них  попадались порядочные люди, и такими их, ранее вполне нормальных парней, делала система, в которой партия главенствовала во всех сферах жизни с установкой: специалистом можешь и не быть, но коммунистом быть обязан. И все бы ничего, если бы они были коммунистами – как в кино. К сожалению, эти рьяные проводники большевистской идеологии в массы корректностью  и  политической  грамотностью, свойственной настоящим комиссарам прошлого, никогда не отличались.
                У нас, как и во всей стране, тоже проводились митинги осуждения империалистов с массовыми призывами дать свободу какому-то государству или отдельной личности. После очередного всенародного требования о прекращении агрессии против народа Никарагуа я спросил нашего полкового «инженера человеческих душ» –  зачем нужны эти мероприятия, и что они дают? Ответ был прост, как выстрел: «Это тебе в особом отделе  объяснят!». Я сразу понял, что митинги нужны очень, и их воспитательная роль для повышения самосознания советского человека неоспорима. 
                А вот другой  пропагандист идей мирового коммунизма – полковник, начальник политотдела дивизии – запомнился мне  своеобразностью проведения политзанятий со старшими офицерами летного состава полка ударной стратегической авиации. После тщательной проверки законспектированных работ Ленина о назревшей пролетарской революции и ренегате Каутском он прочитал нам очередную лекцию. Тема занятий всегда была познавательная  и исключительно миролюбивая. В этот раз мы узнали, какой урожай собрали хлопкоробы Таджикистана и сколько «га» пахотных земель подготовили колхозники средней полосы России. Трудно было даже представить себе, чтобы американские пилоты «В-52» переписывали работы Джорджа Вашингтона об истреблении индейцев и вникали в сельскохозяйственные достижения своих фермеров. После мирного настроя боевых летчиков гвардейского полка  и уверенности в их идеологической твердости этот свой парень из штурманов – «в одной кабине летаем, ребята!»  – по-дружески предложил нам разобраться в неясных вопросах, если таковые у кого-то были.  Мы простодушно и активно стали обсуждать интересующую всех проблему. Вождь мирового пролетариата говорил, что в партии должны быть самые лучшие, самые достойные и умные. Но в стране сложилась ситуация, когда эти «самые», т. е. врачи, учителя и инженеры, свободно вступить в КПСС не могли, зато представители рабочего класса – только захоти, независимо от их отношения к моральному кодексу строителя коммунизма. Угораздило же меня поверить замполиту и спросить: «Почему?». Ответ нашего вдохновителя и организатора был по-офицерски прям и политически выверен: «А это чтоб всякие интеллигентские  гниды и умники, вроде тебя, не баламутили наш родной советский народ!». Ну что тут скажешь? Я был просто сражен, а ответить на хамство у меня не хватило духу. Правда, потом ребята растолковали мне смысл его слов. Действительно, «пролетарий» при решении любых поставленных партией задач вопросов задавать не будет (как поется в песне Розембаума  – «Стрелять, так стрелять!»), а врач, или учитель могут  и спросить: «Зачем?».
                Проявив политическую близорукость, я еще легко отделался, и после этого случая рот раскрывал только для радиообмена. А вот наш товарищ – командир корабля из братского полка – Хмельницкий, сдуру, согласился участвовать в комиссии народного контроля, которая была создана для справедливого распределения всеобщего  и повального дефицита. Он искренне, по-честному понимая свой партийный долг, хотел изменить существующий порядок, при котором, пока мы спускались с небес, земные блага в виде хрусталя, ковров, машин и даже сливочного масла для членов наших семей были уже бесстыдно поделены. Попытки решить вопрос на полковом и даже дивизионном уровне с привлечением политических сил были безрезультатными. Тогда он, отчаявшись, написал в Москву, о том, что предназначенные  для справедливой дележки товары исчезают «как в Бермудском треугольнике». Зря он употребил это словосочетание. Ему это очень дорого обошлось. Хорошего боевого летчика, но «плохого» коммуниста быстро сделали ненормальным и списали из армии подчистую. Мы же получили хороший урок: не плюй на вентилятор.
                Партийно-политические перегибы наблюдались на каждом шагу. Вот, например, после позорного для советской авиации перелета в Японию нашего летчика на современнейшем секретном истребителе «Миг-25» – что, кстати сказать, для наших ВВС не было единичным случаем – в недрах Главного Политического Управления вызрел приказ: все экипажи стратегических бомбардировщиков должны быть полностью укомплектованы коммунистами. Командир и штурман самолета в обязательном порядке уже состояли в КПСС. Мы и без того относились к своему патриотическому долгу достаточно серьезно, в большинстве своем, были честными гражданами, преданными отечеству воинами  и достойными представителями партии в Вооруженных Силах. Поэтому с иронией восприняли инициативу ГлавПУра  (так и хочется сказать - ГПУ). Но приказ – есть приказ! Поставленная задача была с блеском  решена партийно-политическим руководством нашей части в кратчайшие сроки. На открытом партсобрании полка все «неопартиенные воздухолеты», независимо от их политической зрелости и морального облика, были скопом  приняты в КПСС, и на следующий день коммунистические экипажи торжественно ушли в воздух. Казалось бы, теперь все разом стали надежными и особо преданными делу социализма. Но, тем не менее, при полете на радиотехническую разведку побережья империалистических государств, в случае пожара или отказа техники, не позволяющего держаться в небе, мы имели жесткую установку на отворот в океан и как можно дальше от берега. «Врагу» не должны были достаться ни «наш гордый “Варяг”», ни его большевистская команда. Вдруг, если удастся приводниться рядом с «не нашими» и спастись, кто-то переметнется во "вражий стан" и начнет болтать что-нибудь непотребное, очернять    социалистический образ жизни и его преимущества над «буржуазным». Хотя с точки зрения сохранения технических военных секретов, которые все-таки были на нашем устаревшем самолете, наверное, это было правильно, по-государственному.