Первое дело комиссара Мегревского

Было раннее скользкое утро сердитого октябрьского дня, а в кабинете КБР ОНП уже закипал чайник. Директор КБР, он же главный следователь Прохор Мергевский занимался тем, что потрошил табак из сигарет «Астра» и набивал им недавно купленную в «Сувенирах» трубку. Это был сухопарый усач с седеющими бровями, не так давно комиссованный из вооруженных сил за шизофрению, и в связи с эти считающий себя комиссаром. Его друг Эдик Ватсонов, бывший фельдшер ветеринарной службы, уволенный за слабость использовать казенный спирт для внутреннего самолечения, неторопливо просматривал газету. Ватсонов был полнеющим, лысеющим и краснеющим человеком средних лет, считавший себя неудачником и гением и в связи с этим иногда пописывающий стишки про любовь, смерть и прочую белиберду.
КБР ОНП, или Кооперативное Бюро Расследований Особо Незначительных Преступлений, было создано лишь благодаря огромной инициативе Мегревского. Он же, кстати, являлся пока и единственным членом новорожденного кооператива. Трубку Прохор Мегревский курить не умел, не любил, да и вообще был против курения, но поскольку всем детективам положено курить трубки, он не решился ломать стереотипы. В кабинете стояла тишина, и лишь чайник нехотя сопел, словно ленясь закипеть.
–Послушай, Эдик, – наконец, просыпав половину табака, Мегревский раскурил трубку, – лично мне не понятно, чего ты ждешь? Я предлагаю тебе место в столь солидной организации, как КБР ОНП, а ты вместо того, чтобы ухватиться за предложение руками и ногами, чего-то ждешь? Не понимаю...
–Дорогой Комиссар, – отложив газету, проговорил Ватсонов, гладко выбритый краснолицый, как ясно солнышко на картинках дебильных детей, – я, конечно, понимаю, что Вы проштудировали столько детективов, сколько я не переморил в своей клинике всякого зверья. Вы, к тому же, человек не глупый и проницательный, но позвольте вопрос. Вы что, серьезно полагаете, что в это КБР будут обращаться люди и, что самое главное, платить? Не верю! Я лучше кошек стану таскать на живодерню, чем...
–Прекрати кощунствовать, Эдик! – поморщился Мегревский. – И нечего марать высокую идею меркантильными поползновениями! Лучше скажи мне, когда люди, как правило, обращаются в милицию? Чаще всего уже в трупном виде, ибо каждый живой человек понимает, что в милиции могут только запереть в камере. Никогда такого не бывало, чтоб милиция вдруг нашла преступника! Что же касается особо незначительных преступлений, благородную обязанность раскрытия которых взял на себя наш кооператив, то никакая милиция ими и заниматься не будет! Люди понимают это и постоянно, повседневно и терпеливо страдают от мириадов мелких преступлений. Простая статистика, Ватсонов! Человека убивают максимум раз в жизни, калечат – два, грабят квартиру – три, насилуют... в среднем четыре раза. В то время как от мелких преступлений люди страдают практически каждый день. И после этого, Эдик, ты продолжаешь утверждать, что мы останемся без работы?
–Сколько за неделю истрачено на чай, комиссар?
–Три рубля четыре копейки.
–А сколько было вызовов? – продолжал насмешничать Ватсонов.
–Ну и что, что ни одного? Инертность, недоверие, неосведомленность... Ведь дело только начинается. И я верю, придет время, когда филиалы нашего кооператива откроются в других городах, а может, даже в странах. А ты, Эдик, не ударяешь палец о палец, ты лишь притворяешься, что весь ушел в творчество, а сам только и знаешь, что бегать в букинистический магазин сдавать книги, а потом толкаться в виннике!
–Ну-ну, – обиженно просопел Эдик, – вот так вот посидите без дела еще пару недель, а потом я с удовольствием посмотрю, как Вы потащите в Бук свои детективы!
В этот миг дремавший на тумбочке телефон вдруг зазвонил, дребезжаще и нервно. Мегревский, сорвавшись с кресла, судорожно вцепился в трубку.
–Ну да, конечно. Это вызов, – издевательски скривился Ватсонов.
–Да-да! Алло! Да, КБР. Директора? Это я, – с плохо скрываемым возбуждением говорил Мегревский, – Как, говорите? Записываю адрес! Все! Вызов принят.
–А что я говорил! – ликующе воскликнул Мегревский, вешая трубку. – Не все сразу – говорила моя бабушка моему дяде, когда он, будучи алкоголиком, хвастался, что не страдает циррозом. Вот тебе, Эдик, и первая ласточка!
–Съездить, что ли, с Вами, – лениво зевнул Ватсонов, – посмотреть хоть, как Вы там опозоритесь...
–Тогда поживее! – прикрикнул комиссар. Через пару минут двое новоиспеченных детективов уже подходили к трамвайной остановке.
...Двери открыл грузный, увесистый мужчина, роговые очки с толстыми линзами придавали ему неотразимое сходство со старым филином. Тонкие, седые волосики дымились на его голове, приходя в движение от малейших колебаний воздуха.
–Вы по поводу моего звонка? Проходите, проходите, – хозяин гостеприимно затряс подбородком, – вот сюда вешайте плащи, вот тапочки...
–Комиссар Мегревский, – влезая в тапки, представился кооперативный следователь, – а это Ватсонов, ассистент.
–А моя фамилия Тягомутский. Семен Ильич. Присаживайтесь, пожалуйста.
Проходя в комнаты, Мегревский цепким взглядом окинул интерьер – мебель с пыльной полировкой, выцветший старый диван да репродукцию Моны Лизы на стене. Улыбка Джоконды показалась комиссару насмешливой, мол, давай-давай, все равно ни черта не раскроешь. «А вот шиш тебе», – подумал про себя Мегревский и, устроившись в кресле, вытащил трубку:
–Разрешите курить?
–Пожалуйста-пожалуйста, – кивнул Тягомутский. Ватсонов полулежал в кресле с таким лицом, точно его после работы заставили отсиживать на профсоюзном собрании. Комиссар деловито набил трубку, прикурил и, облегченно вздохнув, выдул весь табак. Эдик ехидно кхекнул.
–А теперь, Семен Ильич, расскажите о Вашем деле, – как ни в чем не бывало заговорил Мегревский, набивая трубку новым табаком.
–Дело, товарищ Мегревский, – почесав лысину, хлюпнул носом Тягомутский, – такое дело, что больно говорить! Это какая-то напасть, несчастье, обман, падение, разорение и раздражение кожи лица...
–Семен Ильич! Вкратце, самую суть.
–Суть! – вскрикнул Тягомутский в негодовании, – суть та, что у меня пенсия 70 рублей, я не какой-нибудь миллионер и не Алла Пугачева, я...
–Я верю Вам, – мягко прервал хозяина комиссар, – но можно ли покороче.
–Ох, извините... Склероз, рассеянность, старость, суставы болят, а лекарства по 4.15. Это ж разорение! Это понимай так – ноги подлечишь и их же с голоду протянешь. Но я не опускаюсь! Я бреюсь! Бреюсь, и понимаете, комиссар, привык освежать свежевыбритое лицо одеколоном. Или лосьоном. Вы же знаете, сейчас время наступило такое хорошее, что купить где-нибудь плохой, дешевый одеколон практически невозможно! А если вдруг повезет, и в киоске стоит «Шипр», «Сирень» или, прости, Господи, сама «Лесная вода», то нельзя их купить без того, чтоб продавщица не взглянула на тебя как на деклассированного элемента, или, в крайнем случае, как на врага народа. И вот одеколон, купленный ценой стольких поисков и унижений, вдруг исчезает! Из ванной! Из раза в раз, комиссар! Мне, непьющему, больному пенсионеру, остается теперь либо обородеть, как Карл Маркс, или прыщаветь от раздражения кожи, как какому-нибудь замухрышке-пацану на пороге половой зрелости. Теперь-то Вы вникли, комиссар?
В продолжении страстного монолога Тягомутского Мегревский, наконец, набил трубку и уже вновь чиркал спичками. Ватсонов молча усмехался, да и Джоконда с репродукции продолжала коситься недвусмысленно.
–Итак, ситуация проясняется, – наконец, пустив дым, заговорил Мегревский, – Вы покупаете одеколон, ставите его в ванной, а он оттуда стал иметь нехорошую привычку исчезать. Я все правильно понял, Семен Ильич?
–Так точно, – устало вздохнул Тягомутский.
–Кроме этого из вещей ничего никогда не исчезало?
–Нет, слава тебе, Господи.
–Кто еще проживает в квартире?
–Ну, какое это имеет значение, – нетерпеливо поморщился Тягомутский, – я же Вам говорю, исчезают одеколоны! Скажите, комиссар, есть хоть какая-то надежда?
–Надеяться можно на что угодно. Хоть на Господа Бога! – раздраженно буркнул Мегревский. – К Вашему сведению, устав нашего кооператива гласит: ни одного нераскрытого преступления! Но мне прежде всего нужны все данные! Эдик, не спи! Скажи лучше, как, на твой взгляд, здесь может иметь место квартирная кража?
–Чепуха, – зевнул Ватсонов, – влезать в хату, чтоб увести один флакон одеколона? Если б вором был я, то уж явно прихватил бы заодно дезодорант, зубную пасту, или, на худой конец, японский кассетник. Одеколон пьет кто-то свой!
–Слышите, Семен Ильич, – отложив трубку, проговорил Мегревский, – надо сказать, моя собственная точка зрения полностью совпадает с только что изложенным мнением моего ассистента. И, как это не было прискорбно для Вас, я попросил бы назвать всех сожителей.
–Ладно, – кивнул Тягомутский, – хотя, по правде сказать, я надеялся, что раз за дело взялся кооператив, дело обойдется без лишних нервотрепок и протоколов... Есть у меня сын. 30 лет не так давно стукнуло. Работает шофером. Пьет... Но только водку и только в выходные. Всю неделю держится трезвым. А в пятницу покупает пять бутылок водки, ложится и не встает до понедельника... Такой уж режим, что ли...
–А если вдруг гости придут? – поинтересовался Ватсонов, – он же им нальет? А потом – раз, ему не хватит, и...
–Извините, но друзья у моего сына люди порядочные – с пустыми руками не придут! – тряхнув щеками, воскликнул Тягомутский, – бывало, человека четыре явятся – и все лежат. Я, конечно, мог бы возмутиться, то да се, но я понятие имею! Трудовой народ отдыхает, нельзя мешать!
–А если все-таки не хватит? – не отставал Эдик, – неужто никто в ванную не сбегает и к флакончику не припадет, а?
–Вы плохо думаете о людях! – вспылил Семен Ильич, – как будто бы мой сын – какая-то пьянь! И еще хочу заметить: в выходные одеколон не исчезал ни разу!
–Значит, в понедельник. На опохмел, – усмехнулся Ватсонов, – все получается проще пареной репы, а, комиссар?
Мегревский, доселе молчавший, вдруг мучительно сморщил лоб и остановил пронзительный взгляд своих черных глаз на лице Тягомутского.
–Это точно? – спросил комиссар.
–Что точно! Я еще и еще раз повторяю: мой сын не пьяница! Его даже месяц назад в клуб трезвости вписали, и, между прочим, взносы он...
–Вы не так поняли, Семен Ильич. Что одеколон не исчезает в выходные, это точно?
–Абсолютно! У меня, к вашему сведению, память хорошая! Вы вот помните, когда родился Пушкин? Нет? А я помню! В прошлом веке! Я все помню!
–Знаете, это, конечно, хорошо иметь такую память, но дата рождения Александра Сергеевича не имеет прямого отношения к делу. Продолжим нашу беседу. Кто еще проживает в квартире?
–Лидия. Сына моего жена, – проговорил Тягомутский голосом, подрагивающим от возмущения, – не повезло Петьке моему со спутницей жизни. Вертихвостка, тьфу! Понимаете, комиссар, художница она! Но ведь нет того, чтобы приличное рисовать, там, портрет передовика производства или натюрморт с бутылкой томатного сока, такое, чтоб на стену приятно было повесить. Я как-то раз на ее картины глянул – срам! Кромешный срам! Десятки картин, а на них голые мужики, голые мужики... Хоть бы один в плавках был! И где она таких гадостей понасмотрелась? Хэ, а на вид такая, вся из себя, посмотри-ка ты, я за столом когда перну по задумчивости, или слово «жопа» из уст вырвется, так она губки свои подожмет, мол, фи, какое бескультурье! А сама что рисует? Да с такой женой-змеищей если б мой Петька и вовсе спился бы, я б его, комиссар, по-отечески понял! А ведь вся семья на нем! Этой кукле даже о дочери подумать некогда – лишь бы в мастерских сидеть и вот это самое вырисовывать... гадости. А мы для нее что? Бескультурье! В искусстве ничего не волокем! А! – и Тягомутский обреченно махнул рукой
–Если я правильно понял, Семен Ильич, в квартире живет еще и Ваша внучка? – хладнокровно подметил Мегревский.
–А... Да. Внученька, Алеся, – лицо Тягомутского на миг просветлело, – но ей пять годиков, что ее считать? Если не возражаете, я поставлю чай.
–С удовольствием, – деликатно кивнул комиссар. Через десять минут хозяин с двумя детективами уже тянули из чашек слабенький чаек вприкуску с хрустящей соломкой.
–Итак, о жильцах Вашей квартиры у меня уже сложилось примерное впечатление, – вновь заговорил Мегревский.
–И какое же будет заключение, комиссар? – с надеждой спросил Тягомутский.
Пока я сделал один вывод... Одеколон выпиваете не Вы.
–Ну, знаете! – оскорбленно дернул ноздрями Тягомутский, – я старый, больной человек, пенсионер, в прошлом ударник коммунистического труда, вызываю КБР, прошу о помощи, и что же? Они заявляют, что одеколон пью не я!
–А Вам хотелось бы услышать обратное? – усмехнулся Эдик.
–Хватит! Все! – Мегревский решительно взмахнул трубкой, вновь просыпая табак. – Хватит о людях. Поговорим об одеколоне. В какое время суток он у Вас, Семен Ильич, если так можно выразиться, любит исчезать?
–Утром... Да-да, всегда по утрам.
–Вы полностью уверены в этом? Может, одеколон пьется поздним вечером или ночью?
–Нет, утром. Я, знаете, плохо сплю и имею одну маленькую слабость – пью горячий чай большими кружками и в связи с этим ночью регулярно навещаю туалет. Так вот, после туалета я мою руки в ванной и заодно проверяю, на месте ли одеколон. А потом, когда все уже разошлись, я встаю, иду бриться и вижу, вернее, не вижу... одеколона.
Мегревский в задумчивости помешивал ложечкой чай. Ватсонов подремывал в кресле с самодовольной ухмылкой, казалось, его лишь радуют неудачи друга. На серванте настороженно тикал большой будильник.
–Странно, – наконец выговорил комиссар, – а я был уверен, что пьют ночью.
–Правильно, для того и ночь, чтоб под шумок до одеколона добраться, – заметил Эдик, – а днем-то и пивка можно подождать.
–Итак, утром, – сосредоточенно хмуря брови, продолжал Мегревский, – утром... У... Стоп! Я не уточнил одной малюсенькой детали, Семен Ильич! Одеколон исчезает вместе с флаконом?
–Нет. Флакончик лежит, а все выпито, – тяжело вздохнул Тягомутский, – я уверен, что пьет его стерва моего сына! Уверен! Если уж голых мужиков малюет, то одеколоны пить ей никакая нравственность не помешает. Ой, Господи, прости...
–Семен Ильич, Вы по утрам хорошо спите? – спросил комиссар.
–Какое там... Я старый, больной, несчастный человек, я и не сплю почти, а уж если в доме начинают жарить картошку, ходить, материться – какой уж тут сон! А снотворное не продают, хотя, комиссар, разве я похож на наркомана?
–Не похожи. Скажите, Вы не могли бы указать нам время, которое каждый из членов вашей семьи проводит в ванной? Ну, хоть приблизительно, но желательно поточней.
–Пожалуйста! Сын мой встает полседьмого, забегает в ванную, наспех умывается, бреется и прямо с папиросой в зубах на кухню. В ванной он, ну, 5 или 7 минут, не больше... Стерва моего сына вообще в ванную не заходит – сразу из туалета и прямо с папиросой на кухню. Богема!
–Хорошо, – кивнул Мегревский – а в туалете члены вашей семьи любят засиживаться? Не обращали внимания?
–Нет. Я, грешник, люблю посидеть, а им некогда. Но ведь какая подлость, – в горле Тягомутского вновь заклекотало от негодования, – раньше одеколоны стояли открыто, на полочке. Потом, когда начались пропажи, я стал их прятать! Куда только не засовывал: в машину стиральную, под ванну, в аптечку, еще Бог знает куда... И все равно – через день-другой пустой флакончик.
–У Вашего сына, Пети, да, хорошее чутье и завидная сноровка, – ухмыльнулся Ватсонов, – за пять минут найти одеколон, высосать – на работу.
–Не смейте так говорить о моем сыне! Это жена его пьет, стерва! Я так подозреваю, потому что, уж если...
–Дорогой Семен Ильич, – снисходительно улыбнулся Мегревский, – в данном случае подозревать – моя функция. Вы же отвечаете на вопросы. Сноха ваша алкоголичка?
–Сноха – брезгливо передернулся Тягомутский – и слово-то какое, вроде как «бляха-муха»... Да я ее и пьяной-то не видел ни разу. И ведь, наверняка, все ради маскировки это она, все из хитрости.
–Что ж, – решительно выдохнул Мегревский, – значит, одеколон исчезает утром, а ваш сын находится в ванной 5-7 минут. Кстати, Семен Ильич, в данный момент у Вас в квартире есть одеколон?
–Есть! «Олимпийский»! 2.50. И чувствую, что завтра его опять не будет! – глаза Тягомутского вновь непрошено увлажнились.
–Эдик, хватит дремать, – сказал Мегревский, – я думаю, настало время проводить следственный эксперимент.
–Чего? – удивился Ватсонов.
–Следственный эксперимент. Это, знаешь, такая вещь, которая, как правило, совершенно не нужна, но ее всегда делают, чтобы лишний раз убедиться в ненужности, – популярно пояснил комиссар, – поэтому сейчас ты зайдешь в ванную, включишь воду, побреешься и выпьешь одеколон. Понятно?
–Да, – оживляясь, почесался Ватсонов, – а вообще, это уже интересно...
Мегревский откинулся на спинку кресла, с усилием продолжая вдыхать дым из тяжелой трубки. Эдик с хозяином удалились в ванную.
–Вот он, «Олимпийский», – слышался голос Тягомутского, вслед за чем вдруг раздался грохот и хруст, – ой, Господи, извините. Это внученьки моей, Алеси, кораблики. Она как из садика придет, так воды наберет и все в них играется, даже «Для вас, малыши» игнорирует. Я не рассказывал вам про Алесю? Пять годиков ей, а до чего взрослая! Сама зубки чистит, сама умывается, самостоятельная. Только вот в садике научилась матерным словам, но ведь в садике хорошему не научат...
–Семен Ильич, – позвал Мегревский, – выйдите пока. Не мешайте эксперименту.
–Хорошо-хорошо, я, извините, старый, больной человек...
–Комиссар! Я начинаю! – крикнул Эдик. Мегревский молча скосил глаза на часы. На некоторое время воцарилась тишина. Тягомутский с опаской косился на ванную, будто там заложили бомбу, комиссар не спеша выпускал изо рта дым. Надо сказать, в курении Мегревский достиг определенного изящества, так что пускал дым не примитивными колечками, а в виде разных фигурок – ежей, кабанов, пьяниц и просто комсомольцев.
Прошло пять минут. Десять, пятнадцать... На исходе 17-й минуты из ванной вразвалочку вышел Ватсонов с флакончиком «Олимпийского» в руках. Эдик задорно подмигнул Тягомутскому и сделал последний глоток.
–А... – сказал он, зажмурясь, – все пьют одеколоны, но не все крякают. Люблю одеколоны, а-а-а... Хорэ! – и вытерев губы рукавом, он вдруг запел раскатисто и чувствительно – До свиданья, наш маленький Ми-ышшшша, убирайся в свой сказочный ле-э-э-эсссс.
–Итак, 17 минут, – невозмутимо констатировал Мегревский, – а надо сказать, мой ассистент пьет одеколоны умеючи. Кстати, Эдик, ты брился?
–О! Запамятовал, комиссар. Семен Ильич! А давайте повторим эксперимент, а? Для полной ясности!
–Не вижу смысла, – сказал Мегревский, – Эдик! Отдохни часок.
–Эдик сделал свое дело – Эдик может удалиться, – глупо рассмеялся Ватсонов и направился к дивану, не прекращая пение, – На палубу вышел – сознанья уж нет, в глазах перед ним закружилось!
–М-да, – мрачно процедил Тягомутский, едва не задыхаясь от возмущения, – теперь-то я вижу, что это за кооператив! Я надеялся на помощь – и что же? Один курит и в ус не дует, а другой выдул мой одеколон!
–Семен Ильич, не волнуйтесь – мягко проговорил Мегревский – подобные запутанные дела не решаются наскоком. Но кое-какие мысли...
–А я проститутка! Я фея из бара, – страстно распевал распластавшийся на диване Эдик, – я че-орная моль, ха-ха-ха! Я летучая мышь!
–Шарлатаны! – вскричал Тягомутский, и седые волосики на его лысине пришли в хаотическое движение. – Мошенники!
–Ну уж, знаете, – покачал головой комиссар, – я не привык к подобному обращению! Если Вы не прекратите грубить, мы просто уйдем.
Тягомутский обреченно вздохнул, но промолчал, не зная, на что решиться. Напряженность и взаимное недоверие надолго воцарились в комнате. Хозяин подчеркнуто смотрел в пол, Мегревский курил, подчеркнуто покашливая. Ватсонов громко икал на диване, но делал это тоже подчеркнуто.
Громкий звонок в дверь неожиданно разрядил обстановку. Путаясь в шлепанцах, Тягомутский побежал открывать, и вскоре из передней донеслось его ласковое сюсюканье:
–Ай! Кто к нам пришел! Алесечка, кисучечка! А кушаньки хочешь? Нет? В кораблики будешь играть, да? В кораблики?
В комнату, бросив неодобрительный взгляд на Мегревского, прошел средних лет мужчина с пятью бутылками водки в сетке – сегодня была пятница. Вслед за ним появилась лупоглазая девчонка с некрасивым бантом, в правой руке она держала большую игрушечную матрешку.
–Вот моя внучечка, – нараспев тараторил Тягомутский, – Алесечка. Пять лет ей, а уже читает, пишет и считает до 21-го. Алесечка, поздоровайся с дяденькой комиссаром.
–Здрасьте – настороженно зыркая глазами по сторонам, тихо пролепетала девочка.
–Здравствуй, – скроил улыбку комиссар, а про себя подумал, почему это, интересно, при общении с детьми принято или орать или улыбаться, – матрешка твоя?
–Моя, – Алеся испуганно, как показалось Мегревскому, прижала игрушку к груди.
–Ее-ее, – подтвердил Тягомутский, – разве из садика такую большую сопрешь? Там на проходной воспитательница всегда дежурит. А матрешку эту зовут Маша, да, Алеся? Представляете, комиссар, так привязалась к матрешке, что и спит с ней, и в садик ходит. Боюсь, как бы вещизмом не кончилось, надо бы, конечно, живую собаку купить или черепашку, но пенсия маленькая, вот и...
В продолжении разговора девочка волновалась все больше. Комиссар раскурил потухшую трубку и, прищурясь, вгляделся в глаза Алеси.
–Как, говоришь, матрешку твою зовут?
–Маша, – пролепетала девочка и, густо покраснев, опустила глаза.
–Дай мне Машу. Посмотреть. На минуточку, – мягко попросил комиссар.
Девочка покорно протянула матрешку. Мегревский бережно взял игрушку в руки, краем глаза замечая, как волнуется Алеся, следя за каждым его движением. Комиссар открыл матрешку почти без усилия, внутри стояла пустая баночка из-под майонеза. Лицо девочки вспыхнуло краской, которую вмиг сменила могильная белизна.
–А? Это что же тут у тебя? – щеки Тягомутского растерянно вздрогнули.
–Неужели не видите, Семен Ильич? – улыбнулся Мегревский, а глаза его торжествующе блеснули. – Банка... из-под одеколона.
–Что? – охнул Тягомутский, – Вы... Вы хотите сказать...
–Я уже сказал. Можете понюхать, Семен Ильич.
Пока Тягомутский в недоумении обнюхивал банку, Мегревский пытливо смотрел на Алесю. Девочка, вздрагивая, грызла ногти.
–Алеся, кому ты носила одеколон? – спросил комиссар. Девочка разревелась.
–Действительно одеколоном прет! – воскликнул Тягомутский, – но, Алеся, внучечка... Зачем?
–Я... Я... Я нянечке носила, – сквозь всхлипывание выговаривала Алеся, – ей все одеколоны из дому приносят – тогда она не дерется... А я... А мне... Вы меня, дядя, прямо сейчас в тюрьму увезете?
–Нет. Немного погодя, – сказал комиссар и, затянувшись, удовлетворенно прикрыл глаза.
– – –
–Комиссар! Я не люблю льстить и рассыпаться в комплиментах, поэтому я не говорю Вам, что Вы гений. Но должен Вам сказать, что это так! – на другой день, захлебываясь, тараторил Ватсонов, зашедший поутру в помещение КБР, то есть на квартиру Мегревского. – Но как, скажите, как Вам бросилась в глаза эта злосчастная матрешка?!
–Дело не в матрешке, мой друг, – благодушно улыбнулся полулежащий в кресле Мегревский.
–Я понимаю, дело в голове! Но как Вам явилась догадка, что в квартире алкаша одеколоны исчезают по вине пятилетней соплячки?
–Является Господь Бог. Моя версия, как ты выразился, не явилась, а была выстроена на основе логической цепочки фактов. Не перебивай, пожалуйста. В нашем деле главное – это умение слушать. Я терпеливо слушал Тягомутского, и получалось так: одеколон исчезал по утрам. Следственный эксперимент подтвердил, что сын Тягомутского вряд ли успевал бы опрокинуть одеколон и остаться незамеченным. Что еще больше меня насторожило, так это то, что одеколон не пропадал в выходные, в те дни, когда в квартирах, наоборот, имеют тенденцию пропадать одеколоны, духи и прочие парфюмерные напитки. Тягомутский сообщил также, что стал прятать одеколоны, но вскользь упомянул, что внучка Алеся целыми вечерами режется в ванной в кораблики. Ей нетрудно было проследить, куда старик хоронит одеколоны. Короче, еще до прихода Алеси я был на 99 и 37 сотых процента уверен, что все дело в ней.
–Но, комиссар, неужели Вы полагали, что пятилетняя девочка пьет одеколоны?
–Что ж в этом странного, Эдик? Современные дети рано взрослеют. Но одна деталь заставила меня отмести эту версию. Ты заметил, одеколон исчезал, а флакончик оставался? Зачем же сыну Тягомутского или его жене его куда-то переливать?
–Хм... А зачем переливала Алеся? – Ватсонов растерянно почесал лысину.
–Надо разбираться в детской психологии. – набивая трубку, улыбнулся Мегревский. – Что такое для детей одеколон? Пахучая водичка – и все. А флакон – он же такой изящный, такой стеклянный, это же вещь! Естественно, она полагала, что флакон много ценнее его содержимого. Итак, я знал почти все... Но доказательства? Их почти не было... Матрешка! Да, бесспорно, тут сработала интуиция. Но ведь без нее тоже нельзя в нашем деле.
–Блестяще ! только и смог выговорить потрясенный Эдик.
–Пустяки, – махнул рукой Мегревский, – думаю, в будущем предстоит пораскусывать и более крепкие орешки. Но, главное, начало положено.
–Да, я забыл спросить. Вы говорили с той нянькой?
–Была беседа. Это пятидесятилетняя алкашка заставляла всех детей воровать из дома одеколоны. Тех, кто не нес, била кулаком по голове. Я с ней поговорил. Поначалу она держалась нагло и засыпала меня матюгами, но под напором неопровержимых доказательств все-таки раскололась, уплатила в счет КБР штраф в размере пятидесяти рублей и в тот же день подала заявление об уходе. И по этому поводу я сегодня разрешил себе купить бутылочку коньяку. Открывай холодильник, Эдик.
–Ошеломительно, комиссар! – приложив руку к груди, прошептал Ватсонов. – Комиссар! Я каюсь! Я был не прав в своих легкомысленных насмешках! Простите же меня и окажите мне честь – примите в КБР. Ну, хоть в качестве грузчика.
–Ну, конечно же, конечно же приму, – прикуривая, кивнул Мегревский, – и даже в качестве младшего детективного сотрудника. Но только в том случае, если ты, наконец, откроешь холодильник...
Просиявший Ватсонов благодарно кивнул головой и вприпрыжку устремился на кухню...

ДЕЛО ВТОРОЕ
ОБОРОТЕНЬ

–Сыщик, мой друг, по моему высшему разумению, есть синтез науки, техники и искусства, – потягивая горячий чаек, неторопливо разглагольствовал Мегревский, – сыщик должен сочетать в себе интеллект ученого с кропотливостью бухгалтера, проницательность психолога с наблюдательностью вахтерши, озарение творца с непробиваемостью мента. Ты согласен, Эдик?
–Угум, – промычал Ватмсонов без всякого энтузиазма. Несколько дней КБР бездействовало, вызовов не поступало, и ассистент комиссара приуныл, впал в меланхолию и сейчас, ссутулившись над столиком, в муках рожал стихи, – все это я уже слышал... Лучше, комиссар, придумайте рифму к слову «смерть».
–Вусмерть, – не задумываясь, подсказал Мегревский.
–Тогда Давид, почуяв смерть, слегка напился вусмерть, – задумчиво продекламировал Ватсонов, – звучит, шеф? Нет... Эх, что-то даже вдохновение сегодня в голову не прет. Чай-то хоть еще остался?
–На одну запарку.
–Дожились, – поморщился Ватсонов, – завтра придется бутылки сдавать.
–Не падай духом, Эдик, – набивая трубку, заметил комиссар. Надо сказать, за последние дни Мегревский досконально освоился с курением трубки и обращался с ней так мастерски, словно с рождения больше ничем и не занимался, – не падай духом, Эдик, и учись смотреть на жизнь философски. Пусть мы сидим без работы, пусть. Это плохо. Но вдумайся: раз в нашей помощи не нуждаются, значит, не происходит и преступлений. Если мы скучаем – значит, блаженствует все человечество, значит, и...
В этот миг дремавший на тумбочке телефон подал свой дребезжащий голос. Детективы синхронно встрепенулись.
–Алло, КБР ОНП на проводе, – первым схватил трубку Мегревский, в его важном голосе нельзя было не почувствовать радость, – слушаю. Нет, не по телефону. Ваш адрес. Так... Так! Ждите!
–Наконец-то – наконец-то, – напевал Ватсонов, суетливо зашнуровывая ботинки, – какое дело, шеф? Ограбление? Дебош? Гоп-стоп?
–Узнаем на месте, – пряча в карман трубку, сказал комиссар, – едем! Поищи на столике абонементы!
– – –
На улице хозяйничала зима. Колючим, холодным снегом она яростно хлестала по щекам наших героев, словно какая-нибудь истеричка-мамаша свою нерадивую, безвременно забеременевшую дочь. Оба детектива изрядно намерзлись, поэтому не вошли, а почти вбежали в нужный дом. Позвонили, дверь открылась, из квартиры повеяло теплом, вареной картошкой, и наши герои с радостными улыбками нырнули в эту благодать. На лице же хозяина квартиры застыл лед, чувствовалось, что в душе его намного холоднее, чем на улице. Это был широкоплечий юноша, опрятно и коротко подстриженный, с волевым аккуратным носом, упрямым подбородком и комсомольским значком на лацкане пиджака.
–Здравствуйте, – проговорил он, пытаясь улыбнуться, – Ричард Козюлькин.
–Очень приятно, – кивнул Мегревский, – разрешите пройти?
–Да-да, конечно, – сказал молодой человек, – понимаете, со мной беда. Настоящая беда, комиссар. Какой-то непонятный, дьявольский заговор. Страшная загадка! Поверьте мне, я в жизни пережил многое и никогда никого не просил о помощи, но никогда у меня не опускались руки. А вот  теперь... А в милиции что – только посмеются! Когда я узнал о КБР, у меня осталась единственная надежда – вы...
–Очень приятно, – повторил Мегревский, опускаясь в кресло, Ватсонов же скрылся в туалете, – разрешите курить?
–Курите... Если, конечно, Вам это настолько необходимо, комиссар. Хотя сам я с детства не курил и Вам бы не советовал мешать своему здоровью.
–Что поделаешь – работа такая, – виновато пожал плечами Мегревский, – сыщик без трубки – все равно что солист панк-рока в костюме-тройке, никто не будет принимать всерьез. Итак, я Вас слушаю...
–Э! Без меня не начинайте! – донесся из туалета голос Ватсонова. Эдик не хотел упустить ни малейшей детали из предстоящего процесса расследования. И лишь когда он развалился в кресле, Ричард Козюлькин заговорил.
–Беда... И все настолько странно, настолько чудовищно, что я даже не знаю, на что подумать. Хотя я ведь не дурак! Я работаю на заводе только потому, что рано остался без родителей и нам с сестрой не на что стало жить. Но я не о том, не о том... Комиссар! Если Вы поможете в раскрытии этого дела, Ваш гонорар – 500 рублей! Клянусь, – и глаза Ричарда сверкнули.
–У нас с комиссаром брака в работе не бывает, – самодовольно закинув ногу на ногу, заметил Эдик, – а в чем дело? Стали исчезать одеколона, а? Я правильно догадываюсь...
–Эдик! – Мегревский метнул на ассистента строгий взгляд, и Ватсонов смолк.
–Не знаю даже, как начать, – продолжал Ричард Козюлькин, громко похрустывая суставами пальцев, – я только что окончил 10-й класс, а сестра училась в четвертом, когда вдруг умерла мама. Мы остались одни. Все соседи и знакомые радовались, думая, что теперь, конечно, у меня одна дорога – на зону. Но я назло всем не опустился на дно. Я устроился на военный завод, откуда не было призыва в армию – а с кем бы тогда осталась Наташа – и начал трудиться. Я был избран комсомольским вожаком, меня уважали в коллективе, в этом году я стал кандидатом в члены КПСС, вскоре меня собирались выдвигать на должность бригадира... Поймите, комиссар, я всегда добивался всего сам, честно, и ни у кого не просил помощи. А, зачем я все это говорю. Сам не знаю. Я хочу, чтоб вы мне поверили, комиссар.
–Я верю Вам, – кивнул Мегревский. Ватсонов почесал лысину, но тоже кивнул.
–Не знаю, стоит ли об этом говорить, – вздохнул Ричард Козюлькин, – но в жизни я единственный раз был пьяным и вспоминаю об этом с чувством глубочайшего омерзения. Вот уже четыре года, как во рту у меня не было ни грамма спиртного! Этот факт, может, не имеет отношения к делу, но я хочу, чтоб вы прочувствовали, комиссар, какова же подлость!!!
Негромко затренькал телефон. Из другой комнаты тотчас выглянула молоденькая светловолосая девушка, но Ричард взял трубку первым.
–Да. Что? Нет, это квартира! – резко отрубил он, бросая трубку. – Опять «Это магазин?». Надоели... Наташа, не отвлекайся, – сказал он, заметив сестру в дверях, – у тебя же завтра контрольная.
Наташа Козюлькина, белокурая и длинноногая, исподлобья, как маленькая лисичка, окинула взглядом гостей, едва заметно кивнула и ушла в свою комнату. Мегревский задумчиво набивал трубку.
–Так, о чем это я? – Ричард Козюлькин утомленно провел ладонью по лбу и вздохнул так глубоко, что даже закашлялся. – Ах, да... Какова подлость! Это началось месяца полтора-два назад. Ко мне на работу стали приходить бумаги из медвытрезвителя, – Ричард с трудом выговорил это позорное слово и лоб его покрылся мелкой испариной – одна за другой, одна за другой... Чудовищно.
–Дело ясное, – хмыкнул Ватсонов, – в трезваке каждый дурак норовит прикрыться чужой фамилией. Помню, был со мной случай – с корифаном в подъезде портвешком загрузились, а соседи ментов вызвали, «луноход» подкатил, закинули нас, а я в пути кумекаю, – Эдик увлекся и мог бы, наверное, продолжать еще долго, но, перехватив сердитый взгляд Мегревского, кашлянул и умолк.
–Вы представляете, комиссар, пять раз подряд! – срывающимся от отчаяния голосом продолжал Козюлькин. – На заводе меня все знали как порядочного, положительного человека и на первую бумагу, действительно, отреагировали как на нелепицу. Когда пришла вторая – все призадумались. После третьей поползли смешки и слухи, мол, я веду двойную жизнь, пью втихушку и т.д. После четвертой... А! Выговоры, лишение премии, вызовы на комиссию. Теперь, по-моему, мне уже никто не верит, даже те, кто относился с симпатией. Остальные же открыто злорадствуют.
–Но позвольте, Ричард, – подумав, проговорил комиссар, – подобные вещи случаются, но ведь истина должна торжествовать. Если в протоколе не ваша подпись, то...
–В том-то и подлость, – воскликнул Козюлькин, – подпись точь-в-точь моя, даже лучше моей! Какая-то сволочь долго тренировалась.
–Это уже интересно, – сказал Мегревский, – случай уникальный. Но все равно, в вытрезвителе те, кто составлял протокол, должны были запомнить нарушителя и, увидев Вас, настоящего, написать опровержение.
–Должны, – мрачно усмехнулся Козюлькин, – а разве они заинтересованы в этом? Им надо штраф стрясти – они ж на хозрасчете. А тут я прихожу с документами, они сверяют подпись и... Доказать, что я не верблюд, практически невозможно! Сколько я поездил по вытрезвителям! И только в одном опровержение все-таки написали – честные люди нашлись. И что же? Это сыграло мне только во вред! Когда я не принес опровержения на другие бумаги, по работе поползли слухи, что один раз мне удалось дать кому-то на лапу.
В этот миг вновь задребезжал телефон.
–Да! – Ричард Козюлькин нервно сорвал трубку. – Что? Это квартира, квартира! Какой вы набираете номер, а? Что? Тьфу... Надоели как, – пожаловался он комиссару, вешая трубку, – магазин да магазин... Или линия телефонная барахлит?
Из другой комнаты вышла Наташа и, тихонько напевая себе под нос новый пугачевский шлягер, прошла на кухню.
–Надеюсь, Ричард, Вы поняли, что гадит Вам один и тот же человек? – помолчав, спросил Мегревский.
–Понял. Да только не человек это, а свинья! Представляете, что за мерзость он пишет в графе «Объяснения нарушителя»? «Выпил пузырь водки из горла в подъезде». «Выпил на газоне три бомбы «Сагры». «Опохмелялся в подвале двумя флаконами «Шипра». И все это читают на работе! Я не знаю, куда деваться, я сжимаю кулаки. Но кого ударить? А кто-то похихикивает исподтишка. Если бы вы только нашли его, комиссар...
Мегревский выпустил дым изо рта в виде огромного знака вопроса. Ватсонов взглянул на шефа, пытаясь понять, думает он или только притворяется сосредоточенным, а потом решил взять инициативу на себя.
–Не дрейфь, – подмигнул он Ричарду, – все будет правильно. У тебя есть друзья. Да, не враги, а именно друзья, ибо в подобных случаях именно верные друзья имеют слабость прикрываться чужой фамилией. Знаю по себе.
Ричард Козюлькин окинул Ватсонова угрюмым взглядом, но промолчал.
–Эдик прав, – кивнул Мегревский и, выдув изо рта дым в виде Моны Лизы, загадочно улыбнулся, – друзья часто так поступают... Но они никогда с фотографической точностью не подделывают подпись!
В это время телефонный звонок вновь бесцеремонно прервал беседу. Козюлькин приподнялся было с кресла, но ужинающая на кухне Наташа взяла трубку первой.
–Алё, – зазвучал в комнате ее приятный, мягкий голосок, – Ира! Здравствуй. Что делаю? К контрольной готовлюсь. Что? Так... – Наташа на миг словно споткнулась. – Да-да. Э... Можно. Значит, ты достала варианты задач? Хорошо, сейчас приду.
–Ричард, звонила Ира, говорит, у нее есть варианты типовых задачек, – вешая трубку, сообщила Наташа, – я пойду к ней позанимаюсь.
–Ладно, иди, – подумав, сказал Козюлькин, – только долго не задерживайся!
–Угу, – Наташа уже накидывала на плечи шубку. Хлопнула дверь. Мегревский молчал, глубокомысленно поглаживая усы.
–Нет у меня друзей, – щелкнув пальцами, заговорил Ричард Козюлькин, – да и откуда им взяться, если я человек порядочный! А все , кого я знаю – людишки никчемные. Кто пьет, кто играет в карты, кто, простите, занимается любовью, а некоторые даже слушают вражеские радио-голоса! Что у меня может быть общего с этим сбродом? Может быть, я кому-то покажусь старомодным, но для меня слово «комсомол» – не пустой звук. Хочу, чтоб и Наташа выросла такой же и боюсь за нее. Вроде девушка скромная, трудолюбивая, но вокруг, комиссар, такая среда... А у нее возраст сейчас такой – любая грязь может прилипнуть. А тут еще даже наши газеты, будь они прокляты. стали писать, что надо глотать, что нюхать. Кошмар! Я даже из-за этого на «Комсомольскую правду» перестал подписываться...
–Мы немного отвлеклись, – мягко прервал Ричарда Мегревский, – Итак, друзей у вас нет. А есть люди, знающие ваши данные: адрес, дату рождения, работу?
–Не знаю... Не могу назвать конкретных людей. Кто бы наверняка знал, но ведь подобные сведения не составляют секрета.
–А врагов у вас много, Ричард?
–Хватает. На работе никогда не скрывал факты, если кто-то появлялся с похмелья. Я за дисциплину и за неуклонное исполнение указа от 16-го мая 85-го года по искоренению пьянства и алкоголизма. Думаете, прежде чем просить о помощи КБР, я не проводил самостоятельного расследования? Когда в вытрезвителе писали опровержение, я спросил, как же выглядел тот псевдоКозюлькин? Лейтенант сказал, мол, молодой парень примерно моих лет с рыжими усами. С тех пор мне каждую ночь снятся эти рыжие усы! Но на работе всего один парень с усами, да и то неопределенного цвета. Порочный и пьющий. Я стал подозревать его, но выяснилось, что в одну пятницу он работал со второй смены, а в следующую пятницу лежал с аппендицитом, в следующую – тоже. Круг замкнулся. А в другом вытрезвителе, когда мне отказали в опровержении, я спросил: разве же у того Козюлькина не было рыжих усов? А мне в лицо ржут: «Были. Ты что же думаешь: сбрил усы и я не я и рожа не моя? Не верят! Никто не верит! – и Ричард Козюлькин обреченно уткнулся носом в ладонь.
–Эх, молодой человек, – покачал головой Ватсонов, – видишь, до чего может довести такая жизнь? Менять надо психологию, менять...
–Ну уж нет! Пусть меня увольняют, пусть отправляют на лечение, я останусь самим собой! – воскликнул Козюлькин. – А вы что же? Пришли помогать или давать мне всякие гаденькие советы?
Мегревский молчал. Он думал, отрешенно уставившись в стену, мимикой лица напоминая то сумасшедшего, то покойника. Дым валил из ноздрей комиссара, как из паровозной трубы, мощно, безыскусно, хаотично, что тоже было признаком наивысшей сосредоточенности.
–Почему вы, Ричард, упомянули пятницы? – наконец спросил комиссар.
–Да такое уж совпадение! Этот подонок все 5 раз попадался по пятницам.
–Пятница – последний день перед двумя «мертвыми» днями – субботой и воскресеньем, когда пойло не продается. И конец рабочей недели, – тоном знатока заговорил Ватсонов, – не вижу в таком совпадении ничего странного.
–И все-таки странно, – заметил Мегревский, – а вы, Ричард, что обычно делаете по пятницам?
–Работаю. А вечером уезжаю в деревню к двоюродной бабушке – помочь по хозяйству. Обычно с ночевой.
–Так-с, – задумчиво протянул Мегревский, – а какой у нас сегодня день?
–Четверг, – подсказал Эдик.
–Угу-м... И значит, завтра будет пятница, – тихо проговорил комиссар, а Ватсонов лишь почесал за ухом, в очередной раз поражаясь недюжинной проницательности шефа. – И вы, Ричард, снова уедете?
–Надо. А то кто же поможет старушке.
–Я бы попросил вас не уезжать, – сказал комиссар.
–Почему? Впрочем, я сделаю все, как Вы укажете. Мне остаться дома?
–Нет. Лучше заночуйте у кого-нибудь из друзей. Желательно с телефоном.
–У него нет друзей, – напомнил Ватсонов.
–Ну, как... – протянул Козюлькин, слегка уязвленный, – есть один знакомый. Пенсионер, и с телефоном, кстати. Он был хорошим другом мамы, я ему иногда помогаю делать покупки. Могу у него.
–Прекрасно, – кивнул Мегревский, – запишите мне номер... Да, Ричард, а сестра ваша знает про эти неприятности?
–Конечно, нет! Я ей ничего не рассказывал, во-первых, чтоб зря не травмировать, а, во-вторых, зачем ей знать, что на свете существует подобная мразь.
–И правильно! Вот и на этот раз скажите, что, как всегда, уезжаете к бабушке, не надо волновать девушку... Ну что еще... Да, Вы говорили, Ричард, что бумаги приходили из разных трезваков?
–Ну да! Все пять – и все разные! Ленинский вытрезвитель, Кировский, Чкаловский, Орджоникидзевский и Юго-Западный.
–Прекрасно, – сказал Мегревский, вставая, – ну вот, пока, пожалуй, все. Если не случится чего-нибудь непредвиденного, мы посетим Вас в субботу вечером.
–До свидания, – Ричард Козюлькин рывком поднялся с кресла. – Вот маленький аванс, комиссар. Здесь 50 рублей. Я верю в Вас...

...–Вот же черт! Вот же фуфел! – минуты две спустя, спускаясь по лестнице подъезда, возмущенно сплевывал Ватсонов. – Это что, молодой человек? Это что же, комиссар, натуральный монстр 20-го века! Я не удивляюсь, что своим образом жизни Козюлькин кого-то основательно взбесил, и вот, залетая в трезвак, кто-то все стал валить на него. Все просто, как лимонад, но кого и где искать, а, комиссар? У Вас есть версии по этому поводу?
–Ленинский, Кировский, – задумчиво бормотал про себя Мегревский. – Заметил, Эдик, этот некто все время выбирает разные районы. Он ведет продуманную осторожную игру. Кстати, а какой еще в городе есть район?
–Еще? Октябрьский и... И вроде все.
–Так, – комиссар на миг остановился. – Сдается мне, Эдик, такое дело не распутать, просиживая кресло. Завтра начинаем действовать!
–  –  –
Было ровно 18..00, когда Мегревский и Ватсонов переступили порог Октябрьского медвытрезвителя. В вытрезвителе было безлюдно, пахло помидорами, бумагами и казенщиной. За столом у телефона скучал молодой усатый лейтенант, сержант средних лет с подвижным, испитым лицом покуривал у подоконника. С настенного портрета на посетителей строго взирал Феликс Эдмундович. Чуть слышно пиликал радиоприемник.
–Здравствуйте, – учтиво кивнул Мегревский, присаживаясь к столу.
–Здрасьте-здрасьте, – оживился лейтенант. – Фамилия? Какого числа были задержаны?
–Моя фамилия Мегревский, но боюсь, Вы меня не так поняли. Я не принес штраф за ночлег в ваших апартаментах. Я комиссар Мегревский из КБР и хотел бы просить о небольшой услуге.
–Мы оказываем только одни услуги, – осклабился сержант, – и стоят они 25 рублей.
–Медвежьи ваши услуги, – буркнул Ватсонов.
–Выслушайте, пожалуйста, – мягко продолжал комиссар, – мы расследуем одно деликатное дельце, а я всегда полагал, что правоохранительные органы должны помогать следственным кооперативам. Прошу я о малом – позвольте нам с коллегой посидеть в приемной до задержки последнего посетителя.
–Что!? – оскалил зубы сержант. – Вы ошиблись адресом! Здесь трезвак, а шизов мы не принимаем.
–Что вам конкретно нужно? – спросил лейтенант, с трудом сдерживаясь от повышения голоса.
–Я же объяснил. Хотим поприсутствовать до конца дежурства,
–Нельзя, – сказал лейтенант, – здесь вытрезвитель, и трезвому здесь находиться не положено.
–Да что с ними говорить, – махнул рукой сержант, – ты видишь, они с головой не дружат. В конфликт вступили с черепом!
–Попросил бы, – начал было Мегревский, но ему не дали продолжать.
–Слушай! – сержант рывком сорвался с подоконника. – Вот бог, – он кивнул на «железного Феликса», своим взглядом, казалось, ободряющего непреклонность блюстителя порядка, – а вот порог! Все ясно?
–Очень жаль, – вздохнул комиссар, покорно вставая.
–Держиморда, – прошипел Ватсонов уже в дверях.
...На улице почти стемнело, когда детективы, выйдя из вытрезвителя, остановились под уныло свесившим голову фонарем. Морозный ветерок негостеприимно забирался под штанины, и на душе было грустно.
–Как я и предполагал, ситуация осложняется, – наконец вымолвил Мегревский с плохо скрываемой досадой в голосе. – Я даю 96 и 39 сотых процента, что сегодня этот тип будет в Октябрьском вытрезвителе. Но как туда попасть?
–Никак, – сплюнул Эдик, – не пробьешься, сами же видели, шеф...
–Да. Если действовать напрямик. Но скажи по совести, Эдик, – лукаво сощурился комиссар, – неужели ты никогда не пробивался в трезвак?
–Хэ, как нет-то! Не далее, как полгода назад посетил это богоугодное заведение. Но так ведь и пьян был, как фортепьян!
–Тогда вперед! Время не терпит, – сказал Мегревский и, заложив руки в карманы, решительно зашагал к автобусной остановке.
–Куда? – кислым голосом простонал Ватсонов.
–В лавку!
...–А-а-а! Все пьют водку, да не все крякают, – блаженно протянул Эдик, когда они с комиссаром досасывали в подъезде наспех купленную поллитровку, – люблю водку, а-а-а...
–Чего не сделаешь ради дела, – морщась, проговорил Мегревский. Он сидел на подоконнике и, покуривая, пускал дым в виде облака в штанах, – как это мерзко – пить из горлышка в подъезде. А приходится.
–Ваша правда, комиссар, – сказал Ватсонов и, влив в рот последние капли, с чувством грохнул бутылку об пол. – Эй! Где жильцы? Безобразие: у них в подъезде пьяные хулиганы орут, а никто не почешется ментовку вызвать!
–Не говори, Эдик. Как в таком равнодушном окружении бороться с преступностью? Ну что ж, попытаем счастья на улице.
Улицы были полупустынны. Минут 15 детективы добросовестно шатались, тщетно пытаясь привлечь внимание стражей порядка. Можно было бы, конечно, поваляться на снегу, но было холодно.
–Нет, так нас ни в жисть не загребут, комиссар, – заключил Ватсонов и, не дожидаясь дополнительных инструкций шефа, заорал на всю улицу задорным козлячьим дискантом:
–Была я акробатка, плясала – Опа,
  Но только мне мешала большая шляпа!
–Вот именно, – одобрительно усмехнулся Мегревский, – так держать, Эдик. О! Смотри-ка! Дружинники!
Из-за угла вывернуло четверо ссутулившихся от холода пожилых людей в красных повязках.
–Быстрее! – в волнении комиссар просыпал весь табак из трубки. – Догнать их! Эдик, что молчишь?
–Сейчас-сейчас, – кивнул Ватсонов и, заметив, что дружинники, наконец, обратили на него внимание, активно зашатался, напевая:
–Собирайтесь, девки, в кучу,
  Я вам чучу отчибучу!
Тут он упал и распластался на снегу во весь рост, решив, что дело сделано.
–Ну, чего разлегся! – услышал он сердитый голос, но голос этот был голосом Мегревского. – Вставай! Ведь уходят!
–Как? Что? – Эдик поднял голову. Группа дружинников удалялась. – Стоять!
Дружинники ускорили шаг и вскоре скрылись за поворотом.
–М-да, – отряхиваясь, сплюнул Ватсонов. – М-да... Просто непостижимо, как это некоторые люди ухитряются попасть в трезвак, не прилагая к этому никаких усилий? Я даже начинаю сочувствовать этому неизвестному типу – сколько ему пришлось повозиться!
–Это опытная и неутомимая бестия, – сказал Мегревский, – видимо, он знает, что игра стоит свеч. Но не время философствовать, Эдик. Пока от нас еще тащит водкой, надо срочно идти и падать в общественном месте. Где тут магазин?
И детективы торопливо засеменили к магазину. Неожиданно Ватсонов, не удержавшись на мерзлом накатанном тротуаре, сделал в воздухе замысловатый пируэт и грохнулся на спину, успев в полете громко вспомнить всех чертей, матерей и даже бабушку. В тот же миг чья-то сильная рука подхватила его и поставила на ноги.
–Фух... Спасибушки, комиссар, – проговорил Эдик и только тут ощутил, что находится в цепких объятиях милицейского сержанта.
–Куда торопимся? – вежливо поинтересовался патрульный.
–А...Э...Комиссар! Бегите! – инстинктивно закричал Ватсонов, Мегревский был тут как тут.
–А Вы кто ?– грубо поинтересовались у него.
–Я? Пьяница, – не моргнув глазом, отрекомендовался комиссар. По идее, конечно, следовало бы упасть, но у Мегревского не вовремя расшалился застарелый радикулит и он предпочел лишь покачнуться.
...–Повезло, наконец, повезло, – облегченно вздохнул Мегревский, когда через пару минут они с Ватсоновым уже тряслись на жестком сидении «лунохода». – Кто хочет – тот смеется, кто ищет – тот добьется.
Когда Мегревского и Ватсонова ввели в помещение вытрезвителя, лицо дежурного сержанта озарилось счастливым внутренним светом:
–Ага! Старые знакомые. Милости просим. Ну вот, теперь вы созрели, теперь-то уж мы вас по всем правилам оформим.
Комиссар, тяжело качаясь, повалился на стул. Эдик для полного правдоподобия прямо с порога пополз на четвереньках. Дзержинский с портрета молча созерцал двух подпитых детективов и по лицу его блуждала едва уловимая презрительная усмешка.
–Документы есть? – холодно спросил лейтенант. Ватсонов покорно вытащил из широких штанин свою краснокожую паспортину, Мегревский остался сидеть.
–А ваши, как вас там...
–Теткин, – заплетающимся языком выговорил комиссар, – документации при себе не имею.
–Так... А болтал, что Мегревский, – усмехнулся сержант, закуривая, – ну-ну. Эй, Ватсонов! Иди сюда!
Эдик принял горизонтальное положение. Опытными, шустрыми руками сержант обыскал его, вывернув из карманов все, вплоть до использованных абонементов. Лейтенант тем временем записывал данные Мегревского. Комиссар вяло отвечал на вопросы, зачем-то называясь своим бывшим приятелем Анатолием Теткиным, не так давно скоропостижно скончавшемся от творческого запоя.
–А теперь раздевайтесь! Второй и третий шкаф! – скомандовал сержант. Ватсонов с молчаливым недоумением косился на комиссара – к чему ему понадобился этот маскарад? Через пять минут оба детектива в полной готовности выстроились у дверей спального помещения: Эдик в элегантных красных плавках, с резинкой, глубоко въевшейся в откормленное тело, Мегревский в черных семейных трусах армейского образца. Сержант открыл двери – и наши герои оказались в полутемном помещении с десятью койками и маленьким зарешеченным окном у стены. Одна из коек была уже занята первым постояльцем – всклокоченным мужиком бальзаковского возраста.
–А! Вот вы и дома! – приподняв голову, хихикнул он. – Как угодили-то? На улице схапали? А я из гаража шел, к остановке, а там мусора! У, скотобаза. Ненавижу! Ну, че встали? Располагайтесь.
–Спасибо, – кивнул Мегревский, укладываясь на клеенчатую холодную койку с жесткой подушкой. Ватсонов устроился рядом.
–У, скотобаза, – бормотал мужик свое неординарное ругательство. – Скотобаза! А вы, эй, вы знаете муравьиный спирт? А? Это ж еще лучше политуры!
–Никогда бы не подумал, – сказал Мегревский.
–Молодежь! Зелень, – усмехнулся мужик, еще минут десять поворчал, а затем захрапел, сдержанно, чуть сипловато. На некоторое время воцарилась тишина, лишь из приемной доносился голос сержанта.
–Итак, – первым нарушил молчание Мегревский, – пока все идет по плану. Конечно, надо признать, в этой гостинице специфическое обслуживание и бешеные цены, но начало вселяет в меня оптимизм. Есть такая примета – если поначалу что-то дается легко, то в конце обязательно все пойдет насмарку. Мы же попали сюда с трудом, а значит... Э! Ты слышишь, Эдик?
–А-м-м... Н-нет, – борясь с зевотой, сквозь полудрему протянул Ватсонов.
–Раскимаривайся! Тебя зачем забрали в вытрезвитель, спать, что ли? – сказал Мегревский и, повозившись, вынул из внутреннего кармана трусов табак, спички и трубку, заблаговременно запрятанные туда еще в машине. – Этот тип сегодня будет здесь, если меня, конечно, не обмануло чутье. Преступно будет проспать его появление!
В этот момент в приемной раздались громкие крики и ругань – доставили очередного посетителя. Мегревский подошел к дверному окошку, посмотрел и качнул головой – задержанному было не менее сорока лет.
–А, старый знакомый, – издевательски посмеивался сержант, – уже второй раз за эту неделю к нам. Далеко пойдешь, если вовремя не остановим. Как фамилия-то? Кажется, Михайлов?
–Какой я вам Михайлов! – отрывисто рявкнул новый клиент. – Я Гитлер, Гитлер! Какого черта меня забрали в вытрезвитель? Я Гитлер и требую, чтоб ко мне относились как к политическому!
–Раздевайся, – сквозь смех говорил сержант, – ну!
–Хорошо, но я требую... Тьфу! Я же деньги уронил! Деньги!
–Сколько у тебя там было? Пять тысяч, что ли?
–Да! Да-да! Пять тысяч! Так и запишите: уронил пять тысяч. Где расписаться? Скорее, где расписаться?
–А плюху не хочешь?
–Я требую, чтобы ко мне относились как к политическому! Я...
Вслед за этим в помещении раздался раскатистый звук затрещины.
–Все-все... Все. Все, – суетливо бормотнул Гитлер. Вскоре он уже дремал на койке в углу, а между нашими героями возобновилась прерванная беседа.
–Поведайте лучше, комиссар, какого черта Вы назвались Теткиным, – через силу стряхивая с себя сон, поинтересовался Ватсонов.
–Все-то тебе расскажи, Эдик, – усмехнулся Мегревский, неторопливо набивая трубку, – если я так сказал, значит, имею свои соображения. А соображение – ничто без воображения, и вот его-то тебе недостает. Развивать надо!
–Подумаешь, – обиженно буркнул Ватсонов, – воображения недостает. Нет, я великолепно воображаю себе, как завтра, не солоно хлебавши, мы выложим по четвертаку, выйдем отсюда и будем гулко постукивать себя кулаком по тому месту на голове, где у людей должны расти волосы. Пять залетов – это что, мало? Зачем этому типу залетать в шестой раз?
–Психология, Эдик, – чиркнув спичкой, заметил комиссар. – Этот неизвестный прохвост, по всему видать, вошел во вкус, а когда человек войдет во вкус, ему очень трудно остановиться. Даже Бонапарт, даже Гитлер погорели потому, что не могли остановиться.
–Зиг хайль! – вскрикнул Гитлер сквозь сон.
–Зик, – небрежно отозвался Эдик. – Понятно, что остановиться трудно. Бывало, квасишь и думаешь: но ведь лишний это будет стакан. Ан нет, пьешь и...
В этот миг за дверями опять раздались громкие голоса – опять ввели новенького. Мегревский предостерегающе поднял палец, прислушиваясь. Но разобрать, что говорят в приемной, было затруднительно, тогда комиссар на цыпочках подобрался к дверям и приложил к ним правое ухо.
–Имя? – доносился официально-громкий голос лейтенанта. – Как? Ричард? Угу. Фамилия? Козюлькин? Место работы? Так... Прописка?
–Вот оно! – оглушительно прошептал Мегревский, нервно попыхивая трубкой. – Ты слышал, Эдик? Ко-зюль-кин!!! Клюнуло!
Ватсонов приподнялся на кровати – ему тоже передалось профессиональное возбуждение комиссара.
–Сейчас проверим, – продолжал лейтенант, – телефон домашний есть? Очень хорошо. А дома кто-нибудь есть? Так, сестра. Сейчас проверим.
–Ничего не понимаю, – растерянно бормотнул Ватсонов, – телефон-то он зачем говорит? Ведь сейчас...
–Т-с-с-с! – предостерегающе зашипел Мегревский.
–Алло, – лейтенант тем временем уже говорил по телефону, – Наташу Козюлькину можно? Здравствуйте, Октябрьский медвытрезвитель Вас беспокоит. Тут Ваш брат у нас сидит, так вот, маленькое сомнение. Как его зовут? Ричард. Так. Опишите, как он выглядит...
–Ничего не понимаю, – не сдерживаясь, повторил Эдик.
–Что и требовалось доказать, – спокойно сказал комиссар и, выбив пепел из трубки, вернулся на койку, – а теперь, Эдик, когда сюда забросят этого типа, ни о чем не говори. Понял?
Ватсонов кивнул. Вскоре дверь распахнулась и в тихую обитель спального помещения ввели новичка.
–А сразу нельзя, а? – жалобно-заискивающим голосом спросил тот у сержанта, – я же уже протрезвел почти...
–Три часа полежишь – и выгоним, сказано, – буркнул сержант, – а сейчас давай – вон на ту койку.
–Ох-ох-ох, что ж я маленьким не сдох, – шумно вздохнул незнакомец, плюхаясь на койку рядом с Мегревским. В полумраке трудно было разглядеть его лицо, можно было понять лишь, что это молодой парень, что он тощ, лохмат и носит трусы в белую крапинку.
–Где взяли? – нарочито равнодушным голосом спросил комиссар.
–А... – парень выругался, но без чувства, а скорее для порядка, – в столовке квасил – оттудова и выволокли. Еще повезло – скоро выпустят. Вот в Кировском трезваке был – там труба. Утром лекция об алкоголизме, потом фильмы на эту же тему, короче, с ума сойдешь, пока выйдешь опохмеляться. Ну ладно, отбой теперь...
Все снова стихло. Мегревский и Ватсонов лежали с открытыми глазами, молча глядя друг на друга. Несколько раз Эдик открывал было рот, намереваясь заговорить, но комиссар качал головой. Неизвестно, сколько прошло времени, но вот лже-Козюлькин засопел глубоко и ровно, а затем и вовсе стал басовито всхрапывать. Тогда Мегревский аккуратно взбил подушку и, устроившись поудобнее, вновь вынул свои курительные принадлежности.
–Шеф, – не выдержав, полушепотом заговорил Ватсонов, – я все лежу и думаю, думаю и не могу понять. Зачем он назвал телефон? Ведь эта Наташа могла легко заложить, что он никакой ей не брат. Зачем этот риск?
Мегревский зажег трубку и, затянувшись, умиротворенно прикрыл глаза.
–Риск, говоришь... Да нет, этот тип, напротив, играл без риска.
–Так значит... – Эдик возбужденно поскреб лысину. – Вы полагаете, комиссар, что эта, как ее, Наташа, сестра Козюлькина, все знала?
–Вот именно, мой друг. И не только знала, но и активно помогала гадить братцу. Ей звонили, а она называла приметы отнюдь не Ричарда, а этого оборотня. Безусловно, здесь был сговор. Между прочим, помнишь, мы сидели у Козюлькина и несколько раз звонил телефон. Когда брал трубку Ричард – спрашивали магазин, а взяла сестра – тут же выяснилось, что звонит ее подруга. Хотя до меня явственно донесся голос из трубки – это был мужской голос.
–Хм... Вы, конечно, проницательны, комиссар, но как только на основании этого?
–Не только. Если ты слушал внимательно, Эдик, то должен помнить, что залеты каждый раз приходились в аккурат на пятницу. А именно каждую пятницу Ричард отсутствовал дома. Трубку беспрепятственно брала сестра.
–Да... Я опять восхищен! Построить безошибочную версию из таких незначительных деталей. Но зачем этой Наташе понадобилось действовать заодно против брата и чего она этим хотела достичь?
–Этого я тоже не могу знать до конца. Но могу на 98 и 71 сотую процента предположить, что Наташа не питала к братцу добрых чувств. Он ее держал в ежовых рукавицах, а девица уже взрослая, ей хотелось большего простора. А этот оборотень с рыжими усами, как пить дать, ее кавалер. Если не любовник. Мотивы ухищрений с трезваками не вполне ясны, не знаю, ограничиваются они лишь банальной неприязнью к личности Козюлькина. Но для дела это сейчас не имеет значения. Надо вызвать сюда Ричарда – ведь только он может официально изобличить оборотня. Для этого случая я и назвался Теткиным. Сейчас я заявлю, что протрезвел и хочу признаться, что наврал. Назову настоящий телефончик – телефон, который мне оставил Ричард – и порядок.
–Потрясающе, – Ватсонов был потрясен. – Блестяще! Это дело не чета ворованным одеколонам и я, признаться, не верил в успех. А проходит день, и мы можно сказать, ставим точку!
Храп на койке оборотня резко смолк, и наши детективы тоже непроизвольно притихли, Откинув простыню, оборотень медленно поднялся и сел на кровати по-турецки. Рот его кривился в презрительной усмешке, рыжие усы нервно ерзали под носом, а глаза изучающе вперились в Мегревского.
–Можно сказать, – повторил он, издевательски копируя голос Ватсонова, – можно... Но можно ведь и не говорить, не так ли?
Комиссар молча и деловито разжигал потухшую трубку. Эдик хлопал обомлевшими глазами.
–Так вот Вы какой, комиссар Мегревский, – насмешливо продолжал оборотень, – рассказала мне Натаха о вас, а как же! Мол, вызвал ее братец-кролик двух полудурков: одного лысого, другого с трубкой. Попросил помочь в беде. Ха! Я лишь поржал, хотя и было недоброе предчувствие, но решил еще раз побывать в трезваке. Последний раз. Пожадничал чутка... Сейчас лежал, слушал ваши разглагольствования... Что ж, любопытно, логично, а главное, в яблочко. Недооценил вас немного. Признаюсь и каюсь...
–Вот и отлично, – воодушевленно подхватил Мегревский, – самое время рассказать, зачем с таким упорством ты вредил Ричарду?
–Самое время, говоришь? Нет, джентльмены, самое время сейчас – это делать ноги. Рано вы начали визжать от счастья. Базарите, что позвоните Козюлькину. А я говорю, что выпорхну отсюда прежде. Что скажешь, комиссар?
–Не надо только хорохориться, как там тебя. Я вот сейчас встану и...
–Попробуй, – ухмыльнулся оборотень и вдруг, словно переродившись, заорал благим матом, да так, что даже проснувшийся в углу Гитлер с перепугу закрестился двоеперстием.
–А-а-а! Скорее! Откройте! Что сволочи творят! А! Помогите! А-а-а-а!!!!
И не успел Мегревский глазом моргнуть, как оборотень бросился к нему на кровать. Дальнейшее развивалось стремительно. За дверями торопливо загрохотали сапоги, вот двери распахнулись, вспыхнул свет и вбежавший сержант что есть силы гаркнул:
–В чем дело? Прекратить!
–Ой, вырвался, – оборотень соскочил с койки комиссара и, как угорелый, метнулся к дверям. – Начальник! Вот эти двое сейчас хотели меня изнасиловать! Да-да! Вот главный, видите? Уголовщина! Ой, мамочка!
–Ерунду парень с перепоя мелет, – невозмутимо сказал комиссар, попыхивая трубкой.
–Встать! – видя подобное нарушение порядка, взревел сержант. Возможно, жалобы посетителя он и оставил бы без внимания, но курение в постели его окончательно взбесило. – Встать! Дай это сюда!
–Хорошо, – Мегревский поднялся и, пустив напоследок дымок в виде пьяного ежика, передал трубку сержанту.
–Вы в протокол, в протокол поместите! – без устали верещал оборотень, – Попытка испетушения! 121-я мокрая статья! Я настаиваю!
–Врет он, – тоже вставая с койки, твердо сказал Ватсонов, – никто его не трогал, товарищ сержант, это он потому что...
–Лежать! Да не ты! – сержант грубо дернул за руку Мегревского. – Ты, голубчик, сейчас со мной пойдешь. Ты мне давно не нравишься...
  –Хорошо, – комиссар хранил олимпийское спокойствие, – только я хотел бы сделать официальное заявление, что я солгал. Я не Теткин.
–Ах, вот как! – вскинул брови сержант. – Ну тогда тем более держись. Сперва только выложишь, кто ты есть взаправду, а там...
–Теткин он, Теткин, я его знаю! – взвизгнул оборотень. – И мать у него Теткина, и тетка Теткина, и бабка такая же шваль! А я, смотрите, совсем трезвый. Вы же отпустить обещали...
–Сейчас, только с этим разберемся, – сказал сержант, захлопывая дверь, – значит, не Теткин... Ой, ну и дежурство нынче выдалось, мать его хрен...
–Так-так, – невесело проговорил лейтенант при виде Мегревского, – пожилой ведь уже человек – а чем занимаетесь? И курите, где нельзя. Несолидно.
Феликс Эдмундович на портрете, казалось, даже отвел глаза, не желая смотреть на такое выдающееся ничтожество, как комиссар.
–И еще обманываете, – продолжал лейтенант, – а я уже позвонил куда надо – ваш Теткин помер давно. Как фамилия?
–Мегревский. Прохор Мегревский. Директор КБР.
–Опять врет! – громыхнул нервный голос сержанта.
–Телефон домашний есть?
–Есть, – сказал комиссар, – но дома никого нет.
–А знакомые? Ну, кто бы мог подтвердить, что Вы на самом деле Мегревский.
–Есть. Позвоните по телефону 33-33-33. Позовите Ричарда.
Лейтенант без лишних слов набрал номер.
–Алло! Ричарда можно? Здравствуйте, Октябрьский медвытрезвитель Вас беспокоит. Извините, Вам знаком товарищ Прохор Мегревский? Да? Опишите нам, пожалуйста, как он выглядит, а то тут неувязочка одна. Так, среднего роста... Да... Среднего возраста... Примерно. Что? Умное лицо? Хм, нет, это все-таки не он, наверное. Еще что? Курит трубку? Да... Послушайте, поговорите с ним и потом скажите, он это или не он.
–Да! – Мегревский поспешно схватил трубку. – Да, это я, комиссар! Слушай, Ричард, немедленно приезжай в Октябрьский трезвак! Только с паспортом! Я...
В этот миг на рычаг телефона надавил сержант.
–Опять фокусы? Опять? – взревел он хрипнущим голосом, – а ну-ка пойдем, голубчик, отдохнешь чутка... Нет, не сюда, налево давай!
И сержант повел Мегревского в крошечную комнатушку, с легкой руки завсегдатаев вытрезвителей окрещенную «комнатой смеха». Почти всю площадь Комнаты Смеха занимало массивное, гигантское кресло. Кресло, воистину, представляло из себя шедевр исправительно-карательной мысли и не исключено, что изобретатель его получил в свое время Государственную премию. Снабженное многочисленными ремнями, кресло позволяло быстро и надежно связать человека по рукам, ногам и туловищу, шевельнуться в подобном кресле было практически невозможно, и больной чесоткой, наверное, сошел бы с ума уже через полчаса подобной пытки.
–Вот так, вот и ладушки, – ухмыльнулся сержант, туго затягивая последний ремень, – ну как, фокусник, нравится?
–Хорошо сидим, – с трудом поведя плечом, невозмутимо заметил Мегревский.
–Да уж... Сейчас бы врезать тебе пару раз, – с сожалением вздохнул сержант, – ведь заработал же! Но нельзя... Всякие демократии попридумывали, гласности... Вот ведь лафа вашему брату – ночуете себе в трезваках, а наутро даже ребра не болят... Ну и времечко настало! А как кончится через пару лет вся эта блажь и снова жизнь нормальная начнется – а я, глядишь, и печень-то разучусь отбивать. Теряем квалификацию... – и оставив связанного комиссара отдыхать в кресле, сержант ушел, продолжая на ходу вполголоса жаловаться самому себе на ставшие невыносимыми условия службы.
–Я другой такой страны не знаю, где так во-ольно дышит че-елов-ек, – протяжно затянул Мегревский, чтоб чуть-чуть успокоить нервы. «Только бы Козюлькин не опоздал! – стучалась в мозгу одна страстная мольба. – Только бы успел, только бы...»
–Козюлькин! Выходи! Одевайся! – прикрикнул сержант, отпирая дверь спальной палаты.
–Ну, кто кого? – подмигнул оборотень погрустневшему Ватсонову и злорадно хихикнул. – Счастливо оставаться! Приятно было познакомиться!
–Шустрее, – прикрикнул сержант, – а то сейчас не пойдешь, а полетишь!
Двери вновь захлопывались. «Как же так, – думал Эдик, в смятении шагая от стены до стены, – неужели мы проиграли? Но как же так?»
–Вещи все? – спросил лейтенант у спешно одевающегося оборотня.
–Угу-угу, – суетливо кивнул тот.
–Расписывайся. Здесь и вот здесь. А в этой графе пиши, сколько выпил, где, с кем. И роспись. И вот здесь еще роспись – за штраф.
И когда оборотень подрагивающими от нетерпения руками уже выводил размашистый росчерк «КОЗЬ» под последним документом, дверь вытрезвителя распахнулась и на пороге появился тяжело дышащий молодой человек с горящими огнедышащими глазами. Это был Ричард Козюлькин. Оборотень сдавленно прорычал и обреченно плюхнулся в кресло...
–  –  –
–Танцевала в подворотне Осень вальс бостон, – негромко напевал комиссар Мегревский, засыпая заварку в кастрюлю. – Ты в курсе, Эдик, что чай бывает просто чай, бывает купец: то есть крепости, от которой ломит скулы, ну и есть еще натуральный чифир, один запах которого способен повергнуть в блевотину лучшую половину человечества. Так завари именно такой чаек!
–Заварить-то недолго, – откупоривая пачки чаю, заметил Эдик Ватсонов. – Только, сдается мне, Вы что-то опять от меня скрываете, комиссар. Хоть я и лоховоз, грубо выражаясь, но заметил, что...
В этот миг в дверь раздался уверенный продолжительный звонок. Мегревский, заговорчески подмигнув Ватсонову, пошел открывать.
–Салют гениям сыска! – посмеиваясь, в квартиру вошел молодой человек в роскошной дубленке и новенькой нутриевой шапке. Под правым глазом визитера висел огромный иссиня-черный фонарь, верхняя губа вызывающе оттопырилась, как у негра, а из усов был выдран заметный пласт волосяного покрова.
–Салют дэтэктэвым, – небрежно ухмыльнулся вошедший. – Вас я уже, в некотором роде, знаю. Меня же зовут Валерьян Дмитрич.
–А-а-а... А! А фамилия? – сосредоточившись, тихо проблеял Ватсонов.
–Не в трезваке, – небрежно мотнул головой гость, без приглашения разваливаясь в кресле. – Итак, Прохор Мегревский, ты приглашал меня?
–Да-да, – набивая в трубку табак, кивнул Мегревский, – рад встретиться в приемлемой обстановке! Кстати, Валерьян Дмитрич, как Ваша физия? Не беспокоит?
–Рожа-то? Чешется чутка... Но ведь это не паспорт и даже не трудовая, с нее все сходит моментально, правильно?
–Логично, – сказал Мегревский, – не желаете ли чайку, Валерьян Дмитрич?
–Спасибо. С удовольствием, но не могу. Через полчасика у меня плановая случка с одной «козой», потом преферанс с пивом, ну, а на ночь к Натахе. Как видите, весь в делах, присесть некогда. Так что ближе к делу. Зачем меня звали?
–А как Вы думали? Хочется узнать подоплеку дела...
–Х-м, – ухмыльнулся Валерьян Дмитрич, высокомерно пошевелив общипанными усами – Есть такая вещь – призвание! У кого-то призвание быть поэтом, у кого-то геронтофиликом, у кого-то – педерастом. А я с детства мечтал стать негодяем... И мне кажется, мечта сбылась! С Натахой я познакомился не так давно, но враз понял, как опостылел ей ее ублюдочно-положительный братец... Когда же я привил Натахе вкус к хорошей жизни, он и ей и мне встал поперек горла. Его нужно было убрать! Да! Все было схвачено: Ричарда после нескольких залетов увольняют, а значит, его забирают в армию! Натаха полностью одобрила мой план. Неделю я потратил на то, чтоб поднатореть в подписи Козюлькина, и все шло как по маслу! И тут на путь встаете Вы. Отдаю должное Вашей проницательности, комиссар, а также и энтузиазму! Но вот Ричарду Козюлькину это пошло совсем не в прок. Так все накипело в пареньке, что он взял да и поступил не по-комсомольски, физию мне подпортил. Вот тут-то его законно загребли и наградили на 15 суток. Надеюсь, после этого-то он на работе не задержится. Уволится и влезет на пару лет в серую шинель. Ну, а я уж как-нибудь постараюсь за это времечко помочь Натахе пропить в хате все поддающееся пропою. Вот такой расклад!
–Ну и волчара же ты, Валерьян Дмитрич, – не без уважения заметил комиссар.
–Не жалуюсь. Побежал я. Считайте, что 1: 0 в Вашу пользу, комиссар...
Дверь за визитером весело хлопнула. Несколько минут сыщики молчали.
–Самоуверенный тип, – наконец выговорил Ватсонов, – и не без таланта.
–Да, Эдик, не без таланта, – пустив из трубки дымок, кивнул Мегревский, – а талантливый сукин сын раз в десять опаснее бездарного. Как он назвался-то? Валерьян Дмитрич?
–Вроде так.
–Запомни это имечко хорошенько, Эдик. И мордашку его запомни. Он ведь сказал: пока 1:0. И мне тоже сдается, что нам с ним еще придется помериться ловкостью. А пока что тайм-аут. Чаек-то еще не совсем остыл?
И детективы не без удовольствия придвинули к себе чашки с ароматным пахучим варевом.