Опасные хобби

Ни одна экстремистская организация не торопилась брать на себя ответственность за теракт, жертвой которого пал Игорь Ильич Бабушкин, министр экономики, за каких-либо полтора года ощутимо оздоровивший то, министром чего являлся. Лев Саныч Шмурыгин, министр безопасности страны, знал, что причина молчания экстремистов вовсе не в ложной скромности, ибо они действительно не ударили палец о палец для результативно завершившейся трагедии. Шмурыгин думал, что более опасно в сложившейся ситуации. В очередной раз ему пришло в голову, что название министерства попахивает черным юмором. Бе-зо-пас-нос-ти. Ведь по роду службы он занимался сплошными опасностями, словно журнал «Здоровье», специализирующийся на смаковании симптомов всевозможных болячек. Пресса толпилась в вестибюле, ожидая официального заявления. Шмурыгин не торопился. Утопая в огромном кресле своего кабинета, он перебирал листки с донесениями, курил, обдумывал и взвешивал.
Практика медицинской обработки мозга граждан, назначенных на высокие правительственные посты, процветала в стране не первый год, но плоды принесла столь же положительно ощутимые, что отказываться от нее было бы не просто глупо, в более крутые времена это посчитали бы за вредительство. Конечно, с точки зрения прав человека это выглядело несколько щекотливо, но с точки зрения здравого смысла проблем не возникало. И когда Игорь Ильич Бабушкин давал первую пресс-конференцию в своем новом министроэкономическом качестве, ему и в голову не могло прийти, что сутки назад голова его уже прошла спецобработку по системе Адама Шнейдерсона, профессора гомонейропсихологии. Незначительные структурные перестройки в мозгу позволяли при полном сохранении, а возможно, даже некоторой стимуляции интеллекта, получить личность, главной и всеподавляющей жизненной ценностью которой становилось дело, доверенное ей государством. Это обеспечивало не только полную отдачу творческой и всей другой энергии на ползу ДЕЛУ, но и гарантировало от саботажа, коррупции и прочих нехороших деяний, столь распространенных в эшелонах власти.
Первые опыты по корректировки жизненных установок были неудачны. По прошествии двух-трех месяцев подопытные, охваченные, как и полагалось, одной, но пламенной страстью, вдруг проявляли симптомы нервного истощения, предынсультного состояния и даже, стыдно сказать, двоих пришлось увезти в психушку. Мозгу требовался отдых, но отдых не в обывательском смысле слова – безделье, пьянство и прочее – а отдых активный, переключающий мозг со сверхзадачи на невинную, но занимательную для подопытного мелочь, на то, что в просторечии именуют хобби. Мозг – хозяйство сложное, пока один отдел мозга работает, другой приходит в себя, и наоборот. Все пошло как по маслу.
При обработке, проведенной, ясное дело, инкогнито, в мозг новоиспеченного министра экономики внедрили установку на любительское рыболовство. То, что Игорь Ильич Бабушкин в жизни не держал удочки в руках, никого из медиков не смутило.
После долгого напряженного совещания с руководителями отраслей министр экономики возвращался домой. Облокотившись подбородком на свой набитый важными бумагами портфель, Игорь Ильич прикрыл усталые глаза и задремал в автомобиле. Перед ним поплыли вдруг большие, красивые темно-синие рыбы. Они покачивались в пространстве, а Бабушкин жадно вглядывался в них, но не как бесстрастный созерцатель. Ему хотелось схватить, поймать рыбину, вцепиться обеими руками в жабры, чтобы она, упругая и сильная, забила хвостом, моля о пощаде. Машина притормозила у подъезда, но Игорь Ильич не спешил вылезать. Министр некоторое время рассеянно осмысливал увиденное во сне, потом встретился взглядом с водителем и осмелился спросить, якобы невзначай:
–А слушай, как тебя, Алик, да? Рыбу-то где обычно ловят? Знаешь?
Шофер персональной машины еще очень плохо знал Бабушкина. Он слышал, что Игорь Ильич – человек серьезный, работоспособный, порядочный, – но что подобные обтекаемости могут сказать о человеке? Водитель растерялся. Что мог значить такой вопрос: намек, ловушку, иносказание?
–Где? В воде, – осторожно и кратко ответил Алик.
–Ну да, конечно же, – заулыбался министр, – совсем заработался, знаешь ли...
«В воде, в воде, – размышлял Бабушкин, неторопливо раздеваясь в своей тихой, уютной холостяцкой квартире, – мог бы и сам догадаться. Ведь говорят же про того, кто в чем-то хорошо разбирается: он в этом как рыба в воде. С воды и надо начинать!».
И министру вспомнилось, что когда-то давно он видел чеканку, на которой, как ему пояснила сожительница, был изображен рыболов. В руках рыболов держал длинную тонкую палку, к концу которой была привязана веревка, а на другом конце веревки, привязанная за пасть, трепетала большая искрящаяся рыбина.
В воскресенье Игорь Ильич инкогнито, дабы не вызывать ажиотажа, посетил рыболовный отдел универмага и вынес оттуда не только необходимые снасти, но и некоторые сведения на уровне рыбацкого ликбеза. Теперь он знал, что палка именуется удилищем, веревка – леской, ближе к концу которой цепляется свинцовая дробилка – грузило, а на самый кончик лески привязывают крючок. На крючок цепляют наживку – какую-либо съедобную вещь, чтобы рыба захотела ее скушать и в процессе питания, осуществляемого у рыб через рот, вместе с наживкой втянула бы и крючок в свою ротовую полость. К леске крепился также поплавок – маленькая легкая фиговинка, плавающая на поверхности воды и являющаяся индикатором для рыболова: движения либо погружение поплавка свидетельствовали о том, что рыба ест наживку – клюет, на рыболовном жаргоне, и надо резко дергать удилище – подсекать, дабы крючок проткнул рыбью губу или, если рыба чересчур голодная и жадная, рыбью глотку.
В качестве наживки Бабушкин решил использовать хлебный мякиш – то, что оказалось под рукой, а в качестве удилища приспособил лыжную палку. Искать удилище подлиннее не было ни малейшего резона, вода ведь была совсем рядом. И холодная, и горячая. Министр наполнил ванну и, устроившись на табурете, закинул удочку. Игорь Ильич был в курсе даже таких тонкостей, что на рыбалке нельзя шуметь, и предусмотрительно выдернул телефон из розетки. Как рыболов, пусть пока начинающий, министр ощутил в душе своей ростки суеверий, тем паче что народная примета – первый раз должно повезти – в данном случае играла ему на руку. Потянулись минуты, десятиминутки, двадцатиминутки, часы. От долгого сидения на табурете у Бабушкина затекли и заболели внутриягодичные кости, в спине проснулся и заныл остеохондроз. Министр терпел эти лишения, ибо отчетливо видел темно-синие бока крупных неповоротливых рыбин, величаво покачивающихся в прозрачной воде. Не клевало. Игорь Ильич рыбачил до темноты. Лишь в начале первого ночи, так и оставшись с пустыми руками, он вынужден был выдернуть затычку из ванной. Ванна опустела, не стало и рыб. Оно и понятно: рыба водилась в воде, и откуда же было ей появиться в емкости, в которой вода отсутствует.
Работы в министерстве было невпроворот. Бабушкин, тренированный в вопросах рационального распределения сил и времени, вынужден был констатировать: иногда и его на все не хватает. Встречи, консультации, рекомендации, совещания, анализы и многое другое легло на плечи министра экономики. Далеко не каждую неделю удавалось выкроить пару часиков, чтоб вечерком или на утренней зорьке наполнить ванну и посидеть с удочкой. Тем досаднее было Игорю Ильичу – сколько бы он не кроил, рыба не клевала, как зареклась. Хотя и кругозор рыболовецких знаний министра неуклонно расширялся.
–Рыба – капризная тварь, – как-то раз разоткровенничался с Бабушкиным поддатый мужик, торгующий опарышами возле «Зоомагазина», – первое дело – прикормить надо. Хлеба, каши, навоза накидать, чтоб подошла она, паслась чтобы. Говоришь, не клюет? Ну, так не только на хлеб, насадки всякие надо пробовать. Не берет на хлеб – цепляй малинку или опарыша. На червя тоже надо пробовать. А еще на перловку белая рыба хорошо идет иногда. На манку тоже. А ежели, скажем, налим или судак в водоеме безобразит, так на них самое лучшее рыбье мясо на крючок цеплять, пусть подтухшее даже. Падальщики они, понял?
Теперь Игорь Ильич ходил на рыбалку плотно экипированный, одних удочек у него было пять штук. Пускай частенько путались лески, зато министр мог широко варьировать насадки. Выбор у рыб был теперь богатейший. Иногда поклевывало. Бабушкин дергал, как сумасшедший, но удача ему не сопутствовала. Ни одна из благородных темно-синих рыб так и не была поймана.
Шли месяцы, кварталы, полугодия. Из раза в раз остававшийся без улова министр не отчаивался, но черная досада набухала в груди. Часто, собираясь утром на службу, Игорь Ильич забрасывал в ванну перемет. Тридцать крючков крепилось на толстой леске. Кроме традиционных наживок Бабушкин пробовал ловить на морковь, сыр, колбасу, макароны и прочие экспериментальные предметы питания. Возвращаясь домой, министр нетерпеливо врывался в ванную комнату, проверял перемет и... Хоть ты тресни! На одних крючках насадка оказывалась склеванной, на других – нетронутой, но ни разу, потянув за леску, Игорь Ильич не ощутил вожделенных упругих толчков пойманной рыбы.
Работа в министерстве спорилась. О спаде производства не заикались более самые оголтелые критиканы, инфляция споткнулась, будто выдохлась, наконец, от своего многолетнего галопа. Заботы от этого не убывали, скорее даже наоборот, но это не печалило Бабушкина. Он любил свое дело, был предан ему и был счастлив, конечно, по-своему. Приходилось много колесить по стране, по отраслям и ведомствам, случались и зарубежные командировки для обмена опытом и заверениями. И вот на этом деловитом, плодотворном фоне министр экономики, возвращаясь в свою тихую, уютную холостяцкую квартиру, вновь и вновь набирал полную ванну воды, закидывал удочки, а потом сидел часами, с тоской, недоумением и глубоко затаенной надеждой глядя на большие, но безжизненные поплавки. Ванная комната сделалась ложкой дегтя в меде побед и успехов Игоря Ильича.
–Бывает, – сказал ему как-то поддатый торговец опарышами возле «Зоомагазина», куда Бабушкин заглядывал всякий раз, когда выпадало свободное время, – бывает, такие водоемы есть, где сытая рыба со своим рационом. Хрен когда клюнет. Но вот в сеточку, в сеточку залетит, как миленькая залетит. Кстати, у меня есть сорокаметровочка. Возьмешь?
–Большая больно авоська, – подумав, сообразил Игорь Ильич.
–Бредень есть, – не отставал поддатый торговец опарышами.
–Мне бы маленькую сетку... Метра два – больше не надо.
–Так бы и говорил, что «телевизор» нужен! За литр водки отдам. Лады? Вот и ладушки!
«Телевизор» представлял из себя аккуратную квадратную сеть размером два на два метра. Видимо, за геометрическое подобие с экраном она и получила столь вычурное название. В тот же вечер Бабушкин наполнил ванну и забросил сеть. Вынимать он решил на рассвете, а может, даже и попозже. Непринципиально: ежели рыба запуталась, то уже никуда не денется, а ежели... Никаких ежели! Куда деваться ей от такого тотального браконьерства? Некуда. Спал Игорь Ильич неспокойно. Совесть пару раз слабо екнула в его груди и затихла. Министр экономики ворочался с боку на бок и потел в предвкушении долгожданного богатого улова.
Сеть оказалась пуста. И на другой день, и на третий Бабушкин выбирал из ванной «телевизор» с аналогичным результатом. Нечто мистическое чудилось ему в столь затянувшемся фатальном невезении. То ли темно-синие обитатели ванной были заговоренные, то ли ему подсунули никуда не годную сеть, то ли, не исключено, он просто законченный дурачина.
Жизнь выдвигала веские доводы не в пользу последней версии. Экономика выздоравливала, да так успешно, что Игорь Ильич в четвертую годовщину подавления пятого мятежа был представлен к Государственной премии. Самым ярким доказательством подъема производства стала для Бабушкина не статистика по отраслям, не данные опросов общественного мнения и даже не одобрительные отзывы зарубежных экспертов. Когда министр экономики, в очередной раз оказавшись возле «Зоомагазина», увидел, что цены на опарышей снизились, он понял, что с экономикой все в порядке и ему не будет мучительно больно за мучительно прожитые годы. Игорь Ильич стиснул зубы. Теперь, когда он осознал, что он отнюдь не ноль в этой жизни, острейшее чувство несправедливости от рыбацких неудач толкнуло его на решительные действия.
–Знаешь что, братец, – гневно посапывая, заявил он поддатому торговцу опарышами, – я забыл уже, сколько раз пробовал и ни черта не ловит твой телевизор.
–А что ж, бывает, – невозмутимо пожал плечами поддатый торговец. – Рыба – тварь хитрая. А сеть – это ж тоже ведь не панацея. Какое дно, какое течение, вода какая в смысле прозрачности, какая рыба, наконец. Много, то бишь, нюансов...
–На удочку не клюет, в сеть не путается, – продолжал Бабушкин на повышенных тонах, эмоционально жестикулируя. – А рыба-то есть, я вижу их темно-синие спины! Скажи, есть такое средство, чтобы рыбу стопроцентно поймать? Скажи, не бойся, я куплю, даже если дорого, куплю. Только чтоб без обмана!
–Конечно. есть такая снасть, – встрял в разговор здоровенный лоб, торгующий у магазина бамбуковыми удилищами. – «Пес Барбос» смотрел? Заряд динамита – и никаких проблем. Взрыв глушит. Вся рыба кверху брюхом всплывет, только собирать успевай. В стоячей воде надо, потому если быстрое течение...
–Вода стоячая, – перебил министр экономики, – ты скажи только, где его купить можно, этот, как его...
–Далеко ходить не надо, – недвусмысленно усмехнулся Лоб. Бабушкин, не торгуясь, приобрел у него два килограмма динамита, получил краткую инструкцию по пользованию и заторопился домой, на рыбалку.
–Но если обманешь... – прошипел он вместо прощания. С динамитом за пазухой, шустро не по годам министр экономики вскарабкался на свой пятый этаж, вошел в свою тихую, уютную холостяцкую квартиру, заткнул ванну пробкой и до отказа вывернул оба крана. Руки Бабушкина подрагивали от близости развязки. «Прости, Нептун, – бормотал Игорь Ильич, – но ты – свидетель. У меня очень долго не получалось по-честному, поэтому отнесись с пониманием моего крайнего шага. Эти темно-синие бестии... Я так долго ждал улова и вот теперь... Если, конечно...»
Нет, Лоб не обманул. Громыхнуло качественно. Взрывом выбило стену соседской квартиры, проковыряло и провалило потолок, а с чердака посыпались голуби.
Министр безопасности закурил очередную сигарету и задумался в очередной раз. За долгие годы службы Лев Саныч Шмурыгин сформировал в своем организме полезный условный рефлекс: стоило ему закурить, как он волей-неволей задумывался. Вот и теперь... Как опытный, ушлый служака, Шмурыгин, конечно же, был в курсе невинной причуды министра экономики. Невинной до вчерашнего дня. Но кто же мог предсказать, что все обернется столь трагично, а главное, столь скоропостижно. О том, чтобы сделать правду достоянием гласности, не могло быть и речи. Как сложившуюся ситуацию использовать с максимальной эффективностью – вот что занимало министра безопасности.
–Лев Саныч, пресса в вестибюле, – напомнил по селектору секретарь. – Шумит. Требует. Будет сегодня официальное заявление?
–Да, – тяжеловесным тоном отозвался Шмурыгин. – Значит, происки ультралевых. Покойный стоял у них поперек горла потому, что... Потому что... Потому... А, вот, выступал против разгосударствления промышленности группы «А». Правильно? И вот они, наплевав на интересы народа, про народ обязательно, покусились, противопоставили и... И получат. На всю катушку. Схватил мысль? Оформи их фразами покруглее, ты умеешь, и огласи. Все.
В следующие секунды Шмурыгин снял трубку прямого телефона, соединившего его с замом по беззаконию и провокации.
–Митрич. Слушаешь? Лидеры левых ультра взяты? Хорошо. И Барабанов попался?! Очень хорошо. Отрицают? Суки. Он-то понимает, Барабанов, что не отпереться, что стенка его ждет, он только и думает теперь о побеге. Терять-то ведь нечего. Уверен я. Побег мы допустить не имеем права, так что все попытки решительно пресекать и там «стой, стрелять буду» сюсюкать нечего с ним. Не та ситуация. Все понял, Митрич? Ну, занимайся... Удачи тебе!
Министр безопасности положил трубку и расслабленно откинулся на спинку кресла. Рабочий день закончился, но Шмурыгин не торопился покидать свой тихий, уютный холостяцкий кабинет. Да и какой смысл покидать его, действительно? Все необходимое для отдыха здесь было. Жизнь продолжалась, и Лев Саныч ощутил в душе легкие позывы к творчеству. Вот удивилась бы страна, узнав, что министр безопасности на досуге пописывает стишата! Шмурыгин и сам был удивлен, когда пару лет назад его обуяла тяга к рифмам. Ведь даже в годы желторотой юности он предпочитал гонять футбол и тасовать карточные колоды. И вот, поди-ка ты, в такие-то годы, на таком посту. Лев Саныч регулярно посылал свои произведения в газеты и журналы, и столь же регулярно получал вежливые, и чего греха таить, не вполне вежливые отказы. Стоит ли уточнять, что подписывался он псевдонимом? Шмурыгин хотел пробиться в литературу как все, на равных, самоценностью созданных им стихов, ибо какой редактор упустил бы возможность ознакомить публику с пикантной причудой самого страшного человека в государстве? Лев Саныч трезво оценивал планку своей гениальности. Понятно, что стихи он пишет лучше всех ныне здравствующих халтурщиков-рифмачей, но ведь был еще Хлебников, Блок и, страшно сказать, сам Александр Сергеевич. Творчество министра безопасности не всегда дотягивало до их уровня. Генеральную тему поэзии Шмурыгина можно было упрощенно представить в виде такой цепочки: безопасность – как мать порядка, порядок – как отец справедливости, а справедливость – как мать, опять-таки, благоденствия. Копать глубже Лев Саныч пока не дерзал. Разве что только... От специалистов министр безопасности слышал, что наркотики способны встряхнуть бездны подсознания, что служит немалым подспорьем при творении произведений высокого искусства. То, что цель оправдывает средства, для Шмурыгина, в силу специфики его служебных обязанностей, было аксиоматично. «Конечно, наркотик – это яд, но ведь и я не мальчик», – рассуждал Лев Саныч, приступая к творческим экспериментам. Гашиш не произвел на него впечатления: после косяка сочинилось мало и невысокоталантливо. Сегодня Шмурыгин решил попробовать кокаин, благо, конфискованных наркотиков в органах безопасности было накоплено с избытком.
Нанюхавшись, Лев Саныч открыл толстую общую тетрадь в темно-синей обложке. Тренированное чутье не обмануло министра безопасности: легкокрылая муза, из тех, что диктовала Данте страницы «Ада», бесшумно проникла в кабинет и сейчас стояла у него за спиной. Шмурыгин схватил шариковую ручку темно-синего цвета. С минуту он прислушивался к себе.
–Пусть дети хулиганят в детской,
А мертвецы сидят в мертвецкой, –
услышал министр безопасности голос музы и стал лихорадочно фиксировать все это на бумаге. Будто протокол вел. Сегодня ему строчилось легко, обильно и весело.